Теренс Хэнбери Уайт. Меч в камне (дополнительные главы) --------------------------------------------------------------- Данное художественное произведение распространяется в электронной форме на некоммерческой основе при условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ. По вопросам коммерческого использования данного произведения обращайтесь непосредственно к переводчику: Сергей Борисович Ильин, Email: isb@glas.apc.org --------------------------------------------------------------- © Copyright Terence Hanbuty White © Copyright Сергей Ильин, перевод, 1993 --------------------------------------------------------------- (продолжение 6-й главы из первого варианта книги) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . -- Это была ведьма, -- сказал Кэй. -- А по мне хоть десять, -- ответил Варт. -- Я хочу получить обратно мою стрелу. -- Так она же в лес улетела. -- Я пойду за ней. -- Тогда иди один, -- сказал Кэй. -- Я из-за какой-то паршивой стрелы в Дикий Лес не полезу. -- Пойду один. -- Ну ладно, -- сдался Кэй. -- Видно, придется и мне с тобой идти, раз уж ты так уперся. На что хочешь поспорить готов, сцапает нас там Вот. -- Пусть себе цапает, -- сказал Варт. -- Мне нужна моя стрела. И они вошли в лес в том месте, где последний раз мелькнула мерзкая птица. Меньше чем через пять минут перед ними открылась прогалина с колодцем и домиком, совсем такими, как у Мерлина. -- Господи, -- сказал Кэй, -- я и не знал, что так близко от нас есть жилье. Слушай, пошли отсюда. -- Погоди, дай оглядеться, -- сказал Варт. -- Здесь, наверное, какой-нибудь колдун живет. К садовой калитке у домика была привинчена медная табличка. На ней значилось: Мадам Мим, Бакалавр гуманитарных наук (Дом-Даниэль) ФОРТЕПИАНО ВЫШИВАНИЕ НЕКРОМАНТИЯ Разносчикам, рекламным агентам и налоговым инспекторам вход воспрещен. Осторожно, злой дракон. На окнах домика висели тюлевые занавески. Они едва приметно колыхались, ибо за ними пряталась, подглядывая, некая дама. Черная ворона сидела на трубе. -- Пошли отсюда, -- повторил Кэй. -- Да пошли же. Точно тебе говорю, она ее ни за что не отдаст. Тут дверь домика растворилась, и они увидели стоящую на пороге ведьму, ослепительной красоты женщину лет тридцати с черными, как смоль, волосами, такими черными, что они отливали синевой, будто оперенье сороки, с глазами небесной голубизны и с выражением тихой кротости в лице. Коварная была особа. -- Как поживаете, дорогие мои? -- спросила мадам Мим. -- И чем я могу быть вам полезной сегодня? Мальчики стянули с голов кожаные шапчонки, и Варт сказал: -- Не будете ли вы так добры, вон там на трубе сидит ворона, по-моему, она утащила мою стрелу. -- В точности так, -- сказала мадам Мим. -- Стрела там, в доме. -- Не вернете ли вы ее мне? -- Неизбежно, -- мадам Мим сделала приглашающий жест. -Молодой джентльмен получит свою стрелу в сей самый миг, лишь только маятник четырежды качнется и нетопырь три раза пропищит. -- Большое вам спасибо, -- сказал Варт. -- Войдите, -- сказала мадам Мим. -- Почтите мой порог. Вкусите от скромного гостеприимства с такой же открытой душой, с какой оно вам предлагается. -- Право же, мы не сможем у вас задержаться, -- вежливо сказал Варт. -- Нам и вправду нужно идти. Нас дома ждут. -- Сладкое ожидание, -- благоговейно откликнулась мадам Мим. -- И все же трудно отделаться от мысли, -- прибавила она, -- что молодые джентльмены могли бы найти немного времени и оказать честь бедной селянке, хотя бы из одной лишь учтивости. Немногие способны поверить в то, сколь верноподданные чувства охватывают нас, безродных арендаторов, когда случается нам принимать у себя сыновей владетеля этих земель. -- Мы бы с удовольствием к вам заглянули, -- сказал Варт, -- нет, правда, с большим удовольствием, но понимаете, мы и так уже запаздываем. В ответ стоящая на пороге дама с жеманным подвыванием произнесла: -- Конечно, угощение у меня самое незатейливое, не то, к какому вы привыкли, и что же удивительного в том, что столь высокородным особам совсем не хочется его вкусить. Тут уже не выдержал Кэй, всегда хорошо знавший как подобает и как не подобает себя вести. Будучи мальчиком аристократическим, он почитал необходимым снисходить до тех, кто ниже его рождением, дабы они имели основания его обожать. Пусть даже приходилось рискнуть и посетить ведьмино логово, но допустить, чтобы про него говорили, будто он отказался разделить трапезу с арендатором, по причине скромности угощения, он все же не мог. -- Ладно, Варт, -- сказал он. -- войдем. Нас все равно раньше вечерни не ждут. Они ступили за порог, минуя мадам Мим, присевшую перед ними в глубоком реверансе, и в тот же миг она цапнула мальчиков за загривки, сильными, как у цыганки, руками оторвала от земли и рванула с обоими к задней двери чуть ли не до того, как они вошли в переднюю. Гостиная и кухня пронеслись перед Вартом, едва успев оставить после себя смазанные впечатления. Занавесочки в кружавчиках, герань, литография, известная под названием "Выбор Девы", текст "Отче наш" отпечатанный шиворотнавыворот и повешенный вверх ногами, морская раковина, игольник в форме сердечка с надписью "Презент из Камелота", палки от метел, котлы, бутыли с вином из одуванчиков, -- и вот уже мальчики, бьющиеся в потугах вырваться из ее лап, очутились на заднем дворе. -- Мы полагали, что подрастающим охотникам будет любопытно взглянуть на наших кроликов, -- сказала мадам Мим. Во дворе и впрямь имелось несколько больших кроличьих клеток, да только кроликов в них не было. В одной сидел несчастный замызганный филин, жалкий и, видимо, пребывающий в полном небрежении; в другой -- незнакомый Варту с Кэем мальчуган, дурачок, который только и смог при их появлении выкатить глаза да залопотать. Третью занимал облезлый черный петух. В чертвертой помещался шелудивый козел, тоже черный. Еще две стояли пустыми. -- Плаксивая Прорва! -- крикнула ведьма. -- Здесь, маменька, -- ответила черная ворона. Хлопая крыльями и клекоча, ворона спустилась и села рядом с ними на землю, скосив набок поросший щетиною черный клюв. Она была любимицей ведьмы. -- Открой дверцы, -- приказала мадам Мим, -- и Плаксивая Прорва получит на ужин глазки, кругленькие и голубые. Ворона-стервятница, всем своим обликом выражая довольство, с троекратным ура поспешила исполнить приказ, крепким клювом тягая тяжелые двери. Мальчиков затолкали вовнутрь, каждого в свою клетку, и мадам Мим оглядела их с нескрываемым удовлетворением. На дверях клеток имелись заговоренные замки, -- чтобы открыть их, ведьме приходилось что-то такое шептать в замочные скважины. -- Лучшая парочка молодых джентльменов, -- сказала ведьма, -- какую когда-либо тушили и жарили. Выкормлены, готова поспорить, отменного качества мясом, молоком и всем прочим. Ну что же, большого оставим на воскресенье, -- авось мне удастся раздобыть немного вина, чтобы добавить в котел, а того, что поменьше, отведаем при восходе луны, ибо, Боже мой и черт подери, как подумаю, что не сей же час предстоит мне воткнуть в него мою острую вилку, у меня просто дух занимается. -- Выпусти меня отсюда, старая ведьма, -- хрипло сказал Кэй, -- выпусти или тебе придется иметь дело с сэром Эктором. Заслышав такие слова, мадам Мим не смогла долее сдерживать буйную радость. -- Нет, вы послушайте шалуна, -- закричала она, прищелкивая пальцами и отплясывая перед клетками подобие джиги с подскоками. -- Послушайте, что говорит этот сладенький, храбренький, нежный кусочек парного мяса. Он мне дерзит, он мне грозит сэром Эктором, стоя на самом краю кухонного котла. Ах, говорю вам, что ежели мне до исхода недели не выпадет счастья впиться в их мясо зубами, я просто в обморок упаду, и в том вам клянусь именами Скармиглиони, Велиала, Пеора, Кириато Саннуто и Доктора Д. Она закружила по заднему двору и огороду, отчищая котлы, собирая на грядках травки для приправы, востря ножи с секачами, грея воду, подскакивая от восторга, облизывая ненасытные губы, произнося заклинания, заплетая в косу черные, как ночь, волосы и распевая за работою песни. Первым делом она пропела старинную ведьмячью песню: Духи черные и белые, духи света и могилы. В этом вареве смешайтесь, как смешаться вам по силам. Это кровь летучей мыши: Лей, чтоб взвар поднялся выше, Леопарса жуткий яд: Суй туда же, все подряд. В этом вареве смешайтесь, как смешаться вам по силам. Затем спела песню рабочую: Две чайных ложки хереса, Три унции дрожжей, Единорога фунта два, И Бог наш пир призрей. Все отбить по мере сил, Все отбросить на дуршлаг, Вскипятить, кусок отчикать, Прыг, скок, бряк. То в ведро, а то в котел, с пивом, джином и горчицей. Подстрелить, подбить, словить, выдрать перышко у птицы. Греть не сильно и не слабо. Богу наш угоден шабаш. Тре-ке-ке! Три жабы в горшке. Бру-га-га! Лягушья нога. Я сквозь занавесочку в кружавчиках взираю: Вот идет всем девам дева, на дурное вышла дело, я вас уверяю! Ах, дитя, ваш облик милый Словно создан для могилы. Щепоточку соли. С этими словами она хапнула полную жменю соли, Глоток алкоголя. Она на бесстыдный манер завертелась супротив солнца. И эх-нанни-нанни-нанни безо всяких "может быть". Под конец этой песни мадам Мим ни с того ни с сего расчувствовалась и отвела душу, исполнив несколько богохульственных гимнов, а также нежную любовную песенку, каковую пропела вполголоса, но зато с переливами. Песня была такая: Моя любовь красна, как нос, И хвост у нее лохматый. И где бы милый мой ни бродил, Я зову его Черт Рогатый. С тем она и удалилась в гостиную, чтобы накрыть на стол. Бедный Кэй плакал, лежа ничком в углу последней в ряду клетки и ни на что не обращая внимания. Мадам Мим, прежде чем швырнуть Кэя внутрь, исщипала его с головы до ног, проверяя, довольно ли он упитан. Да еще и смачно шлепнула, как это делают мясники, дабы удостовериться, что внутри у него нет пустот. А главное, он не испытывал ни малейшего желания быть съеденным за воскресным обедом, зато испытывал жалкий гнев на Варта, который завел его сюда и обрек столь ужасной участи из-за какой-то ерундовой стрелы. Кэй совсем забыл, что именно по его настоянию они переступили порог домика, себе на погибель. Варт же сидел на корточках, ибо клетка была слишком мала, чтобы распрямиться в ней во весь рост, и изучал свое узилище. Решетки железные и дверца железная тоже. Он по очереди потряс прутья, прутья не подались, с таким же успехом можно было пытаться сдвинуть с места скалу. В углу помещалась железная миска для воды, -- вода в ней, правда, отсутствовала, -- и груда старой соломы, чтобы было на чем полежать. В соломе кишели какие-то паразиты. -- Наша хозяйка, -- сказал вдруг сидевший в соседней клетке старый шелудивый козел, -- не больно-то заботится о своих питомцах. Говорил он тихо, стараясь, чтобы его не подслушали, но трупоедка-ворона, так и оставшаяся сидеть на каминной трубе, чтобы шпионить за ними, приметила, что мальчик с козлом разговаривают, и подобралась поближе. -- Если хочешь поговорить, -- сказал козел, -- говори, только шепотом. -- А ты что, один из ее домочадцев? -- подозрительно осведомился Варт. Бедное создание не оскорбилось его словами и даже постаралось не показать, как обиден ему подобный вопрос. -- Нет, -- ответило оно, -- я не из ее домочадцев. Я всего только шелудивый старый козел, да еще и ободранный, как ты можешь заметить, а держат меня здесь для того, чтобы принести в жертву. -- Она и тебя тоже съест? -- спросил Варт, и голос его дрогнул. -- Не она. Для такой сладкоежки я слишком зловонен, это уж ты мне поверь. Нет, ей нужна моя кровь, чтобы размалеваться перед Вальпургиевой Ночью. -- Это, знаешь, еще не скоро, -- без малейших признаков жалости к себе продолжал козел. -- За себя-то мне не так и обидно, потому что я уже старый. А ты посмотри вон на того несчастного филина, она его держит здесь просто потому, что в ней чувство собственника взыграло, а покормить то и дело забывает. Как увижу это, во мне прямо кровь закипает. Ему же полетать охота, крылья расправить. Он каждую ночь все бегает, бегает по клетке, бегает, будто большая крыса, такое его томит беспокойство. Видишь, все мягкие перья себе обломал. Я ладно, мне малоподвижная жизнь даже по нраву, -- молодость моя улетела, природа себя оказывает, -- но то, что она вытворяет с филином, это, я бы сказал, редкостный позор. С этим нужно чтото делать. Варт сознавал, что его этой ночью вероятно убьют, первым из всей томящейся в клетках компании, и все же величие козлиной души его поневоле растрогало. Сам ожидая исполнения смертного приговора, козел еще находил в себе силы печалиться о филине. Варт позавидовал его отваге. -- Ах, если б я мог отсюда выбраться, -- сказал он. -- Я знаю одного волшебника, который бы мигом ее утихомирил и выручил всех нас. Козел некоторое время обдумывал его слова, кивая доброй старой головой с огромными дымчатыми глазами. Затем сказал: -- Вообще-то говоря, я знаю, как открыть твою клетку, я только не хотел упоминать об этом раньше времени. Прижми ухо к прутьям. Я знаю, как выпустить тебя, но не твоего бедного друга, который так жалобно плачет. Мне не хотелось подвергать тебя подобному искушению. Понимаешь, когда она заговаривает мой замок и два других, те что по бокам от меня, я слышу слова, которые она произносит. Когда же она отходит к дальним клеткам, мне уже ничего не слышно. Я знаю слова, способные освободить тебя и меня, и черного петуха впридачу, а вот твоему другу я помочь ничем не могу. -- Так почему же ты до сих пор не сбежал? -- спросил Варт, сердце которого начало ухать в груди. -- Видишь ли, я не могу ничего сказать на человеческом языке, -- печально ответил козел, -- и этот несчастный слабоумный мальчонка, дурачок, и он никаких слов выговорить не способен. -- Ну так скажи их мне. -- Ты тогда выйдешь на свободу, и я с петухом тоже, если, конечно, ты задержишься, чтобы выпустить нас. Но хватит ли тебе духу остаться или ты сразу сбежишь? И как быть с твоим другом и с дурачком, и со старым филином? -- Окажись я на свободе, я бы сразу побежал за Мерлином, -- сказал Варт. -- Сразу же, уверяю тебя, и он пришел бы сюда и в два счета убил бы старую ведьму, и тогда мы все вышли бы на свободу. Козел вглядывался в мальчика, старые утомленные глаза его, казалось, пытались проникнуть в сокровенные глубины вартова сердца. -- Я сообщу тебе лишь те слова, которые открывают твою клетку, -- в конце концов произнес козел. -- Мы с петухом останемся здесь вместе с твоим другом -- заложниками твоего возвращения. -- Ах, козел, -- зашептал Варт. -- Ты мог бы заставить меня произнести сначала слова, которые выпустят на свободу тебя, и сразу сбежать. Или освободить нас троих, начав для верности с себя, и покинуть Кэя на съедение. Но ты остаешься с ним. Ах, козел, я никогда тебя не забуду, и если мне не удастся вернуться вовремя, я не смогу больше жить. -- Нам придется подождать темноты. Теперь уж недолго. Во время разговора они видели, как мадам Мим зажигает в гостиной масляную лампу. Лампа была под розовым с узорчиками абажуром. Ворона, не способная видеть в темноте, потихоньку подкралась поближе к клеткам, чтобы по крайности иметь возможность подслушивать. -- Послушай, козел, -- снова заговорил Варт, в душе которого в этих чреватых опасностью сумерках совершалась некая странная и страшная работа, -- придвинь голову еще ближе. Пожалуйста, поверь мне, я вовсе не хочу превзойти тебя великодушием, но у меня есть план. Мне кажется, будет лучше, если я останусь заложником, а ты убежишь. Ты черный, тебя в темноте не видно. И ног у тебя четыре, так что бегаешь ты быстрее меня. Лучше тебе отправиться с весточкой к Мерлину. Я прошепчу заклинание для твоего замка, а сам останусь здесь. Последние слова он выговорил с трудом, ибо сознавал, что мадам Мим теперь уже в любую минуту может прийти за ним, и если Мерлин к тому времени еще не появится, для него, Варта, это будет смертным приговором. Но он выговорил их, вытолкнул из себя так, словно дышал под водой, потому что сознавал и другое: если мадам явится за ним, а его не будет, она почти наверняка тут же сожрет Кэя. -- Господин, -- без лишних слов произнес козел. Он вытянул вперед одну ногу и приник двурогим лбом к земле в поклоне, отдаваемом лишь королям. А затем, уже как другу, он поцеловал Варту руку. -- Поспеши, -- сказал Варт, -- просунь ко мне рог сквозь прутья, и я одной из стрел напишу на нем записку для Мерлина. Трудно было придумать, что написать столь неудобным стилом на столь малом пространстве. В конце концов, Варт просто нацарапал "Кэй". Он не написал своего имени, полагая, что Кэй намного важнее его и потому помощь для Кэя придет скорее. -- Дорогу знаешь? -- спросил он. -- Знаю, моя бабка жила в замке. -- Так что надо сказать? Какие слова? -- Мои, -- ответил козел, -- довольно неприятные. -- Говори же. -- Ладно, -- согласился козел. -- Ты должен сказать: "Пусть доброе пищеваренье ждет до появленья аппетита". -- Ах, козел, -- надтреснутым голосом сказал Варт. -- как это все ужасно! Но беги быстрее, козел, и возвратись благополучно, и знаешь, козел, поцелуй меня еще раз на прощание. Однако козел не стал его целовать. Он отдал Варту императорские почести, преклонив на сей раз оба колена, и едва только Варт произнес необходимые слова, метнулся из клетки вон и скрылся во мраке. На беду, хоть оба они и шептались так тихо, что ворона не могла подслушать их разговор, заклинание все же пришлось произнести погромче, иначе оно не дошло бы до дверцы соседней клетки, да и дверца, когда открывалась, скрипнула. -- Маменька, маменька! -- истошно завопила ворона. -Кролики разбегаются! Сей же миг в освещенном проеме кухонной двери объявилась мадам Мим. -- Что там такое, Плаксынька? -- крикнула она. -- Что нас такое гнетет, синичка ты моя ласковая? -- Кролики разбегаются, -- еще раз проверещала ворона. Ведьма выскочила во двор, но слишком поздно, чтобы поймать козла или даже увидеть его, а потому сразу принялась проверять запоры, освещая их пальцами. Пальцы она, растопырив, держала торчком, на кончике каждого трепетал язычок синего пламени. -- Один мальчик на месте, -- пересчитывала своих пленников мадам Мим, -- плачет, бедненький, обеда дожидается. Два мальчика на месте, и ни один не похудел. Один козел шелудивый пропал, ну и невелика потеря. Филин-то с петухом остались, и дурачок никуда не делся. -- И все же, -- прибавила мадам Мим, -- то, что он удрал, это нам предостережение, серьезное предостережение, вот что это такое. -- Он шептался с мальчишкой, -- наябедничала ворона, -последние полчаса они все время шептались. -- Вот как? -- сказала ведьма. -- Значит, козел шептался с моим объяденьецем, э? Ну и много пользы это тебе принесло, мой мальчик? А как тебе понравится начиночка из шалфея? Однако, тыто куда смотрела, Прорвочка ты моя? Как ты могла допустить такое их поведение? За это останешься без обеда, птичка моя расписная, райская. А ну-ка, плюхай отсюда на любое сохлое дерево и устраивайся на ночлег. -- Ах, маменька, -- заныла ворона. -- Я всего лишь выполняла мой долг. -- Плюхай отсюда, тебе говорят, -- прикрикнула мадам Мим. -- Пошла прочь, и можешь там дуться, сколько захочешь. Бедная ворона свесила голову и, бормоча что-то язвительное, поплелась на другой конец крыши. -- Ну-с, мой сочный кусочек, -- сказала ведьма, повернувшись к Варту и прошептав положенное "Когдадовольствуешься-малым-достаточное-целый-пир", чтобы открыть его дверцу, -- нам кажется, что котел уже закипает, и печка прогрелась в меру. Как моему молочному поросеночку понравится, когда его нашпигуют сальцем? Не все же ему шептаться по углам. Варт, сколько мог, метался по клетке, не давая себя изловить, -- он старался хоть немного потянуть время, чтобы Мерлин успел прийти к ним на помощь. -- Отцепись от меня, скотина, -- вопил он. -- Отцепись, старая карга, не то я тебе все пальцы перекусаю. -- Ишь как царапается, бедненький, -- говорила мадам Мим. -- Господи благослови, как он извивается и дерется и все только потому, что попал к басурманочке на обед. -- Ты не посмеешь меня убить, -- кричал Варт, уже пойманный за ногу и повисший в воздухе вниз головой. -- Тронь меня хоть пальцем, и ты пожалеешь об этом. -- Ягненочек, -- сказала мадам Мим, -- куропаточка полногрудая, как же он, бедный, пищит. -- Так вот, мой маленький, -- продолжала ведьма, неся его в освещенную лампами кухню, на полу которой была расстелена чистая простыня, -- в старину нравы были жестокие, и цыпляток ощипывали еще живыми. Так у них перышки легче выходили. В наши дни до такого зверства никто не доходит, никогда-никогда, но с другой стороны, маленькие мальчики, они ведь боли совершенно не чувствуют. Одежду с них лучше сдирать, пока они еще живы, а зажарить мальчика в одежде и тем испортить себе все удовольствие от еды, -- такое кому же в голову вскочит? -- Убийца, -- выкрикнул Варт. -- Ночь еще не пройдет, как ты раскаешься в этом. -- Ах ты, заинька, -- сказала ведьма, -- просто срам -убивать такого, просто срам. Как у него волосики-то мягкие вздыбились, как он глазки-то выпучил. Бедная Прорвочка, не видать ей этих глазок, надо же, жалость какая. Вот как доходит до подобных дел, так, право, иногда прямо подмывает обратиться в вегетарианство. Ведьма уложила Варта себе на подол, стиснула ему коленями голову и с расторопностью, свидетельствующей о немалой практике, начала стаскивать с него одежду. Варт изо всей мочи лягался и дергался, сознавая, что любое промедление отсрочит его неминучую смерть и даст козлу больше времени, чтобы привести на помощь Мерлина. Ведьма же, раздевая его, пела ощипательную песню, вот такую: Хорошо щипать перо, Коли дичь послушна -- о. Мягкое идет легко, Жесткое натужно -- о. Если ж бьется, негодяй, Ты на корчи не взирай. Ибо мальчики, по счастью, к боли равнодушны. Эту песню она перемежала другой, кухонной, -- песней счастливой стряпухи: Нежная шкурка хрустит на зубах, Ах, мой утеночек сладенький, ах! Вертел туда, Жилки сюда, Кушанье выйдет, как в лучших домах. -- Ты пожалеешь об этом, -- кричал Варт, -- даже если доживешь до тысячи лет. -- Ну, будет, поговорили, -- сказала мадам Мим. -- Пора уже нам тюкнуть его по темечку. Держи его за ножки и Едва головку задерет, Руби ребром ладони, и Он тут же и помрет. Страшная ведьма подняла Варта повыше, намереваясь поступить с ним по сказанному, и в самое это мгновение в кухне с шипением, но без треска, полыхнула летняя зарница, и на пороге возник Мерлин. -- Ха! -- сказал он. -- А ну-ка посмотрим, чего стоит полученный в Дом-Даниэле с отличием диплом по двум специальностям против приватных уроков моего учителя Блейза. Мадам Мим, не глядя, отложила Варта в сторонку, поднялась из кресла и распрямилась во весь свой велколепный рост. Ее роскошные волосы начали потрескивать, из сверкающих глаз полетели искры. Целую минуту она и Мерлин простояли друг против дружки, не произнеся ни единого слова. Затем мадам Мим присела в царственном реверансе, а Мерлин холодно склонил голову. Он отступил, пропуская ее в дверь, и вышел следом за ней в огород. Прежде, чем мы двинемся дальше, вероятно, следует объяснить, что в те далекие дни, когда в Дом-Даниэле, в подводных чертогах морского царя, действительно располагался колледж, готовивший колдунов и ведьм, и когда все чародеи делились на черных и белых, между двумя этими вероисповеданиями существовала серьезная вражда. Ссоры черных магов с белыми разрешались посредством официальных дуэлей. Протекала же колдовская дуэль так. Дуэлянты вставали один против другого в каком-нибудь месте -- просторном и свободном от помех, -- и ожидали сигнала к началу схватки. Услышав сигнал, они имели право превращаться во что угодно. Отчасти это напоминало игру, в которую и поныне играют вдвоем, при помощи кулаков. Игроки произносят "раз-два-три" и по счету "три" показывают либо два пальца, что означает -- ножницы, либо ладонь -- бумагу, либо сжатый кулак -- камень. Если вы изобразите бумагу, а ваш противник ножницы, то победит он, потому что ножницы режут бумагу; но если вы превратитесь в камень, то ножницы его затупятся, и победа достанется вам. Цель же колдуна-дуэлянта состояла в том, чтобы обратиться в такое животное, растение или минерал, которое способно уничтожить животное, минерал или растение, выбранное противником. Схватки порой тянулись часами. Обязанности секунданта при Мерлине исполнял Архимед. Секундантшей мадам Мим служила ворона, между тем как Геката, которой полагалось присутствовать при каждой такой стычке, приглядывая за тем, чтобы все совершалось по правилам, сидела на поставленной посреди огорода стремянке и осуществляла судейство. Это была спокойная, мускулистая дама, светившаяся собственным светом, похожим на лунный. Мерлин и мадам Мим засучили рукава, отдали верхнее платье на храненье Гекате, и Геката, чтобы с большим удобством наблюдать за боем, надвинула на брови защищающий глаза целлулоидный козырек. При первом ударе гонга мадам Мим, не теряя времени, превратилась в дракона. Это был распространенный дебют, и Мерлину полагалось в ответ обратиться в грозу или что-то подобное. Вместо этого он сразу внес в поединок изрядную путаницу, став полевой мышью, совершенно незаметной в траве, и тяпнув мадам Мим за хвост, пока та озиралась по сторонам, ибо ей понадобилось целых пять минут, чтобы его обнаружить. Когда же до нее дошло, кто ее укусил, она тут же обратилась в разъяренную кошку. Варт затаил дыхание, ожидая, кем же теперь станет мышь, -быть может, тигром, способным прикончить кошку, -- однако Мерлин просто-напросто превратился в другую кошку. Он стоял перед мадам и корчил рожи. Столь противное всем канонам поведение противника совершенно сбило мадам Мим с панталыку, и ей потребовалась целая минута, чтобы прийти в себя и обратиться в собаку. Она не успела еще завершить превращение, как на месте, занимаемом Мерлином, обнаружилась вторая собака, точь в точь такая же. -- Отлично сыграно, сэр! -- воскликнул Варт, начиная понимать замысел Мерлина. Мадам Мим обозлилась. Непробиваемая тактика противника выводила ее из терпения и требовала значительных внутренних усилий для сохранения душевного равновесия. Мадам понимала, что, лишившись его, она утратит способность к трезвой оценке происходящего, а вместе с нею и жизнь. Если при всяком ее превращении в свирепого зверя Мерлин будет превращаться в точно такого же, дуэль либо обратится в собачью драку, либо закончится патом. Ей следовало сменить тактику и взять Мерлина врасплох. В этот миг ударил гонг, обозначив конец первого раунда. Бойцы разошлись по углам, секунданты, хлопая крыльями, охладили их разгоряченные лица, причем Архимед, покусывая Мерлина клювом, провел небольшой сеанс массажа. -- Второй раунд, -- скомандовала Геката. -- Прошу секундантов покинуть ринг... Время! Гонг пропел и два отчаянных мага снова сошлись лицом к лицу. Отдыхая, мадам Мим разработала план. Она решила занять для начала оборонительную позицию и тем вынудить Мерлина перейти в наступление. Она превратилась в развесистый дуб. Несколько секунд Мерлин в недоумении простоял перед дубом. Затем он с чрезмерной самоуверенностью, -- и как вскоре выяснилось, поспешностью, -- перекинулся в дымчатую лазоревку, вспорхнул и весело уселся на одну из ветвей мадам Мим. Пару мгновений дуб, казалось, кипел от гнева, но скоро гнев сменился холодной, как лед, яростью, и вместо ветки под бедной лазоревкой появилась змея. Пасть у змеи была разинута, птичка, собственно говоря, расселась аккурат на ее нижней челюсти. Челюсти лязгнули, однако за долю мгновения до того лазоревку, обернувшуюся комаром, уже отнесло в безопасный воздух. Впрочем, Мадам Мим мигом сообразила, что к чему, и теперь сражение пошло с ошеломительной быстротой. Чем быстрее атакующая сторона принимала очередное обличие, тем меньше времени оставалось ее противнику, чтобы выдумать форму, способную его защитить, так что теперь изменения происходили со скоростью мысли. Едва комар успел взлететь, как змею заменила жаба, чей пытливый язык, почему-то растущий не изо рта, а с самого краешка челюсти, уже стремительно раскручивался, норовя прищелкнуть его. Комар, ошалев от вражьего натиска, перешел в наступление: загнанный в угол Мерлин предстал перед жабой в образе цапли, способной ее проглотить. Но тут уже мадам Мим оказалась в своей стихии. Теперь игра пошла по нормальным правилам, и никто не успел даже глазом моргнуть, как жаба обернулась сапсаном, падающим цапле на спину со скоростью, равной двумстам пятидесяти милям в час. Бедный Мерлин, начавший утрачивать самообладание, торопливо преобразился в слона, -- выиграв этим ходом хоть малую, но передышку, -- однако безжалостная мадам Мим мгновенно переметнулась из сапсанов в аллои. Аллой крупнее слона настолько же, насколько слон крупнее овцы. Это такое животное вроде коня, но со слоновьим хоботом. Мадам Мим задрала хобот повыше, испустила пронзительный вопль, которого не постыдился бы и паровоз, и ринулась на задыхающегося врага. В тот же миг Мерлин исчез. -- Раз, -- сказала Геката. -- Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять... Но прежде, чем прозвучало, присуждая Мерлину поражение, фатальное "десять", он, вытирая со лба пот, объявился в самой гуще крапивы. Он стоял средь ее стеблей в крапивном обличии. На сей раз аллой не видел причины менять свой облик. Испустив еще один душераздирающий вопль, он бросился на стоящего перед ним врага. Мерлин сгинул за долю секунды до того, как на него обрушился хлещущий хобот, и миг все простояли спокойно, озираясь и гадая, где он покажется снова. -- Раз, -- вновь начала Геката, но пока она продолжала считать, произошло нечто странное. Аллоя вдруг одолела икота, он покраснел, явственно вздулся, зашелся в кашле, покрылся сыпью, трижды споткнулся, выкатил глаза и грохнулся наземь. Он застонал, дрыгнул ногой и сказал: "Прощай навек". Варт закричал ура, Архимед заухал, трупоедка-ворона рухнула замертво, а Геката, сидя на стремянке, аплодировала так, что едва с нее не свернулась. Мастерский был удар. Изобретательный маг последовательно обратился в целую вереницу еще не открытых микробов икоты, скарлатины, коклюша, оспы и весноватости, и мерзкая мадам Мим, подхватив все эти болести сразу, незамедлительно сдохла. Глава 13 из первого варианта "Меча в камне" (Действие ее происходит сразу после возвращения мальчиков от Робина Вуда и перед получением сэром Эктором письма от Утера Пендрагона.) Лето все-таки кончилось, и теперь уж никто бы не стал отрицать явственного наступления осени. Довольно грустная наступила пора, в которую еще блистающему в безоблачном небе старому ясному солнцу впервые за многие месяцы не удается согреть тело, в которую по утрам и вечерам принимаются пошевеливать призрачными щупальцами туман, изморозь, ветер, и осенняя паутина, словно взбодренная мощью близкой зимы, начинает напоминать о себе среди охладелых тел, брошенных бравым летом. На деревьях еще сохранялись листья, еще зеленые, но то была уже свинцовая зелень старой листвы, слишком многое повидавшей с весеннего времени, времени веселых красок, казалось, миновавшего так давно, и как всякое счастье, так быстро. Одна за одной пошли овечьи ярмарки. При первом же сильном ветре со стуком попадали наземь спелые сливы, и там и здесь в прелестном солнечном свете, которому так скоро предстояло ослабнуть, зажелтели листья буков и дубов: одни -- чтобы погибнуть скорой и милосердной смертью, другие -- чтобы и дальше мрачно цепляться за промерзшее дерево и бумажными скелетиками шелестеть под восточным ветром зимы, пока опять не придет весна. Рука у Варта больше не болела, но из опасения попортить ее, пока она не залечилась окончательно, ему все еще не позволяли предаваться после полудня воинственным упражнениям под руководством сержанта. Вместо упражнений он уходил на прогулки, навещал веселую семейку из пяти чеглоков, выкликавших "кюи-кюи-кюи-кюи-кюи" и готовых теперь уже в любой день отправиться в дальний перелет, -- они и так задержались, -- и собирал огромных гусениц, прошедших все положенные метаморфозы и неуклюже ползающих в поисках удобного для окукливания места. Лучшим его трофеем стала толстая, абрикосово-сливовая гусеница пахучего древоточца, ныне без особого недовольства похоронившая себя под шелковыми нитями в ящике с рыхлой землей, который Варт держал рядом со своей кроватью. Три года ушло у гусеницы на то, чтобы достичь нынешних размеров, теперь ей оставалось пролежать, притаившись, еще целый год, прежде чем огромная, мышастая бабочка вылезет из своих старых доспехов и начнет накачивать кровь в прожилки расправляемых крыльев. Во время одной из таких прогулок Мерлин поймал ужа. Они случайно столкнулись нос к носу, -- каждый со своей стороны огибал мысок уже осеменившейся крапивы, и волшебник налетел на бедное пресмыкающееся так стремительно, что оно и двух раз не успело прищелкнуть черным раздвоенным языком. Мерлин держал извивающуюся, шипящую, испускающую мощный запах ацетилена змею, а Варт с ужасом смотрел на обоих. -- Ты его не бойся, -- сказал Мерлин. -- Это всего лишь кусочек оливковой молнии с охряным V позади блестящей черной головки. Ни укусить, ни ужалить тебя он не может. Он в жизни своей не причинил никому вреда и умеет лишь удирать да вот еще пахнуть. -- Смотри, -- сказал он и стал поглаживать ужа от головы к хвосту: бедняга попытался увернуться от прикосновений, но вскоре смирился с ними, не прекращая однако потуг выскользнуть из человеческой руки. -- Их каждый убить норовит, -- возмущенно сказал Мерлин. -- Какой-то, прости Господи, дурак объявил, что гадюку можно узнать по букве V на головке, потому что по-латыни, видишь ли, "vipera" означает "змея". На гадючьей-то голове чтобы хоть чтонибудь разглядеть, надо пять минут потратить, а в результате забивают до смерти вот этих красавцев, благо V у них яркожелтое да еще с черной каемкой. На, подержи его. Варт с опаской взял змею в руки, стараясь держать ее так, чтобы задний проход, из которого исходило зловоние, оказался подальше. Он всегда полагал, что змеи не только опасны, но и скользки, однако эта скользкой совсем не была. Она казалась на ощупь сухой, будто кусок живой веревки, и подобно веревке, оставляла в пальцах приятное ощущение, создаваемое покрывающими ее чешуйками. Каждая унция змеиного тела представляла собою мышцу, каждая чешуйка на животе -- крепкую и подвижную ногу. Варту приходилось прежде держать в руках жаб, но те толстые, философически бородавчатые создания казались вязкими из-за их мягкой, податливой плоти. Что же до этого существа, оно оставляло впечатление сухой, нежно шершавой, переливающейся силы. Температура его была точно такой же, как у земли, на которой оно грелось под солнцем. -- Ты как-то просил, чтобы тебя превратили в змею, -сказал Мерлин. -- Не передумал еще? -- Нет, я с удовольствием. -- Жизнь у них не такая уж и увлекательная. Не думаю, чтобы среди них с тобой случилось что-нибудь интересное. Вот этот малый ест, скорее всего, раз в неделю, а то и в две, а все остальное время спит. С другой стороны, если я превращу тебя в ужа, ты, может быть, сумеешь его разговорить. На большее не рассчитывай. -- Все равно, я хотел бы попробовать. -- Ну ладно, хоть отдохнешь от стрельбы по антропофагам<$F В первом варианте книги Варту, Кэю и людям Робина Вуда пришлось сражаться не с грифоном, а с множеством антропофагов, сиречь представителей людоедских племен, похитивших Собачьего Мальчика и Каваля (Моргана ле Фэй там вообще не упоминается). Именно антропофаги раскрашивали свои отравленные стрелы в черную и желтую полоску (такая стрела едва не убила Варта ночью в Диком Лесу, перед встречей с Мерлином). Соответственно и Кэй подстрелил не грифона, а зверообразного скифа.> Мерлин выпустил ужа, и тот стремглав метнулся в крапиву. Затем Мерлин обменялся несколькими греческими словами с невидимым господином по имени Асклепий, обернулся к Варту и сказал: -- Я останусь здесь на пару часов, может быть, присяду вон под тем деревом и вздремну. Потом позову тебя и ты уж, пожалуйста, выйди. Пока. Варт попытался тоже сказать "Пока", но обнаружил, что онемел. Он быстро взглянул себе на руки, рук на месте не оказалось. Асклепий так нежно увел его в свой мир, что Варт этого не заметил. Теперь он лежал на земле. -- Ладно, давай, ползи, -- сказал Мерлин. -- Поищи его там, в крапиве. Некоторые люди говорят, будто змеи глухи, а есть и такие, кто уверяет, что они намеренно лишают себя слуха, дабы не поддаваться магическим чарам музыки. Мудрая гадюка, к примеру, как о том сообщает множество ученых мужей, ложится одним ухом на землю и вонзает в другое острый кончик собственного хвоста, чтобы только не слышать мелодий, которые вы ей наигрываете. Варт же доподлинно обнаружил, что змеи вовсе не глухи. У него, во всяком случае, ухо имелось, и это ухо воспринимало густые рокочущие звуки, лишь отчасти схожие с теми, какие ему приходилось слышать в бытность свою мальчиком. Если, скажем, ты опустишься, сидя в ванне, под воду, и кто-то ударит по ней, или трубы вдруг забурчат, звуки, которые ты услышишь, будут совсем не такими, какие слышны снаружи. Но если достаточно долго продержать голову под водой, то скоро привыкнешь к этим звукам и научишься связывать рев и гудение с водопроводными трубами. То есть, хоть сами звуки и переменятся, ты все равно будешь слышать все те же трубы, какие слышит человек, остающийся в наружном воздухе. Точно так же и Варт услышал слова Мерлина, пусть даже голос волшебника показался Варту пронзительным и тонким, а потому В