незнакомым Сэму голосом, заглушившим гулы Роковой горы, раскатившимся под сводами пещеры: - Я пришел. Но мне угодно поступить по-иному, чем было задумано. Чужой замысел я отвергаю. Кольцо - мое! Он надел Кольцо на палец и исчез. Сэм захлебнулся отчаянным криком; сильный удар в спину сбил его с ног, отбросил в сторону, он расшиб голову о каменный пол и лишился чувств, а черная тень перепрыгнула через него. И еще многое случилось в этот миг. Когда в Саммат-Науре, в самом сердце сумрачного края, объявился новый хозяин Кольца, повелитель Барад-Дура вздрогнул, и содрогнулась его твердыня от горных подножий до венчавшей ее железной короны. Внезапно опомнился Черный Властелин, и Око его, пронизывая сумрак, воззрилось через равнину в черное жерло пещеры - заветной пещеры владыки Мордора. Будто при взблеске молнии увидел он, как глупо просчитался, и понял все расчеты своих врагов. Ярость его взметнулась, как пламя, и черной тучей склубился удушливый страх. Ибо он знал, что в этот роковой миг участь его висит на волоске. Он отрешился от всех своих козней, от хитросплетений страха и обмана, от войн и завоеваний, и зашаталось все его необъятное царство, ужаснулись рабы, дрогнули полчища, и вожди, которых вела к победе единая воля, растерянно опустили оружие. Они были забыты. Все помыслы их повелителя обратились к Роковой горе. По зову его взвились и отлетели с поля битвы Кольценосцы-назгулы, и крылатые вихри вперегонки помчались к Ородруину. Сэм поднялся. Голова кружилась, глаза заливала кровь. Отерши ее, он увидел странное и жуткое зрелище. У края бездны Горлум схватился с невидимкой. Он извивался то возле самой скважины, то поодаль, падал, вскакивал, снова падал. И не говорил ни слова, только злобно сипел. Огонь заклокотал в глубине, дохнуло палящим жаром, багровый свет залил пещеру. Вдруг длинные руки Горлума протянулись ко рту, блеснули и щелкнули острые белые клыки. Фродо вскрикнул - и появился, стоя на коленях у огненной скважины. А Горлум бешено плясал, воздев кверху Кольцо с откушенным пальцем. Кольцо сверкало ярче солнца. - Прелесть, прелесть, прелесть! - ликовал Горлум. - Моя прелесть! О моя прелесть! И, пожирая глазами свою сияющую добычу, он оступился, качнулся на краю бездны и с воплем упал в нее; из глубины донесся вой "Пре-е-лесть!" - и Горлума не стало. Вулкан взревел, пламя вырвалось из расселины под самые своды пещеры. Гул превратился в тяжкий грохот, и Гора задрожала. Сэм кинулся к Фродо, подхватил его на руки и побежал к дверям. За черным порогом Саммат-Наура, с вершины Горы его взору предстал весь Мордор, и он окаменел от изумленья и ужаса. На месте Барад-Дура крутился смерч, и посредине заверти виднелись башни выше гор и зубчатые стены, воздвигнутые на могучих кряжах над глубокими ущельями, площади и безглазые громады темниц, стальные и алмазные ворота - и все это исчезло. Падали башни, и обваливались горы, в прах рассыпались стены, дым и пары сползались огромными клубами, и мутный вал, вздымаясь до небес, вскипел и обрушился на равнину. Прокатился гул, нарастая, разражаясь ревом и грохотом. Земля потрескалась. Ородруин содрогнулся, и его расколотая вершина извергла пламенный поток. Грянул гром, заполыхали молнии, хлестнул темный ливень. И в середину огненного месива, вспарывая тучи надрывным воем, вонзились, как черные стрелы, примчавшиеся Кольценосцы, вспыхнули, истлели и сгинули. - Да, это и вправду конец, Сэм Скромби, - промолвил голос рядом с ним. Он обернулся и увидел Фродо, бледного, изможденного и спокойного. В глазах его не было ни смертной натуги, ни безумия, ни страха. Бремя с него свалилось, и он глядел, как в Хоббитании, в былые светлые дни. - Хозяин! - воскликнул Сэм и упал на колени. Он забыл, что рушится мир, и сердце его переполнила радость. Нет больше страшной ноши, хозяин спасен, он снова стал самим собой, он освободился! И тут Сэм заметил его искалеченную, окровавленную руку. - Бедная рука! - всхлипнул он. - И главное, нечем перевязать, да и лекарств никаких нет. Пусть бы лучше откусил у меня целую руку. Но с него теперь не спросишь, от него, поди, и пепла не осталось. - Да, - сказал Фродо. - А помнишь, Гэндальф говорил: Погодите, может, Горлум еще зачем-то понадобится. И понадобился: ведь сам бы я не смог уничтожить Кольцо, и все было б напрасно, хоть мы и достигли цели. Не надо поминать его лихом! Поручение выполнено, и я больше всего рад, что ты со мной. Вот и конец нашей сказке, Сэм. ГЛАВА IV. НА КОРМАЛЛЕНСКОМ ПОЛЕ Кругом бушевали полчища Мордора. Западное войско тонуло в безбрежном море. Тускло светило багровое солнце, но и его затмевали крылья назгулов, смертною тенью реявшие над землей. Арагорн, безмолвный и строгий, стоял у знамени с думою то ли о прежних днях, то ли о дальних краях; и глаза его сверкали, как звезды, разгоревшиеся во тьме. На вершине холма стоял белоснежный Гэндальф, и тени обегали его. Вал за валом откатывался от холмов, но все сильней и сокрушительней был натиск Мордора, все громче яростные крики и бешеный лязг стали. Вдруг встрепенулся Гэндальф, будто ему что-то привиделось, и обратил взгляд на север, к бледным и чистым небесам. Он вскинул руки и громогласно воскликнул, заглушая битвенный гул: - Орлы летят! Орлы летят! И недоуменно уставились на небо мордорские рабы, холопы и наемники. А в небе явились Гваигир Ветробой и брат его Быстрокрыл, величайшие орлы северного края, могущественнейшие потомки пращура Торондора, который свил гнездо у неприступных вершин Окраинных гор - когда Средиземье еще справляло праздник юности. И за ними двоими мчались стройные вереницы родичей, орлов северных гор: мчались с попутным ветром. Из поднебесья они обрушились на назгулов, и вихрем прошумели их широкие крылья. Но назгулы, взметнувшись, скрылись во мраке Мордора, заслышав неистовый зов из Черной Башни; и в этот миг дрогнули полчища Мордора, внезапно утратив напор, - и замер их грубый хохот, и руки их затряслись, роняя оружие. Власть, которая гнала их вперед, которая полнила их ненавистью и бешенством, заколебалась, единая воля ослабла, и в глазах врагов они увидели свою смерть. А ополченцы Запада радостно вскрикнули, ибо в глубине тьмы просияла им новая надежда. И с осажденных холмов ринулись сомкнутым строем гондорские ратники, ристанийские конники и северные витязи, врезаясь, врубаясь в смятенные вражеские орды. Но Гэндальф снова воздел руки и звучно возгласил: - Стойте, воины Запада! Помедлите! Бьет роковой час! Еще не отзвучал его голос, как земля страшно содрогнулась. Над башнями Черных Ворот, над вершинами сумрачных гор взметнулась в небеса необъятная темень, пронизанная огнем. Стеная, дрожала земля. Клыки Мордора шатнулись, закачались - и рухнули; рассыпались в прах могучие бастионы, и низверглись ворота, издали глухо, потом все громче и громче слышался тяжкий гул, превращаясь в раскатистый оглушительный грохот. - Царствование Саурона кончилось! - молвил Гэндальф. - Хранитель Кольца исполнил поручение. Ополченцы Запада взглянули на юг: в Мордоре чернее черных туч воздвиглась огромная Тень, увенчанная молниями. Казалось, на миг она заслонила небеса и царила над миром - и протянула к врагам грозную длань, страшную и бессильную, ибо дунул навстречу Тени суровый ветер, и она, расползаясь, исчезла; и все стихло. Ополченцы склонили головы, а подняв глаза, с изумленьем увидели, что вражеские полчища редеют, великая рать Мордора рассеивается, как пыль на ветру. Когда гибнет потаенное и разбухшее существо, которое изнутри муравейника заправляет этой копошащейся кучей, муравьи разбегаются кто куда и мрут, жалкие и беспомощные; так разбегались и твари Саурона - орки, тролли и зачарованные звери: одни убивали себя, другие прятались по ямам или с воем убегали напропалую, чтобы укрыться в прежнем безбрежном мраке и где-нибудь тихо издохнуть. А вастаки и южане из Руна и Хорода, закоренелые в злодействе, давние, свирепые и неукротимые ненавистники Запада, увидели суровое величие своих заклятых врагов, поняли, что битва проиграна, и сомкнули строй, готовясь умереть в бою. Однако же многие их сородичи толпами бежали на восток или бросали оружие и сдавались на милость победителя. Гэндальф предоставил Арагорну и другим вождям довершать сраженье; сам же он воззвал с вершины холма - и к нему спустился великий орел Гваигир Ветробой. - Дважды вынес ты меня из беды, друг мой Гваигир, - сказал Гэндальф. - Помоги же, прошу тебя, в третий и последний раз. Я не буду тебе в тягость более, чем тогда, в полете с Зиракзигила, где отгорела моя прежняя жизнь. - Я донесу тебя, коли надо, на край света, - отвечал Гваигир, - будь ты хоть каменный. - Летим же, - сказал Гэндальф.- Возьми с собой брата и еще одного орла - такого, что не отстанет. Ибо надо нам обогнать любой ветер и опередить назгулов. - Северный ветер могуч, но мы переборем его, - обещал Гваигир. И с Гэндальфом на спине он помчался на юг, а за ним летели Быстрокрыл и юный Менельдор. Над Удуном и Горгоротом летели они, над бурлящими руинами, а впереди полыхала Роковая гора. - Как я рад, что ты со мною, Сэм, - сказал Фродо. - Ну вот и конец нашей сказке. - Конечно, я с вами, хозяин, еще бы нет, - отозвался Сэм, бережно прижимая к груди искалеченную руку Фродо. - И вы со мною, а как же. Да, вроде кончилось наше путешествие. Только что же это выходит - шли, шли, при- шли, а теперь ложись да помирай? Как-то это, сами понимаете, не по-нашему, сударь. - Что поделаешь, Сэм, - сказал Фродо. - Так оно и бывает. Всем надеждам приходит конец, и нам вместе с ними. Еще чуть-чуть - и все. Где уж нам уцелеть в этом страшном крушенье! - Что верно, то верно, сударь, а все-таки давайте хотя бы отойдем подальше от этой, как ее, Роковой, что ли, Расселины. Ноги-то у нас пока не отнялись? Пошли, сударь, благо дорога еще цела! - Ладно, Сэм, пошли. Куда ты, туда и я, - согласился Фродо; они встали, и побрели по извилистой дороге, и едва свернули вниз, к дрожащему подножию, как Саммат-Наур изрыгнул огромный клуб густого дыма. Конус вулкана расселся, и кипящий поток магмы, грохоча, понесся по восточному склону. Путь был отрезан. Фродо и Сэм теряли последние силы. Кое-как добрались они до груды золы близ подножия, но уж оттуда деваться было некуда. Груда эта была островком, который вот-вот сгинет в корчах Ородруина. Кругом разверзалась земля и вздымались столбы дыма. Гора в содроганьях истекала магмой, и медленно ползли на них пологими склонами огненные потоки, наползали со всех сторон. Густо сыпал горячий пепел. Они стояли бок о бок, и Сэм не выпускал руку хозяина, нежно поглаживая ее. Он вздохнул. - А что, неплохая была сказка, сударь? - сказал он. - Эх, послушать бы ее! Скажут как-нибудь так: внимайте Повести о девятипалом Фродо и о Кольце Всевластъя! - и все притихнут, вроде как мы, когда слушали в Разделе Повесть об одноруком Берене и Волшебном Сильмарилле. Да, вот бы послушать! К тому же не мы первые, не мы последние, дальше ведь тоже что-нибудь да будет. Так он говорил наперекор предсмертному страху, а глаза его устремлялись к северу, туда, где ветер далеко-далеко прояснял небо, ураганными порывами разгоняя тяжкие тучи. И зорким орлиным оком увидел их обогнавший ветер Гваигир, кружа над Ородруином и гордо одолевая смертоносные вихри, увидел две крохотные фигурки, стоявшие на холмике рука об руку; а вокруг, трясясь, разверзалась земля и разливалось огненное море. И в тот самый миг, как он их увидел и устремился к ним, они упали: то ли стало совсем невмочь, то ли задушил чад, то ли, наконец отчаявшись, они скрыли глаза от смерти. Они лежали рядом; и ринулись вниз Гваигир Ветробой и брат его Быстрокрыл, а за ними смелый Менельдор. И в смутном забытьи, ни живы ни мертвы, странники были исторгнуты из темени и огня. Сэм очнулся в мягкой постели; над ним покачивались разлапистые ветви бука, и сквозь юную листву пробивался зелено-золотой солнечный свет. Веяло душистой свежестью. Запах-то этот он вмиг распознал: запах был итилийский. "Батюшки! - подумал он. - Вот уж заспался-то!" Он перенесся в тот день, когда разводил костерок под солнечным пригорком, а все остальное забылось. Он потянулся и глубоко вздохнул. - Чего только не приснится! - пробормотал он. - Надо же, спасибо хоть проснулся! Он сел в постели и увидел, что рядом с ним лежит Фродо - лежит и спит, закинув руку за голову, а другую - правую - положив на покрывало. И среднего пальца на правой руке не было. Нахлынула память, и Сэм вскрикнул: - Да нет, какой там сон! Где ж это мы очутились? И тихо промолвил голос над ним: - Вы теперь в Итилии, под охраною Государя, и Государь ожидает вас. И перед ним возник Гэндальф в белом облачении; белоснежную его бороду освещало переливчатое солнце. - Ну, сударь мой Сэммиум, как твои дела? - сказал он. А Сэм откинулся на спину, разинул рот и покамест, от радости и удивления, не знал, что и ответить. Потом наконец выговорил: - Гэндальф! А я-то думал, тебя давным-давно в живых нет! Хотя и меня тоже вроде бы в живых быть не должно. Всех ужасов, что ли, будто и не было? Да что вообще случилось? - Рассеялась Тень, нависавшая над миром, - сказал Гэндальф и засмеялся, и смех его был как музыка, точно ручей зазвенел по иссохшей земле, и Сэм долго-долго слышал этот живительный смех. Он услышал в нем радость, нескончаемую и звонкую, звонче знакомых радостей. И расплакался. Слезы его пролились, словно весенний дождь, после которого ярче сияет солнце; он засмеялся и, смеясь, вскочил с постели. - Как мои дела? - воскликнул он. - Да я уж и не знаю, как мои, а вообще-то, вообще... - он раскинул руки, - ну, как бывает весна после зимы, как теплое солнце зовет листья из почек, как вдруг затрубили все трубы и заиграли все арфы! - Он запнулся и взглянул на хозяина. - А господин Фродо - он что? Руку ему испортили - это надо же! Ну ладно, хоть прочее все цело. Вот уж кому туго пришлось! - Прочее все цело, Сэм, - сказал Фродо, смеясь и усаживаясь в постели. - Соня ты, Сэм, и я, глядя на тебя, уснул, даром что проснулся спозаранку. А теперь уж чуть не полдень. - Полдень? - повторил Сэм, задумавшись. - Какого дня полдень? - Нынче полдень четырнадцатого дня новой эры, - сказал Гэндальф, - или, если угодно, восьмого апреля по хоббитанскому счислению. А в Гондоре с двадцать пятого марта новая эра - со дня, когда сгинул Саурон, а вас спасли из огня и доставили к Государю. Он вас вылечил и теперь ожидает вас. С ним будете нынче трапезовать. Одевайтесь, я вас к нему поведу. - К нему? - сказал Сэм. - А что это за Государь? - Великий князь гондорский и властитель всех западных земель, - отвечал Гэндальф. - Он возвратился и принимает под державу свою все древнее царство. Скоро поедет короноваться, только вас дожидается. - Надевать-то нам что? - спросил Сэм, глядя на кучу старого рваного тряпья - их бывшие одежды, лежавшие у изножия постелей. - Наденете, что было на вас, когда вы шли в Мордор, - отвечал Гэндальф. - Храниться как святыня будет, Фродо, даже твое оркское отрепье. Здесь, в западных странах, а стало быть, и во всем Средиземье, оно станет краше шелков и атласов, почетней любого убранства. Но мы потом подыщем вам другую одежду. Он простер к ним руки, и заблистал тихий свет. - Как, неужели? - воскликнул Фродо. - Это у тебя... - Да, здесь оба ваших сокровища. Сэм их сберег, и они были найдены. Дары владычицы Галадриэли: твой светильник, Фродо, и твоя шкатулка, Сэм. Радуйтесь - вот они. Хоббиты неспешно умылись и оделись, слегка подзакусили - и не отставали от Гэндальфа. Из буковой рощи вышли они на продолговатый, залитый солнцем луг, окаймленный стройными темнолиственными деревьями в алых цветах. Откуда-то сзади слышался рокот водопада, а впереди между цветущих берегов бежал светлый поток, скрывавшийся в роще за дальней окраиной луга, где деревья, стеснившись, потом расступились и образовали аллею, и снова мерцала вдали бегущая вода. А за рощей они так и замерли, увидев строй витязей в сверкающих кольчугах и рослых черно-серебряных стражей; и все они склонились перед ними. Один из стражей затрубил в длинную трубу, а они шли и шли светлой просекой возле звенящего потока. И вышли на зеленый простор; вдали серебрилась в легкой дымке широкая река и виден был длинный лесистый остров, у берегов которого стояли бесчисленные корабли. А поле обступило войско, блистая ровными рядами. Когда хоббиты приблизились, сверкнули обнаженные мечи, грянули о щиты копья, запели рога и фанфары, и воскликнули люди многотысячным голосом: Да здравствуют невысоклики! Хвала им превыше хвал! Куйо и Перийан аннан! Аглар-ни перианнат! Восхвалим же их великой хвалой - Фродо и Сэммиума! Даур а Бергаэль, Конин эн Аннун! Эглерио! Честь им и хвала! Эглерио! А лайта те, лайта те! Андаве лаитувальмет! Честь и хвала! Кормаколиндор, а лайта тариэнна! Восхвалим же их, восхвалим Хранителей Кольца! Фродо и Сэм закраснелись, глаза их сияли изумленьем; выйдя на поле, они увидели, что посредине гудящего войска были воздвигнуты, дерн на дерне, три высоких трона. За троном направо реяло бело-зеленое знамя, и на нем скачущий конь; налево, на голубом знамени, плыл кораблем в дальнее море серебряный лебедь; а над самым высоким троном на огромном плещущем черном знамени сияло белое цветущее древо, осененное короной с семью блистающими звездами. На троне сидел витязь, облаченный в броню, и громадный меч лежал у него на коленях, а голова его была не покрыта. Они подошли, и он встал; и они узнали его, хоть он и изменился: лицо у него было горделивое и радостное, царственное лицо повелителя, и был он по-прежнему темноволосый и сероглазый. Фродо кинулся ему навстречу, и Сэм ненамного отстал. - Ну, дела! - крикнул он. - Бродяжник, он самый, не будь я хоббит! - Да, он самый, - отвечал Арагорн. - Далекая, видишь, оказалась дорога от Пригорья, где я тебе не понравился! Да, трудновато нам всем пришлось, но тебе-то, пожалуй, труднее всех. И затем, к изумлению и великому смущению Сэма, он преклонил перед ним колено, а потом взял их за руки - Фродо за правую, Сэма за левую - и повел к трону; посадил, обернулся к воинству и вождям и промолвил громче громкого: - Воздайте им великую хвалу! А когда отзвучал, разнесся и смолк восторженный клик, Сэм был поражен пуще прежнего и счастлив, как никогда, ибо выступил вперед гондорский песнопевец и, преклонив колена, испросил позволенья пропеть новую, небывалую песнь. Но прежде сказал он: - Внимайте! Внимайте, доблестные витязи, вожди и воины, князи и правители; вы, воители Гондора, и вы, конники Ристании; вы, сыны Элронда, и северные дунаданцы; вы, эльф и гном, и вы, великодушные уроженцы Хоббитании, и весь свободный народ Запада - внимайте и слушайте. Ибо я спою вам о девятипалом Фродо и о Кольце Всевластья. Не веря своим ушам, Сэм звонко и радостно рассмеялся, вскочил и воскликнул: - О чудеса из чудес и слава небывалая! Да я и мечтать не смел, чтобы такое сбылось! И все воины тоже смеялись и плакали; над смехом их и плачем вознесся чистый, ясный голос песнопевца - звончатый, серебряный, золотой. Звенела эльфийская речь, звучали наречия Запада, сладостный напев блаженно ранил сердца, и гореванье сливалось с восторгом, и блаженным хмелем пьянили слезы. Наконец, когда солнце склонилось за полдень и протянулись тени деревьев, песнопевец закончил песнь. - Воздайте ж им великую хвалу! - воскликнул он и опустился на колени. Встал Арагорн, заволновалось войско, и все пошли к накрытым столам, пошли провожать пиршеством разгоревшийся день. Фродо и Сэма отвели в шатер; они сняли истасканную, грязную одежду; ее бережно свернули и унесли, и новое нарядное платье было дано им взамен. Пришел Гэндальф, держа в руках, к удивлению Фродо, северный меч, эльфийский плащ и мифрильную кольчугу - все, что забрали орки в Мордоре. А Сэму он принес позолоченную кольчугу и почищенный, заштопанный плащ; и положил перед ними оба меча. - Никакого меча мне больше не нужно, - сказал Фродо. - Нынче вечером придется быть при мече, - отозвался Гэндальф. Фродо взял прежний кинжал Сэма, который в Кирит-Унголе сочли его оружием. - А Терн - тебе, Сэм, - сказал он. - Нет, хозяин! Вы его получили от господина Бильбо вместе с этой серебристой кольчугой; он бы сильно удивился, если б вы меч кому-нибудь отдали. Фродо уступил, и Гэндальф, словно оруженосец, преклонил колена, опоясал его и Сэма мечами и надел им на головы серебряные венцы. Так облаченные, явились они на великое пиршество - к главному столу возле Гэндальфа, конунга Эомера Ристанийского, князя Имраиля и других военачальников Западного ополченья; и тут же были Гимли и Леголас. Постояли в молчании, обратившись лицом к западу; затем явились два отрока-виночерпия, должно быть оруженосцы: один в черно-серебряном облачении стража цитадели Минас-Тирита, другой в бело-зеленом. Сэм подивился, как это такие мальцы затесались среди могучих витязей, но, когда они подошли ближе, протер глаза и воскликнул: - Смотрите-ка, сударь! Ну и дела! Да это же Пин, то бишь, прошу прощенья, господин Перегрин Крол, и господин Мерри! Ну и выросли же они! Батюшки! Видно, не нам одним есть чего порассказать! - Нет, Сэм, не вам одним, - сказал Пин, радостно ему улыбаясь. - И уж как мы станем рассказывать, так вы только держитесь - погодите, вот кончится пир. А пока что возьмите в оборот Гэндальфа, он теперь вовсе не такой скрытный, хотя больше смеется, чем говорит. Нам с Мерри недосуг - как вы, может, заметили, мы при деле, мы - витязи Гондора и Ристании. Долго длился веселый пир; когда же солнце закатилось и поплыла луна над андуинскими туманами, проливая сиянье сквозь трепетную листву, Фродо и Сэм сидели под шелестящими деревьями благоуханной Италии и далеко за полночь не могли наговориться с Мерри, Пином и Гэндальфом, с Леголасом и Гимли. Им рассказывали и рассказывали обо всем, что случилось без них с остальными Хранителями после злополучного дня на Парт-Галене близ водопадов Рэроса; и не было конца их расспросам и повести друзей. Орки, говорящие деревья, зеленая нескончаемая равнина, блистающие пещеры, белые замки и златоверхие чертоги, жестокие сраженья и огромные корабли под парусами - словом, у Сэма голова пошла кругом. И все же, внимая рассказам о чудесах, он нет-нет да и оглядывал Пина и Мерри, наконец не выдержал, поднял Фродо и стал с ними мериться спина к спине. Потом почесал в затылке. - Да вроде не положено вам расти в ваши-то годы! - сказал он. - А вы дюйма на три вымахали, гном буду! - До гнома тебе далеко, - отозвался Гимли. - Чего тут удивляться - их же поили из онтских источников, а это тебе не пиво лакать! - Из онтских источников? - переспросил Сэм. - Все у вас онты да онты, а что за онты - в толк не возьму. Ну ладно, недельку-другую еще поговорим, глядишь, все и само разъяснится. - Вот-вот, недельку-другую, - поддержал Пин. - Дойдем до Минас-Тирита и запрем Фродо в башне - пусть записывает, не отлынивает. А то забудет потом половину, и старина Бильбо ужас как огорчится. Наконец Гэндальф поднялся. - В руках Государя целебная сила, оно так, дорогие друзья, - сказал он. - Но вы побывали в когтях у смерти, оттуда он и вызволил вас, напрягши все силы, прежде чем вы погрузились в тихий сон забвенья. И хотя спали вы долго и, похоже, отоспались, пора опять вам укладываться. - Сэму-то и Фродо само собой, - заметил Гимли, - но и тебе, Пин, тоже. Ты мне милей брата родного - еще бы, так уж я по твоей милости набегался, век не забуду. И не забуду, как отыскал тебя на холме после битвы. Кабы не гном Гимли, быть бы тебе в земле. Зато я теперь ни с чем не спутаю хоббитскую подошву - только она и виднелась в груде тел. Отвалил я здоровенную тушу, которая тебя придавила, смотрю - а ты как есть мертвый. Я чуть себе бороду не вырвал от досады. А теперь ты всего-то день как на ногах - давай, пошел спать. Я тоже пойду. - А я, - сказал Леголас, - пойду бродить по здешнему прекрасному лесу, то-то отдохну. Если позволит царь Трандуил, я приведу сюда лесных эльфов - тех, кому захочется пойти со мной, - и край ваш станет еще краше. Надолго ли? Ненадолго: на месяц, на целую жизнь, на человеческий век. Но здесь течет Андуин и катит свои волны к Морю. В Море! В Море, в морской простор! Чайки кричат и реют, И белопенный прибой набегает быстрей и быстрее. На западе, в ясной дали, закатное солнце алеет. Корабль, серокрылый корабль! Слышишь ли дальние зовы, Уплывших прежде меня призывные голоса? Прощайте, прощайте, густые мои леса, Иссякли дни на земле, и века начинаются снова. А я уплыву за моря и брега достигну иного. Там длинные волны лижут Последние Берега, На Забытом острове слышен солнечный птичий гам - В Эрессее, предвечно эльфийской, куда нет доступа людям, Где листопада нет и где мы навеки пребудем. И с этой песней Леголас спустился под гору. Все разошлись, а Фродо и Сэм отправились спать. Проснулись - и в глаза им глянуло тихое, ласковое утро, и потянулся душистый итилийский апрель. Кормалленское поле, где расположилось войско, было неподалеку от Хеннет-Аннуна, и по ночам доносился до них гул водопадов и клокотанье потока в скалистой теснине, откуда он разливался по цветущим лугам и впадал в Андуин возле острова Каир-Андрос. Хоббиты уходили далеко, прогуливались по знакомым местам, и Сэм все мечтал, что где-нибудь на лесной поляне или в укромной ложбине вдруг да увидит снова хоть одним глазком громадного олифанта. А когда ему сказали, что под стенами Минас-Тирита их было хоть отбавляй, но всех перебили и сожгли, Сэм не на шутку огорчился. - Да оно понятно, сразу там и здесь не будешь, - сказал он. - Но похоже, мне здорово не повезло. Между тем войско готовилось двинуться назад, к Минас-Тириту. Проходила усталость, залечивались раны. Ведь еще пришлось добивать и рассеивать заблудшие остатки южан и вастаков. Вернулись наконец и те, кого послали в Мордор - разрушать северные крепости. Но вот приблизился месяц май, и вожди Западного ополчения взошли на корабли вслед за своими воинами, а корабли поплыли от Каир-Андроса вниз по Андуину к Осгилиату; там они задержались и днем позже появились у зеленых полей Пеленнора, у белых башен близ подножия высокого Миндоллуина, возле гондорской столицы, последнего оплота Запада, оплота, выстоявшего в огне и мраке на заре новых дней. И среди поля раскинули они шатры свои и разбили палатки в ожидании первомайского утра: с восходом солнца Государь войдет в свою столицу. ГЛАВА V. НАМЕСТНИК И ГОСУДАРЬ Столица Гондора жила в смятении и страхе. Чистое небо и ясное солнце будто смеялись над людьми, которым уповать было не на что, которые каждое утро ожидали роковых вестей. Градоправитель их сгинул в огне, прах ристанийского конунга лежал неупокоенный в цитадели, новый же Государь, явившийся ночью, наутро исчез - говорят, уехал воевать со всевластными силами тьмы и ужаса, а разве их одолеет чья бы то ни было мощь и доблесть? Тщетно ждали они вестей. Знали только, что войска свернули от Моргульской долины на север, скрылись в черной тени омертвелых гор - и больше не прислали ни одного гонца с угрюмого востока, ни слуху ни духу от них не было. Всего через два дня после ухода войска царевна Эовин велела сиделкам принести ее облачение и уговоров слушать не пожелала; ей помогли одеться, возложили больную руку на холщовую перевязь и проводили к Смотрителю Палат Врачеванья. - Сударь, - сказала она, - на сердце у меня неспокойно, и не могу я больше изнывать от праздности. - Царевна, - возразил Смотритель, - ты еще далеко не излечилась, а мне строго-настрого велено довести дело до конца с особым тщанием. Еще семь дней - так мне сказали - ты не должна была вставать с постели. Прошу тебя, иди обратно в свой покой. - Я излечилась, - сказала она, - от телесного недуга, левая рука только плоха, а это пустяки. Но недуг одолеет меня снова, если мне будет нечего делать. Неужели нет вестей с войны? Я спрашивала у сиделок - они не знают. - Вестей нет, - отвечал Смотритель, - известно лишь, что войско наше очистило Моргульскую долину и двинулось дальше. Во главе его, говорят, наш новый полководец с севера. Это великий воин, а вдобавок целитель; никогда бы не подумал, что рука целителя может владеть мечом. У нас в Гондоре все иначе; правда, если верить древним сказаньям, бывало и так. Однако же многие века мы, целители, лишь врачевали раны, нанесенные мечом. Хотя и без этих ран дела бы нам хватило: сколько в мире болезней и немощей, а тут еще войны и всякие сражения. - Да нет, господин Смотритель, во всякой войне один - зачинщик, другой же воюет поневоле, - возразила Эовин. - Но кто за меч не берется, от меча и погибнет. Ты что, хотел бы, чтобы народ Гондора собирал травы, пока Черный Властелин собирает войска? А бывает, что исцеленье вовсе не нужно. Иной раз лучше умереть в битве, принять жестокую смерть. Я бы ее и выбрала, будь мой выбор. Смотритель поглядел на нее. Высокая и стройная, со сверкающими глазами на бледном лице, она сжала в кулак здоровую руку и повернулась к окну, выходившему на восток. Он вздохнул и покачал головой. Наконец она снова обратилась к нему. - Что толку бездельничать! - сказала она. - Кто у вас в городе главный? - Право, не знаю, царевна, - замялся он. - Не по моей это части. Над мустангримцами, которые остались, начальствует их Сенешаль, городом ведает наш Хранитель ключей Турин. А вообще-то правитель, новый наместник, у нас, само собой, Фарамир. - Где его искать? - Искать его не надо, царевна, он здесь, в Палатах. Он был тяжело ранен, теперь поправляется. Только я вот не знаю... - Может, ты меня к нему отведешь? Тогда и узнаешь. Фарамир одиноко прогуливался по саду возле Палат Врачеванья; под теплыми лучами солнца его тело понемногу оживало, но на душе было тяжко, и он то и дело подходил к восточной стене. Обернувшись на зов Смотрителя, он увидел Эовин и вздрогнул от жалости - так печально было ее измученное лицо. - Государь, - сказал Смотритель, - это ристанийская царевна Эовин. Она сражалась вместе с конунгом, была жестоко ранена и оставлена на моем попечении. Но моим попечением она недовольна и хочет говорить с Градоправителем. - Не ошибись, государь, - сказала Эовин. - Я не жаловаться пришла. В Палатах все как нельзя лучше - для тех, кто хочет излечиться. Мне же тягостны праздность, безделье, заточение. Я искала смерти в бою и не нашла ее, но ведь война не кончилась... По знаку Фарамира Смотритель с поклоном удалился. - Чем я могу помочь тебе, царевна? - спросил Фарамир. - Как видишь, я тоже узник наших врачевателей. Он снова взглянул на нее: его всегда глубоко трогала чужая скорбь, а она была прекрасна в своем горе, и прелесть ее пронзала сердце. Она подняла глаза и встретила тихий, нежный взгляд; однако же Эовин, взращенная среди воинов, увидела и поняла, что перед нею стоит витязь, равного которому не сыщешь во всей Ристании. - Чего же ты хочешь, царевна? - повторил он. - Говори; что в моей власти, я все сделаю. - Я бы хотела, чтоб ты велел Смотрителю отпустить меня, - сказала она, и хотя слова ее по-прежнему звучали горделиво, но голос дрогнул, и она усомнилась в себе - впервые в жизни. Она подумала, что этот высокий воин, ласковый и суровый, принимает ее за несчастного, заблудшего ребенка, и неужели же ей не хватит твердости довести безнадежное дело до конца? - Не пристало мне указывать Смотрителю, я и сам ему повинуюсь, - отвечал Фарамир. - И в городе я пока что не хозяин. Но будь я даже полновластным наместником, по части лечения последнее слово остается за лекарем, а как же иначе? - Но я не хочу лечиться, - сказала она. - Я хочу воевать вместе с братом, с Эомером, и погибнуть, как конунг Теоден. Он ведь погиб - и обрел вечный почет и покой. - Если тебе это уже по силам, царевна, все равно поздно догонять наше войско, - сказал Фарамир. - Гибель в бою, наверно, ждет нас всех, волей-неволей. И ты встретишь смерть достойнее и доблестнее, до поры до времени покорившись врачеванию. Нам выпало на долю ожидать, и надо ожидать терпеливо. Она ничего не ответила, но лицо ее немного смягчилось, будто жестокий мороз отступил перед первым слабым дуновением весны. Слеза набухла и скатилась по щеке, блеснув дождинкою. И гордая голова поникла. Потом она вполголоса промолвила, как бы и не к нему обращаясь: - Мне велено еще целых семь дней оставаться в постели. А окно мое выходит не на восток. Говорила она, словно обиженная девочка, и, как ни жаль ее было, Фарамир все же улыбнулся. - Окно твое - не на восток? - повторил он. - Ну, это поправимо. Что другое, а это в моей власти: я скажу Смотрителю, он распорядится. Лечись послушно, царевна, и не оставайся в постели, а гуляй, сколько хочешь, по солнечному саду, отсюда и гляди на восток, не забрезжит ли там надежда. Да и мне будет легче, если ты иной раз поговоришь со мною или хотя бы пройдешься рядом. Она подняла голову, снова взглянула ему в глаза, и ее бледные щеки порозовели. - Отчего будет легче тебе, государь? - спросила она. - И разговаривать я ни с кем не хочу. - Сказать тебе напрямик? - Скажи. - Так вот, Эовин, ристанийская царевна, знай, что ты прекрасна. Много дивных и ярких цветов у нас в долинах, а красавиц еще больше, но доныне не видел я в Гондоре ни цветка, ни красавицы прекрасней тебя - прекрасней и печальней. Быть может, через несколько дней нашу землю поглотит мрак, и останется лишь погибнуть как должно; но пока не угаснет солнце, мне будет отрадно видеть тебя. Ведь и ты, и я побывали в запредельной тьме, и одна и та же рука спасла нас от злой смерти. - Увы, государь, это все не обо мне! - поспешно возразила она. - Тьма еще висит надо мной. И в целители я не гожусь. Мои загрубелые руки привычны лишь к щиту и мечу. Однако спасибо тебе и на том, что для меня открылись двери палаты. Буду с позволения наместника Гондора гулять по саду. Она откланялась, а Фарамир долго еще бродил по саду и чаще глядел на Палаты, чем на восточную стену. Возвратившись к себе, он призвал Смотрителя, и тот рассказал ему все, что знал о ристанийской царевне. - Впрочем, государь, - закончил он, - ты гораздо больше узнаешь от невысоклика из соседней палаты: он был в охране конунга и, говорят, защищал царевну на поле боя. Мерри вызвали к Фарамиру, и весь день провели они в беседе; многое узнал Фарамир, еще больше разгадал за словами, и куда понятней прежнего стали ему горечь и тоска племянницы конунга Ристании. Ясным вечером Фарамир и Мерри гуляли в саду; но Эовин из Палат не выходила. Зато поутру Фарамир увидел ее на стене, в белоснежном одеянии. Он окликнул ее, она спустилась, и они гуляли по траве или сидели под раскидистыми деревьями - то молча, то тихо беседуя. Так было и на другой, и на третий день; и Смотритель глядел на них из окна и радовался, ибо все надежнее было их исцеленье. Время, конечно, смутное, зловещее время, но хотя бы эти двое его подопечных явно выздоравливали. На пятый день царевна Эовин снова стояла с Фарамиром на городской стене, и оба глядели вдаль. Вестей по-прежнему не было, в городе царило уныние. Да и погода изменилась: резко похолодало, поднявшийся в ночи ветер дул с севера, метался и завывал над серыми, тусклыми просторами. Они были тепло одеты, в плащах с подбоем; у Эовин поверх плаща - темно-синяя мантия с серебряными звездами у подола и на груди. Мантию велел принести Фарамир; он сам накинул ее на плечи Эовин и украдкой любовался прекрасной и величавой царевной. Мантию эту носила его мать, Финдуиль Амротская, которая умерла безвременно, и память младшего сына хранила ее полузабытое очарованье и свое первое жестокое горе. Он решил, что мантия под стать печальной красоте Эовин. Но ей было холодно в звездчатой мантии, и она неотрывно глядела на север, туда, где бушевал ветер и где далеко-далеко приоткрылось бледное, чистое небо. - Что хочешь ты разглядеть, Эовин? - спросил Фарамир. - Черные Ворота там ведь, правда? - отозвалась она. - Наверно, он к ним подошел. Семь уже дней, как он уехал. - Да, семь дней, - подтвердил Фарамир. - И прости меня, но я скажу тебе, что эти семь дней нежданно одарили меня радостью и болью, каких я еще не знал. Радостью - оттого что я увидел и вижу тебя, болью - потому что стократ потемнел для меня нависший сумрак. Эовин, меня стала страшить грядущая гибель, я боюсь утратить то, что обрел. - Утратить то, что ты обрел, государь? - переспросила она, строго и жалостливо взглянув на него. - Не знаю, что в наши дни удалось тебе обрести и что ты боишься потерять. Нет уж, друг мой, ни слова об этом! Давай-ка помолчим! Я стою у края пропасти, черная бездна у меня под ногами, а вспыхнет ли свет позади - не знаю, и не могу оглянуться. Я жду приговора судьбы. - Да, мы все ждем приговора судьбы, - сказал Фарамир. И больше не было сказано ни слова, а ветер стих, и померкло солнце, город онемел, и долина смолкла: не слышно было ни птиц, ни шелеста листьев, ни даже дыханья. Сердца их, казалось, замерли, и время застыло. А их руки нечаянно встретились и сплелись, и они об этом не ведали. Они стояли и ждали, сами не зная чего. И вскоре почудилось им, будто за дальними гребнями вскинулся до небес в полыхании молний вал темноты, готовый поглотить весь мир, задрожала земля и содрогнулись стены Минас-Тирита. Потом весь край точно вздохнул, и обмершие их сердца снова забились. - Совсем как в Нуменоре, - сказал Фарамир и удивился своим словам. - В Нуменоре? - переспросила Эовин. - Да, - отвечал Фарамир, - в Нуменоре, когда сгинула Западная империя: черная волна поднялась выше гор, захлестнула цветущие долины, смыла все на свете, и настала великая неизбывная темнота. Мне это часто снится. - Ты, значит, думаешь, что настает великая темнота? - спросила Эовин. - Темнота неизбывная? И она вдруг прильнула к нему. - Нет, - сказал Фарамир, заглянув ей в лицо. - Это мне просто привиделось. А что произошло - пока не знаю. Рассудок подсказывает, что на мир обрушилось необоримое зло, что настали последние времена. Но сердце с ним не согласно: и дышится легче, и надежда вместе с радостью пробудилась вопреки рассудку. Эовин, Эовин, Белая Дева Ристании, в этот час да отступит от нас всякая тьма! Он наклонился и поцеловал ее в лоб. Так стояли они на стене Минас-Тирита, и порывистый ветер развевал и смешивал черные и золотые пряди. Тень уползла, открылось солнце, и брызнул свет; воды Андуина засверкали серебром, и во всех домах столицы запели от радости, сами не зная почему. Но не успело еще полуденное солнце склониться к западу, как прилетел огромный Орел с вестями от Ополченья. А вести его были превыше всех надежд, и он возглашал: Пойте, ликуйте, о люди Закатной Твердыни! Ибо Царству Саурона положен конец И низвергнута Вражья Крепость. Пойте и веселитесь, защитники стольного града! Ибо вы сберегли отчизну, А в пролом на месте Черных Ворот Вошел с победою ваш Государь, И меч его ярче молний. Пойте же все вы, сыны и дочери Запада! Ибо ваш Государь возвратился И пребудет впредь во владеньях своих На древнем с