граничный "Бюллетень". Уже одно хронологически последовательное сопоставление этих двух источников способно полностью исчерпать вопрос о саботаже. Между тем нет недостатка во всякого рода дополнительных данных. ПОЛИТИЧЕСКАЯ БАЗА ОБВИНЕНИЯ: СОЮЗ С ГИТЛЕРОМ И МИКАДО Для подкрепления слишком уж невероятного обвинения в союзе "троцкистов" с Германией и Японией заграничные адвокаты ГПУ пускают в ход такие версии. 1. Ленин во время войны проехал с согласия Людендорфа169 через Германию с целью осуществить свои революционные за дачи. 2. Большевистское правительство не остановилось перед уступкой Германии громадных территорий и уплаты контрибу ции с целью сохранения советского режима. Вывод: почему не допустить, что Троцкий вступил в соглашение с тем же немецким генеральным штабом, чтоб посредством уступки территории и пр. приобрести возможность осуществить свои цели на остальной части территории? Эта аналогия представляет собой на самом деле чудовищную и отравленную клевету на Ленина и на большевистскую партию в целом. 1. Ленин действительно проехал через Германию, использо вав ложные надежды Людендорфа на распад России в резуль тате внутренней борьбы. Но как поступил при этом Ленин? а) он ни на минуту не скрывал ни своей программы, ни це лей своей поездки; б) он созвал в Швейцарии небольшое совещание интерна ционалистов разных стран, которые вынесли полное одобрение плану Ленина проехать в Россию через Германию; в) Ленин не вступал ни в какие политические соглашения с германскими властями и поставил условием, чтоб никто не входил в вагон при проезде через Германию170; г) немедленно по прибытии в Петербург Ленин изложил пе ред Советом и перед рабочими массами смысл и характер сво его проезда через Германию. Смелость решения и осторожность подготовки характеризует Ленина и в этом эпизоде; но не меньше характеризует его полная и безусловная честность по отношению к рабочему классу, которому он в любой момент готов отдать отчет в каждом своем политическом шаге. 2. Большевистское правительство действительно уступило Германии по Брест-Литовскому миру огромные территории с целью сохранения советского режима на остальной части тер ритории. Но: а) у советского правительства не было никакого другого вы бора; б) решение принято было не за спиной народа, а в резуль тате открытого и гласного обсуждения; в) большевистское правительство ни на минуту не скрыва ло от народных масс, что Брест-Литовский мир означает вре менную и частичную капитуляцию пролетарской революции перед капитализмом. Мы имеем и в этом случае полное соответствие между целью и средством и безусловную честность руководства перед лицом общественного мнения трудящихся масс. Посмотрим теперь, каков смысл предъявленного мне обвинения. Я заключил будто бы соглашение с фашизмом и милитаризмом на следующих началах: а) я соглашаюсь отказаться от социализма в пользу капитализма; б) я даю сигнал к разрушению советского хозяйства и к ист реблению рабочих и солдат; в) я скрываю от всего мира как свои действительные цели, так и свои методы; г) вся моя открытая политическая деятельность служит лишь для того, чтоб обмануть трудящиеся массы относительно моих действительных планов, в которые посвящены Гитлер, микадо и их агенты. Приписываемые мне действия не только не имеют, следовательно, ничего общего с приведенными выше примерами из деятельности Ленина, но представляют во всех отношениях прямую противоположность им. Брест-Литовский мир представлял временное отступление, вынужденный компромисс в целях спасения советской власти и осуществления революционной программы. Тайный союз с Гитлером и микадо означает предательство интересов рабочего класса во имя личной власти, вернее, во имя миража власти, т. е. самое низменное из всех возможных преступлений. Правда, некоторые из адвокатов ГПУ склонны разбавлять водою слишком крепкое вино Сталина: может быть, говорят они, Троцкий только на словах обязывался восстановить капитализм, в действительности же собирался на оставшейся части территории осуществлять политику в духе своей программы. Прежде всего этот вариант противоречит показаниям Радека, Пятакова и других. Но и независимо от этого он столь же бессмыслен, как официальная версия обвинения. Программа оппозиции есть программа международного социализма. Каким же образом взрослый и опытный человек мог воображать, что Гитлер и микадо, имея в своих руках против него весь список его предательств и отвратительных преступлений, позволят ему осуществлять революционную программу? Каким образом можно было вообще надеяться прийти к власти ценой уголовных действий на службе иностранного штаба? Разве не ясно было заранее, что Гитлер и микадо, использовав такого агента до конца, выбросили бы его затем просто как выжатый лимон? Разве заговорщики, возглавляемые шестью членами ленинского Политбюро, могли не понимать этого? Обвинение является, таким образом, внутренне (бессмысленным в обоих своих вариантах: в официальном, где дело идет о восстановлении капитализма, и в официозном, где у заговорщиков допускается затаенная мысль: обмануть Гитлера и микадо. К этому надо прибавить, что заговорщикам должно было быть заранее ясно, что заговор ни в каком случае не может остаться нераскрытым. В процессе Зиновьева--Каменева Ольберг и другие показывали, что "сотрудничество" "троцкистов" с гестапо было не исключением, а "системой". Значит в эту систему были посвящены десятки и сотни. Для террористи- ческих актов и особенно саботажа нужны были, в свою очередь, сотни и даже тысячи агентов. Провалы были, следовательно, абсолютно неизбежны, а вместе с тем -- и разоблачение союза "троцкистов" с фашистскими и японскими шпионами. Кто, кроме сумасшедшего, мог надеяться прийти таким путем к власти? Но и это еще не все. Акты саботажа, как и террористические акты, предполагают со стороны исполнителей готовность жертвовать собой. Когда немецкий фашист или японский агент рискуют в СССР своей головой, то ими движет такой могучий стимул, как патриотизм, национализм, шовинизм. Какие побудительные стимулы могли быть у "троцкистов"? Допустим, что "вожди", сойдя с ума, надеялись такими методами захватить власть. Но какие могли быть движущие мотивы у Бермана, у Давида, Ольберга, Арнольда171 и многих других, которые, став практически на путь террора и саботажа, обрекли себя тем самым на верную гибель? Жертвовать своей жизнью человек способен только во имя какой-либо высшей цели, хотя бы и ложной. Какая же высшая цель была у "троцкистов"? Стремление расчленить СССР? Стремление доставить Троцкому власть ради восстановления капитализма? Симпатии к германскому фашизму? Стремление доставить Японии нефть для войны против Соединенных Штатов? Ни официальная, ни официозная версии не дают совершенно ответа на вопрос, во имя чего, собственно, сотни "исполнителей" соглашались отдавать свои головы. Вся конструкция обвинений имеет механический характер. Она игнорирует психологию живых людей. В этом смысле обвинение является законным продуктом тоталитарного режима с его невниманием и презрением к людям, если они не являются "вождями". * * * Вторая фантастическая теория, которая пускается в оборот друзьями ГПУ, гласит, что я ввиду своей общей позиции политически заинтересован будто бы в ускорении войны. Общий ход рассуждений таков: Троцкий стоит за международную революцию. Известно, что война нередко вызывает революцию. Эрго: Троцкий не может быть не заинтересован в ускорении войны. Люди, которые так думают, или которые навязывают мне такие мысли, имеют очень слабое представление о революции, о войне и об их взаимозависимости. Война действительно нередко ускоряла революцию. Но именно поэтому она приводила нередко к выкидышу. Война обостряет социальные противоречия и недовольство масс. Но этого мало для победы, пролетарской революции. Без революционной партии, имеющей опору в массах, революционная ситуация приводит к жесточайшим поражениям. Задача не в том, чтоб "ускорить" войну, -- над этим, к несчастью, не без успеха работают империалисты всех стран. Задача в том, чтоб использовать то время, которое империалисты еще оставляют рабочим массам для создания революционной партии и революционных профессиональных союзов. Жизненный интерес пролетарской революции -- как можно дальше отодвинуть войну, выиграть как можно больше времени для подготовки. Чем тверже, мужественнее, революционнее поведение трудящихся, тем дольше будут колебаться империалисты, тем вернее удастся отсрочить войну, тем больше шансов, что революция произойдет до войны и, может быть, сделает невозможной войну. Именно благодаря тому, что Четвертый Интернационал стоит за международную революцию, он является одним из факторов, действующих против войны, ибо -- повторяю снова -- единственным тормозом на пути новой войны является страх имущих классов перед революцией. * * * Война, говорят нам, создает революционную ситуацию. Но разве за период с 1917 года до сих пор у нас был недостаток в революционных ситуациях? Бросим беглый взгляд на послевоенный период. Революционная ситуация в Германии в 1918--1919 году. Революционная ситуация в Австрии и Венгрии. Революционная ситуация в Германии в 1923 году (оккупация Рура). Революция в Китае в 1925--27 гг., которой непосредственно не предшествовала война. Глубокие революционные потрясения в Польше в 1926 году. Революционная ситуация в Германии в 1931--33 гг. Революция в Испании в 1931--37 гг. Предреволюционная ситуация во Франции начиная с 1934 г. Предреволюционная ситуация в Бельгии. Несмотря на обилие революционных ситуаций, трудящиеся массы ни в одном из перечисленных случаев не одержали революционной победы. Чего не хватает? Партии, способной использовать революционную обстановку. Социал-демократия достаточно показала в Германии, что она враждебна революции. Она теперь снова показывает это же во Франции (Леон Блюм). В свою очередь Коминтерн, узурпируя авторитет Октябрьской революции, дезорганизует революционное движение во всех странах Коминтерн стал на деле, независимо от своих намерений, лучшим помощником фашизма и реакции вообще. ) Именно поэтому перед пролетариатом выросла железная необходимость строить новые партии и новый Интернационал, отвечающие характеру нашей эпохи -- эпохи грандиозных социальных потрясений и постоянной военной опасности. Если во главе масс в случае войны не окажется смелой, мужественной, последовательной революционной партии, проверенной на опыте и пользующейся доверием масс, тогда новая революционная ситуация отбросит общество назад. Война может закончиться при этих условиях не победой революции, а крушением всей нашей цивилизации. Нужно было бы быть жалким слепцом, чтоб не видеть этой опасности Война, как и революция, самые серьезные и трагические явления в человеческой истории. С ними нельзя шутить. Они не допускают дилетантского к себе отношения. Нужно ясно понимать взаимоотношение войны и революции. Не менее ясно нужно понимать взаимоотношение между объективными революционными факторами, которые нельзя вызвать по желанию, и между субъективным фактором революции -- сознательным авангардом пролетариата, его партией. Эту партию надо готовить изо всех сил Можно ли допустить хоть на минуту, чтобы так называемые "троцкисты", крайний левый фланг, гонимый и преследуемый всеми другими течениями, стали отдавать свои силы презренным авантюрам, саботажу и провоцированию войны вместо того, чтобы строить новую революционную партию, способную встретить во всеоружии революционную ситуацию? Только циническое презрение Сталина и его школы к мировому общественному мнению в союзе с его примитивным полицейским коварством могли создать такого рода чудовищное и нелепое обвинение! * * * Я в сотнях статей и тысячах писем разъяснял, что военное поражение СССР означало бы неизбежно реставрацию капитализма в полуколониальной форме при фашистском политическом режиме, расчленении страны и крушении Октябрьской революции. Многие из моих бывших политических друзей в разных странах, возмущенные политикой сталинской бюрократии, приходили к выводу, что мы не можем брать на себя обязанность "безусловной защиты СССР". На это я возражал, что нельзя отождествлять бюрократию и СССР. Новый социальный фундамент СССР необходимо безусловно защищать от империализма. Бонапартистская бюрократия будет низвергнута трудящимися массами лишь в том случае, если удастся оградить основы нового экономического режима в СССР. Я гласно и открыто порвал на этом вопросе с десятками старых и сотнями 0x08 graphic молодых друзей. В моем архиве имеется огромная переписка, посвященная вопросу о защите СССР. Наконец, моя новая книга "Преданная революция" дает подробный анализ военной и дипломатической политики СССР специально под углом зрения обороны страны. Теперь милостью ГПУ оказывается, что в то самое время, как я рвал с близкими друзьями, не понимавшими необходимости безусловной защиты СССР против империализма, я на деле заключал союзы с империалистами и рекомендовал разрушать экономический фундамент СССР. Совершенно не видно к тому же, что же, собственно, практически внесли в союз Германия и Япония? "Троцкисты" продали микадо и Гитлеру свои головы. Что получили они в обмен? Деньги -- нерв войны. Получали ли "троцкисты", по крайней мере, деньги от Японии и Германии? Об этом в процессе ни слова. Прокурор даже не интересуется этим вопросом. В то же время из указаний на другие финансовые источники вытекает, что ни Германия, ни Япония денег не давали. Что ж они вообще давали "троцкистам"? На этот вопрос во всем процессе нет и тени ответа. Союз с Германией и Японией сохраняет чисто метафизический характер. Позвольте прибавить, что это самая подлая из всех полицейских метафизик человеческой истории! КОПЕНГАГЕН "Копенгагенская" глава процесса 16-ти (Зиновьев и другие) является по скоплению противоречий и бессмыслиц самой чудовищной из всех его глав. Относящиеся к Копенгагену факты давно установлены и проанализированы в ряде печатных работ, начиная с "Красной книги" Л. Седова. Я представил Комиссии важнейшие документы и свидетельства и сохраняю за собой право представить дополнительные материалы в дальнейшем ходе расследования. По поводу "террористической недели" в Копенгагене я хочу поэтому быть настолько кратким, насколько возможно. Я принял приглашение датских студентов прочитать доклад в Копенгагене в надежде, что мне удастся остаться в Дании или в другой европейской стране. Этот план не осуществился вследствие давления советского правительства на датское (угроза экономическим бойкотом). Чтоб отвратить другие страны от предоставления мне гостеприимства, ГПУ решило превратить неделю моего пребывания в Копенгагене в неделю "террористического заговора". Меня посетили будто бы в столице Дании Гольцман, Берман-Юрин и Давид. Все три прибыли независимо друг от друга, и каждый в отдельности получил от меня террористические инструкции. Ольберг, находившийся в Берлине, получил от меня из Копенгагена также инструкции, но в письменном виде. Наиболее важным свидетелем против меня и Льва Седова является Гольцман, старый член партии и лицо, известное нам обоим. Признания Гольцмана на судебном следствии и на самом суде отличаются от признаний большинства подсудимых чрезвычайной скупостью: достаточно сказать, что, несмотря на все настояния прокурора, Гольцман отрицал какое бы то ни было свое участие в террористической деятельности. Показания Гольцмана можно рассматривать как общий коэффициент всех показаний: Гольцман согласился признать только террористические планы Троцкого и участие в них Льва Седова. Именно скупость признаний Гольцмана придает им, на первый взгляд, особый вес. Между тем как раз свидетельство Гольцмана рассыпается прахом при первом соприкосновении с фактами. Представленные мною документы и свидетельские показания, которые я не стану снова перечислять, устанавливают с несомненностью, что вопреки заявлению Гольцмана Седов не был в Копенгагене и, следовательно, не мог привести ко мне Гольцмана. Тем более -- из отеля "Бристоль", разрушенного в 1917 г. К тому же показания трех других "террористов", -- Бермана, Давида и Ольберга -- невероятные сами по себе, подрывают друг друга и окончательно разрушают показания Гольцмана. Гольцман, Берман и Давид были, по их словам, одинаково направлены в Копенгаген Львом Седовым. Но о присутствии Седова в Копенгагене не упоминает ни Берман, ни Давид. Они нашли ко мне дорогу сами. Только один Гольцман встретился будто бы с Седовым в вестибюле разрушенного отеля. Совершенно неизвестные мне, по их собственным словам, Берман и Давид были будто бы рекомендованы мне впервые моим сыном, в то время 24-летним студентом. Выходит, что, скрывая свои террористические взгляды от самых близких людей, я давал террористические поручения первым встречным. Объяснить этот загадочный факт можно только одним путем: "первые встречные" для меня не были "первыми встречными" для ГПУ. Четвертый террорист -- Ольберг -- заявил в вечернем заседании 20 августа 1936 г.: "Еще до моего отъезда в Советский Союз я собирался вместе с Седовым поехать в Копенгаген к Троцкому. Наша поездка не удалась, в Копенгаген отправилась жена Седова Сюзанна и, вернувшись оттуда, привезла письма Троцкого, адресованное Седову, в котором Троцкий соглашался с моей поездкой в СССР..." Мои берлинские друзья, супруги Пфемферт172, как явствует из их писем от апреля 1930 года, уже в то время считали Ольберга если не агентом ГПУ, то кандидатом в агенты. Я отклонил его приезд из Берлина на Принкипо в качестве русского секретаря. Тем менее мог я давать ему через два года "террористические инструкции". Но Ольберг, в отличие от Бермана и Давида, действительно находился одно время в переписке со мною, познакомился с Седовым в Берлине лично, несколько раз встречался с ним, знаком был с друзьями Седова, словом, находился до некоторой степени в его окружении. Ольберг мог знать и, как свидетельствует его показание, действительно знал, что попытки сына поехать в Копенгаген не удались и что туда поехала жена его, имевшая французский паспорт. Все четыре "террориста" заявляют, как видим, что их связал со мною Седов. Но дальше их показания расходятся. По Гольцману, Седов сам находился в Копенгагене. Берман и Давид совершенно не упоминают о присутствии в Копенгагене Седова. Наконец, Ольберг категорически утверждает, что поездка Седова в Копенгаген не удалась. Самым поразительным во всем этом является то, что прокурор не обращает "и малейшего внимания на эти противоречия. В распоряжении Комиссии имеются, как сказано, документальные доказательства того, что Седов не был в Копенгагене. О том же свидетельствуют показание Ольберга и умолчания Бермана и Давида. Наиболее внушительное из всех показаний против Седова и меня -- именно показание Гольцмана -- рассыпается, таким образом, прахом. Немудрено, если друзья ГПУ пытаются во что бы то ни было спасти показание Гольцмана, на котором держится вся версия "террористической недели" в Копенгагене. Отсюда гипотеза: Седов мог приехать в Копенгаген нелегально, неведомо для Ольберга и для других. Чтоб не оставлять противнику никаких лазеек, я коротко остановлюсь и на этой гипотезе. С какой целью Седов мог пойти на риск нелегальной поездки? Все, что мы знаем о его мнимом пребывании в Копенгагене, сводится к тому, что он проводил Гольцмана из отеля "Бри-столь" ко мне на квартиру и во время моей беседы с Гольцма-ном "входил и выходил из комнаты". Это все! Стоило ли ради этого нелегально приезжать из Берлина? Берман и Давид, которые, по собственному признанию, никогда раньше не встречали меня, разыскали меня в Копенгагене без помощи Седова, который, как вытекает из их слов, из Берлина дал им все необходимые указания. Тем легче мог разыскать меня Гольцман, который в прошлом встречался со мной. Ни один здравомыслящий человек не поверит тому, что Седов приехал по чужому паспорту из Берлина в Копенгаген для того, чтоб проводить ко мне на квартиру Гольцмана и в то же время оставил без внимания Бермана и Давида, которых он также будто бы направил из Берлина и которых я не знал в лицо. Может быть, однако, Седов приехал нелегально в Копенгаген, чтоб повидаться с родителями? Это предположение, на первый взгляд, могло бы казаться несколько более правдоподобным, если бы Седов несколькими днями спустя не приехал вполне легально во Францию для той же цели, т. е. для свидания с родителями. Но, может быть, настаивают друзья ГПУ, Седов совершил вторую, легальную поездку только для того, чтобы скрыть первую поездку, нелегальную? Представим себе на минуту эту комбинацию во всей ее конкретности. Седов ведет совершенно открыто и заведомо для всех хлопоты о поездке в Копенгаген. Другими словами, он ни от кого не скрывает своего намерения повидаться с нами. Все наши друзья в Копенгагене знают, что мы ожидаем сына. Его жена и его адвокат приезжают в Копенгаген и рассказывают друзьям о неудаче хлопот сына. Теперь нам предлагают поверить, что, не получив визы, Седов нашел чужой паспорт и тайно прибыл в Копенгаген, невидимо ни для кого из наших друзей. Здесь он встречает Гольцмана в вестибюле несуществующего отеля, приводит его на свидание со мною, незримо для моей охраны, и во время моей беседы с Гольцманом "входит и выходит из комнаты". Затем Седов исчезает так же таинственно из Копенгагена как и появился. После возвращения в Берлин он успевает получить визу и 5 декабря уже встречает нас снова на Северном вокзале в Париже. Для чего все это? С одной стороны, мы имеем показание Гольцмана, который сам ничего не говорит о том, по какому паспорту он приехал в Копенгаген (прокурор его об этом, конечно, не спрашивает), и который в довершение беды местом встречи с отсутствующим Седовым указывает несуществующий отель. С другой стороны, мы имеем: молчание о Седове Бермана и Давида; совершенно правильное показание Ольберга о том, что Седов остался в Берлине; две дюжины свидетельств, подтверждающие заявления Седова, его матери и мои, и в довершение ко всему здравый человеческий смысл, которому нельзя отказать в правах. Выводы: Седов не был в Копенгагене, показание Гольцмана ложно. Гольцман -- главный свидетель обвинения. Вся "копенгагенская неделя" рассыпается прахом. * * * Я могу привести целый ряд дополнительных доводов, которые должны рассеять последние сомнения, если они вообще возможны в этом деле. 1. Ни один из моих мнимых посетителей не называет ни моего адреса, ни части города, в которой произошло свидание. Маленькая вилла, которую мы занимали, принадлежала танцовщице, уехавшей за границу. Вся обстановка дома соот ветствовала профессии хозяйки и не могла не обращать на се бя внимания всех посетителей. Если б Гольцман, Берман и Да вид посетили меня, они непременно упомянули бы об обстанов ке квартиры. Во время нашего пребывания в Копенгагене мировую пе чать обошла весть о смерти Зиновьева. Весть оказалась лож ной Но мы все находились под ее впечатлением. Можно ли се бе представить, что мои посетители, прибывшие для получения "террористических" инструкций, ничего не слышали от меня или других о смерти Зиновьева или же забыли об этом фак те?173 Ни один из мнимых посетителей ни словом не говорит о моих секретарях, о моей охране и пр. Берман и Давид ничего не говорят о том, по каким пас портам они приехали, как разыскали меня, где ночевали и пр. Судьи и прокурор не задают ни одного конкретного вопроса, чтоб не разрушить неосторожным движением хрупкую постройку * * * Газета датской правительственной партии "Социал-демо-кратен" сейчас же после суда над Зиновьевым и Каменевым, 1 сентября 1936 года, установила, что отель "Бристоль", в котором произошла будто бы встреча Гольцмана с Седовым, был разрушен в 1917 году. Это немаловажное разоблачение встречено было московской юстицией сосредоточенным молчанием. Один из адвокатов ГПУ, кажется, незаменимый Притт, высказал предположение, что стенографистка вписала имя "Бристоль" . по ошибке. Если принять во внимание, что судебные прения велись на русском языке, то совершенно непонятно, каким образом стенографистка могла ошибиться в таком нерусском слове, как "Бристоль". Судебные отчеты, тщательно выправленные, читались, к тому же, судьями и публикой. Иностранные журналисты присутствовали на суде. Никто не заметил "описки" до разоблачений "Социал-демократен". Эпизод получил, разумеется, широкую популярность Сталинцы молчали пять месяцев. Только в феврале этого года пресса Коминтерна сделала спасительное открытие: в Копенгагене нет, правда, отеля "Бристоль", но зато есть кондитерская "Бристоль", которая одной стеной примыкает к отелю. Правда, отель этот называется "Гранд Отель Копенгаген", но это все же отель Кондитерская, правда, не отель, но зато она называется "Бристоль". По словам Гольцмана, свидание произошло в вестибюле отеля. Кондитерская не имеет, правда, вести- бюля. Но зато у отеля, который не называется "Бристоль", имеется вестибюль. К этому надо прибавить, что, как явствует даже из чертежей, напечатанных в прессе Коминтерна, входы в кондитерскую и в отель ведут с разных улиц. Где же все-таки происходило свидание? В вестибюле без "Бристоля" или в "Бристоле" без вестибюля? Допустим, однако, на минуту, что, назначая в Берлине Седову свидание, Гольцман спутал кондитерскую с отелем. Как же в таком случае Седов попал на место свидания? Пойдем еще далее навстречу авторам гипотезы и допустим, что Седов, проявив исключительную находчивость, перешел на другую улицу, нашел там вход в отель под другим именем и встретился с Гольцманом в вестибюле. Но ошибаться насчет имени отеля Гольцман мог, очевидно, только до свидания. Во время свидания ошибка должна была разъясниться и тем крепче врезаться в память обоих участников. После свидания Гольцман во всяком случае не мог говорить о вестибюле... кондитерской "Бристоль". Гипотеза рушится, таким образом, при первом прикосновении. Чтоб еще больше, однако, запутать положение, пресса Коминтерна утверждает, что кондитерская "Бристоль" издавна служила местом собраний датских и приезжих "троцкистов". Здесь очевидный анахронизм. В Дании мы не нашли в ноябре 1932 г. ни одного "троцкиста". Немецкие "троцкисты" появились в Копенгагене только после фашистского переворота, т. е. в 1933 году. Но если допустить на минуту, что "троцкисты" не только существовали в 1932 г., но и успели оккупировать кондитерскую "Бристоль", то новая гипотеза оказывается еще более бессмысленной. Обратимся к показанию Гольцмана по официальному отчету. "...Седов сказал мне: "Так как вы собираетесь ехать в СССР, то было бы хорошо, чтобы вы со мной поехали в Копенгаген, где находится мой отец..". Я согласился. Но заявил ему, что ехать вместе нам нельзя по конспиративным соображениям. Я условился с Седовым, что через два-три дня я приеду в Копенгаген, остановлюсь в гостинице "Бристоль"..." Ясно, что старый революционер, который не хотел совершить поездку вместе с Седовым, ибо визит в Копенгаген угрожал ему в случае разоблачения смертью, ни в каком случае не мог назначать свидание в помещении, которое, по словам прессы Коминтерна, "в течение ряда лет (!) было местом встречи датских "троцкистов", так же как и встречи датских и иностранных "троцкистов" и этих последних друг с другом". В этом обстоятельстве, которое, как уже сказано, представляет чистейший вымысел, слишком усердные агенты Коминтерна видят подкрепление своей гипотезы. У них выходит так, что Гольцман назначил местом свидания заведомо известную сталинцам "троцкистскую" кондитерскую. Одна несообразность налагается на другую. Если кондитерская была заведомо известна "троцкистам" -- датским и приезжим -- в частности Гольцману, то он, во-первых, никак не мог бы смешать ее с "Гранд Отель Копенгаген" и, во-вторых, именно вследствие ее "троцкистского" характера должен был бы избегать ее как огня. Так эти люди поправляют "описку" стенографистки. Комиссия знает из представленных мною документов, что Седов не мог быть даже в самой известной "троцкистской" кондитерской, ибо он вообще не был в Копенгагене. В "Красной книге" самого Седова эпизод с отелем "Бристоль" отмечен скорее как курьез, характеризующий крайнюю неряшливость работы ГПУ. Главное же внимание сосредоточено на доказательстве того", что Седов в ноябре 1932 года находился в Берлине: многочисленные документы и свидетельства не оставляют на этот счет места ни малейшему сомнению. Нас хотят таким образом заставить поверить, что призрак Седова нашел вход в призрачный вестибюль кондитерской, которую воображение агентов ГПУ превратило с запозданием в отель. Гольцман совершил свое мнимое путешествие отдельно от Седова и, разумеется, по фальшивому паспорту, чтоб не оставить никаких следов. Приезд иностранцев регистрируется ныне во всех странах. Показания Гольцмана можно было бы проверить в течение немногих часов, если б знать, по какому паспорту он проехал из Берлина в Копенгаген. Можно ли себе представить такого рода суд, где прокурор не задал бы в подобном случае подсудимому вопроса об его паспорте? Гольцман, как известно, категорически отрицал свою связь с гестапо. Тем больше оснований было у прокурора спросить Гольцмана, кто именно доставил ему фальшивый паспорт? Однако Вышинский этих вопросов, конечно, не задал, чтобы не саботировать собственной работы. Гольцман должен был, по всем данным, переночевать в Копенгагене. Где именно: может быть, в кондитерской "Бристоль"? Вышинский не интересуется и этим вопросом. Функция Вышинского состоит в том, чтоб охранять подсудимых от проверки их показаний. Конечно, ошибка насчет отеля "Бристоль" компрометирует обвинение. Ошибка насчет свидания с отсутствующим Седовым компрометирует процесс вдвое. Однако больше всего компрометирует процесс и самого Вышинского то обстоятельство, что он не задает подсудимому вопросов об его паспорте, об источнике, из которого паспорт получен, о месте ночлега, несмотря на то что все эти вопросы властно навязываются сами собою. Молчание Вышинского разоблачает его и в этом случае как участника судебного подлога. РАДЕК В своей обвинительной речи (28 января) прокурор говорил: "Радек -- один из виднейших и, надо отдать ему справедливость, талантливых и упорных "троцкистов"... Он неисправим... Он один из самых доверенных и близких к главному атаману этой банды -- к Троцкому -- людей". Все элементы в этой характеристике ложны, за исключением, разве, ссылки на талантливость Радека; но и здесь надо прибавить: как журналиста. Только! Говорить об "упорстве" Радека, об его "неисправимости" как оппозиционера и об его близости ко мне можно разве лишь в порядке неуместной шутки. Радек характеризуется на самом деле импульсивностью, неустойчивостью, ненадежностью, склонностью впадать в панику при первой опасности и исключительной болтливостью в минуты благополучия. Эти качества делают его газетным Фигаро высокой квалификации, неоценимым информатором для иностранных журналистов и туристов, но совершенно непригодным для роли конспиратора. В кругу осведомленных людей просто немыслимо говорить о Радеке, как о вдохновителе террористических покушений и организаторе международного заговора! Прокурор не случайно, однако, наделяет Радека чертами, которые прямо противоположны его действительному характеру: иначе невозможно было бы создать хоть подобие психологической базы для обвинения. В самом деле, если я выбрал Радека в качестве политического руководителя "чисто троцкистского" центра и если именно Радека я в первую голову посвятил в свои переговоры с Германией и Японией, то совершенно очевидно, что Радек должен был быть не только "упорным" и "неисправимым" "троцкистом", но и "одним из самых доверенных и близких" ко мне людей. Характеристика Радека в обвинительной речи есть необходимая составная часть всего судебного подлога. Радек, по словам прокурора, -- "хранитель в... "троцкистском" центре портфеля по внешней политике". Вопросами внешней политики Радек действительно занимался близко, но исключительно как журналист. Правда, в первые годы после октябрьского переворота он состоял одно время в коллегии народного комиссариата по иностранным делам. Но советские дипломаты жаловались в Политбюро: все, что говорится при Радеке, становится на другой день известным всей Москве. Радек был скоро устранен из коллегии. Одно время Радек был членом Центрального комитета и в этом звании имел право посещать заседания Политбюро. По инициативе Ленина секретные вопросы обсуждались неизменно в отсутствии Радека. Ленин ценил Радека как журналиста, но в то же время не выносил его несдержанности, его несерьезного отношения к серьезным вопросам, его цинизма. Нельзя не привести оценку, которую дал Радеку Ленин на VII съезде партии (1918 г.), во время споров о Брест-Литовском мире. По поводу слов Радека: Ленин "уступает пространство, чтобы выиграть время", Ленин заметил: "Я вернусь к товарищу Радеку, и здесь я хочу отметить, что ему удалось нечаянно сказать серьезную фразу"... И дальше опять: "На этот раз вышло так, что у тов. Радека получилась совершенно серьезная фраза". Это дважды повторенное замечание выражало самую суть отношения к Радеку не только самого Ленина, но и его ближайших сотрудников. Отмечу тут же, что шесть лет спустя, в январе 1924 г., на партийной конференции, собравшейся незадолго до смерти Ленина,Сталин сказал: "У большинства людей голова управляет языком; у Радека язык управляет головой". При всей своей грубости эти слова не лишены меткости. Во всяком случае они никого не удивили, и меньше всего -- самого Радека: он привык к таким оценкам. Кто поверит, что во главе грандиозного заговора я поставил человека, у которого язык управляет головой и который способен поэтому только "нечаянно" высказывать серьезные мысли? Отношение Радека ко мне прошло через две стадии: в 1923 году он написал обо мне панегирическую статью, которая поразила меня своим приподнятым тоном ("Лев Троцкий -- организатор победы". -- Правда, 14 марта 1923 года). В дни московского суда (21 августа 1936 года) Радек написал обо мне наиболее клеветническую и циничную из всех своих статей. Период между этими статьями делится пополам капитуляцией Радека: 1929 год стал переломным моментом в его политике, как и в его отношении ко мне. Историю наших отношений до и после 1929 г. можно без труда проследить из года в год, по статьям и письмам. Восстановить основные факты -- значит и в этом вопросе ниспровергнуть обвинение. * * * С 1923 по 1926 год Радек колебался между левой оппозицией в России и правой коммунистической оппозицией в Германии (Брандлер174, Тальгеймер175 и др.). В момент открытого разрыва между Сталиным и Зиновьевым (начало 1926 г.) Радек тщетно пытался увлечь левую оппозицию на блок со Сталиным. Радек принадлежал затем в течение почти трех лет (срок для него исключительный!) к левой оппозиции. Но внутри оппозиции он неизменно метался то вправо, то влево. Развивая в августе 1927 г. тему об угрозе термидора, Радек писал в своих программных тезисах: "Тенденция к термидорианскому перерождению партии и ее руководящих учреждений выражается в следующих моментах: ...г) в линии на увеличение веса партаппарата в противоположность низовым партийным организациям, нашедшая свое классовое выражение в заявлении Сталина на пленуме (август 1927 г.): "Эти кадры могут выть сняты только гражданской войной" -- в заявлении, которое является... классической формулой бонапартистского переворота; д) во внешней политике, проектируемой Сокольниковым. Эти тенденции надо открыто назвать термидорианскими... и сказать-открыто, что они находят в ЦК полное выражение в правом его крыле (Рыков, Калинин176, Ворошилов, Сокольников) и отчасти в центре (Сталин). Надо открыто сказать, что термидорианские тенденции растут". Эта цитата важна в двух отношениях: она показывает, во-первых, что Сталин уже в 1927 г. про возгласил бюрократию ("кадры") несменяемой и всякую оппо зицию против нее заранее приравнивал к гражданской войне (Радек вместе со всей оппозицией квалифицировал это заяв ление как манифест бонапартизма); она недвусмысленно характеризует Сокольникова не как единомышленника, а как представителя правого, термидориан ского крыла. Между тем в последнем процессе Сокольников фигурирует как член "троцкистского" центра. В конце 1927 г. Радек вместе с сотнями других оппозиционеров исключается из партии и высылается в Сибирь. Зиновьев, Каменев, а затем Пятаков делают покаянные заявления. Уже весною 1928 г. Радек начинает колебаться, но еще около года пытается держаться на ногах. Так, 10 мая Радек пишет Преображенскому177 из Тобольска: "Я отклоняю зиновьевщину и пятаковщину, как достоевщину. Они, вопреки убеждению, каются. Нельзя помочь рабочему классу враньем. Оставшиеся должны говорить правду". 24 июня Радек пишет мне, защищаясь от моих опасений: "Никто не предполагает отказа от наших взглядов. Такой отказ был бы тем более смешным, что проверка истории доказала блестяще их правильность". Для Радека нет, следовательно, ни малейшего сомнения в том, что оппозиционеры могут каяться лишь с целью вернуть себе благоволенье бюрократии Ему и в голову не приходит, что за покаяниями может открываться какой-то адский замысел. 3 июля Радек пишет капитулянту Вардину178: "Зиновьев и Каменев покаялись, якобы для того, чтобы нести помощь партии, а на деле посмели лишь одно: писать статьи против оппозиции. Это есть логика положения, ибо покаявшийся должен показать свое покаяние". Эти строки бросают убийственный свет на будущие процессы, где не только Зиновьеву и Каменеву, но и Радеку придется "показывать" искренность всех своих предшествовавших покаяний. Летом 1928 г. Радек совместно со Смилгой179 вырабатывают политические тезисы, в которых, между прочим, говорится: "Глубоко ошибаются те, которые, подобно Пятакову и др., спешат путем предательства хоронить свое прошлое". Так отзывается Радек о своем будущем сотруднике по мифическому "'параллельному центру". Сам Радек в это время уже колебался. Но он психологически еще не мог оценивать капитуляцию Пятакова иначе, как предательство. Однако стремления Радека примириться с бюрократией уже настолько сквозят в его письмах, что Ф. Дингельштедт, один из наиболее видных ссыльных более молодого поколения, открыто клеймит "капитулянтские" тенденции Радека. 8 августа Радек отвечает Дингельштедту: "Рассылка писем о капитуляции есть легкомыслие, сеяние паники, недостойное старого революционера... Когда подумаете и нервы Ваши придут в равновесие (а нам крепкие нервы необходимы, ибо ссылка -- чепуха по сравнению с тем, что нам еще придется увидеть впереди), то вам, старому члену партии,