сознавали. Как и прочие рычаги, резкое преувеличение военной угрозы играло на руку Сталину, использовавшего его против оппозиции, более того - заявившего о существовагии "единого фронта от Чемберлена до Троцкого". О том, что это было именно так, свидетельствовал нарком иностранных дел Г.В.Чичерин, заявивший в 1929 г. американскому журналисту Луису Фишеру: "В июне 1927 г. я вернулся из Западной Европы. Все в Mоскве говорили о войне. Я старался разубедить их. `Никто не планирует нападения на нас'. Я настаивал. Тогда коллега меня просветил. Он сказал: `Мы это знаем. Но это нам нужно для борьбы с Троцким'". Чичерин и позже решительно отрицал опасность нападения капиталистических стран на СССР, причем во внутренней переписке попросту высмеивал этот пропагандистский трюк. Он писал Сталину 22 марта 1930 г., "В наших московских выступлениях говорился, что обострилась опасность войны между капиталистическими государствами,. а, следовательно, и нападения на нас. Что за вздор, как можно говорить такие вещи!!" Остается вновь и вновь поражаться, как такой опытный политик, каковым был Троцкий, оказался на поводу мошеннической игры Сталина. Но ведь, вступим в спор с самими собой, если бы лидер оппозиции пожертвовал своими догмами, начал по тактическим соображениям полемику со Сталиным, отрицая военную опасность, это был бы совершенно другой человек, не тот, чья позиция доминировала в оппозиционной среде. * Усвоив, что партийный аппарат полностью ее поддерживает, что основная масса рядовых коммунистов одурманена "антитроцкисисткими" эскападами, что масса населения весьма чужда споров в партийных верхах, сталинская клика осенью - зимой 1927 г. завершила организационный разгром объединеннной оппозиции. При этом сами оппозиционеры исправно попадали в капканы, которые для них не очень искусно расставлялись. Последовали "раскрытие тайной типографии", которую "помог" оборудовать тайный агент ОГПУ; разгон попыток альтернативных демонстраций 7 ноября 1927 г.; исключение Троцкого и Зиновьева вначале из ЦК, а затем из партии; изгнание из ВКП(б) всех активных оппозиционеров в декабре 1927 г. на XV съезде партии. Съезд увенчался очередной политической игрой Сталина, когда он на пленуме ЦК 19 декабря, посвященном "избранию" высших партийных боссов, лицемерно попросился в отставку. Сталин, разумеется, был убежден, что его "просьбу" отклонят. Тем более важно было ему зафиксировать в двух продолжавшихся по несколько минут выступлениях, что он стал генсеком по инициативе Ленина, что именно благодаря ему разбита оппозиция, что генсек в партии должен быть только один и что, стало быть, всяких "маленьких генсеков" - в республиках и губерниях - надо немедленно устранить. Этот пленум был, безусловно, одной из главных вех на пути превращения Сталина в единоличного диктатора. Буквально на следующий день после исключения активных членов оппозиции из ВКП(б) сама оппозиция раскололась. Каменев, Зиновьев и ряд других деятелей полностью капитулировали, заявив об идейном и организационном "разоружении", осуждении взглядов, которые они только что проповедовали, обязались поддерживать и отстаивать все партийные решения. Их письмо появилось в "Правде" 27 декабря 1927 г. "...Мнимые величины выходят из игры, надо думать, выходят навсегда", - написал по этому поводу Троцкий. К началу 1928 г. приблизительно полторы тысячи оппозиционеров были арестованы и находились в заключении. Но время для прямой физической расправы с диссидентской "головкой", по мнению сталинской клики, еще не наступило. 3 января 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение об отправке не капитулировавших лидеров оппозиции в ссылку в отдаленные районы страны. Это решение было задним числом продублировано постановлением Особого совещания ОГПУ от 31 декабря 1927 г. Выделенная оппохиционерами комиссия в составе Х.Г.Раковского, К.Б.Радека и В.Д.Каспаровой пыталась дискутировать с председателем ЦКК ВКП(б) Г.К.Орджоникидзе о месте и условиях ссылки. Последовала волна обманов и дезинформации: Орджоникидзе давал неопределенные обещания, в то время как ОГПУ приступило к осуществлению директивы Политбюро, оформив меру наказания пресловутой статьей 58(10) уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшей кары вплоть до расстрела за контрреволюционную агитацию и пропаганду. Так Л.Д.Троцкий оказался в Алма-Ате, Радек, Смилга, Серебряков, Белобородов, Евдокимов, Сосновский, Раковский и многие другие оппозиционеры - в различных городах и поселках Сибири, Урала, Туркестана и иных дальних мест страны. Зарубежная печать и сами ссыльные стали называть эту пока еще бескровную расправу "сухой гильотиной". * Документация второго-четвертого томов настоящего издания отражает пребывание оппозиционных деятелей в ссылке, их занятия, их дискуссии, отношение к событиям, происходившим в партии и в стране. Публикуемые телеграммы свидетельствуют, как происходило установление контактов между оппозиционерами в их новых местах обитания. Затем ссыльные стали обмениваться деловыми письмами, носившими подчас характер объемистых политических трактатов, которые свидетельствуют, что ряд лидеров оппозиции (прежде всего Троцкий, Раковский и Сосновский) сохранили приверженность своим взглядам, давая более или менее адекватную оценку ситуации в партии и в стране, насколько это позволяла оторванность от центра и, главное, марксистско-ленинские догматы, особенности взглядов и характера мышления авторов. В то же время поразительное впечатление производит наивность оппозиционеров - для некоторых, прежде всего для Троцкого, она, по всей видимости, была показной, но для других, безусловно, более или менее искренней. Они не верили, что "повар, готовящий острые блюда" (приписываемая, а, может быть, действительная оценка Сталина Лениным еще той поры, когда их отношения были деловыми и довольно близкими), полон решимости приготовить из них самое экзотическое восточное варево. Сосланные как контрреволюционеры, они надеялись, что ЦК разрешит им устроить своего рода всесоюзное совещание в Москве, Алма-Ате или другом месте для того, чтобы определить свое отношение к вроде бы намечавшемуся "левому" повороту официальной линии. Более того, в письмах подчас проскальзывает надежда, что партийное руководство пойдет на попятную и чуть ли ни с извинениями позовет оппозиционеров обратно, в свои ряды. Двойственную позицию занимал даже такой трезвый и решительный враг сталинщины, как Раковский. Он писал Троцкому: "Я считаю, конечно, что наше обращение за разрешением (совещания - Ю.Ф. и Г.Ч.) может быть на черной партбирже и использовано против нас, но я считал и считаю также, что две идеи для нас важны и обязательны: защищать свои взгляды и, когда случай предоставится, постучать в двери партии". Предположение, что примирение вполне возможно, стимулировалось, надо сказать, довольно либеральным режимом, на котором, в особенности вначале, находились ссыльные. Троцкий выполнял задания Института Маркса и Энгельса при ЦК ВКП(б), переводил сочинения Маркса, получая за это гонорары. Другим ссыльным поступала литература из этого института. Оптимистические надежды подпитывались некоторыми трансформациями, которые происходили в руководстве ВКП(б), зревший в Политбюро раскол, признаки которого наблюдались воочию. Вслед за апрельским пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б) 1928 г., материалы которого опубликованы тогда не были, но решения были близки к установкам Бухарина, в печати появились два принципиально отличавшихся друг от друга выступления о его итогах - Сталина в Москве и Бухарина в Ленинграде. Сталин был бескомпромиссен и груб. Он произнес свои "исторические" слова о том, что, "если критика содержит хотя бы 5-10 процентов правды, то и такую критику надо приветствовать", которые освятили уже открытую дорогу клевете и будущему выявлению новых "врагов". О тех, кто рассчитывал на прекращение борьбы против кулачества, Сталин заявил, что "им не может быть места в нашей партии", что тот, кто думает понравиться "и богатым, и бедным, тот не марксист, а дурак". Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что имелся в виду Бухарин, вроде бы восторжествовавший на только что завершившемся пленуме. "Не марксист, а дурак" в свою очередь произнес доклад в совершенно ином тоне и впервые высказал открытое беспокойство по поводу тенденции рассматривать чрезвычайные меры как что-то нормальное. Давно ли он считал, что такого рода меры вполне нормальны в борьбе против оппозиции? Опытным политическим наблюдателям должно было стать ясно, что между Сталиным и Бухариным назревала конфронтация. Противоречия всплыли на поверхность на следующем, июльском пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), оставившем "правых" в меньшинстве. Именно на этом пленуме Сталин выдвинул тезис о том, что "по мере нашего продвижения вперед сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться", послуживший обоснованием будущей кровавой бани. Все эти сдвиги воспронимались оппозиционерами по-разному. С одной стороны, Бухарин попытался установить контакт с бывшими представителями оппозиции. 11 июля он встретился с Каменевым и вел с ним беседу о возможном сотрудничестве в борьбе против "Чингиз-хана" - Сталина. За пределы взаимного прощупывания контакты "Колечки Балаболкина" (как именовал Бухарина Троцкий) не продвинулись. С другой стороны, Сталин сам стал инспирировать слухи, что он готов пойти на примирение с бывшими оппозиционерами. Надеждам на их достоверность способствовало появление выступлений с установками, напоминавшими идеи, которые выдвигал Троцкий. "Незаметно Сталин присвоил себе одежду Троцкого", - писал биограф. Аналогичного мнения придерживались наблюдатели из эмигрантского Русского общевоинского союза. "Разбить противника и присвоить себе его программу - традиция Сталина", - писал один из них. Эти наблюдения были крайне неточными уже в то время, а в историчнской перспективе - глубоко ошибочными. Верные марксистско-ленинской парадигме, Троцкий и его единомышленники были весьма далеки от назревавшей сталинской "революции сверху". Сам Троцкий весьма скептически относился к происходившим событиям. Он писал Раковскому 13 июля, что Радек и Преображенский неправы, полагая, будто сталинская фракция имеет лишь "правый хвост" и ее надо уговорить избавиться от него. "Обезьяна, освобожденная от хвоста, еще не человек", - комментировал алмаатинский ссыльный. И все же, объясняя и комментируя "левый" поворот, оппозиционеры, включая Троцкого, никак не могли предположить того, во что он обернется, - насильственной коллективизации сельского хозяйства, депортации и массового террора против крестьян, голода, людоедства, гибели миллионов людей. Авторы писем и заявлений уговаривали себя и своих коллег, что происходит тяга бедняков в колхозы, активность неимущего крестьянства возрастает и т. п. Поразительно, но ссылались они при этом на советскую печать, лживость которой должна была быть им весьма хорошо известна. Ссыльные торжествовали по поводу того, что ЦК признал реальность "кулацкой опасности", и даже выражали тревогу в связи с хорошими видами на урожай 1928 г., так как это, мол, усилило бы кулака. Вообще, чувствуется, что оппозиционеры не верили в возможность быстрого подъема производительных сил страны. Да этим они, пожалуй, не очень и были обеспокоены. По поводу выступления М.И.Калинина на июльском пленуме один из них возмущенно писал, что "всесоюзный староста" стал на точку зрения поощрения развития производства даже тогда, "когда оно происходит в формах, классово чуждых пролетариату". Это антигуманное, дикарское по своему сушеству ослепление вроде бы образованных людей (по крайней мере, казалось, что таковые преобладали среди лидеров оппозиции, и мы к этому еще возвратимся), вызванное не просто костылями "классового подхода", а его предельной догматизацией, проявлялось во всем. Разоблачая бюрократическое перерождение партийной верхушки, ее отрыв от народа и даже (словами Радека) "переход" власти "от одного класса к другому", нарушения внутрипартийной демократии, оппозиционные деятели в некоторых вопросах проявляли единство взглядов с правившей группой, например, относительно неизбежности нападения "империалистических государств" на СССР, по поводу Шахтинского дела 1928 г. Вспомнив теперь о внутрипартийной демократии, которая их не волновала, скажем, на X партийном съезде в 1921 г., запретившем фракции в партии, оппозиционеры никоим образом не покушались на восстановление демократии в обществе. И в ссылке они повторяли, что диктатура пролетариата - это власть, опирающаяся не на закон, а на силу. Почему же эти рьяные зашитники "пролетарской диктатуры" жаловались на примененное к ним насилие? Насилие видели даже в запрещении охотиться (на Троцкого оно не распространялось; он живописал свои охотничьи подвиги в Туркестане в ряде писем). Н.И.Муралов же возмущался: ведь ограничение права на охоту не предусмотрено 58-й статьей! Исключенные из партии, официально признанные контрреволюционерами, негодовавшие по поводу арестов своих менее заметных единомышленников, лидеры оппозиции и в ссылке представляли себя не просто убежденными коммунистами, а страстными защитниками марксистскро-ленинской идеологической и политической догматики. Те из них, кто был теперь допущен к работе в государственных учреждениях, отдавали все силы служению советской власти, а И.Я.Врачев даже выполнял поручения местных партийных органов, создавая агитационно-пропагандистские материалы. Оппозиционеры продолжали придерживаться курса на сохранение единства ВКП(б) и других компартий, осуждая, например, тенденцию превращения германского Ленинбунда, созданного их единомышленниками, в альтернативную компартию. Публикуемая документация отражает некоторые жизненные перипетии ссыльных, например,смерть дочери Троцкого Нины. Но, кажется, его, по крайней мере показной, фанатизм был таков, что известия о том, что дочь при смерти, а затем скончалась, волновали его менее, чем разного рода политические коллизии. Впрочем, судить об этом нелегко, ибо вряд ли эпистолярный жанр может отразить всю гамму душевных переживаний. * Международная тематика во втором-четвертом томах предлагаемой публикации связана в основном с VI конгрессом Коминтерна, который состоялся летом 1928 г., и оценкой принятой на нем программы Интернационала. В этой группе документов, однако, наибольший интерес представляют не диспуты по поводу программы, политики и тактики, а конкретные данные о кулуарах конгресса, записи разговоров его делегатов, в том числе таких, казалось бы, правоверных сталинистов, какими были Морис Торез или Пальмиро Тольятти, которые в неофициальной обстановке выражали глубокое разочарование тем, что происходило на мировом форуме коммунистов, сведения о конфликтах между его участниками, "идейном разброде" и "внутреннем кризисе". Встречаются точные и тонкие наблюдения ситуации в Интернационале, приводятся данные о том, что в последние годы "вожди ВКП произвольно подбирали руководство ИККИ (Исполкома Коминтерна - Ю.Ф. и Г.Ч.) и отдельных партий". В заявлениях, связанных с конгрессом, содержались утверждения об опасности "социал- демократического перерождения" Коминтерна. Действительно, некоторые положения доклада Бухарина и других выступлений давали основание для мнения, что в кругах Интернационала вызревают более или менее трезвые и умеренные настроения, связанные, по крайней мере, с признанием факта "частичной стабилизации капитализма". Но в то же время в выступлениях была масса левацкой риторики, и Конгресс в целом на деле предвещал дальнейший поворот Коминтерна к сектантской замкнутости, обрыву последних нитей, которые еще связывали компартии с левой социал-демократией, к тому, чтобы под диктовку Сталина заклеймить социал-демократию как социал-фашизм. Издевательски, но весьма точно звучала в одном из публикуемых документов оценка решения VI конгресса по поводу оппозиции в ВКП(б): "Авансом, в счет будущих бюджетных и внебюджетных поступлений, конгресс санкционировал все действия советских властей по отношению к оппозиции". Помимо всего прочего, это было признание изнутри того факта, что компартии и Коминтерн финансировались из государственного бюджета СССР. Что же касается программы Коминтерна, то критика ее шла либо по поводу мало связанных с жизнью абстрактых вопросов, например, чем "империализм" отличается от "свободного капитализма", либо касалась мелочей. Лидеры оппозиции были в основном эрудированными людьми. Они цитировали Пушкина, Салтыкова-Щедрина, Гете. Раковский в одном из писем Троцкому упоминал имена неких Дарьи Михайловны и Ласунского. Контекст был таков, что, казалось, речь шла о хорошо знакомых обоим корреспондентам лицах, скорее всего об общих знакомых. Готовя к печати письма Раковского, один из авторов этой вступительной статьи потратил немало сил и времени на поиск сведений о названных людях. Каково же было его удивление, когда он узнал, что речь идет о тургеневских героях! Во втором-четвертом томах данной публикации представлены работы, свидетельствующие об относительно высокой экономической и философской квалификации некоторых авторов. Такова статья Е.А.Преображенского "Левый курс в деревне и перспективы", где при всей коммунистичнской догматичности встречаются глубокие суждения по поводу объективных трудностей, противоречий, тупиков, в которых оказывалась советская хозяйственная политика. Такова работа Л.Д.Троцкого "О философских тенденциях бюрократизма", свидетельствующая о силе ума автора, его умении достичь высокого уровня обобщения, знании им не только Маркса и Энгельса, но и многих мыслителей, которых в ту пору клеймили в СССР как "буржуазных философов". Правда, Троцкий, упрекая Сталина и его придворных писак в том, что они подбирают цитаты так же, как "попы всех церквей подбирают тексты применительно обстоятельству", не замечал, что этот упрек может быть в равной мере отнесен к нему самому, причем даже в этой самой статье. Но, надо отдать должное, самостоятельный анализ у Троцкого, Преображенского, Раковского и некоторых других оппозиционеров, разумеется, в пределах большевистской парадигмы, все же преобладал. Что же касается других ссыльных, то их письма и статьи отличались, как правило, поверхностными суждениями, обильно сдабриваемыми цитатами из Ленина, по поводу того, против кого следует направить основной удар - против правых, центра в партии или же против буржуазии, кто побеждает и кто капитулирует в правившем блоке, произошел ли уже "термидор" или он только угрожает советской власти, куда - вправо или влево - поворачивается "центр" и т. п. Все это "движенье направо", которое "начинается с левой ноги" (А.Галич), воспринималось оппозиционерами невероятно серьезно. Они штудировали, цитировали и комментировали "священное писание" - все то, что было написано или сказано Лениным, ожесточенно и грубо спорили по поводу смысла того или иного высказывания, не задумываясь не только над тем, что теория в целом была порочна, но и что конкреная мысль могла оказаться ошибочной, мимолетной, высказанной в пылу спора или раздражения, в результате недостаточной информации или плохого знания предмета, в состоянии размышления или же для того, чтобы по тактическим соображениям ввести кого-нибудь в заблуждение. Разумеется, никто из них не обращался к тем ленинским опусам, которые теперь представлялись им ошибочными. Их сознательно игнорировали. Особенно плодовитым был в ссылке К.Б.Радек. Обладавший хлестким пером, он, помимо массы политических писем, написал в Томске большую работу, посвященную проблемам революции: сущности ее демократического этапа, переходу от лозунга демократической диктатуры к лозунгу диктатуры пролетариата и т. д. Бльшую часть работы составляли цитаты из Ленина, собственный текст носил подчас лишь характер связок. За многословием и кажущейся убедительностью построений скрывалась, однако, смысловая пустота - читатель обнаруживал, что красивый мыльный пузырь лопнул, не оставив почти никакого следа. Недавняя капитуляция Каменева и Зиновьева дала теперь Радеку повод наброситься на их позиции в октябре1917 г., заявить об их "соглашательской мелкобуржуазной линии". Ссылки же некоторых, что Каменев, мол, защищал ленинские взгляды от самого Ленина, Радек пытался парировать при помощи вездесущей диалектики - "отсутствие диалектического понимания ленинской позиции могло привести к подобным ошибкам". Сам же Радек настолько усвоил ленинскую диалектику, что счел, по всей видимости, похвалой, а не разоблачением своего идола собственное удивительное откровение, что Ленин "сгибает теорию в пользу своей практики, насилует ее"! Действительно, опыт ссыльных оппозиционеров убедительно подтверждал, что марксистская догматика и особенно диалектика оказалась в руках большевиков, как стоявших у власти, так и враждебных ей, весьма удобным средством считать белым то, что вчера называли черным, и наоборот. Готовясь к предстоявшнй капитуляции (она произойдет в следующем году), Радек уже в июле 1928 г. хитро обосновал свой будущий отказ от оппозиционной деятельности: Сталин и другие центристы - это "наш арьергард, руководимый товарищами, которые поддались влиянию враждебных классовых сил". Не удивительно, что многие ссыльные относились к Радеку с недоверием, а Муралов даже написал Троцкому по поводу одного из его выступлений: "Выскочило г... из ополонки" (то есть проруби - по-украински). Из видых оппозиционных деятелей, находившихся в ссылке в 1928 г., с покаянным заявлением выступил только Г.Л.Пятаков. Но тенденция к примирению с правившей группой становилась все более ощутимой, раскол оппозиции продолжал углубляться. Л.П.Серебряков сообщил своим товарищам в середине июля, что сейчас не время становиться в позу и надо подумать о возврашении в партию. Радек же по существу дела солидаризовался с политическим курсом Сталина, заявив, что от генсека его отделяют только мелкие разногласия. Приводимые в третьем и четвертом томах документы убеждают, что оппозиционеры все больше теряли ту небольшую поддержку в партийной и рабочей среде, которой они еще недавно обладали. Этому способствовала новая волна арестов осенью 1928 г. в Москве, Ленинграде, Харькове и других городах. В Бутырской тюрьме в Москве опппозиционеров содержали вместе с уголовниками, в камерах, кишащих паразитами, бесцеремонно отправляли в карцеры. Аналогичным было положение и в других городах. Истерическое обращение московских соратников Троцкого с призывом к рабочим требовать его возвращения из ссылки впечатления на "сознательный пролетариат" не произвело. Никаких сведений об откликах на него в Архиве Троцкого нет. Как видно из официальной справки, выступления оппозиционеров во время демонстрации 7 ноября 1928 г. в Москве ограничились лишь разбрасыванием небольшого количества листовок. Это было, пожалуй, последнее открытое антисталинское выступление при жизни советского диктатора. К концу 1928 г. относятся и последние статьи Л.Д.Троцкого, написанные в СССР, которые отложились в его архиве. Троцкий писал и в начале 1929 г., вплоть до депортации из СССР. Но уже с конца октября 1928 г. переписка лидера оппозиции с единомышленниками была полностью блокирована властями. После высылки руководителя распад оппозиции в пределах СССР быстро завершился: в 1929 г. большинство ее деятелей выступили с покаянными заявлениями, были возвращены в столицу, восстановлены в партии. Жить им, как правило, оставалось менее десяти дет - до "большого террора" 1936-1938 гг. * Вторая часть данного издания - пять томов - посвящена коммунистическому оппозиционному движению после высылки Троцкого из СССР в феврале 1929 г. Она содержит в основном, в отличие от первой части, документы самого Троцкого, как написанные им от своего имени, так и подготовленные в качестве официальных материалов организаций и движений, которыми он фактически руководил. Лишь в отдельных случаях включены наиболее важные, с нашей точки зрения, документы, подготовленные другими лицами (сыном Троцкого Л.Л.Седовым, сотрудниками редакции "Бюллетеня оппозиции (большевиков-ленинцев)", в том числе провокатором Этьеном (М. Зборовским), бывшим большевистским деятелем Г.И.Мясниковым и др. В издание включена лишь сравнительно небольшая часть документации Троцкого периода эмиграции, представляющая, как мы полагаем, наибольшее значение для изучения следующих проблем. Во-первых, они важны для понимания эволюции того течения в международном левом движении, носившем коммунистический, но оппозиционный официальному коммунизму характер. Это международное движение можно лишь условно, в соответствии с фамилией его лидера, называть троцкистским. Сам Троцкий очень редко употреблял этот термин, большей частью термин им отвергался, ибо Троцкий полагал, что, по существу дела, его движение являлось ленинским. Недаром выходивший более десяти лет свой журнал он именовал "Бюллетенем оппозиции (большевиков-ленинцев)". Во-вторых, документы представляют интерес для уяснения политических установок Троцкого и их развития под влиянием международной обстановки, особенностей рабочего и демократического движения на Западе, развития событий в СССР, ситуации в самом "троцкистском" движении. В-третьих, материалы архива Троцкого могут быть использованы для анализа взаиоотношений этого движения с другими левыми силами в Европе, Америке, Азии и даже на Африканском континенте, сближений с ними и расколов, взаимной критики и других сходных сюжетов. В-четверных, анализируя архив Троцкого, можно несколько углубить представления о тех экономических, социальных и политических процессах, которые происходили в СССР на протяжении более чем десятилетия - от высылки Троцкого за рубеж в 1929 г. до его убийства сталинским агентом в 1940 г. В-пятых, документы дают известное представление о ситуации в других странах Европы и Азии, прежде всего в Германии, Франции и Испании в связи с установлением нацистской диктатуры, возникновением движения народного фронта, его приходом к власти в Испании и Франции, испанской гражданской войной 1936-1939 гг. Наконец, архив Троцкого бесспорно важен для более панорамного восприятия облика различных политических деятелей, прежде всего Ленина и Сталина, а также ряда других действующих лиц всемирной драмы 30-х годов XX века, в том числе отдельных деятелей культуры, например, Андре Моруа или Диего Риверы. Иначе говоря, отбор документов для второй части публикации проводился с точки зрения их значимости для характеристики существенных проблем мировой истории в XX веке. Естественно, в центре документации стоит фигура самого автора подавляющего большинства приводимых источников, повороты и перипетии его политической деятельности. Небольшое число писем к жене (их вообще мало, так как Лев и Наталья расставались и, с оответственно, переписывались очень редко) дает возможность взглянуть и на личную жизнь их автора, неразрывно связанную с обшественной активностью. * В связи с публикуемой документацией предельно кратко остановимся на важнейших моментах деятельности Л.Д.Троцкого после высылки из СССР. Л.Д.Троцкий был депортирован по решению Политбюро ЦК ВКП(б) в Турцию, куда вместе с женой и сыном Львом был доставлен на пароходе "Ильич" 11 февраля 1929 г. Первоначально казалось, что это решение не являлось окончательным, что Троцкому предоставлена возможность раскаяться и возвратиться в СССР или что, по крайней мере, советские власти надеялись на его молчание за рубежом. Дело в том, что высылка сопровождалась некоторыми странными для выдворения из большевистсакой тоталитарной державы моментами: официальный мотив, который был выдвинут советским правительством перед турецким президентом Мустафой-пашой для получения визы, состоял в том, что Троцкий, якобы, нуждался в лечении (в Турции!); ему и близким было сохранено советское гражданство и выданы советские паспорта; в первое время жил он в здании консульства СССР в Стамбуле и получал почту на адрес консульства; когда Троцкий покидал корабль, представитель ОГПУ передал ему 1500 долларов на устройство. "Это была последняя плата от государсва, одним из отцов- основателей которого он был", - писал биограф Троцкого Исаак Дойчер. Дойчер продолжал: "Троцкий мог увидеть за этим издевательскую усмешку Сталина, но, будучи без единого пенса, он проглотио оскорбление и принял деньги". Добавим, что та же издевательская усмешка виднелась в названии теплохода "Ильич", на борту которого и была совершена депортация. В течение всех лет пребывания за рубежом Троцкий и его семья жили исключительно скромно, хотя он и получал довольно большие гонорары за свои книги и статьи от западных издательств и редакций журналов. Все эти средства он передавал на выпуск периодических и других изданий своего направления и на поддержку организаций своих сторонников. Средства на обзаведение в Турции и на начало издательской деятельности Троцкий получил в виде займа в сумме 20 тыс. франков от французского социалиста М.Паза, а позже возвратил долг из гонораров. Вначале Троцкий не очень хорошо представлял себе денежную ценность своих публикаций. Послав статью Максу Истмену в США с просьбой перевести ее и продать какому-либо изданию, Троцкий оценил ее в 200 долларов, но Истмен смог получить от журнала "Либерти" 1500 долларов. Уже вскоре Троцкий получил первые крупные гонорары от американских газет, публиковавших его статьи. Затем американское издательство "Скрибнер и Сыновья" заплатило ему аванс в 7 тыс. долларов за будущую книгу воспоминаний. Еще через некоторое время он получил из США гонорар в 45 тыс. долларов за "Историю русской революции". Тот факт, что Троцкий весьма нуждался в средствах на протяжении всех лет эмиграции и крайне экономно относился к тратам, виден из многих документов, публикуемых в настояшем издании. Он был весьма озабочен тем, как ему добраться из Стамбула в Осло, когда в начале 1931 г. встал вопрос о его возможной поездке в Норвегию для чтения лекций (поездка не состоялась). Добираться морем, считал он, будет очень дорого. В 1936 г., находясь в больнице в Осло, он сообщал знакомому о своей "финансовой катастрофе": он должен был платить за лечение по 10 крон в день, а у него всего оставалось 100 крон. После прибытия в Мексику в начале 1937 г. финансовое положение Троцкого улучшилось благодаря помощи художника Диего Риверы, но после разрыва с Риверой в последние полтора года жизни оно вновь стало крайне затруднительным, и Троцкий был вынужден писать, чтобы заработать себе на жизнь. Уже вскоре после высылки в советской печати появились клеветнические материалы, в частности карикатуры, изображавшие "мистера" Троцкого с мешком, наполненным деньгами, полученными, мол, за верную службу "акулам империализма". Эту клевету, правда, с других, в целом антикоммунистических, позиций и соответственно с другим источником "баснословного богатства" повторяют ныне некоторые безответственные российские авторы, в частности небезызвестный Игорь Бунич, утверждающий, например, разумеется, без каких-либо доказательств и ссылок, что еще в 1921 г. Троцкий перевел 11 млн долларов в один из банков США и 90 млн швейцарских франков в Швейцарский банк. Увы, писания этого автора, громоздящего одну нелепую и злобную фантазию на другую, пользуются спросом у доверчивых и мало информированных читателей. Троцкому разрешено было вывезти в Турцию свой огромный архив, включавший не только его личную документацию с начала политической деятельности, но также массу документов оппозиционных течений в ВКП(б) и материалы высших большевистских органов. Все эти материалы он вскоре опубликует или использует в борьбе против Сталина и его сторонников. Вывоз архива - это самый странный факт в истории депортации Троцкого, который иначе как демонстрацией стремления Сталина к примирению в случае отступления главного противника объяснить невозможно. Не исключено в то же время, что в 1929 г. Сталин не был еще достаточно опытным, чтобы верно определить взрывоопасную силу документального материала. Это знание он приобретет со временем. Тотчас после прибытия в Турцию изгнанник начал устанавливать письменную связь с оппозиционными коммунистическими деятелями в различных странах. Уже вскоре стали поступать ответы. Авторы некоторых из них заявляли о своей солидарности с Троцким и готовности вместе с ним и под его руководством вести борьбу за ликвидацию "центристского" (то есть сталинского) курса в ВКП(б) и Коминтерне. Через французов Анри Росмера, бывшего члена Исполкома Коминтерна, и Марселя Паза, видного журналиста, исключенных из компартии за поддержку объединенной оппозиции в ВКП(б), Троцкий установил связь с редакциями ведущих западных газет. Их корреспонденты стали появляться в консульстве, создавая серьезные трудности советским дипломатам. Становилось ясно, что изгнанник не собирается складывать оружия. Безусловно, по команде из Москвы через месяц после прибытия Троцкий был изгнан из консульства. Его разрыв с властными кругами СССР стал почти полным, хотя, как полагал сам изгнанник, еще не окончательным. В следуюши четыре с лишним года он в основном жил на острове Принкипо (по- турецки Буюк-Ада) - главном острове архипелага Принцевы острова в Мраморном море. В 1931 г. в результате пожара, происшедшем в доме, где он проживал, Тоцкий временно переселился в поселок Кодикьой на азиатском берегу, недалеко от Стамбула. Его попытки получить визы на въезд (постоянный или хотя бы временный, для лечения) в одну из крупных западноевропейских стран были безрезультатными, ибо правительства этих стран небезосновательно оценивали его как потенциального возмутителя спокойствия. Связь с реальными и возможными сторонниками он осуществлял путем переписки, а также личных контактов с приезжавшими к нему коммунистами-оппозиционерами. Известность Троцкого была всемирной. Но лишь для незначительной части людей его слава окрашивалась в тона политических симпатий и антипатий. Подавляющая масса интересовалась им как яркой и драматической личностью, совсем недавно еще одним из тех, кто привел большевиков к власти и сохранил эту власть, несмотря на военные усилия стран Антанты и внутренних противников большевиков. Троцкий получал массу писем просто от любопытных, в частности от коллекционеров автографов. Поступали письма и достаточно курьезные. Одно из них за подписью Сирилла Клеменса, сына знаменитого американского писателя Марка Твена, содержало предложение Троцкому стать почетным вице-президентом Общества Марка Твена. В качестве дополнительной приманки в нем сообщалось, что одним из вице-президентов уже является глава правительства Италии, лидер Фашистской партии Бенито Муссолини... Другое поразительное письмо пришло от писателя Эптона Синклера, который запрашивал, верно ли, что Троцкий собирается переводить на турецкий язык его романы. Видимо, кто-то подшутил над знаменитым американцем. * Первоначально казалось, что международное движение коммунистов-оппозиционеров, которые считали Троцкого своим естественным лидером, набирает силу. Их группы и объединения возникли к Германии, Франции, Австрии, Чехословакии, США, Китае и других странах. Американская группа была наиболее значительной, насчитывавшей несколько сот человек. Она была исключена из компартии осенью 1928 г., а в мае 1929 г. состоялась ее национальная конференция, провозгласившая создание Коммунистической лиги Америки и избравшая ее Национальный комитет, который фактически возглавил один из основателей компартии Джеймс Кеннон вместе с более молодыми деятелями Максом Шахтманом, Мартином Аберном и другими. Эта организация, в следующие годы переживавшая многочисленные расколы, оставалась главной национальной политической опорой Троцкого до конца его жизни. Значительно хуже обстояло дело в среде французских оппозиционеров, хотя именно Париж рассматривался как своего рода столица оппозиционного коммунистического движения. Во французской организации непрерывно происходили расколы, перегруппировки, объединения и новые расколы, концентрировавшиеся вокруг двух групп лидеров во главе с Раймоном Молинье и Пьером Навиллем. В первые годы эмиграции Троцкий покровительствовал Молинье, несмотря (а, может быть, вследствие) той предпреимчивости и дурной репутации, которая сопутствовала в Париже этому коммунисту и в то же время нечистоплотному вымогателю. Молинье был, по-видимому, подобен тем российским социал-демократическим подонкам начала XX века, вроде В.К.Туратуты, которые могли "по поручению партии" жениться на богатой даме, чтобы заполучить в партийные фонды ее состояние. Вместе со своим братом Анри (также последователем Троцкого) Раймон Молинье владел так называемым Французским институтом сборов, занимавшимся скупкой подешевле просроченных счетов и "вышибанием" денег у должников путем угроз и клеветы. Если добавить, что для Р.Молинье были характерны истерические вспышки (однажды во время дискуссии он опрокинул на Навилля стол, за которым сидели диспутанты), то картина окажется еще более живописной. С французскими оппозиционерами был связан М.Милль (П.Окунь, Обин), русский эмигрант, занимавшийся в Париже делами Интернационального секретариата Левой оппозиции. Среди документов читатель найдет немало адресованных ему писем Троцкого, вначале дружеских, затем все более критических и даже гневных. В 1932 г. Милль раскаялся перед советскими властями и возвратился в СССР. Есть предположение, что он с самого начала был агентом ОГПУ. Тайным сторонником Троцкого считался сотрудник полпредства СССР в Париже Харин, предложивший в 1929 г. свое посредничество в связях с СССР и в других делах. Но вскоре оказалось, что Харин передавал оригиналы посланных ему документов сотрудникам ОГПУ. Стало ясным, что он был агентом-провокатором. В числе документов, похищенных Хариным, был оригинал письма Н.К.Крупской, сообщавшей о теплых чувствах Ленина к Троцкому уже в самом конце жизни большевистского вождя. Позже в окружении сына Троцкого Л.Л.Седова в Париже свил себе гнездо Этьен (Марк Зборовский), стремившийся оставаться на вторых ролях как послушный исполнитель воли Троцкого и его сына, в на самом деле советский шпион, оказавшийся способным путем хитроумных махинаций настолько втереться в доверие, что Троцкий с порога отвергал неоднократные подозрения, выдвинавшиеся по адресу Этьена. Точно так же непрерывные фракционные дрязги и ссоры разъедали германских "левых", причем здесь в свою очередь не обошлось без участия советских спецслужб - братья Рувелис и Абрахам Соболевичусы, известные в Германии под именами Роман Вель и Адольф Сенин, прилагали свои усилия к углублению разногласий и способствовали полной потере влияния сторонников Троцкого в Германии еще до прихода нацистов к власти в 1933 г. Оба они были раскрыты как советсккие агенты через много лет в США. Еще хуже обстояло дело в других странах. Китайская группа, например, вначале сравнительно крупная (есть сведения, что она в 1929-1930 гг. насчитывала около 500 человек), была полностью уничтожена в 1932 г. тайной полицией Гоминьдана.