новная опасность состояла в том, что щука могла перекусить трос. Ближе к крюкам трос лучше бы ставить железный, вроде тех металлических поводков, какие в ходу у рыболовов, но подходящей проволоки в Парке отыскать невозможно. Колючая проволока, которой пользуется арендующий парковые земли фермер, слишком толста. После двух минут вываживания, чудище стало сдавать. Оно медленно всплыло на поверхность у самого борта фрегата, рванулось при виде ловцов, пытаясь удрать, но его опять подтащили к борту, и на этот раз оно лишь перекатилось на бок и замерло, как бы признав себя побежденным. Впрочем, до победы оставалось пока далеко. Щукам присуща такая живучесть, что они, даже вытащенные на сушу, не засыпают несколько часов, так что подлинные трудности охоты только еще начинались. Едва поблескивающее тело вытянулось вдоль фрегата, как за дело взялась пятерка отборных гарпунеров. Гарпуны глубоко вгонялись в спину щуки примерно в шести дюймах один от другого, - с помощью привязанных к ним веревок тело рыбины крепили к борту корабля. Затем с полуюта сошел Адмирал, - последнюю, самую рискованную работу он делал всегда сам. С шестым гарпуном в руке Адмирал спустилс по брошенному за борт веревочному трапу. Ему предстояло перебить щуке спинной хребет, поближе к голове. Надо сказать, что с каждым вонзаемым в нее гарпуном щука приходила все в большую ярость, отвечая на удары громкими шлепками по воде. Если бы Адмиралу удалось с первого раза попасть в нужную точку, он перебил бы щуке хребет и тогда все страхи остались бы позади. В противном же случае, щука вполне могла, забившись, сбросить его в воду, а там он уже рисковал попасться ей в зубы, ибо эти свирепые твари, даже умирая, норовят кого-нибудь сожрать и, случается, вторично хватают уже выпущенную ими наживку. Выбрав место, Адмирал нанес удар. Огромное тело, вытянувшееся более чем в половину длины корабля, изогнулось наподобие лука, разинуло широкую пасть с несколькими рядами голых зубов и обмякло. Три гарпунных троса провели через оба борта и под днищем фрегата, закрепив ими, прежде чем отплыть в гавань, норовившее затонуть тело чудовища. Корабль стронулся с места, вода, протекая сквозь жабры, заставляла рыбину извиваться, словно жизнь не покидала ее, но перебитый хребет не позволял ей устроить бучу и все, что она могла, - это щелкать челюстями, удары которых, как рассказал Марии Школьный Учитель, часто ощущались даже сквозь борт корабля. Наконец, тросы вывели на берег. Команда крыс и с нею по двадцати мужчин, впрягшихся в каждый из тросов, потянули по мелкой уже воде продолжавшую скалить зубы тушу к отмели, на которой предстояло начать разделку. Адмирал рапирой, выкованной из добытого в куполе и затем закаленного гвоздя, пронзил мозг чудовища. Мария подплыла поближе, чтобы увидеть, как добычу поднимут на берег. Она жаждала помочь победителям и была возбуждена до того, что едва не наступила на умниц-крыс, тянувших себе потихоньку за семь веревок под щелканье кнутов, - точь в точь такой же звук могла бы издать Мария, потирая ногтем о ноготь. Она закричала: - Эй, дайте мне! Дайте я потяну! Я ее вытащу! Ухватив в ладонь несколько тросов сразу, Мария дернула, и тросы полопались. Слишком уж велика оказалась она для них. Множество маленьких кулачков еще могли управиться с конским волосом, способным в ее руке только порваться. Мертвая рыбина тяжело ушла под кувшинки - безвозвратно. Теперь предстояло еще нырять за драгоценными гарпунами. Мария, поняв, что она натворила, замерла, лиллипуты же сделали все посильное, чтобы остаться с ней вежливыми. Глава X С той ночи, когда Мария вмешалась в китовую охоту, счастье изменило ей во всем, что касалось острова Отдохновения. Она хоть и обладала душевной тонкостью, проявившейся, например, в предложении носить Школьного Учителя в бочонке, но все-таки оставалась маленькой девочкой. Чем большее изумление и восторг возбуждали в ней деяния ее шестидюймового Народа, тем сильнее охватывала ее потребность господствовать над ним. Ей хотелось играть с лиллипутами, как с оловянными солдатиками, она даже мечтала стать их королевой. Слова Профессора о том, что нельзя обращать людей в свою собственность, она начала забывать. Между тем, лиллипуты не были игрушками. При малом их росте, они-то как раз и были взрослыми, цивилизованными людьми. Лиллипутия и Блефуску обладали высокоразвитой культурой, - как обладала ею в восемнадцатом столетии, когда капитан Бидль привез их сюда, и Англия. У лиллипутов имелись художники, которые, следуя всем канонам живописи, изображали на растянутой кожице гриба-дождевика замечательные пасторали с архаическими пастухами и пастушками в кринолинах и лентах. У них имелись поэты, и до сей поры не оставившие принятого некогда на родине размера. Героический куплет, с которым они познакомились в Англии. представлялся им слишком громоздким, и оттого они по-прежнему сочиняли на родном языке, разработав чрезвычайно изысканную поэтическую форму короткого стихотворения. Первые слова в его строках рифмовались так же, как последние, и поскольку строка редко включала больше двух слов, а само стихотворное произведение - больше четырех строк, создание его было задачей не из простых. Вот одно из таких лирических стихотворений: Мо Рог Глоног, Куинба Глин варр. Это означает: "Поцелуй меня, девица. Мне твой нос ночами снится." Другие авторы писали трагедии в пяти сценах, выдерживая в них все необходимые единства, трагедии эти разыгрывались оперной труппой в верхней комнате моноптерона, где среди оркестровых инструментов присутствовал изготовленный по приказанию капитана Бидля миниатюрный клавесин, звучащий словно призрак призрака. Были у них и писатели, прославленные своими "Опытами", редко выходившими за пределы двух строк и трактовавшими в основном о предметах нравственных. Один такой "Опыт" гласил: "Ничто не подводит сильнее Удачи"; а другой: "Нарклабб повстречал Осла со счастливым Именем, сулившим Удачу. Много встречал я Ослов, но все без счастливых Имен". Коротко говоря, хотя Народ, как нам еще предстоит убедиться, вел жизнь полную забот и опасностей, он обладал развитой культурой и обходиться с ним, как с набором оловянных солдатиков, было негоже. Собственно, он и укрылся на острове, чтобы избегнуть именно этой судьбы. Но Мария уже утратила власть над собой и покатила по дороге, ведущей к краху, с быстротою Хогартова Мота. Первый из ее безумных поступков заключался в том, что она обзавелась фаворитом. Им стал красивый, но глупый молодой рыбак, - настолько глупый, что он только радовался, когда Мария, в ущерб его основному занятию, целыми днями таскала его с собой. Он чувствовал себя избранным, оттого что Мария отвела ему роль Человека в Бочонке, и будучи малым тщеславным, не испытывал неудовольствия, обратившись в ее игрушку. (В отличие от него, Школьный Учитель после истории со щукой лезть в бочонок отказывался.) Мария увлеклась новым любимцем и вскоре уже носила его просто в кулаке, а то и в кармане. Носила повсюду. Один раз она даже притащила его в свою спальню, и он провел ночь в ящике ее туалетного столика, что было и рискованно в рассуждении мисс Браун, и дурно сказалось на его репутации, ибо прочие лиллипуты стали относится к нему с презрением. Мария же, переплывая с ним вместе Шахматное озеро, часами просиживала на пастбище, выдумывала разные увлекательные истории и заставляла его разыгрывать их перед нею. Время от времени она, чтобы пополнить число участников этих спектаклей, утаскивала с острова еще одного-двух лиллипутов, лиллипутов это лишь раздражало, а Мариин фаворит чувствовал себя польщенным. Мария, словно дитя, жадное до игрушек и от жадности их только ломающее, принялась уже хвататься за что ни попадя, говоря: "Нетнет. Делай вот так. Нет, лучше вот так. Ты будешь военнопленным, а я генералом Эйзенхауэром. Дай сюда. Я буду королевой, а вы - подданными." Ее уже не приветствовали, когда она ступала на остров. Лиллипуты приобретали все более встревоженный вид и даже прятались при ее появлении. Еще одна вздорная мысль, которая втемяшилась ей в голову, касалась аэропланов. История полетов на галке, сколь бы сдержанно не отзывался о ней Школьный Учитель, до того понравилась Марии, что она заняла у Стряпухи два пенса и уговорила Профессора купить для нее в Нортгемптоне модель аэроплана с резиновым моторчиком. Модель была дешевая, плохонькая и стоила всего-навсего три шиллинга одиннадцать с половиной пенсов, но, если судить по внешности, молодого рыбака выдержать могла. У Марии хватило ума понять, что самолету требуются еще элероны, хвостовой стабилизатор и хвостовой же руль, однако весь справочный материал по этой части, каким она располагала, состоял из завалявшегося в гостиной мисс Браун старого экземпляра "Иллюстрейтед Лондон Ньюс", содержащего схематическое изображение этих средств управления полетом. Схему эту Мария стянула и затем собрала недовольных лиллипутов на совещание, намереваясь выработать программу овладения воздушным пространством. Она несколько раз запустила перед ними модель, которая неизменно теряла скорость и втыкалась пропеллером в землю, и объяснила, что им придется, пользуясь схемой, соорудить элероны, поскольку для ее пальцев такая работа слишком тонка. Школьный Учитель участвовать в этом предприятии не пожелал. Он указал Марии на то, что резинка, раскручивающаяся за сорок секунд, для практического применения бесполезна, поскольку за такое время машина едва ли успеет пересечь озеро; что в конечной точке каждого короткого прыжка машину должна поджидать целая команда, необходимая, чтобы завести ее снова; что рыбак понятия не имеет, как пользоваться изображенными на схеме рулями; и наконец, что аэроплан слишком заметен, а вся жизнь Народа на Отдохновении основывается на скрытности. Мария заявила, что они маленькие, а она большая, и что им все равно придется этим заняться. Лиллипуты отказали ей наотрез, но тут молодой рыбак сказал, что всю плотницкую работу он берет на себя. Став фаворитом, он преисполнился ощущения собственной значимости, к тому же блеск и величие воздухоплавания ударили ему в голову. Прочим лиллипутам пришлось уступить. Но после этого совещания они стали полностью избегать Марию, предоставив ей и ее паяцу самим осуществлять свою затею. Школьный Учитель предпринял неловкую попытку прочитать Марии нотацию, но она рассмеялась и слушать не стала. Не нужно думать, что Мария питала склонность к тиранству, - просто ей недоставало опыта и обыкновения думать над тем, что она делает. Кроме того, в нетерпеливых мечтах она уже видела крошечный аэроплан, совершающий всамделишный полет, а как к ее мечтам относятся другие люди, она почти и не замечала. Рули у рыбака получились прекрасные: приводные тросы он сделал из конского волоса, а для изготовления различных закрылков использовал парусину, натянув ее на серебристые березовые веточки. По окончании всех работ модель приобрела сходство с первым летательным аппаратом, построенным братьями Райт, с той лишь разницей, что эта машина была монопланом. Сидеть в своем самолете рыбаку, как и братьям Райт, приходилось, вытянув перед собою ноги. Великий день испытательного полета, наконец, наступил, и пилот уже сгорал от желания покрыть себя бессмертной славой. И он, и Мария испытывали слишком большое воодушевление, чтобы еще и думать о чемто. С земли самолет подняться не мог, мешала высокая трава Праздничного поля, так что он только бегал кругами, жужжа и клонясь на крыло, а там и вовсе перевернулся. Пилота выкинуло вон и счастье еще, что не зацепило пропеллером. Обеспокоенные испытатели, подергав рычаг управления, проверили работу рулей, и лошадиный волос одного из тросов лопнул. Пришлось его заменить. Пока шла работа, испытатели обменялись несколькими словами и решили, что следующий запуск лучше произвести с ладони Марии, как уже делалось во время показа модели. - Ты готов? - Да, Ваша Честь. - Уверен, что все будет в порядке? - Да, да! Мария разжала ладонь, и самолетик полетел. Полетел он поначалу прямо к ее ногам, но когда до крушения осталось не более дюйма, вышел из пике, затем, клонясь на левое крыло, все быстрей и быстрей заскользил в шести дюймах над травой, отлетел ярдов на двадцать, с громким гудением взмыл вверх и на высоте в двадцать футов перевернулся кверху брюхом. Пилот еще падал, - комком, будто подбитая куропатка, - когда порыв ветра развернул самолетик правым крылом кверху. Машина легла набок и по серповидной дуге пошла вниз, грохнулась на крыло, лишилась его, и замерла, немощно пощелкивая, - это резинка все еще пыталась провернуть пропеллер. Тем временем пилот, распластавшись в воздухе, падал. Он ударился оземь чуть раньше аэроплана. Для шестидюймового человека один наш фут составляет двенадцать. Высота, для Марии равная двадцати футам, для него равна двумстам сорока. Вот с нее-то он и упал. Сердце Марии подскочило к самому горлу, перевернулось и ухнуло кудато в живот. Кровь, обратившись в шипучую жидкость, принялась покалывать иголками кончики пальцев, а ноги словно лишились костей. Она побежала, страстно желая повернуть время вспять, сделать так, чтобы этого ужаса не случилось. Где он упал, она не заметила и теперь не могла отыскать его в траве. Словно безумная, она бежала кругами, отмахивая ладонями метелки травы, затем вдруг застыла, сообразив, что могла уже наступить на него. И когда застыла, услышала его стон. Он вытянулся рядом с пучком травы: одноногий! Нет, все же ног было две, вторую, загнутую под жутким углом, накрыло собой его тело! Лицо совершенно белое, но ведь не мог же, не мог же он умереть! Будь на его месте человек, он, пролетев даже двадцать футов, мог расшибиться насмерть, а уж двести сорок прикончили бы его наверняка. Но кости, большие они или малые, образованы из одного и того же вещества, и потому мелким зверькам вроде крыс и кошек удается выжить, упав с такой высоты, с какой нам лучше не падать. Весу в них меньше, а соответственно этому и кости их оказываются крепче. Мария опустилась рядом с ним на колени, не понимая, что же ей делать и как вынести жалкие звуки, которые он издавал. Он явно сломал ногу и хорошо еще, если только ее. Она попыталась припомнить ту малость, какую знала об оказании первой помощи. Человека со сломанным позвоночником ни в коем случае не следует двигать с места, а того, кто ломает себе ноги во время охоты на лис, иногда, вспомнила Мария, относят домой, уложив на калитку. Она чувствовала, что принять решение ей не по силам. А что если он сломал спину? Как она выяснит это, не сдвигая его? И во все это время какая-то часть ее разума старалась не допустить случившегося. Они же ее отговаривали, но она настояла на своем. Она позволила себе увлечься игрой, не заметив, что игра стала жестокой; вот теперь она пробудилась от дурацкого сна, и один из людей чудесного Народа лиллипутов искалечен, а может быть и убит. Все это обрушилось на нее, словно злой рок. Груз ответственности и горя казался невыносимым. Она рванулась назад, к озеру, чтобы позвать на помощь, но пробежав несколько ярдов, спохватилась, что не сможет вспомнить, где он лежит. Тогда она вернулась, опустилась опять на колени и тронула юношу пальцем. Наверное, это прикосновение и прояснило ее разум. Виновата я или нет, решила она, но мне следует как можно быстрее перенести его туда, где ему смогут помочь. Ему нужно вправить ногу, а я этого не умею, и лубка такого маленького мне не сделать - да и большого тоже, всхлипнув, добавила она. И не хлюпать я должна, а доставить его на Отдохновение, стараясь не растрясти. Если выпрямить ладонь и твердо держать ее, она, может быть, и сойдет за калитку. Ужас, сопряженный с попытками переложить юношу на ладонь и распрямить вывернутую ногу (под его непрестанные стоны - бессознательные, ибо он, судя по всему, получил сотрясение мозга); страшный переход к озеру, похожий на кошмарный бег с несомым в ложке яйцом; плавание в ялике, во время которого грести можно было только одной рукой, - со всем этим Мария как-то сумела справиться. В Храме не было ни единой души. Смертельно бледная, она позвала, - никто не ответил. Теперь она не сомневалась, что юноша умирает. Она отыскала большой лист рододендрона и подсунула его под тело, словно носилки. Сложив носовой платок, она поместила его в середине Храма и, как на матрас, поставила сверху носилки. Ему нужна помощь, - сказала она. - Выйдите кто-нибудь. Через одну из проделанных в колоннах дверей вышел Школьный Учитель и молча показал ей рукой - уходи. Мария ушла, и едва она скрылась из виду, появились, чтобы унести убитого, люди с носилками. На середине пути через озеро Мария отложила весло и разревелась, - а потом поплыла дальше, и вид у нее был в точности как у щенка, который вместо того, чтобы принести охотнику подбитую куропатку, слопал ее. Глава XI Профессор возился с книгой, на обложке которой значилось: "Библ. Кембр.Унив. Ii. 4.26". Профессор застрял прямо на первом ее листе - на слове Tripbarium. Он уже справился в Льюисе и Шорте, - безрезультатно, - и попытался такжесверить это слово по средневековому манускрипту, озаглавленному "Трин. Колл. Кембр. R. 14.9 (884)", в котором обнаружил частично затертое слово Фтйхнрвбтйпо, только усугубившее чертову неразбериху. Когда проштрафившийся щенок, поджавши хвост, бочком протиснулся в коттеджик Профессора, последний рассеянно указал ему на ящик изпод мыла и сообщил: - Тут говорится "Hujus Genus Tripbarium Dictur", но вся беда в том, что часть строки, похоже, пытались стереть. - Случилось что-то ужасное. - Убийство? - Может быть, - сказал щенок и залился краской. - И кого же ты убила? Хорошо бы, викария? Переписчики явно застревали на этом слове и либо пропускали предложение целиком, либо строили дикие догадки, либо, как в данном случае, частью затирали строку, чтобы сделать ее еще более невразумительной. - Неприятный был человек, - добавил Профессор. - Никогда мне не нравился. - Я не его убила, а одного из лиллипутов. - Да что ты! Подумать только! Конечно, это может быть и Фтйрбтфйфхн, только навряд ли кому-то пришло бы в голову так далеко уходить от столь ясного в написании слова. - Народ решил больше со мной не встречаться. - Ну, надо еще посмотреть, как они с этим справятся, - тоном добродушного участия произнес Профессор. - Желающих отнять у человека время всегда предостаточно, что-нибудь вечно мешается под ногами, вот как эта дурацкая lapsus calami, о которой я тебе тут рассказывал. Боюсь, придется писать к сэру Сиднею Кокереллу или доктору Бэзилу Аткинсону. А то и к мистеру Дж. К. Друсу. - Ты должен мне помочь! - Нет, - твердо ответил Профессор. - У меня нет сейчас времени. В любой другой день, дорогая моя Мария, но не сегодня. У меня и так от Амвросия с Ктесием Книдским голова кругом идет. Набравшись решимости, Мария отняла у Профессора манускрипт и сунула его на полку - вверх ногами. Профессор, увидев это, сморщился. - Ты хоть слово понял из того, что я тебе рассказала? Сняв очки, Профессор с тягостной миной воззрился на них. Решительно ничего он не понял. Тем не менее, он сказал: - Я способен вспомнить каждое сказанное тобой слово. Ты говорила, что убила викария, ну и замечательно. А как ты избавилась от тела? Мария, стараясь ничего не упустить, рассказала всю историю с самого начала, - как она испортила китовую охоту, как донимала Народ, и как она со своим дурацким тряпичным аэропланом погубила, судя по всему, юного рыбака. - Боже мой, - сказал Профессор, когда Мария закончила. - До чего это все некстати. Некоторое время он размышлял над ее рассказом, затем подошел к полке и перевернул манускрипт, поставив его как следует. - Знаешь, - сказал он, - вполне может оказаться, что монах попросту ошибся в написании слова Trivialis, то есть "заурядные виды", хотя, с другой стороны, они очень ценили львов, - в предложении как раз упоминаются львы, - потому что львы ассоциируютс с Евангелиями. Самое страшное, что я куда-то засунул Дю Канжа. Из глаз Марии брызнули слезы. - Милосердные небеса! - воскликнул Профессор, едва она заревела. - Да в чем дело-то? Мария, милая, все, что угодно, только не это! Позволь предложить тебе носовой платок, скатерть, полотенце, простыню, наконец. Выпей стакан вина из одуванчиков. Можно еще жженых перьев понюхать, если я их только найду. Все, что угодно, Мария, только не плачь! - Ты меня даже слушать не стал! - Слушать! - вскричал Профессор, трахнув себя по голове томом Льюиса и Шорта, весящим, судя по виду, фунтов десять. - Слушать! Великие силы Педантизма, на помощь! Миг спустя, он уже сидел рядом с ней на ящике из-под мыла, ожидая, когда затихнут рыдания. - Ты не могла бы, - смиренно попросил он, - повторить всю историю сначала? Мария, икая, повторила. - Мне кажется, мы можем с уверенностью считать, что пилот не погиб. Если бы он сломал себе спину или шею, ты бы обнаружила это, когда перекладывала его, - потому что он тогда гнулся бы в таких местах, в которых человеку гнуться не положено. Нет-нет. Он всего лишь сломал ногу и, должен сказать, поделом. Тебе нужно будет время от времени приносить ему фрукты, ну и журналы, пусть читает в постели. Вот увидишь, он очень скоро поправится. - Я так надеюсь на это! - Но даже если он поправится, ты все равно останешься с лиллипутами не в ладах. - Они не желают меня знать! - Да. Это я понял. Послушай, Мария, тебе нужно постараться увидеть все это с их точки зрения. Положение сложилось до крайности любопытное. Ты - ребенок, но очень большой, а они - взрослые, только очень маленькие. Попробуй представить, чтобы ты чувствовала, будь ты взрослой дамой, озабоченной всякими семейными делами. Допустим, ты взяла зонтик и отправилась на вокзал, чтобы поехать в Лондон и побеседовать с поверенным насчет разных там закладных, и вот, ты только-только добралась до вокзала, как вдруг какая-то девчонка ростом в сорок восемь футов перешагивает через забор и уносит тебя далеко в поле, совершенно в другую сторону, ставит тебя там на землю и объявляет, что ты будешь немцем, а она - генералом Эйзенхауэром. Подумай, в какое отчаяние ты придешь, услышав пыхтение уехавшего без тебя поезда. - Но я играла всего с двумя-тремя! - Все равно они поняли, к чему клонится дело. Стоило им уступить тебе, и они уже не могли бы по праву считать, что принадлежат сами себе, а весь их хозяйственный уклад пошел бы насмарку и ради чего - ради игры в королев и подданных? Как бы ты ни была с ними мила, положение сложилось бы нестерпимое. - Так я же им помогала. Я потратила все мои деньги на шоколадки и самолеты! - Да не нужны им самолеты, и на одних шоколадках они все равно бы не прожили. Им нужно добывать себе средства к существованию. - Я думала... - Пойми, Мария, до настоящего времени эта проблема возникала всего один раз, а именно, когда маленький Гулливер в стране великанов попал в собственность к огромной девочке по имени Глюмдальклич. - Так ведь они отлично поладили. - Совершенно верно. Но лишь потому, что девочка его не лапала. Ты разве не помнишь, какое отвращение он питал к другим молодым дамам, которые норовили превратить его в игрушку? Он терпеть не мог, когда его тискали и пачкали, а к Глюмдальклич испытывал благодарность, потому что она одна и вела себя как любящая помощница и служанка. Вот кем тебе следует стать, если ты хочешь примириться с лиллипутами. Ты никогда, никогда не должна насильно принуждать их к чему-либо. Ты должна быть вежливой с ними, совершенно как с любым другим существом твоих размеров, и когда они поймут, что ты великодушно отказываешься от применения грубой силы, вот тогда они полюбят тебя, тогда они станут тебя обожать. - Я знаю, - мягко добавил он, - это нелегко, потому что главная сложность в обхождении с любимыми нами существами заключается как раз в том, что нам хочется ими обладать. Но нужно владеть своими чувствами и всегда оставаться настороже, чтобы не совершить какойнибудь низости. Нет, правда, это очень нелегко. - Школьный Учитель махнул мне рукой - убирайся, мол. Он имел в виду, что мне не следует возвращаться. - Я полагаю, что один раз тебе можно вернуться, - хотя бы затем, чтобы попросить прощения. - С чего это я должна просить прощения, не понимаю! Я только хотела помочь им научиться летать. - Они не просили тебя об этом. Но Мария уже закоснела в упрямом тщеславии. - Я хотела помочь им, я ни разу никого не ударила, я ни к чему их не принуждала. Не стану я извиняться. Профессор поднялся, протянул к манускрипту руку, и выбросил Марию из головы. - Ну что же, Мария, очень хорошо. Уж я-то тебя тем более не собираюсь ни к чему принуждать. А пока, ты меня извини, но мне необходимо как можно яснее разобраться в этой истории с Фтйрвбтйхн. Больше Мария не добилась от него ни единого слова, и удалилась в самом дурном расположении духа, ощущая себя виноватой вдвойне. Два дня ушло у нее на то, чтобы переварить полученное от Профессора наставление. Временами она с возмущением объявляла сама себе, что скорее сдохнет, чем пойдет просить прощения у каких-то несчастных мальчиков-с-пальчиков. Временами думала о том, до чего, наверное, Профессору было противно смотреть на нее. Временами же усваивала небольшую порцию наставления, признавая, что, может быть, и вправду досаждала Народу, но все равно, - им стоило бы питать к ней побольше благодарности. Я могла бы их целую кучу перебить, если бы захотела, думала она, - топнула бы ногой, и готово, - а могла и вообще выдать их тайну мисс Браун. А они прогнали меня с моего собственного острова и даже разговаривать со мной не желают! И все-таки за два дня она переварила его целиком, - пища оказалась на вкус довольно противной, вроде холодной овсянки, так что приходилось, проглотив очередную ложку, несколько времени отдыхать, однако и этой пище пришел конец. Мария села и сочинила прямое и мужественное письмо к лиллипутам, написав его самым мелким почерком. Письмо гласило: Уважаемые Господа! Я молода, но высока. Вы пожилые но короткие. Я прошу у Вас прощения и исправлюсь. Надеюсь ему лутше. Искренне Ваша с тоннами любви от Марии. Вслед за тем она уговорила Стряпуху, чтобы та выварила для нее улиточий домик покрупнее, - в парке водились Helix pomatia, представляющие в Нортгемптоншире немалую редкость, - и, когда домик очистился, проковыряла в нем булавкой две дырочки, чтобы приделать к нему нитяную ручку. Получилось что-то вроде корзины. Отыскав на Верховой дороге пару диких земляничин, Мария уложила их в корзину, сунув туда же страничку, выдранную из середины принадлежавшего мисс Браун "Пути паломника" - это было лучшее, что ей удалось придумать по части журнала. Затем она сложила письмо так, чтобы оно занимало как можно меньше места, запечатала его похожим на конфетти обрывком бумаги и отправилась на озеро. Достигнув острова, она обнаружила, что путь ей преграждают перевитые ежевичные плети. Она не стала пробиваться сквозь них, а оставила письмо и передачу для больного в одном из каноэ. Три ночи подряд Мария с болью душевной приезжала на остров, привозя журналы и фрукты, но только на третью ночь ежевичные плети поднялись сами собой. За ежевикой, сияя улыбкой, замер в ожидании Школьный Учитель, и оба они пали в объятья друг друга. Глава XII Шло время, и в Народе, понемногу убеждавшемся, что девочка-гора исполнена самых благих намерений, стало вновь укрепляться доверие к ней. Тем более, что пилот поправлялся, как Профессор и предсказал. Мария старательно следила за тем, чтобы не заводить себе любимчиков, и о самолетах с резиновыми моторчиками не упоминала. А когда ей в голову приходило слово "королева", она густо краснела. Она взяла за правило проводить с лиллипутами час-другой ближе к полуночи, поскольку дни занимала алгебра, да и о подзорной трубе тоже не следовало забывать. Правду сказать, по утрам она чувствовала сонливость, и Стряпуха стала поговаривать, что вид у Марии какой-то осунувшийся. Однако мисс Браун ничего такого не замечала, поскольку мысли ее занимал заговор, составленный ею с викарием. Мария же не испытывала решительно никакого желания забивать себе голову какими-то скучными заботами, - она наслаждалась жизнью. Ей нравилось глухой полночью тайком отправляться в опасное странствие мимо двери, за которой почивала ее тиранша. Ей нравились краски прелестных лунных летних ночей - серебро и черный бархат. И самое главное, ей нравилось проводить время со старозаветным Народом, дивясь чудесам его крохотного Домоустройства. Одно из приобретенных ею полезных сведений сводилось к тому, что великаны, выбирая для карликов миниатюрные подарки, совершают ошибку. Лучше всего, если великан выберет самый крупный подарок, каким карлик в состоянии пользоваться, карлику же следует выбирать наименьшую и изящнейшую из вещей, способную пригодиться великану. Профессор со своими "Сотнями и Тысячами" определенно впал в заблуждение. К примеру, наибольший успех у лиллипутов имела кастрюлька без ручки, подаренная Марией, - ибо Мария старалась каждую ночь что-нибудь да приносить. Лиллипуты именно в такой и нуждались: из нее получился замечательный кипятильный бак для скотного двора, позволявший за один раз накипятить воды на целую неделю, и хоть Мария вручала им кастрюльку с некоторой робостью, боясь, что лиллипуты обидятся на столь жалкий подарок, они благодарили ее так сердечно, как никогда. Саму же кастрюльку они назвали "истинным совершенством". Впрочем, и ответный подарок Народа оказался не хуже. Вместо того, чтобы изготавливать новый дар для Марии из парусины, лиллипуты решили преподнести ей тончайший шелковый шарф. Шелк они получили из паутины паука-кругопряда, - это такой коричневый, с белым крестом на спине, - вымочив ее, чтобы лишить клейкости, в настое цветов дрока, отчего паутина приобрела к тому же желтоватый оттенок. Затем целая команда женщин-добровольцев на спицах связала из паутины полоски (ткацких станков у них не было), а уже полоски эти сшили воедино. Марии разрешили понаблюдать, как идет работа, так что она имела приятную возможность увидеть картину, столь заинтересовавшую когда-то Лемюэля Гулливера. Она увидела, как шьет - невидимой иглой с продетой в нее невидимой ниткой - лиллипутская женщина. Шарф получился чудный и на удивление прочный, такой же, как из хорошего льна, если не прочнее. К тому же, почти прозрачный, он обладал упругостью резины, - Мария могла, не повредив, чуть ли не проткнуть его пальцем. Спустя много лет, она в этом шарфе венчалась; пока же - из страха перед мисс Браун - пришлось спртать его под доской в полу Кабинета Герцогини. Мария вдруг поняла, почему каждый раз, когда она приносит лиллипутам подарок, они стараются ответить ей тем же. Причина была в том, что им не хотелось попасть в зависимость от нее. И вот что еще обнаружила Мария: она обнаружила, что лиллипуты ведут жизнь, полную риска, хоть они и не склонны на это жаловаться. Воевать они, правда, не воевали, но в иных опасностях нехватки у них не было. К примеру, около тридцати лун назад, их осадило семейство сорок, возымевших слабость к маленьким лиллипутам и утащивших дюжину младенцев, прежде чем удалось с ними справиться. Хорошо еще, что сороки памятливы и сообразительны, поэтому довольно оказалось ранить стрелами двух из их племени, чтобы они навсегда отвязались от лиллипутов. Немалый интерес представляли и сами луки со стрелами. Древесина наших гигантских деревьев, - если говорить о ветвях, достаточно тонких для изготовления лиллипутского лука, - не обладает потребной упругостью. Поэтому лиллипуты использовали стволы маховых перьев крупных птиц (или деревенских кур, если удавалось добыть их перья), сгибая их, чтобы надеть тетиву. Стрелы снабжались железными наконечниками, кованными из гвоздей, имевшихся в куполе Храма, правда, наконечники получались все-таки мягковатые. Кстати сказать, древние лиллипуты имели обыкновение пользоваться отравленными стрелами. Однако в Англии подходящих ядов сыскать не удалось, - возможно, к счастью для Марии. Здесь они применяли добываемую из пчел муравьиную кислоту, но даже при том, что ее упаривали, смоченных в ней стрел хватало лишь на то, чтобы убивать насекомых. При набегах на ульи, во время которых добывался яд (и мед, что также немаловажно, поскольку сахара им взять было неоткуда), лиллипуты облачались в подобие доспехов из жучиных надкрылий, чешуйки которых нашивались на основу из мышиной шкуры. Но, разумеется, набеги совершались преимущественно в заморозки, и к тому же лиллипуты использовали дым. Еще одну опасность представляли совы, эти были похуже сорок. Совы в Мальплаке водились в основном трех разновидностей: сипухи, неясыти и лилфордовы сычи, которые охотятся также и днем. Филины встречались редко, хотя порой и они залетали. Все эти существа обладали большей, чем сороки, отвагой и меньшей сообразительностью, отчего они так и не научились держаться от лиллипутов подальше. К тому же, на добычу они налетали не так, как это делают представители вороньего племени, а снижаясь почти отвесно, подобно пикирующим бомбардировщикам, так что убить их не было никакой возможности, - просто времени не оставалось. Оттого стоящему на куполе часовому полагалось ночью высматривать сов, и высмотрев, бить в колокол. Мария, когда ей рассказали о совах, вспомнила, что нередко слышала этот звон. Впрочем, в сельской местности раздается такое количество удивительных звуков, - ослы, к примеру, ревут, да много чего еще, - что люди невнимательные в них особо не вслушиваются. Звук колокол издавал низкий: дон-дондон, - и Мария полагала, что это каркает черная ворона. Заслышав звон, лиллипуты опускали головы и замирали, - в этом состояла единственная надежда на спасение. Стоило им шевельнуться, и сова бы их обнаружила, стоило взглянуть вверх, - она заметила бы белое в свете луны лицо. Если же неподвижно стоять, глядя перед собой, сова почти всегда пролетает мимо. В дневное время, когда делать снаружи было, вообще говоря, и нечего, следовало страшиться кобчиков. С кобчиками поступать надлежало в точности так же. Что же касается уходивших на материк следопытов, то их жизнь зависела только от них самих. Лиса представлялась им такой же огромной, как нам Национальная галерея, а поскольку она с легкостью перескакивала Трафальгарскую площадь, противопоставить ей было нечего. И самое неприятное - лиса обладает нюхом. Обстреливать ее их жалкими стрелами не имело никакого смысла. Прятаться в траве или застывать на месте - тоже, опять-таки из-за ее нюха. Лиллипуты пытались справиться с лисами самыми разными способами, - предлагалось, скажем, отпугивать их громким шумом или неприятными запахами, - но ни один не принес успеха. Триста лун тому назад прославленный следопыт сумел ослепить лису, всадив ей по стреле в каждый глаз, но, разумеется, от простых людей ожидать подобного хладнокровия не приходится. Обыкновенно, если лиса нападала на следопыта врасплох, ему оставалось только застыть, доверясь своей счастливой звезде. Но главное было - держать ухо востро, а нос по ветру, стараясь определить, не приближается ли к тебе это страшилище. Даже люди, чьи ноздри устроены немногим изящнее, чем пара каминов, и те, как правило, способны унюхать лису. А уж лиллипутов присущее им тонкое обоняние оповещало о приближении врага гораздо лучше. Получив подобное оповещение, они забирались на деревья. Лиллипуты жили словно бы в мире, кишащем динозаврами и птеродактилями, а то и кем покрупнее, так что приходилось им шевелить мозгами. Основное следствие такого образа жизни, вполне понятное любому биологу, - а если ты не биолог, то чего ты, спрашивается, стоишь? - состояло в том, что лиллипутские женщины стали рождать двойняшек. Нередко появлялись на свет и тройни, и тут уж радости не было предела. Марии хотелось как-то помочь им в борьбе с этими опасностями. Будь она богатой или взрослой, - вообще обладай она какой-либо из тех возможностей, что представляются столь желанными, пока они у тебя не появятся, - она могла бы купить дробовик и перестрелять сов, избавив Народ хотя бы от них. К сожалению, у нее таких возможностей не было. Впрочем, она сделала несколько вполне разумных предложений. Она сказала, что если лиллипуты покажут ей в парке все лисьи норы, то она могла бы, когда настанет пора появления новых выводков, налить в норы дегтя или еще чего-нибудь неприятного, что бы там ни думал на этот счет Владелец псовой охоты Мальплаке. Она сказала, что при их знании местности и ее размерах, они, вероятно, могли бы предпринять и еще кое-что. - К примеру, - предложила она, - я могу раздобыть на кухне керосину и облить им осиные гнезда, только вы мне их покажите. Я могла бы и совиные разорить, если вам известно, где они. Народ острова преисполнился к ней благодарности за такое великодушие, и решил, что она все-таки неплохая Гора. Одной кристально ясной ночью в самом начале июля Мария под уханье сов, потрескиванье сучков и шорохи призрачных лап, под серебристыми звездами, среди которых царила луна, крадучись, пробиралась к своей постели. Она уже миновала дверь выстроенной в восемнадцатом веке прямоугольной часовни, с отслоившихся потолков которой смотрели вниз стиснутые с боков Королевским Гербом и Десятью Заповедями гипсовые херувимы с пухлыми, как у амуров, щечками; миновала писанный Ромни в гораздо большую натуральной величину портрет Пятого Герцога, который невозможно было продать, так как он занимал холст площадью в полакра, миновала и акварель "Вид на Неаполь с Везувием при Лунном Свете", столь же негодную к продаже, поскольку длина ее составляла пятнадцать футов - другой такой в мире не было; миновала холодные бюсты Главной Библиотеки (не путать с библиотекой Третьего Герцога), где Софоклы и прочие, опустив головы с бородами как бы из перекрученного рубца, остановившимися взорами глядели на опустелые полки, населенные некогда Рукописной коллекцией Мальплаке; с особым трепетом миновала пышную спальню, в которой испустила последний вздох императрица Амелия, а за нею Покой Герцогини, в коем под присмотром двенадцати докторов и тех членов Тайного совета, каким удавалось оторваться от дел, появлялись на свет Мариины предки. Девочкой Мария была начитанной, так что для нее Дворец наполняли призраки. Она знала, в каком именно месте Злобный Маркиз приговорил к смерти двух юных браконьеров; где Безумный Граф играл в полночь на скрипке в присутствии Лолы Монтец и короля Баварии; где Запальчивый Виконт прострелил себе из шестизарядного револьвера висок, открыв, что продал Евреям свою Честь; и где совсем юный, но уже отличавшийся крайней скверностью нрава достопочтенный наследник поджег свою нянюшку, чтобы выяснить, хорошо ли она станет гореть. Свернув в последний коридор, Мария открыла дверь своей спальни. - Добрый вечер! - ровно произнесла сидевшая на кровати мисс Браун. - Вот и наша маленькая скиталица вернулась из своих таинственных странствий. - Да, мисс Браун. - И что же подвигло ее б