зами и разъятым ртом, хрипел и бился - вцепился в него обеими руками, подмял под себя, сомкнулась волна над ними. Саша поджал ноги, уперся коленями в живот парня, резким толчком разорвал объятие, стукнул его кулаком, целя в висок, пытаясь оглушить... "Утонем ведь! - сверкнуло всезнании. - Где Боря, где? Когда вернется?" Понимал, что не успеет вернуться. Не успеет!.. Парень судорожно боролся, никак было не схватить его сзади. "Нет! - зазвенел беззвучный голос. - Ну нет... Нет!!!" Снова оплел душащий спрут, поволок вниз, в глубь. Исчезло представление о том, где верх и где низ. Мутная зелень, косо просвеченная солнцем, окружала сцепившиеся тела. Саша снова поджал ноги к самому подбородку, уперся ступнями тому в плечи, оттолкнулся изо всех сил. Освобожденно всплыл. Грузин барахтался на мелководье, круга на нем уже не было. "Утопил, кретин, дырявую резинку... Что делать?!" Возделась над поверхностью рука - и исчезла. Саша опустил лицо в воду, увидел еле шевелящееся тело, осторожно нырнул, дотянулся до головы, схватил за густые короткие волосы, потянул кверху. Конечности утопающего слабо дрогнули. Задыхаясь, он глотнул воздуха. Глаза парня были закрыты. Кажется, уже не дышал. Саша взял его сзади сгибом левого локтя под подбородком, перевернулся почти на спину и медленно, экономя иссякающие силы, двинулся к берегу, загребая правой и толкаясь ногами. Он оглох от усилий. Свистящее дыхание перехватывало кашлем от попавшей в бронхи воды. Руки немели. Все тяжелее давался каждый метр, мышцы наливались свинцом. Его неотвратимо тащило книзу. Счастье еще, что парень теперь держался спокойно, безжизненно, обмяк, только лицо из воды торчало. Он не доплывет... Не доплывет. Где же Боря... Запрокинутое небо стало розовым, красным. Он вдыхал с резким стоном. Спазмы пережимали горло. Он захлебывался. Отпустить. Утонем вместе. Все, тонем. Еще один гребок. Все. Еще один - и все. Последний. Еще один... Протянулись откуда-то сильные волосатые руки, подхватили парня подмышки, поволокли. Саша стоял по плечи в воде. Он стоял на прочном, устойчивом дне и дышал, почти теряя равновесие, уже не понимая происходящего. Потом вышел и, деревянный, негнущийся, рухнул на песок. Его тошнило. Грузин, моля и причитая, делал сыну искусственное дыхание. - Живет! - восторженно объявил он. - Живет! Саша повернул голову. Грудь спасенного высоко вздымалась. Раскрылись глаза. Губы скривились в измученную улыбку. Он приподнялся на дрожащие локти и упал навзничь. Саша встал на четвереньки и тихо засмеялся. - Живы будем - не помрем! - сказал он грузину и подмигнул. Тот поднял его, обнял до хруста, поцеловал жарким твердым ртом, ободрал щеку невыбритой щетиной. - Один у меня сын, - сказал он, вытер глаза, ушел к машине. "Фьюти-пьють" - свистела птичка в ветвях березы. Грузин вложил что-то Саше в руку, сжал. - Сын мне будешь, - сказал он. - Родной будешь. На. Дарю тебе. Саша разжал ладонь. На ней лежали автомобильные ключи. - В-вы что? - пробормотал он. - Нет, что вы!.. Не надо... - Возьми, - сказал грузин. - Возьми, пожалуйста. Скажешь - отдай дом - отдам дом. Скажешь - отдай все - отдам все. Ты его спас! - он ткнул пальцем в сына, который сидел на песке и виновато улыбался. - Я тебя за это не могу меньше отблагодарить. Боря, рысцой вернувшийся с пробежки, остолбенел при виде сцены. Грузин в княжеской позе, бледнея от гордости, говорил, что он не бедный человек, что деньги - прах, что он еще купит, что Саша теперь - член его семьи и не оскорбит его отказом. Саша мямлил и достойно отнекивался. Сын поднял с песка ключи и завернул Саше в кулак. - Возьми, - сказал он. - Можешь продать. Можешь подарить. Можешь выкинуть. Твоя. Иначе сейчас в озеро загоним. Он такой, - гордо кивнул на отца. - Или думаешь, моя жизнь меньше стоит? - Я ему на свадьбу такую же подарю, - сказал грузин. Боря осознал происшедшее и разинул рот. Он раздирался противоречивым чувством. "Волга" была ослепительна. Честь была дороже. - Байские замашки, - отверг он, обретая дар речи. - В Грузии никогда не оскорбят гостя, - ответил грузин. От растерянности Боря напустился на всех троих: - А если б ты сам утонул, спасатель? А вы чего в воду полезли, не умея плавать! Тьфу... Ладно, - дипломатично заключил он, - обедать все равно надо. У костерка грузин вывалил гору снеди, расстелил махровую простыню, торжественно указал Саше на середину, между сыном и собой: "Садись, дорогой!" Протянул Боре фотоаппарат: "Сними нас - на память". Саша растрогался и слегка очумел. Сытый человек податлив. И долго ли он может противиться уговорам о том, о чем мечтал. Час за часом Саша свыкся с мыслью, что "Волга" - его. Это было неправдоподобно - но факты, как известно, бывают неправдоподобнее любого вымысла. - А, бери, - махнул Боря. - Погоняем? Кипучая кавказская энергия Джахадзе - а именно так была фамилия "горского князя" - помогла молниеносно оформить необходимые процедуры (благо они были продуманы и подготовлены заранее). Назавтра составили в нотариальной конторе доверенность, провернули через автомобильный салон и ГАИ и поставили "Волгу" на платную стоянку. Возник вопрос о водительских правах - Саша их не имел... - Во-первых, есть у меня, - утешил Боря. - Порядочный десантник должен уверенно ездить на всем, что едет, и кое-как - на том, что по идее не едет. А во-вторых, в ДОСААФе свои ребята, пройдешь по-быстрому курс, сдашь экстерном, сделаем тебе справку из части, что давно водишь машину... устроим, не сомневайся. Утром у общежития они садились в служебный автобус - ехать на аэродром на патрулирование. Джахадзе с сыном уже ждали их. Джахадзе поклонился с достоинством кинозвезды. Сын повторил. Обнялись и расцеловались. Ребята таращили глаза, потрясенные невероятной историей. Всем по очереди Джахадзе церемонно потряс руки. (Вместо своего адреса, надо заметить, он оставил адрес двоюродного брата в Гори. Звал всех в гости.) Долго махал вслед автобусу... Общежитие скрылось за поворотом, и на Сашу набросились: - Расскажи? Кто, как, чего? Во Саня дал - сына миллионера спас! А Джахадзе с сыном - с настоящим своим сыном, кстати, который с энтузиазмом пропустил три дня школьных занятий, - поехали на вокзал, где прогуливался с тремя билетами Звягин, ночевавший в соседнем номере гостиницы: не желая риска, он руководил лично. Они были втроем в купе. Поезд тронулся. "Миллионер" Джахадзе перевел дух. Проводница принесла чай. Звягин извлек из портфеля бутылку молока, кинул в нее соломинку и откинулся к стенке. - И еще клевещут, якобы на Кавказе водятся аферисты, - поразился Джахадзе. - Такого делягу, как ты, Леня, свет не видел. Если б ты поселился в Грузии и задумал делать деньги... - То-то ты их много делаешь, - хмыкнул Звягин. - Я хорошо живу и честным человеком. В конце концов я врач. - Я тоже. Но ты был так похож на грузинского князя, так сверкал глазами: благородная осанка, дивный акцент! Ты где научился декламировать с таким акцентом! Ты Отелло никогда не играл? - А ты никогда не пробовал сочинять авантюрные романы? Со счастливым концом? - Жена утверждает, что вся моя жизнь - это серия авантюрных романов со счастливым концом; но она предпочла бы быть их читателем, а не женой их героя -это хлопотно и накладно. - Тебе повезло жениться на умной женщине. - А тебе идет белая "Волга". - Э. Похожу пешком. Дольше инфаркта не будет. Сын Джахадзе вышел с пустыми стаканами за чаем. - А твой парень здорово плавает, - одобрил Звягин. - Мастер спорта, - самолюбиво сказал Джахадзе. - В сборную "Буревестника" за Ленинград берут. А здорово он изображал утопленника, ты не представляешь. А твой десантник не проболтается? Поезд с грохотом летел по мосту. Внизу белый катерок тащил баржу по шершавой сини реки. - Спасибо тебе, старик, - сказал Звягин. - За что? - возмутился Джахадзе. - Разве мы не врачи? Разве мы не друзья? Разве мы не живем в одном городе? Почему ты, кстати про один город, в гости никак не заходишь? - Вот послезавтра сменюсь с суток - и зайду, - пообещал Звягин. - Послезавтра я дежурю, - сказал Джахадзе. Реакция Риты на "Волгу" - Саша написал ей все на следующий же день - поразила его немного неприятно. Рита захлебывалась от восторга. Рита писала, что всю жизнь мечтала именно о белой "Волге". Рита рассуждала, что вообще ее можно и продать, раз пока денег у них немного, причем продавать лучше на Кавказе или в Средней Азии, там дадут дороже. У нее есть друзья, которые это устроят и возьмут очень умеренные комиссионные. Рита делила деньги за непроданную "Волгу": квартира, гарнитур, шуба; из ее слов явствовало, что это сущие гроши для настоящей жизни. Рита вздыхала по серьгам с бриллиантами, "хоть маленькими", которые он ей обязательно подарит, правда же? И надо будет завести афганскую борзую, это очень современно. Рита считала, сколько денег они могут скопить, если он станет работать чуть больше, а пожары станут чаще... М-да... Саша разложил пачку писем по числам и стал медленно перечитывать... Нет, письма не давали ни малейших сомнений в том, что все в порядке, были полны слов о преданности, верности и терпении: для нее существует он и только он. Кроме этих постоянных уверений шли рассказы о подругах, которые ему были, по правде говоря, довольно безразличны и представляли интерес лишь как часть ее, Ритиной, жизни. Случаи были какие-то банальные: кто с кем живет, кто что купил, у кого какая квартира, - "а у нас будет лучше". Опять рассуждения о тряпках, телевизорах, мебели. Неприятно царапнуло упоминание о знакомстве в книжном магазине, так что удастся составить приличную библиотеку, а если с соответствующей переплатой покупать детективы по нескольку экземпляров, то их можно выгодно продавать и менять на черном рынке. Все это так, но... То, что месяц назад, когда он дрожащими пальцами вскрывал конверты, воспринималось как трогательные попытки вить гнездышко и казаться практичной, сейчас выглядело как-то... ну, не самым лучшим образом выглядело. Она писала, что готова на все, в любой момент все бросит и приедет, пусть он только скажет: она всем пожертвует, от всего откажется! И тут же намекала, что это ей дорого обойдется, но неважно, лишь бы ему было хорошо... пусть только скажет. И по телефону на переговорной она повторяла то же самое. Что ж - он не требовал, чтоб она все бросала и приезжала. Она плохо себя чувствует. Ее подсиживают на работе. Она так любит театр. Ее мать положили в больницу и надо ежедневно ее навещать... Если она готова пожертвовать всем, лишь бы ему было хорошо - что ж, жертву должен, конечно, принести он, мужчина. Он потерпит. Вынесет. Он любит - значит, он обязан прежде всего заботиться о том, чтобы ей было хорошо, чтобы она была счастлива. Она не должна жертвовать собой - ему было достаточно и того, что она на это готова. Знание того, что она принадлежит ему, и ради ее блага он жертвует желанием видеть ее, быть с ней сейчас, всегда, - это знание наполняло его спокойствием и самоуважением. Он чувствовал себя хозяином ситуации. Все будет. Он бережно сложил письма в пакет и спрятал на место - на дно сумки, под вещи. Включил Борин магнитофон и задумался... В смутном настроении он не осознавал еще, что же именно его раздражает и обескураживает, даже начинает слегка тяготить: это были еще не чувства, а тени, контуры чувств. Он боялся отдать себе отчет в том, что Рита уже не значит для него столько, сколько значила раньше, всегда, до той встречи, до отъезда. ...Зато во всем этом отдавал себе отчет Звягин. Со стороны все просто, с вершины прожитых лет все яснее... Создавшиеся отношения следовало свести на нет, причем так, чтобы не травмировать Сашу, а напротив - принести облегчение, освобождение (задачка, а!). - Интересно, не родился ли я иезуитом? - спросил он как-то Риту, наставляя, как следует писать очередное письмо. - А мне его жалко, - тихо призналась Рита. - Всеми обманут... - Маленькая поправка: всеми спасаем! - жестко возразил Звягин. - Не нравится? Так выходите за него замуж, он согласен, да? - Вы думаете, у него это пройдет - ко мне? - По преданию, на кольце одного древнего мудреца было написано; "Все пройдет". А на внутренней стороне кольца: "И это тоже пройдет". Человек может вечно тосковать по тому, чего он страстно желает и не имеет. Но если он полагает, что полностью владеет этим, то может потерять интерес и охладеть. Особенно если есть что-то другое. В смысле - другая. - А есть другая? - спросила Рита ревниво. - Женщины, - сказал Звягин. - А вам бы хотелось остаться единственной, разумеется. Да, есть. - Вы оплели его паутиной обмана! - вдруг театрально оскорбилась Рита. - В цирке такая паутина называется страховочной сеткой, - в тон ей ответил Звягин. x x x Другая работала там же, где раньше Саша. - Как вы меня нашли? И зачем? - удивилась она печально. - Сашины родители рассказали, - пожал плечами Звягин, - что живет на свете одна девушка, безнадежно влюбленная в их сына. Вот я и подумал, что вы - именно тот единственный человек, который необходим, Оля. По мере развития беседы Олино лицо меняло цвет от нормального к розовому, красному, пунцовому и белому. - Но я ему никогда не нравилась. - Понравишься. - Вообще ему нравятся брюнетки, он сам говорил. - Покрасишься. - Я толстая. - Похудеешь. - Я неинтересный человек... - Напряжешься. Заинтересуется. - Но как я уеду из Ленинграда? - На поезде. - Что я там буду делать?! - Я скажу. - Где, как, с чего?.. - Она еще не воспринимала слова Звягина всерьез. Веяло несбыточной фантазией, наивными грезами. И лишь постепенно доходили до сознания аргументы - собеседник производил впечатление никак не мечтателя, а скорее деляги. - А где я буду работать? - На заводе. В узле связи. Программисткой. По специальности. Они недавно приобрели новую аппаратуру, возьмут готовно. - А где жить? - В общежитии. Дадут. Но лучше снять комнату. - Как у вас все просто?.. Эта фраза была единственным комплиментом, который действовал на Звягина безотказно. Как всякий смертный, имел и он уязвимый пункт тщеславия: тратить недели напряженного труда, мотаться в поездах, договариваться с десятками людей, убеждать и подчинять своей воле и логике, устраивать, увязывать одно с другим, по песчинке возводить здание, - чтобы потом небрежно пожать плечами и заметить, что да, все действительно очень просто, и странно, если некоторые думают иначе: а что тут, собственно, невыполнимого, укажите конкретно? Он взглянул на Олю с явной симпатией: - Да, - сказал он. - А все в жизни вообще просто: взять и сделать, только и всего. Оля, ты скажи одно: ты его любишь? - Д-да... - Его жизнь тебе не безразлична? - Вы говорите... Для меня весь мир почернел, когда узнала... - Отвечай внятно: хочешь, чтоб он выздоровел и женился на тебе? - Если б это было возможно... Зачем вы... только мучаете... - Это возможно. Это - твой единственный шанс, и одновременно это его шанс. Поняла? Прочти, - протянул ей записи. Если Звягин в абсолютной мере обладал даром убеждения, то секрет этого дара был предельно прост и заключался в извечной истине: любого человека можно убедить в самом невероятном, если в глубине души он сам хочет в это верить. Надо лишь подтолкнуть его к действию в соответствии с его же желанием. - А если он узнает, что это обман? - спросила Оля с огромным недоверием, пробегая глазами адреса, телефоны, расписание поездов и перечень указаний. - Правдолюбцы на мою голову? - рассердился Звягин. - Сейчас не узнает. А через несколько лет будет уже неважно. В любви и на войне все способы хороши! Не волнуйся: медицинская этика допускает ложь во спасение больного. Моральные издержки я беру на себя. Так что можешь передать привет своей совести. - Но меня не отпустят с работы раньше, чем через два месяца... - Отпустят. И Звягин двинулся в отдел кадров устраивать Олино увольнение, а затем в предварительные кассы - брать билет на поезд. "Браки совершаются на небесах!" - ворчал он. - Как же. Тут семь потов сойдет, пока его совершишь". А Оля, вернувшись к себе, забилась в закуток за теплый металлический шкаф АТС, где покоилось продавленное кресло с пепельницей на подлокотнике и лучилось зеркало под неоновой лампой. Морща лоб, перечитывала подробное расписание своей будущей жизни. Пять листов, вырванных из большого блокнота, были заполнены твердым ровным почерком. Список дел казался бесконечным. Для начала Оля поплакала. Странным образом плач приблизил реальность плана, пункты стали выглядеть исполнимее. "Подумай здраво: что ты теряешь - и что можешь приобрести? - сказал Звягин. - Взвесь трезво соотношение возможного проигрыша и выигрыша". Оля взвесила трезво, и сама не поверила, что получилось трезво: надо соглашаться, надо ехать. Она даже удивилась. А удивившись, стала думать о парикмахерской, диете и в чем ехать. Она подумала о женах декабристов, и глаза ее высохли и заблестели. ...Звягин прикидывал просто. Короткого эмоционального заряда человеку хватает на сутки-двое - так и было поначалу. По мере стабилизации - может хватить на неделю. Максимальный срок - период адаптации организма к новым условиям: где-то месяц. Раз в месяц надо подбрасывать что-то новое, сильнодействующее. Катился июнь. Звягину позванивал Боря - информировал: Саша чувствовал себя неплохо, а временами - отлично. В срочном темпе сдавал в ДОСААФе на водительские права. Занимался спортом. Летал на патрулирование. Мечтал о путешествии на машине. Нормально ел. Прибавил полтора кило. По субботам Боря таскал его на танцы. x x x Дом культуры гремел музыкой. В зале пульсировали и вращались цветные лучи фонарей. Мелькали лица, руки, джинсы и кружева. Густая масса фигур самозабвенно отдавалась ритму. Саксофонист лопался от собственной виртуозности. Вечерняя свежесть сочилась в окна. Объявили белый танец. Невысокая темноволосая девушка пригласила Сашу. Она танцевала старательно. Скованно улыбалась. Иногда поглядывала на него необъяснимо пристально. - Не узнали? - спросила она, когда стихла мелодия. - Извините... Кажется, нет. - Он пытался припомнить, где видел эти светло-карие глаза, чуть выдвинутую нижнюю губу... - А ведь два года вместе работали, - печально и вызывающе сказала она. - Меня зовут Олей, Саша... Стоящий в толпе у стены Боря мог наблюдать, как беспорядочная мимика его друга отразила гамму чувств от непонимания до ошеломления. - Я теперь живу здесь, - отвечала Оля. - А ты как очутился? - Летаю, - веско бросил Саша и устыдился бахвальства. - На чем?! - изумилась в свою очередь она. Малиновая планка заката тускнела под синим облаком. Теплый ветер нес тонкую горечь ночных цветов, белеющих в скверах. Невидимая в листве птица вызванивала трели. Они гуляли по спящему городу. Они знакомились заново. Все стало иным, чем раньше, и сами они друг для друга стали иными, и другим стало то, что между ними было, да ничего и не было, это для нее было, а для него ничего не было - но теперь что-то возникло: Оля была из той, прошлой, жизни, с другого берега, и теперь она словно переправилась вслед за ним на этот берег, и от этого возникала какая-то близость, подобная чувству сообщничества. Она здесь случайно, поведала Оля, надоело все, захотелось куда-нибудь уехать; он знал, что это неправда, но оттого, что она ничего не говорила об истинных причинах переезда (как он их понимал), он был ей признателен - за то, что она ни к чему не обязывала его своей жертвой, он ей ничего не был должен, душу его ничто не тяготило - не тяготила моральная ответственность за тот труд жизни, который она совершила ради него. Ему было легко и просто с ней - еще и потому, что в глубине души он отлично понимал, что она переехала из-за него, и это рождало в нем гордость и сознание своей значительности, это были приятные чувства, и он ощущал к ней приятную, ни к чему не обязывающую признательность. Он не любил ее, а потому не боялся сделать ей больно, не тревожился о боли ее души, и даже наоборот - втайне мужское самоутверждение искушало его причинить ей боль и этим подтвердить свою значительность, свою власть над ней, выглядеть сильным мужчиной, суровым и лишенным сентиментов. И как бы само собой случилось, что он рассказал ей все. Теплая звездная ночь, молодость, одиночество и груз переживаний побуждают человека выговориться, открыться кому-то... Выговориться, чуть приукрашивая события в свою пользу, стремясь показаться в выгодном свете - чтобы поняли и оценили. В исповеди нет лжи - есть лишь желание отразиться в глазах другого чуть лучшим, чем ты есть. Потому что ты действительно хочешь быть лучше. И, читая в другом свое отражение, слушая собственные слова, которым внемлет и верит собеседник, начинаешь верить себе и сам. И обретаешь внутренний покой, обретая в друге опору своим мыслям. Поэтому так часто изливают душу случайным попутчикам в поездах. И есть в таких разговорах моменты, когда незнакомый человек вдруг - словно проблесками - делается очень близким, родственным: моменты истинной духовной близости. Но если это не поезд, если потом вам не обязательно расставаться, возникшее чувство порой ложится в основу отношений надежных и долгих. Мужественно похмыкивая, Саша вел повесть о последних месяцах, давая понять, как круто прихватила его судьба и каким настоящим мужчиной он держался в борьбе в самых безнадежных ситуациях. Нет, он не хвастал - он даже посмеивался над собой, роняя скупо, что ничего особенного тут нет, раз-другой он крепко струсил; но получалось как-то, что он все преодолевал сам, рассчитывал только на собственные силы, и это нормально, вообще мужчина лишь так и может поступать, - хотя случалось и везение. И она замирала, когда он горел в лесу, или вяз в болоте, или прыгал из ревущего самолета, - и незаметно между ними возникали и прочились те незримые нити, которые связывают человека с тем, кто, жалея и веря, жадно приемлет лучшее в нем. Ночной воздух повлажнел от росы, стало прохладно и неуютно, а Олино жилье оказалось рядом, за углом, и там был растворимый кофе, и печенье, и сгущенка, только тихонько, чтоб соседей не разбудить, а ему завтра на аэродром не надо, можно вернуться позже и выспаться до обеда. В комнате нашелся не только кофе, и мерцал красный глазок транзистора, тихо и щемяще пел грассирующий французский голос, и Саша не был одинок здесь - все, что он говорил и делал, что бы ни сказал или сделал впредь, было заранее прощено, понято, принято; и она не была ему неприятна, она не навязывалась, ей ничего не надо было, она ни на что не рассчитывала; происходящее ни к чему не обязывало - и поэтому было легко и рождало легкую и теплую, как ветерок, благодарность. Он остался, а она назавтра не пошла на работу. В последний момент он подумал о другой, далекой, но случившееся словно сбылось само собой, оказалось сильнее него: и кроме влечения на него нахлынуло то удивительное дружеское чувство к ней, дружеское понимание и признательность, которые он никогда не подозревал в себе возможными по отношению к женщине; близость с женщиной, которую по-человечески воспринимал как друга, была оглушительным откровением. x x x Рита приехала неожиданно. При ярком свете летнего дня Рита оказалась стара: крупная пористая кожа, морщинки на шее, в черной пряди зло серебрился седой волосок. Саша против воли подумал, что Оля моложе на шесть лет, и презирал себя за эту мысль. Номер в гостинице достать не удалось, и Рита устроила вульгарный скандал администраторше. Саша привел ее в общежитие. Рита принялась немедленно кокетничать с Борей, оценивая глазами его фигуру. Через пять минут звала в гости и давала адрес. Саша даже не ревновал - смотрел печально... Чувство вины уступало место отчуждению, горечи, раздражению. Боря подмигнул и ушел. Рита оставалась недотрогой. - А у тебя появились опытные повадки, - сказала она, отсаживаясь на стул и закуривая. - Что, завел здесь кого-то, а? И раньше, чем побагровевший Саша нашелся с ответом, спокойно одобрила: - Не бойся, я не ревную. Мы современные люди. Мужчина есть мужчина. Только смотри, не влюбись в какую-нибудь свою потаскушку. И потребовала везти ее смотреть "Волгу". При виде машины глаза ее загорелись, она немедленно влезла внутрь, все осмотрела, покритиковала цвет обивки: "Надо будет заменить". И без умолку развивала планы их будущей жизни, счастливой и обеспеченной. Саша недоумевал: насколько слеп он был... Жадная, расчетливая, беззастенчивая. Что же было с ней в тот далекий вечер - грусть накатила, страх одиночества, тоска по минувшей юности?.. И одета сверх моды, как попугай... Рита заметила его взгляды, надулась, взъерошилась. Они поссорились. Рита захотела ужинать в ресторане, В ресторане, по ее мнению, кормили мерзостью. Велела заказать французский коньяк - всякой дряни она не пьет. Когда она была знакома с одним человеком, правда, вдвое старше нее, но настоящим мужчиной, умел делать деньги, о, он такие дела проворачивал, так он признавал только "Наполеон". Легкой дымкой таял и отлетал в прошлое образ, созданный Сашей за семь лет одиноких мечтаний. Он просто не знал ее, а теперь романтическая идеализация сменилась неприглядной и прямой истиной... Нет, он не испытывал к ней ненависти за обманутое чувство, ни даже презрения к существу скверному и пустому, - была лишь печаль по невозвратимым иллюзиям юности. Но куда было ее поселить?.. Пробираться контрабандой в мужское общежитие Рита отказалась с возмущением: за кого он ее принимает. Саша отправился к Оле. - Понимаешь, - мучительно выдавил он, - приехала из Ленинграда одна знакомая... - А, - сказала Оля. - Возьми ключ. Я переночую у подруги. Ничего. Я понимаю. Эта беззаветная кротость кольнула трогательно в сравнении с Ритиной напористостью и деловитостью. Вечером, сидя с Ритой, он вдруг испытал неприязнь: он с некоторым удивлением ощутил, что эта комнатка и все, связанное с ней, принадлежит только им с Олей, - у них каким-то образом появилась своя жизнь, и Рита здесь нехороша - чужая. И когда Рита подняла на смех дешевую Олину косметику на ветхой тумбочке, его ожгла обида и боль - одернул ее резко и зло: да, у Оли нет связей и денег на дорогие вещи, но она - взяла и переехала, и ничего ей не надо. У нее не было богатых покровителей, зато она понимает, что нужно человеку... - И кто ж эта тварь? - подняла брови Рита в ответ на замечание. - Не смей, - сказал он. - Не сме-еть?! - переспросила она. Странным образом им стало не о чем разговаривать. Разве что о том, что было раньше, а теперь исчезло, но одновременно исчезло и желание говорить об этом. Молчание ширилось и разносило их в разные стороны, как морское течение. Вот так расстаются с юношескими идеалами, подумал он. Рита уехала назавтра. Саша стоял на перроне, растерянно ища какие-то подобающие, человеческие слова. - Даже СВ в этом паршивом поезде нет, - сказала она. - Давиться вчетвером в купе, как быдлу. В поезде заперлась в туалете и стала накладывать грим на лицо. Волнистое желтоватое зеркало отражало его измученным и тоскливым. Что, спросила зеркало Рита, нелегко самой лишать себя любви верного и давнего поклонника, который видел в тебе самое лучшее, что в тебе есть. Нелегко быть стервой с любящим тебя, да такой стервой, чтоб у него все желание, все чувство отлетело. Хоть бы ты был жив и счастлив, Сашенька, сказала она, а я сделала все, что могла, честное слово... Горячий ветер, пахнущий мазутом и хвоей, вдавливался в опущенное окно, оранжево золотились пролетающие стволы сосен, Рита стала думать, как там без нее дочка, первого сентября уже вести ее в первый класс, а через неделю они поедут втроем в отпуск, и постепенно успокоилась, отвлеклась и повеселела. Ночью ей приснился Саша, он стоял перед ней невыразимо печальный, и вдруг она поняла, что он красив, и поняла, что любит его - чувство было пронзительно так, как она мало раз испытывала наяву. Но потом она поняла, что это сон, и что она плакала во сне, улыбнулась и под стук колес заснула спокойно. x x x - Я тебя ничем связывать не хочу, - сказала Оля. - Не вздумай, что ты обязан на мне жениться и тому подобное. Ты мне ничего не должен. Я сама хотела и сама приехала. - Да ладно тебе... - пробурчал Саша. - Есть хочешь? - вдруг спросила она. - Давай покормлю. - Что ты вяжешь? - Свитер. - Такой большой?.. - Это тебе. - Зачем? Летом? - На память. Будет и зима. Я уезжаю, Сашенька. - Куда? - спросил он с упавшим сердцем, еще не веря. - Обратно. В Ленинград. - Когда? - глупо спросил он. - Уже подала заявление на работе. - Почему? - Он понимал, что это и так ясно после Ритиного визита. - Так надо, Сашенька, - тихо сказала она. - Не хочется, но надо. Перспектива одиночества доходила до него. Удар был неожиданным. Потеря близкого человека (кому все выложить, кто все поймет, примет...) пугала бесконечной пустотой. Молчание затягивалось. - Послушай, - сказал Саша, - а тебе бы хотелось отправиться в путешествие? - В какое путешествие? - Куда глаза глядят. В Среднюю Азию. В Сибирь. На Кавказ. - Как?.. - На машине! - Ты не умеешь водить. - Умею. Скоро получу права. Они оба - каждый по-своему - представили себе это путешествие и опять замолчали... - Если тебе нравится меня мучить - ты мучь, - прошептала она. - Ты мучь, милый, не бойся. Мне хорошо. Понимаешь?.. - Послушай, - сказал Саша с каким-то веселым облегчением, словно решился важнейший в жизни вопрос, хотя он сейчас ничего (сознательно, по крайней мере) еще не решил. - Ты можешь наконец накормить человека, которому завтра с утра прыгать с неба в огненную стихию? Предощущение будущего затеплилось, засветилось. Он почувствовал необходимость высказать ей верх признательности, сделать что-то самое лучшее, главное для нее. И он соврал: - Я люблю тебя... И через несколько секунд, еще продолжая вслушиваться в свои отзвучавшие слова, изумленно понял, что, кажется, сказал правду. В августе Оля сказала, что у нее будет ребенок. У него будет сын. Сын! Неведомое доселе открылось ему: теперь уже мир для него никогда не погаснет. x x x В родной пожарной части, прочитав его заявление и выслушав сбивчивые просьбы, ему выразили крепчайшее неудовольствие и пообещали уволить не раньше конца сентября - когда уменьшится пожароопасность. Снисходя к особым обстоятельствам. x x x Двадцатого сентября они кинули две сумки в багажник и поехали на юг - в Среднюю Азию. Там лето будет продолжаться еще долго. Ребята из его отделения долго спорили, что дарить на свадьбу; сошлись на фотоаппарате. Так они и остались на фотографии - приветственно горланящие у отъезжающей машины. Боря с застенчивой подругой, бывшие свидетелями в ЗАГСе, эскортировали "Волгу" на красной "Яве" до развилки шоссе на Кинешму. Скинув шлем с огненным тигром, он засмеялся, добросовестно поцеловал Олю, облапил Сашу до хруста: "Напишите хоть, как дела. Все же не чужие теперь..." Прыгнул на свою "Яву", развернулся и, с ревом крутнув газ, красной молнией исчез за поворотом. - Так куда мы все-таки едем? - спросила Оля. - Вперед, - улыбнулся Саша, включая передачу. Впереди за лобовым стеклом разворачивалась бесконечная дорога. Денег у них хватит на несколько месяцев скромной жизни, считая и бензин до тех мест. Фрукты-овощи дешевы осенью в Средней Азии. А там - будет видно. Солнце перевалило полдень, когда свернули с шоссе к ручейку. Сухо позванивал желтеющий куст, паутинные нити путешествовали в небесах бабьего лета. Забулькала картошка на костерке. Оля расстелила клеенку на траве и накрыла обед. - Так не бывает, - сказала она. - Ведь это все неправда, а? Тяжелый мохнатый шмель с басовитым гудением сел на цветок клевера и стал обследовать. - Не бывает, - согласился Саша. - Но ведь - есть. Ощущение единства навсегда с этим прекрасным миром прошло сквозь него теплой волной, подняло на ноги, раскинуло его руки в объятие и вылилось в клич: - Мы никогда, не умрем? x x x В слякотное и серое мартовское утро в квартире Звягина звонил телефон. Звонил упорно, не переставая. Этот звонок выдрал Звягина из глубокого сна - дежурство было скверное, гололед, несколько тяжелых автослучаев подряд, - и он встал к телефону, походя выругав себя за то, что не выдернул его из розетки. - Леонид Борисович, вы знаете что? - Не знаю, - холодно сказал Звягин. - Кто это и что вам? - Простите, я звонила вам на работу, сказали, что вы уже дома... - Правильно сказали. - И тут он проснулся окончательно, узнал голос: - Лидия Петровна? Что-нибудь случилось? - У нас родилась внучка! - захлебывался голос. - Тоже неплохо, - согласился Звягин. - Все в порядке? - Да, Сашенька сейчас звонил, пятьдесят один сантиметр, три девятьсот, все хорошо! - Поздравляю, - сказал Звягин. - Как там погода во Фрунзе? - Тепло! - радовался голос. - Как Саша? - Прекрасно! Завод собирается строить дом, и теперь их, как молодую семью, поставят на льготную очередь, сколько ж можно жить по общежитиям! Звягин хмыкнул. "Сколько можно ж_и_т_ь по общежитиям". Быстро привыкает человек принимать как должное то, что еще недавно казалось сказочно недосягаемым чудом. - Он так рад! Только немножко огорчался, что не сын. Вот так. Он еще огорчается, что не сын. Что ж, нормально. - Передавал вам привет! - торопливо сказала Лидия Петровна. Ага. То ли передавал, то ли нет. Ну и ладно. Не в этом дело. Хотел лечь спать обратно, но воспоминания не отпускали, он подумал - и позвонил Джахадзе. - У нашего подопечного дочка родилась, - сообщил он. - У которого? - не понял Джахадзе. - Которому ты "Волгу" дарил, товарищ князь. - А почему он телеграмму не прислал? - вознегодовал Джахадзе. - Ну, объяви ему кровную месть. Не буйствуй, у парня и так хлопот хватает, ему не до нас. Ответь-ка: я к тебе года два в гости собирался - так, может, угостишь шашлычком? - Вчера замачивать надо было! - трагически сказал Джахадзе. - Не делайте из еды культа. Через час приеду. Джахадзе был выспавшийся, свежий, до синевы выскобленный; он успел сгонять в кулинарию и шашлыки крутились в шашлычнице, распространяя аромат, а сам хозяин в тельняшке (которую он называл "кухонной") колдовал с пахучими горными травками. - А здорово мы с тобой это дело провернули, - самолюбиво сказал Звягин. - Телеграмму надо ему послать, - волновался Джахадзе. - Ни в коем случае, - отмел Звягин. - И не напоминать. Самое лучшее, если он вообще о нас забудет. - Не забудет. Шашлык был превосходен, по мнению неприхотливого Звягина, и никуда не годился, на взгляд взыскательного хозяина. Джахадзе торжественно встал за столом и запел дифирамбы. - Соловей-оратор, - сказал Звягин. - Ерунда. Я, пока сейчас к тебе ехал, пытался сосчитать, сколько здесь людей было замешано. Моя роль маленькая - вроде соединяющей шестеренки... - Ты был дирижер! - оповестил Джахадзе. - Ты был... вождь! - Поставь мне памятник, - предложил Звягин. - Я с него буду пыль обтирать. По субботам. Ты вчерашних "Известий" не читал? Там статья об инженере, который ослеп. Врачи отказались - случай безнадежный. Так он сделал себе такой прибор, что не только видеть - читать может. За двадцать шестое марта, посмотри. - В двенадцатой больнице Сережа провел гемабсорбцию при шоковом состоянии - первый случай, - сказал Джахадзе. - Что ты делаешь, кто запивает шашлык молоком?! - На парусных военных судах матросы получали полтора фунта мяса в день, - сказал Звягин. - Во были крепкие парни. Правда, их пороли линьками.  * Глава IX. ЛЮБИТ - НЕ ЛЮБИТ *  1. Соблюдайте правила пользования метрополитеном. "Тысячу лет назад норманы сеяли пшеницу на юге Гренландии. Не изменись климат, в Ленинграде сейчас вызревали бы персики. И даже в декабре в больницах было бы не меньше двадцати градусов, что вовсе не плохо..." Эти праздные размышления, простительные для уставшего за дежурство человека, а Звягину вообще свойственные, развития не получили. Сойдя с эскалатора, к выходу из метро двигалась перед ним молодая пара и, судя по коротким движениям голов, упакованных в шарфы и ушанки, скорее ругалась, чем ворковала. Неожиданно после особенно выразительного кивка, подкрепленного соответствующей жестикуляцией, юноша как подрубленный пал на колени и, содрав шапку, замер так с простертыми руками в позе крестьянина, пытающегося всучить челобитную поспешающему по государственной нужде царю. Девушка обернулась с презрительной усмешкой и удалилась гордо. В толпе образовалось небольшое завихрение: сдержанные ленинградцы огибали фигуру. Звягин ткнулся коленом в спину отчаявшегося ходатая и осмотрел сверху русую круглую голову с недоброжелательным любопытством. В следующий миг юноше показалось, что к его воротнику приварили стрелу подъемного крана: он был поднят в воздух и, слабо соображая, что происходит, висел краткое время в руке Звягина, пока не догадался распрямить поджатые ноги и утвердиться на них. - И давно у тебя такая слабость в коленках? - осведомился Звягин. Тот безуспешно рванулся. - Репетиция любительского спектакля? - глумливо продолжал Звягин. - Гимнастические упражнения для умственно отсталых? - П-пустит-те... - А еще жалуются, плохо у нас шьют: воротник никак не отрывается. Ты в школе учился? - Да ч-чего вам!.. - Смирно! Тебя учили, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях? Пойманный раздернул молнию куртки с явным намерением оставить ее в руках мучителя, как ящерица оставляет хвост, но деревянной твердости пальцы сомкнулись на его запястье. - Что вам надо? - в бессильном бешенстве процедил он. - Чтоб ты не нарушал закон, - последовал неожиданный ответ. - Какой?! - Нищенство у нас запрещено. Не надо клянчить подаяние - а именно этим, судя по архаичной позе, ты занимался. Причем во цвете лет, будучи на вид вполне трудоспособным. Не внемля отеческим увещеваниям, воспитуемый оборотил перекошенное от унижения лицо и посулил Звягину много отборно нехороших вещей. Свободной рукой Звягин порылся в висевшей через плечо сумке и протянул желтую таблетку: - Проглоти и ступай, оратор. - Что это? - машинально спросил юноша. - Амитриптилин. Прекрасно успокоит твои нервы. Не волнуйся, я врач, а не торговец наркотиками. Молниеносным движением он сунул таблетку в приоткрывшийся для ответа рот и шлепнул ладонью снизу по подбородку: рефлекторный прыжок кадыка указал, что таблетка проскочила к месту назначения. - Свободен. И не повторяй свои фокусы часто - штаны протрешь. Тот постоял секунду, читая лицо Звягина, но не нашел в нем ни издевки, ни сочувствия: так, легкую снисходительность. - Я не повторю, - тихо и многозначительно молвил он. Поднырнул под плюшевый канат и поехал вниз. На истертом бетоне осталась серая кроличья ушанка. Звягин хмыкнул, оглянулся и последовал с нею за удалившимся владельцем. Из черноты тоннеля дунуло ветерком, поезд приблизился, слепя расставленными фарами и сияя лаковой голубизно