аризмом и чаще всего превращаются в его лакеев. То же самое относится и к борьбе с фашизмом. Смысл политики единого фронта состоит в том, чтобы сблизить работу социал-демократов и синдикалистов с рабочими-коммунистами (и с коммунизмом) в процессе совместной борьбы с классовым врагом. Что касается тех или других одиночек из буржуазного лагеря, то это вопрос десятистепенного значения; лучшие из них тем вернее поддержат рабочих, чем правильнее будет проводиться политика единого пролетарского фронта, чем больше она будет сплачивать массы. Игнорирование же массовой политики и погоня за одиночками со звонкими именами есть худший вид авантюризма и политического шарлатанства. Вместо того чтобы разоблачать самую идею союза сталинской бюрократии с буржуазными одиночками, барселонский ЦК выражает уверенность, что организационная комиссия смотрит на задачи конгресса так же, как и он, ЦК, и потому "с радостью" примет его "лояльное сотрудничество". Что это: дипломатия? Если дипломатия, то такая, которая способна обмануть только наших друзей и единомышленников. Да и с какой целью марксисты стали бы пускаться в дипломатию в таком вопросе, где нужна максимальная ясность? Нет, приходится прийти к выводу, что барселонский ЦК в важнейшем вопросе пролетарской политики занимает позицию, прямо противоположную марксизму. Борьба руководящих испанских товарищей против основных взглядов и принципов международной левой оппозиции (большевиков-ленинцев) началась не со вчерашнего дня. Можно сказать без преувеличения: за эти три года не было почти ни одного серьезного испанского или международного вопроса, по которому руководящие испанские товарищи заняли бы правильную позицию. Ошибки, разумеется, всегда возможны, а в молодой организации - неизбежны. Но надо, чтобы организация и прежде всего ее вожди учились на собственных ошибках: тогда можно идти вперед. Несчастье состоит в том, что товарищи, составляющие нынешний ЦК испанской оппозиции, не допускают организацию до обсуждения спорных вопросов, подменяя каждый раз принципиальные разногласия личными выпадами, мелкими и ничтожными обвинениями. Борьба между группой тов. Нина и тов. Лакруа имеет, разумеется, свое значение; но в сто раз важнее та борьба, которую группа товарищей Нина, Ферзена62 и др. ведет против интернациональной левой оппозиции в целом, нарушая на каждом шагу самые основные принципы марксизма. При всякой фракционной борьбе бывают личные конфликты и взаимные обвинения: это неизбежно. Никуда, однако, не годится тот революционер, который определяет свою позицию в зависимости от чисто личных эпизодов, обвинений, симпатий и антипатий. Такой метод типичен для мелкобуржуаных радикалов, неспособных подняться на уровень марксистских принципов. Мелкобуржуазная склока отравляла до сих пор верхушку испанской оппозиции, мешала ей правильно ориентироваться и парализовала развитие всей организации, несмотря на исключительно благоприятные объективные условия. Если рядовые члены испанской организации, действительные большевики-ленинцы, хотят вырваться из тупика, они должны смахнуть мусор личных дрязг и рассмотреть политические разногласия по существу. Надо изучить всю историю этих разногласий. Но прежде всего надо поставить в центре обсуждения беспринципный документ ЦК от 5 апреля 1933 года. Надо, чтобы каждый испанский оппозиционер понял, что причина непрерывных конфликтов между Барселоной, с одной стороны, Парижем, Брюсселем, Берлином, Веной, Нью-Йорком и пр. и пр., с другой стороны, коренится в том, что барселонский ЦК занимает антимарксистскую позицию и упорно не хочет с нее сойти. Я обращаюсь с этим письмом ко всем членам испанской секции, так как трехлетние попытки мои добиться взаимного понимания с руководящими испанскими товарищами ни к чему до сих пор не приводили. С коммунистическим приветом Г. Гуров 24 апреля 1933 г. Левая оппозиция и САП Дорогой друг! Я получил ваше письмо от 20 апреля, где вы сообщаете о ваших переговорах с руководящими товарищами из САП. Ваше сообщение очень хорошо дополняет резолюцию последней конференции САП в той ее части, где речь идет об отношении к нам. До 5 марта вожди САП упрекали нас в том, что мы все еще надеемся на возрождение КПГ. Сейчас это разногласие снято ходом развития. Мы считаем сталинский аппарат в Германии обреченным на гибель и призываем собирать кадры для новой партии. В области взаимоотношений между нами и САП вопрос должен был бы, таким образом, свестись к тому, какова будет программа этой новой партии, ее политика, ее режим. Дело идет, конечно, не об общих абстрактных формулах, а о закрелпении на бумаге того опыта, который прошел перед нами за последние годы и в котором обе организации, левая оппозиция и САП, принимали участие. Основные выводы этого опыта мы телеграфным языком закрепили на нашей предконференции в феврале этого года63. (Сейчас мы должны внести к этим тезисам поправку в вопросе об нашем отношении к КПГ). Со стороны вождей САП мы должны были бы ждать поправок, дополнений или контрпредложений программного характера. На самом деле мы слышим с их стороны совершенно другой довод. Признаться, я испытываю некоторые затруднения, касаясь этого пункта, так как речь идет обо мне лично. Но задачи революционной политики стоят над личными соображениями. Надо брать доводы в том виде, в каком они предъявлены возможными союзниками или возможными противниками. Левая оппозиция, по словам вождей САП, слишком связана с "личностью Т[роцкого]", слишком зависит от него и пр. Немецкая секция ничего будто бы не предпринимала без указаний Т[роцкого] и т. д. Концентрация революционной организации вокруг одного лица представляет большие опасности и пр. Прежде всего я хотел бы внести поправку в картину отношений внутри левой оппозиции. Не буду говорить о прошлом, когда немецкая секция переживала серьезные разногласия и острые внутренние кризисы, по отношению к которым мне лично приходилось в лучшем случае играть роль советника со стороны. Сейчас в порядке дня стоит вопрос о новой партии в Германии. Левая оппозиция является единственной организацией, которая открыто, на глазах у всех, обсуждает этот вопрос. Большинство правления немецкой секции расходится в этом вопросе с Интернациональным Секретариатом и со мной и энергично ведет свою кампанию, обвиняя меня и в "софизмах", и в "дипломатии", и во всяких других грехах, как полагается в боевой дискуссии. Я твердо надеюсь, что обсуждение закончится выработкой единой точки зрения. Но, во всяком случае, ни в САП, ни в КПГО64 не полемизируют сейчас столь открыто и решительно против Вальхера, Фрелиха или Брандлера-Тальгеймера, как в нашей немецкой секции полемизируют против меня и И[нтернационального] С[екретариата]. Может быть, это исключение? Так думать может лишь тот, кто не знает внутренней жизни всех наших секций. Поистине, мы не можем пожаловаться ни на отсутствие внутренней идейной борьбы, ни на избыток уважения к "авторитетам". Объясняется это, по-моему, тем, что мы строже других организаций относимся к программным вопросам и к учету международного стратегического опыта; отсюда вытекает и более критическое, более придирчивое отношение друг к другу. Я вовсе не хочу идеализировать левую оппозицию, как она есть. Главный порок нашей организации в том, что она слаба. Слабость организации, недостаточная ее связь с массами создают условия, при которых возможно, даже неизбежно чрезмерное влияние отдельных лиц. Но здесь лекарство одно: строить более сильную, более массовую организацию. Если исходные позиции и методы левой оппозиции в основном правильны, то создание такой организации обеспечено или, по крайней мере, вполне достижимо. Мы возвращаемся, следовательно, все к тем же программным, стратегическим, тактическим и организационным вопросам. Чего собственно опасаются товарищи из САП: влияния определенного лица или влияния определенных идей, с которыми это лицо связано? На этот счет все еще нет необходимой ясности. В резолюции конференции САП говорится о том, что САП сходится "во многих вопросах" с левой оппозицией и с КПГО. Прежде всего бросается в глаза неопределенная формула: "во многих вопросах". Это не по-марксистски. Резолюция организации, ответственной перед передовыми рабочими, обязана ясно и точно сказать, в каких вопросах она сходится с другими организациями, в каких расходится. Без ясности и точности в области идей нет революционной политики. Дело осложняется тем, что резолюция говорит одновременно о солидарности с нами, большевиками-ленинцами, и с брандлерианцами. Это чрезвычайно снижает ценность заявления о солидарности, ибо нас от брандлерианцев отделяют непримиримые разногласия. За последние год-два ключ к международному положению находился в Германии. В рамках вопросов тактики (не стратегии) могло иногда казаться, что между нами и брандлерианцами разногласия не велики. Пролетарский авангард Германии выронил, однако, ключ из своих рук. На очереди сейчас стоит Австрия. Но проблема Австрии имеет все же эпизодический характер. Главный ключ к позициям международного пролетариата находится сейчас в СССР. Нашу оценку политики бюрократического централизма и порождаемых ею величайших опасностей товарищи из САП знают. Согласны они с нами? Если согласны хотя бы в основном, как могут они быть одновременно согласны с брандлерианцами, которые поддерживают сталинскую политику в СССР (практически это означает: во всем мире), и не раз объявляли нас "контрреволюционерами"? Получается такое впечатление, как если бы вожди САП, не высказываясь по существу самого большого и острого вопроса, хотели бы иметь слева от себя большевиков-ленинцев, справа от себя - брандлерианцев, чтобы, отталкиваясь от обоих флангов, сохранять свою самостоятельность (это не беда!) и свою... неопределенность (это очень плохо!). Такая тактика может казаться очень "ловкой". На самом деле, она была бы гибельной. Она означала бы продолжение политики Зейдевица в новой обстановке. Я говорю это отнюдь не с полемическими целями. Я, с своей стороны, готов все сделать, чтобы облегчить взаимное понимание и сближение с товарищами из САП. Но первым условием для этого является честное политическое объяснение. Вожди САП жалуются иногда на то, что левая оппозиция слишком "механически" ставит вопрос о политике центризма в Китае, об Англо-русском комитете, о курсе Коминтерна в Испании, о политике Сталина в СССР и пр. Дело не идет, однако, о каких-либо произвольных критериях с нашей стороны или о разрозненных символах веры. Дело идет об одном и том же вопросе: о политике правящей центристской фракции в разных странах и в разных условиях. Мы выделили наиболее крупные события последнего десятилетия, чтобы на их опыте ярче противопоставить политику марксизма политике центризма. В центре внимания мы ставим, конечно, живые политические факты и актуальные вопросы. Но для воспитания революционных кадров необходима преемственность политической мысли. От опыта с Гоминьданом, от кантонской авантюры65, от блока с британскими штрейкбрехерами66 и пр. и пр. ведет непрерывная линия центризма к немецкой катастрофе. В САП, как и в других организациях, имеются тысячи рабочих, которым эта связь не ясна, которые никогда не изучали и не продумывали политику Сталина в Китае, Болгарии или в Испании. Требовать от этих товарищей, чтобы они чисто формально признали правоту нашей позиции в перечисленных выше вопросах, было бы, разумеется, неразумно: нельзя одним ударом заменить длительную пропагандистскую работу. Но от вождей, которые берут на себя инициативу и ответственность формирования самостоятельной пролетарской партии, мы вправе требовать, чтобы они теперь же определили свое отношение к основным вопросам пролетарской стратегии, притом не в общей абстрактной форме, а на фактах живого опыта, через который прошло нынешнее поколение мирового пролетариата. Но и в отношении вождей мы не ставим вопроса механически. Мы говорим: "Прежде чем решать окончательно о нашем возможном сотрудничестве, - мы желали бы, чтобы оно было как можно более тесным, - необходимо выяснить, одинаково ли с вами мы смотрим на основные вопросы пролетарской стратегии. Вот наши взгляды, формулированные в огне борьбы в разных странах. Как вы смотрите на эти вопросы? Если вы еще не определили к ним своего отношения, попробуем обсуждать вместе, начиная с наиболее острых и неотложных политических задач". В такой постановке вопроса, смею думать, нет и тени сектанства. Для марксистов не может вообще быть иной постановки. К этому надо еще прибавить, что мы готовы, разумеется, к практическому сотрудничеству, отнюдь не дожидаясь окончательного разрешения всех спорных вопросов. Товарищи из САП считают целесообразным скорейший созыв конференции из всех наличных коммунистических организаций и групп, которые откликнутся на призыв. Если такая конференция будет созвана, левая оппозиция, как я думаю, примет в ней участие, чтобы изложить свою точку зрения; но ждать от такой конференции серьезных результатов для постановки коммунистической работы было бы неправильно. Если бы дело шло о помощи эмигрантам, о защите их интересов или о какой-либо отдельной политической кампании, конференция могла бы, может быть, во всех этих случаях иметь практическое значение. Но ведь дело идет о выработке основ революционной политики на длительный период. Такие вопросы никогда не разрешались резношерстными конференциями в порядке импровизации. Наоборот, политически неподготовленная, поспешно созванная конференция в атмосфере растерянности рисковала бы только увеличить идейный хаос и взаимное ожесточение разных групп. Центры руководства немецким революционным движением должны будут в ближайший период неизбежно осесть в эмиграции. Между тем, выброшенные за границу немецкие товарищи чувствуют себя еще, как на бивуаке. Даже те из них, которые теоретически понимают значение происшедшей катастрофы, психологически еще не приспособились к новой обстановке. И внутри Германии разные группы живут еще инерцией вчерашнего дня. Это относится и к САП, наиболее многочисленной, но наименее оформленной из всех оппозиционных коммунистических организаций. Левое крыло САП, несмотря на то, что вожди его не имели даже собственного органа, завоевало в партии большинство, вытеснив фракцию Зейдевица. Этот факт лучше всего показывает общую тенденцию развития САП, в которой мы с самого начала видели "живое течение". Но нельзя закрывать глаза на то, что САП в массе своей представляет и сейчас коммунистический полуфабрикат. Между тем обстановка резко изменилась: на очереди стоят не непосредственные боевые задачи, а длительная подготовительная работа, притом в условиях подполья. Чем неоформленнее организация в идейном отношении, тем меньшее сопротивление она способна оказать разрушающим факторам (разочарованию, усталости, репрессиям, агитации других групп и пр.). Только идеологически закаленные кадры смогут выдержать в ближайший период противодействие враждебных сил! Левая оппозиция, в этом не может быть ни малейшего сомнения, готова решительно все сделать, для того чтоб облегчить взаимное понимание с САП. Технические формы обсуждения спорных или неразрешенных вопросов найти не трудно: дискуссионный "Бюллетень", совместный теоретический журнал, ряд конференций в центре и на местах и пр. Я думаю, что эти вопросы нужно настойчиво ставить перед каждым членом САП. Л. Троцкий Принкипо 27 апреля 1933 г. Ответ австрийским левым социал-демократам Некоторые австрийские социал-демократы, находящиеся в оппозиции к своему правлению, сделали мне честь, обратившись ко мне за политическим советом или за ответами на некоторые определенные вопросы. Незачем говорить, что я с полной готовностью отвечаю на поставленные мне вопросы в тех границах, которые определеяются моей отдаленностью от поля непосредственных действий. 1. Среди левых социал-демократов Австрии, по-видимому, широко распространена та мысль, что дело уже окончательно потеряно. Такого рода априорная пессимистическая оценка теоретически неправильна и политически недопустима. Несомненно, что наболее благоприятный момент для борьбы упущен. Но можно сражаться и в менее благоприятных условиях и одержать все же победу. Пессимисты ссылаются на неблагоприятные настроения масс. Несомненно, сверху все сделано, для того чтобы обескуражить и деморализовать рабочих. Но настроение масс - переменчивая величина. Если внушительная левая фракция, способная к действию, своевременно поднимет свой голос, настроение масс может измениться. Конфликт между наци и правительством может создать благоприятную обстановку для вмешательства рабочих. Революционер не смеет объявлять позицию потерянной, когда она еще не находится в руках врага. 2. Социал-демократическое руководство, верное своей традиции, окончательно капитулировало перед Дольфусом67, т. е. перед фашизмом. Резкий поворот в настроении рабочих масс могла бы вызвать только социал-демократическая оппозиция. Но для этого она должна с самого начала оказаться на высоте своей исторической задачи. Возможно ли это? Гадать об этом бесполезно. Тут решает действие. 3. "Вы, вероятно, потребуете, - пишет мне один из корреспондентов, - чтобы мы примкнули к вашей организации". Нет, вопрос политически сегодня совсем не стоит так. Организация левой оппозиции (большевики-ленинцы) стоит на почве определенной интернациональной программы, проверенной в ряде стран на больших исторических событиях (СССР, Китай, Великобритания, Испания, Германия и пр.). Мы, разумеется, будем очень рады, если дальнейшая эволюция социал-демократической оппозиции приведет ее к тесному сближению с нами. С своей стороны, мы готовы сделать все, чтобы путем товарищеского обмена мнений, взаимной критики и пр. облегчить и ускорить такое сближение. Но здесь дело идет о сравнительно длительной перспективе. При оценке ближайших, неотложных задач австрийской с[оциал]-д[емократической] оппозиции, надо исходить прежде всего из сегодняшнего положения в Австрии и в австрийской социал-демократии. 4. С[оциал]-д[емократическая] оппозиция в том случае сможет вызвать поворот в настроении рабочих, если сразу покажет, что не думает ограничиться словесной критикой и не собирается капитулировать перед фашизмом. Другими словами, надо порвать с оппозиционной традицией Макса Адлера68, который своей импотентной "левой" критикой только поддерживал и укреплял Отто Бауэра и К°. Нужна оппозиция, которая ставит себе задачей непосредственную мобилизацию масс для революционных действий и которая в разрешении этой задачи не собирается останавливаться перед соображениями дисциплины, устава и единства партии. 5. Оппозиция ставит себе задачей "спасти партию". Что под этим понимается: традиция австро-марксизма69, его политический курс, его бюрократический аппарат? Но со всем этим надо, наоборот, покончить как можно скорее и как можно радикальнее. Спасти социал-демократическую массу от политического разложения, упадка, гниения невозможно без объявления непрмиримой войны Бауэру и К°. Эта война неизбежно должна привести к расколу. Задача лишь в том, чтобы раскол произошел по линии, наиболее выгодной для пролетарской революции. 6. Значит ли это, что оппозиция должна немедленно выступить из партии и образовать новую партию? Нет, я этого не думаю. Сегодня, когда оппозиция еще почти не заявила себя перед рабочими массами, ее разрыв с официальной организацией только облегчил бы задачу Бауэра и К°. Первым шагом и здесь должно быть: сказать то, что есть. 7. Под этим углом зрения присланный мне проект декларации с[оциал]-д[емократической] оппозиции кажется мне совершенно недостаточным. Этот документ критикует партийное правление, вместо того чтобы перед лицом партийных масс объявить ему непримиримую борьбу. Надо произнести слово "измена". Пусть не говорят, что этим словом много злоупотребляли. Австрийские рабочие в новой обстановке по-новому воспримут это слово, особенно, если оно будет произнесено левыми социал-демократами. Надо заявить, что Бауэр, Даннеберг70, Зейц71 и К° (их всех надо назвать по имени) предали австрийский пролетариат, как Вельс и К° предали пролетариат Германии. Только такое категорическое и бесповоротное заявление объяснит рабочим самостоятельное выступление оппозиции и вместе с тем внушит им доверие к серьезности ее намерений. 3. Основные политические формулировки декларации не ясны, компромиссны и потому рискуют вызвать в рядах рабочих замешательство: а) декларация требует замены буржуазной республики рабочей демократией. Что такое "рабочая демократия"? Можно бороться либо за возрождение буржуазной демократии, либо за установление пролетарской диктатуры. Лозунг "рабочая демократия" есть загадка, недопустимая в революционной политике; б) декларация ничего не говорит о том, что, каков бы ни был политический лозунг (демократия или диктатура), осуществить его в нынешних условиях можно только при помощи вооруженной силы рабочих; в) декларация не выдвигает лозунга рабочих и солдатских Советов; между тем сломить саботаж официального аппарата с[оциал]-д[емократии] и профсоюзов могли бы только рабочие Советы; лозунг солдатских Советов прокладывал бы рабочим путь в армию. Обстановка может быстро измениться. Кое-что из сказанного выше может скоро устареть. Многие вопросы остаются не освещенными в этих беглых строках. Одно можно сказать с уверенностью: всякая половинчатость, всякая недоговоренность со стороны с[оциал]-д[емократической] оппозиции неизбежно послужат на пользу партийному правлению, капитулянтскому реформизму, а следовательно, и фашизму. Л.Троцкий Принкипо 3 мая 1933 г. [Письмо в редакцию "Бюллетеня оппозиции"]72 3 мая 1933 г. При сем препровождается несколько копий секретного письма в Политбюро73. Так как законный срок прошел, то письмо перестает быть секретным, хотя и не предназначено для опубликования. Лучше рассылать его "избранным", в том числе и дипломатам (не забыть Коллонтай, Овсеенко и пр.). Я считаю возможным предоставить инстранным товарищам цитировать это письмо на собраниях, если им это понадобится. Использованное в таком виде, оно произведет больше впечатления, чем в печатном виде. Думаю также, что это письмо может служить некоторым инструментом издательсва "Бюллетеня"... [Л.Д.Троцкий] [Письмо А.Конниковой74] 6 мая 1933 г. Дорогая товарищ Конникова! Я получил ваше письмо и две статьи т. Ванцлера75. Я откладывал вам ответ, надеясь вскоре ознакомиться со статьями. Тем временем пришла третья статья, и я опасаюсь, что дело опять затянется. Я прошу вас принять во внимание, что я получаю сейчас очень большое количество рукописей из разных стран и у меня по необходимости образуется известного рода "очередь". Задержка ответа вызывается, таким образом, не неаккуратностью или невнимательностью, а объективными условиями. За переводы моих статей на хороший английский язык прошу передать т. Ванцлеру мою искреннюю благодарность. Вы пишете, что надеетесь повидаться со мной. Незачем говорить, насколько я был бы этому рад. В Америку мне, пожалуй, попасть не удастся, так как новая администрация не спешит с визой. Но может быть, вам удастся при поездке в Европу побывать в Константинополе? Дела Лиги очень беспокоят меня. Принципиальных разногласий, которые оправдывали бы нынешнюю остроту борьбы, нам отсюда не видно. Тем необходимее, на мой взгляд, чтобы товарищи, не участвующие непосредственно в острой борьбе, сделали все для ее смягчения. На помощь им придет расширение влияния Лиги, привлечение свежих элементов и пр. Если не ошибаюсь, вы мне писали некогда о том, что Бородин уже в 1903 году примкнул к большевикам. Я ждал какого-либо повода, чтобы исправить ошибку, заимствованную мною из официального советского справочника. Такой повод найдется. Крепко жму вашу руку и желаю всего хорошего. [Л.Д.Троцкий] [Письмо Л.Франкелю76] 8 мая 1933 г. Отвечаю на ваше письмо от 2 мая. Я очень рад, что мы сходимся в вопросе о немецкой газете77. Это очень важный вопрос. Мы можем и должны поставить газету на высоту. Обстоятельства таковы, что мы должны поставить себе целью превратить ее в еженедельную газету. Разумеется, прредварительно газета должна быть обеспечена в финансовом смысле путем правильной постановки распространения. Мне не ясно, зачем вы предлагаете изменить формат газеты. Условиями нынешнего транспорта это совсем не вызывается. "Искра" выходила примерно в таком формате, как "Наше слово": портативность зависит от характера бумаги, а не от формата. То обстоятельство что немецкое Правление высказалось пока что против новой партии - беда небольшая: события будут работать за нас, а мы поможем событиям критикой. Гораздо хуже, что Э.78 и др[угие] ожесточились против Секретариата и вообще против заграницы. Нужно во что бы то ни стало рассеять накописвшиеся недоразумения. Секретариат должен, на мой взгляд, проявить здесь величайшую уступчивость и полную свободу от личной амбиции. Этот опыт показывает, к слову сказать, какая нужна осторожность при самой постановке острых вопросов: часто весь дальнейший характер дискуссии зависит от того, как вопрос поставлен с самого начала. Все недоразумения Э. ему надо спокойно и по-товарищески объяснить, приняв во внимание ту исключительно нервную обстановку, в которой ему приходится работать. Ваше сообщение о лозунгах сталинцев79 (всеобщая стачка с перспективой вооруженного восстания) крайне важно. Эти господа опять поют на похоронах свадебные песни. Для кантонского предприятия80 у них не хватит сил. Но для софийского81, может быть, и хватит. Попытка, во всяком случае, не исключена. Пожалуй, придется написать об этом. Рудольф82 втянулся уже полностью в работу. Он недурно переводит с русского. Пока еще, правда, медленно, но будет совершенствоваться с каждой новой неделей. Параллельно с этим Ван83 совершенстсвуется в переводах с русского на французский. В обоих этих направлениях мы будем оказывать все большее содействие отсюда Секретариату. Не знаете ли вы, почему не выходит второй том моей "Истории"? Что касается копенгагенского конгресса84, то никаких грандиозных расходов не нужно. Крайне важно было бы выяснить, есть ли у нас что-нибудь в Копенгагене и организовать передачу мандатов. Необхолдимо было бы развернуть серьезную кампанию по поводу Чен Дусю. Об этом должен подробно написать Пьер85. Я считаю также, что наша печать должна была бы уделить внимание процессу Снивлита86. Надо поддердживать с ними дружественные отношения, пока этому нет каких-либо политических препятствий непосредственного характера. Не знаете ли вы, где Урбанс? Прибыли ли в Париж Маслов и Рут Фишер? [Л.Д.Троцкий] Селин87 и Пуанкаре Louis-Ferdinand Celine: "Voyage au bout de la nuit". Paris. Denoel et Steele.88 Луи-Фердинанд Селин вошел в большую литературу, как другие входят в свой дом. Зрелый человек, с огромным запасом наблюдений врача и художника, с суверенным безразличием к академизму, с исключительным чувством интонаций жизни и языка, Селин написал книгу, которая останется независимо то того, напишет ли он другие и будут ли они на высоте первой. "Путешествие вглубь ночи" - роман пессимизма, книга, продиктованная скорее ужасом перед жизнью и усталостью от нее, чем возмущением. Активное возмущение связано с надеждой. В книге Селина надежды нет. Парижский студент из семьи маленьких людей, резонер, антипатриот, полуанархист - такими типами кишат кафе Латинского квартала89 - при первом звуке военной трубы записывается неожиданно для себя самого добровольцем в армию, попадает на фронт и в механизированной бойне начинает завидовать лошадям, которые гибнут, как и люди, но без фальшивых фраз; после ранения и медали проходит через госпитали, где преуспевающие врачи уговаривают его поскорее вернуться "на пламенное кладбище сражений"; увольняется как больной из армии; уезжает в африканскую колонию и изнывает от человеческой низости, жары и тропической малярии; попадает украдкой в Америку, работает у Форда; находит нежную подругу в проститутке (подлинные нежные страницы книги!); возвращается во Францию, становится врачом для бедных и, душевно раненый, бродит в жизненной ночи среди больных и здоровых, одинаково жалких, порочных и несчастных. Селин совсем не ставит себе целью обличение социальных условий Франции. Правда, он не щадит попутно ни священников, ни генералов, ни министров, ни президента республики. Но ткань повествования стелется все время значительно ниже уровня правящих классов, в среде маленьких людей, чиновников, студентов, торговцев, ремесленников, консьержек и к тому же дважды переносится за пределы Франции. Нынешний социальный строй так же плох, как и всякий другой, прошлый или будущий. Селин вообще не доволен людьми и их делами. Роман задуман и выполнен как панорама жизненной бессмыслицы, ее жестокостей, коллизий, лжи, без выхода и просвета. Унтер-офицер, терзающий солдат прежде чем погибнуть вместе с ними; американская рантьерша, проветривающая свою пустоту по европейским отелям; французские колониальные чиновники, отупевшие от жадности и неудач; Нью-Йорк с его автоматическим безучастием к человечеству без чека, с технически совершенным высасыванием мозга из людских костей; снова Париж; мелочный и завистливый мирок ученых; долгое и покорное умирание семилетнего мальчика; истязания девочки; маленькие добродетельные рантье, из экономии убивающие мать; священник в Париже и священник в глубине Африки, одинаково готовые продать человека за несколько сот франков: один в союзе с цивилизованными рантье, другой в союзе с каннибалами... Из главы в главу, из страницы в страницу осколки жизни складываются в грязную, кровавую, кошмарную бессмыслицу. Пассивное воспитание с обнаженными нервами, без воли, устремлений к будущему - психологическая основа отчаяния, искреннего в конвульсиях своего цинизма. Селин-моралист по пятам художника развенчивает шаг за шагом все, что привыкло пользоваться высоким призванием - социальные ценности, начиная с партиотизма, и личные связи, кончая любовью. Отечество в опасности? "Потеря не велика, когда горит дом владельца... Платить все равно придется..." Исторические критерии ему не нужны. Война Дантона90 не выше войны Пуанкаре. Там и здесь за "патриотическую функцию" расплачивались кровью. Любовь отравлена корыстью и тщестлавием. Все виды идеализма - лишь "мелкие инстинкты, облеченные в слова". Даже образ матери не находит пощады. При встрече с раненым сыном она "плакала, как сука, которой вернули ее детеныша. Она была ниже суки, потому что верила в те слова, которые ей говорили, чтобы отнять у нее сына". Стиль Селина подчинен его ощущению мира. В этом, будто бы небрежном, неправильном, страстном в своей сжатости языке живет, бьется и трепещет действительное богатство французской культуры, весь опыт чувств и мыслей великой нации, в его живом содержании, в его тончайших оттенках. И в то же время Селин пишет так, как если бы он первый наткнулся на человеческое слово. Художник перетряхнул заново словарь французской литературы. Как мякина отлетели заношенные обороты. Зато слова, изгнанные из обихода академической эстетикой или моралью, оказались незаменимы, чтобы выразить жизнь в ее грубости и подлости. Эротические термины служат Селину лишь для развенчания эротики. Он ими оперирует так же, как и названиями других физиологических отправлений, которые не пользуются признанием искусства. На первой же странице романа читатель неожиданно встречает имя Пуанкаре: президент республики, как сообщает свежий номер "Temps", отправился утром открывать выставку маленьких собак. Эта деталь не выдумана. Последний дошедший до Принкипо номер "Temps" приносит справку: "Г[осподин] Альбер Лебрен91, президент республики, в сопровождении полковника Рюпье из своего военного штаба, посетил сегодня утром собачью выставку". Такова, очевидно, одна из функций президента республики, и мы не видим основания против нее возражать. Но злая газетная справка явно служит не для возвеличивания главы государства. Френологам92 трудно было бы вообще открыть у нового писателя шишку почтительности. Между тем бывший президент Пуанкаре, самый прозаичный, сухой и черствый из всех деятелей Республики, является самой авторитетной ее политической фигурой. Со времени болезни он стал иконой. Не только правые, но и радикалы не считают возможным назвать его имя без нескольких слов патетического признания. Пуанкаре есть, бесспорно, наиболее чистая культура буржуа, как французская нация - наиболее буржуазная из всех наций, пропитанная сознанием своей буржуазности, гордящаяся ею, как источником своей провиденциальной роли по отношению к остальному человечеству. Прикрытое изысканными формами, национальное высокомерие французской буржуазии представляет кристаллизованное отложение веков. Прошлое, когда у предков была большая историческая миссия, оставило потомкам богатый гардероб, который служит прикрытием самого упорного консерватизма. Вся политическая и культурная жизнь Франции разыгрывается в костюмах прошлого. Как в странах замкнутой валюты, фиктивные ценности имеют во французской жизни принудительный оборот. Формулы освободительного миссионизма, давно оторвавшиеся от паритета действительности, сохраняют высокий принудительный курс. Условности как бы материализовались, приобрели самостоятельную реальность. Румяна и белила на лице можно еще счесть фальшью; но маска перестает быть подделкой: это просто орудие техники. Она существует отдельно от тела и подчиняет себе его жесты и интонации. Пуанкаре - почти социальный символ. Его высшая репрезентативность образует его личность. Другой у него нет. Как в юношеских стихах этого человека - у него была юность, так и в его старческих мемуарах нет ни одной индивидуальной ноты. Интересы буржуазии - его подлинный нравственный оплот, источник его холодного пафоса. Условные ценности французской политики вошли к нему в плоть и в кровь. "Я буржуа, и ничто буржуазное мне не чуждо". Политическая маска слилась с лицом. Лицемерие, приняв абсолютный характер, стало своего рада искренностью. Французское правительство настолько миролюбиво, по утверждению Пуанкаре, что неспособно даже предполагать задних мыслей у противника. "Прекрасная доверчивость народа, который всегда наделяет своими добродетелями других". Это уже не лицемерие, не субъективная фальшь, а обязательный элемент ритуала, как заверение в преданности под вероломным письмом. Немецкий писатель Эмиль Людвиг93 в эпоху Рурской оккупации94 спрашивал Пуанкаре: "Думаете ли вы, что мы не желаем или не можем платить?" Пуанкаре отвечал: "Никто добровольно не платит". В июне 1931 года Брюнинг по телеграфу просил у Пуанкаре содействия и получил в ответ: "Умейте страдать". Неподкупный нотариус буржуазии не знает милосердия. Но как личный эгоизм, переходя за известную черту, начинает пожирать себя, так и эгоизм консервативного класса. Пуанкаре хотел распять Германию, чтобы раз навсегда избавить Францию от тревоги. Между тем шовинистические испарения Версальского мира, преступно мягкого в глазах Пуанкаре, сгустились в Германии в зловещий образ Гитлера. Без оккупации Рура наци не пришли бы так легко к власти. А Гитлер у власти открывает перспективу новых войн. Национальная французская идеология построена на культуре ясности, т. е. логики. Но это не окрыленная смелостью логика XVIII века, которая ниспровергла целый мир, а скупая, осторожная, готовая на все компромиссы логика Третьей республики95. С тем снисходительным чувством превосходства, с каким старый мастер разъясняет приемы своего мастерства, Пуанкаре говорит в своих мемуарах об "этих трудных операциях ума: выборе, классификации, координации". Операции, бесспорно, не легкие. Но сам Пуанкаре производит их не в трехмерном пространстве исторического процесса, а в двухмерной плоскости документов. Истина для него лишь продукт судопроизводства, "разумного" истолкования договоров и законов. Консервативный рационализм правящей Франции относится к Декарту96 примерно так же, как средневековая схоластика - к Аристотелю. Прославленное "чувство меры" стало чувством малой меры. Оно придает мысли мозаический уклон. С какой любовной тщательностью Пуанкаре описывает самые ничтожные эпизоды правительственного ремесла! Полученный от датского короля орден белого слона97 он копирует, как драгоценную миниатюру: размеры, форма, узор и окраска нелепой побрякушки - ничто не упущено в его мемуарах. С добросовестностью самого лучшего полицейского протокола Пуанкаре изображает свое посещение конских скачек совместно с королевской великобританской четой: публика, "повернувшись к трибуне, забывает ставки, пренебрегает лошадьми и настойчиво лорнирует нас". Пренебрежение скаковыми лошадьми ради короля и президента должно характеризовать напряженность партиотизма! Литературный стиль Пуанкаре мертв, как гробница старейшего из фараонов. Слова служат ему лишь для определения размера репараций, либо для риторических украшений. Свое пребывание в Елисейском дворце98 он сравнивает с заточением Сильвио Пеллико99 в тюрьмах австрийской монархии! "В этих салонах позолоченной банальности ничто не говорит моему воображению". Но позолоченная банальность есть официальный стиль Третьей республики. А воображение Пуанкаре - сублимация этого стиля. Его речи и статьи похожи на каркас из колючей проволоки, украшенной бумажными цветами и золотыми блестками. Перед лицом надвигающейся войны Пуанкаре совершил морской путь между Петербургом и Францией; он не упускает случая вставить в тревожную хронику путешествия олеографический пейзаж: "Бледное почти пустынное море, безразличное к людским конфликтам". Совершенно так же, слово в слово, он писал на выпускном экзамене в лицее! Когда Пуанкаре говорит о своих партиотических заботах, он перечисляет попутно все роды цветов, которые украшали его дачное уединение: между шифрованной телеграммой и беседой по телефону - добросовестный каталог цветочного магазина! В самые критические моменты на сцене появляется еще сиамская кошка как символ семейной интимности. Невозможно без удушья читать этот автобиографический протокол, без живого образа, без человеческого чувства, но зато с "безразличным" морем, платанами, вязами, гиацинтами, голубями и неотвязным запахом сиамской кошки. Есть две сферы жизни, одна явная и официальная, выдаваемая за всю жизнь; другая скрытая и самая важная. Это раздвоение проходит через личные отношения, как и через общественные: через семью, школу, судебный зал, парламент, дипломатию. Оно заложено в условиях противоречивого развития человеческого общества и свойственно всем цивилизованным странам и народам. Но формы раздвоения, ширмы и маски ярко окрашены в национальные цвета. В англо-саксонских странах важным элементом в систему нравственной двойственности входит религия. Этого важного ресурса официальная Франция лишила себя. В то время как британское масонство100 не способно понять вселенну