самых корней, густой темноглянцевитой листвой походили на падуб и были усыпаны крупными, налитыми оливковыми бутонами. Древень свернул налево, и через несколько шагов живая преграда вдруг разомкнулась: утоптанная тропа ныряла в узкий проход и вела вниз по крутому склону в просторную чашеобразную долину, обнесенную поверху вечнозеленой изгородью. На округлой травянистой глади не было ни деревца, лишь посреди долины высились три белоснежные красавицы березы. По откосам сбегали еще две тропы, с запада и с востока. Одни онты уже пришли, другие шествовали вдали по тропам, третьи вереницей спускались за Древнем. Пин и Мерри озирались и изумлялись: они-то ожидали, что онты все похожи на Древня, как хоббиты друг на друга (если, конечно, глядеть посторонним глазом), а оказалось - ничего подобного. Они были разные, как деревья - как деревья одной породы, но разного возраста и по-разному возросшие, или совсем уж несхожие, как бук и береза, дуб и ель. Были старые онты, бородатые и заскорузлые, точно могучие многовековые деревья (и все же по виду намного моложе Древня), были статные и благообразные пожилые исполины, но ни одного молодого, никакой поросли. Десятка два их сошлось у берез, с разных сторон брели еще двадцать или около того. Сперва у хоббитов глаза разбежались от несхожести их фигур и окраски, обхвата и роста - и руки-ноги разной длины, и пальцев на них неодинаково (не меньше трех, не больше девяти). С подобиями дубов и буков Древень все же мог бы, наверно, посчитаться родней, но многие онты вовсе на него не походили. Иные были вроде каштанов: кожа коричневая, разлапистые ручищи, короткие толстые ноги. Иные - вроде ясеней: рослые серокожие онты, многопалые и длинноногие. Были еще пастыри сосен и елей (эти самые высокие), пестуны берез, рябин и лип. Но когда все онты столпились возле Древня, чинно кланяясь и учтиво приветствуя его благозвучными голосами, разглядывая чужестранцев неспешно и пристально, тут хоббитам сразу стало яснее ясного, до чего они друг на друга похожи: глаза-то у всех такие же - ну, не такие, конечно, бездонные, как у Древня, но спокойные, задумчивые, внимательные, с зеленым мерцанием. Подоспели последние; онты обступили Древня широким кругом и завели прелюбопытный и загадочный разговор. Полилась плавная молвь: каждый вступал в свой черед, и общий медленный распев притихал по одну сторону круга и гулко гудел по другую. Хотя Пин не различал и не понимал слов - по-онтски все ж таки разговаривали онты, - однако поначалу ему очень понравилось их слушать, пока не надоело. Он слушал и слушал (а они все говорили и пели) и наконец начал думать, что онтский язык слишком уж медленный. Интересно, сказали они или нет друг другу "доброе утро", а коли Древень делает перекличку, то когда они доскажут ему свои имена? "Хотел бы я знать, как по-онтски да и нет", - подумал он и зевнул. Древень мгновенно все учуял. - Кгм, кха-кха, ты вот что, друг мой Пин, - сказал он, и звучный хоровод онтов вдруг примолк. - Я и забыл, что вы такие несусветные торопыги. Но и то правда, скучновато слушать разговор на непонятном языке. Подите-ка погуляйте. Имена ваши на Онтомолвище названы, все вас разглядели и все согласны, что вы не орки и что нужно добавить строку-другую в древний перечень. На этом мы пока что и порешили, и очень, я вам скажу, быстро порешили, едва ли не чересчур. Вы с Мерри побродите пока по долине, чем вам плохо. Пить захотите - там есть на северном склоне, повыше, очень вкусный источник. А тут еще надо изрядно поговорить, чтобы устроилось настоящее Онтомолвище. Я потом приду вас проведать, тогда расскажу, как у нас чего. Он опустил Пина и Мерри наземь, а они, не сговариваясь, оба враз сообразили низко и благодарственно поклониться. Онтов это очень позабавило: они о чем-то перемолвились, и зеленые искры замелькали в их взорах. Но вообще-то им, видимо, было уже не до хоббитов. А те побежали наверх западной тропой: надо же поглядеть, что там, за оградой, с этой стороны Тайнодола. Там громоздились лесистые откосы, и за высокогорным ельником сверкал сахарно-белый пик. Слева, на юге, тоже виднелся лес, лес и лес, уходивший в серую расплывчатую даль с бледной прозеленью. "Наверно, ристанийская равнина", - догадался Мерри. - А где, интересно, Изенгард? - спросил Пин. - Знал бы я, куда хоть нас занесло, - отозвался Мерри. - Ну, если это вот вершина Метхедраса, то у подножия его, помнится, как раз и есть Изенгард, крепость в глубоком ущелье. Небось вон там, слева за хребтиной. Видишь, не то дым сочится, не то туман? - Изенгард, он какой? - выспрашивал дальше любопытный Пин. - Он ведь онтам, поди, не по зубам. - Да и я тоже думаю - куда им, - согласился Мерри.- Изенгард - это скалистое кольцо, внутри каменная гладь, а посредине торчит высоченная гранитная башня, называется Ортханк. Там и живет Саруман, гранит на граните, на возвышении. Кругом скалы, во сто раз толще любых стен, ворот не помню сколько, может, и не одни, и в каменном русле бежит горная речка, которая пересекает Врата Ристании. Да, онтам вроде бы там делать нечего. Но про онтов, понимаешь, как-то мне странно думается: не такие они смирные, не такие смешные. С виду-то, оно конечно, - чудаковатые тихони, терпеливые, опечаленные, обиженные, обойденные жизнью, но, если их обидишь, тогда хватайся за голову и смазывай салом пятки. - Ага, ага, - подтвердил Пин. - Сидит себе старая корова и жует свою жвачку; и глазом не успеешь моргнуть, как это не корова, а бык, и не сидит он, а вскачь несется на тебя. Да, хорошо бы старик Древень их расшевелил. Затем, видать, и собрал, только трудное это дело. Вчера, помнишь, как он сам собой разошелся, а потом пых-пых - и выкипел. Хоббиты вернулись в долину. Онтомолвище продолжалось вовсю: то глуше, то громче звучала напевная неспешная беседа. Солнце поднялось над оградой, брызнули серебром кроны срединных берез, и желтоватым светом озарился северный склон. Блеснул незаметный родник. Хоббиты пошли закраиной круглой долины, возле вечнозеленой изгороди - так отрадно было не спеша брести по свежей мягкой траве - и напрямик спустились к искристому фонтанчику. От кристальной студеной воды заныли зубы. Они уселись на обомшелый валун и смотрели, как бегают по траве солнечные блики и проплывают тени облаков. Онтомолвище не смолкало. Какие-то все ж таки непонятные, совсем уж чужедальние это были места, точно все былое осталось в другой жизни. И чуть не до слез захотелось увидеть лица и услышать голоса друзей - особенно Фродо, особенно Сэма и особенно Бродяжника. Вдруг стихли голоса онтов, и невдалеке появился Древень, да не один, а со спутником. - Кгум, кгу-гум, вот и я, - сказал Древень. - А вы тут, поди, притомились, всякое терпенье у вас кончается, кгмм, а что, разве не так? Нет уж, терпеньем вы запаситесь как следует. На первый случай мы все проговорили, это да, однако еще надо много чего растолковать и разжевать, довести до ума тех наших, кто живет далеко-далеко от Изенгарда, и еще тех, кого я не застал дома, когда утром приглашал на разговор; потом уж будем сообща решать, что нам делать. Ну, правда, онты не слишком долго решают, что им делать, ежели перед тем все как есть обговорено и разобрано до последнего листочка-корешка. Но толком-то если, еще поговорить надо: день-другой, не меньше. Так вот, я вам пока что товарища привел. Он здесь живет неподалеку. По-эльфийски зовут его Брегалад. Он говорит: решенье, мол, у него готово, на Онтомолвище ему, дескать, делать нечего. Гм, гм, таких торопливых онтов прямо-таки свет не видывал. Вы с ним поладите. Вот и до свидания! - и Древень удалился. Брегалад стоял замерши, пристально разглядывая хоббитов, а те сидели в ожидании, когда-то он заторопится. Высокий, стройный и гибкий, он, наверно, считался у онтов молодым: гладкая, блескучая кора обтягивала его руки и ноги; у него были темно-алые губы и пышные серо-зеленые волосы. Наконец Брегалад заговорил, и звучный, как у Древня, был его голос, однако же тоньше и звонче. - Кха-ха, эге-гей, ребятки, пойдемте-ка погуляем! - пригласил Он. - Меня, как сказано было, зовут Брегалад, по-вашему - Скоростень. Но это, конечно, не имя, а всего-то навсего кличка. Так меня прозвали с тех пор, как один наш старец едва-едва напыжился задать мне важный вопрос, а я ему ответил: "Да, конечно". Опять же и пью я слишком быстро: добрые онты только-только бороды замочили, а я уж губы утираю. Словом, идемте со мной, не пожалеете! Он протянул им руки - очень красивые, длинные, долгопалые. Весь день пробродили они втроем по лесу - хором пели песни, дружно смеялись. А смеялся Скоростень часто, и смеялся всегда радостно. Смеялся он, когда солнце являлось из-за облаков, смеялся при виде родника или ручья, смеясь, останавливался и кропил водой ноги и голову. Слышал трепет или шепоток деревьев - и тоже заливался смехом. А завидев рябину, стоял, раскинув руки, стоял и пел, гибкий, точно юное деревце. Под вечер он привел их к себе домой, впрочем, дома-то никакого у него не было, а был мшистый камень в уютной зеленой лощинке. Рябины осеняли ее, и журчал ручей, как в любом жилище онта: этот, звеня, бежал сверху. Они разговаривали, пока не стемнело, а в темноте где-то неподалеку гудело Онтомолвище, басовитое, гулкое и по-новому беспокойное; время от времени чей-нибудь голос звучал громче и тревожнее других, и общий гомон смолкал. Но их слух заполняла тихая речь Брегалада, и шелестели знакомые, понятные слова: он вел рассказ о том, как разорили его древний край, где старейшиной был Вскорень. "Вот оно что, - подумали хоббиты, - с орками у него, стало быть, особые счеты, то-то он долго и не раздумывал". - Рябинник обступал мой дом, - печально повествовал Брегалад, - и рябины эти взрастали вместе со мною в тишине и покое незапамятных лет. Иные из них, самые старинные, были посажены еще ради онтиц, но те лишь взглянули на них и с усмешкой покачали головами: в наших, мол, землях у рябин и цветы белее, и ягоды крупнее. А по мне, так не бывало и быть не могло деревьев прекраснее и благороднее этих. Они росли и росли, раскидывая тенистую густолиственную сень и развешивая по осени тяжкие, ярко-багряные, дивные ягодные гроздья, и птицы слетались стаями на роскошный рябиновый пир. Я люблю птиц, хоть они и болтушки, и чего-чего, а уж ягод им хватало с избытком. Однако птицы почему-то стали грубые, злые и жадные, они терзали деревья, отклевывали грозди и разбрасывали никому не нужные ягоды. Явились орки с топорами и срубили мои рябины. Я приходил потом и звал их по именам, незабвенным и нескончаемым, но они даже не встрепенулись, они не слышали меня и отозваться не могли, они лежали замертво. О Орофарнэ, Лассемисте, Карнимириэ! Рябины мои нарядные, горделивые дерева! Рябины мои ненаглядные, о, как мне дозваться вас? Серебряным покрывалом вас окутывал вешний цвет, В ярко-зеленых уборах встречали вы летний рассвет, Я слышал ваши приветные, ласковые голоса, Венчалась червонными гроздями рябиновая краса. Но рассыпаны ваши кроны ворохами тусклых седин, Голоса ваши смолкли навеки, и я остался один. О Орофарнэ, Лассемисте, Карнимириэ! И хоббиты мирно уснули, внимая горестным песнопениям Брегалада, оплакивавшего на разных языках гибель своих возлюбленных, несравненных деревьев. Наутро они снова пошли гулять втроем и провели весь день невдалеке от его жилища. Ходили они мало, больше сидели под зеленой закраиной. Ветер стал холоднее, солнце редко пробивалось сквозь нависшие серые облака, и немолчные голоса онтов звучали то гулко и раскатисто, то глухо и печально, то почти наперебой, то медленно и скорбно, как погребальный плач. Настала вторая ночь, а совещание все длилось. В разрывах мчащихся туч мутно мерцали звезды. Забрезжил третий рассвет, ветреный и угрюмый. Онтомолвище загремело и снова притихло. Прояснилось утро, ветер улегся, и неподвижный воздух точно отяжелел в ожидании. Хоббиты заметили, что теперь-то Брегалад прислушивался в оба уха, хотя до их лощинки вроде бы доносился лишь смутный гул. Близился вечер, солнце клонилось к западу, за мглистые вершины, и длинные желтые лучи пронизывали облака. Стало как-то уж очень тихо, кругом ни звука, ни шороха. Ну вот, значит, кончилось Онтомолвище. Чем же оно кончилось? Брегалад напряженно замер, глядя на север, в сторону Тайнодола. Вдруг по лесу раскатился зычный и дружный возглас: "Тррам-тарарам-тарам!" Деревья затрепетали и пригнулись, словно под могучим порывом ветра. Снова все смолкло, а потом донесся мерный, как будто барабанный рокот, его перекрывало грозное многогласие: - Идем под барабанный гром: трамбам-барамбарам-бам-бом! Онты приближались, и все оглушительнее гремел их походный напев: - Идем-грядем, на суд зовем: трумбум-бурумбурум-бум-бом! Брегалад подхватил хоббитов и поспешно выбрался из лощины. Навстречу им шагали пятьдесят с лишним онтов; широкими, ровными шагами спускались они колонной по двое. Во главе их шествовал Древень, они отбивали такт ладонями по бедрам. Вблизи стало видно, что глаза их полыхают зеленым светом. - Кхум-кхам! Вот и мы, идем-гремим, не так уж и долго пришлось нас ждать! - возгласил Древень, завидев Брегалада с хоббитами. - Давайте становитесь в строй! Мы выступили в поход. В поход на Изенгард! - На Изенгард! - подхватила дружина, и грянуло в один голос: - На Изенгард! На Изенгард! Пусть грозен он, стеной гранитной огражден, Пусть щерит черепной оскал за неприступной крепью скал, - Но мы идем крушить гранит, и Изенгард не устоит! Горит кора, обуглен ствол, бушует лес и мрачен дол - Обрушим своды и столбы стопой разгневанной судьбы! Идем под барабанный гром, Идем-грядем, судьбу несем! Так пели онты, шагая на юг. Брегалад с сияющими глазами пристроился к колонне возле Древня. Тот пересадил хоббитов к себе на плечи, они торжествующе оглядывали шагавшую вслед за ними онтскую дружину и прислушивались к суровому, монотонному напеву. Они хоть и надеялись, что в конце концов что-нибудь да случится, но такой разительной перемены вовсе не ожидали - точно потоком прорвало плотину. - А ведь быстро рассудили онты, правда же? - радостно задыхаясь от собственной смелости, спросил Пин, когда онты перестали петь и слышались лишь тяжкая поступь да гулкое прихлопывание. - Быстро, говоришь? - отозвался Древень. - Хм! Да, пожалуй что, и быстро. Быстрее, чем я думал. Уж и не припомню, когда мы в последний раз так сердились: много-много веков назад. Мы, онты, сердиться-то не любим и очень редко сердимся, только если почуем, что нашим деревьям и нам самим чуть ли не гибель грозит. Такого в нашем краю не бывало со времен войны Саурона и Заморских Витязей. А все эти орки, древорубы треклятые - рарум! - ишь, размахались топорами, ладно бы уж на дрова рубили, мерзавцы, еще куда бы ни шло, на дрова много не надо, - так ведь нет, для одного изуверства. Тут от соседа впору помощи ждать, а он, смотрите, пожалуйста, заодно с ними. Нет, уж коли ты маг, с тебя и спрос особый; и то сказать, другие маги все ж таки не ему чета. Ни на эльфийском, ни на онтском, ни на людских языках и проклятья-то ему подходящего никак не сыщу. Долой Сарумана, да и только! - А вы что, взаправду собрались сокрушить изенгардские стены? - осторожно поинтересовался Мерри. - Ха, хм-м, да как тебе сказать, а почему бы и нет! Вам ведь небось и невдомек, какие мы сильные? Про троллей когда-нибудь слышали? Они очень сильные, тролли. Но они, тролли, не сами собой на свет появились, их вывел Предвечный Враг под покровом Великой Тьмы: вывел в насмешку над онтами, вроде как орков - над эльфами. Так вот мы гораздо сильнее троллей. Мы - кость от кости самой земли. Как древесные корни впиваются в камень, знаете? Только они впиваются веками, а мы - сразу, ну, если, конечно, рассердимся. Изрубить-то нас, сильно постаравшись, можно, сжечь или чародейством каким одолеть - тоже не очень, но все-таки можно, а мы зато, коли захотим, и Изенгард вдребезги разнесем, и от стен его одно крошево оставим, понятно? - Но Саруман-то не будет смотреть на вас, сложа руки. - Кгм, да, нет, он не будет, это верно, и я об этом не забыл. По правде сказать, я как раз об этом все время и думаю. Но я из нас самый старый, многие онты куда помоложе, на сотни древесных веков. Сейчас они осерчали, и у них одно на уме - сокрушить Изенгард. А потом немного поодумаются, поостынут, выпьют водички на ночь - и начнут успокаиваться. Ох, изрядно водички мы выпьем на ужин! Ну а пока пусть их топают и поют! Идти нам еще далеко, поразмыслить времени хватит. Лиха беда начало. И Древень подхватил общий напев, раздававшийся с прежней силой. Однако мало-помалу голос его притих и смолк, а нахмуренный лоб глубоко взбороздили морщины. Потом он поднял глаза, и Пин заметил в них скорбь - но не уныние. Казалось, зеленый огонь разгорелся еще сильнее, но светил он как бы ' издали, из темной глубины его мыслей. - Оно конечно, друзья мои, может статься иначе, - медленно промолвил он. - Может статься и так, что судьба против нас, что нас постигнет рок, что это последний поход онтов. Но если бы мы остались дома в блаженном бездействии, мы бы своей судьбы не миновали, раньше ли, позже ли, не все ли равно? Мы об этом давно размышляем, потому и в поход двинулись. Нет, спешки тут не было: просто решение созрело. Зато, глядишь, и песни сложат когда-нибудь о нашем последнем походе. Да, - вздохнул он, - сами, может, и сгинем, но хоть другим поможем. Жаль только, если вопреки старым песням мы никогда больше не встретимся с онтицами. Очень бы мне хотелось еще разок повидать Фимбретиль. Однако ж, друзья мои, песни - они ведь как деревья: плодоносят по-своему и в свою пору, а случается, что и безвременно засыхают. Онты шагали ровно и размашисто. Вначале путь их лежал на юг длинной логовиной; потом приняли вправо и двинулись наискосок, все выше и выше, к вздымавшимся за верхушками деревьев западным кряжам Метхедраса. Лес отступал, рассыпался купами окраинный березняк, а там лишь кое-где на голом склоне торчали одинокие сосны. Солнце кануло за темный гребень. Стелились сумерки. Пин оглянулся. То ли онтов прибавилось, то ли... что за наваждение? За ними оставался пустой и тусклый откос, а теперь он был покрыт деревьями. И деревья не росли, не стояли - они двигались! Неужели Фангорн очнулся от вековечной дремы и выслал на горный хребет древесное воинство? Он протер глаза: может, он сам задремал или ему померещилось в сумерках? Но нет, серые громады шествовали вверх по склону, разнося глухой шум, гудение ветра в бесчисленных ветвях. Онты всходили на гребень и давно уже не пели. Воцарились темень и тишь, только земля трепетала от поступи древопасов и пробегал шелест, зловещий многотысячелистный шепот. С вершины стала видна далеко внизу черная пропасть, огромное ущелье между последними отрогами Мглистых гор - Нан-Курунир, Долина Сарумана. - Изенгард окутала ночь, - вымолвил Древень. Глава V. БЕЛЫЙ ВСАДНИК - Ну и ну, до костей пробирает, - выговорил Гимли, стуча зубами, хлопая в ладоши и приплясывая. На ранней зорьке они всухомятку перекусили и теперь дожидались, пока рассветет: вдруг да сыщутся все-таки хоббитские следы. - Да, а старик-то! - вспомнил он. - Вот чей след мне бы ох как хотелось увидеть! - Зачем бы это? - удивился Леголас. - Если по земле ходит, значит, он старик и старик, не более того, - пояснил гном. - Откуда тебе следы возьмутся, трава-то жесткая и высокая. - Это Следопыту не помеха, - возразил Гимли, - Арагорн и примятую былинку мигом заметит. Другое дело, что нечего ему замечать: призраки следов не оставляют, а являлся нам Саруманов призрак. Что ночью, что поутру я то же самое скажу. Да он и сейчас небось исподтишка следит за нами с той вон лесной кручи. - Очень может быть, - согласился Арагорн, - однако же вряд ли. Ты, Гимли, помнится, сказал: дескать, спугнули лошадей? Леголас, а ты не расслышал - по-твоему, как они ржали, испуганно? - Ясно расслышал, - сказал Леголас. - Нет, ничуть не испуганно. Это мы в темноте перепугались, а они - нет, они ржали радостно, точно встречали старинного друга. - Вот и мне так показалось, - сказал Арагорн. - А что было на самом деле - узнаем, если они вернутся. Ладно! Вон уж светлым-светло. Пойдем искать, думать будем потом! Вкруговую от ночлега и весь склон перед опушкой. Ищем следы хоббитов, с ночным пришельцем отдельно разберемся. Если им каким-нибудь чудом удалось сбежать, то они прятались за деревьями - больше негде. Не найдем ничего отсюда до опушки, тогда придется обыскивать поле битвы и рыться в пепле. Но там надежда плоха: ристанийские конники свое дело знают. Они прощупывали и разглядывали каждую пядь. Печальное, поникшее над ними дерево шелестело сухими листьями на холодном восточном ветру. Арагорн медленно продвигался к груде золы от дозорного костра над рекой, потом заново обошел холм последней сечи. Вдруг он остановился и нагнулся так низко, что лицо его утонуло в траве. И подозвал Леголаса с Гимли - те прибежали со всех ног. - Вот наконец и новости! - объявил Арагорн и показал им изорванный бледно-золотистый лист, немного увядший и порыжелый. - Лист лориэнского мэллорна, в нем крошки, и вокруг крошки рассыпаны. А еще - взгляните-ка! - перерезанные путы. - Здесь же и нож, которым их перерезали! - заметил Гимли и, склонившись, извлек из дерновины вдавленный в нее копытом короткий зубчатый клинок, затем отломанную рукоять. - Оркский кинжал, - прибавил он, брезгливо разглядывая резной черенок с омерзительной харей, косоглазой и ухмыляющейся. - Да, это всем загадкам загадка! - воскликнул Леголас. - Связанный пленник сбегает от орков и ускользает от бдительного ока ристанийских конников. Потом останавливается посередь поля и перерезает путы оркским ножом. Не возьму в толк. Если у него были связаны ноги, то как он сбежал? Если руки - как орудовал ножом? Если ни ноги, ни руки - тогда что это за веревка, зачем разрезана? А каков голубчик-то: едва спасся, тут же уселся и давай закусывать. Сразу видно, что это хоббит, если б и листа мэллорна не было. Дальше, как я понимаю, руки у него обернулись крыльями, и он с песней улетел в лес. Полетим следом и запросто отыщем его: только за крыльями дело стало! - Нет, видать, без чародейства не обошлось, - заключил Гимли. - Недаром по лесу тот старик шастал. Ну, Арагорн, Леголас нам почти все растолковал, как сумел. Может, ты лучше сумеешь? - Да попробую, - усмехнулся Арагорн. - Плоховато вы осмотрелись, потому кой-чего и не сообразили. Верно, что пленник этот - хоббит и что либо руки, либо ноги ему еще прежде удалось высвободить. Думаю, что руки, - тогда все понятнее, это первое, а второе - его сюда притащил орк. Неподалеку на земле засохшие подтеки черной крови. И кругом глубокие следы копыт: судя по всему, волокли тело. Орка, разумеется, убили конники, и труп его сожгли в общем костре. А хоббита "посередь поля" не заметили: темень, а он в эльфийском плаще. Перерезал кинжалом мертвеца ножные путы; был он голодный и изнуренный, решил отдохнуть и подкрепиться - что здесь удивительного? Мешка при нем наверняка не было, стало быть, путлибы - из кармана: вот это по-хоббитски, и тут есть чему порадоваться. Я говорю "при нем", хотя, по-моему, спаслись они оба - надеюсь, что так. Пока только надеюсь. - А как же, по-твоему, удалось одному из них руки высвободить? - спросил Гимли. - Чего не знаю, того не знаю, - отвечал Арагорн. - Не знаю и того, зачем орк их утащил. Едва ли он помогал им сбежать... Погодите, погодите-ка, я как будто разрешил один вопрос, который донимал меня с самого начала. Кажется, я начинаю понимать, почему орки, одолев Боромира, схватили Мерри с Пином и бросились наутек. Остальных они не искали, скарб наш не разграбили, а припустились прямым путем к Изенгарду. Может, решили, что им в когти попал Хранитель Кольца со своим верным другом? Нет, не так. Не рискнули бы хозяева орков доверить им столь важную тайну, если б даже сами ее проведали. Нельзя с орками в открытую говорить о Кольце: ненадежные они рабы. Им, должно быть, просто велели любой ценой захватить в плен хоббитов и доставить их живьем. А перед решающей битвой кто-то попытался улизнуть с драгоценными узниками. Пахнет предательством, но это у них в заводе; какой-нибудь ражий и лихой орк решил дать тягу с живой добычей и отличиться в одиночку. Вот вам моя разгадка, можете разгадывать иначе. Ясно только, что хотя бы один из наших друзей спасся, и надо его найти и выручить: без этого нет нам пути в Ристанию. Раз судьба занесла его в Фангорн, придется следовать за ним, отринув страхи и опасения. - Я уж и не знаю, что меня больше пугает: Фангорн или пеший путь в Ристанию, - проворчал Гимли. - Тогда пошли в Лес, - сказал Арагорн. Вскоре отыскались новые, опять-таки еле заметные хоббитские следы: возле берега Онтавы и под раскидистыми ветвями огромного дерева на самой опушке - земля там была голая и сухая. - Уж один-то хоббит точно стоял здесь и озирался, а потом побежал в Лес, - сказал Арагорн. - Значит, и нам Леса не миновать, - вздохнул Гимли. - Ох, не по нутру мне этот Фангорн, и ведь сказано было - нам в него не забираться! За ними, так за ними, только бы не сюда. - А я не думаю, что это злокозненный Лес, не внушает он мне опаски, - задумчиво произнес Леголас. Он стоял у лесного порога, подавшись вперед, вслушиваясь и вглядываясь в тусклую чащобу. - Кознями здесь и не пахнет; я, правда, чую слабое и дальнее зловещее эхо - наверно, где-нибудь в темной глуши деревья с гнилой сердцевиной таят недобрые замыслы. Но поблизости нет никакого лиходейства, просто Лес встревожен и рассержен. - На меня-то за что ему сердиться? - буркнул Гимли. - Я ему худа не сделал. - Не сделал, - подтвердил Леголас. - Но он и без тебя натерпелся. И еще... Что-то такое в этом Лесу то ли творится, то ли готовится. Чувствуешь, как замерло все кругом? Дыханье перехватывает. - Да, душновато, - согласился гном. - Лихолесье-то ваше куда погуще будет, и дух там спертый, но не такой затхлый, и деревья не такие ветхие. - Древний Лес, очень древний, - проговорил эльф. - Я даже словно бы помолодел, а то с вами, детишками, я сущий дед-лесовик. Древний Лес, хранилище памяти. Мне бы здесь гулять да радоваться, кабы не война. - Тебе-то конечно, - хмыкнул Гимли. - Ты как-никак лесной эльф, хотя все вы, эльфы, и лесные, и прочие, народ чудной. Однако ты меня приободрил. Что ж, куда ты, туда и я. Ты держи лук наготове, а я приготовлю секиру. Только пусть деревья не сердятся, - поспешно добавил он, покосившись на могучий дуб, под которым они стояли, - я их пальцем не трону. Просто не хочу, чтобы тот старик, чего доброго, застал нас врасплох, вот и все. Пойдемте! К Леголас и Гимли не отставали от Арагорна, а тот шел чутьем по грудам сухой листвы, меж ворохами валежника. "Беглецов, - рассудил он, - наверняка потянет к воде", - и держался близ берега Онтавы. Так они и вышли к тому месту, где Мерри и Пин напились, вымыли ноги и оставили две пары отчетливых следов - побольше и поменьше. - Добрая весточка, - сказал Арагорн. - Следы, В правда, третьегодняшние, и похоже, что затем хоббиты пошли прочь от реки. - Ну и как же нам быть? - спросил Гимли. - Прочесывать, что ли, весь Фангорн? Припасов у нас маловато. Хороши мы будем, ежели хоббиты найдутся через неделю-другую: усядемся рядком и для пущего дружества вместе ноги протянем. - Хоть ноги вместе протянем, тоже неплохо, - сказал Арагорн. - В путь! В свой черед они подошли к отвесу Древенной горы и, запрокинув головы, разглядывали щербленые ступени, ведущие на уступ. Сквозь быстрые рваные облака пробивалось солнце, оживляя и расцвечивая унылый серый лес. - Взберемся наверх, оглядеться бы надо! - предложил Леголас. - Трудно все-таки дышится, а там воздух посвежее. Арагорн пропустил друзей вперед и медленно поднимался следом, тщательно осматривая ступени и выступы. - Почти уверен, что хоббиты здесь побывали, - сказал он. - Но следов их незаметно, а чьи тут небывалые следы - ума не приложу. Ладно, оглядимся, может, что и высмотрим. Он выпрямился во весь рост и без особой надежды окинул взглядом окрестность. Уступ был обращен на юго-восток, с хорошим восточным обзором. Но виднелись только верхушки деревьев, серо-зеленой лавиной наползавших на степь. - Изрядного мы крюка дали, - заметил Леголас. - Свернули бы на второй или третий день к западу от Великой Реки и давным-давно все как один добрались бы досюда. Так ведь почем знать, куда тебе надо, пока не придешь. - Нам вовсе и не надо было в Фангорн, - возразил Гимли. - А попали мы сюда, как птички в силок, - сказал Леголас. - Посмотри! - Куда смотреть-то? - Вон туда, в чашу. - Ну и что ты там углядел своими эльфийскими глазами? - Тише ты разговаривай! Смотри, смотри, - показал Леголас. - В лесу, на тропе, которой мы шли... Это он: видишь, пробирается между деревьями. - Ага, теперь вижу! - зашептал Гимли. - Гляди, Арагорн! Говорил я тебе? Старик, он самый, в грязном сером балахоне, потому я его сначала и не заметил. Арагорн присматривался к согбенному путнику: тот уже вышел из лесу у склона горы. С виду старый нищий, брел он еле-еле, подпираясь суковатым посохом, брел, устало понурив голову, не глядя по сторонам. В других землях они бы окликнули его, обратились с приветливым словом, а сейчас стояли молча, напрягшись в непонятном ожидании, чуя смутную и властную угрозу. Гимли глядел во все глаза, как согбенный старец шаг за шагом приближался, и наконец не вытерпел, крикнул сдавленным шепотом: - Бери лук, Леголас! Целься! Это Саруман. Не давай ему рта раскрыть, а то околдует! Стреляй сразу! Леголас нацепил тетиву - медленно, будто вопреки чьей-то воле - и нехотя извлек стрелу из колчана, но к тетиве ее не приладил. - Чего ты дожидаешься? Что это с тобой? - яростно прошептал Гимли. - Леголас прав, - спокойно молвил Арагорн. - Нельзя беспричинно и безрассудно убивать немощного старика, чего бы мы ни опасались, что бы ни Подозревали. Подождем, посмотрим! Между тем старец вдруг ускорил шаг, мигом оказался у подножия каменной лестницы, поднял голову и увидел безмолвных наблюдателей на уступе, но не издал ни звука. Лицо его скрывала накидка и нахлобученная поверх нее широкополая шляпа, виднелись лишь кончик носа да седая борода. Однако Арагорну показалось, что из-под невидимых бровей сверкнули острым блеском пронзительные глаза. Наконец старик нарушил молчание. - С добрым утром, друзья! - негромко проговорил он. - Я не прочь с вами потолковать. Может, вы спуститесь или я поднимусь к вам? Не дожидаясь ответа, он двинулся по ступеням. - Ну же! - вскрикнул Гимли. - Стреляй в него, Леголас! - Сказал же я, что не прочь потолковать с вами, - настойчиво повторил старик. - Оставь в покое лук, сударь мой эльф! Лук и стрела выпали из рук Леголаса, и плечи его опустились. - А ты, сударь мой гном, сделай милость, не хватайся за секиру! Она тебе пока не понадобится. Гимли вздрогнул и замер как изваяние, а старик горным козлом взлетел по ступеням - немощь его как рукой сняло. Он шагнул на уступ, сверкнув мгновенной белизной, точно белым одеянием из-под засаленной ветоши. В тишине было слышно, как Гимли с присвистом втянул воздух сквозь зубы. - Я повторяю, с добрым утром! - сказал старик, подходя к ним. За несколько футов он остановился, тяжело опершись на посох, вытянув шею и, должно быть, оглядывая всех троих таящимися под накидкой глазами. - Что привело вас в здешние края? Эльф, человек и гном - и все одеты по-эльфийски! Наверно, вам есть о чем порассказать: здесь такое не часто увидишь. - Судя по твоим речам, ты хорошо знаешь Фангорн? - спросил в ответ Арагорн. - Какое там! - отозвался старик. - На это ста жизней не хватит. Но я сюда иной раз захаживаю. - Может быть, ты назовешься, и мы выслушаем тебя? - предложил Арагорн. - Утро на исходе, а мы торопимся. - Меня вы уже выслушали: я спросил, что вы здесь делаете и что вас сюда привело? А имя мое!.. Старик залился тихим протяжным смехом. Холод пробежал по жилам Арагорна, и он встрепенулся, но это был не холодный трепет ужаса: он точно глотнул бодрящего морозного воздуха, ему точно брызнуло свежим дождем в лицо, прерывая тяжкий сон. - Мое имя! - повторил старик, отсмеявшись. - А вы разве еще не угадали? Кажется, вам доводилось его слышать. Да наверняка доводилось. Лучше уж вы скажите, какими судьбами вас сюда занесло. Но никто из троих не вымолвил ни слова. - Можно подумать, что дела у вас неблаговидные, - продолжал старик. - Но, по счастью, я о них кое-что знаю. Вы идете по следам двух юных хоббитов - так, кажется? Да, хоббитов. Не делайте вида, будто впервые слышите это слово. Вы его слышали прежде, да и я тоже. Они, хоббиты, стояли на этом самом месте позавчера и здесь повстречались... скажем так, неведомо с кем. Любопытно вам это слышать? Или вы вдобавок захотите узнать, куда они после этого делись? Ладно уж, расскажу, что знаю. Однако почему мы стоим? Не так уж вы торопитесь, как вам кажется. Давайте-ка, правда, посидим, потолкуем. Старик повернулся и отошел к россыпи валунов и высокой скале у отвесной кручи. И сразу же, словно рассеялось волшебство, все трое воспрянули. Гимли схватился за рукоять секиры, Арагорн обнажил меч, Леголас поднял свой лук. Ничего этого как бы не замечая, старик присел на низкий и плоский обломок; его ветхий балахон распахнулся - да, он был весь в белом. - Саруман! - крикнул Гимли, подскочив к нему с занесенной секирой. - Говори! Говори, куда упрятал наших друзей? Что ты с ними сделал? Говори живей, колдовством не спасешься, я надвое раскрою тебе череп вместе со шляпой! Но старик опередил его. Он вскочил на ноги, одним махом вспрыгнул на скалу и внезапно вырос, как слепящий столп, сбросив накидку вместе с балахоном. Сверкало его белое одеяние. Он воздел посох, и секира Гимли бессильно звякнула о камни. Меч Арагорна запламенел в его недрогнувшей руке. Леголас громко вскрикнул, и стрела его, полыхнув молнией, прянула в небеса. - Митрандир! - возгласил он затем. - Это Митрандир! - Повторяю тебе: с добрым утром, Леголас! - промолвил старец. Пышные волосы его блистали, как горный снег, сияло белоснежное облаченье, ярко светились глаза из-под косматых бровей, и мощь была в его подъятой руке. От изумленья, ужаса и восторга все трое приросли к земле и утратили дар речи. Наконец Арагорн обрел язык. - Гэндальф! - воскликнул он. - Ты ли это возвратился в час нашего отчаяния? Как мог я тебя не узнать, о Гэндальф! Гимли молча упал на колени, закрыв руками лицо. - Гэндальф, - повторил старец, как бы припоминая давно забытое имя. - Да, так меня звали. Я был Гэндальфом. Он сошел со скалы, поднял сброшенную серую хламиду и снова облачился в нее - будто просиявшее солнце утонуло в туче. - Да, можете по-прежнему называть меня Гэндальфом, - сказал он, и голос его зазвучал, как прежде, стал голосом старого друга и наставника. - Встань, мой добрый Гимли! Нет за тобой вины, и вреда ты мне не нанес. Да, по правде говоря, и не мог: я неуязвим для вашего оружия. Приободритесь же! Вот мы и встретились снова, на гребне вскипевшей волны. Грядет великая буря, но эта волна спадает. Он возложил руку на круглую голову Гимли; гном поднял глаза и внезапно рассмеялся. - Точно, Гэндальф! - признал он. - Но почему ты в белом? - Теперь мне пристало белое одеяние, - отвечал Гэндальф. - Можно даже сказать, что я теперь Саруман - такой, каким ему надлежало быть. Но это потом, расскажите-ка о себе! Я не тот, кого вы знали! Я сгорел в черном пламени, захлебнулся в ледяных подземных водах. Забылось многое из того, что было мне ведомо прежде, и многое ведомо заново - из того, что было забыто. Я отчетливо вижу дали, а вблизи все как в тумане. Рассказывайте о себе! - Что ты хочешь узнать? - спросил его Арагорн. - Столько всякого приключилось с тех пор, как мы вышли из Мории; это долгая повесть. Скажи нам сперва про хоббитов - ты нашел их, они целы и невредимы? - Нет, я их не нашел и не искал, - покачал головой Гэндальф. - Долины Привражья были покрыты мглой, и я не знал, что их захватили в плен, пока орел не сказал мне об этом. - Орел! - воскликнул Леголас. - Я видел орла в дальней выси: последний раз над Привражьем, четвертого дня. - Да, - подтвердил Гэндальф, - это был Гваигир Ветробой, тот, что вызволил меня из Ортханка. Я послал его в дозор, следить за Великой Рекой и разведать новости. Немало, однако, укрылось от его орлиного глаза в лесах и лощинах, и то, чего он не увидел, потом разузнал я сам. Хранитель Кольца ушел далеко, и подмоги ему не будет ни от меня, ни от вас. Черный Властелин едва не отыскал свое орудие всевластья, но этого не случилось, отчасти и потому, что я из заоблачных высей противился его непреклонной воле и отвел ее от Кольца: Тень пронеслась мимо. Но я тогда обессилел, совсем обессилел и долго потом блуждал во мраке забвенья. - Значит, про Фродо ты все знаешь! - обрадовался Гимли. - Где он, что с ним? - Этого я не знаю. Он избег страшной опасности, но впереди его ждут другие, еще пострашнее. Он решился один-одинешенек идти в Мордор и отправился в путь - вот все, что мне известно. - Не одинешенек, - сказал Леголас. - Похоже, Сэм увязался за ним. - Вот как! - Гэндальф улыбнулся, и глаза его блеснули. - Увязался, значит? Это для меня новость, впрочем, предвиденная. Хорошо! Хорошо, что это сбылось! Мне стало легче на сердце. Присядьте и расскажите подробнее о своих злоключениях. Друзья уселись у его ног, и Арагорн повел рассказ. Гэндальф долго слушал молча, прикрыв глаза и положив руки на колени, и вопросов не задавал. И лишь когда Арагорн поведал о гибели Боромира и о скорбном отплытии его праха по Великой Реке, старик вздохнул. - Ты сказал не все, что знаешь или о чем догадался, друг мой Арагорн, - мягко заметил он. - Бедняга Боромир! А я-то недоумевал, что с ним приключилось. Трудное выпало испытание ему, прирожденному витязю и военачальнику. Галадриэль говорила мне, что с ним неладно. Но он победил себя - честь ему и хвала. Значит, недаром мы взяли с собой юных хоббитов - даже если только ради Боромира. На самом же деле - не только ради него. Орки, на свою беду, дотащили их до Фангорна... да, мелкие камушки обрушивают горный обвал. Далекий гул его слышен уже сейчас - и горе Саруману, если он не успеет укрыться от лавины за крепостными стенами! - В одном ты вовсе не изменился, дорогой друг, - сказал ему Арагорн. - Ты по-прежнему говоришь загадками. - Да? Разве? - отозвался Гэндальф. - Нет, я просто говорил вслух сам с собой. Стариковский обычай: избирай собеседником мудрейшего - молодежи слишком долго все объяснять. Он рассмеялся, но теперь и смех его был ласков, как теплый солнечный луч. - Меня молодым не назовешь, даже в сравненье с королями древности, - возразил Арагорн. - Ты разъясни, попробуй, а я постараюсь понять. - Как ж