который способен вообразить подобное преступление... Ему теперь 28 лет. На столе матери лежит всегда его книга, посвященная двигателям. У нас произошло то, что часто бывает в политических семьях: старший сын шел с отцом, а младший, из оппозиции к старшему, отошел от политики. В отроческие годы он был выдающимся спортсменом, затем стал математиком и инженером, преподавателем Технологического института. Арест Сергея есть ответ на мои политические разоблачения. Это личная месть вполне в духе Сталина. Югославский революционер Цилига, которому после пяти лет заключения в тюрьмах Сталина удалось, как иностранцу, вырваться на волю, рассказывает, как еще в 1930 г. (за 4 года до убийства Кирова) ГПУ хотело заставить моряка взять на себя вину в подготовке покушения на Сталина. Каждый день его подвергали нравственным пыткам. Когда моряк стал сходить с ума, его оставили в покое. Что они сделают с Сергеем? Его будут подвергать нравственной пытке с целью исторгнуть признание в чудовищном и немыслимом преступлении. Такое признание им нужно против меня. Они могут довести Сергея до безумия. Они могут расстрелять его. Сталин уже убил косвенно двух моих дочерей. Он подвергает страшной травле моего старшего сына и моих зятьев. Он может убить младшего сына, как он убьет еще десятки, сотни людей, только чтобы набросить тень на меня и помешать мне говорить правду о преступлениях, которые душат ныне СССР. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 27 января 1937 г. Важное заявление Троцкого Сегодня утром т. Троцкий заявил журналистам, что в 19 часов по мексиканскому времени он сделает исключительно важное и в то же время очень простое и конкретное предложение московскому суду, которое позволит и суду, и общественному мнению всего мира в течение 48 часов проверить надежность показаний обвиняемых и добросовестность обвинительного акта, как и процесса в целом271. Троцкий заранее просит мировую печать уделить этому предложению необходимое внимание и место. Для газет вечерних или дневных передавали это сообщение заранее, чтобы вызвать внимание272. 27 января 1937 г. Мое конкретное предложение московскому суду Все обвинение построено исключительно на признаниях обвиняемых; ни одной улики в распоряжении суда нет. Вопрос заключается, следовательно, в том, правдивы ли признания обвиняемых или же они являются результатом вынужденного соглашения обвиняемых и обвинителей. От разрешения этой основной загадки зависит судьба всего процесса и мировая репутация московского правосудия, с одной стороны, того течения, к которому я принадлежу, с другой. Нет и не может быть слишком больших усилий, чтобы вскрыть правду. Достижимо ли это? Вполне достижимо и притом без больших затруднений. Вопрос стоит так: отвечают ли субъективные показания объективным фактам или являются продуктом злонамеренной конструкции вне времени и пространства? Я предлагаю немедленно, пока суд не закончился, выделить наиболее яркое и важное признание и подвергнуть его немедленно фактической проверке. На это понадобится вряд ли более 48 часов. Дело идет о показаниях Пятакова. Он сообщил, будто посетил меня в Норвегии в декабре 1935 г. для конспиративных переговоров. Пятаков прилетел будто бы из Берлина в Осло на самолете. Огромное значение этого показания очевидно. Я не раз заявил и заявляю снова, что Пятаков, как и Радек, были за последние 9 лет не моими друзьями, а моими злейшими и вероломными врагами и что о переговорах и свиданиях между нами не могло быть и речи. Если будет доказано, что Пятаков действительно посетил меня, моя позиция окажется безнадежно скомпрометированной. Наоборот, если я докажу, что рассказ о посещении ложен с начала до конца, то скомпрометированною окажется система "добровольных признаний". Если даже допустить, что московский суд выше подозрений, то под подозрением остается подсудимый Пятаков. Его показания необходимо проверить. Это нетрудно. Немедленно, пока Пятаков не расстрелян, надо предъявить ему ряд следующих точных вопросов. 1. В какой именно день Пятаков приехал из Москвы в Берлин? (Декабрь 1935 г.) С какой официальной целью? Пятаков - слишком крупная фигура, чтобы совершать поездки незаметно для советских властей. День его отъезда известен в его комиссариате. Об его приезде не могла не писать германская печать. 2. Явился ли Пятаков в берлинское полпредство? С кем виделся? 3. Когда и как он вылетел из Берлина в Осло? Если в Берлин он мог приехать открыто, то из Берлина он должен был выехать тайно (нельзя же допустить, что само советское правительство посылало Пятакова для заговора с Троцким). 4. По какому паспорту вылетел Пятаков из Берлина? Как достал фальшивый паспорт? Получил ли он норвежскую визу? 5. Если допустить на минуту, что Пятаков совершил путь из Берлина в Осло легально, то о его прибытии писала бы, несомненно, вся норвежская печать. Каким норвежским властям он нанес в этом случае официальные визиты? 6. Если Пятаков прибыл в Осло нелегально, то как удалось ему скрыться от советских учреждений в Берлине и Осло? (Всякий советский сановник за границей остается в постоянной телеграфной и телефонной связи с представительствами СССР). Как он объяснил свое исчезновение после возвращения? 7. В каком часу прибыл Пятаков в Осло? Ночевал ли в городе? В каком отеле? (Надеемся, что не в отеле "Бристоль"). Известная норвежская газета "Афтенпостен"273 утверждает, что в период, указанный Пятаковым, ни один иностранный самолет не прибыл в Осло. Это, должно быть, правда! 8. Предупредил ли он меня о прибытии телеграммой? (Легко проверить на телеграфе в Осло и Хенефоссе). 9. Как Пятаков разыскал меня в деревне Вексал? Какими средствами передвижения пользовался? 10. Путь из Осло ко мне - минимум два часа; разговор длился, по словам Пятакова, 3 часа, обратный путь 2 часа. Декабрьские дни коротки. Пятаков неминуемо должен был переночевать в Норвегии, снова: где? В каком отеле? Как уехал из Осло: на поезде, пароходе, аэроплане? Куда? 11. Все мои посетители подтвердят, что пройти ко мне можно было только через посредство членов семьи наших хозяев Кнутсенов или моих секретарей, дежуривших перед моей комнатой. С кем именно встретился Пятаков? 12. Как уехал Пятаков вечером из Вексала на станцию Хенефосс: в автомобиле нашего хозяина Кнутсена или в такси, вызванном по телефону из Хонефосса? В обоих случаях отъезд, как и приезд, не мог обойтись без свидетелей. 13 Виделся ли Пятаков с моей женой? Была ли она в тот день дома? (Поездки жены в Осло к врачам легко проверить). К этому надо прибавить, что внешность Пятакова легко запоминается: высокий блондин рыжего оттенка, в очках, правильные черты, высокий лоб, худой (в 1927 г., когда я видел его в последний раз, он был очень худ). Не только юрист, но всякий мыслящий человек поймет решающую важность этих вопросов для проверки показаний Пятакова. Советское правительство имеет полную возможность воспользоваться услугами норвежской юстиции (оно обязано было сделать это до суда). Авторитетные норвежские политические деятели могут сейчас, не ожидая инициативы московского суда, создать специальную комиссию для расследования обстоятельств "приезда" Пятакова в Норвегию. Попутно эта комиссия может расследовать вопрос о незнакомом мне Шестове, который показал, будто получил для передачи от меня Пятакову письменные инструкции и провез их заделанными в подошву своего ботинка. Когда, как и при каких обстоятельствах посетил меня Шестов? Какой норвежский сапожник заделывал мои инструкции в подметку Шестова? Как Шестов разыскал сапожника-конспиратора? И пр. и пр. Согласятся ли председатель суда и прокурор задать Пятакову перечисленные выше вопросы? Их поведение в этом случае должно решить судьбу процесса в глазах мирового общественного мнения. Л.Троцкий Койоакан, 27 января 1937 г., 11 час. Мифическая поездка Пятакова Объяснения Москвы по поводу мифической поездки Пятакова в Осло предсавляют собой ряд жалких уверток. Организаторы процесса не подготовились к моим вопросам: они надеялись, что я буду в дни суда сидеть под замком. Рассмотрим вкратце данные Москвой наспех ответы: 1. Пятаков выехал в Берлин "около десятого декабря и во всяком случае в первой половине месяца". Уже эта поразительная неточность выдает нечистую совесть. Покидая Москву, Пятаков должен был особым приказом по Комиссариату сдать свои обязанности своему заместителю. На приказе должны быть отмечены не только число, но и час. Почему же Москва скрывает точную дату? 2. Пятаков прибыл в Берлин с "официальным поручением". Но тогда германские власти, как и советские представители в Берлине, должны знать точно день и час его прибытия. Этот факт не могла ни в каком случае замолчать немецкая пресса. Почему же Москва так застенчиво говорит о "первой половине декабря"? Почему? Потому что господа фальсификаторы боятся, что их кадендарь разойдется с моим календарем (мои поездки на отдых, дни болезни, мои посещения врачей в Осло и пр.) Мы требуем точных дат! 3. В Берлине Пятаков встретился с моим представителем в "Тиргартене". (Заметим в скобках: Владимир Ромм встретился с моим представителем в темной аллее под Парижем; Пятаков встретился с моим представителем в берлинском парке: после того, как ГПУ обожгло себе пальцы на копенгагенском отеле, оно отдает предпочтение уединенным аллеям). Чтобы подготовить такую встречу, я должен был заранее знать день прибытия Пятакова в Берлин, а мой уполномоченный должен был знать час появления Пятакова в темной аллее. Как предупредил меня Пятаков: телеграммой? Каков адрес и текст телеграммы? 4. Мой представитель вручил Пятакову немецкий паспорт. Прекрасно! Но на какое имя? Об этом решающем обстоятельстве Москва молчит. Многозначительное молчание! Нетрудно, однако, проверить список всех немцев, прибывших в Осло "в первой половине декабря". 5.С аэродрома Пятаков в автомобиле отправился на свидание со мной. Езда длилась только тридцать минут. Значит, свидание состоялось не у меня на квартире, в Вексале, куда надо было ехать около двух часов. Где же состоялось свидание? Мне адрес неизвестен. Но он должен быть известен шоферу, а, следовательно, и Пятакову. Об этом ни слова. Пусть ГПУ назовет адрес. 6. В Осло Пятаков приехал будто бы в 3 часа пополудни. Поездка в автомобиле длилась 30 минут. Разговор со мной, по одной версии, три часа, по другой - два часа. На аэроплане он ночью улететь не мог. Провести декабрьскую ночь в Норвегии на открытом воздухе вряд ли возможно. Где же Пятаков ночевал? Пусть назовет отель! 7. Московское сообщение ничего не говорит о том, как Пятакову удалось скрыться на значительный срок от заграничных советских учреждений. Такое исчезновение не удавалось еще ни одному советскому сановнику. (на этот счет существуют строжайшие правила!) Первые шаги расследования в Норвегии позволили депутату К.Кнутсену установить, что "в первой половине декабря" в Осло вообще не прилетал ни один иностранный самолет. Как быть с этим неприятным обстоятельством? Чрезвычайно опасаюсь, что ГПУ поторопится расстрелять Пятакова, чтобы предупредить дальнейшие неудобные вопросы и лишить возможности будущую международную следственную комиссию потребовать от Пятакова точных объяснений. Я выбрал показания Пятакова лишь как наиболее яркий и простой пример. Нетрудно будет показать, что остальные показания, особенно поскольку они касаются меня, построены на таких же жалких подлогах и увертках. Л.Троцкий Койоакан, 29 января 1037 г., 11 час. Как и почему советские граждане обвиняют себя в преступлениях, которые они не совершили? Самый простой и, на первый взгляд, наиболее убедительный для меня способ защиты против московских обвинений был бы такой: "Обвиняемые не троцкисты, а с 1928 г. заклятые враги троцкизма. Как известно всякому политически грамотному человеку, вот уже почти десять лет, как я не только не несу за Радека и Пятакова никакой ответственности, но, наоборот, множество раз бичевал их как изменников марксизма. Действительно ли эти беспринципные люди, разочаровавшись в надеждах и запутавшись в интригах, дошли до последней степени падения, - я знать не могу. Во всяком случае, мне совершенно ясно, что они хотят вымолить у Сталина помилование, скомпрометировав меня". В таком объяснении нет ни одного слова неправды. Называть подсудимых, моих заклятых врагов, "троцкистами" могут только невежды или адвокаты Сталина. Я давно уже не имею никаких сведений о личной жизни, деятельности и интригах этих людей. Они действительно хотели на процессе спасти себя посредством моей политической ликвидации. Все это верно. Но это только половина правды, а, следовательно, неправда. Несмотря на все сказанное, я знаю, я убежден, я не сомневаюсь, что главная часть обвиняемых, т. е. те старые большевики, которых я в течение многих лет знал в прошлом (Зиновьев, Каменев, Мрачковский, Пятаков, Радек, Муралов и т. д.), не совершили и не могли совершить ни одного из тех преступлений, в которых они каялись. Людям наивным или неосведомленным такое утверждение кажется непонятным, парадоксальным и, во всяком случае, лишним. "Зачем, - говорят они, - Троцкий осложняет свою собственную защиту защитой своих злейших врагов от них же самих? Разве это не донкихотство?" Нет, это не донкихотство. Чтоб положить конец московскому конвейеру подлога, нужно вскрыть политическую и психологическую механику "добровольных признаний". Некоторые юристы, как англичанин Притт274, как француз Розенмарк275, строят свою защиту Сталина и ГПУ именно на согласованности (на самом деле иллюзорной) признаний подсудимых. К чему, в самом деле, следствие, вещественные доказательства, свидетельские показания, если подсудимые сами, в одиночку или хором, требуют, чтобы им за их преступления прострелили шейные позвонки? Такого рода рассуждение в лучшем случае поверхностно. Вряд ли можно во всей истории найти такие политические процессы, где бы вся процедура опиралась на повальные признания всех подсудимых, которые действуют, как ревностные помощники прокурора. Если даже допустить на минуту, что эти старые опытные политики совершили ряд чудовищных и бессмысленных преступлений, их поведение все равно остается непонятным, чудовищным, фантастическим. Преступник может сознаться под давлением улик или свидетельских показаний. Но ни того, ни другого нет. Отсутствие улик есть такая же загадка, как и повальный характер признаний. Нам говорят о чудовищной комбинации преступлений, с разветвленной сетью преступных организаций, с целым рядом "центров", основным, параллельным и резервным. Эта грандиозная машина, в союзе с Гестапо и японским штабом, действует в течение ряда лет, располагая многими сотнями исполнителей в разных частях страны. За этот период произведены многие десятки тысяч обысков и арестов в среде оппозиции. Казалось бы, ГПУ, перлюстрирующее письма, подслушивающее телефонные разговоры, не связанное никакими правовыми ограничениями, должно было бы располагать до настоящего времени грандиозным музеем вещественных доказательств. Ничего подобного нет и в помине: ни одного письма, ни одного документа, не говоря уже о пулеметах, бомбах и адских машинах. Гг. Притты и Розенмарки даже не ставят перед собою вопроса о том, как объяснить эту тайну. На самом деле, у ГПУ есть, конечно, десятки тысяч оппозиционных документов и писем. Но они не подходят к замыслу. Они не отвечают теме. Они могут только разрушить впечатление от покаяний. Объективные факты не отвечают субъективным конструкциям276. Московские процессы порочны в самой своей основе, ибо под монотонными покаяниями невозможно обнаружить какую бы то ни было материальную основу. Но откуда все же берутся покаяния? Каким образом они вымогаются? История не начинается с процесса 16-и. Для того, кто внимательно следил за эволюцией сталинского режима, ложные самообвинения жертв ГПУ не являются загадкой. До августа 1936 г. Зиновьев и Каменев каялись публично не менее десяти раз, причем их покаяния располагаются в виде своего рода геометрической прогрессии. Все обвиняемые, имена которых мне известны, принадлежали ранее к оппозиции, затем испугались раскола или преследований и решили во что бы то ни стало вернуться в ряды партии. За бывшими вождями оппозиции шли по тому же пути тысячи и тысячи рядовых членов. Правящая клика требовала от них признать, что их программа ложна и, в частности, что политика Троцкого противна интересам пролетариата. Ни один из серьезных оппозиционеров не думал этого. Наоборот, все они были уверены в том, что развитие доказало правоту оппозиции. Тем не менее они подписали в конце 1927 года заявление, в котором ложно возводили на себя обвинение в "уклонах", "ошибках", несовершенных преступлениях против партии и возвеличивали новых вождей, к которым не питали уважения. В эмбриональной форме перед нами здесь уже заложены целиком будущие московские процессы. Первой капитуляцией дело, однако, не ограничилось. Наоборот, она, как уже сказано, открывала геометрическую прогрессию покаяний. Режим становился все более тоталитарным, борьба с оппозицией все более бешеной, обвинения против оппозиции - все более чудовищными. Политических дискуссий бюрократия допустить не могла, ибо дело шло о защите ее произвола и привилегий. Чтобы сажать оппозиционеров в тюрьмы, ссылать их и расстреливать, недостаточно было провозгласить, что у оппозиции ложная программа. Нужно было обвинить оппозицию в стремлении расколоть партию, разложить армию, низвергнуть советскую власть. Чтобы подкрепить эти обвинения перед народом, бюрократия вытягивала на свет божий вчерашних капитулянтов, одновременно в качестве свидетелей и обвиняемых. Кто из них отказывался подписать новые самообвинения, новые самооклеветания, тому отвечали: "Значит, ваше покаяние было неискренне!", после чего следовали снова тюрьма и ссылка. Так капитулянты превращались постепенно в профессиональных лжесвидетелей против оппозиции и против себя самих задолго до того, как дело дошло до судебных процессов. Во всех покаянных заявлениях неизменно фигурировало мое имя как "врага номер первый" советской бюрократии: без этого документ не имел силы. Сперва дело шло лишь о моих "социал-демократических" тенденциях; на следующем этапе требовалось заявление о том, что моя политика объективно ведет к контрреволюционным последствиям. Еще через несколько месяцев следовало утверждение, что я являюсь "объективно" агентом буржуазии, еще дальше, - что я состою де факто, если не де юре в союзе с буржуазией против СССР. Всякий из капитулянтов, который на новом этапе пытался сопротивляться, ссылаясь на свою работу и свое послушание, встречал один и тот же ответ: "Все ваши предшествующие заявления были неискренни, раз вы не хотите помочь партии (т. е. бюрократии) против Троцкого. Вы тайный враг партии". Так последовательные покаяния становились ядром на ногах у каждого капитулянта и тянули его на дно277. Время от времени злосчастных капитулянтов снова арестовывали или ссылали, по совершенно ничтожным или фиктивным поводам: задача состояла в том, чтобы разрушить нервную систему, убить личное достоинство, сломить волю. После каждой новой репрессии новую амнистию можно было получить только ценою нового, вдвойне унизительного самообвинения. Требовалось заявлять в печати: "Я признаю, что обманывал в прошлом партию, что держал себя в отношении советской власти нечестно, что был фактическим агентом буржуазии, но отныне я окончательно разрываю с троцкистскими ренегатами..." и т. д. Так совершалось шаг за шагом "воспитание" (точнее сказать: деморализация) десятков тысяч членов партии, а косвенно и всей партии обвиняемых, как и обвинителей, в течение 11 лет (1923-1934). За эти годы успел выработаться ритуал, согласно которому люди публично оплевывали себя якобы в интересах партии, а в сущности для того, чтобы отстоять свое местечко в рядах бюрократии. Правящей клике этот постыдный ритуал нужен был для того, чтобы в зародыше заглушить всякое движение критической мысли. Убийство Кирова (декабрь 1934 г.) придало процессу растления партийной совести новую, небывалую ранее остроту. В свое время я доказал в печати и берусь доказать перед любой беспристрастной комиссией, что покушение на Кирова готовилось с ведома Сталина агентами ГПУ для того, чтобы вовлечь в это дело оппозицию (метод полицейской "амальгамы") и затем раскрыть покушение накануне его осуществления. Выстрел Николаева278, у которого были, очевидно, свои мотивы, раздался, однако, раньше, чем амальгама была закончена. После ряда колебаний, противоречивых и лживых заявлений, бюрократии пришлось ограничиться полумерой, именно, "признанием" Зиновьева, Каменева и других в том, что на них лежит "моральная ответственность" за убийство Кирова. Это "добровольное" заявление было исторгнуто простым аргументом: "Если вы не поможете нам задушить оппозицию, возложив на нее хотя бы моральную ответственность за террористические акты, вы обнаружите тем свое фактическое сочувствие оппозиции и террору, и мы с вами поступим как с худшими врагами". Перед бывшими оппозиционерами на каждом новом этапе вставала одна и та же альтернатива: либо отказаться от всех прежних капитуляций и вступить в безнадежный конфликт с бюрократией, не имея ни программы, ни организации, ни личного авторитета; либо сделать еще шаг вниз, взвалить на себя и на других еще большие гнусности и возложить за все это ответственность на меня. Такова эта отвратительная прогрессия падений. Если установить ее приблизительный "коэффициент", то можно заранее предвидеть характер капитуляции на следующем этапе. Я не раз проводил эту операцию в печати. "Маленькая" оплошность ГПУ, за которую Киров поплатился головой, не остановила, разумеется, Сталина. Вокруг трупа Кирова он решил построить новый процесс, чтобы от моральной ответственности оппозиции перейти к фактической и юридической. Терроризированный Зиновьев шел на все, Каменев сопротивлялся. Тогда для Каменева устроили новый, специальный суд при закрытых дверях (июль 1935 г.), где его поставили лицом к лицу с призраком смерти. Каменев сдался. Отныне подготовка нового процесса велась в широком масштабе. Кандидатов в подсудимые было достаточно в тюрьмах Сталина. Тем, кто соглашался взять на себя вину в терроре и скомпрометировать себя, обещано было сохранение жизни, а через некоторое время и полное помилование. За пять дней до суда Сталин провел особый закон, дающий приговоренным к смерти за террор право апелляции: надо было поддержать надежду и у подсудимых до конца279. Зиновьев, Каменев и другие выпили чашу унижений до дна. После этого их обманули, поставив к стенке. Сталин предусмотрителен. Уже во время процесса 16-и ГПУ заставило Радека и Пятакова напечатать в "Правде" статьи, в которых признавалась правильность обвинения и требовалась казнь подсудимых280. Радек и Пятаков отлично знали, что поддерживают ("в интересах партии") ужасающий судебный подлог, но они не догадывались, что своими статьями затягивают петлю на собственной шее. После того, как они признали, что вожди и бывшие вожди оппозиции (Троцкий, Зиновьев и пр.) способны не только на скрытый, трусливый террор из-за угла, но и на союз с Гестапо, Радек и Пятаков преградили себе все пути отступления: чем они, в самом деле, лучше Зиновьева, Каменева или Смирнова? Если бы процесс Зиновьева убедил мировое общественное мнение в том, что я тайный террорист и союзник Гитлера, не потребовалось бы, вероятно, второго процесса. Но, несмотря на все усилия заграничных адвокатов ГПУ, дело Зиновьева-Каменева вызвало возмущение, недоверие или, по крайней мере, недоумение. Именно поэтому и понадобился новый, более "убедительный" процесс. Радек и Пятаков явились естественными корифеями новой инсценировки. Конечно, после процесса 16-и у них было меньше иллюзий относительно собственной судьбы, чем у Зиновьева и Каменева. Но что этим морально раздавленным людям оставалось делать? Им приходилось выбирать между верной и немедленной смертью во дворе тюрьмы и между бледным проблеском надежды. Сталин передавал им, несомненно, через следователей ГПУ: "Зиновьева, Каменева и других мы не могли не расстрелять, ибо это были затаенные враги; вашему раскаянию мы больше доверяем и сделаем все, чтобы спасти вас и вернуть позже к работе". В подкрепление к этим доводам ГПУ расстреливало тех обвиняемых, которые проявляли упорство. Механика, как видим, сама по себе несложна. Она требует лишь для своего осуществления тоталитарного режима, т. е. отсутствия малейшей свободы критики, военного подчинения подсудимых, следователей, прокуроров, судей одному и тому же лицу и полной монолитности прессы, которая своим монотонным волчьим воем устрашает и деморализует обвиняемых и все общественное мнение. К этому надо прибавить постоянную возможность расстрелять без суда всякого подсудимого, который пытается внести диссонанс. Московские процессы состоялись не потому, что ГПУ раскрыло следы какого-либо заговора и накрыло преступников; также и не потому, что внезапно охваченные угрызениями совести преступники - все до одного - добровольно повинились в совершенных преступлениях. Нет, московские процессы состоялись потому, что в распоряжении ГПУ есть неограниченное количество людей, которых оно в зависимости от политических потребностей может по своему усмотрению месить как тесто; людей, которые воспитаны в системе ложных покаяний и вынуждены принять на себя любое преступление, чтобы доказать свою "искренность" и попытаться спасти себя. Московские процессы не имеют ничего общего с судом; это чисто театральные инсценировки с заранее расписанными ролями и с абсолютным "фюрером" в качестве режиссера. Политическая цель: убить оппозицию, раздавить того, кто говорит от ее имени и отравить раз навсегда самые источники критической мысли. Достигла ли бюрократия своей цели? Нет. Сталин грубо просчитался. Последствия этого просчета будут фатальны для его диктатуры. Мы это увидим в недалеком будущем. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 29 января 1937 г. Конвейер подлога за работой Телеграммы об арестах следуют непрерывно. Арестованы Бухарин и Рыков, бывшие вожди бывшей правой оппозиции. Томский, самый замечательный рабочий, которого выдвинула большевистская партия, не арестован только потому, что покончил с собой, чтобы избегнуть последнего унижения. Бухарин и Рыков давно подчинились; но они слишком много знают; они слишком хорошо понимают механику подлога; они могут многое рассказать. Крупская, вдова Ленина, несмотря на все предшествующие унижения, окружена, несомненно, непроницаемым кордоном ГПУ. Арестован Белобородов, вождь уральских рабочих, бывший член ЦК и министр внутренних дел. Причина: Белобородов слишком много знает. Арестованы Раковский, Мдивани и много других. Выслана в Сибирь бывшая жена Каменева, моя сестра281, пожилая и больная женщина: она, конечно, не ведет борьбы, но она знает и может рассказать. Арестован Сергей Седов: только потому, что он мой сын. Арестовываются вообще сыновья и дочери казненных и арестованных. Младшее поколение опасно тем, что может попытаться отомстить за физическую или моральную смерть отцов. У арестованных сыновей есть невесты или жены, у тех есть братья... Так работает этот страшный конвейер. Сталин уже не может остановиться. Он похож на человека, который пьет соляной раствор, чтобы утолить жажду. Потрясает чудовищный характер обвинений, источником которых может явиться лишь фантазия садиста: удушение рабочих газами, намеренные крушения поездов, отравление населения бактериями и прочее в том же роде. Чтобы найти хоть отдаленную аналогию, нужно вернуться к средним векам, когда ведьм обвиняли в распространении эпидемий, а евреев - в употреблении христианской крови. Известно, что ведьмы, еретики и евреи чистосердечно каялись в руках святейшей инквизиции во всех своих преступлениях. Той же цели достигает и Сталин. Каким путем? При помощи тоталитарного режима, монолитной прессы, монолитной партии, герметически замкнутых ящиков для подсудимых, монолитности следователей, судей и адвокатов и постоянной возможности расстрелять без огласки любого, кто пытается отстоять правду и свою честь. Непосвященному кажется непонятным, как можно заставить взрослого человека обвинить самого себя в том, что он совершал крушения поездов по предписанию Троцкого. На самом деле механика таких признаний дьявольски проста. Наркому путей сообщения Кагановичу нужны высокие достижения, слишком высокие для техники транспорта: отсюда ряд грандиозных крушений. Нет ничего легче, как расстрелять стрелочника, начальника поезда или начальника железной дороги. Такие расстрелы совершаются регулярно после каждого крушения. Сейчас ГПУ применяет в отношении наиболее видных железнодорожных и промышленных деятелей другой метод. "Мы тебя расстреляем за крушение поезда, за взрыв мины и пр[очее] в 24 часа; но если ты согласен заявить, что ты совершил крушение по наущению Троцкого в интересах Японии, ты спасешь свою жизнь". Это все. Это страшно просто. Но это действует. Упорствующих выводят несколько раз в день из камеры в тот двор, который служит для расстрела, и затем возвращают в камеру. Это очень просто. Но это действует. Каленого железа не применяют. Вероятно, не применяют и специальных медикаментов. Достаточно "морального" воздействия. К тому же все предшествующие покаяния пролагают путь последующим. Так действует этот дьявольский конвейер. Л.Троцкий 29 января 1937 г., Койоакан, Д.Ф. Требование моей выдачи В московских официальных кругах начинают намекать, правда, в очень неопределеннйо форме, на возможность требования моей выдачи. Я горячо приветствую эту идею. Более того, я требую, со своей стороны, от московского правительства, чтобы оно предъявило такое требование. Уже во время процесса 16-ти я требовал от Москвы предъявления доказательств норвежской юстиции, в целях моей выдачи. Выступая в качестве свидетеля перед норвежским судом 11 декабря 1936 г. по делу о нападенеии фашистов на мою квартиру282 я под судебной присягой разоблачил перступлный московский судебный подлог. К несчастью, двери суда были закрыты. Я готов повторить эту работу гораздо более обстоятельно при открытых дверях - перед мексиканским судом. Лучшего исхода я не могу себе представить. Обращение к Лиге Наций Особая комисия юристов при Лиге Наций вырабатывает статуты будущего интернациолнального суда против террористов (начало восходит к убийству югославского короля Александра и французского министра Барту). 22 октября 1936 года я послал этой комиссии заявление283, в котором писал, что будущий трибунал, помимо защиты правительственных интересов от террористических покушений, "должен обладать возможностью вступаться также за интересы частных лиц, против которых по чисто политическим соображениям выдвинуто ложное обвинение в терроризме..." Таково сейчас мое положение. Я убежден, что советское правительство, требовавшее моей высылки из Норвегии и тем причинившее мне и моей семье великий ущерб, ни в коем случае не обратится к международному трибуналу, когда последний будет создан. Потому что открытое судебное рассмотрение могло бы лишь разоблачить преступные махинации ГПУ. В этих условиях я в качестве потерпевшего должен иметь возможность обратиться к интернациональному трибуналу. Если заинтересованное правительство откажется принимать участие в судебном расследовании, то выдвинутое им обвинение со всеми его международными последствиями должно быть аннулировано". Ввиду условий интернирования мое письмо комиссии Лиги Наций было подписано не мною лично, а моим адвокатом. За No ЗА/15105/15085 секретариат Лиги Наций известил моего адвоката о получении моего заявления. Оно и сегодня остается в силе. Как только международный трибунал против терроризма будет создан, я предприму все необходимые легальные шаги к тому, чтобы выдвинутые против меня обвинения были рассмотрены в полном объеме. Л.Троцкий Койоакан, Л.Ф., 29 января 1937 г. Прокурор Вышинский284 Прокурор Вышинский - не только прокурор, но и символ. Самой судьбою он призван защищать Октябрьскую революцию от старых большевиков. В 1905 году Вышинский был короткое время меньшевиком, затем бросил политику и помирился с режимом царизма. В 1917 году, после низвержения царя, он снова перекрашивается в меньшевика, ведет бешеную борьбу против Октябрьской революции, а после ее победы исчезает на три года с политического горизонта: Вышинский выжидает. Только в 1920 году этот господин вступает в партию большевиков. Ныне он спасает Октябрьскую революцию от всех тех, которые ее совершили. Отмечу мимоходом, что большинство советских послов и других высоких администраторов имеют биографию, вполне аналогичную биографии Вышинского. Ныне все они служат большевизму за хорошее жалованье. Будут ли подсудимые расстреляны? Вышинский требует головы всех обвиняемых. Он играет наверняка: приговор был составлен уже до начала процесса. Возможно, что два-три подсудимых будут пощажены, чтобы избежать чрезмерной "монолитности". Главные обвиняемые будут, во всяком случае, приговорены к смертной казни. Будут ли они действительно расстреляны? Расстрел произведет ужасающее впечатление на общественное мнение и окончательно запятнает Сталина, как Каина, в глазах мирового рабочего класса. С другой стороны, помиловать подсудимых, обвиненных в преступлениях, неизмеримо более тяжких, чем преступления Зиновьева-Каменева, значило бы показать всему миру, что весь суд есть презренная комедия. Такова альтернатива, перед которой стоит Сталин. Помилование представляет еще одну громадную опасность. До тех пор, пока обвиняемые живы, рабочее движение будет добиваться пересмотра дела, свидания с осужденными, их допроса международной следственной комиссией и прочее. Эта опасность для Сталина слишком велика! Вот почему я склоняюсь к мысли, что Сталин скорее всего прикажет расстрелять подсудимых, которым он во время следствия обещал сохранить жизнь285. Недаром Ленин говорил о Сталине: "Он заключит гнилой компромисс, а потом обманет". Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 29 января 1937 г. Сталин отступает? Сегодня утром я писал по поводу предстоящего вердикта: "Возможно, что два-три подсудимых будут пощажены, чтоб избежать чрезмерной "монолитности". Главные обвиняемые будут, во всяком случае, приговорены к смертной казни". Последняя телеграмма гласит, что пощажены 4 подсудимых, на 25 % больше, чем я предполагал286. Но, признаться, я не ждал, что в число привилегированных попадут Радек и Сокольников. Насколько можно было понять из телеграмм, оба они взяли на себя, подобно Зиновьеву и Каменеву, террор, но сверх того еще и государственную измену. Сокольников каялся в том, т. е. клеветал на себя, будто он передавал японскому дипломату военные секреты. Почему же Радек и Сокольников отделались тюрьмой? Объяснение одно: они слишком известны на Западе и Востоке. Здесь нельзя не видеть частичного отступления Сталина (нельзя ни минуты сомневаться в том, что приговоры решались в Политбюро и сообщались Ульриху287 по секретному телефону) перед мировым общественным мнением. Сталин не только не расстрелял Радека и Сокольникова, но даже не приговорил их к расстрелу. Это - отступление, выражающее чувство неуверенности. 13 приговорены к смерти, на первом месте Пятаков. Возможно, что среди неизвестных нам подсудимых имеются действительные шпионы, притянутые к делу для амальгамы. Но Пятаков, Серебряков, Муралов, Богуславский, Дробнис виноваты в терроре и шпионаже не больше, чем Радек и Сокольников. Почему же этим расстрел? Напомним, что они обвинялись сверх того в организации промышленного саботажа. Очевидно, в рабочих массах накопилось негодование по поводу многочисленных катастроф, стоивших многих сотен жизней. Здесь нужны искупительные жертвы. Отсюда приговор к смерти. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 29 января 1937 г. 20 час. Речь для киножурнала288 Уважаемые слушатели! Вы легко поймете, если свое краткое обращение к вам я начну с выражения горячей признательности мексиканскому народу и тому, кто с таким достоинством и мужеством его возглавляет, президенту Карденасу289. В условиях, когда против меня и членов моей семьи выдвинуты были чудовищные, непостижимые, немыслимые обвинения; когда моя жена и я сидели под замком норвежского правительства без возможности защищаться, мексиканское правительство открыло нам дверь в эту прекрасную страну и сказало: "На этой почве вы можете свободно защищать ваши права и вашу честь". Не симпатия моим взглядам руководила при этом президентом Карденасом, а верность своим собственным взглядам: тем большей признательности заслуживает его акт демократического гостеприимства, столь редкого в наши дни! Московская судебная инсценировка еще не успела закончиться, когда из Осло раздались первые оглушительные опровержения. Главное признание главного обвиняемого Пятакова состояло в том, будто он прилетел ко мне на аэроплане в декабре 1935 г., чтобы получить от меня преступные инструкции. Но вот компетентные норвежские власти установили, что в период, указанный Пятаковым, ни один иностранный аэроплан не опускался на аэродром Осло! Не было моего свидания с Пятаковым, не было инструкций, - был и есть подлог. Все судопроизводство Сталина построено на фальшивых признаниях, исторгнутых инквизиционными методами новейшего типа в интересах правящей клики. В истории не было преступлений, более страшных по замыслу и исполнению, чем московские процессы Зиновьева-Каменева и Пятакова-Радека. За этими процессами стоит не коммунизм, не социализм, а сталинизм, т. е. деспотия безответственной бюрократии над народом! Какова сейчас моя главная задача? Обнаружить правду. Раскрыть всему миру глаза на московские процессы. Показать и доказать, что подлинные преступники рядятся в тогу обвинителей. Каков ближайший этап на этом пути? Создание американской, европейской, а затем и интернациональной следственной комиссии из лиц, пользующихся неоспоримым авторитетом и общим доверием. Я обязуюсь представить такой следственной комиссии все свои архивы, многие тысячи личных и циркулярных писем, в которых ход моей мысли и деятельности отражается изо дня в день без всяких пробелов. Мне нечего скрывать! Сотни свидетелей, находящихся за границей, обладают неоценимыми фактами для освещения московских подлогов. Работа следственной комиссии должна, на мой взгляд, закончиться большим контрпроцессом. Где именно? Пусть этот вопрос решит общественное мнение. Контрпроцесс необходим, чтобы очистить атмосферу от бацилл лжи, клеветы, фальсификации, подлога, источником которых является ГПУ, упавшее до методов Гестапо. От независимой печати, от всех честных граждан я жду помощи в раскрытии правды. Уважаемые слушатели! Можно по-разному относиться к моим взглядам и моей сорокалетней политической деятельности. Но беспристрастное расследование подтвердит, что на моей чести - человека и политика - нет ни одного пятна. В глубоком сознании своей правоты я горячо приветствую граждан Нового Света!