Шаркича, ворюги паршивые!" - это она-то, и как накинется на главного, в глаз ему норовит своим зонтиком; но не достает, он вдвое выше. Взяли ее, конечно; уволокли в Исправноры, на возраст не посмотрели. Они туда много кого уволокли получше ее, однако ничего не скажешь, в грязь лицом не ударила, не то что некоторые. Посреди разговора вошел Сэм вместе со своим Жихарем. Старик Скромби почти не постарел, только слышать стал хуже. - Добрый вечер, господин Торбинс! - возгласил он. - Рад вас видеть в добром здравии, приятно, что вернулись. Только извините, грубо скажу, не по делу вы уезжали. Это же надо - продать Торбу-на-Круче, и кому? Вот оно где и началось безобразие. Вы там разгуливали в чужих краях, загоняли на горы каких-то черномазых - если, конечно, верить Сэму, хотя, зачем вы их туда загоняли, я у него не допытался. А тут пока чего - набежали какие-то сукины дети, срыли нашу Исторбинку, и картошки мои пошли псу под хвост! - Вы уж извините, что так получилось, господин Скромби, - сказал Фродо. - Но я, видите, вернулся и уж постараюсь привести что можно в порядок. - Золотые ваши слова! - объявил Жихарь. - Сразу видно, что господин Фродо - хоббит породистый, не то что иные прочие, каким и фамилию-то эту незачем трепать, извините за простоту. Да, а что мой Сэм - вы им, стало быть, довольны и вел он себя как следовает? - Более чем доволен, господин Скромби, - отвечал Фродо. - Поверите ли, он теперь знаменит во всем Средиземье, и о нем слагают песни от Моря досюда и за Великой Рекой. Сэм покраснел и благодарно взглянул на Фродо, потому что глазки Розочки сияли и лицо ее озарилось нежной улыбкой. - Верится, что и говорить, с трудом, - сказал Жихарь, - зато сразу видно, что мотался парень невесть где. У него же вроде жилетка была - куда она подевалась? А то ведь железа на себя сколько ни напяль - в голове не прибавится, даром что брюхо блестит. Спозаранку чада, домочадцы и все гости фермера Кроттона были на ногах. Ночь прошла спокойно, однако впереди ничего хорошего не ожидали: тревожный будет денек. - Возле Торбы-то охранцев вроде бы не осталось, - сказал Кроттон, - ас Перекрестка, того и гляди, все пожалуют скопом. Позавтракали, и прискакал гонец из Укролья, веселый, радостный. - Хоббитан у нас и тех, кто не спал, разбудил, - сказал он, - пожар, да и только. Охранцы, которые остались живы, все побежали на юг, наперехват. А все остальные, сколько их там набралось, едут в ополчении господина Перегрина. Другая новость была похуже. Мерри, который всю ночь глаз не сомкнул, явился часам к десяти. - Большой отряд за четыре примерно мили, - сказал он. - С Перекрестка, и по дороге поднабрали. Их сотня с лишним, идут и жгут. Вот гады! - Да, эти уж точно не для разговора, эти идут убивать нашего брата, - заметил фермер Кроттон. - Если из Кролов не подоспеют ко времени, то лучше нам спрятаться и стрелять без лишних слов. Да, господин Фродо, хочешь не хочешь, придется подраться. Но из Кролов подоспели ко времени. Пин уже въезжал в село во главе сотни отборных ополченцев из Укрольных Низин и с Зеленых Холмов. Теперь у Мерри хватало взрослых ратников, чтобы разделаться с охранцами. Разведчики доложили, что бегут они плотной толпой: знают небось, что округа охвачена мятежом, и хотят поскорее загасить и беспощадно вытоптать очаг мятежа в Приречье. Злобищи-то у них хватало, но в военном деле главари, видать, ничего не смыслили: ни застав у них не было, ни дозоров. Мерри быстро раскинул умом. Охранцы протопотали по Восточному Тракту и с ходу свернули на Приречный, на склон, где по обочинам дороги высились крутые откосы с живыми изгородями поверху. За поворотом, футов за шестьсот от Тракта, пути дальше не было, его преграждали навороченные в три роста телеги. А вверху, за откосами, стеной стояли хоббиты. Позади другие хоббиты мигом нагромоздили телеги, спрятанные в поле; отступления тоже не получалось. И сверху прозвучал голос. - Вы, простите, попали в засаду, - сказал Мерри. - Как и ваши приятели из Норгорда: один мертвый, другие сидят под стражей. А ну, бросай оружие! Потом двадцать шагов назад и сесть, не двигаться! А кто двинется - тут ему и конец! Но на этот раз охранцев было не так-то легко испугать. Были такие, что повиновались, но их быстро призвали к порядку. Человек двадцать или около того кинулись назад, на баррикаду. Шестерых подстрелили, остальные прорвались, убили двух хоббитов и разбежались в разные стороны - должно быть, к Лесному Углу. - Далеко не убегут, - сказал Пин. - Смертники - у нас там полным-полно стрелков. Двое упали на бегу. Мерри затрубил в рог, и ему ответили рога со всех сторон. А тех, кто остался на дороге, зажатых с четырех сторон, было еще человек восемьдесят, они бросались на откосы, ломились через баррикады. Многих подстрелили, многих порубили топорами. Но самые сильные и злобные рвались на запад и бились насмерть, убили многих и едва не прорвались; но тут подоспели с восточной стороны Мерри с Пином, и Мерри зарубил главаря, огромного косоглазого ублюдка оркской породы. Потом он оттянул ополченцев, и остальные охранцы стали живой мишенью широкого круга лучников. Наконец-то все кончилось. Семьдесят или около того лежали мертвые, с дюжину взяли пленными. Полегло девятнадцать хоббитов; ранено было около тридцати. Мертвых бандитов свалили на телеги, отвезли к песчаным карьерам и там закопали - на Битвенной Свалке, как она стала потом называться. Убитых хоббитов похоронили в обшей могиле на склоне холма; позднее там воздвигли надгробный камень и насадили рощу. Так завершилась битва у Приречья в 1419 году, последняя битва в Хоббитании; предыдущая была в 1147-м, в Северном Уделе, на Зеленополье. А новая битва, хоть и не очень кровопролитная, все же заняла целую главу в Алой Книге: имена всех ее участников образовали Великий Список, который заучивали наизусть летописцы Хоббитании. С тех самых пор дела у Кроттонов пошли в гору, да еще как! Но Кроттоны Кроттонами, а все Списки возглавляли имена главных полководцев: Мериадока и Перегрина. Фродо был в гуще боя, но меча ни разу не обнажил; он лишь уговаривал хоббитов не поддаваться гневу и щадить врагов, бросивших оружие. Когда битва кончилась и всем разъяснили, что делать дальше, они с Мерри, Пином и Сэмом вернулись к Кроттонам. Пополдничали, и Фродо сказал, вздохнув: - Ну что ж, поедем разбираться с Генералиссимусом. - Вот-вот, чем скорее, тем лучше, - сказал Мерри. - Только ты там не очень-то нежничай. Ведь охранцы - его подручные, и он все-таки в ответе за их дела. Фермер Кроттон отрядил с ними две дюжины крепких молодцов. - Оно конечно, вроде бы и не осталось охранцев в Торбе, - сказал он, - да мало ли. Сопровождение было пешее. Фродо, Сэм, Мерри и Пин ехали впереди. И стало им грустно, как никогда в жизни. Все выше торчала перед ними огромная труба; а подъехав к старой приозерной деревне, они увидели сараи по обе стороны дороги и новую мельницу, унылую и мерзкую: большое кирпичное строение, которое оседлало реку и извергало в нее дымные и смрадные отходы. Все деревья вдоль Приречного Тракта были срублены. Они переехали мост, взглянули на Кручу и ахнули. Что там Сэм ни увидел в Зеркале, это было хуже. Древний Амбар к западу от Тракта снесли; на его месте стояли кривобокие, измазанные дегтем сараи. Каштаны повырубили. Откосы изрыли, живые изгороди обломали. На голом, вытоптанном поле не было ни травинки, только сгрудились телеги и фургоны. Исторбинка зияла песчаным карьером; громоздились груды щебня. Торба и не видна была за черными двухэтажными бараками. - Срубили, гады! - воскликнул Сэм. - Праздничное Дерево срубили! - Он показал туда, где восемнадцать лет назад Бильбо произнес Прощальную речь, а теперь лежал, раскинувшись, гниющий древесный труп. Это было уж слишком - и Сэм заплакал. Но его всхлипы прервал громкий смех. На низкую мельничную ограду тяжко облокотился здоровенный хоббит, чумазый и засаленный. - Чего, Сэмчик, не нравится? - хохотнул он. - Ну, так ты и всегда был сопливец. А я-то думал, ты отвалил куда-то там такое на корабле, плывешь и уплываешь, как ты, помнится, языком трепал. Зачем обратно-то приперся? Мы тут, в Хоббитании, работаем, понял, дело делаем. - Оно и видно, - сказал Сэм. - умыться некогда, надо брюхом забор обтирать. Только вы учтите, сударь Пескунс, что я вернулся сводить счеты, а будете зубы скалить - посчитаемся и с вами: ох и дорогонько это вам обойдется! - Иди ты знаешь куда! - сплюнул через забор Тод Пескунс. - Попробуй тронь меня: мы с Вождем друзья. Вот он тебя, это да, тронет, чтоб ты тут не нахальничал. - Да оставь ты дурака в покое, Сэм! - сказал Фродо. - Надеюсь, таких порченых, как он, раз-два и обчелся, иначе плохо наше дело. Вот он, настоящий-то вред, хуже всего остального разорения. - Эх, Пескунс, Пескунс, мурло ты неумытое, - сказал Мерри. - А вдобавок и правда дурак дураком: протри глаза-то! Мы как раз и едем к твоему приятелю-вождю - за ушко его да на солнышко. А с Большими Начальниками ты, я вижу, забыл попрощаться. Тод застыл с разинутым ртом, увидев, как из-за моста по знаку Мерри выступил отряд ополченцев. Он побежал на мельницу, схватил рог и громко затрубил. - Не надрывайся! - насмешливо крикнул Мерри. - Без тебя обойдется! Он поднял свой серебряный рог, и звонкий, повелительный призыв разнесся по круче; из землянок, сараев, нор и развалин послышались ответные крики хоббитов, и немалая толпа, шумная и радостная, повалила вслед за отрядом к Торбе. Наверху все остановились; вперед пошли Фродо с друзьями: наконец-то они вернулись в знакомый, любимый дом. Сада не стало; на месте его выросли, теснясь у окон на запад, хибары и сараи, заслонявшие белый свет. Повсюду расползались мусорные кучи. Дверь была вся исцарапана, цепка звонка мертвенно свисала: напрасно ее дергали, понапрасну стучались. Наконец дверь толкнули, она отпахнулась. Их обдало холодной, тухлой, нежилой вонью: похоже, дом был пуст. - Куда же подевался этот собачий Лотто? - сказал Мерри. Они обошли все комнаты: ни живой души, одни крысы с мышами. - Может, скажем, пусть обыщут все сараи? - Да это хуже Мордора! - воскликнул Сэм. - Гораздо хуже, коли на то пошло. Говорят: каково на дому, таково и самому, и вот он, наш дом, загаженный и оскверненный, точно память обманула! - Да-да, это нашествие Мордора, - подтвердил Фродо. - Мордорская мертвечина. Саруман плодил мертвечину, а это и была главная заповедь Властелина Мордора, хотя сам-то маг думал, что он всех перехитрил. И одураченный им Лотто исполнял ту же заповедь. Мерри огляделся - сердито, с отвращением. - Пойдемте отсюда! - сказал он. - Знал бы я, сколько он пакостей натворит, я бы ему свой кисет в глотку забил! - Еще бы, еще бы! Но ведь не знал и не забил, так что позвольте приветствовать вас на дому! В дверях стоял сам Саруман, сытый, довольный, весело и злобно сверкали его глаза. Тут-то Фродо и осенило. - Шаркич! - вскричал он. Саруман расхохотался. - Что, имечко уже прослышали? Так мои подданные, помнится, называли меня в Изенгарде. Видно, любили [Оркское слово "шарку" значит "старик".]. Но какая встреча: вы меня разве не ожидали здесь увидеть? - Не ожидали, - сказал Фродо. - А могли бы догадаться, что здесь и увидим. Гэндальф нас предупредил, что мелкое паскудство исподтишка тебе еще по силам. - Вполне, вполне, - сказал Саруман. - И не такое уж мелкое. Ох и забавно же было смотреть на вас, чванливых недомерков, затесавшихся в свиту новоявленных властителей мира: как же вы пыжились от самодовольства! И думали, что вышли сухими из воды, что заберетесь обратно в свои конурки и заживете как ни в чем не бывало. Подумаешь, замок Сарумана! Его можно разрушить, хозяина выгнать, а ваш дом - ваша крепость. В случае чего Гэндальф вас в обиду не даст. И Саруман опять расхохотался. - Это Гэндальф-то! Да вы отслужили ему - и все, какое ему теперь дело до вас? Нет, вы, треща без умолку, потащились за ним окольным путем, далеко в объезд своей странишки. Ну, я и подумал, что раз вы такое дурачье, то надо вас немного опередить и как следует проучить. Времени оказалось маловато, да и людей тоже, а то бы моего урока вам на всю жизнь хватило. Но ничего, может, и хватит, я тут у вас хорошо похозяйничал. Как утешительно мне будет вспоминать, что хоть на вас я выместил свои обиды! - Если тебе осталось только этим утешаться, то мне тебя жаль, - сказал Фродо. - Боюсь, пустое это утешение. Уходи сейчас же и навсегда! Хоббиты видели, как Саруман вышел из хибары; угрюмой толпой надвинулись они к дверям Торбы и отозвались на слова Фродо гневными возгласами: - Не отпускай его! Его надо убить. Он злодей и кровопийца. Убьем его! Саруман с усмешкой окинул взглядом враждебные лица. - Убейте, попробуйте, храбренькие хоббитцы; вас, убийц, я вижу, много скопилось. - Он выпрямился во весь рост, и черные глаза его грозно сверкнули. - Только не думайте, что я, обездоленный, лишился всей своей колдовской силы. Кто тронет меня - умрет страшной смертью. А если кровь моя обагрит землю Хоббитании, земля ваша навеки станет бесплодной. Хоббиты попятились. Но Фродо молвил: - Да не верьте вы ему! Никакой колдовской силы у него нет, лишь голос его обманывает и завораживает тех, кто поддастся. Но убивать его я не позволю. Не надо мстить за месть - только зла в мире прибудет. Саруман, уходи немедля! - Гниль! Эй ты, Гниль! - крикнул Саруман, и из ближней хибары выполз на четвереньках Гнилоуст - точь-в-точь побитый пес. - В дорогу, Гниль! - приказал Саруман. - Тут опять явились эти красавчики-господинчики, они нас выгоняют. Пошли! Гнилоуст поплелся за Саруманом. А Саруман поравнялся с Фродо, в руке его блеснул кинжал, и он нанес страшный, молниеносный удар. Но клинок скользнул по скрытой мифрильной кольчуге и обломился. С десяток хоббитов, и первым из них Сэм, кинулись вперед и швырнули наземь незадачливого убийцу. Сэм обнажил меч. - Нет, Сэм! - сказал Фродо. - Все равно убивать его не надо. И уж тем более нельзя убивать, когда он в черной злобе. Ведь он был когда-то велик, он из тех, на кого мы не смеем поднимать руку. Теперь он падший, однако ж не нам судить его: как знать, может, он еще возвеличится. Саруман встал; он пристально поглядел на Фродо - с почтительным изумлением и глубокой ненавистью. - Да, ты и вправду вырос, невысоклик, - сказал он. - Да, да, ты очень даже вырос. Ты стал мудрым - и жестоким. Теперь из-за тебя в моей мести нет утешенья, и милосердие твое мне горше всего на свете. Ненавижу тебя и твое милосердие! Что ж, я уйду и тебя больше не потревожу. Но не жди, не пожелаю тебе на прощанье ни здоровья, ни долгих лет жизни. Ни того, ни другого тебе не будет. Впрочем, тут уж не я виною. Я лишь предсказываю. Он пошел прочь, и хоббиты расступались перед ним, побелевшими пальцами сжимая оружие. Гнилоуст помедлил и последовал за ним. - Гнилоуст! - сказал Фродо. - У тебя, может статься, путь иной. Мне ты никакого зла не причинил. Отдохнешь, отъешься, окрепнешь - и, пожалуйста, иди своей дорогой. Гнилоуст остановился и жалко взглянул на него, почти что готовый остаться. Саруман обернулся. - Не причинил зла? - хихикнул он. - Какое там зло! Даже ночью он вылезает только затем, чтобы поглядеть на звезды. Тут кто-то, кажется, спрашивал, куда подевался Лотто? Ты ведь знаешь, Гниль, куда он подевался? Ну-ка, расскажи! - Нет, нет! - съежившись, захныкал Гнилоуст. - Да ладно, чего там, - сказал Саруман. - Это он, Гниль, прикончил вашего Генералиссимуса, вашего разлюбезненького Вождя. Что, Гниль, неправда? Правда! Заколол его, я так думаю, во сне. А потом закопал, хотя вряд ли: Гниль у нас всегда такой голодненький. Нет, ну что вы, куда вам с ним. Оставьте эту мразь мне. Диким бешенством загорелись красные глаза Гнилоуста. - Ты мне сказал это сделать, ты меня заставил, - прошипел он. - А ты, Гниль, всегда делаешь, что тебе велит Шаркич, а? - расхохотался Саруман. - Так вот, Шаркич тебе говорит: за мной! Он пнул Гнилоуста - тот все еще был на четвереньках - в лицо, повернулся и пошел. Но тут случилось нежданное: Гнилоуст вдруг вскочил, выхватил запрятанный нож, бросился, рыча, как собака, на спину Саруману, откинул ему голову, перерезал горло и с визгом побежал по улице. Фродо не успел и слова выговорить, как три стрелы пронзили Гнилоуста, и он упал замертво. Все испугались, когда вокруг Саруманова трупа склубился серый туман и стал медленным дымом, точно от большого костра, и поднялся огромный мглистый облик, возникший над Кручей. Он заколебался, устремляясь на запад, но с запада подул холодный ветер, и облик стал смутным, а потом развеялся. Фродо глядел на мертвое тело с жалостью и ужасом, и вдруг труп съежился, обнаружив тысячелетнюю смерть: дряблое лицо стало клочьями иссохшей плоти на оскаленном черепе. Он укрыл мертвеца его грязным изорванным плащом и отвернулся. - Хорошенький конец, - сказал Сэм. - Да нет, конец-то плохой, и лучше бы мне его не видеть, но, как говорится, спасибо - распрощались. - По-моему, война кончилась, - сказал Мерри. - Надеюсь, что так, - вздохнул Фродо. - И где она кончилась - у дверей Торбы! Вот уж не думал, не гадал. - Скажете тоже - кончилась, - проворчал Сэм. - Такого наворотили - за сто лет не разгребешь. ГЛАВА IX. СЕРЕБРИСТАЯ ГАВАНЬ Работы, конечно, было много, но все же не на сто лет, как опасался Сэм. На другой день после битвы Фродо поехал в Землеройск освобождать узников Исправнор. Одним из первых освободили беднягу Фредегара Боббера, теперь уж вовсе не Толстика. Его зацапали, когда охранцы душили дымом повстанческий отряд, который он перевел из Барсуковин в Скары, на скалистые холмы. - Пошел бы с нами, Фредик, может, так бы и не похудел, - сказал Пин, когда Фредегара выносили наружу - ноги его не держали. Тот приоткрыл один глаз и героически улыбнулся. - Кто этот громогласный молодой великан? - прошептал он. - Уж не бывший ли малыш Пин? Где же ты теперь купишь шляпу своего размера? Потом вызволили Любелию. Она, бедняжка, совсем одряхлела и отощала, но все равно, когда ее вывели из темной, тесной камеры, сказала, что пойдет сама, и вышла со своим зонтиком, опершись на руку Фродо. Ее встретили такие крики и восторги, что она расплакалась и уехала вся в слезах. Ей такое было непривычно: ее отродясь не жаловали. Весть об убийстве Лотто ее едва не доконала, и уехала она не в Торбу: Торбу она возвратила Фродо, а сама отправилась к родне, к Толстобрюхлам из Крепкотука. Несчастная старуха умерла по весне - как-никак ей перевалило за сто, - и Фродо был изумлен и тронут, узнав, что она завещала свои сбережения и все капиталы Лотто ему, на устройство бездомных хоббитов. Так что вековая распря кончилась. Старина Вил Тополап просидел в Исправнорах дольше всех остальных, и, хотя кормили его не так уж плохо, ему надо было долго отъедаться, чтобы снова стать похожим на Голову Хоббитании; и Фродо согласился побыть Головой, покуда господин Тополап не поправится как следует. На этом начальственном посту он только и сделал, что распустил ширрифов, оставив их сколько надо и наказав им заниматься своими делами и не лезть в чужие. Пин и Мерри взялись очистить Хоббитанию от охранцев и быстро в этом преуспели. Прослышав о битве у Приречья, бандиты шайками бежали с юга за пределы края; их подгоняли вездесущие отряды Хоббитана. Еще до Нового года последних упрямцев окружили в лесах и тех, кто сдался и уцелел, проводили к границе. Тем временем стране возвращали хоббитский вид, и Сэм был по горло занят. Когда надо, хоббиты трудолюбивее пчел. От мала до велика все были при деле: понадобились и мягкие проворные детские ручонки, и жилистые, измозоленные старческие. К Просечню [Прилипки (2-4 июля) знаменовали у хоббитов середину лета и года; Просечень (30 декабря - 1 января) - середину зимы и конец года. - Прим. перев.] от ширрифских участков и других строений охранцев Шаркича ни кирпичика не осталось и ни один не пропал; многие старые норы зачинили и утеплили. Обнаружились огромные склады съестного и пивных бочек - в сараях, амбарах, а больше всего - в Смиалах Землеройска и каменоломнях Скар, так что Просечень отпраздновали на славу - вот уж чего не ожидали! В Норгорде еще не успели снести новую мельницу, а уже принялись расчищать Торбу и Кручу, возводить заново Исторбинку. Песчаный карьер заровняли, разбили на его месте садик, вырыли новые норы на южной стороне Кручи и отделали их кирпичом. Жихарь опять поселился в норе номер 3 и говаривал во всеуслышание: - Ветер - он одно сдует, другое нанесет, это уж точно. И все хорошо, что кончается еще лучше! Думали, как назвать новый проулок: может, Боевые Сады, а может, Главнейшие Смиалы. Хоббитский здравый смысл, как всегда, взял верх: назвали его Новый проулок. И только в Приречье, опасно шутя, называли его Могилой Шаркича. Главный урон был в деревьях - их, по приказанию Шаркича, рубили где ни попадя, и теперь Сэм хватался за голову, ходил и тосковал. Это ведь сразу не исправишь: разве что праправнуки, думал он, увидят Хоббитанию, какой она была. И вдруг однажды - за прочими-то делами у него память словно отшибло - он вспомнил о шкатулке Галадриэли. Поискал, нашел эту шкатулку и принес показать ее другим Путешественникам (их теперь только так называли) - что они посоветуют. - А я все думал, когда-то ты о ней вспомнишь, - сказал Фродо. - Открой! Внутри оказалась серая пыль и крохотное семечко, вроде бы орешек в серебре. - Ну, и чего теперь делать? - спросил Сэм. - Ты, пожалуй что, кинь все это на ветер в какой-нибудь ветреный день, - посоветовал Пин, - а там посмотрим, что будет. - На что смотреть-то? - не понял Сэм. - Ну, или выбери участок, высыпь там, попробуй, что получится, - сказал Мерри. - Наверняка ведь Владычица не для меня одного это дала, - возразил Сэм, - тем более - у всех беда. - Ты у нас садовод, Сэм, - сказал Фродо, - вот и распорядись подарком как лучше да побережливее. В этой горсточке, наверно, каждая пылинка на вес золота. И Сэм посадил побеги и сыпнул пыли повсюду, где истребили самые красивые и любимые деревья. Он исходил вдоль и поперек всю Хоббитанию, а первым делом, понятно, Приречье и Норгорд - но тут уж никто не обижался. Когда же мягкой серой пыли осталось совсем немного, он пошел к Трехудельному Камню, который был примерно посредине края, и рассеял остаток на все четыре стороны с благодарственным словом. Серебристый орешек он посадил на Общинном лугу, на месте бывшего Праздничного Дерева: что вырастет, то вырастет. Всю-то зиму он вел себя терпеливей некуда: хаживал, конечно, посмотреть, как оно растет, но уж совсем редко, не каждый день. Ну а весной началось такое... Саженцы его пошли в рост, словно подгоняя время, двадцать лет за год. На Общинном лугу не выросло, а вырвалось из-под земли юное деревце дивной прелести, с серебряной корою и продолговатыми листьями; к апрелю его усыпали золотистые цветы. Да, это был мэллорн, и вся округа сходилась на него любоваться. Потом, в грядущие годы, когда красота его стала неописуемой, приходили издалека - шутка ли, один лишь мэллорн к западу от Мглистых гор и к востоку от Моря, и чуть ли не самый красивый на свете. Был 1420 год сказочно погожий: ласково светило солнце, мягко, вовремя и щедро струились дожди, а к тому же и воздух был медвяный, и на всем лежал тихий отсвет той красоты, какой в Средиземье, где лето лишь мельком блещет, никогда не бывало. Все дети, рожденные или зачатые в тот год - а в тот год что ни день зачинали или родили, - были крепыши и красавцы на подбор, и большей частью золотоволосые, среди хоббитов невидаль. Все уродилось так обильно, что хоббитята едва не купались в клубнике со сливками, а потом сидели на лужайках под сливами и ели до отвала, складывая косточки горками, точно завоеватели черепа, и отползали к другому дереву. Никто не хворал, все были веселы и довольны, кроме разве что косцов - уж больно пышная выросла трава. В Южном уделе лозы увешали налитые гроздья, "трубочное зелье" насилу собрали, и зерна было столько, что амбары ломились. А на севере уродился такой ядреный ячмень, что тогдашнее пиво поминали добрым словом еще и лет через двадцать. Какой-нибудь старикан, пропустивши после многотрудного дня пинту-другую, со вздохом ставил кружку и говорил: - Ну, пивко! Не хуже, чем в четыреста двадцатом! Сперва Сэм жил у Кроттонов вместе с Фродо, но, когда закончили Новый проулок, он переселился к Жихарю - надо же было присматривать за уборкой и отстройкой Торбы. Это само собой, а вдобавок он разъезжал по всему краю как - хочешь не хочешь - главный лесничий. В начале марта его не было дома, и он не знал, что Фродо занемог. Фермер Кроттон тринадцатого числа между делом зашел к нему в комнату: Фродо лежал откинувшись, судорожно сжимая цепочку с жемчужиной, и был, как видно, в бреду. - Навсегда оно сгинуло, навеки, - повторял он. - Теперь везде темно и пусто. Однако же приступ прошел, и, когда Сэм двадцать пятого вернулся, Фродо был какой обычно и ничего ему о себе не рассказал. Между тем Торбу привели в порядок, Мерри и Пин приехали из Кроличьей Балки и привезли всю мебель и утварь, так что уютная нора выглядела почти что по-прежнему. Когда наконец все было готово, Фродо сказал: - А ты, Сэм, когда ко мне переберешься? Сэм замялся. - Да нет, спешить-то некуда, - сказал Фродо. - Но Жихарь ведь тут, рядом, да и вдова Буркот его чуть не на руках носит. - Понимаете ли, господин Фродо... - сказал Сэм и покраснел как маков цвет. - Нет, пока не понимаю. - Розочка же, ну Роза Кроттон, - объяснил Сэм. - Ей, бедняжке, оказывается, вовсе не понравилось, что я с вами поехал; ну, я-то с ней тогда еще не разговаривал напрямик, вот она и промолчала. А какие же с ней разговоры, когда сперва надо было, сами знаете, дело сделать. Теперь вот я говорю ей: так, мол, и так, а она: "Да уж, - говорит, - год с лишним прошлялся, пора бы и за ум взяться". "Прошлялся? - говорю. - Ну, это уж ты слишком". Но ее тоже можно понять. И я, как говорится, прямо-таки на две части разрываюсь. - Теперь понял, - сказал Фродо. - Ты хочешь жениться, а меня не бросать? Сэм, дорогой, все проще простого! Женись хоть завтра - и переезжайте с Розочкой в Торбу. Разводите семью: чего другого, а места хватит. Так и порешили. Весною 1420 года Сэм Скромби женился на Розе Кроттон (в ту весну что ни день были свадьбы), и молодые поселились в Торбе. Сэм считал себя счастливчиком, а Фродо знал, что счастливчик-то он, потому что во всей Хоббитании ни за кем так заботливо не ухаживали. Когда все наладилось и всюду разобрались, он зажил тише некуда: писал, переписывал и перебирал заметки. На Вольной Ярмарке он сложил с себя полномочия Заместителя Головы; Головою снова стал старина Вил Тополап и очередные семь лет восседал во главе стола на всех празднествах. Мерри с Пином для начала пожили в Кроличьей Балке, то и дело наведываясь в Торбу. Они разъезжали по Хоббитании в своих невиданных нарядах, рассказывали были и небылицы, распевали песни, устраивали пирушки - и прославились повсеместно. Их называли "вельможными", но отнюдь не в укор: радовали глаз их сверкающие кольчуги и узорчатые щиты, радовали слух их песни и заливистый смех. На диво рослые и статные, в остальном они мало изменились: разве что стали еще приветливее, шутливее и веселее. А Фродо и Сэм одевались, как прежде, и лишь в непогоду их видели в длинных и легких серых плащах, застегнутых у горла изумительными брошами, а господин Фродо всегда носил на шее цепочку с крупной жемчужиной, к которой часто притрагивался. ...Все шло как по маслу, от хорошего к лучшему; Сэм с головой погрузился в счастливые хлопоты и чуть сам себе не завидовал. Ничем бы год не омрачился, если б не смутная тревога за хозяина. Фродо как-то незаметно выпал из хоббитской жизни, и Сэм не без грусти замечал, что не очень-то его и чтут в родном краю. Почти никому не было дела до его приключений и подвигов; вот господина Мериадока и господина Перегрина - тех действительно уважали, теми не уставали восхищаться. Очень высоко ставили и Сэма, но он об этом не знал. А осенью пробежала тень былых скорбей. Однажды вечером Сэм заглянул в кабинет к хозяину; тот, казалось, был сам не свой - бледен как смерть, и запавшие глаза устремлены в незримую даль. - Что случилось, господин Фродо? - воскликнул Сэм. - Я ранен, - глухо ответил Фродо, - ранен глубоко, и нет мне исцеленья. Но и этот приступ быстро миновал; на другой день он словно и забыл о вчерашнем. Зато Сэму припомнилось, что дело-то было шестого октября: ровно два года назад ложбину у вершины Заверти затопила темень. Время шло; настал 1421 год. В марте Фродо опять было плохо, но он перемогся тайком, чтоб не беспокоить Сэма: его первенец родился двадцать пятого. Счастливый отец торжественно записал эту дату и явился к хозяину. - Тут такое дело, сударь, - сказал он, - я к вам за советом. Мы с Розочкой решили назвать его Фродо, с вашего позволения; а это вовсе не он, а она. Я не жалуюсь, тем более уж такая красавица - по счастью, не в меня, а в Розочку. Но вот как нам теперь быть? - А ты следуй старому обычаю, Сэм, - сказал Фродо. - Назови именем цветка: у тебя, кстати, и жена Роза. Добрая половина хоббитанок носит цветочные имена - чего же лучше? - Это вы, наверно, правы, сударь, - согласился Сэм. - В наших странствиях я наслышался красивых имен, но уж больно они, знаете, роскошные, нельзя их изо дня в день трепать. Жихарь, он что говорит: "Ты, - говорит, - давай подбери имя покороче, чтоб укорачивать не пришлось". Ну а ежели цветочное, тогда ладно, пусть и длинное: надо подыскать очень красивый цветок. От нее и сейчас-то глаз не оторвешь, а потом ведь она еще краше станет. Фродо немного подумал. - Не хочешь ли, Сэм, назвать ее Эланор - помнишь, такие зимние золотистые цветочки на лугах Кветлориэна? - В самую точку, сударь! - с восторгом сказал Сэм. - Ну прямо как по мерке. Малышке Эланор исполнилось шесть месяцев, и ранняя осень стояла на дворе, когда Фродо позвал Сэма к себе в кабинет. - В четверг день рождения Бильбо, Сэм, - сказал он. - Все, перегнал он Старого Крола: сто тридцать один ему стукнет. - И правда! - сказал Сэм. - Вот молодец-то! - Знаешь, Сэм, - сказал Фродо, - ты пойди-ка поговори с Розой - как она, не отпустит ли тебя со мной. Ненадолго, конечно, и недалеко, пусть не волнуется, - грустно прибавил он. - Сами понимаете, сударь, - отозвался Сэм. - Чего тут не понимать. Ладно, хоть немного проводишь. Ну все-таки отпросись у Розы недели на две и скажи ей, что вернешься цел и невредим, я ручаюсь. - Да я бы с превеликой радостью съездил с вами в Раздол и повидал господина Бильбо, - вздохнул Сэм. - Только место ведь мое здесь, как же я? Кабы можно было надвое разорваться... - Бедняга ты! Да, уж либо надвое, либо никак, - сказал Фродо. - Ничего, пройдет. Ты как был из одного куска, так и останешься. За день-другой Фродо вместе с Сэмом разобрал свои бумаги, отдал ему все ключи и наконец вручил толстенную рукопись в алом кожаном переплете; страницы ее были заполнены почти до конца - сперва тонким, кудреватым почерком Бильбо, но большей частью его собственным, убористым и четким. Рукопись делилась на главы - восьмидесятая не закончена, оставалось несколько чистых листов. Заглавия вычеркивались одно за другим: Мои записки. Мое нечаянное путешествие. Туда и потом обратно. И что случилось после. Приключения пятерых хоббитов. Повесть о Кольце Всевластья, сочиненная Бильбо Торбинсом по личным воспоминаниям и по рассказам друзей. Война за Кольцо и наше в ней участие. После зачеркнутого твердой рукой Фродо было написано: ГИБЕЛЬ ВЛАСТЕЛИНА КОЛЕЦ И ВОЗВРАЩЕНЬЕ ГОСУДАРЯ (Воспоминания невысокликов Бильбо и Фродо из Хоббитании, дополненные по рассказам друзей и беседам с Премудрыми из Светлого Совета) А также выдержки из старинных эльфийских преданий, переведенные Бильбо в Раздоле - Господин Фродо, да вы почти все дописали! - воскликнул Сэм. - Ну, вы, видать, и потрудились в этот год! - Я все дописал, Сэм, - сказал Фродо. - Последние страницы оставлены для тебя. Двадцать первого сентября они отправились в путь: Фродо - на пони, на котором ехал от самого Минас-Тирита и которого назвал Бродяжником, а Сэм на своем любезном Билле. Утро выдалось ясное, золотистое. Сэм не стал спрашивать, как они поедут; авось, думал он, догадаюсь по дороге. Поехали они к Лесному Углу проселком, что вел на Заводи; пони бежали легкой рысцой. Заночевали на Зеленых Холмах и под вечер двадцать второго спускались к перелескам. - Да вон же то самое дерево, за которым вы спрятались, когда нас нагнал Черный Всадник! - сказал Сэм, показывая налево. - Честное слово, будто все приснилось. Смеркалось, и впереди, на востоке, мерцали звезды, когда они проехали мимо разбитого молнией дуба и углубились в заросли орешника. Сэм помалкивал: перед ним проплывали воспоминания. Но вскоре он услышал, как Фродо тихо-тихо напевает старую походную песню, только слова были какие-то другие: Быть может, вовсе не во сне Возникнет дверь в глухой стене И растворится предо мной, Приоткрывая мир иной. И лунный луч когда-нибудь, Как тайный знак, укажет путь. И точно в ответ с низовой дороги в долине послышалось пение: А Элберет Гилтониэль Сереврен ренна мириэль А мэрель эглер Эленнас! Гилтониэль! О Элберет! Сиянье в синем храме! Мы помним твой предвечный свет За дальними морями! Фродо и Сэм остановились в мягкой лесной тени и молча ожидали, пока подплывет к ним по дороге перламутровое облако, превращаясь в смутный конный строй. Стал виден Гаральд, засияли прекрасные лица эльфов, и среди них Сэм с изумленьем увидел Элронда и Галадриэль. Элронд был в серой мантии и алмазном венце; в руке он держал серебряную арфу, и на пальце его блистало золотое кольцо с крупным сапфиром - Кольцо Вилья, главнейшее из Трех Эльфийских. Галадриэль ехала на белом коне, и ее белоснежное одеяние казалось мглистой поволокой луны, излучающей тихий свет. Бриллиант в ее мифрильном кольце вспыхивал, как звезда в морозную ночь, - это было Кольцо Нэнья, властное над водами. А следом на маленьком сером пони трусил, сонно кивая, не кто иной, как Бильбо Торбинс. Величаво и ласково приветствовал их Элронд, а Галадриэль улыбнулась им. - Ну что же, Сэммиум, - сказала она, - я прослышала и теперь сама вижу, что подарком моим ты распорядился отлично. Теперь Хоббитания станет еще чудесней - а может статься, даже любимей, чем прежде. Сэм низко поклонился ей, но слов не нашел. Он как-то забыл, что Владычица прекраснее всех на земле. Тут Бильбо проснулся и разлепил глаза. - А, Фродо! - сказал он. - Ну вот, нынче и перегнал я Старого Крола. Это, стало быть, решено. А теперь можно и в дальний путь. Ты что, с нами? - Да, и я с вами, - сказал Фродо. - Нынче уходят все, сопричастные Кольцам. - Да вы куда же, хозяин? - воскликнул Сэм, наконец понимая, что происходит. - В Гавань, Сэм, - отозвался Фродо. - И меня бросаете. - Нет, Сэм, не бросаю. Проводи меня до Гавани. Ты ведь тоже носил Кольцо, хоть и недолго. Придет, наверно, и твой черед. Ты не очень печалься, Сэм. Хватит тебе разрываться надвое. Много еще лет ты будешь крепче крепкого, твердыней из твердынь. Поживешь, порадуешься - да и поработаешь на славу. - Да ведь это что же, - сказал Сэм со слезами на глазах. - Я-то думал, вы тоже будете многие годы радоваться. И Хоббитания расцветет, а вы же ради нее... - Я вроде бы и сам так думал. Но понимаешь, Сэм, я страшно, глубоко ранен. Я хотел спасти Хоббитанию - и вот она спасена, только не для меня. Кто-то ведь должен погибнуть, чтоб не погибли все: не утратив, не сохранишь. Ты останешься за меня: я завешаю тебе свою несбывшуюся жизнь на придачу к твоей собственной. Есть у тебя Роза и Эланор, будут Фродо и Розочка, Мериадок, Лютик и Перегрин; будут, наверно, и еще, но этих я словно вижу. Руки твои и твой здравый смысл будут нужны везде. Тебя, конечно, будут выбирать Головой Хоббитании, покуда тебе это вконец не надоест; ты станешь знаменитейшим садоводом, будешь читать хоббитам Алую Книгу, хранить память о былых временах и напоминать о том, как едва не стряслась Великая Беда, - пусть еще больше любят наш милый край. Ты проживешь долгий и счастливый век, исполняя то, что предначертано тебе в нашей Повести. А пока что поехали со мной! Уплывали за Море Элронд и Галадриэль, ибо кончилась Третья Эпоха и с нею могущество древних Колец, стихли песни, иссякли сказания трех тысячелетий. Вышние эльфы покидали Средиземье, и среди них, окруженные радостным почетом, ехали Сэм, Фродо и Бильбо, пока лишь печалясь, еще не тоскуя. Вечером и ночью ехали они по Хоббитании, и никто их не видел, кроме диких зверей; случайный путник замечал проблеск между деревьев, тени, скользнувшие по траве, а луна плыла и плыла на запад. Кончилась Хоббитания; мимо южных отрогов Светлого нагорья они выехали к западным холмам и к Башням, увидели безбрежную морскую гладь, и показался Митлонд - Серебристая Гавань в узком заливе Люн. У ворот Гавани встретил их Корабел Сэрдан - высокий, длиннобородый и седой как лунь; глаза его струили звездный свет. Он окинул их взглядом, поклонился и молвил: - К отплытию все готово. Сэрдан повел их к Морю, к огромному кораблю; а на набережной, у причала, стоял высокий серебристый конь и рядом с ним кто-то, весь в белом. Он обернулся, шагнул навстречу - и Фродо увидел, что Гэндальф больше не скрывает Третье Эльфийское Кольцо Нарья, сверкавшее рубиновым блеском. И все обрадовались: это значило, что Гэндальф поплывет вместе с ними. Но горестно стало на сердце у Сэма: он подумал, что, как ни скорбно расставание, стократ печальнее будет долгий и одинокий обратный путь. Он стоял и смотрел, как эльфы всходили на борт белого корабля; вдруг послышался цокот копыт - и Мерри с Пином остановили возле причала взмыленных коней. И Пин рассмеялся сквозь слезы: - Опять ты хотел удрать от нас, Фродо, и опять у тебя не вышло, - сказал он. - Чуть-чуть бы еще - и все, но ведь чуть-чуть не считается. На этот раз выдал тебя не Сэм, а сам Гэндальф. - Да, - подтвердил Гэндальф, - потому что лучше вам ехать назад втроем. Ну что же, дорогие мои, здесь, на морском берегу, настал конец нашему земному содружеству. Мир с вами! Не говорю: не плачьте, бывают и отрадные слезы. Фродо расцеловался с Мерри и Пином, потом - с Сэмом и взошел на борт. Подняли паруса, дунул ветер; корабль медленно двинулся по длинному заливу. Ясный свет фиала Галадриэли, который Фродо держал в поднятой руке, стал слабым мерцанием и потерялся во мгле. Корабль вышел в открытое море, ушел на запад, и в сырой, дождливой ночи Фродо почуял нежное благоухание и услышал песенный отзвук за громадами вод. И точно во сне, виденном в доме Бомбадила, серый полог дождя превратился в серебряный занавес; занавес раздвинулся, и он увидел светлый берег и дальний зеленый край, осиянный зарею. Но для Сэма, который стоял на берегу, тьма не разомкнулась; он глядел, как серые волны далеко на западе смывают легкую тень корабля.