йдет! - велел Теоден. Вошел высокий ратник, и Мерри едва не вскрикнул: на миг ему почудилось, будто перед ними вживе предстал Боромир. Приглядевшись, он увидел, что это, конечно же, незнакомец, но и вправду очень похожий на Боромира - рослый, статный, сероглазый. На нем был темно-зеленый плащ конника поверх мелкосетчатой кольчуги, с венца шлема мерцала серебряная звездочка. В руке он держал черноперую стрелу с зазубренным и обагренным стальным наконечником. Став на одно колено, он протянул стрелу конунгу. - Привет тебе, властитель Мустангрима, исконный наш друг и верный соратник! - молвил он. - Я, Хиргон, посланец Денэтора, вручаю тебе это знамение войны. Великая беда грозит Гондору. Никогда прежде мустангримцы не отказывали нам в подмоге, но на сей раз Денэтор просит вас собрать все ваши силы и явиться как можно скорее - иначе Гондор падет! - Багряная Стрела! - проговорил Теоден, принимая ее дрогнувшей рукой; весть была хоть и заведомая, но оттого не менее грозная. - На моем веку Багряной Стрелы в Ристанию ни разу не присылали! Неужто на нас вся надежда? А как мыслит Денэтор - велики ли наши силы и скоро ли мы сможем явиться? - Про то тебе лучше знать, государь, - сказал Хиргон. - Но, наверно, на днях Гондор будет окружен, и коли не хватит у тебя сил прорвать мощную осаду, то государь Денэтор велел сказать тебе, что лучше бы ристанийскому воинству стоять на стенах, чем лечь под стенами! - Разве не знает он, что нам привычнее биться верхом в поле, и еще - что народ наш рассеян по горам, долам и равнинам и наших конников мигом не соберешь? Верно ли, Хиргон, что повелитель Минас-Тирита знает всегда больше, чем говорит? Ибо мы, как видишь, уже в сборе, весть твоя не застала нас врасплох. У нас побывал Гэндальф Серый, и мы изготовились ехать на восток, на великую битву. - Ведает обо всем этом властодержец Денэтор или нет - мне знать не дано, - отвечал Хиргон. - Мой государь не шлет вам повелений, он просит вас во имя старой дружбы и во исполнение давних клятв, ради собственного спасения свершить все, что в ваших силах. Нам доносят, что многие восточные цари привели свои рати под начало Мордора. От северных краев до равнины Дагорлада разгорается пожар войны. С юга идут хородримцы, все наше побережье настороже, и невелика будет нам подмога оттуда. Поспешите же! Ведь у стен Минас-Тирита решится общая судьба, и если там мы врага не сдержим, то черный потоп захлестнет цветущие равнины Ристании и даже здесь, в горах, никто не укроется. - Мрачные известия, - сказал Теоден, - хотя новостями их не назовешь. Впрочем, скажи Денэтору, что, если бы Ристании и не грозила опасность, мы все равно пришли бы к нему на подмогу. Но битвы с предателем Саруманом были кровопролитны, а ведь надо еще позаботиться о северных и восточных границах - сам же говоришь, что война надвигается отовсюду. У Черного Властелина достанет войска и Минас-Тирит обложить, и обрушиться на нас с севера, перейти Андуин за Каменными Гигантами. Чересчур осмотрительны мы все же не будем. И не промедлим. Наутро назначен смотр, после него сразу выступаем. Будь все иначе, я отправил бы наперехват врагу десять тысяч конных копьеносцев. Боюсь, придется послать меньше - нельзя же оставить крепости вовсе без охраны. Но шесть тысяч с лишком поедут за мной - скажи Денэтору, что нынче войско поведет в Гондор сам конунг, и будь что будет. Надо лишь, чтобы дальняя дорога не обессилила людей и коней, поэтому с завтрашнего утра минет не меньше недели, прежде чем вы услышите с севера боевой клич сынов Эорла. - Неделя! - воскликнул Хиргон. - Что ж, тебе виднее. Однако через семь дней вы, похоже, прискачете к разрушенным стенам - ну, хотя бы помешаете оркам и чернолицым пировать в Белой Крепости. - На худой конец хоть пировать помешаем, - сказал Теоден. - Но будет: я приехал с поля брани, одолев долгий путь, и изрядно утомился. Оставайся в лагере на ночь. Утром увидишь ристанийское ополчение, и зрелище это тебя взбодрит, а отдых укрепит твои силы. Утро вечера мудренее: за ночь думы проясняются. С этими словами конунг встал; за ним поднялись остальные. - Ступайте отдыхать, - сказал он, - покойной вам ночи. И тебя, сударь мой Мериадок, на сегодня отпускаю. Зато поутру, чуть свет, будь готов явиться ко мне. - Явлюсь по первому зову, - сказал Мерри, - и, если надо будет, готов ехать с тобою даже Стезей Мертвецов. - Остерегайся зловещих слов! - покачал головой конунг. - Быть может, не одна дорога заслуживает этого имени. Но я тебя с собою в дорогу не звал. Доброй ночи! - Нет уж, не останусь я здесь дожидаться их возвращения! - твердил себе Мерри. - Ни за что не останусь, ни за что! - И, повторяя это на разные лады, он наконец заснул в своей палатке. Разбудил его дружинник, тряся за плечо. - Проснись, проснись, господин хольбитла! - звал он, и Мерри вдруг очнулся от глубокого сна и сел на постели. "Темно-то еще как", - подумал он. И спросил: - Что случилось? - Конунг ждет тебя. - Да ведь еще солнце не взошло, - удивился Мерри. - Нет, господин хольбитла, не взошло и сегодня не взойдет. Такая наползла темь, будто солнце и вовсе погасло. Но встанет ли солнце, нет ли, а время идет своим ходом. Поторопись! Наспех одевшись, Мерри выглянул из палатки. В потемках, в мутно-бурой мгле, все виделось черным и серым, нигде ни единой тени; царило мертвящее затишье. Сплошная хмарь затянула небеса, лишь далеко на западе чуть брезжило из-под низкого рваного края тучи, как бы сквозь крюковатые пальцы. Тяжко нависал слепой и темный небосвод, и меркли последние дальние отсветы. Потом Мерри заметил, что кругом стоят серолицые люди, угрюмо или испуганно поглядывая вверх и вполголоса переговариваясь. Он сильно приуныл и пробрался к шатру конунга. Хиргон был уже там, рядом с ним стоял другой гонец, одетый так же и похожий на него, только пониже и плечистее. Когда Мерри вошел, он говорил конунгу: - Из Мордора надвинулась она, государь. Вчера поползла, на закате. С Истфольдского всхолмья видел я, как она поднялась и потом нагоняла меня, застилая небо и угашая звезды. Весь край отсюда до Изгарных гор объят темнотой, и сумрак сгущается. Видно, война уже началась. Настало молчанье, и наконец конунг вымолвил: - Да, чему быть, того не миновать: значит, вот-вот она грянет, великая битва наших дней, и многое сгубит она безвозвратно. Что ж, теперь хоть нет нужды скрываться. Поскачем во весь опор напрямик по равнине. Смотр начинаем сейчас, опоздавших ждать не будем. Достанет ли припасов там у вас в Минас-Тирите? А то ведь быстро ехать можно лишь налегке, взяв самую малость воды и съестного. - Припасов достанет с избытком, - отвечал Хиргон. - Берите как можно меньше и скачите как можно быстрее! - Созывай герольдов, Эомер, - сказал Теоден. - Строиться к походу! Эомер вышел; вскоре в Укрывище зазвучали трубы, и десятки других откликнулись снизу, но трубное пенье уже не казалось Мерри, как накануне, зычным и властным хором. Глухое и сиплое, зловещее завывание тонуло в душной мгле. Конунг обратился к Мерри. - Я еду на войну, сударь мой Мериадок, - сказал он. - Через час-другой отправляемся в путь. Ты свободен от моей службы, но приязни моей не теряешь. Оставайся здесь и, если угодно тебе, послужи царевне Эовин - она будет править вместо меня. - Да как же так, государь, - запинаясь, произнес Мерри. - Я ведь принес клятву на мече! Нет, конунг Теоден, не свободен я от твоей службы. Да и друзья мои все поехали на битву, стыдно было бы мне здесь отсиживаться. - Но мы поедем на больших, быстрых скакунах, - сказал Теоден. - Ты с таким не управишься, одной отваги для этого мало. - Тогда привяжите меня к седлу или как-нибудь там к стремени, - упорствовал Мерри. - Бежать-то уж больно далеко, но раз нельзя ехать, давайте я побегу - только вот ноги, наверно, собью и опоздаю недели на две. - Чем так, я тебя лучше бы довез на Белогриве, - усмехнулся Теоден. - Ладно, езжай со мною в Эдорас, поглядишь на Медусельд - сперва мы туда отправимся. Да пока что и Стибба не оплошает: настоящая скачка начнется потом, на равнине. Тут поднялась Эовин. - Пойдем, Мериадок! - сказала она. - Пойдем, примеришь доспех, что я тебе подобрала. - Они вышли вместе. - Всего одна просьба была ко мне у Арагорна, - продолжала Эовин, когда они шли между шатрами, - он попросил снарядить тебя на битву. Надеюсь, ты останешься доволен, и уверена, что доспех тебе непременно пригодится. Она подвела Мерри к одной из палаток для стражи конунга, и оружничий вынес оттуда маленький шлем, круглый щит и прочее снаряжение. - Кольчуги по твоему росту не нашлось, - сказала Эовин, - и выковать на тебя панцирь уже не успеем; зато вот тебе плотная кожаная куртка, ремень и кинжал. Меч у тебя есть. Мерри поклонился, и царевна подала ему шит чуть поменьше того, какой в свое время получил Гимли, с белым конем на зеленом поле. - Облачайся в доспех, - сказала она, - и да сослужит он тебе добрую службу! Прощай же, Мериадок! Но, быть может, мы с тобой еще встретимся. В густеющем сумраке строилось ристанийское ополчение у восточной дороги. Тревога сжимала сердца, и многих терзал страх. Но крепки духом были ристанийцы и преданы своему государю: даже в Укрывище, где приютили женщин, детей и стариков из Эдораса, почти не было слышно ни рыданий, ни ропота. Грозную судьбу встречали молча, лицом к лицу. Пролетели два часа, и вот уж Теоден сидел на своем белом коне; шерсть Белогрива серебрилась в потемках. Высок и величав был всадник, хотя из-под шишака его ниспадали на плечи седые пряди; и понурые ратники бодрились, взирая на своего бесстрашного и непреклонного вождя. На широких лугах возле шумной реки стояли строй за строем без малого пятьдесят пять сотен конников в полном вооружении; и еще несколько сот воинов при запасных конях с легкой поклажей. Одиноко запела труба. Конунг поднял руку, и двинулась молчаливая рать Мустангрима. Впереди ехали двенадцать телохранителей конунга, прославленные витязи; за ними сам Теоден и Эомер одесную. Они распростились с Эовин наверху, в Укрывище, и горька была память прощания, но думы их устремлялись вперед. Затем ехали посланцы Гондора и Мерри на своем пони, а следом - еще двенадцать телохранителей. Ехали мимо длинного строя конников; суровы и недвижны были их лица. Уж почти миновали строй, как вдруг один из конников повернул голову и пристально поглядел на хоббита. "Совсем еще юноша, - подумал Мерри, встретив его взгляд, - невысокий, худощавый" . Он уловил отсвет ясных серых глаз и вздрогнул, внезапно поняв, что в лице этом нет надежды, что его затеняет смерть. Серая дорога вела вдоль берега Снеговой, бурлящей в каменьях; мимо селений Ундерхерга и Обернана, где скорбные женские лица выглядывали из темных дверей; войско не провожали в путь ни рога, ни арфы, ни поющие голоса. Так начался великий поход на восток, о котором слагали песни многие поколения ристанийцев. Из темного Дунхерга в тусклое утро Вывел сын Тенгела свою последнюю рать И достиг Эдораса, но царственные чертоги, Старинные, златоверхие, были застланы мглой. Здесь, в обители предков, он распростился с народом, Со своим свободным народом и с очагом своим. Простился с высоким троном и с благословенным кровом, Под которым он пировал в былые светлые дни. И дальше поехал конунг, по пятам за ним гнался ужас, Впереди ожидал рок. Но он присягал на верность, Он принес нерушимую клятву, и он исполнил ее. Теоден ехал дальше. Пять дней и ночей Мчались эорлинги вперед восточным путем Через Фольд и Фенмарк, через Фириэнвуд. Шесть тысяч копьеносцев мчались через Санлендинг. К могучей твердыне Мундбург у горы Миндоллуин, К столице Государей, из-за Моря приплывших, Теперь осажденной врагами и окруженной огнем. Судьба торопила их, и темнота поглотила, Поглотила коней и конников, и стук уходящих копыт Заглох в тишине: так нам поведали песни. Когда конунг приехал в Эдорас, Медусельд и правда был застлан мглой, хотя полдень едва наступил. Задержался он здесь ненадолго, и к войску его примкнули десятков шесть всадников, опоздавших на сбор. После короткой трапезы он велел готовиться в путь и ласково простился со своим оруженосцем. Но Мерри еще напоследок попробовал умолить его. - Я ведь тебе объяснил: такой поход Стибба не осилит, - сказал Теоден. - И к тому же сам посуди, сударь мой Мериадок: пусть ты и при мече и не по росту отважен, но что тебе делать в таком бою, какой нас ждет под стенами гондорской столицы? - Мало ли, тут не угадаешь, - возразил Мерри. - И зачем тогда, государь, ты взял меня в оруженосцы - не затем разве, чтобы в битве я был рядом с тобою? И чем помянут меня в песнях, коли я буду все время оставаться неприкаянным? - Взял я тебя в оруженосцы, чтоб с тобой ничего не стряслось, - отвечал Теоден. - Чтоб ты был под рукой. А в походе ты будешь лишним бременем. Случись битва у моих ворот, может статься, в песнях и помянули бы твои подвиги; но до Мундбурга, где правит Денэтор, больше ста двух лиг. Это мое последнее слово. Мерри поклонился и уныло побрел прочь, оглядывая ряды воинов. Все уже стояли наготове: потуже затягивали пояса, проверяли подпруги, ласкали коней; иные тревожно косились на почернелое небо. Кто-то незаметно подошел к хоббиту и шепнул ему на ухо: - У нас говорят: "Упорному и стена не препона", я это на себе проверил. - Мерри поднял глаза и увидел юношу, которого заметил поутру. - А ты, по лицу видно, хочешь ехать вслед за государем. - Да, хочу, - подтвердил Мерри. - Вот и поедешь со мной, - сказал конник. - Я посажу тебя впереди, укрою плащом - а там отъедем подальше, и еще стемнеет. Ты упорен - так будь же по-твоему. Ни с кем больше не говори, поехали! - Очень, очень тебе благодарен! - пролепетал Мерри. - Благодарю тебя, господин... прости, не знаю твоего имени. - Не знаешь? - тихо сказал конник. - Что ж, называй меня Дернхельмом. Так и случилось, что, когда конунг выехал в поход, впереди ратника Дернхельма на большом сером скакуне Вихроноге сидел хоббит Мериадок, и коня он не тяготил, потому что Дернхельм был легкий седок, хотя сложен крепко и ловок на диво. Они углублялись во тьму. Заночевали в зарослях ивняка, за двенадцать лиг к востоку от Эдораса, у слияния Снеговой и Онтавы. Потом ехали через Фольд и через Фенмарк, мимо больших дубрав по всхолмьям, осененным черной громадой Галифириэна на гондорской границе, а слева клубились болотные туманы над устьями Онтавы. Тут их настигли вести о войне на севере: одинокие, отчаянные беглецы рассказывали, что с востока вторглись полчища орков, что враги заполонили Ристанийскую степь. - Вперед! Вперед! - приказал Эомер. - Сворачивать поздно, а онтавские болота защитят нас с фланга. Прибавим ходу. Вперед! И конунг Теоден покинул Ристанию; войско его мчалось по извилистой нескончаемой дороге, и справа возникали вершины: Кэленхад, Мин-Риммон, Эрелас, Нардол. Но маяки на них не горели. Угрюмый край объяла страшная тишь; впереди сгущалась темнота, и надежда угасала в сердцах. ГЛАВА IV. НАШЕСТВИЕ НА ГОНДОР Пина разбудил Гэндальф. Теплились зажженные свечи, окна застила тусклая муть, и было душно, как перед грозой, - вот-вот громыхнет. - Сколько времени-то? - зевая, спросил Пин. - Третий час, - отвечал Гэндальф. - Пора вставать, теперь твое дело служивое. Градоправитель вызывает тебя - верно, распорядиться хочет. - И завтраком накормит? - Нет! Вот твой завтрак, и до полудня больше ничего не жди. Кормить будут впроголодь, привыкай. Пин уныло поглядел на ломоть хлеба и совсем уж какой-то маленький кусочек масла, на чашку с жидким молоком. - И зачем ты меня сюда привез? - вздохнул он. - Прекрасно знаешь зачем, - отрезал Гэндальф - Чтоб ты больше ничего не натворил, коли здесь тебе не нравится, не взыщи: сам виноват. Пин прикусил язык. И вот он уже шагал рядом с Гэндальфом по длинному холодному залу к дверям Башенного чертога. Денэтор сидел так неподвижно, словно затаился в сером сумраке. "Ну, точь-в-точь старый паук, - подумал Пин, - похоже, он и не шелохнулся со вчерашнего. Гэндальфу был подан знак садиться, а Пин остался стоять - его даже взглядом не удостоили. Но вскоре он услышал обращенные к нему слова: - Ну как, господин Перегрин, надеюсь, вчера ты успел порезвиться и оглядеться? Боюсь только, стол у нас нынче скудный, ты не к такому привык. Пину показалось, будто, что ни скажи, что ни сделай, об этом немедля узнает Градоправитель, для которого и мысли чужие тоже не тайна. И он промолчал. - К чему же мне тебя приставить? - Я думал, государь, об этом ты сам мне скажешь. - Скажу, когда узнаю, на что ты годен, - обещал Денэтор. - И наверно, узнаю скорее, если ты будешь при мне. Служитель моих покоев отпросился в передовую дружину, и ты его покуда заменишь. Будешь мне прислуживать, будешь моим нарочным, будешь занимать меня беседой между делами войны и совета. Ты петь умеешь? - Умею, - сказал Пин. - Ну, то есть умею, судя по-нашему. Только ведь наши песенки не годятся для здешних высоких чертогов, и не идут они к нынешним временам, государь. У нас ведь что самое страшное? Ливень да буран. И поем-то мы обычно о чем-нибудь смешном, песни у нас застольные. - А почему ж ты думаешь, что такие ваши песни не к месту и не ко времени? Разве нам, обуянным чудовищной Тенью, не отрадно услышать отзвуки веселья с дальней и светлой стороны? Недаром, стало быть, охраняли мы ваши, да и все другие края, не уповая ни на чью благодарность. Пин очень огорчился. Вот только этого не хватало - распевай перед властителем Минас-Тирита хоббитские куплеты, тем более смешные, в которых уж кто-кто, а он-то знал толк. Но покамест обошлось. Не было ему велено распевать куплеты. Денэтор обратился к Гэндальфу, расспрашивал его про Мустангрим, про тамошние державные дела и про Эомера, племянника конунга. А Пин знай себе дивился: откуда это здешнему государю столько известно про дальние страны - сам-то небось давным-давно не бывал дальше границы. Наконец Денэтор махнул Пину рукой - иди, мол, пока что не нужен. - Ступай в оружейную, - сказал он. - И оденься, как подобает башенному стражу. Там все для тебя готово, вчера я распорядился. И точно, все было готово: Пин облачился в причудливый черно-серебряный наряд. Сыскали ему и кольчугу - наверно, из вороненой стали, а с виду вроде гагатовую; шлем с высоким венцом украшен был по бокам черными крылышками, а посредине - серебряной звездочкой. Поверх кольчуги полагалась черная накидка, на которой серебром было выткано Древо. Прежние его одежды свернули и унесли; серый лориэнский плащ, правда, оставили, однако носить его на службе не велели. И стал он теперь, на чужой взгляд, сущим Эрнил-и-Ферианнатом, невысоклицким князем, как его именовали гондорцы; и было ему очень не по себе. Да и сумрак нагнетал уныние. Тянулся беспросветный день. От бессолнечного утра до вечера чадные потемки над Гондором еще отяготели, дышалось трудно, теснило грудь. Высоко в небесах ползла на запад огромная тяжкая туча: она пожирала свет, ее гнал ветер войны; а внизу стояло удушье, будто вся долина Андуина ожидала неистовой бури. В одиннадцатом часу его наконец ненадолго отпустили; Пин вышел из башни и отправился поесть-попить, авось дадут, а заодно встряхнуться - не по нутру ему пришлась нудная дворцовая служба. В столовой он встретил Берегонда - тот как раз вернулся из-за пеленнорских рубежей, от сторожевых башен. Пин позвал его прогуляться к парапету: измаяли его каменные мешки и даже высокие своды цитадели давили нестерпимо. Они уселись рядом возле бойницы, глядевшей на восток, - той самой, где они угощались и беседовали накануне. Был закатный час, но неоглядная пелена уже простерлась далеко на запад, и, лишь уходя за Море, солнце едва успело пронизать ее прощальными лучами; они-то, на радость Фродо, и озарили у развилки голову поверженного государя. Но на Пеленнорские пажити в тени Миндоллуина не пал ни единый отблеск; там застоялась бурая мгла. Пину казалось, что сидел он здесь много-много лет назад, в какие-то полузабытые времена, когда был еще хоббитом, беспечным странником, которому все невзгоды нипочем. Нынче он стал маленьким воином, защитником белокаменного града от великой беды, в мрачном и чинном убранстве башенного стража. В другое время и в другом месте Пин, может, и возгордился бы таким убранством, но сейчас он понимал, что дело его нешуточное, что в жизни его и смерти волен суровый властитель, а гибель висит над головой. Кольчуга обременяла его, шлем сдавливал виски. Накидку он снял и бросил на скамью. Усталыми глазами окинул он темневшие внизу поля, зевнул и горько вздохнул. - Что, устал за день? - спросил Берегонд. - Еще бы не устал, - сказал Пин, - с ног падаю от безделья. Час за часом околачивался у дверей своего господина, пока он принимал Гэндальфа, князя Имраиля и прочих важных особ. А ведь я, знаешь ли, Берегонд, совсем не привык прислуживать за столом, щелкая зубами от голода. Хоббиты этому не обучены. Ты, конечно, скажешь, зато, мол, честь какая! Да проку-то что в этой чести? Да если на то пошло, что проку даже есть-пить в этих ползучих потемках! А тебе не темновато? Смотри, не воздух, а какое-то бурое месиво! И часто у вас ветер с востока нагоняет такие туманы? - Да нет, - сказал Берегонд, - погода тут ни при чем. Это вражьи козни: не иначе как из недр Огненной горы валит этот гнусный чад - он и душу мутит, и рассудок туманит, а Врагу того и надо. Скорее бы Фарамир воротился! Только вот вернется ли он из-за Реки, из тамошней кромешной тьмы? - Н-да, - сказал Пин. - Гэндальф тоже за него тревожится. Он, по-моему, сильно огорчился, что Фарамира нет в городе. Сам-то он, кстати, куда подевался? Ушел с совета еще до полуденной трапезы, хмурый-прехмурый: видно, ничего доброго не ожидал. Внезапно оба онемели на полуслове, беспомощно цепенея. Пин съежился, прижав ладони к ушам, Берегонд, который, говоря о Фарамире, стоял у бойницы, там и застыл, всматриваясь в темень глазами, полными ужаса. Пин знал этот надрывный вопль, он слышал его когда-то в Хоббитании, на Болотище; но здесь он звучал куда громче и яростнее, отравляя сердце безысходным отчаянием. Наконец Берегонд с усилием заговорил. - Явились! - сказал он. - Наберись мужества и посмотри! Вон они, эти лютые твари. Пин нехотя влез на скамью и глянул между зубцами. Покрытый мглою лежал Пеленнор, и едва угадывалась вдали Великая Река. А над землею, вполвысоты стен, кружили, точно жуткие ночные тени, пять подобий птиц, мерзкие, как стервятники, но больше всякого орла, и смерть витала с ними. Они проносились поблизости, почти на выстрел от стен, улетали к реке и возвращались. - Черные Всадники! - проговорил Пин. - Черные Всадники в небесах! Погоди-ка, Берегонд! - вдруг воскликнул он. - Они же явно что-то высматривают! Гляди, как они кружат, потом кидаются вниз, и все вон там! А видишь, там по земле что-то движется? Маленькие темные фигурки... ну да, верховые - четверо или пятеро. Ой, опять! Гэндальф! Гэндальф, спаси нас! Разнесся, нарастая, новый пронзительный вопль, и он отпрянул от стены, задыхаясь, как затравленный зверек. Но потом далеко внизу прерывисто, едва слышно запела труба, и звук ее стих на высокой протяжной ноте. - Фарамир! Это Фарамир! Это его сигнал! - воскликнул Берегонд. - Вот смельчак! Но как же он доскачет до ворот, если эти летучие гады умеют не только пугать? Смотри ты, скачут, уже не так и далеко! Эх, лошади шарахнулись! Сбросили седоков... те поднялись... бегут! Нет, один еще в седле, возвращается к своим. Наверняка это он, Фарамир, - ему и люди, и кони покорны. Ах ты, гнусная тварь, налетела, кидается! Да на подмогу же, на подмогу! Чего они там? Фарамир! Берегонд одним прыжком исчез во мраке. А Пин устыдился: что ж он тут корчится от страха, когда Берегонд без оглядки поспешил выручать вождя? Он снова заглянул в бойницу - и увидел, как вспыхнула на севере серебряно-белая звездочка, вспыхнула и покатилась на сумрачные поля. Да нет, не покатилась, она мчалась быстрее стрелы, разгораясь все ярче и нагоняя четверых воинов, бегущих к Вратам. Пину почудилось, будто ее бледный свет разгоняет вязкие тени, все ближе была она, и загудело в крепостных стенах эхо могучего возгласа. - Гэндальф! - отозвался Пин. - Гэндальф! Когда уж надеяться не на что, он тут как тут! Вперед! Вперед, Белый Всадник! Гэндальф, Гэндальф! - кричал он во всю мочь, невесть зачем и кому, как зритель на скачках. Но и кружащие черные тени заметили нового всадника, и одна из них ринулась к нему, а всадник, видимо, поднял руку - и полыхнула белая молния. Назгул с исступленным воем метнулся прочь; за ним свернули четыре остальных - и витками умчались на восток, скрывшись в нависшей туче; и Пеленнорские пажити, казалось, чуть-чуть посветлели. Пин следил, как верховой и Белый Всадник съехались и ожидали пеших. Подоспели ратники из города, и вскоре толпу не стало видно со стены - наверно, зашли во Врата. Пин рассудил, что они немедля поднимутся в Башню, к наместнику, и скорее побежал встречать их у входа в цитадель. Там уже собралось много народу - из тех, кто наблюдал со стен погоню и нечаянное спасение. Ждать пришлось недолго: с ближних улиц послышался многоголосый приветственный гул, возглашали имена Фарамира и Митрандира. Пин увидел факелы и двух всадников, продвигавшихся в окруженье толпы: один был в белом, но потускнел, сияние его угасло или сокрылось; второй, темный, ехал опустив голову. Они спешились, препоручив конюхам Светозара и другого коня, и подошли к часовому у ворот: Гэндальф твердым шагом, серая хламида за плечами, с грозным отсветом в глазах; спутник его, в зеленом, медленно и немного пошатываясь, как смертельно усталый или раненый. Пин протеснился вперед, когда они подходили к фонарю под аркой, и, увидев бледное лицо Фарамира, затаил дыхание. Видно было, что он перенес смертный ужас и муку - перенес, преодолел и остался самим собой. Он задержался перемолвиться словом с часовым, спокойный и властный, а Пин глядел на него и думал, как он похож на своего брата Боромира, который Пину сразу же, еще в Раздоле, очень понравился и величавой осанкой, и ласковым обращением. Но Фарамир совсем иначе тронул его сердце - такого чувства он еще не испытывал. В нем было высокое благородство, напоминавшее Арагорна, ну, может, менее высокое, зато ближе и понятнее: властитель иного склада, других времен, он все же наследовал и древнюю мудрость, и древнюю скорбь. Недаром так любовно говорил о нем Берегонд. За таким хоть в огонь - и пойдут, и Пин пошел бы за ним даже в гибельную тень черных крыл. - Фарамир! - звонко выкрикнул он. - Фарамир! - И Фарамир, расслышав странный голосок средь общих кликов, обернулся, увидел его и замер от изумления. - Откуда ты взялся? - проговорил он. - Невысоклик, в наряде башенного стража! Откуда?.. На это ответил, шагнув к ним, Гэндальф. - Со своей родины, из невысоклицкого края, - сказал он. - А привез его я. Пошли, пошли: дел впереди много, речей тоже, а ты еле живой. Он пойдет с нами. Да ему и надо с нами - совсем я забыл, и он, видно, тоже: хорош гусь, давно уж должен бы стоять возле своего повелителя. Идем, Пин, не отставай! И они пришли в отдаленный дворцовый покой. Там близ жаровни с угольями расставлены были сиденья, принесли вино. Пин как бы невидимкой оказался за спиною Денэтора и забыл о своей усталости, жадно ловя каждое слово. Фарамир преломил белый хлеб, пригубил вино и сел по левую руку отца; справа, поодаль сидел Гэндальф в высоком резном кресле и сначала едва ли не дремал. Потому что Фарамир сначала поведал о том, как исполнено поручение десятидневной давности: рассказывал, что творится в Итилии, о передвиженьях войск Врага и его пособников, о придорожной битве, в которой истреблен был отряд хородримцев с громадным боевым зверем, - словом, вернулся с рубежа военачальник и, как водится, доносит государю про пограничные стычки, про заботы и тревоги, вчера еще насущные, а нынче ничтожные. Затем Фарамир вдруг посмотрел на Пина. - А теперь о делах диковинных, - сказал он. - Из северных сказаний к нам на юг явился не один лишь этот невысоклик. Тут Гэндальф выпрямился, стиснув поручни кресла, но ни слова не промолвил и осадил взглядом Пина - в самую пору, тот едва не вскрикнул. Денэтор покосился на них и медленно кивнул - дескать, ему и так все понятно. Слушали молча, недвижно, и неторопливо рассказывал Фарамир, большей частью обращаясь к Гэндальфу и порою переводя глаза на Пина: припоминал, должно быть, тех двоих. Фарамир рассказывал, как ему подвернулся Фродо со слугою, как те переночевали в Хеннет-Аннуне, и Пин заметил, что руки Гэндальфа дрожат, сжимая резные подлокотники. Руки были мучнисто-белые и очень дряхлые; Пин глядел на них и с ужасом понимал, что Гэндальф, сам Гэндальф не только встревожен, а прямо-таки испугался. Стояла затхлая духота. Фарамир закончил рассказ о проводах путников, которые решились идти к Кирит-Унголу; он смолк, покачал головой и вздохнул. Гэндальф вскочил на ноги. - К Кирит-Унголу? Через Моргульскую долину? - повторил он. - Когда это было, когда? Когда ты с ними расстался? Сколько им ходу до этой гиблой долины? - Расстался я с ними третьего дня утром, - отвечал Фарамир. - Идти им до Моргулдуина было пятнадцать лиг - это если прямиком на юг; а оттуда пять с лишком лиг на восток до проклятой башни. Раньше, чем сегодня, они дойти никак не могли, а может, и сейчас еще в пути. Я понял твои спасенья: нет, не из-за них нахлынула темень. Она поползла вчера вечером и за ночь окутала всю Итилию. У Врага все давным-давно расчислено, и он начал наступление день в день, час в час; наши путники тут ни при чем. Гэндальф мерил пол шагами. - Позавчера утром, почти три дня назад! А где вы распрощались, далеко отсюда? - Птичьего полета лиг двадцать пять, - отозвался Фарамир. - Но я не мог вернуться скорее. Еще ввечеру мы стояли дозором на Каир-Андросе, это такой длинный речной островок, там у нас северная застава, а кони были на этом берегу, четыре коня. Когда надвинулась темь, я понял, что мешкать не след, взял с собою троих дружинников, а прочих послал укрепить отряд на осгилиатской переправе. Надеюсь, я верно распорядился? - Он посмотрел на отца. - Верно ли? - воскликнул Денэтор, и глаза его засверкали. - Зачем ты меня об этом спрашиваешь? Люди были у тебя под началом. Разве ты привык советоваться со мной? Держишься ты почтительно, однако поступаешь всегда по-своему, не спрашивая моего совета. Вот и сейчас стелил мягко, но я-то видел, что ты глаз не сводишь с Митрандира - мол, не проговорился ли о чем невзначай? Давно уж он прибрал тебя к рукам. Сын мой, твой отец стар, но из ума еще не выжил. Я, как прежде, слышу и вижу все - и легко разгадываю твои недомолвки и умолчания. Мало что можно от меня утаить. Ах, был бы жив Боромир! - Видно, ты недоволен мною, отец, - спокойно сказал Фарамир, - и мне жаль, что, не ведая, как бы ты рассудил, я должен был сам принять столь важное решение. - А то бы решил иначе? - насмешливо спросил Денэтор. - Наверняка поступил бы так же, я тебя знаю. Ты взял за образец властителей древности и стараешься выглядеть, как они, - величественным и благородным, милостивым и великодушным. Что ж, так и подобает потомку высокого рода, доколе он правит с миром. Но в роковую годину за великодушие можно поплатиться жизнью. - Да будет так, - сказал Фарамир. - Так и будет! - вскричал Денэтор. - И не только своей жизнью, любезный мой Фарамир: погибнет и твой отец, и твой народ, за который ты в ответе - теперь, когда нет Боромира. - Ты хотел бы, - спросил Фарамир, - чтобы он был на моем месте? - Конечно, хотел бы, - сказал Денэтор. - Боромир был предан мне, а не заезжему чародею. Уж он бы не забыл об отце, не отшвырнул бы подарок судьбы! Он принес бы мне этот великий дар. - Прошу тебя, отец, - наконец не сдержался Фарамир, - прошу тебя, припомни, отчего в Итилии нынче вместо него оказался я. В свое время, и не так уж давно это было, решение принял ты: волею Градоправителя отправился в путь Боромир. - Не подбавляй горечи в мою и без того горькую чашу, - сказал Денэтор. - Много бессонных ночей я вкушаю из нее отраву - и думаю: неужто осадок будет еще горше? Вот он и осадок. Что ж ты наделал! Ах, если бы оно досталось мне! - Утешься! - сказал Гэндальф. - Не досталось бы оно тебе, Боромир не отдал бы его. Он умер смертью храбрых, мир его праху! Но ты обманываешься: он взял бы то, о чем ты говоришь, на погибель себе. Он стал бы его владельцем, и, если б вернулся, ты не узнал бы сына. Твердо и холодно поглядел на него Денэтор. - Должно быть, с тем было не так легко управиться? - тихо сказал он. - Я отец Боромира, и я ручаюсь, что он бы принес его мне. Ты, Митрандир, может, и мудр, но не перемудрил ли ты сам себя? Есть ведь иная мудрость, превыше чародейских ков и опрометчивых решений. И я сопричастен ей больше, нежели ты думаешь. - В чем же твоя мудрость? - спросил Гэндальф. - Хотя бы в том, что я вижу, чего делать нельзя. Нельзя его использовать - это опасно. Но в нынешний грозный час отдать его безмозглому невысоклику и отправить в руки к Врагу, как сделал ты и следом за тобою мой младший сын, - это безумие. - А как поступил бы наместник Денэтор? - По-своему. Но ни за что не отправил бы его наудачу, безрассудно обрекая нас на злейшую гибель, если Враг вернет свое всемогущество. Нет, его надо было схоронить, упрятать в темной, потаенной глуби. И не трогать, сказал я, не трогать помимо крайней нужды. Чтоб Тот не мог до него добраться, не перебив нас всех - а тогда пусть торжествует над мертвецами. - Ты, государь, как обычно, помышляешь об одном Гондоре, - сказал Гэндальф. - Есть ведь другие края и другие народы, да и времени твоя смерть не остановит. А мне... мне жаль даже его послушных рабов. - Кто поможет другим народам, если Гондор падет? - возразил Денэтор. - Будь оно сейчас укрыто в подземельях моей цитадели, мы не трепетали бы в потемках, ожидая неведомых ужасов, и был бы у нас совет, а не перебранка. Думаешь, такое искушение мне не по силам? Плохо ты меня знаешь. - И все же думаю, что не по силам, - сказал Гэндальф. - Если б я так не думал, я просто прислал бы его сюда тебе на хранение, и дело с концом. А послушав тебя, скажу: Боромир и тот внушал мне больше доверия. Погоди, не гневись! Себе я тоже ничуть не доверяю, я отказался принять его в дар. Ты силен духом, Денэтор, и пока еще властен над собой, хоть и не во всем, но оно сильнее тебя. Схорони ты его в горной глуби под Миндоллуином, оно и оттуда испепелило бы твой рассудок, ибо велика его мощь в наступающей тьме, велика и еще растет с приближением тех, кто чернее тьмы. Горящие глаза Денэтора были устремлены на Гэндальфа, и Пин вновь ощутил, как скрестились их взгляды, на этот раз сущие клинки - казалось, даже искры вспыхивали. Ему стало страшно: чего доброго, гром грянет. Но Денэтор вдруг откинулся в кресле, и взор его потух. Он пожал плечами. - Если бы я! Если бы ты! - сказал он. - Пустые речи начинаются с "если". Оно исчезло во тьме, со временем узнаем, что сталось с ним и что ожидает нас. Очень скоро узнаем... А пока что будем воевать с Врагом кто как умеет, доколе хватит надежды; потом хватило бы мужества умереть свободными. - Он обернулся к Фарамиру. - Крепка ли рать в Осгилиате? - Мала, - сказал Фарамир. - Я, как ты помнишь, выслал им на подмогу свою итилийскую дружину. - Еще надо послать людей, - сказал Денэтор. - Туда обрушится первый удар. Им бы нужен воевода понадежнее. - Не только им, везде нужен, - сказал Фарамир и вздохнул. - Как тяжко думать о брате, которого я тоже любил! - Он поднялся. - Позволь мне идти, отец? - и, шатнувшись, оперся на отцовское кресло. - Я вижу, ты устал, - сказал Денэтор. - Мне говорили, что ты примчался издалека и лютые призраки кружили над тобой. - Не будем вспоминать об этом! - сказал Фарамир. - Так не будем же, - подтвердил Денэтор. - Иди отдыхай, сколько время позволит. Завтра придется еще труднее. Все трое удалились из покоя Градоправителя - и то сказать, времени на отдых оставалось немного. В беззвездной темноте Гэндальф с Пином, который нес маленький фонарь, брели к своему жилищу. По дороге ни тот, ни другой не промолвил ни слова, и, лишь притворив дверь, Пин робко тронул руку Гэндальфа. - Скажи мне, - попросил он, - хоть какая-то надежда есть? Я про Фродо, ну, и про нас тоже, но сперва про него. Гэндальф положил руку на голову Пина. - Особой надежды никогда не было, - ответил он. - Только безрассудная, это Денэтор верно сказал. И когда я услышал про Кирит-Унгол... - Он осекся и подошел к окну, будто хотел проникнуть взглядом сквозь мрак на востоке. - Кирит-Унгол! - пробормотал он. - Зачем они туда пошли, хотел бы я знать? - Он обернулся. - При этих словах, Пин, у меня дыханье перехватило. А вот подумавши, сдается мне, что вести Фарамира не так уж безнадежны. Сомненья нет: когда Враг начал войну, как наметил, Фродо ему еще не попался. Стало быть, теперь он день за днем будет шарить Багровым Оком по сторонам, за пределами Мордора. Но знаешь ли, Пин, я издали чую, что он поспешил и даже, как ни странно, испугался. Что-то все же случилось, что-то его встревожило... Гэндальф задумался. - Может быть, - проговорил он. - Может быть, дружок, и твоя дурость пригодилась. Погоди-ка: пять, кажется, дней назад он узнал, что мы разделались с Саруманом и завладели палантиром. Ну и что? Толку от него никакого, да тайком от Врага в Камень и не поглядишь. Ага! УЖ не Арагорн ли? Время его приспело. А сила в нем, Пин, непомерная, и он тверже алмаза - отважный и решительный, хладнокровный и дерзновенный. Да, наверно, он. Должно быть, он поглядел в Камень, предстал перед Врагом и назвался - затем и назвался, чтоб Тот... Видимо, так. Но мы не узнаем, так или нет, пока не прискачут ристанийские конники - лишь бы не опоздали. Да, страшные ждут нас дни. Скорее на боковую! - Только... - замялся Пин. - Что "только"? - строго спросил Гэндальф. - Вот "только" этот вопрос - и все. - Горлум-то при чем? - сказал Пин. - Как это могло случиться, что они идут с ним, что он у них провожатый? И Фарамиру это место, куда он их повел, нравится не больше твоего. В чем же дело? - Чего не знаю, того не знаю, - отозвался Гэндальф. - Сердце мне подсказывало, что Фродо с Горлумом непременно встретятся: к добру ли, к худу ли - как обернется. Про Кирит-Унгол нынче больше ни слова. Предательства я боюсь, предательства: предаст их эта жалкая тварь. Но будь что будет. Может статься, предатель проведет самого себя и невольно совершит благое дело. Иной раз бывает и так. Доброй ночи! Утро потонуло в бурых сумерках, и гондорцы, накануне обнадеженные появлением Фарамира, снова пали духом. Крылатые призраки не показывались, но высоко над городом то и дело разносился отдаленный вопль; заслышав его, одни на миг цепенели, другие, послабее, плакали от ужаса. А Фарамир опять уехал. - Передохнул бы хоть немного, - ворчали ратники. - Государь не жалеет своего сына: он воюет за двоих - за себя и за того, который не вернется. И многие, глядя на север, вопрошали: - Где же все-таки ристанийские конники? Уехал Фарамир не по своей воле. Во