а пришли в наилучшее состояние -- советская экспансия достигла своего апогея: алый знак доблести взвился в сердце Французской и Португальской Экваториальной Африки, подаривший Индонезии 2-ю эскадру Тихоокеанский флот бункеровался в Джакарте, атомные подводные ракетоносцы базировались на Каир, а советские специалисты в неброских серых костюмах закусывали говяжьей тушенкой в Бомбее. Именно тогда восходящий красавец-молдаванин Брежнев со свойственной ему чеканной дикцией сформулировал: "Нам нужен мир! И желательно -- весь". Королевская команда уже сделала баллистическую ракету под водородную бомбу. Ракета была огромна, сложна и дорога. Выведенные ею на орбиту Белка и Стрелка отпищали свое. Коэффициент удачных пусков на коэффициент реальной точности попадания давал 0,21. Несравненно надежные Б-52 висели вдоль наших границ с термоядерным комплектом на борту. Сменивший на Минобороны Жукова маршал Малиновский неистовствовал. После очередного разноса Королев запивал пузырек валерьянки бутылкой коньяка и шатался меж щитовых домиков Байконура, сотрясая ночную пустыню воплями: "Космос не терпит импотентов!!". Летучие взводы его любовниц дополнительно бесили сторонника единоначалия и моногамии Малиновского, с военной прямотой желавшего сосредоточения всех сил и средств исключительно на заданном направлении. Но генералы похаживали, как Наполеон перед брюмером. Уравновесить небезопасные амбиции было нечем: чистка абакумовско-бериевского КГБ выкрошила слоеную зубчатку грозного аппарата. Хрущев побаивался военных. И правильно делал. Он знал кое-что о довоенном Заговоре маршалов. Армия не одобряла шельмования Сталина и сожалела о снятом Жукове. Хрущев призвал на дачу Микояна. Они сели в плетеные креслица за стол в тени яблони. Хрущев пил водку и закусывал нежнейшим украинским, в розовых прожилках, салом, шпигованным чесноком. Микоян смаковал коньяк, отделяя мандариновые дольки. Генералов следовало осадить. Чтоб знали свое место. И были на этом месте заняты и довольны: преданны! -- Не отдал бы муд-дак царь Аляску американцам - проходили бы Канаду танками в пять дней, --сказал Хрущев, промакивая губы тыльной стороной ладони. Микоян понимающе шевельнул смоляными, без седины, усиками. -- Мексиканцы не любят гринго, -- продолжил он тему, опуская ясные логические звенья и подходя к предмету с противоположной стороны. Как бы помогая замкнуть врага в клещи. -- А ты кто? Впрочем, ты армяшка... А я, хохол, тоже гринго. Эх, двинули бы им в сорок пятом! Кто нам тогда в Европе мог противостоять? Разве была у кого-нибудь еще такая армия -- огромная, закаленная, с таким опытом? И ведь было, было же такое негласное указание -- прощупать слегка союзничков на вшивость!.. под марку выравнивания демаркационной линии. Разок-другой сунули им слегка... разве это немцы! ты что... не вояки. -- Говорили ж тогда военные. И какой момент был... -- В две недели докатывались до океана! И никакого Франко! -- Вся Европа была бы сейчас наша. Эх, если бы хозяин еще слушал иногда кого-нибудь -- цены б ему не было. Громя огнем, сверкая блеском стали... -- напел Хрущев. -- В огонь и в воду! -- Бомба, -- деликатно напомнил Микоян. -- Хиросима, -- согласился Хрущев. -- Бомбардировщик на двенадцати километрах дошел бы до Москвы спокойно. М-да. Засели за океаном! суки зажравшиеся. Подавальщик в крахмальной куртке, беззвучно вдавливая штиблеты в газон, принес дымящуюся гречневую кашу со шкварками и сменил степлившийся графинчик на запотевший. -- Фотозонды запускают над нами с Турции, -- наябедничал Хрущев, жуя гриб. -- Штык-то русский им не выдержать, - с артистичной искренностью произнес Микоян и, подумав, под кашу, налил себе тоже полрюмки чистой. -- А ты дотянись им, штыком. -- Хрущев зло шлепнул комара на лысине и хлопнул две подряд. -- А вискарь дерьмо рядом с водкой, носками пахнет. -- А не пригласить ли нам третьего, для компании, так сказать, Никита? -- Два ума -- хорошо, а три -- уже пьянка. Ты кого имеешь в виду? -- А кого-нибудь помоложе, необразованней нас, стариков. Хоть того же Шурика Шелепина. -- Сноровистый пацан... ну-ну. Он тебе, значит, уже удочки закидывал? Лих. "Железный Шурик", сорокачетырехлетний Шелепин ломился наверх. Студентом проходя с демонстрацией через Красную площадь, он сказал друзьям, кивая в сторону вождей на Мавзолее: "Я еще буду там стоять". В 38-м, секретарь Краснопресненского РК комсомола, он вручал билет Зое Космодемьянской. В черном ледяном декабре 41-го, уже глава МГК РКСМ, он лично организовал похороны героини и создание легенды. В 58-м был поставлен вместо убранного генерала Серова руководить КГБ. Всегда готовый ко всему Шелепин захватил с собой начальника ПГУ -- пусть посидит за дверью, вдруг понадобится конкретность. Начальник ПГУ захватил с собой начальника аналитического отдела. Начальник аналитического отдела захватил с собой портфель с картами. Карты были раскрыты, карты были сданы. К закату Хрущев пришел в приятное возбуждение. Глазки его искрились. Энергичный ум, быстрый и цепкий, взвешивал детали. -- Соображаете, значит, что-то... молодежь! -- Поощрительно улыбаясь, заплеснул водочной волной Аргентину, утвердил локоть на Атлантике. -- А мулаты все эти -- несерьезный народ, шебутной, им бы только бабу за жопу и плясать под гитару... налей им, Шурику налей, заслужили. Будь здоров, генерал! Хлопнул по Панаме: -- Завтра в десять -- ко мне. Свободны. Анастас -- Устинов тоже пусть будет. Вояк не надо. Им потом скажут. Работать вечером он не любил. По старой крестьянской привычке, вставал рано. Кто рано встает, тому Бог подает. Память о ночной жизни под хозяином была ему несносна. Решения принимались по утрам -- трезво и резко. Через сутки он подписал директиву. Деньги рачительно взял из бюджета МО. В четверг на еженедельном рабочем заседании Политбюро утвердило создание Кубинского отдела, засекретив протокол высшей категорией в шесть ромбов. В Институте военных переводчиков объявили дополнительный набор на испанское отделение. Одновременно создали группы переводчиков на испанской филологии Московского и Ленинградского университетов. Форсированную, с практической направленностью, программу склепал старый интербригад овец, зав романской кафедрой ЛГУ одноглазый профессор Плавскин. Со скрежетом ГРУ передало КГБ законсервированные досье на семьи испанских эмигрантов в СССР. Шелепин наматывал вожжи. И стал, наконец, вспомянут, срочно обменян и вытащен из мексиканской тюрьмы, награжден Героем Советского Союза и приписан консультантом при "пятерке" ПГУ непроизносимо-легендарный и как бы не существующий полковник Меркадор. Если бы в американской контрразведке работали столь же знающие свое дело ребята, как восхитившие Хрущева невадские кукурузоводы, то они бы (и контрразведчики, и кукурузоводы) покрылись холодным потом. Но они сидели под своими кондиционерами в своем Вашингтоне, вальяжно спустив узлы галстуков, и самодовольно расчерчивали графики полетов высотных разведчиков У-2 над СССР, за госзаказ на каковые самолеты "Локхид" и совал баснословные взятки Пентагону. Только наивные отпрыски технократии могли полагать, будто фотоаппаратура с высокой разрешающей способностью способна фиксировать боевые приготовления бульдогов под ковром. Куба их не колыхала. Бордель с бухлом и казином: банановый остров расслабухи. Если Кастро хочет сесть на место Батисты -- это их проблемы. Режиму полезно освежаться. А у латиносов, склонных понимать демократию исключительно как отмену платы в борделе с дармовой выпивкой, перевороты -- единственная форма освежения заворовавшегося госаппарата. Ну, пусть постреляют друг в друга, кому с того вред: житье у них скучное, развлечений мало -- работать они не любят, читать не умеют. Новая метла хоть поначалу выметает немного мусора. Тем более что Батиста -- жадный проходимец, а Кастро -- образованный молодой человек из хорошей и уважаемой семьи. Меньше нищих, возможно, будет приставать к туристам, меньше триппера будет у проституток. Так докладывали информаторы, и докладывали они сущую правду. Двадцатишестилетний Фидель был полон самых благих намерений, чистых и безвредных. Таким образом, очередной переворот в очередной банановой республике завершился всенародными плясками самбы, приветствовавшими нового диктатора, молодого и красивого, образованного кабальеро и огненного оратора. -- Вива команданте Фидель! Вива команданте Камило! Вива команданте Че! Что вива, то вива. Вот тут-то, хрен им всем в глотку чтоб голова не болталась, со вторым из возобновленных рейсов "Канадиан Аирз", с паспортом аргентинского бизнесмена Бенхамина Сормьенте, прибыл в Гавану лично генерал ГБ под крышей секретаря МИДа СССР Верижников. У него были серьезные предложения о крупных поставках дешевого мяса и закупках сахара. Из намеков можно было понять, что в прейскуранте найдутся и более полезные для режима продукты различного калибра и скорострельное™. Бизнесмен заботился о конфиденциальности. Новое правительство еще не было признано Аргентиной. Он поселился в пустом "Хилтоне" и грамотно вышел на встречу с не самым заметным лицом молодого государства -- братом Фиделя Кастро Раулем. Братец ведал порядком и внутренней безопасностью. Информация об его ведомстве была собрана в Москве наиболее полно. Не один наш человек в Гаване трудился на благо славной революции; естественно. Юный министр отвел для встречи полчаса и закончил ее через двое суток. Сеанс коррекции политико-экономических взглядов прошел успешно. Маленькие глазки министра разинулись шире пределов, назначенных природой. Безбрежность перспектив не вмещалась в окоем. Широкие карманы маскомбинезона явственно оттопырились. -- Вы понимаете, как занят сейчас команданте Фидель, -- значительно сказал он. -- Он работает по двадцать часов в сутки. Я постараюсь, чтобы для нас он нашел время. Спесивая блоха, хмыкнул про себя Верижников. Вы слышите: нет времени протянуть руку за безразмерной халявой... еще будете у меня в приемной в очереди сидеть. Верижников поехал отсыпаться. Рауль рванул к родственничку. После сьесты черный батистовского гаража крайслер вкатился под охраной виллиса с автоматчиками в раздвижные ворота правительственной резиденции. Несерьезно-гордые барбудос в пропотевших зеленых куртках эскортировали визитеров через мозаичный двор и паркетные коридоры в необозримый кабинет и затворили белозолоченые лепные двери. Фидель работал за столом. С затяжкой он воздвиг свои сто девяносто два сантиметра и протянул загорелую лапу. Поставленный взгляд Верижникова выражал величие миссии. Этим взглядом он обвел помещение, пока хозяин лично, у народных вождей слуг нет, смешивал хайболлы и раскрыл ящик огромных черных сигар своей любимой марки "Партагас Эминентес". -- Мои люди все проверили, -- гарантировал Рауль отсутствие аппаратуры прослушивания, которую американская разведка могла всадить в кабинет еще Батисте. "На природу бы, на морской бережок... да не тот уровень, статус не позволяет". -- Простите гостю, -- извинился Верижников. Кивнул на телефоны, светильники. Фидель шевельнул бородой, заорал. Вошедшие барбудос деловито вырвали провода, унесли люстру. Фидель нахмурился. Сказал, улыбнувшись: -- Нам не нужна роскошь. Он начал раздражаться, глядя на обнюхивающего взглядом картины и выключатели Верижникова, и только мысль, что подобная дурацкая бесцеремонность чревата чем-то необычайно сверхважным, удерживала его, чтоб не вышибить гостя за дверь пинком рифленой армейской бутсы сорок шестого размера. Строго говоря, Рауль его уже окучил: информировал. Но Фидель был прирожденным лидером: не верил никому, и во всем должен был убедиться лично. Верижников начал с оружия. Революциям всегда нужно оружие. Поставки в любых количествах и на самых льготных условиях. Беспроцентная рассрочка, в обмен на сахар-сырец. -- Какое оружие? -- Из легкого стрелкового -- чехословацкие автоматы "26" под маузеровский патрон и чехословацкие пистолеты под тот же патрон. Рауль кивнул. На боку его болтался короткоствольный "боло"-маузер, предпочитаемый всему другому. -- Я не люблю пистолеты, -- сказал Фидель. -- Их часто заедает. Это городское оружие для чистых квартир. Народным бойцам нужны простые, неприхотливые машины. -- Чехословацкие оружейные заводы "Шкода" -- лучшие в Европе. Во время II Мировой войны они производили всемирно знаменитые немецкие пистолеты "парабеллум" и автоматы "шмайссер". Сейчас они делают и револьверы, точно как у Кольта, но лучше и дешевле. -- Какого калибра? -- 38 спешл и 357 магнум. Этот, начальный момент переговоров, зацепка, тщательно проигрывался аналитиками. На выбор могло быть предложено аргентинское, бразильское, испанское оружие -- дешевое, но ненадежное (плюс приходилось тратиться на перекупку-продажу). Советским оружием светиться не следовало. "Пацаны-революционеры -- их главное: купить красивыми трещотками, на это они клюют сразу, как дети на мороженое. Это ж латиносы, им дай только попалить вволю". -- Образцы доставят самолетом в любой день. -- Маузеры у них тоже есть, -- сказал Рауль. -- Точно такие. -- А патроны? -- В любых количествах. Нет проблем. -- Откуда? Чьи? -- Чехословакия, Польша, Китай, СССР. Под этот патрон сделан советский автомат ППШ и знаменитый пистолет ТТ, стоящий на вооружении многих стран. Максимальная пробивная сила. Регион, лагерь был обозначен. Без лишнего акцентирования. Спокойно, со вкусом профессионалов они побеседовали о пулеметах, о легких минометах, столь незаменимых в горной войне; о вертолетах для патрулирования и десанта, о легкой бронетехнике и необходимом ей горючем. ' Верижников плавно развивал взаимное вежливое понимание: -- Дешевле обойдется сырая нефть с переработкой прямо на Кубе. Строительство нефтеперерабатывающего завода даст новые рабочие места, поднимет благосостояние населения. А собственная промышленность позволит не зависеть от других государств. Разговор естественно перетек в следующую фазу: благо народа. -- Становление новой власти всегда связано с трудностями. Уничтожение коррупции вызывает саботаж старых кадров, а новые еще не обрели квалификацию и опыт. Период экономического спада тут неизбежен -- через это прошли все государства. А люди хотят есть каждый день. Сытый желудок -- он лучше всего убеждает простых людей в преимуществе строя. -- Мы -- народная власть, -- сказал Фидель. -- Все, что делается -- для народа. Он это понимает и поддерживает нас. -- Безусловно. И реальные плоды вашей правоты могут быть очевидны уже завтра. Важно быстрее пройти первый этап, наладить хозяйство. Хлеб и мясо могут быть уже сейчас. В количествах, достаточных для нормального питания всех. -- Аргентинские? -- выдерживая видимость игры, спросил Фидель. -- Экономически выгоднее советский хлеб и китайское мясо. Фидель кивнул, подумал. Сложил морщину на лбу: -- Это потребует хранения... переработки. Надо произвести расчеты. -- Безусловно. А после расчетов -- строительство мукомольных и мясокомбинатов. Это требует как минимум времени... и средств. Пока можно поставлять готовую муку и тушеное мясо в консервах. Хранение -- в любых портовых складах без всякого специального оборудования и дополнительных затрат. Фидель помахал сигарой. "Во что же, в конечном счете, может вылиться стоимость этого всего? Мы им нужны... насколько?" Холодок кондиционера сдувал с огонька пряный дым. Он поднялся и заорал в сторону двери. Решил: -- Мы все устали! Давайте-ка прокатимся и перекусим. Втроем сели в лимузин -- Фидель на заднем диване, Рауль с Верижниковым напротив. Джипы охраны замкнули кортеж. Вечерняя Гавана веселилась на улицах. Попугаи трещали в резных пальмах, контрастный закат сдвигался за горизонт. Теплый морской воздух шевелился в окнах, не освежал. С освещенной набережной свернули в трущобы. Включенные фары выхватывали из фиолетовой мглы фантастический пейзаж: жесть и картон. -- Вот так живут у нас простые люди, -- показал Фидель. -- Нужно много сил и много денег, чтоб стало иначе. Мы только начинаем. Верижников вздохнул; отозвался: -- У вас хоть нет страшных северных зим. Кое-где... бедняки рыли жилища в земле, как звери. А сейчас живут в светлых квартирах со всеми удобствами. Простые трудящиеся. -- Вы знаете, сколько стоит жилье в Гаване? -- Были созданы самые дешевые в мире домостроительные комбинаты. Дома делают на конвейере -- быстро, как автомобили. Бетон, никакой лишней роскоши. Но -- электричество, канализация, ванная с горячей водой. Да еще центральное отопление: дома плюс двадцать -- когда на улице минус сорок. А на Кубе не нужно отопления -- обойдется куда дешевле. Фидель хмыкнул в темноте салона, пахнущей дорогой кожей. -- Это прямо как сказка. -- Есть у одного народа такая песня, -- Верижников стал переводить на испанский: -- Мы рождены, чтоб сказку сделать былью... -- Это у какого народа? -- У русского... На перекрестке остановились у жаровни -- толстая негритянка замерла над ней. Выскочившие из машин солдаты выстроились кругом. Фидель сел на сломанный ящик, жестом пригласил Верижникова на соседний. Тот лишний раз позавидовал практичности комбинезона: его белый костюм промок под мышками, а теперь еще задница будет грязной от этого ящика; а в запасе остался последний, третий, костюм, а прачечная в отеле не работает; и не факт, что завтра где-то удастся купить новый... причем на собственные деньги. Черт бы подрал эту игру в народность. Ели жареные на решетке ломти марлина, дуя на пальцы. Рыба была жесткой. "Ладно, нет канализации, но сортиры-то можно элементарно выкопать? жрать в такой вони..." Доев, Фидель вытер жирные пальцы об ящик. Верижников достал уже платок, но последовал его примеру, а платком вытер лоб. За оцеплением уже звенела гитара, чумазые дети, сверкая глазами в отсветах огня, плясали пачангу: -- Приятного аппетита, Фидель! Верижников раздал им мелочь. Самому старшему подарил авторучку и погладил по голове. Пустил по солдатам полпачки сигарет, в благодарность приняв похлопывания по плечу. На обратном пути он с дозированой сентиментальностью рассказал о бесплатной медицине и самой низкой в мире детской смертности. Подташнивать перестало. В кабинете Фидель отпил кофе, отставил чашечку -- рубанул воздух: произнес речь. Он гремел о справедливости и всеобщем процветании, этой единой и святой цели революционеров всех стран. Он ораторствовал сорок восемь минут. Пыл и речистость были известны. На митингах говорил по четыре часа, прославленный оратор самовозбуждался, заводя толпу -- единый крик поддержки! единый выброс кулаков вверх! -- оцепление пропускало на площадь всех, не выпуская обратно до конца речи никого. Верижников расслабился, отдыхал. Рыба повела поплавок. Учитесь, как ловить большую рыбу, хемин-гуи! Это вам не акулу с лодки удить. Дождавшись конца водопада, серьезнейше коротко поаплодировал, поправил галстук и встал. Эмоциональная кульминация: -- Мы приветствуем не только кубинскую революцию и ее лидера! -- объявил он. -- Мы приветствуем авангардный отряд революционной борьбы всего американского континента! Новую, знаменательную победу -- неостановимого социального прогресса человечества! Да здравствует Остров Свободы! Речь его составил специалист по латиноамериканскому фольклору. Редактировал доктор психологии. Он был грамотно подготовлен к переговорам. В случае неуспеха его ждала, вероятно, отставка. Он сказал о Боливаре, об альбатросе, о грудях всего мира, теснимых восторгом. На грудях на миг он представил грудастую голую мулатку с раздвинутыми стройными ногами, изгнал импульсом воли неуместное видение -- и с тем же накалом перешел к счастью трудящихся, гибели врага-империализма и поддержке всех честных стран мира. "Не пересолите с патетикой. Доходчивы -- контрасты". "Остров Свободы" -- это прозвучало хорошо, произвело впечатление: эффект. (Назавтра же было перенято Фиделем, пущено в революционную фразеологию в речи на двухсоттысячном митинге на площади Марти.) Вехи были обозначены. Договаривающиеся стороны перешли к делу. Куба получит все. Оружие, топливо, продовольствие, промышленность. Благодатнейший климат, неограниченная поддержка всего соцлагеря -- уникальные условия: именно здесь можно построить коммунизм за несколько лет. Маяк планеты. Фидель войдет в историю. Варшавский договор, ООН, мировая политическая элита. Буэно. Но бесплатных завтраков не бывает. Сегодня мы бедны, неплатежеспособны. Пора поговорить об условиях. Вы -- сказочно богаты. Долгосрочные беспроцентные кредиты, погашение -- только продукцией: сахар, табак, кофе, мандарины -- возьмем целиком по верху мировых цен, более того -- по фиксированным ценам, это страхует вас от любых кризисов. Рыба. Аренда рыбного порта и консервного завода под базирование советских траулеров. Аэропорт -- обслуживание советских самолетов. Но это пахнет полной экономической зависимостью лет на сто. Экономическая независимость определяется условиями договора. Другу -- все, врагу -- только закон. (В самую точку вставил Верижников заготовленную испанскую пословицу!) Все знают -- друзьям мы помогаем бескорыстно. Почему? Потому что с победой коммунизма во всем мире -- все богатства всех стран будут принадлежать трудящимся. И осталось недолго! С нами -- пол-Европы, Китай, Северная Африка, Корея, Вьетнам, Индия и Индонезия свернули на наш путь. Вот наша цель! И вот почему нам с вами по пути. Но пока наша программа... была не совсем коммунистической... Революционная ситуация меняется ежедневно и диктует новые -- смелые, верные! -- решения. Еще неувязка: на Кубе уже есть коммунисты... мало, правда. Кажется, они еще даже не выпущены из тюрем... Делить с ними власть?! Ерунда. Народ -- за вами, и мы -- с вами. А те -- ревизионисты, леваки, раскольники... предатели. Провокаторы. Потому что скрытый, внутренний враг -- опаснее явного, внешнего. Что делает революция с врагами и провокаторами? (Рауль задумчиво почесался.) Но. Но. Америка не позволит строить коммунизм у себя под носом. А силы наши слишком неравны. Вот поэтому вы и не объявляли себя коммунистами раньше, чем возьмете власть -- из тактических соображений, мудро улыбнулся Верижников. А в договор взаимопомощи можно включить военное сотрудничество -- равное и обоюдное. ("Мягко, очень мягко, на тормозах..." "Военные базы. Наконец-то произнес.") При первой опасности мы можем поставить здесь такой ударный кулак, что Америка наделает в штаны! Кстати, аренда земли и зданий под... это дело... может идти в зачет кредитов. Опасность -- постоянна... Кто и как определит момент? По вашей просьбе. Или при первом явном признаке агрессии. (Через четыре месяца кучка "гусанос" пыталась десантироваться в Заливе Свиней, что послужило к началу строительства советских ракетных площадок и размещению контингента на Кубе. Знали бы обреченные "мятежники", что акция планировалась Лубянкой!..) (Во исполнение статьи договора за последующие двадцать лет более тридцати тысяч кубинских солдат-негров погибли в "гражданских войнах" в джунглях Анголы и Мозамбика -- по нашим планам за ихний коммунизм. Взаимопомощь так взаимопомощь.) Никто не посмеет вас тронуть за нашей спиной! -- Такие вопросы требуют обсуждения только на высшем официальном уровне. -- Я представляю правительство моей страны. Для официального подписания договоров может прибыть министр иностранных дел СССР. Далее вы будете приглашены с официальным визитом и приняты в Кремле как глава дружественного государства. Во рту саднило от выкуренного. Часы с маятником в виде простертого орла пробили два. Верижников выказал намерение откланяться: -- Дальнейшие детали мы можем обсудить завтра. -- Завтра у нас обсуждение законов. Большая работа, -- возразил Фидель. -- Завершим основное сейчас. Зачем терять время? (Хорошо, хорошо, хорошо работали аналитики ГРУ и ГБ!!!) -- Тогда -- рюмку рома и еще кофе. -- Верижников достал из нагрудного кармана трубочку бензедрина и кинул таблетку в рот: вздернуть мозги. Вот так Фидель Кастро стал коммунистом. "Уф-ф... Каждый банановый молокосос -- мнит себя Наполеоном. Я бы правил этой страной по вторникам после обеда -- без отрыва от службы". ...Вернувшись в Москву, он получил по второй звезде на генеральские погоны и Золотую Звезду Героя на грудь. Министерства и ведомства советской махины начали наворачивать обороты: приступить к осуществлению плана "Коралл". Темпераментные кубинцы резво повернули к социализму. Первым делом, ночью же после исторической встречи во дворце, Рауль Кастро со взводом охраны лично расстрелял кубинских коммунистов. Две компартии для одной Кубы -- это излишество. Раулю нравилось расстреливать. В первые же дни дружбы он получил в подарок от советского коллеги-советника портрет Дзержинского, испанский перевод "Истории ВЧК" и новый маузер -- с перламутровыми щечками и надписью на золотой пластинке. Портрет он повесил в кабинете над столом, книгу положил на тумбочку при кровати, а из маузера тут же расстрелял забастовку гаванских докеров. Получив известие, Рауль примчался в порт. За черным крайслером въехали два грузовика с автоматчиками. Докеров выстроили на пирсе. Рауль подошел к шеренге. В отличие от старшего брата он выглядел задохликом -- хилый, узкий, рыжеватый, со скошенным подбородком и совиными глазами. -- Ты будешь работать для революции? -- ласково, дружески спросил он крайнего докера. -- Мы бастуем! -- гордо сказал докер. Рауль достал маузер, подышал на золотую пластинку, потер ее об штаны, полюбовался игрой солнечного зайчика и выстрелил докеру в середину груди. Докер вздрогнул, переступил с ноги на ногу и упал в воду. Рауль сделал шаг вбок и улыбнулся следующему. -- Ты будешь работать для революции? -- мягко повторил он. Докер побледнел, косясь на маузер, и посмотрел на товарищей. -- Мы только хотели бы получить плату за прошлую работу, -- сказал он, всячески показывая готовность договориться. -- Нам ведь надо кормить се... Рауль выстрелил и переступил шаг вправо: -- Ты будешь работать для революции? -- Да! - быстро и громко ответил третий докер. -- Я хочу работать! Все хотят работать! Это было просто недоразумение! -- Я так и подумал, -- согласился Рауль, подул в ствол и убрал маузер в кобуру. -- Возвращайтесь к работе. Компаньерос! -- обернулся он к солдатам. -- Мы уезжаем. Предатели наказаны. Это наши люди, и они хотят работать для революции. Суда шли в гаванский порт под разными флагами, но общий фон флагов был красный. Выгружались венгерские лекарства и белорусские тракторы, уральские станки и чешская обувь, качалась румынская нефть и ссыпался польский уголь. А из Одессы шли транспорты с механизаторами -- комбайнерами и трактористами. Трактористы строились на причале и колонной маршировали через город. Это были молодые стройные ребята в одинаковых сереньких дешевых костюмах. Свободные пиджаки болтались на них. Иногда из-под пиджака падал со стуком на асфальт короткий десантный "Калашников". Приветствующее население встречало инцидент энтузиазмом. Трактористы жили отдельно и с кубинцами общались мало. В городе показывались только группами по выходным. Их главным развлечением были поездки в такси. Таксистками работали девушки. До революции они были проститутками. Указ Фиделя искоренил позорное наследие империализма и дал им новую рабочую специальность. Пассажиров было мало, и цены упали до смешного: флакон одеколона, пара чулок, банка консервов. Кубинцы имели партнерш бесплатно, а денег на такси не имели вовсе. Симпатии таксисток к трактористам носили скорее политический характер. "Не уважают... -- жаловались, отслужив срочную, трактористы. -- Говорят: вы бедные, и не умеете. Предпочитают негров". А ночами в Калининградском порту грузились в трюмы и на палубы танки в контейнерах, истребители в пеналах, и еще сверхсекретные габариты генгрузов, о содержании которых портослужбы и вовсе не догадывались. "Хрен ли эти америкашки, - говорили потом, когда все вскрыл карибский кризис 62-го года, калининградские грузчики. -- Мы месяцами грузили ночь за ночью оружие па пароходы, и ни хрена они не знали... тоже, разведка у них, называется!.." -- посмеивались презрительно. И при загадочных обстоятельствах был убит в Камагуэе команданте Камило Сьенфуэгос, любимец народа и герой революции. Фидель умел политграмоте. Лидеру не нужны конкуренты. Один народ! -- одна партия! -- один вождь! Успел скрыться в подполье последний герой, образованный и фанатичный Че Гевара, чтобы через время вынырнуть в Боливии и начать там все сначала, но был сдан американцам, которые теперь-то поняли, что к чему, и шлепнули его на месте. А советский народ гневно требовал на митингах руки прочь от Кубы и восторгался: "Пальчики с маникюром гладят щечки нагана: такой мы тебя увидели, юность мира, Гавана!" Скрытно и спешно оборудовались ракетные стратегические и зенитные дивизионы, а переводчики-испанисты получали офицерские зарплаты в учебно-диверсионных лагерях под Серпуховым. Но к тому моменту ребята из шестой палаты, которые все это придумали и провернули, которые впервые в истории осуществили прорыв социализма в Западное полушарие, уже исчезли, и никто не спрашивал, что с ними стало. ГЛАВА IV 1. Адам родил Сифа. Сиф родил Еноса. Енос родил Каинана. Каинан родил Малелеила. Малелеил родил Иареда. Так оно и шло до поры до времени. Но велик был год и страшен год от Рождества Христова 1918. И 19 не хуже. А также 20, 21, 22, 23, 24, и так далее; а хоть и в другую сторону -- 17 был хорош, и 16, 15, 14, -- что за чудо, просто прелесть этот грегорианский календарь. Кто такой Грегор? как сподобился создать календарь такой, что страшен, как вся наша жизнь? так, видно, никогда уже и не узнаю -- спросить-то не у кого. Но был год -- начало нового, рубежного, дважды косым крестом по миру, века: и малиновый звон колоколов в метели, огни рождественских елок и визг снега под полозьями лихачей; и родился мальчик. С днем рождения, старая сволочь, убийца. Вощеный паркет, тепло голландских печей, седенький доктор, хлопотливая акушерка. Горничная, Юсуповский сад, гимназическая форма, гирлянды над катком, дуксовский велосипед, надушенные записочки. И -- "Прощание славянки", в газетах списки павших, Распутин, Дума, сестры милосердия, посылки на фронт: Февраль! Отречение! Хлебные очереди! Красный цвет! Свобода. Равенство. Справедливость. Кто в семнадцать лет не шел драться за это -- тот дерьмо и ничтожество. Тот не был молод, того не жгла горячая кровь, глаза не блестели, не пела жажда жизни. Жалок тот, кто в семнадцать не имел идеалов. И не имел решимости стремиться к ним. Лева Бауман ушел в революцию. Советы, партии, социалисты, дезертиры: ветер. Был образован -- писал обращения и листовки, разъяснял программу текущего момента, был втянут маховиком Гражданской войны: мандаты, разбитые поезда, вобла с кипятком, пулемет в тамбуре штабного вагона. Комиссарствовал, был ранен, кормил тифозных вшей, водил продотряд, командовал ЧОНом. Семья подалась из голодного промерзшего Петрограда на хлебную Украину, к родственникам, и сгинула в дыму Гражданской войны -- а либо вырезали в погроме, либо успели откатиться в Польшу, Чехословакию или далее. Товарищ Бауман был поставлен партией на хозяйственную работу, поднимал страну и рос вместе с ней, восстанавливал железнодорожный транспорт, за руку здоровался с Кагановичем и Орджоникидзе, ездил в Швецию и Германию закупать локомотивы, получил орден Красного Знамени, личный паккард, портрет Сталина в кабинете, стал директором Коломенского паровозостроительного завода. Проснись, вставай, кудрявая, на встречу дня! Поездки в Германию ему и намотали в тридцать восьмом. Неделя на конвейере, сапогом в пах, табурет по почкам -- подписал: немецкий шпион. Десять лет. Поставили его в лагере, новичка-дурачка, бригадиром на общие, и в первый же день блатные, которых гнал он с дурным директорским понтом работать, перебили ему ломом ручки-ножки, чтоб не докучал. Такое было бригадирское место. Ну что. Организм истощенный, раздробленные кости не срастаются, обморожение, инфекция, гангрена -- и отчекрыжили в больничке сердяге конечности под самый корень. А за стенкой, в клубе, как специально, дети начсостава новогодний хороводик водят и поют: -- Срубил он нашу елочку под самый корешок. И тогда только, впервые за много лет, залился Лев Ильич неудержимыми слезами. Плачь не плачь, а что еще делать... Жена в ОЛЖИРе, сын в детдоме под другой фамилией, и сам считай уже не существуешь. Но тут как раз пошли обмороженные с финской войны, тысячами и десятками тысяч, зима знаменитая, и стали появляться первые спецгоспиталя для самоваров. А вначале всегда бывает неразбериха, вдобавок еще справедливый нарком Берия реабилитирует невинных жертв Ежова, и оказался Лев Ильич первым пациентом нашего заведения. Отец-основатель. И вот ведь что типично: сидел в лагерях -- и ничего не понял! Ничего. Комиссар в пыльном шлеме -- и все тут. Кличка "Старик" ему даже льстит -- мол, как же, как у Ленина в подполье. Особенно его ненавидит Жора. -- Ведь мы же в пионерах на вас молились! -- шипит он. -- Герои Революции и Гражданской войны! -- Молиться не надо. А без идеалов нельзя. Правильно верили. -- Что -- правильно?! В тылу спецпайки жрать правильно? А мы: "Комсомолец -- на самолет!" "Комсомолец -- в военкомат!" А ты знаешь, что Жданову, жирному борову, в сорок втором году, в подыхающем с голоду Ленинграде, клизму ставили, делали кислородное орошение толстого кишечника -- еду в говно не успевал переваривать! -- И тебе клизму ставят, так что. -- Что?! А то, что я свой колит с геморроем на подводных лодках нажил. Профессиональное заболевание: в подводном положении гальюн не продувают. Все и терпят. Днем, по крайней мере. Можешь демаскировать позицию, если кто сверху висит, и вообще воздух высокого давления на это расходовать запрещено. Его и так в обрез, потом нырнешь поглубже -- и не продуешься, там и останешься. -- Вот то-то ты, видно, до сих пор не продулся. А лучше б там и остался. -- Я там и так остался. А что спасся -- так моей вины в том нет. Как нам осточертели наши наизусть известные истории. А куда от них денешься. Жорину лодку утопили в сорок третьем в Баренцевом море. Немецкий эсминец загнал их на банку и разделал на мелководье, как Бог черепаху. Глубинной бомбой разворотило корму, но переборки задраенных отсеков выдержали давление небольшой глубины, центральный пост и носовое торпедное уцелели. В гробовой темноте затонувшей лодки живых осталось одиннадцать, оглохших и задыхающихся. Была надежда -- аварийный запас сжатого воздуха для носовых аппаратов. Корпус тек, по пояс в ледяной воде, хрипя и считая время, дождались ночи и стали выбрасываться через торпедную трубу -- по двое. Спасение кинули жребием, тянули спички из командирского кулака в пятне фонарика. Жора, старшина торпедистов, шел седьмым, в паре со штурманом. После них не вынырнул никто -- воздух кончился. -- А одиннадцатый номер кому достался, а? Сашке Ермолаеву, моему младшему торпедисту, первогодку! салаге! Ему восемнадцать всего исполнилось! Крышку-то кто задраит, рычаг кто нажмет? последний нужен, смертник. А почему не командир -- ведь морской закон, последнему покидать корабль? Ладно командир -- а замполит? Он на что еще нужен? "За Родину, за Сталина, не щадя жизни!" С-сука... И ведь не постыдился -- во второй паре. С сотого пересказа возникает такой эффект, что перестаешь слышать голос рассказчика, просто идет вообразительный ряд. Теснота -- только протиснуться, железные переборки всегда мокрые от фильтрации и конденсата, свет тусклый -- экономия, от вечного холода коченеешь, лодка-то не отапливается. Зато у мотористов, когда идешь в надводном под дизелями -- баня преисподняя, грохочущие дизеля раскалены (потом их же, списанные с лодок, ставили на первые советские тепловозы ТЭП-1). Все грязные, заросшие, на походе никто не моется не бреется, пресная вода -- только для пищи. Вентили и гайки -- в слое тавота, от неизбежной ржавчины, заденешь ненароком -- и сам в жирной смазке. Влажная койка еще хранит тепло и вонь чужого тела -- одна на троих, лежит в них только сменная вахта, нет места: по-английски эта система так и называется -- "теплая койка". В дизельном они наварены прямо на блоки цилиндров: гром, тряска, духовка. Зато торпедисты все напяливают под ватники -- градусов восемь, почти температура забортной воды. Торпеды в тавоте, мелом на них пишут только в кино; в щелях боеукладочных стеллажей -- койки... У электриков из аккумуляторных ям -- пар хлора глаза и глотку ест, на качке соляная кислота выплескивается. И поверх всего -- густой сортирный дух: по боевому расписанию мочатся прямо на месте, под рифленой палубой на закругленном дне внутреннего корпуса -- все равно всегда дрянь плещется. Туда же, подняв мостки настила, оправляются и по-большому, если терпеть невмочь. Всунут ты меж механизмов, и за клепаной сталью -- черная бездна со всех сторон. Одно слово -- гроб. -- У немцев как было? Неделя -- на позиции, неделя -- отпуск домой! неделя -- в ремонте. А у нас? Вернулся живой, попил спирта в базе, заправил-загрузил лодку -- и назад в море! Вот и сходили с ума братки. Он -- тронулся, ему -- симулянт? -- в штрафбат! -- Вот ты и тронулся. -- А мне было от чего. Это верно. Выстрелиться через торпедный аппарат -- спасение сомнительное. Это для лодки тридцать метров не глубина, а человеку -- вполне достаточно, Всплыть-то на поверхность ты всплывешь, нагрудник пробкой вверх выбросит, да при таком мгновенном подъеме кессонная болезнь тебе обеспечена -- когда в лодке течь и воздушную подушку подперло до тех же четырех атмосфер. Об этом уже как бы не думают, тут лишь бы спастись из своей могилы на дне. Азот в крови вскипает, закупоривает сосуды, и помрешь ты в страшных муках... да на белом свете, на свежем воздухе. Обмазались густо солидолом, чтоб дольше хранить тепло, честно разделили уцелевший у командира спирт по кружке: и пошли. Жоре повезло неправдоподобно, прихоть войны -- его подобрал утром плавучий госпиталь с английского конвоя, единственного живого; благо было лето и море было чисто. И доставил в Архангельск уже без рук без ног. Кессонка, некроз тканей. И лет прошло черт-те сколько, а он все не успокоится. Следит, чтоб Маша утром не забыла завести его часы, которые висят на цепочке на спинке кровати: "Старшине первой статьи Георгию Аркадьевичу Матросову от командира 2-й дивизии подплава за отличную стрельбу". Как он их сохранил, как нигде не сперли? Он остался в своем времени. Оно и понятно. Жизнь еще продолжается, а судьба уже кончилась. Это к нам ко всем относится. -- Знаешь, почему тебя Львом назвали, облезлого? -- В честь Льва Толстого. -- Как же. Он-то был христианин, непротивленец. Русский. А тебя назвали в честь Троцкого. Ты и по паспорту Лейба. -- Зря тебе союзники голову не ампутировали. Да его тогда и не знал еще никто, думать надо. -- А отчество -- в честь Ленина, -- глумится Жора. -- А