---------------------------------------------------------------
© Copyright Михаил Веллер
Origin: "Огонек" No24 (4699) Июнь 2001
---------------------------------------------------------------
Бриллиантовая звезда "Победы" впивалась Жукову в зоб.
Он отогнул обшлаг, хмуро оценил массивные швейцарские часы и перевел
прицел на часового. Часовой дрогнул, как вздетый на кол, отражение зала
метнулось в его глазах, плоских и металлических подобно зеркальцу дантиста.
Высокая дворцовая дверь, белое с золотом, беззвучно разъехалась.
Конвоир отпечатал шаг. За ним, с вольной выправкой, но рефлекторно
попадая в ногу, следовал невысокий, худощавый, рано лысеющий полковник.
Второй конвоир замыкал шествие.
Они остановились на светлом паркетном ромбе с коричневыми узорами в
центре зала, против стола, закинутого зеленым сукном. Конвоиры застыли по
сторонам.
Жуков смотрел сквозь них секунду. Секунда протянулась долгая и тяжелая,
как железная балка, сминающая плечи. И шевельнул углом рта.
-- Почему в знаках различия? -- негромко спросил он. Под бессмысленными
масками конвоиров рябью дунула тревога, внутренняя суета, паника. Правый, в
сержантских лычках, с треском ободрал плечи полковничьего мундира и швырнул,
на полу тускло блеснуло.
-- Решения суда еще не было, -- выговорил подсудимый.
-- Молчать, -- так же негромко и равнодушно оборвал Жуков. -- Суд --
ну?
Сидевший справа от него гулко покашлял, завел дужки очков за большие
уши, из которых торчали седые старческие пучки, и хрустнул бумагой:
"Нарушив воинскую присягу и служебный долг, -- стал он зачитывать,
по-волжски окая, -- вступил в антигосударственный заговор с целью свержения
законной власти, убийства членов высшего руководства страны и смены
существующего строя. Обманом вовлек в заговор вверенный ему полк, который
должен был составить основную вооруженную силу заговорщиков..."
Прокуренные моржовые усы лезли ему в рот и нарушали дикцию. Жуков
покосился неприязненно.
-- Мог бы подстричь, -- буркнул он.
-- А?
-- Хватит. Чего неясного. Полковник, твою мать, к тебе один вопрос:
чего сам не шлепнулся?
-- Виноват, -- после паузы просипел полковник: голос изменил ему,
иронии не получилось.
-- Струсил? На что рассчитывал? Расстрел? Плац, барабан, последнее
слово? С-сука. Повешу, как собаку! Приговор.
Сидевший слева, потея, корябал пером лист. Он утер лоб, пошевелил
губами, встал и поправил ремни, перекрещивающие длинную шерстяную
гимнастерку. Широкоплечий и длиннорукий, он оказался несоразмерно низок.
"Согласно статей Воинского устава двадцать три, пункты один, два,
четыре, семь, Уголовного кодекса пятьдесят восемь, пункты один, три, восемь,
девять, десять, за измену Родине, выразившуюся... в организации вооруженного
заговора в рядах Вооруженных сил с целью убийства высшего руководства
страны... единогласно приговорил: к высшей мере наказания -- смертной казни
с конфискацией имущества. Ввиду особой тяжести и особого цинизма
преступления... могущих последствий... через повешение".
-- Следующий, -- бросил Жуков.
Полковник сухим ртом изобразил плевок под ноги. Залысины его сделались
серыми. Он повернулся налево кругом, сохранил равновесие и -- спина прямая,
плечи развернуты -- меж конвоем покинул зал.
Жуков размял папиросу и закурил.
-- Кто его на полковника представлял? Расстрелять. Два заседателя также
щелкнули портсигарами. Левый, маршал в ремнях, предупредительно развел
ладонью свои пышные усы, которые в отличие от штатского имел смоляные и
ухоженные, и с грубоватой деловитостью, которая по отношению к старшим есть
форма угодливости старых рубак, спросил:
-- А с полком как будем?
-- Старших офицеров -- расстрелять. Остальных -- в штрафбат.
-- Так точно.
Правый член "тройки" кивнул серебряным ежиком, обсыпал пеплом серый
мятый костюм и снова закашлялся.
-- Если враг не сдается -- его уничтожают, -- отдышавшись, проперхал
он. -- Если сдается -- тем более уничтожают.
Низкое зимнее солнце горизонтальным лезвием прорубило тучи. Подвески
люстры выбросили снопы цветных искр. Зайчики вразбивку высветили роспись
плафона. Обнаженная дебелая дама, обнимающаяся с Вакхом, выставила розовые
формы. Штатский туберкулезник с трудом отвел глаза.
Следующий двигался расслабленно и устало. Он взбил височки, скрестил
руки на груди коричневого бархатного пиджака и выставил ногу в обтянутой
клетчатой штанине с выражением достоинства и непринужденности.
Однако донесся не изящный букет парфюма, но слабое удушливое веяние
параши, кислой баланды, немытого белья -- запах камеры, незабываемый каждым,
кто удостоился однажды его нюхнуть. Он откинул голову и озвучил тишину:
-- Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, отчизне
посвятим души прек...
Конвоир без замаха ткнул его в почку и подхватил оседающее тело.
-- Говорить будешь, когда я прикажу, -- сказал Жуков. -- "Честь".
Ну-ка, что там про его честь, ты, писатель.
Правый заседатель булькнул гортанью и перелистал, ища место:
"Встретив на Невском у Александровского сада Фаддея Булгарина,
поинтересовавшегося у него, почему народное волнение и передвижение войск и
не знает ли он, что это происходит, отвечал ему: "Шел бы ты отсюда, Фаддей,
здесь люди умирать на площади идут". Но сам после этого, однако, на площадь
не пошел, а вернулся до угла Мойки и зашел в кухмистерскую Вольфа, где и
пообедал, выпил полубутылку "Шато", после чего поехал на извозчике домой,
где и провел с женой все время до ареста..."
-- Тьфу, -- поморщился Жуков. -- Повесить.
-- Я бы хотел походатайствовать, -- проокал правый и пососал моржовый
ус. -- Кондратий Федорович талантливый поэт, он мог бы принести еще много
пользы нашей литературе. Союз писателей поможет. Прошу записать мое особое
мнение -- ну, выслать в Европу. Да! Для лечения. Душевной болезни. Явной.
-- Добрый ты, Алексей Максимович, аж спасу нет, -- сказал Жуков. --
Походатайствовал? И ладно. Отказать.
-- Он принесет литературе, -- сказал маршал в ремнях, -- инструкцию,
как шашки точить... Как там -- три ножа с молитвой в спину? Точильщик
хренов! Вот самые вредные -- вот эти вот интеллигенты. Подзудят -- а сами в
кусты. Пожрал, выпил -- и домой, к жинке под бочок. А другие за них рубай,
значит, серая кость. Был у меня тоже один такой... комиссар, понимаешь...
ну, недолго прокомиссарил, -- он белозубо усмехнулся.
Рылеев хрустнул пальцами. "Жена не перенесет", -- пробормотал он.
-- Чего? Лагеря? Увести.
Истопник по дуге пересек зал, стараясь ступать деликатно в мягких
валенках, и, не удержав, с грохотом свалил березовую охапку на медный лист
под высокой голландской печью. Свежо и мерзло запахло лесом.
Бухнула петропавловская пушка. Жуков раздул ноздри.
-- Полдень. -- Буденный потер руки и гаркнул: -- Вестовой!!!
-- Ты не в степи, Семен, -- заметил Жуков, прочищая ухо. Звеня шпорами,
вестовой установил поднос и сдернул салфетку.
-- Степь -- это классика, -- мечтательно отозвался Горький, дрожащей
рукой принимая стопку.
-- Ну, за победу, -- возгласил Жуков, поправляя проклятую звезду.
-- За нашу победу, -- уточнил Буденный.
Выпили. Выдохнули. Потянулись вилками.
За второй Горький прожевал ком осетровой икры и заплакал.
-- Вы даже сами не знаете... черти драповые... какое огромное дело вы
делаете, -- всхлипнул он, пытаясь обнять Жукова и роняя жемчужину с усов на
огромный варварский орден, вмонтированный в его иконостас, скорее
напоминающий пестрый панцирь.
-- Вестовой! -- рявкнул, в свою очередь, Жуков и сделал стригущее
движение двумя пальцами.
-- Так точно, -- прогнулся вестовой, выудил из кармана кавалерийских
галифе ножницы и двумя снайперскими щелканьями обкорнал плантацию классика
до уставной ширины.
Горький взглянул в подставленное зеркальце и сотрясся.
-- Читать легче будет, -- утешил Жуков.
-- И писать, -- добавил Буденный.
-- По усам не текло, а в рот попало. Ха-ха-ха!
-- А хочешь, шашкой добрею, -- предложил Буденный, нацедил из графина и
подложил классику бутерброд с жирной ветчиной. -- Ты ешь, ешь, сало -- оно
для легких полезное.
После перерыва ввели человека странного. Чернявый, тонкий, быстрый и
дерганый в движениях, он напоминал муравья. Облачен он был в какой-то рваный
балахон, а солнечный свет из окон образовывал в тонких всклокоченных волосах
нечто в роде нимба.
-- Муравьев-Апостол, -- догадался Горький. -- Как же вы, батенька, с
такой-то фамилией -- и на кровопролитие решились? -- укоризненно выставил он
желтый от никотина палец.
-- В том-то и дело, что не смогли решиться! -- отчаянно сказал
Муравьев. -- Шампанского ночью выпьешь у девок -- так на все готов! А утром,
на трезвую голову да по морозу, на людей, на штыки посмотришь -- и
понимаешь: революция -- это ведь потом море крови, не остановить будет...
Спросишь себя -- готов ли? А душа, душа не может...
-- А не можешь -- так не берись, дурак! -- стукнул Буденный шашкой в
пол. -- Либо выпей перед атакой.
-- К апостолам, -- тяжело сострил Жуков.
Процедуру осуждения уложили в четырнадцать минут.
-- После чарки дело завсегда спорится, -- подмигнул Буденный. Свято
место, которому не быть пусту, занял человечек, которого Горький, накануне
добравшийся в чтении по обыкновению на ночь Брокгауза и Ефрона до буквы "М",
охарактеризовал как мизерабля. -- Вот именно, -- поддержал Буденный, также
разбиравшийся в карточных терминах не хуже этого интеллигента, -- мизер, а,
бля, а туда же лезет.
Уловивший французское слово, человечек с болезненной надеждой воззвал к
Горькому, торопясь и захлебываясь:
-- Господа, я же во всем покаялся добровольно, все показал, господа. Я
был обманут, меня использовали! Я не хотел, клянусь честью... клянусь
Богом... На заседании все насели, все как один: "Цареубийцу придется
покарать, иначе народ не поймет. Каховский, ты сир, одинок, своим уходом из
мира ты никого не обездолишь -- тебе выпадает свершить этот подвиг
самоотвержения... -- мне страшно вымолвить, господа!.. -- лишить жизни
самодержца..." Тирана, говорят, уничтожить -- святое дело... "Пожертвуй
собою для общества!" Но я не стал, господа, я никогда бы не смог, не смел! Я
был в состоянии тяжкого душевного волнения, в аффекте, господа!
-- Чин? -- тяжело отломил Жуков.
-- Поручик! Обычный армейский поручик! Жил на жалованье, нареканий по
службе не имел. Поили шампанским... поддался на провокацию. Завербовали!
Французские шпионы! Я все написал, господа... Они пели "Марсельезу"!
-- А ты?
-- Не пел. Не пел!
-- Отчего же? Выпил мало?
-- У меня дурной французский, они смеялись! И слуха музыкального нет. И
голоса... только командный, в юнкерском училище ставили. А они все на меня:
Пестеля -- в главнокомандующие, Трубецкого -- в диктаторы, Рылеев -- мозг,
гением отмечен, Бестужеву войска выводить -- давай, Каховский, вноси лепту,
убивай царя!
-- Русский офицер, -- брезгливо махнул Жуков.
-- Гад-дючья кость, -- ослепительно осклабился Буденный.
-- Дорогой вы мой человек... -- скорбно заключил Горький. Жуков
поворошил пухлую папку и приподнял бровь:
-- Какой был военный смысл убивать генерала Милорадовича? -- с
недоумением спросил он.
-- Солдаты сомневаться стали, -- злобно вспомнил Каховский. -- Герой
войны, боевые ордена, раны, в атаки ходил пред строй. Его слушать стали, все
могло рухнуть! Но я -- я так... я не хотел... пистолет дали, и не помнил,
что заряжен... я рефлекторно, господа!
-- Генерала свалил -- молодец, конечно... но это еще не оправдание, --
решил Буденный. -- Может, выслужиться хотел.
-- Хоть один что-то пытался, и тот кретин, -- подвел итог Жуков.
-- На всех поручиков генералов не напасешься, -- проокал Горький.
-- Господа! Я дал все показания одним из первых! Совесть жжет меня, не
могу ни стоять, ни сидеть спокойно с тех пор...
Горький покивал и продекламировал с печалью:
-- Не могу я ни лежать, ни стоять и ни сидеть, надо будет посмотреть,
не смогу ли я висеть.
Жуков скупо растянул губы. Буденный захохотал вкусно и, потянувшись за
его спиной, похлопал Горького по плечу.
-- Следующего давай.
Бестужев-Рюмин щелкнул каблуками и доложился четко.
Буденный поинтересовался вежливо:
-- Вы Рюмину не родственник будете?
Под столом Жуков пнул его генеральским ботинком и больно попал в
голяшку.
-- Так. Время позволяет. Дай-ка хоть с тобой разберемся. -- Жуков
откинулся в кресле. -- Ты во сколько людей вывел к месту?
-- В половине десятого утра все стояли. На площади.
-- Стояли, значит. На площади. Чего стояли?
Бестужев вздохнул и потупился.
-- Ну, и чего выстояли? Я -- спрашиваю -- чего -- ждали???!!!
-- Своих... восставших. Мятежников то есть, -- поспешно поправился он.
-- Кого?! Откуда ждали?!
-- Не могу знать. Князь Трубецкой обещал... Семеновский полк, про
лейб-кирасир еще говорили...
-- И до скольки стояли?
-- До четверти четвертого пополудни.
-- А дальше что?
-- К конно-артиллерийской полубатарее огневой припас доставили.
-- И что?
-- И взяли каре на картечь.
-- И что?
-- И... и все...
-- Дистанция огня?
-- Сто саженей.
-- Досягаемость твоего ружейного огня?
-- Сто пятьдесят саженей.
-- Па-ачему не перебили орудийную прислугу?!
-- Огневых припасов при себе не было.
-- Па-ачему не было?!
-- Утром торопились.
-- А кавалерия где была?! -- загремел Буденный, вступая. -- В один мах
достать! -- возбужденно спружинил на полусогнутых. -- Кого учили --
кавалерией не пренебрегать? Да я бы с полуэскадроном вырубил эту гниль!
Получил еще пинок в то же больное место и кривясь сел.
-- Почему не взяли на штык? -- продолжил Жуков.
-- Упустили время.
-- Почему упустили?
-- Стояли...
-- Чтоб у тебя хер так стоял!!! -- взорвался Жуков и грохнул кулаком,
сбив графин: звякнуло, потекло. -- Козел! Кретин! Мудак! Кто тебя, мудака, в
офицеры произвел?! Я спрашиваю -- где учился? Ма-ал-ча-а-ать!!! Повесить
этого лидера! Повесить!
-- Генерал Мале, -- покашлял Горький, мысленно хваля себя, что так ко
времени дочитал до "М", -- поднимая восстание против Наполеона, сбежал из
желтого дома. Из какого же дурдома, дорогой вы мой человек, сумели выбраться
вы?..
-- Семен, пиши. За отсутствие плана операции... За необеспечение
материального снабжения операции... За полное отсутствие управления войсками
в бою, повлекшее срыв операции, и уничтожение противником вверенных
частей... За полное служебное несоответствие званию и занимаемой
должности... Твою мать, да тебя нужно было повесить до того, заранее,
глядишь, чего бы и вышло.
Буденный покрылся мелким бисером и зацарапал пером. Горький гулко
прокашлялся в платок, высморкался и утер слезы:
-- Голубчик, а вам солдатиков, зря перебитых, не жаль? С картечной
пулей в животе на льду корчиться -- это ведь не комильфо... в смысле не
комфорт. Похуже петли-то. А ведь все русские люди, вчерашние крестьяне... вы
же их обманули, они вам доверились.
-- А нам, дворянам, только свой животик дорог. -- Буденный обрадовался
поводу оторваться от письма. -- А солдатня, пушечное мясо, серая скотинка --
это нам по хер дым, не колышет.
Жуков махнул рукой:
-- Солдат вам бабы новых нарожают. Россия велика. Положил бы за дело --
не жалко. Операция провалена бездарно. Преступно!
Стукнув прикладами, сменились часовые у дверей.
Князь исхитрился подать себя со столь глубинным скромным достоинством,
что конвоиры на миг вообразились почетным эскортом. "Изящен, как кларнет,
причем отчего-то юный", -- подумал Горький, озадаченный странностью
собственного сравнения. "Эть, трубка клистирная", -- засопел Буденный.
Жуковская ассоциация же была прямой, нецензурной и краткой.
-- Ну что... диктатор... -- он подался вперед. -- Где ж ты был, когда
пришло время диктаторствовать? В кустах?!
-- В последний миг осознал всю тяжесть задуманного преступления. И не
нашел сил свершить его, ваше высокопревосходительство, -- веско отвечал
Трубецкой, по-военному откусывая фразы.
-- А почему тогда не вышел на площадь, чтобы остановить людей и
развести по казармам?
-- Не имел сил взглянуть им в глаза. И нарушить данное слово.
-- А чего нарушил? Почему не вступил в обязанности? Не повел людей на
дворец, не арестовал царя с семьей, не использовал растерянность и полное
отсутствие сопротивления противника?
-- Изменить присяге счел невозможным. -- Князь коротко склонил голову с
видом благородного сознания вины и полной за эту вину ответственности. -- Я
имел честь все изложить письменно, ваше высокопревосходительство. Показания
мои приобщены к делу, там можно все прочесть.
Позади стола отворилась неприметная дверца в дубовой панели, и в ней
появился Николай. Зеленый преображенский мундир обливал статный силуэт с
талией, утянутой в корсет. Он прошелся бесшумно позади судейских кресел,
попыхивая короткой фарфоровой трубкой.
-- Я полагаю -- повесить, -- заключил Жуков, обозначая затылком легкий
кивок назад, в адрес верховной власти.
-- Георгий Константинович, -- мягким металлическим баритоном произнес
император, -- может быть, нам следует учесть чистосердечное и глубокое
раскаяние князя Трубецкого, давшего добровольно показания на всех
подследственных? И учесть ходатайства ряда известных лиц за представителя
славной и древней фамилии? Возможно ли смягчить наказание? Я думаю,
возможно.
Буденный готовно отбросил изуродованный лист и схватил чистый. Слезы
Горького просветлели, сырые кружочки расплылись на серых лацканах.
Жуков увесисто вскочил, отшвырнув ногой кресло, подошел к большой карте
Санкт-Петербурга на стене и резко раздернул на ней полупрозрачные кисейные
шторки. Схватил красный карандаш и поставил большой крест на Петровской
площади.
-- Николай Павлович, -- раздраженно бросил он через плечо, -- вы
мешаете работать.
Выпуклые голубые глаза Николая ничего не отразили. Он постоял недолгое
время и скрылся, бесшумно притворив за собой дверцу.
-- Ты что, оглох?! Я сказал -- повесить! -- бешено повторил Жуков.
Буденный поменял листы местами ловко, как наперсточник.
-- Я думаю, Государь вас помилует, -- посочувствовал Горький
Трубецкому, бледному после озвучивания приговора.
-- О, благодарю вас, сэр, -- отвечал тот почему-то по-английски, --
родная мать не сумела бы утешить меня лучше.
-- Я ему помилую, -- тяжело пообещал Жуков. -- Главнокомандующий
хренов. И пусть только веревка порвется!
В это время в своем малом кабинете Николай позвонил в начищенный
серебряный колокольчик и приказал вошедшему с поклоном секретарю:
-- На завтра -- подготовь на подпись указ о назначении Жукова... м-м...
ну, скажем, командующим Одесским военным округом. -- Поднялся,
продефилировал к окну, пыхнул трубочкой, пробарабанил пальцами по
зеленоватому венецианскому стеклу в свинцовом переплете. -- И, кстати, о
назначении следственной комиссии по его хищениям. Не много ли трофеев
приволок из европ наш герой? Уж больно крут стал. Пора бы его...
равноудалить. Дальше. Где там у Горького недвижимость? На Кипре?
-- На Капри, ваше императорское величество.
-- Один черт. Вот пусть туда и катится. Тоже... борец за свободу слова.
Еще мне только щелкоперы государственных преступников не защищали. Ничего,
обойдется Союз писателей без заточек этого барда. Дать письменнику на
лекарства и пригрозить следствием.
-- Буденный? -- спросил секретарь, переламываясь в пояснице, и
нацелился пером.
-- На чем он там играет? На волыне? На баяне, -- Николай поморщился. --
В ансамбль Моисеева. Да не того! -- к старому. Пожарным инспектором -- за
неимением кавалерии. Как там у Покрасса? "Мы красные кавалеристы,
трам-пам-пам!.."
Last-modified: Tue, 19 Jun 2001 10:18:46 GMT