н Жанны и один из нас, как ближайших сотрудников Левы. Эти записи должны быть Вам пересланы для решения судьбы бумаг. Вопрос о "Бюллетене" мы выделяем особо, а относительно п.п. 3 и 4 мы ждем Ваших распоряжений. Так как остался ряд текущих дел: их переписка с разными товарищами, которые Вам известны, то мы предлагаем для продолжения этой переписки наши услуги, так как мы знаем все эти вопросы в деталях. И какого бы рода поручения у Вас ни были бы, Вы можете всегда рассчитывать на нас: мы будем точно, срочно и аккуратно все выполнять. "Бюллетень". До сих пор дело происходило следующим образом: Лева ведал редакционной частью, и мы ему помогали. Что же касается административной части, то ею всецело ведала Леля, так же, как и техническим выпуском "Бюллетеня" (корректура, верстка и т. д.). С точки зрения финансовой, представляется значительно более целесообразным оставить издание органа в Париже: 1. Мы платим за лист (16 стр. - 1.000 экз.) 900 франков, причем нам предоставляется кредит. 2. Количество подписчиков в Европе в последнее время увеличилось, они аккуратно обслуживаются и деньги взыскиваются вовремя. 3. Организованное нами общество "Друзей `Бюллетеня'" дает регулярно почти половину расходов на номер, так что нам никакие субвенции46 не нужны. 4. Налажена регулярная продажа "Бюллетеня" в киосках и книжных магазинах немедленно после выхода номера. Что касается редакционной части "Бюллетеня", то ясно, что мы можем быть только выполнителями Ваших распоряжений. Мы можем дополнять "Бюллетень" свежим информационным материалом по актуальным вопросам. В Вашем письме от 21.1.1938 г. 7/52/1647 Вы ставите четыре условия. П. 1 может быть выполнен только при том условии, если мы будем иметь вовремя от Вас материал. П. 2 само собой разумеется принимается, пп. 3 и 4 отпадают, так как все это уже попало в No 62-63. Мы ждем Вашего решения по этому вопросу. Если Вы решите перенести издание в Америку, мы немедленно вышлем все материалы по указанному Вами адресу, мы бы очень хотели выпустить здесь хотя бы еще один номер, посвященный Леве. В этом же номере мы хотели бы поместить все Ваши последние статьи. Из срочных дел - остаются еще Б., В. и дама48. Лева еще успел повидаться с В. и показать ему те части письма Вашего, которые касаются его поездки к К.49 Предварительно обсудив этот вопрос, мы втроем пришли к следующему выводу: от В. должен быть получен письменный ответ на все Ваши вопросы. Устные его ответы, по-нашему, не являются достаточной гарантией. Он обещал Вам обо всем написать, но до сих пор письма этого не дал, несмотря на наше напоминание. Он уверяет, что пишет теперь книгу и что уже много написал. Мы с ним знакомы, и связь не прервана. В. ждет Вашего мнения относительно его первых статей, которые Вам были посланы некоторое время тому назад. Он не хочет браться за книгу до того, пока он не будет знать Вашего мнения об этих статьях, стоит ли ему писать книгу? Дама уже написала часть брошюры, но остается открытым вопрос о редактировании этой брошюры. То же относится и к книге В. - сам он ее отделать никак не может. Ждем Ваших указаний. Лева очень беспокоился по поводу того, что у Вас произошла досадная ошибка в статье о Енукидзе50. Он был снят с поста секретаря ЦИКа и исключен из партии не в 1936 г., а в 1935 г., так что никакого отношения к вопросу о помиловании Зиновьева-Каменева не мог иметь. Нам удалось сегодня достать очень интересные сведения - не предназначенные для печати, - которые мы посылаем Вам при сем. Хотите ли Вы получать вырезки из "Последних новостей", в которых приводятся часто интересные выдержки из разных советских журналов ("Парт[ийное] строительство"51 и др.), которые за границей получить очень трудно. Нужно срочно послать в Прагу за Вашей подписью письмо с требованием прекращения ведения тамошних процессов52. С этим делом получился большой конфуз, но Вы ведь в курсе дела. Что касается договора Ридера-Грассе53, то мы не в курсе дела, но постараемся срочно выяснить этот вопрос (если нам Ж[анна] даст доступ к этим досье) и Вам ответить на него. Шлем Вам наше глубокое сочувствие и сердечный привет. P.S. У нас нет под рукой копии договора с Институтом54, но и Ник[олаевский], и я помним, что в договоре сказано, что Вы имеете право использовать эти документы в цитатах в Ваших трудах, но не можете их продавать никому другому. Вы имеете право в течение десяти лет выкупить эту переписку, внеся те 10.000 фр. (а может быть, это было и 15.000, я нетвердо помню), которые были получены за этот архив. Описей фотографий у нас тоже нет под рукой - не то их 87, не то 79 (но одна из этих цифр верна). После десяти лет - переписка переходит в собственность Института. Б. знает очень много о целом ряде лиц, упомянутых в процессах. Он был лично близко связан с Гольцем55, Роммом, Пуш.56, был вместе с Рыжим57 в Берлине и т. д. Его сведения очень ценны. Он согласен, чтобы их опубликовали вместе с материалами Комиссии, но не хочет, чтобы это шло через чужие руки. Здешний комитет на него произвел скверное впечатление - "болтуны", говорит он, и он не хочет им давать. Может быть, Вы напишете через нас ему, или же в письме нам, но так, чтобы мы могли ему показать это место, что его показания очень важны, они будут опубликованы, попадут в надежные руки и, если он хочет, они могут быть доставлены только Вам в собственные руки. Писать он один не может, раньше ему помогал Л[ева], теперь нужно ему также обеспечить помощь, иначе он ничего не напишет. Вчера вечером власти в отсутствие Ж[анны] забрали десять пакетов - очевидно, все самое существенное с квартиры. [М.Зборовский, Л.Эстрин] [Письмо М.Зборовскому и Л.Эстрин]58 23 февр[аля] 1938 [г.] Дорогие друзья! Вы были (и остаетесь) друзьями Левика, следовательно, вы и наши друзья. Совсем недавно вы выражали в письмах тревогу за его безопасность. Но никто тогда не думал, что удар придет с той стороны, с какой он пришел... Последнее письмо от него было от 4 февр[аля]. Мы все еще ждем от него дальнейших писем. Последний No "Бюллетеня" кажется нам тоже письмом от него. Далекая звезда, когда потухнет, еще долго продолжает посылать свой свет... Но возможно, что больше писем не будет. Он должен был ждать нового парохода, но мог заболеть (и, вероятно, заболел) раньше. Мы все еще не знаем, когда он заболел и сколько времени болел, мы ничего не знаем, кроме того, что было в газетах. Мы ждем от вас подробного рассказа о всем, что произошло. Всякая деталь представит для нас большую ценность. Напишите, что можете... В No 62-63 очень хороши статьи: "Верх[овный] Совет преторианцев", "Ворошилов на очереди", очень метка статья "Следствие об убийстве т. И[гнатия] Р[айсса]" Мы посылаем вам статью о Л.Седове59. Она писалась в эти дни мною (Л.Д.[Троцким]) в постоянном общении с матерью Л[евы]. Необходимо посвятить ближайший номер целиком Седову. Может выйти эта статья, и вы, вероятно, со своей стороны дадите статьи, заметки, фотографию, описание похоронной манифестации (с фотографией?), все, словом, что сможете дать. Какова, на ваш взгляд, будет теперь судьба "Бюллетеня"? Есть ли возможность продолжать его издание в Париже? Напишите, пожалуйста, подробно. В каком отношении состоят к "Бюл[етеню]" новые "невозвращенцы"? Следовало бы теперь на каждом дальнейшем No "Бюллетеня", под заголовком, печатать: Лев Седов - издатель с июля 1929 г. по февраль 1938 г. Надеемся, что посылаемая краткая биография его выйдет также по-немецки, по-французски и на других языках. Наш общий долг - увековечить образ Седова в памяти молодого поколения рабочих. Мы очень-очень надеемся на полное ваше содействие, дорогие друзья, и крепко обнимаем вас. Ваши Наталия, Л.Троцкий. Вынужденное заявле ние Г[осподин] Ломбардо Толедано и его клика после длительной и тщательной подготовки сделали попытку злостно обмануть общественное мнение этой страны. Те "материалы", которыми они оперировали на февральском конгрессе Конфедерации профессиональных союзов (СТМ), не представляют ничего нового: это материалы Ягоды-Ежова-Вышинского. Это материалы Сталина. На основании этих данных расстреляны тысячи людей, виновных только в том, что они ненавидят диктатуру кремлевской клики и презирают ее адвокатов и лакеев. "Материалы", которыми пользуется г. Ломбардо Толедано для того, чтобы обмануть мексиканское общественное мнение, получили должную оценку в постановлении Международной следственной комиссии в Нью-Йорке. По своему нравственному росту, по своему прошлому, по безупречности своей репутации, по своей личной незаинтересованности, каждый член этой Комиссии, начиная с ее председателя доктора Джона Дьюи, несколькими головами превосходит Ломбардо Толедано и ему подобных. Комиссия пункт за пунктом отвергла все обвинения Ягоды, Ежова, Вышинского, Сталина и их международных лакеев. 21-ый параграф вердикта гласит: "Комиссия находит, что прокурор Вышинский фантастически фальсифицировал роль Троцкого до, во время и после октябрьской революции". Именно эта "фантастическая фальсификация" лежит в основе клевет г. Толедано и его помощников. Моя действительная политика доступна всем. Она изложена в моих книгах и статьях. В СССР я, как и в Октябре 1917 г., защищаю интересы и права рабочих и крестьян - против новой аристократии, ненасытной и тиранической. В Испании я защищаю те методы борьбы с фашизмом, которые обеспечили победу советов в гражданской войне (1917-1920 гг.), и отвергаю гибельные методы Коминтерна, которые обеспечили победу фашизма в Германии, Австрии и других странах и подготавливают победу генерала Франко. Во всем мире я защищаю непримиримые методы борьбы против империализма, которые применяли Ленин, Роза Люксембург и Карл Либкнехт, мои старые соратники и друзья, и отвергаю методы нынешнего насквозь прогнившего Коминтерна, который ползает на четвереньках перед "демократическим" империализмом, предавая интересы колониальных и полуколониальных народов ради кастовых выгод советской бюрократии. Таковы мои взгляды. Изменить их я не собираюсь. За эти взгляды я несу полную ответственность. Вступать после постановления Международной следственной комиссии в политические или юридические препирательства с г. Ломбардо Толедано у меня нет основания. Но обманутым им людям я сумею разъяснить правду. Именно этого Толедано и его клика боятся. Вся их махинация на конгрессе, как совершенно открыто обнаружили сами ее авторы, преследует одну-единственную цель: зажать мне рот. Они действуют, конечно, не по своей инициативе. Их вдохновитель сидит в Москве. Приговор Международной Комиссии; опубликование стенограммы следствия в Койоакане; разоблачения бывших ответственных агентов Кремля: Рейсса, Бармина, Вальтера Кривицкого, как и многие другие факты последнего года, нанесли кремлевской клике неисцелимый удар. Моя последняя книга "Преступления Сталина" уже вышла на нескольких языках. Она выйдет, надеюсь, и на испанском языке. Во всем мире прогрессивное общественное мнение все с большим отвращением поворачивается против Сталина. Вот чем объясняется бешеное стремление ГПУ заставить меня замолчать. Г[осподин] Ломбардо Толедано и его клика ошибаются, однако, если думают, что им удастся выполнить данное им поручение. Многие более сильные пробовали разрешить эту задачу раньше, но без успеха. Царь четыре года приучал меня к молчанию в тюрьме и дважды в Сибири. Кайзер Вильгельм приговорил меня заочно к тюрьме за то, что я не хотел молчать в Швейцарии во время войны. Французские союзники царя выслали меня в 1916 г. из Франции за то же преступление. Альфонс XIII посадил меня в мадридскую тюрьму, чтобы заставить меня замолчать. Британские империалисты посадили меня с той же целью в канадский концентрационный лагерь. Адвокат Керенский, которому тоже удавалось обманывать в течение известного времени значительную часть общественного мнения, пробовал зажать мне рот в петербургских "Крестах". Но на страницах истории записано, что я не научился молчать по приказу. Зато за 40 лет революционной борьбы я видел в рядах рабочего движения немало карьеристов, которые умеют не только молчать, но и клеветать по заказу. Если бы я хотел молчать о преступлениях кремлевской бюрократии против рабочих и крестьян, она подняла бы меня высоко на своем щите, и гг. Ломбардо Толедано всего мира пресмыкались бы передо мной, как они пресмыкаются ныне перед кликой Кремля. Норвежские социал-демократы, старшие братья Толедано по духу, нашли только один способ заставить меня молчать против ГПУ: посадить меня в тюрьму. Но за меня ответил книгой мой сын, тот самый, которого заставила ныне замолчать только смерть. Сталин, который понимает больше, чем его агенты, не сомневается, что Толедано не удастся принудить меня к молчанию, подогретой старой клеветой. Именно поэтому Сталин готовит другие меры, гораздо более действенные. Но для своих предприятий, о которых будет в свое время рассказано, Сталину нужно предварительно отравить общественное мнение. Для этой работы ему нужен Ломбардо Толедано. Несколько месяцев тому назад этот господин утверждал на публичном собрании, что я готовлю всеобщую стачку против правительства Мексики в интересах фашизма. В свою очередь г. Лаборде60 - отчасти помощник Толедано по клевете, отчасти его хозяин - утверждал после того на публичной манифестации, что я состою в заговоре с "фашистскими генералами". Ответом на эти "обвинения" был общий презрительный смех. Но этих господ смутить нельзя. Они отбросили одни обвинения, чтобы немедленно выдвинуть другие. Клевещите, клевещите, говорят французы, всегда что-нибудь останется! Господа клеветники продолжают строить свою игру на обвинении меня в том, будто я нарушаю свое обязательство о невмешательстве во "внутреннюю политику Мексики". Импорт из Москвы и перевод на испанский язык гнусных клевет этих господ отождествляют... с внутренней политикой Мексики. Заявляю: никто никогда от меня не требовал, и я никогда никому не обещал отказаться от защиты своей политической чести от клеветников и своих идей - от противников. Я обязался перед правительством генерала Карденаса не вмешиваться во внутреннюю политику этой страны в общечеловеческом понимании слова "политика". Это обязательство я выполняю с абсолютной добросовестностью. Но если на улицах этой столицы кто-нибудь засунет руку в мой карман, чтобы похитить мои документы и письма, то я считаю себя вправе схватить преступную руку. И пусть обладатель руки не кричит после этого, что я вмешиваюсь во "внутреннюю политику" Мексики. Ломбардо Толедано пытается похитить нечто большее: мою политическую честь, и требует при этом, - о, демократ, о, революционер! - чтобы мне силой воспрепятствовали называть его действия и его самого теми именами, каких они заслуживают. Я никогда не касался политической программы и публичных функций г. Толедано, ни его ссылок на Ленина, которые относятся к области непроизвольной юмористики. Я и сейчас оставляю в стороне вопрос о том, при помощи каких махинаций Толедано подсунул конгрессу профессиональных союзов решение по вопросу, о котором подавляющее большинство делегатов не имело ни малейшего представления. Но совершенно очевидно, что, когда г. Толедано при помощи подложных материалов мобилизует против меня, частного лица, политического изгнанника, не имеющего никакого отношения к профессиональным союзам Мексики, целый конгресс, - с одной-единственной целью: заставить меня замолчать или отнять у меня право убежища, - то он, г. Толедано, действует не как представитель внутренней политики Мексики, а как агент внешней политики ГПУ. Пусть же несет ответственность за эту свою малодостойную функцию! * Читатели этих строк без труда поймут, что ни нынешние обстоятельства моей личной жизни, ни общий характер моей работы отнюдь не располагают меня заниматься г[осподи]ном Толедано. Но дело идет в данном случае о чем-то совершенно другом, именно об общественном мнении страны, которая оказала мне и моей жене гостеприимство и которую я за истекший год научился ценить и любить. Поэтому и только поэтому я вижу себя вынужденным ответить настоящим заявлением на широко подготовленную клевету мексиканских агентов Сталина. Л.Троцкий 24 февраля 1938 г. Койоакан Мораль и политика Никто так долго не говорит о здоровье, как больные. Русские "социалисты-революционеры" весь свой социализм строили на нравственном начале ("истина и справедливость"). Меньшевики никогда не переставали обличать аморальность большевиков. Лучший из меньшевиков, Мартов, посвятил некогда этому вопросу большую брошюру61. Однако в середине 1917 г., когда большевики стали вытеснять меньшевиков и социалистов-революционеров из Советов и профессиональных союзов, эти рыцари морали организовали грандиозный подлог, объявив вождей большевизма агентами немецкого штаба. Только дальнейший подъем революции помешал им довести подлог до кровавой развязки. Сталинские обвинения против троцкистов представляют собою прямой плагиат у Керенского и Церетели, которым не нужно было быть ни учениками Игнатия Лойолы62, ни диалектиками, чтобы заниматься подлогами против пролетарского авангарда. В 1919 г. Эберт, Носке, Шейдеман, - все сплошь представители здравого смысла и уравновешенной "общечеловеческой" морали - бешено травили революционеров и в союзе с монархическим офицерством убили Розу Люксембург и Карла Либкнехта. Союзниками Сталина в Испании являются добродетельные буржуазные социалисты типа Негрина-Прието, буржуазные "идеалисты" типа Компаниса63, наконец, анархисты, т. е. носители самых высоких нравственных правил, какие можно найти в энциклопедическом словаре. Все они, однако, поддерживают, покрывают или терпят чудовищные и отвратительные преступления ГПУ. А "друзья" республиканской Испании вроде "Nation", застенчиво опуская глаза, объясняют, что "единство прогрессивных сил" требует союза с палачами революции. Разница официальных доктрин только резче обнаруживает тождество приемов борьбы у идеалистов февральской революции, у оппортунистов германской социал-демократии, у гангстеров сталинской бюрократии - и у их испанских союзников всех цветов нравственной радуги. Можно расширить поле аргументации и показать, что процесс о поджоге рейхстага был организован берлинскими ненавистниками материалистической диалектики в полном соответствии с доктриной Вышинского. Греческий генерал Метаксас64 организовал на себя покушение и арестовал затем всех вождей оппозиции без всяких справок с Гераклитом и Гегелем. Сомнительно даже, чтобы в распоряжении доблестного афинского генерала имелся сокращенный учебник "сталинизма". Если все другие партии так же неразборчивы в средствах, как и большевики, но лишь не признаются в этом вслух, то приходится прийти к пессимистическому выводу, что истинная мораль нашла свое убежище только в грудной клетке Якова Вальхера и еще двух-трех избранных. Состояние политического мира оказывается чуть-чуть лучше, чем Содома и Гоморры65, ибо, что касается центристских "праведников", то они по самой природе своей являются мелкими интриганами и плутами. Мораль сталинизма - если допустимо ставить эти два слова рядом - вытекает не из принципов пролетарской революции (большевизма), а представляет законный продукт империалистической деморализации. Сама советская бюрократия - только передаточный механизм империализма. Правда, ГПУ далеко превосходит все другие режимы цинизмом и обнаженностью преступлений. Но это вытекает из грандиозной амплитуды событий, потрясших Россию. Во всяком случае, для того, чтобы советская бюрократия приступила к систематическому истреблению большевиков, она сама должна была окончательно порвать внутренние связи с большевизмом. На протяжении последних 15 лет мы систематически следили за ретроградной эволюцией советской бюрократии: от большевизма к центризму и от центризма к оппортунизму, притом к самому злокачественному из всех, именно к бюрократическому оппортунизму империалистической эпохи. * Способность теоретического мышления есть не готовый "дар природы", а искусство, которому надо учиться, как столярному ремеслу или игре на скрипке. На это можно возразить, что не каждый человек является столяром или скрипачом, но все люди "мыслят". * Но мы не слышали, чтоб Маркс или Энгельс пересмотрели свою оценку Коммуны. Эти "аморалисты" - лучшие нравственные образцы человеческой расы - так и умерли нераскаянными. Известно, что друзья называли Маркса "мавром". Попики из Лондонского бюро должны бы наименовать его кафром66, ибо, как видим, он полностью разделял "кафрскую мораль" большевиков. * Однако было бы ошибкой думать, что "здравый смысл" пытается переступить свои законные пределы под влиянием бескорыстного тщеславия. Нет, он преследует весьма практические цели. В качестве мелкого буржуа здравый смысл не только простак, но и плут. Насилие над революционной моралью и пренебрежение к ее хронологии понадобились только для того, чтобы помочь реакционному палачу против его революционных жертв. Хотя моралисты, отброшенные на вторую линию защиты, и вынуждены ставить знак равенства между троцкизмом и сталинизмом, но на самом деле, т. е. практически, они сами принадлежат к тому же политическому лагерю, что и Сталин, и находятся в прямом или косвенном союзе с Третьим Интернационалом и в смертельной борьбе с Четвертым. [Л.Д.Троцкий] [Январь -февраль 1938 г.] Телеграмма67 Троцкий считал бы крайне желательным разъяснить в последних статьях некоторые конкретные моменты процесса68: покаяния врачей Кремля, мнимое покушение Бухарина на Ленина и пр. Просим немедленного ответа. В "Таймс", март [...]69, по ошибке сказано, что Раковский подвергался допросу в течение 90 часов. У Троцкого речь идет в этом месте о Мрачковском, казненном в августе 1936 г. В "Таймс", 7 марта, редакция назвала Алксниса70 и Гамарника71 маршалами. Этого звания они не имели. [Л.Д.Троцкий] [8 марта 1938 г.] Обращение к митингу72 Изнутри позиций, завоеванных пролетариатом, Сталин наносит социализму такие удары, каких не наносил еще никто. Если кто саботирует экономическое и культурное развитие СССР, то это Сталин. Если кто подкапывает военную мощь СССР, то это Сталин. Если кто отравляет ряды революционного авангарда изменой и предательством, то это Сталин. Если бы объединенная мировая реакция хотела найти агента по собственному выбору, она не нашла бы ничего лучшего, чем Сталин. Московские процессы представляют единственную в истории попытку обмануть все человечество. Однако, если нет предела подлости, то есть предел доверчивости. Затушеванная мысль и поруганная совесть пробуждаются. Прогрессивное человечество готовится извергнуть из себя отраву сталинизма. Мысленно я и моя подруга Наталья присутствуем на вашем митинге протеста и возрождения. Мы видим в ваших рядах образ Льва Седова, павшего на посту борца. С нами или без нас вы доведете освободительную борьбу до конца. Троцкий 9 марта 1938 г. Письмо73 Дорогие друзья! В дни московского процесса лондонская газета "Дейли Экспресс" просила меня дать специально предназначенную для нее статью о процессе. Посылая по телеграфу статью, я никак не думал, что она из Лондона вернется в Нью-Йорк и появится в печати Херста. Пусть добродетельные ханжи, поддерживающие Сталина-Вышинского, приходят по этому поводу в ужас. Меня это мало трогает. Дело шло вовсе не о литературном "сотрудничестве" с Херстом. Моя и моих сотрудников задача состояла в том, чтобы по всем доступным нам каналам ввести в мировой оборот как можно большее количество фактов и доводов против палачей и тем попытаться остановить их руку. Если бы мне пришлось расклеивать плакаты, предупреждающие население о холере, я одинаково пользовался бы стенами школы, церкви, кабака, игорного дома и даже худших заведений. Л.Троцкий 13 марта 1938 г. [Письмо Ф.Кирчвей] Frida Kirchway, Editor The Nation 20 Vesey Street New York City, N[ew] Y[ork]74 13/3/38 [г.] Mrs.75 Фрида Киршвей, "Nation" Милостивая государыня! Письмом от 20 декабря 1937 г. Вы предложили мне дать для "Nation" статью, излагающую мою "философию". Я отвечаю Вам с запозданием по ряду причин, которые здесь нет надобности перечислять. Во время московских процессов, где при помощи несчастных жертв ГПУ пятналось и чернилось мое имя, имя Льва Седова, моего покойного сына и моих единомышленников, Вы занимали позицию, которую в лучшем случае можно назвать позицией благожелательного нейтралитета по отношению к фальсификаторам, клеветникам и палачам. Некоторые из Ваших ближайших сотрудников, вроде небезызвестного Луиса Фишера, выступали как прямые литературные агенты Сталина - Вышинского - Ягоды - Ежова. Вы сами, сударыня, с шумом вышли из "Комитета защиты Троцкого", когда Вам показалось, что расследование комиссии, возглавляемой д-ром Дьюи, способно бросить тень на целомудрие сталинской Фемиды76. Обращаясь ко мне теперь с предложением изложить для "Nation" мою "философию", Вы, очевидно, пришли к выводу, что выдвинутые против меня обвинения подложны. Заявили ли Вы об этом открыто? Московские подлоги не упали, однако, с неба. Объяснили ли Вы вашим читателям, что вы не поняли своевременно смысла московских процессов, ибо за весь последний период ложно оценивали эволюцию правящей клики Кремля? Отмежевались ли вы от торговцев ложью типа Уолтера Дюранти и Луиса Фишера, которые в течение ряда лет систематически обманывали американское общественное мнение и тем облегчили работу московских фальсификаторов и палачей? Вы опубликуете, надеюсь, на страницах "Nation" это письмо, которое составляет существенный элемент моей "философии". Л.Т[роцкий] 13 марта 1938 г. [Письмо М.Зборовскому и Л.Эстрин] 16 марта 1938 г. Дорогие друзья, Отвечаю на ваш No 21 от 4 марта. Во-первых, на полученные от вас письма Наталья Ивановна еще не способна ответить: она слишком подавлена и слаба. Она очень вам благодарна за все сообщения и подробности и напишет как только оправится. 2) Статью о Л.Седове вы, конечно, получили. Она предназначена была для "Бюллетеня" и для французского издания. Мы надеемся, что французский перевод будет очень тщательно и хорошо отредактирован с литературной стороны. Надо, чтобы книжка хоть до некоторой степени была достойна лица, которому она посвящена. Мы надеемся, что вы примете все необходимые меры. 3) Дня два тому назад мы послали кое-какие материалы для "Бюллетеня" по поводу процесса. Я постараюсь в ближайшие 2-3 дня выслать еще коротенькие статьи: о процессе и о невозвращенцах77. Надеюсь, что они придут вовремя. 4) Поведение Вальтера [Кривицкого] свидетельствует, что мундир ГПУ носят многие меньшевики, кадеты и пр. Когда они порывают со Сталиным, обнаруживается их подлинная политическая физиономия, без мундира. 5) Относительно статей товарища Бармина. Они прибыли в такой момент, когда у нас здесь была большая тревога (попытка покушения того типа, который был применен в Болгарии против Солоневичей). Я вынужден был на известное время покинуть квартиру без рукописей и документов. Затем пришла весть о смерти Левы, потом процесс. В этих условиях очень трудно было посвятить время рукописи Бармина78. К тому же из письма Левы я понял, что переговоры о напечатании ведутся непосредственно из Парижа и что с моей стороны требуется скорее мнение, чем практические шаги. Я успел прочитать только первую половину рукописи. Написано хорошо и интересно, но скорее для русского читателя, чем для иностранцев, ибо изложение предполагает слишком многое известным. Для того, чтобы вышла книга, следует дать ей политическую оправу. Для этого необходимо порыться в советских газетах соответственных годов и связать личные воспоминания и характеристики с наиболее яркими эпизодами и поворотами советской политики, особенно советской дипломатии. Думаю, что иначе американцы не возьмут книги. Нужно не забывать двух обстоятельств: а) ужасающий кризис на книжном рынке; б) огромное количество книг об СССР. Так как книга не заключает в себе никаких сенсационных разоблачений, то она может встретить интерес иностранцев-американцев лишь в том случае, если даст им возможность понять некоторые пружины советской дипломатии. Во всяком случае, я готов принять любые практические шаги, если они от меня требуются. Нужно только, чтобы товарищ Бармин ясно сформулировал свои планы и намерения в отношении этой книги. 6) Само собою разумеется, что я с величайшей готовностью прочту работу Д.79 и помогу всем, чем смогу. Заранее хочется сказать: чем больше конкретных подробностей, тем лучше. Передайте автору горячий привет от Н.И.[Седовой] и от меня. Мы получили коротенькое немецкое письмо с искренней благодарностью. Не ответили до сих пор потому, что вообще еще очень трудно отвечать. Д. понимает это лучше всех других, ибо ее постиг столь же тяжкий удар, как и нас. 7) Я бы очень хотел иметь сведения о финансовых источниках "Бюллетеня". В этом отношении нужно соблюдать величайшую осторожность, чтоб не стать жертвой провокации со стороны ГПУ. [Л.Д.Троцкий] Жрецы полуправды "The Nation" и "The New Republic" Наиболее плачевную и недостойную роль в американской печати играют сейчас "Нэйшен" и "Нью Рипаблик". Эти газеты претендуют на роль оракулов "либерального" общественного мнения. Своих идей у них нет. Социальный кризис, открывшийся в 1929 г. и застигший "либералов" врасплох, заставил их ухватиться за СССР, как за якорь спасения. В популяризовании успехов планового начала и в осторожном противопоставлении его капиталистической анархии эти господа нашли временно свое призвание. У них по-прежнему не было никакой самостоятельной программы действий для Соединенных Штатов; зато они могли ныне идеализированным образом СССР прикрывать свою собственную растерянность. На деле "дружба" с Москвой означала примирение буржуазного либерализма с бюрократией, задушившей Октябрьскую революцию. Чем больше росли привилегии нового правящего слоя и чем он становился консервативнее в защите своих привилегий, тем больше росло число его друзей среди буржуазных интеллигентов и либеральных снобов, отдающих дань моде. Вдохновителями этих настроений стали Уолтер Дюранти и Луис Фишер, прямые сикофанты советской олигархии. Под их указку ограниченные профессора, посредственные поэты, адвокаты, не успевшие стать знаменитыми, честолюбивые вдовы и просто скучающие дамы стали всерьез принимать свою дружбу с советским посольством в Вашингтоне за служение интересам Октябрьской революции. Многие из них проявили готовность защищать Советский Союз до последней капли крови... конечно, не своей, а "троцкистов". В героический период революции представителем прогрессивного американского общественного мнения в Москве был Джон Рид. В это время Уолтер Дюранти сидел в Риге в качестве профессионального клеветника на революцию и ее вождей. За последние годы Дюранти стал главным звеном между советской бюрократией и "либеральным" общественным мнением Соединенных Штатов. Нравственный контраст между Джоном Ридом и Уолтером Дюранти хорошо отражает политическое противоречие между большевизмом и сталинизмом. Если руководители "Нэйшен" и "Нью Рипаблик" умудрились не понять этого противоречия, то потому, что мелкие торговцы ложью типа Дюранти или Луиса Фишера им неизмеримо родственнее по духу, чем героический Джон Рид80. Можно ли удивляться, если нынешняя бюрократия Кремля пришлась демократическим оракулам несравненно больше по душе, чем революционная партия Ленина? Как раньше они не понимали законов революции, так теперь они не понимают законов реакции. Они надеялись, что бюрократия, не без их благотворного воздействия, будет становиться все более респектабельной и "гуманной". Из голов этих людей до сих пор еще не выветрилась вера в непрерывный и автоматический прогресс. Они не сумели сделать никаких выводов даже из того факта, что демократическая мелкая буржуазия, плотью от плоти которой они являются, в течение нескольких лет превратилась в Германии в армию фашизма. Еще менее способны были они понять злокачественную эволюцию советской бюрократии. Жалок тот, кто на больших исторических поворотах ограничивается эмпирическими догадками вместо того, чтобы проникнуть в имманентную логику классовой борьбы. В психологическом смысле подсудимые - только инструменты в руках инквизиции ГПУ. В историческом смысле инквизитор Сталин - только инструмент в руках бюрократии, попавшей в тупик. Сама бюрократия есть лишь инструмент мирового империалистического давления. Советские массы ненавидят бюрократию. Мировой империализм считает ее пройденным этапом и готовится опрокинуть ее. Бюрократия хочет обмануть массы. Она хочет обмануть мировой империализм. Она лжет на два фронта. Чтобы правда не вышла наружу или не проникла извне внутрь, она никого не выпускает из страны и никого не впускает в нее. Она окружает СССР невиданным в мире частоколом пограничной охраны и неисчислимой сворой пограничных собак. Период, когда мировой империализм подвергал советскую страну блокаде, давно отошел в прошлое. Теперь блокаду вокруг СССР организует сама советская бюрократия. Из революции она вынесла только культ полицейского насилия. Она думает, что при помощи сыскных собак можно изменить курс истории. Она борется за свое существование с таким концентрированным бешенством, с каким не боролся еще ни один из правящих классов истории. На этом пути она за короткий срок дошла до преступлений, до которых не успел еще дорасти даже фашизм. В этой диалектике Термидора демократические оракулы ничего не понимали, ничего не понимают и - не станем делать себе иллюзий - ничего не поймут. Иначе они вынуждены были бы немедленно закрыть "Нэйшен" и "Нью Рипаблик" и тем опрокинуть равновесие солнечной системы! Так как термидорианская реакция выросла из революции, то "Нэйшен" и "Нью Рипаблик" неизменно стремились доказать, что революция и реакция - это одно и то же. факты били в глаза: оракулы закрывали глаза на факты. Они систематически одобряли или, по крайней мере, замалчивали ту работу фальсификаций, лжи, подкупа, которую сталинская бюрократия совершала во всем мире. Они прикрывали расправу над оппозиционерами, которая длится уже 15 лет. Между тем в предостережениях недостатка не было. Литература левой оппозиции достаточно богата на всех языках. В течение 15 лет она показывала шаг за шагом, как методы бюрократии входили во все большее противоречие с потребностями нового общества; как бюрократия, вынужденная маскировать свои корыстные интересы, не только усваивала механику лжи всех господствующих классов, но, ввиду остроты положения в стране, едва вышедшей из революции, придавала этой механике неслыханно отравленный характер. На неоспоримых фактах и документах мы показывали, как из термидорианской реакции выросла целая школа фальсификаций - сталинская школа, которая отравила собою все сферы общественной идеологии; мы разъясняли, как и почему именно Сталин ("повар острых блюд", по определению Ленина уже в марте 1921 г.) стал вождем жадной и консервативной касты узурпаторов революции; мы предсказали московские процессы за 10 лет до того, как они возникли, и разъяснили для самых отсталых, что судебные подлоги являются лишь конвульсиями термидорианской агонии. Наконец, в 1937 г. Международная комиссия в Нью-Йорке, состоящая из людей морально авторитетных и привыкших к критическому мышлению, подвергла обвинения Сталина-Вышинского терпеливому и тщательному анализу. Она не нашла в них ничего, кроме лжи, фальсификаций, подлогов. Она заявила об этом открыто на весь мир. Вердикт Комиссии был в сущности предназначен для среднего "человека с улицы", для фермера, мелкого торговца, для малоразвитого рабочего, словом, для того большинства, которому условия существования отказывают в необходимом образовании и кругозоре. От редакторов "Нэйшен" и "Нью Рипаблик", этих патентованных учителей народа, можно было бы требовать, казалось, хоть немножко собственного критического смысла. Они могли бы, например, вспомнить из старых школьных учебников, как термидорианская реакция во Франции объявила якобинцев "роялистами" и "агентами Питта"81, чтобы оправдать кровавую расправу над ними в глазах масс. От профессиональных моралистов можно бы, казалось, ждать хоть немножко нравственного чутья. Разве моральное перерождение советской бюрократии не било в нос? Увы, у моралистов не оказалось даже простого обоняния! Московские процессы не только застигли эту публику врасплох, но и надолго нарушили безмятежность ее духа. Сборник всех статей "Нэйшен" и "Нью Рипаблик" по поводу трех больших процессов - какая это была бы панорама ограниченности, самовлюбленности, лицемерия и, прежде всего, растерянности. Нет, этого они не ждали! Как это могло бы случиться? Однако, если им не хватает проницательности и чутья, то чувство самосохранения жреческой касты свойственно им в высшей мере. Отныне все их поведение определялось заботой о том, чтобы замести следы, т. е. не дать заметить верующим, что внутри оракула сидели все время не очень дальнозоркие жрецы. Теоретически эти фарисеи с негодованием отбрасывают принцип "цель оправдывает средства", не понимая, что великая историческая цель автоматически отметает недостойные средства. Зато для поддержания традиционных мелких предрассудков и особенно собственного авторитета в глазах простаков они всегда готовы прибегать к уловкам и подлогам мелкого масштаба. Сперва они попытались открыто выполнить долг "друзей", т. е. адвокатов ГПУ. Но это оказалось слишком рискованно. Они поспешно перешли на позицию философского агностицизма и дипломатического невмешательства. Они объявили процессы "загадочными". Они воздерживались от суждения. Они предостерегали от преждевременных заключений. "Мы не можем извне ничего решить". "Полная истина вскроется, может быть, через 100 лет". "Мы не должны вмешиваться в дела советской юстиции". Словом, в уклончивой форме они пытались примирить мировое общественное мнение с теми подлостями, которые творились в Москве. Эти люди хотели во что бы то ни стало остаться в дружбе с палачами революции, не беря на себя, однако, прямой ответственности за подлоги ГПУ. Но и на этой второй линии демократическим лицемерам не удалось долго продержаться. Под ударами разоблачений они еще более снизили тон: конечно, обвинения явно невероподобны, но... но под ними все же "что-то" скрывается. "Мы не со сталинцами, но мы не верим и троцкистам". Истину представляют только праведники из "Нэйшен" и "Нью Рипаблик". Если они были слепы вчера и позавчера, то это лучшая гарантия того, что они отлично видят сегодня. "Под московскими обвинениями что-то скрывается". Еще бы! Если правящая клика истребляет все, что осталось от большевистской партии, значит, у нее для этого имеются повелительные причины. Искать эти причины надо, однако, в объективных интересах бюрократии, а не в речах Вышинского и не в подлогах Ежова. Но мы уже знаем: диалектика классовой борьбы остается для этих эмпириков книгой за семью печатями. Чего можно требовать и ждать от философов и публицистов, которые ни