ообще. Несмотря на официальную формулу: "главная опасность справа", - эту формулу повторяет сейчас и Рыков, - тюрьмы и места ссылки заполняются прежде всего левыми оппозиционерами. Но и там, где удары падают на правое крыло, они не укрепляют, а ослабляют партию. Среди правых, наряду с подлинно термидорианскими элементами, есть сотни тысяч, может быть, миллионы, которые глубоко враждебны капиталистической реставрации, но требуют пересмотра всей политики под углом зрения трудящихся масс города и деревни. Программа этих правых смутна. Они могут стать временной опорой термидора; но они могут также поддержать и возрождение партии на революционном пути. Сталинская бюрократия мешает им понять обстановку. Своей чисткой она прежде всего стремится задушить их критическую мысль. Этим она только сплачивает правое крыло. И кто будет чистить? В Париже Беседовский руководил комиссией, которая "чистила" Раковского. Не будем забывать этого. С того времени деморализация аппарата успела зайти еще дальше. Во всех письмах, которые мы получаем из СССР, наиболее трагическая нота такова: никто не верит друг другу, каждый боится, не стоит ли с ним рядом классовый враг с партийным билетом. Громче всего о необходимости чистки будут кричать карьеристы, проходимцы, Беседовские и Агабековы. Кто же очистит партию от чистильщиков? Не аппарат, а сознательные и непримиримые противники аппаратного абсолютизма. Является ли положение безнадежным? Самые слова эти не из нашего словаря. Решит борьба. На стороне пролетарской революции много исторических шансов как негативного характера: ужасающий распад капитализма, бешеная свара империалистов, банкротство реформизма; так и позитивного характера: закаленные кадры большевиков-ленинцев, понимание хода развития, ясная перспектива. Решит борьба. Чт опасность выросла и приблизилась, совершенно неоспоримо. Но яд термидора несет с собой и элементы противоядия. Чем ближе и непосредственнее опасность, тем острее потребность отпора. Чем растеряннее становится бюрократия, чем более фальшивым оказывается всемогущество сталинской клики, тем громче передовые рабочие потребуют большевистского руководства. Последняя речь Сталина - мы к ней скоро вернемся - означает крутой поворот вправо. Каждая фраза бюрократического хвастовства есть замаскированное признание фальши всей "генеральной линии", близко подведшей диктатуру пролетариата к термидору. Сталин собирается лечить болезни новым бюрократическим зигзагом под удвоенным бюрократическим террором. Мы ответим удвоенной борьбой против сталинизма. Л. Троцкий Принкипо 11 января 1933 г. Советское хозяйство в опасности (Письмо в редакцию "САЦ"7) Уважаемые товарищи! В двух номерах вашей газеты от 11 и 12 января помещена статья о моей брошюре "Советское хозяйство в опасности"8. Так как дело идет о крайне важном вопросе, о котором каждый революционный рабочий должен будет, если не сегодня, то завтра, составить себе ясное мнение, то я прошу вас дать мне возможность в настоящем письме выяснить вашим читателям в возможно коротких словах те стороны дела, которые нашли неправильное, по-моему, истолкование в вашей газете. 1. В статье несколько раз говорится, что вы "не во всем" и "далеко не во всем" согласны с взглядами Троцкого на советское хозяйство. Разногласия между нами тем более естественны, что мы принадлежим к разным организациям. Но я не могу не выразить своего сожаления по поводу того, что вы не указали - за одним единственным исключением, о котором ниже, - с какими именно взглядами вы не согласны. Вспомним, как Маркс, Энгельс, Ленин порицали и осуждали уклончивость в больших вопросах, которая чаще всего находит себе выражение в ничего не говорящей формуле: "далеко не во всем согласны". Чего каждый революционный рабочий может требовать от своей организации и своей газеты, это занятия определенной и ясной позиции по отношению к вопросам социалистического строительства в СССР. 2. В одном лишь пункте ваша статья пытается более конкретно отмежеваться от моих взглядов. "Мы думаем, - пишете вы, - что Троцкий оценивает вещи несколько слишком односторонне, когда он главную вину за это положение подсовывает (!) сталинской бюрократии"... Дальше статья поясняет, что главная вина не в бюрократии, а в том обстоятельстве, что перед хозяйством поставлены слишком большие задачи, для разрешения которых нет необходимых квалифицированных сил. Но кто же ставил эти преувеличенные задачи, как не бюрократия? И кто своевременно предупреждал об их преувеличенном масштабе, как не левая оппозиция? Выходит, таким образом, что как раз ваша статья "подсовывает" всю вину бюрократии. Упрек ваш по моему адресу несправедлив и с более глубокой точки зрения. Возлагать на правящую фракцию ответственность за все трудности и все кризисные явления мог бы только тот, кто верит в возможность планомерного развития социалистического общества в национальных границах. Но это не моя позиция. Основные трудности в СССР вытекают: а) из экономической и культурной отсталости, которая вынуждает советское государство разрешать многие из тех задач, которые в передовых странах разрешил капитализм; б) из изолированности рабочего государства в такую эпоху, когда мировое разделение труда стало важнейшей предпосылкой развития национальных производительных сил. 3. Сталинской фракции мы вменяем в вину не объективные трудности, а непонимание природы этих трудностей, неумение предвидеть диалектику развития этих трудностей и вытекающие отсюда непрерывные ошибки руководства. От нас далека, разумеется, мысль объяснять это "непонимание" и "неумение" индивидуальными особенностями отдельных руководителей. Дело идет о системе мысли, о политическом направлении, о фракции, выросшей из старого большевизма. Одну и ту же методологию мы наблюдаем в хозяйственном руководстве Сталина, как и в политическом руководстве Тельмана. Нельзя с успехом бороться против зигзагов Тельмана, не поняв, что дело не в Тельмане, а в природе бюрократического центризма. 4. В другой связи ваша статья упоминает, что левая оппозиция, в частности и в особенности Раковский, своевременно предупреждала против преувеличенных темпов строительства. Но тут же рядом вы пишете об аналогичных будто бы предупреждениях Бухарина, Рыкова и Томского. На проницательность последних ваша статья ссылается дважды, ни словом не упоминая о непримиримых противоречиях между правой и левой оппозицией. Я считаю тем необходимее внести в этот пункт ясность, что именно сталинская фракция не щадит усилий, для того чтобы скрыть или смазать коренное противоречие между оппортунистическим и марксистским крылом в лагере большевизма. С 1922 года левая оппозиция9, вернее ее будущий штаб, открыл кампанию за необходимость выработки пятилетнего плана, стержнем которого должна быть индустриализация страны. Мы доказывали уже тогда, что темп развития индустриализированной промышленности может уже в ближайшие годы превосходить темп русского капитализма (6% ежегодного прироста) "в два, три и более раза". Наши противники называли эту программу не иначе, как индустриальной фантазией. Если Бухарин, Томский, Рыков отличались чем-либо от Сталина-Молотова, то только тем, что еще более решительно боролись против нашего "сверхиндустриализаторства". Борьба против "троцкизма" теоретически питалась почти исключительно Бухариным. Его критика "троцкизма" и составила в дальнейшем платформу правого крыла. В течение ряда лет Бухарин был, если воспользоваться его собственным выражением, проповедником "черепашьего темпа" индустриализации. Он оставался им как тогда, когда левая оппозиция требовала перехода к пятилетке и более высоким темпам индустриализации (1923-1928 гг.), так и в годы ультралевого зигзага сталинцев, когда левая оппозиция предупреждала против превращения пятилетки в четырехлетку и, особенно, против авантюристской коллективизации (1930-1932 гг.). Устами Бухарина говорила не диалектическая оценка советского хозяйства в его противоречивом развитии, а исходная оппортунистическая установка, экономический минимализм. 5. Насколько неосновательно ваша статья сближает критику Бухарина с критикой Раковского, видно из следующего обстоятельства: в те самые дни, когда ваша газета вспоминала о мнимой проницательности Бухарина в прошлом, сам Бухарин на пленуме ЦК категорически и полностью отрекался от всей своей прошлой критики и от всех своих прошлых прогнозов, как в корне ложных ("Правда", 14 января 1933 г.). Раковский же на пленуме ни от чего не отрекался не потому, что в качестве ссыльного он прикован к Барнаулу, а потому что ему не от чего отрекаться. 6. Уже после выхода моей брошюры "Советское хозяйство в опасности" в советской хозяйственной политике произошел поворот, который бросает очень яркий свет на занимающую нас проблему и дает безошибочную проверку прогнозам разных фракций. История поворота в двух словах такова. XVII конференция ВКП в январе 1932 года одобрила принципы второй пятилетки. Темп роста промышленности был намечен около 25%, причем Сталин заявил на конференции, что это лишь минимальная граница и что при разработке плана процент должен быть и будет повышен. Левая оппозиция объявила всю эту перспективу плодом бюрократического авантюризма. Она была обвинена, само собой разумеется, в стремлении к контрреволюции, японской интервенции и капиталистической, если не феодальной, реставрации. Прошел ровно год. На последнем пленуме ЦК Сталин докладывал новый проект второй пятилетки. Он ни единым словом не упомянул о темпах, одобренных год тому назад в качестве минимума. Никто не решился ему напомнить об этом. Сталин предложил теперь для второй пятилетки 13% ежегодного роста. Мы вовсе не делаем из этого вывод, будто Сталин стремится вызвать японскую интервенцию и реставрацию капитализма. Но мы делаем тот вывод, что бюрократия пришла к сокращению темпов не в результате марксистского предвидения, а лишь задним числом, упершись лбом в тягчийшие последствия своего собственного экономического авантюризма. Именно в этом мы ее обвиняем. И именно поэтому мы считаем, что ее новый эмпирический зигзаг не заключает в себе никаких гарантий относительно будущего. Еще ярче различия трех концепций (правой, центристской и марксистской) раскрываются в аграрной области. Но эта проблема слишком сложна, для того чтобы хоть бегло коснуться ее в рамках письма в редакцию. В течение ближайших недель я надеюсь дать по поводу перспектив советского хозяйства новую брошюру. Л. Троцкий Принкипо 26 января 1933 г. Привет немецким большевикам-ленинцам Полученный нами только что No 4 "Перманентной революции"10 показывает, что немецкая левая оппозиция прекрасно выдержала испытание, которому ее подверг заговор небольшой клики капитулянтов, путаников и карьеристов со сталинской бюрократией. Особенно радует та твердость и решительность, с какою местные организации без колебаний, с поистине замечательным единодушием отсекли капитулянтов, несмотря на то, что в их среде были сравнительно влиятельные вчерашние оппозиционеры. Сейчас для всякого ясно: у немецких большевиков-ленинцев имеются серьезные, надежные и самостоятельные пролетарские кадры. Можно сказать без всякого преувеличения: капитулянтские заговорщики оказали крупную услугу левой оппозиции не только тем, что освободили ее от себя самих, но и тем, что помогли ей лучше проверить свои ряды, теснее сплотить их и поднять себя в своем собственном мнении. А это очень важное условие дальнейших успехов! Фальшивый номер "Перманентной революции", выпущенный агентурой Сталина при техническом содействии капитулянтов, не очень отличается по своему морально-политическому уровню от поддельного "письма Зиновьева", пущенного в оборот британскими консерваторами. Слишком поспешные победные крики "Роте Фане", подхваченные злосчастной САЦ, только ярче обнаруживают страх сталинцев перед неутомимой критикой левой оппозиции. Переступив через несколько политических трупов, немецкие большевики-ленинцы двинутся уверенно вперед. С крепким революционным приветом Л. Троцкий Принкипо 2 февраля 1933 г. Правлению левой оппозиции в Германии Копия: Интернациональному Секретариату Каковы возможные планы правительства Гитлера-Гугенберга в связи с выборами в рейхстаг12? Совершенно очевидно, что нынешнее правительство не может допустить рейхстага с враждебным ему большинством. Ввиду этого избирательная кампания и выборы должны так или иначе привести к развязке. Правительство понимает, что даже его полная избирательная победа, т. е. получение им в парламенте 51% мандатов, не только не будет означать мирного разрешения кризиса, но, наоборот, может явиться сигналом к решительному движению против фашизма. Вот почему правительство не может не готовиться к решительным действиям к тому моменту, когда станут известны результаты выборов. Необходимая для этого предварительная мобилизация сил найдет не меньшее применение в том случае, если правительственные партии окажутся в меньшинстве и, следовательно, должны будут окончательно покинуть почву веймарской легальности. В обоих случаях, таким образом, и в случае парламентского поражения правительства (менее 50%), и в случае его победы (более 50%) приходится одинаково ждать, что новые выборы станут исходным моментом решающей борьбы. Не исключен и третий вариант: под прикрытием подготовки к выборам национал-социалисты производят переворот, не дожидаясь выборов. Такого рода шаг тактически был бы, пожалуй, наиболее правильным с точки зрения наци. Но, принимая во внимание мелкобуржуазный характер этой партии13, отсутствие у нее самостоятельной инициативы действия и ее зависимость от недоверчивых союзников, приходится сделать вывод, что вряд ли Гитлер решится на такой шаг. Предположение, что такого рода переворот задуман Гитлером совместно с его союзниками, вряд ли было бы очень вероятным, так как второй задачей выборов как раз и является изменить доли участия союзников в правительстве. Все же в агитации необходимо выдвинуть и эту третью возможность. Если бы страсти слишком разгорелись в предвыборный период, то государственный переворот мог бы стать для правительства необходимостью, даже если его практические планы сегодня не идут так далеко. Во всяком случае, совершенно ясно, что пролетариату в своих тактических расчетах надо исходить из коротких сроков. Разумеется, ни правительственное большинство в рейхстаге, ни разгон нового рейхстага на неопределенный срок, ни фашистский переворот до выборов не будут еще означать окончательного решения вопроса в пользу фашизма. Но каждый из этих трех вариантов означал бы новый, очень важный этап в борьбе революции и контрреволюции. Задача левой оппозиции во время избирательной кампании - дать рабочим анализ трех возможных ближайших вариантов в общей перспективе неизбежной борьбы пролетариата с фашизмом не на жизнь, а на смерть. Такая постановка вопроса придаст агитации за политику единого фронта необходимую конкретность. Партия все время кричала: пролетариат находится в возрастающей офензиве. На это САП отвечает (речь Штернберга14): "Нет, пролетариат находится в дефензиве, мы лишь зовем его к офензиве"15. И та и другая формула показывают, что люди не понимают, что такое офензива и дефензива, т. е. наступление и оборона. На самом деле, несчастье состоит в том, что пролетариат находится не в обороне, а в отступлении, которое завтра может превратиться в паническое бегство. Мы зовем пролетариат не к офензиве, а к активной обороне. Именно этот оборонительный характер действий (защита пролетарских организаций, газет, собраний и пр.) и составляет исходную позицию единого фронта по отношению к социал-демократии. Перепрыгивать через формулу активной обороны значит заниматься звонкими фразами. Разумеется, в случае успеха активная оборона перейдет в наступление. Но это будет уже следующий этап, путь к которому лежит через единый фронт во имя обороны. Чтобы раскрыть ярче историческое значение решений и действий партии в эти дни и недели, нужно, на мой взгляд, ставить перед коммунистами проблему без малейших смягчений, наоборот, со всей резкостью и непримиримостью: отказ партии от единого фронта, от создания местных комитетов обороны, т. е. завтрашних Советов, означает капитуляцию партии перед фашизмом, т. е. историческое преступление, которое равносильно ликвидации партии и Коммунистического Интернационала. В случае подобной катастрофы пролетариат через горы трупов, через годы невыносимых страданий и бедствий придет к IV Интернационалу. Г. Гуров 6 февраля 1933 г. Беседа с социал-демократическим рабочим16 О едином фронте обороны Настоящая брошюра обращается к рабочим - социал-демократам, хотя автор лично принадлежит к другой партии. Разногласия между коммунизмом и социал-демократизмом очень глубоки. Я их считаю непримиримыми. Тем не менее ход событий нередко ставит перед рабочим классом такие задачи, которые властно требуют совместных действий обеих партий. Возможно ли это? Исторический опыт и теоретический смысл говорят, что вполне возможно: все зависит от условий и характера задач. Так, совместные действия гораздо легче осуществить, когда дело идет не о наступлении пролетариата во имя новых целей, а об обороне старых позиций. Именно так сейчас обстоит дело в Германии. Немецкий пролетариат находится в состоянии отступления и сдачи позиций. Правда, немало есть пустозвонов, которые непрерывно кричат о происходящем будто бы революционном наступлении: эти люди явно не умеют отличать свою правую руку от левой. Пробьет, несомненно, час и для наступления. Но в настоящее время задача состоит в приостановке беспорядочного отступления и в перегруппировке сил для обороны. В политике, как и военном деле, ясно понять задачу значит облегчить ее разрешение. Опьянять себя фразами значит помогать неприятелю. Надо ясно видеть, что происходит: по всему фронту наступает классовый враг, т. е. монополистский капитал и полуфеодальное землевладение, пощаженные ноябрьской революцией. Враг пользуется при этом двумя средствами разного исторического происхождения: во-первых, военно-полицейским аппаратом, который подготовили все предшествующие правительства, действовавшие на основе Веймарской республики17; во-вторых, национал-социализмом, т. е. отрядами мелкобуржуазной контрреволюции, которую финансовый капитал вооружает и натравливает против рабочих. Задача капитализма и юнкерства ясна: разгромить пролетарские организации, политически разоружить рабочих, лишить их возможности не только наступления, но и обороны. Два десятилетия сотрудничества социал-демократии с буржуазией, как видим, ни на иоту не смягчили сердца капиталистов. Эти люди знают один закон: борьбу за барыши. И они ведут ее твердо, настойчиво, беспощадно, не останавливаясь ни перед чем и меньше всего перед своими же собственными законами. Класс эксплуататоров предпочел бы совершить разоружение и разложение пролетариата с наименьшими издержками, без гражданской войны, при помощи военно-полицейских средств Веймарской республики. Но он опасается, и с полным основанием, что одних "легальных" средств окажется недостаточно, чтобы отбросить рабочих в состояние полного бесправия. Для этого в качестве дополнительной силы нужен фашизм. Но партия Гитлера, вскормленная монополистским капиталом, хочет стать не дополнительной, а основной и единственной правящей силой Германии. На этот счет между правящими союзниками идут непрерывные споры, принимающие моментами острый характер. Роскошь взаимных интриг спасители могут позволить себе только потому, что пролетариат сдает позиции без боя и отступает - без плана, без системы, без руководства. Враги так разнуздались, что не стесняются обсуждать вслух, как и куда нанести ближайший удар: вести ли наступление прямо в лоб, отсечь ли прежде всего левый, коммунистический фланг; зайти ли глубоко в тыл профессиональным союзам и отрезать коммуникации и пр. и пр. О Веймарской республике спасенные ею эксплуататоры рассуждают так, как если бы дело шло о старой кастрюле: пользоваться ли ею еще некоторое время или сегодня уже выбросить в сорный ящик? У буржуазии полная свобода маневрирования, т. е. выбора средств, времени и места. Ее вожди комбинируют орудия законов с орудиями бандитизма. Пролетариат ничего не комбинирует и не борется. Его отряды разъединены, а руководители пролетарских отрядов вяло рассуждают на тему о том, нужно ли вообще комбинировать силы пролетариата: в этом и состоит суть бесконечных споров о так называемом едином фронте. Если передовые рабочие не поймут положения и не вмешаются властно в спор, немецкий пролетариат окажется на годы распят на фашистском кресте. Не слишком ли поздно? Здесь мой собеседник - социал-демократ может прервать меня словами: не слишком ли поздно приходите вы с пропагандой единого фронта? Где вы были раньше? Такое возражение будет несправедливо. Вопрос об едином оборонительном фронте против фашизма поднимается не впервые. Позволю себе сослаться на то, что мне самому пришлось говорить по этому поводу в сентябре 1930 года, после первого большого успеха национал-социалистов18. Обращаясь к рабочим-коммунистам, я писал: "Компартия должна звать к обороне тех материальных и духовных позиций, которые успел завоевать для себя в германском государстве рабочий класс. Дело идет самым непосредственным образом о судьбе его политических организаций, его профессиональных союзов, газет и типографий, клубов, библиотек и проч. Рабочий-коммунист должен сказать рабочему социал-демократу: "Политика наших партий непримирима; но если фашисты придут этой ночью громить помещение твоей организации, то я явлюсь к тебе на помощь с оружием в руках. Обещаешь ли ты в случае, если опасность будет угрожать моей организации, поспешить на помощь?" Вот квинтэссенция политики настоящего периода. Вся агитация должна быть построена по этому камертону. Чем настойчивее, серьезнее, вдумчивее... мы будем вести эту агитацию, чем более дельные организационные меры обороны мы будем предлагать в каждом заводе, в каждом рабочем квартале и районе, тем меньше опасности, что наступление фашистов застигнет нас врасплох, тем больше уверенности, что наступление это сплотит, а не расколет рабочие ряды". Брошюра, из которой я привожу эту цитату, написана два с половиной года тому назад. Сейчас не может быть ни малейшего сомнения в том, что если бы эта политика была усвоена своевременно, Гитлер не был бы сегодня канцлером, и позиции немецкого пролетариата были бы несокрушимы. Но прошлого вернуть нельзя. Вследствие совершенных ошибок и упущения времени задача обороны стала сегодня несравненно труднее; но задача остается целиком. Соотношение сил можно и сейчас еще резко изменить к выгоде пролетариата. Для этого нужен план обороны, система обороны, комбинация сил для обороны. Но прежде всего нужна воля к обороне. Прибавлю тут же: хорошо обороняется только тот, кто не собирается ограничиваться обороной, а намерен при первой возможности перейти в наступление. Как же социал-демократия относится к этому вопросу? "Пакт о взаимном ненападении" Социал-демократические вожди предлагают коммунистической партии заключить "пакт о взаимном ненападении". Прочитав впервые такого рода фразу в "Форвертсе"19, я решил, что это случайная и не очень удачная шутка. Но нет, формула о ненападении вошла в оборот и стоит сейчас в центре всех споров. Среди социал-демократических вождей есть опытные и ловкие политики. Тем более приходится изумляться: как могли они выбрать такой негодный для их собственных целей лозунг? Формула взаимного ненападения заимствована у дипломатии. Смысл подобных пактов состоит в том, что два государства, у которых достаточно поводов для войны, обязуются в течение такого-то периода не применять друг против друга оружия. Пакт с таким строго ограниченным содержанием Советский Союз заключил, например, с Польшей20. Если бы, скажем, между Германией и Польшей возникла война, то пакт вовсе не обязывал бы Советский Союз прийти Польше на помощь. Ненападение есть ненападение, и только. Оно вовсе не предполагает совместных действий для обороны, наоборот, оно исключает их: иначе пакт носил бы другой характер и другое название. Какой же смысл имеет эта формула в устах социал-демократических вождей? Разве коммунисты угрожают разгромить социал-демократические организации? Или, наоборот, разве социал-демократия собирается объявить крестовый поход против коммунистов? Ведь дело идет совсем о другом. Если уж пользоваться языком дипломатии, то надо было бы говорить не о взаимном ненападении, а об оборонительном союзе против третьего, т. е. против фашизма. Задача состоит не в том, чтобы приостановить или предупредить вооруженную борьбу между коммунистами и социал-демократами - о такой опасности не может быть и речи, - а в том, чтобы сочетать силы социал-демократов и коммунистов против уже начавшегося вооруженного нападения на них со стороны национал-социалистов. Как это ни невероятно, но социал-демократические вожди подменяют вопрос о реальной обороне против вооруженных действий фашизма вопросом о политической полемике между коммунистами и социал-демократами. Это все равно, что вопрос о том, как предупредить крушение поезда, подменить вопросом о необходмости взаимной вежливости между пассажирами второго и третьего класса. Беда, однако, в том, что несчастная формула "взаимного ненападения" не годится и для той посторонней цели, ради которой она притянута за волосы. Обязательство ненападения между двумя государствами вовсе не устраняет между ними взаимной борьбы, полемики, интриг и подвохов. Польские официозные газеты, несмотря на пакт, пишут о Советском Союзе не иначе, как слюною бешеной собаки. В свою очередь, и советская печать далека от комплиментов по адресу польского режима. Нет, социал-демократические вожди явно попали впросак, попытавшись подменить задачи пролетарской политики условной формулой дипломатии. Совместно обороняться, прошлого не забывать, будущее подготовлять Более осторожные социал-демократические журналисты выражаются так, [что] они-де не против "деловой критики", но они против заподазриваний, брани и травли. Очень похвальные правила! Но как найти границу, где дозволенная критика переходит в недозволенную травлю? И где беспристрастный судья? Тому, кого критикуют, критика, по общему правилу, никогда не нравится, особенно, когда ему нечего возразить по существу. Хороша ли критика коммунистов или плоха, вопрос особый. Если бы у коммунистов и социал-демократов существовало на этот счет одинаковое мнение, не было бы на свете и двух независимых партий. Допустим, что полемика коммунистов плоха. Но разве это смягчает смертельную опасность фашизма или устраняет необходимость совместной обороны? Возьмем, однако, оборотную сторону медали: полемику самой социал-демократии против коммунизма. В "Форвертсе" (беру номер, который лежит у меня на столе) приводится изложение речи Штампфера21 о взаимном ненападении. Тут же нарисована карикатура: большевик заключает договор о взаимном ненападении с Пилсудским, но отказывается от подобного же договора с социал-демократией. Карикатура есть ведь тоже полемическое "нападение", и к тому же на этот раз явно неудачное. "Форвертс" забывает попросту, что договор о взаимном ненападении существовал у Советов с Германией22 в то время, когда во главе немецкого правительства стоял социал-демократ Герман Мюллер23! В "Форвертсе" от 15 февраля, на одной и той же странице, на первой колонке защищается идея пакта о ненападении, а на четвертой колонке коммунисты обвиняются в том, что их завком у Ашингера24 совершил предательство интересов рабочих при заключении тарифного договора. Так и сказано: "предательство". Секрет этой полемики (деловая критика или травля?) прост: у Ашингера предстояли тогда перевыборы завкома. Можно ли требовать, чтоб "Форвертс" в интересах единого фронта прекратил такого рода нападения? Для этого "Форвертс" должен был бы перестать быть самим собой, т. е. социал-демократической газетой. Если "Форвертс" верит тому, что он пишет о коммунистах, то его прямая обязанность раскрывать глаза рабочим на их ошибки, преступления и "предательства". Как же иначе? Необходимость боевого соглашения вытекает из существования двух партий, но не ликвидирует этого факта. Политическая жизнь продолжается. Каждая из партий, даже при самом честном отношении к единому фронту, не может не думать о своем завтрашнем дне. Противники смыкают ряды при общей опасности Представим себе на минуту, что коммунистический член завкома у Ашингера заявляет социал-демократическому члену: так как "Форвертс" назвал мои действия в вопросе о тарифе предательскими, то я не хочу совместно с тобой защищать мой висок и твой затылок от фашистской пули. При самой большой снисходительности, такой ответ нельзя было бы назвать иначе, как идиотским. Разумный коммунист, серьезный большевик скажет социал-демократу: "Ты знаешь всю мою вражду к "Форвертсу". Я всеми силами стараюсь и буду стараться подорвать пагубное влияние этой газеты среди рабочих. Но я делал и буду делать это словом, критикой, убеждением. Фашисты же хотят физически уничтожить "Форвертс". Я обещаю тебе защищать вместе с тобой твою газету из последних сил, но я требую от тебя, чтобы и ты по первому призыву явился на защиту "Роте Фане", как бы ты к ней ни относился". Разве это не безупречная постановка вопроса? Разве она не отвечает элементарным интересам всего пролетариата? Большевик не требует от социал-демократа, чтобы тот переменил свое мнение о большевизме и о большевистских газетах. Он не требует также, чтоб социал-демократ обязался на весь период соглашения замалчивать свое мнение о коммунизме. Такое требование было бы совершенно недостойным. "До тех пор, - говорит коммунист, - пока я не переубедил тебя или ты - меня, мы будем критиковать друг друга с полной свободой, употребляя те доводы и выражения, какие каждый из нас находит нужным. Но когда фашист захочет загнать каждому из нас кляп в глотку, мы совместно дадим ему отпор!" Может ли разумный социал-демократический рабочий ответить на такое предложение отказом? Полемика социал-демократических и коммунистических газет, как бы остра она ни была, не может помешать наборщикам этих газет заключить между собою боевое соглашение о совместной обороне от нападения фашистских банд на типографии газет. Даже социал-демократические и коммунистические депутаты рейхстага и ландтагов, гласные городских дум и пр. вынуждены спешить друг другу на выручку, когда наци прибегают к палкам и стульям. Нужны ли еще примеры? То, что верно в каждом частном случае, верно и в качестве общего правила: непримиримая борьба социал-демократии и коммунизма за руководство рабочим классом не может и не должна препятствовать им смыкать ряды, когда удар грозит рабочему классу в целом. Разве это не ясно? Две мерки "Форвертс" возмущается тем, что коммунисты обвиняют социал-демократов (Эберта, Шейдемана, Носке25, Германа Мюллера, Гжезинского26) в расчистке пути для Гитлера. Возмущаться - законное право "Форвертса". Но газета идет дальше: как же можно, восклицает она, заключить единый фронт с такими клеветниками! Что это: сентиментальность? нежная чувствительность? Нет, тут уж пахнет лицемерием. Ведь не могли же вожди немецкой социал-демократии забыть, что Вильгельм Либкнехт и Август Бебель не раз заявляли о готовности социал-демократии ради определенных практических целей заключить соглашение с чертом и его бабушкой. Основатели социал-демократии отнюдь не требовали при этом, чтобы черт сдал в музей свои рога, а бабушка его приняла лютеранское исповедание. Откуда же такая нежная чувствительность у нынешних социал-демократических политиков, прошедших с 1914 года через единый фронт с кайзером27, Людендорфом28, Гренером29, Брюнингом, Гинденбургом? Откуда эти две мерки: одна - для буржуазных партий, другая - для коммунистической? Вожди центра считают, что всякий нечестивец, отрицающий догматы единоспасающей католической церкви, представляет отродье человечества и обречен к тому же на вечные муки. Это не мешало Гильфердингу, который вряд ли верит в беспорочное зачатие, соблюдать единый фронт с католиками в правительстве и в парламенте. Вместе с центром социал-демократы создали "железный фронт"30. Католики при этом ни на день не прекращали своей нетерпимой пропаганды и полемики во всех церквах. Почему же такая требовательность со стороны Гильфердинга по отношению к коммунистам? Либо полное прекращение взаимной критики, т. е. борьбы направлений в рабочем классе, либо отказ от каких бы то ни было совместных действий. "Все или ничего"! По отношению к буржуазному обществу и его партиям социал-демократия никогда не ставила таких ультиматумов. Каждый рабочий социал-демократ обязан задуматься над этими двумя мерками. Пусть на массовом собрании кто-нибудь сегодня же спросит Вельса31: как это случилось, что социал-демократия, давшая республике первого канцлера и первого президента32, довела страну до Гитлера? Вельс непременно ответит, что главная доля вины за это ложится на большевизм. "Форвертс" повторяет это "объяснение" чуть [ли] ни каждый день. Неужели же ради единого фронта с коммунистами он откажется от своего права и своей обязанности говорить рабочим то, что они считают правдой? Но коммунистам этого совсем и не нужно. Единый фронт против фашизма есть только одна глава в книге пролетарской борьбы. Нельзя вычеркивать предшествующие главы. Нельзя забывать прошлое. Надо учиться у него. Мы помним о союзе Эберта с Гренером и о роли Носке. Мы помним, при каких условиях погибли Роза Люксембург и Карл Либкнехт. Мы, большевики, учим рабочих не забывать ничего. Мы не требуем от черта, чтобы он отпилил себе хвост: ему будет больно, а нам никакой выгоды. Мы берем черта таким, каким его создала природа. Нам нужны не покаяние социал-демократических вождей и не их верность марксизму, а готовность социал-демократии бороться против врага, который ей самой угрожает гибелью. С своей стороны, мы обязуемся соблюдать в совместной борьбе все принятые на себя обязательства. Мы обещаем хорошо драться и довести борьбу до конца. Этого вполне достаточно для боевого соглашения. Ваши вожди не хотят бороться! Но остается все же открытым вопрос: почему социал-демократические вожди разговаривают о чем угодно: о полемике, ненападении, плохих нравах коммунистов и пр., вместо того чтобы ответить на простой вопрос: как бороться с фашистами? По очень простой причине: социал-демократические вожди не хотят борьбы. Раньше они надеялись на то, что Гинденбург спасет их от Гитлера. Теперь они ждут какого-либо другого чуда. Бороться они не хотят. Бороться они давно отвыкли. Борьбы они боятся. По поводу фашистского бандитизма в Эйслебене, Штампфер пишет: "Вера в право и справедливость в Германии еще не мертва" ("Форвертс", 14 февраля). Нельзя без возмущения читать такие строки. Вместо призыва к единому боевому фронту - поповское утешение: "вера в справедливость еще не мертва". Но у буржуазии одна справедливость, у пролетариата - другая. Надклассовой справедливости нет. Вооруженная несправедливость всегда одерживает верх над безоружной справедливостью. Об этом свидетельствует вся история человечества. Кто апеллирует к бесспорному призраку, тот обманывает рабочих. Кто хочет победы пролетарской справедливости над фашистским насилием, тот должен звать к борьбе и создавать органы единого пролетарского фронта. Во всей социал-демократической печати нельзя найти ни строчки, свидетельствующей о действительной подготовке к борьбе. Ничего, кроме общих фраз, ссылок на неопределенное будущее, туманных утешений. "Пусть наци попробуют, и тогда..." И наци пробуют. Они наступают шаг за шагом, спокойно завладевают одной позицией за другой. Эти злобные реакционные мелкие буржуа не любят рисковать. Но им и не приходится рисковать: они заранее уверены, что противник отступит без бою. И они не ошибаются в своих расчетах. Иногда, конечно, борцу приходится отступить, чтоб лучше разбежаться и прыгнуть. Но социал-демократические вожди не собираются прыгнуть. Они не хотят прыгать. И все их рассуждения сводятся к тому, чтобы прикрыть этот факт. Сперва они заявляли, что, пока наци не сходят с почвы легальности, для борьбы нет оснований. Но мы ведь видели эту "легальность": государственный переворот производится в рассрочку. Это возможно только потому, что социал-демократические вожди усыпляют рабочих фразами о легальности переворота, утешают их надеждами на новый рейхстаг, еще более бессильный, чем предшествующие. Ничего лучшего фашисты не могут и желать. Сейчас социал-демократия перестала уже говорить о боях даже в неопределенном будущем. По поводу начавшегося разгрома рабочих организаций и рабочей печати "Форвертс" "напоминает" правительству: не забывайте, что рабочие развитой капиталистической страны объединены условиями производства у себя на заводе. Эти слова означают, что правление социал-демократии уже заранее мирится с разгромом политических, экономических и культурных организаций, созданных тремя поколениями пролетариата. Рабочие "все равно" останутся объединены самими предприятиями. Тогда зачем же вообще пролетарские организации, если дело решается так просто? Руководители социал-демократии и профессиональных союзов умывают руки, отходят к стороне, выжидают. Если сами рабочие, "объединенные предприятиями", прорвут сеть дисциплины и начнут борьбу, тогда вожди, конечно, вмешаются, как в 1918 году, в качестве умиротворителей и посредников, и попытаются на спине рабочих восстановить свои утерянные позиции. Свой отказ от борьбы, свой страх перед борьбой вожди маскируют от масс пустыми разговорами насчет пакта о взаимном ненападении. Социал-демократические рабочие! Ваши вожди не хотят бороться. Значит, это маневр? Здесь социал-демократ снова прервет нас: "Но раз вы не верите в желание наших вождей бороться против фашизма, значит ваше предложение единого фронта есть простой маневр?" Дальше он повторит рассуждение "Форвертса" о том, что рабочим нужно единство, а не "маневр". Такого рода довод звучит довольно убедительно. Но на самом деле, он совершенно пуст. Да, мы, коммунисты, не сомневаемся, что социал-демократические и профсоюзные чиновники будут и дальше изо всех сил уклоняться от борьбы. Значительная часть рабочей бюрократии в критический час прямо перебежит к фашистам. Другая часть, успевшая перевести свои безгрешные "сбережения" за границу, своевременно эмигрирует. Все эти действия уже начались и неизбежно получат свое дальнейшее развитие. Но мы совсем не отождествляем эту наиболее сейчас влиятельную часть реформистской бюрократии с социал-демократической партией или с профессиональными союзами в целом. Пролетарское ядро партии будет несомненно бороться и увлечет за собою значительную часть аппарата. Где пройдет разграничительная линия между перебежчиками, изменниками, дезертирами, с одной стороны, и теми, кто хочет бороться, с другой? Эту