ее мизинца. Городского советника первым усадили в люльку подъемника, а все прочие уже кланялись, улыбались, махали ладошкой, - тут-то и грянул гром. В замке с внезапным щелчком повернулся ключ, дверь с грохотом распахнулась, и на пороге ее обнаружилась мисс Браун во фланелевой ночной рубашке и со свечою в руке. Дальше события пошли с такой быстротой, что казалось, будто движения участников этой сцены замедлились. Сцена включала мисс Браун, которая, услышав разговоры, поначалу решила разгневаться, потом изумилась и не поверила собственным глазам, потом, на кратчайший миг, в помраченном разуме ее мелькнула мысль - не следует ли ей вежливо поздороваться с гостями, потом разум ее озарила догадка, потом она поняла что к чему и, наконец, ясно узрела возможность переловить гостей, присвоить их и нажить на них целое состояние. Включала сцена и Марию, кричавшую: "Бегите!", и посольство, бросившееся было бежать да только посшибавшее друг друга с ног, и старика-советника кулем уезжающего кверху в люльке, и Адмирала, вытаскивающего, дабы защищать, подобно Горацию, предмостные укрепления, свою новую шпагу, кованную из булавки из "Вулвортса". Мисс Браун скакнула, норовя зацапать всех сразу, но нарвалась на удар шпагой, пронзившей ей палец. (Доброе оружие едва не пронзило жадную лапу этруска насквозь.) Укол задержал ее на секунду. (Она отшатнулась, оперлась, чтобы отдышаться, на каминную полку и, словно обезумевшая от боли дикая кошка, метнулась к Адмиралу, целя когтми ему в лицо.) Мисс Браун поймала его за ногу, но в тот же миг на нее налетела Мария и впилась зубами в другой ее палец, прокусив его до кости. Тут уже началась куча мала, во время которой люлька подъемника успела дважды взлететь наверх. Затем на поле боя остались лишь Адмирал, лезущий на руках вверх по канату, задыхающаяся Мария, укатившаяся в угол, словно дуб с горы Аверно, и наконец, торжествующая мисс Браун, сжимающая в мясистом кулаке полузадохшегося Школьного Учителя. Глава XVI Славнейший среди лиллипутских следопытов носил имя Градгнаг. Это был жилистый, седой и немногословный мужчина, редко с кем разговаривавший, но зато способный по пению определить любую птицу. Вот уже многие луны он обдумывал самый дальний из своих походов. Градгнаг принадлежал к людям того же рода, что и Аллан Квотермэйн, и ныне он достиг, наконец, внутренних областей континента, исследованию которого посвятил всю свою жизнь. Для него эти области были чем-то вроде Копей Царя Соломона, ибо в преданиях народа Лиллипутов В Изгнании повествовалось о стоящем за необъятными пределами Парка таинственном доме, в котором обитало чудесное племя пегих мышей. Шкуры их обладали баснословной ценностью, поскольку на острове Отдохновения имелась всего одна такая, используемая в качестве общинной регалии. Рассказывали, что шкуру эту триста лун тому назад добыл легендарный следопыт, тот самый, что ослепил лису и вошел в историю, как величайший среди мастеров своего ремесла. Звали его Бламбрангрилл, он был человеком, грезившим о невиданных горизонтах и великих свершениях, и Градгнаг, хоть никогда и не упоминавший об этом, унаследовал его грезы. Приготовления к путешествию заняли много дней. Градгнаг всегда странствовал в одиночку и налегке, поддерживая силы тем, что ему удавалось добыть, но на этот раз он счел разумным подготовить несколько промежуточных складов с самым необходимым припасом, расположив их на расстоянии четырех часов пути один от другого. Человек он был основательный. Несколько даже не дней, а лун он посвятил одним только разведывательным походам, имевшим целью уточнить направление поисков, ибо предания сообщали только, что мышиный дом стоит где-то за западной порубежной стеной, но точного азимута не указывали. Совершая поход за походом, Градгнаг восходил на эту чудовищную стену, ежеминутно рискуя, что предательская опора рассыпется под его ногою в прах, и озирал Великое Неведомое выцветшими голубыми глазами. Градгнаг накапливал факты. Он прочитал в архивах все, имевшее отношение к Бламбрангриллу, включая и покрытый пятнами крови пергамент с крестиками на нем, найденный когда-то в расщелине этой самой стены рядом с иссохшим телом Бламбрангрилла, забравшегося в расщелину, чтобы умереть в ней от ран, ибо внизу его дожидалась кошка. Ныне Градгнаг достиг своей цели. Он пересек стену, ров, колоссальную дорогу, сверкавшую, как малахит. Он увидел экипажи высотою в сто двадцать футов, которые безо всяких лошадей проносились мимо него, громыхая, словно бегущее стадо слонов; он увидел бесчисленное множество похожих на гуляющие деревья гигантских людей и собак в тридцать футов ростом. Он таился, он разведал и исходил множество троп. В дневное время он в философической задумчивости сидел у крохотного костра, поджаривая крысиный бекон. И вот наконец, он отыскал свое Эльдорадо. Он находился уже в самом Доме. Уютно завернувшись в спальный мешок, он лежал на ветке оплетающего стену Дома плюща, рядом со стрельчатым окном, и подушкой ему служили шесть пегих мышиных шкур. То был дом викария. За тридцать лет до начала нашей истории, во времена предыдущего приходского священника, этот неудобный, построенный в разгар викторианской эпохи дом наполняли счастливые люди. В ту пору по его выстланным красной плиткой коридорам разносилось не носовое гудение одышливого угрюмца, а веселые возгласы старого священника, любителя псовой охоты, отдававшего, едва только у кого-то из его паствы возникала малейшая резь в желудке, распоряжение немедля послать страдальцу бутылку портвейну и баночку джема. В ту пору около дюжины шумных, с головы до пят перемазанных ребятишек, предавались в этом доме бесчисленным наслаждениям детства. Старший сын увлекался соколиной охотой, следующий по старшинству коллекционировал марки, третий с утра до вечера бродил по окрестностям, собирая растения, четвертый соорудил кукольный театр, пятый плотничал, а шестой, совсем еще маленький, держал белую мышь. Даже и теперь чердак, на который мистер Хейтер ни разу не удосужился заглянуть, в беспорядке заполняли пыльные удилища, сценические выгородки, стекленные ящички с крупными бабочками, соколиные клобучки, и кучи изгрызенной в лохмотья бумаги, в которых поколение за поколением селилось мышиное семейство, - потомки той самой белой мыши, некогда сбежавшей и скрестившейся с серыми. Спальный мешок Градгнага располагался за окном кабинета. Немного вытянув шею, Градгнаг мог увидеть и мистера Хейтера, и кабинет, в котором тот восседал. Кабинет представлял собой мрачную комнату с обоями цвета книжной плесени и единственным оконцем в толстой стене, наподобие готического. На двери висело облачение викария - капюшон, мантия, стихарь - увенчанное походной шляпой, которую он надевал при воскресных выездах с мальчиками-хористами в летний лагерь на голом выметенном ветрами восточном побережьи. На стене у двери красовалась фотография викария с друзьями, сделанная в СидниСассекс-Колледже, - викарий был там заметным участником Студенческого христианского движения. Висели на стенах и еще две фотографии - Помпей и колонны Траяна. Стол, за которым викарий писал проповеди, был изготовлен из дерева какого-то мыльного цвета, а перо имело форму весла с изображенным на лопасти гербом Сидни-Сассекса. На каминной полке стояла фарфоровая банка с табаком, несущая тот же герб. Над полкой же размещалась картина, изображающая сэра Галахада верхом на битюге, заехавшего в колючий кустарник и там призадумавшегося. Присесть в кабинете можно было либо на один из двух плетеных стульев, отзывавшихся на такую попытку бамбуковым взревом, либо на софу, набитую конским волосом, - столь скользкую, что присевший тут же начинал с нее скатываться. Софа предназначалась для детей, готовящихся к конфирмации, и приводила их в полное замешательство. Обстановку кабинета Градгнаг уже изучил и теперь непременно улегся бы спать, чтобы ввечеру со свежими силами заняться мышиной охотой, если бы не увидел, как по подъездной дорожке плавно катит на велосипеде Стряпухи мисс Браун. Последняя принадлежала к числу обитателей Парка, известных ему в лицо, и Градгнаг перебрался поближе к оконице, чтобы узнать, зачем она сюда заявилась. Мисс Браун, колыхаясь и не произнося ни единого слова, вошла в кабинет. Мистер Хейтер, не терпевший, когда его тревожили по утрам, уставился на нее с подавленной ненавистью. Мисс Браун водрузила на стол перед ним обувную коробку из прочного картона. В крышке коробки, несколько раз обмотанной крепкой веревкой, были проделаны дырки, как будто в ней перевозили гусениц. Мисс Браун развязала веревку и осторожно приподняла крышку, готовая в любой миг захлопнуть ее. Градгнагу, разместившемуся в самом верху окна, не составляло труда заглянуть в коробку. В ней, съежившись в углу и глядя вверх, сидел помятый и жалкий Школьный Учитель, беспомощный, испуганный, плененный, не уверенный, может ли он позволить себе улыбнуться. Викарий немного посидел, замерев, глядя на экспонат через очки, отражавшие свет и прятавшие глаза, складки его толстой шеи понемногу наливались краснотой. Затем он потыкал Школьного Учителя предназначенным для писания проповедей пером, заставляя его шевельнуться. Затем дрожащими пальцами вернул крышку на место, вновь завязал коробку, вытащил из буфета бутылку красного вина, которое держал для епископа, и налил мисс Браун целый стакан. Верхняя часть окна была раскрыта, так что Градгнаг слышал каждое произносимое ими слово. Мисс Браун поведала, как она ночью застала врасплох посольство, явившееся утешить Марию, как она упустила нескольких человечков, поведала она и о своих подозрениях насчет того, что их, возможно, гораздо больше, чем она видела. Она не преминула упомянуть о баснословной, вероятно, ценности трех упущенных ею существ, далеко превосходящей ценность каких угодно сокровищ, хранящихся в потайной комнате, и о том, что подразумеваемые сокровища наверняка попали к Марии от этих вот самых существ. Она высказала также предположение, что Барнум и Бейли, лорд Джордж Сангер или Цирк "Олимпии" могут выложить если, конечно, удастся изловить этих уродцев, помногу тысяч фунтов - за каждого. Мистер Хейтер выдохнул всего одно слово: - Голливуд. Оба неторопливо обдумали его, потягивая красное вино. - Деньги придется положить на счет Марии. - А кто сможет доказать, что мы обнаружили этих созданий не в доме викария? - Если они - люди, продажу их могут счесть незаконной. - Они не люди. - Никому ни слова о вашем открытии, мисс Браун, нам следует опасаться конкурентов. Ни единого упоминания о них, пока мы всех не переловим. - Ребенок отказывается говорить, где они обитают. - Возможно, нам удастся получить нужные сведения от пойманного вами карлика. - Он не желает отвечать на вопросы. - Я надеюсь вы не... не наказали Марию? - Хотя она с невиданным свирепством укусила меня за палец, мистер Хейтер, - совершенно как дикий зверь, - я не подняла на нее руки. - Весьма разумно. - Мне пришло в голову, что, поскольку она знает, где они... - М-м-м-м. Вы ее заперли, надеюсь? - Заперла, у нее в спальне. Пусть пока посидит. - Да, но мы можем в любую минуту выпустить ее на свободу. Мисс Браун вдруг подняла украшенную пучком волос голову и хихикнула. Засмеялась она, вполне вероятно, впервые в жизни, и результат получился пугающий. В стеклянных глазах викария тоже обнаружился некий льдистый проблеск. - Как это удачно, - сказал он, - что ей приходится навещать их по ночам! Под покровом тьмы, мисс Браун. Она и не заметит, что за нею следят. И оба поспешили в Мальплаке, чтобы освободить Марию. Впрочем, сначала мистер Хейтер извлек Школьного Учителя из обувной коробки, на его взгляд недостаточно прочной, и запер в металлической шкатулке, где у него хранилась наличность, жертвуемая Обществу распространения христианского знания. Градгнагу оставалось только взобраться по плющу немного повыше, и спуститься в кабинет по шнуру от шторы. Ключ лежал пообок шкатулки. Градгнаг сумел вставить его и повернуть. Мисс Браун с викарием еще не достигли деревенской околицы, когда их пленник уже получил свободу. Они еще и до Северного фасада не добрались, а Школьный Учитель вместе со своим спасителем уже тронулись в долгий путь домой. К сожалению, путь этот занял у них целых два дня. Тем временем Мария с удивлением обнаружила, что за укушенный палец ее не наказывают. И даже не удивление, а изумление испытала она, получив на завтрак любимый пудинг (с шоколадным кремом) и услышав, что Стряпуху никто не уволил. Когда же за чаем ей сказали, что она хорошая девочка и потому может навещать своих "милых маленьких друзей-эльфов", когда ей захочется, она исполнилась уже не изумления, а глубочайших подозрений. Если вдуматься, мисс Браун и мистер Хейтер были людьми не столько страшными, сколько жалкими. Они уже так давно позабыли, каково это - быть ребенком, что оказались в руках Марии совершенно беспомощными. Конечно, на их стороне была сила, и они могли позволить себе по отношению к Марии любую грубость, но при этом они и представить себе не могли, что Мария вдвое умнее их, и в этом состояла слабость их положения. "Родители, - говорит бессмертный Ричард Хьюгс, автор лучшей из когда-либо написанных книг о детях, - обнаружив, что видят своих детей насквозь в таком множестве ракурсов, о каком дитя и представления не имеет, редко осознают, что существуют вещи, которые ребенок действительно старается скрыть, прилагая к этому все силы своего разума, и что здесь их, родителей, шансы равны нулю". - Интересно, - несколько раз за этот день сама себе повторила Мария. На ужин ели омара "по-американски" и мороженое, после чего Мария притворилась, что хочет спать. Мисс Браун в тот вечер легла пораньше. В полночь Мария восстала со своего обманного ложа. Она лежала на нем с истовым терпением, накапливая силы, и накопила их предостаточно. Производя несколько больший, чем обыкновенно, шум, она миновала дверь мисс Браун и тронулась в долгий путь по Каштановой аллее. Пройдя ее до конца, Мария приостановилась и глянула назад, сознавая, как всякий толковый индеец, что для собственного тела следует сохранять темный фон и при этом стараться, дабы твой преследователь четко вырисовывался на светлом от луны небе. Разумеется, оба они тащились за ней и, действительно, в черных плащах. Усмехнувшись, Мария отправилась дальше. Две сотни лет тому назад на месте Дикого Парка располагался Японский Сад или что-то похожее. Ныне он обратился в лабиринт рододендронов, лавров и самых разнообразных кустарников, обладавший рядом полезных свойств. Одно из этих свойств заключалось в том, что хотя изначальные садовые тропки и заросли вечнозеленой порослью, окончательно они все-таки не исчезли. Коекакие проходы по-прежнему существовали, походили они больше всего на туннели, но тем не менее сохраняли для свободного прохождения фута четыре в высоту, сколько бы листьев и веток не смыкалось над ними. Десятилетний человек мог передвигаться по ним довольно быстро, следовало только лицо прикрывать, а вот особу постарше встречал на уровне груди норовящий хлестнуть побольнее барьер. Другое удобство Дикого Парка, роднившее его со всякими джунглями, сводилось к тому, что в одиночку пройти его было гораздо легче, чем вдвоем. Когда двое гуськом пробиваются через чащобу, ветки, высвобождаемые первым, лупят второго по лицу. Имелись у Дикого Парка и другие приятные свойства. Например, поскольку его запустили, предоставив ему глохнуть, как заблагорассудится, определить, куда ведет призрак той или иной тропы, мог только большой знаток этих мест. Путник ощущал себя здесь совсем как в Хэмптон-Кортском лабиринте, только хуже: хуже, поскольку верхушка этого лабиринта заросла хлесткими ветками. Мария подождала, пока не убедилась, что потерять ее след уже невозможно, и нырнула в шелестящую мглу. Далеко она уходить не стала. Минут через пять она присела и навострила уши. Приятно было послушать как викарий с мисс Браун перелаиваются, окруженные мраком и продолговатыми листьями. - Чшшш! - Вот здесь! - Сюда! - Туда! - Не хрустите! - Я не хрущу! - Куда поворачивать? - М-м-м-м. Через полчаса, убедившись, что они окончательно заблудились, Мария выскользнула наружу и отправилась спать. Поутру она выглядела свежей, как только что написанная картина. Мисс Браун, поднявшаяся лишь к завтраку, и имевшая вид бледный, глаз оцарапанный, а в волосах - сучок, попросила чашку хлеба с молоком. Викарий, который заявился прочитать для них благодарственную молитву, глухо потребовал чистого бренди. Мария же, поблагодарив обоих за доброту, умильно попросила разрешения взять с собой несколько бутербродов и ко второму завтраку не являться, - ей-де захотелось побродить по Парку, кое-что выяснить. Ее собеседники выкатили водянистые глаза, жутко осклабились и пожелали ей приятного времяпрепровождения. Она прошла через Мальплаке-во-Прахе в сторону Прислужников Мальплаке, свернув налево, миновала приходы Угрюмое Лежбище, Болотный и Святого Свитина, что в Мальплаке, пересекла Нортгемптонскую дорогу по направлению к деревушкам с красочными названиями Упившийся Епископ и Горемычный Герцог, обогнула знаменитое лисье логово в Не-При-Монахе-Будь-Сказано, спетлила от Храпунов к Ищейкам и перекусила бутербродами, сидя в кустах дрока на круглом пригорке в Докучливых Девках, глядящем на скотопрогонную дорогу, ведущую к Объедкам. Отсюда она наблюдала, как мимо проследовали ее соглядатаи. Спотыкаясь от усталости, переругиваясь по поводу правильности выбранного маршрута, красноглазые от недосыпания, мисс Браун с викарием упорно тащились по ее следам. Мисс Браун уже стерла ноги до волдырей да к тому же высокий каблук одной из ее туфель отвалился, отчего гувернантка переваливалась на ходу, словно линейный корабль во время знаменитого шторма 1703 года. Страдавший мозолями викарий угнетенно хромал следом, испуская через правильные интервалы гудение, смысл которого сводился к тому, что им следовало свернуть к Нижним Недоделкам. Мисс Браун, нос которой был задран кверху, ничего не желала слушать, а мистер Хейтер явственным образом обдумывал как бы и что бы он с нею сделал, будь его воля. Мария покончила с бутербродами и прилегла, наслаждаясь летним теплом. Фермеры из Докучливых Девок, все до единого, занимались просушкой сена. Все до единого работники с ферм в Докучливых Девках занимались тем же самым, неодобрительно отзываясь о здравомыслии фермеров. Все до единого железные зубья нагружали бесконечные ряды транспортеров, влекущих к верхушкам стогов захваченную ими траву. Все ворошилки стрекотали по окоемам полей, вздымая сено волной. Все конные грабли тянулись за ворошилками и величаво клацали раз в минуту, сбрасывая собранное сено. Все десятники, выполнявшие сложнейшую часть работы, с шелестом укладывали на должное место огромные кипы травы, сгребаемой кривыми руками похожей на снегоочиститель машины. Все владельцы пивных - "Зеленого человечка" в Грязях, "Герба Мальплаке" в Свиной Усадьбе и "Головы Герцога" в Коротышкином Лугу пробивали бесчисленные пивные бочонки, которые, как они знали, пойдут нынче вечером в дело. И все и всюду поглядывали на Его Величество Солнце, страшась, как бы не взбрело Ему в голову наслать грозу. Впрочем, что касается солнца, то оно пребывало нынче в тираническом настроении. Солнце пылало столь яростно, что Мария едва ли не видела, как на нем колышется пламя, как оно мечет лучи во все стороны, как оно, бряцая, бьет, словно Шива, тысячью рук по безоблачной наковальне небес. И Мария-то, лежавшая на подъеденной овцами травке, дышала с трудом, а уж преследователи ее, бредущие неизвестно куда по деревушкам Полные Олухи, Лихая Икота, Захудалое Мальплаке и Долдоны, отдувались так, что любо-дорого было смотреть. Когда они скрылись из виду, Мария уткнулась носом в пахнущую тимьяном траву, последила немного за щитником в сверкающих доспехах, который, повиливая задом и оставляя пахучий след, улепетывал под трехлапый листок лядвенца, и вскоре уснула. Ближе к вечеру она пробудилась - как раз вовремя, чтобы увидеть, как возвращаются викарий с мисс Браун. На сей раз между ними было ярдов пятьдесят, друг с дружкой они больше не разговаривали, и возглавлял шествие викарий. Мария радостно окликнула их и сбежала с холма, чтобы присоединиться к процессии. Они почему-то не обрадовались, увидев ее - так, во всяком случае, ей показалось. Впрочем, оба постарались, сколько могли, изобразить приятное удивление. Мария подняла их упавший дух, задав несколько веселых вопросов о том, приятно ли они прогулялись, и короткой дорогой отвела их домой, ужинать. После ужина (свежий лосось и снова мороженое, только другое) Мария, покинула их распластавшимися в гостиной и до наступления темноты пролежала на своей кровати, отдыхая. Но едва лишь мисс Браун отправилась спать, Мария поднялась и на цыпочках прокралась мимо ее двери. Минуя дверь, она слышала, как громко застонала тиранша. Викария Мария обнаружила спрятавшимся за статуей Психеи в Бальной зале, - он снял ботинки и задремал на посту, так что Марии пришлось покашлять, чтобы его разбудить. Вслед за тем, пока викарий, кряхтя от усталости, пытался всунуть опухшие ступни обратно в ботинки, Мария разнообразия ради свернула к Северному фасаду, а от него пошла не Липовой аллеей, а Буковой. Аллея вывела ее Райской долиной к Монументу Ньютона, примерно такому же, как Нельсонова колонна на Трафальгарской площади, с тою лишь разницей, что Монумент венчала не статуя, а маленькая обсерватория со стеклянной крышей и сломанным телескопом. К ней вела внутренняя лестница, имевшая - в память о Ньютоне - в точности столько же ступеней, сколько дней в году. Мария повернула ржавый ключ, вошла в маленький темный зал и затаилась под лестницей. Вскоре появились и соглядатаи. Задыхаясь и шипя от боли, причиняемой разнообразными мозолями и волдырями, качаясь от усталости, опираясь друг на дружку, чтобы сохранить прямую осанку, викарий и мисс Браун, два смутных силуэта в проеме открытой двери, остановились у подножия лестницы. - Сколько ступенек? - Триста шестьдесят пять, запятая, два пять шесть четыре. - Год календарный? - Сидерический. - Пошли, - сказал наконец, викарий. - Вперед и выше! Может быть, каждый из них стоит многие тысячи фунтов. - Вперед и выше, - согласилась мисс Браун. И оба заковыляли по лестнице вверх. Когда они достаточно удалились, Мария выскользнула наружу, заперла за собой дверь и отправилась спать. Поутру, съев на завтрак прекрасное кеджери, Мария пролегающим через Дикий Парк путем - окольным, поскольку ей не хотелось, чтобы ее заметили сверху, - отправилась к Монументу Ньютона и еще до полудня достигла его. Мисс Браун, засевшая наверху, размахивала выставленным в окошко обсерватории телескопом с привязанной к нему нижней юбкой. Викарий подвизался внизу - колотил в дверь и плаксиво взывал о помощи. Поскольку парк Мальплаке имел в окружности примерно двадцать пять миль, и внутри этого круга не осталось помимо них и Стряпухи ни единой живой души, надежд на спасение у них было мало. Хорас Уолпол как-то назвал эти земли "тем Графством, которое они именуют парком". Прождав несколько времени, Мария, укрытая сводчатыми кронами рододендронов, осторожно подобралась к Монументу. Она неслышно отперла дверь, в которую по-прежнему бухал викарий, и ужом ускользнула в заросли, чтобы оттуда наблюдать за дальнейшим. Мисс Браун с викарием предавались своим трудам до самого обеда. Наконец, последний, обезумев уже до последних пределов, вцепился в дверную ручку и в виде кары за неповиновение начал ее трясти. Дверь, натурально, сразу же отворилась. Заслышав его разгневанное гудение, сверху спустилась мисс Браун. Оба узника немедленно пришли к заключению, что дверь так и оставалась все это время открытой. Каждый обозвал другого косоруким. Когда они, пребывая в разгневанных чувствах, расползлись по постелям, оба решили про себя, что проспят, если придется, хоть до Судного Дня, независимо от того, отправится ли Мария навещать своих человечков или не отправится. Будут теперь знать, думала Мария, как выпускать детей из спальни, чтобы разнюхать, где прячутся их друзья. Глава XVII Марию все эти приключения немало повеселили, да и на викария с мисс Браун они повлияли благотворно - и по части исправления нрава и в рассуждении физической подготовки. Но предаваясь этим забавам, Мария все же совершила ошибку. Она не позаботилась о своих аванпостах, чего, вообще говоря, себе позволять не следует. Народ лиллипутов, не сумевший найти объяснений ее поступкам, запутался почище викария. Где пребывает Школьный Учитель, лиллипуты не знали, - они думали, что он так и сидит во дворце под запором, - блуждания же Марии, часть которых они наблюдали, привели лиллипутов к выводу, что она пытается сбежать от своих мучителей, а те догоняют ее и возвращают назад. Марии следовало бы, как только стало ясно, что ее преследователи сдались и не помышляют ни о чем, кроме отдыха, побывать на острове и все объяснить, но Мария тоже устала. И довольная преподанным ею уроком, она решила отдохнуть. Вечером, отчасти пришедшие в себя мисс Браун и викарий сидели у камина в Северо-северо-западной гостиной, а между ними на софе сидела Мария. Они решили теперь постоянно держать ее при себе, чтобы она не могла более урвать ни минуты единоличного отдыха. Викарий, листая альбом, показывал ей фотографии. Альбом содержал несколько снимков Озерного Края, а вперемешку с ними - почтовые открытки с портретами Вордсворта, Рескина и иных достойных людей и с отпечатанной понизу надписью "Привет со склонов Скиддо". Вокруг портрета Вордсворта располагались еще в замечательно узеньких рамках пейзажи: толпа нарциссов золотых, сорок коров, пасущихся, как одна, и проч. и проч. Один из снимков показывал викария с мисс Браун на пути вверх по склону горы ОлдМан под Конистоном, другой, со скошенным под тридцать градусов горизонтом - купание каких-то дам в Рамсгейте в 1903 году, впрочем, эту фотографию викарий мгновенно прикрыл. На картинках, с Вордсвортом никак не связанных, имелись сделанные как бы белыми чернилами подписи с именами и датами: "Головастики, Балабон, Бубу, я и мистер Хиггинс. Амблсайд, 36-й" или "Сестра Бигглсуэйд (с собакой). Кендал, 38-й". С другого боку от Марии сидела с вязанием мисс Браун. Длинные, острые, металлические спицы клацали в ее руках. Огонь - по летнему времени - в камине разожгли маленький. Он предназначался для красоты, не для согрева. Свет электрических ламп весело поблескивал на покойных креслах и на кофейных приборах, ибо время было уже после ужина, и викарий все шелестел и шелестел страницами альбома, переворачивая их одну за другой. Окно, за которым ему довелось заночевать в какой-то гостинице, викарий показывал им с таким видом, будто он и не викарий вовсе, а королева Елизавета. Они как раз добрались до Кезуика, когда снаружи донесся шум. За окном прокатилась дробь желудевых барабанов, завыли трубы и несколько сот чистых, пронзительных голосов решительно пропели: Ужель Педагогу Спасения нет? Ужель Педагогу Спасения нет? Пять Сотен отчаянных Лиллипутов Узнают Причину и сыщут Ответ. Они пришли, чтобы спасти своего соплеменника, сколь бы ни были малы их шансы на успех. Как только грянула песня, викарий вцепился в косу Марии. Мисс Браун вцепилась в другую. Окно находилось у них за спиной. Мария сидела, не способная обернуться, а собравшиеся за окном освободители не могли увидеть, что ее удерживают насильно. Над спинкой софы торчала лишь ее голова. Викарий мгновенно оценил ситуацию. Не оглянувшись, он произнес сквозь зубы: - Мисс Браун, прошу вас, встаньте и, сохраняя беспечный вид, как бы нехотя отойдите к дверям. Когда вас уже нельзя будет увидеть в окно, подберитесь к нему и посмотрите сквозь щелку в шторе, что там происходит. Но помните: за спиной у вас горит электрический свет. Мисс Браун передала викарию вторую косу и, как ей было велено, крадучись, отправилась на задание. Картина, судя по ее описанию, открылась перед ней восхитительная. В полосах света, падающего из окна на террасу, выстроилась целая армия. Одетая в форму из мышиной кожи, застыла по стойке "смирно" пехота с командирами в жучиных кирасах, выступившими на три шага вперед и обнажившими шпаги. Была там и кавалерия, во главе с Адмиралом, потрясающим саблей и облаченным в один из полученных от капитана Джона Бидля древних костюмов, в котором Адмирал глядел совершенным Нельсоном. Подобно всем адмиралам, сидел он на крысе плохо. Лучники, выставив каждый левую ногу вперед, стояли, будто под Азенкуром. За спинами их виднелись шеренги Союза Матерей, Клуба Дам, Играющих в Мушку, Общества "Синий Чулок" и прочих женских организаций, - дамы с воодушевлением пели и махали плакатами, на которых значилось: "Голосуйте за Марию", "Долой Мисс Браун", "Алгебра только по Соглашению", "Лиллипутия и Свобода", "Нет Папизму" (это специально для викария) и "Никогда Педагоги не будут Рабами". Легким галопом скакали туда-сюда с донесеньями адъютанты; пели горны; юные барабанщики отбивали сигнал общего сбора; реяли развернутые полковые знамена; оркестр наяривал "Malbrook s'en va-t-en guerre"; в золотистом свете сверкали шпаги, пики и гарпуны; и в тот самый миг, когда мисс Браун вперилась одним глазом сквозь щелку, туча стрел грянула в оконные стекла, "так, словно посыпался снег". - Ура! - вскричала пехота. - Смерть или Слава! - вскричала за ней кавалерия. - Адмирал ожидает... - вскричал Адмирал, но к нему подскочил адъютант, пошептал, прикрывшись рукой, и Адмирал тут же сменил формулировку на лучшую, - Лиллипутия ожидает, что сегодня каждый из вас исполнит свой Долг! Бедная, маленькая армия, обреченная на погибель! Как не хватало сейчас лилипутам мудрых советов похищенного наставника! Уж он-то, наверное, втолковал бы им, сколь велико неравенство сил. Но все равно, явиться сюда ради его спасения, - как много было в этом поступке отваги! Выслушав гувернантку, которая, глядя в свою шпионскую дырку, описала увиденное, викарий промолвил: - М-м-м-м. Затем он сказал: - Не сочтите за труд загасить электрический свет. - А теперь, - добавил он, - когда мы погрузились во тьму, будьте столь любезны, закройте и замкните окно. Когда и это было исполнено, они уселись по бокам от Марии, вцепившись в свою косу каждый, и мистер Хейтер опять заиграл погудку. - На сей раз, - в конце концов, заявил он, - ошибок быть не должно. - И никакой суматохи. - Цель, сколько я ее понимаю, состоит в том, чтобы переловить сколь можно больше этих малюток и обратить их в дальнейшем к нашей выгоде. Но как нам приняться за дело? - Могу ли я внести предложение? - Да, какое? - Эти, по замечательно точному выражению вашему, малютки вооружены, как мне доподлинно известно по собственному печальному опыту, пусть маленьким, но оружием, каковое, будучи хрупким, способно, однако, наносить уколы чрезвычайно болезненные. - Этот факт не миновал моего внимания. - Попытки перехватать их вручную, - оставляя в стороне то обстоятельство, что так много не нахватаешь, - не сродни ли они потугам голыми руками изловить дикобраза? - М-м-м-м-м. - Между тем, вооружившись метлой и проворно сметая малюток перед собою, мы легко посбиваем их с ног, оставаясь сами отделены от них длинной палкой, и безусловно разгромим целый полк или два, набрав этих крошек полное ведро. - Браво, мисс Браун! Итак, находим метлы и ведра, подкрадываемся к ним с двух сторон, - вы с запада, я с востока, - берем их в клещи и с флангов метем к середине. В худшем случае мы лишь поцарапаем их, иного ущерба прутья, образующие метлу, причинить не способны. Они же, придя в смятение и повалившись один на другого, не смогут прибегнуть к оружию... - В то время, как мы - с метлами и ведрами... - С кастрюлями... - Да с чем угодно, лишь бы крышка была... - Завладеем нашей добычей! И продадим ее! Однако, прежде нам надлежит устранить ребенка. Некоторое время они перемигивались над головой Марии, оттянутой за волосы книзу, широко распяливали рты, таращились и ковыряли в воздухе пальцами, стараясь выработать план действий. Наконец, они согласно покивали друг дружке. - Нашего херувимчика, - подводя итог перемигиваниям, саркастически промолвил викарий, - следует препроводить в его опочивальню и там запереть. Эту приятную обязанность я возьму на себя. А вы, мисс Браун, пока я отсутствую, позаботьтесь о подходящих емкостях. Руку, дорогое дитя, и пойдем со мной! В темноте, так и не выпустив косичек из рук, он поволок за собой Марию, и та разинула рот, намереваясь завопить, что есть мочи. Она понимала, - иной возможности предупредить Народ относительно метел ей не представится. Однако викарий видел в темноте не хуже кошки. Мария не успела еще издать ни единого звука, а его пухлая длань уже залепила ей рот. Дальше они передвигались, сохраняя молчание. В спальне мистер Хейтер неожиданно продемонстрировал качества весьма предусмотрительного негодяя. С сопением швырнув Марию на кровать, он некоторое время постоял посреди комнаты, тупым ногтем постукивая себя по зубам. - Наша голубка, - наконец, произнес он, - не лишена разумения и даже находчивости. Просто посадить ее под замок, означало бы, в сущности, оставить ее на свободе. Так-так, дайте подумать. Вопервых, войско стоит у нее под окном, хоть и несколькими этажами ниже. Поэтому мы запираем окно, вот так, и дабы придать задвижке надежности, мы, м-м-м-м, мы ее подгибаем с помощью кочерги, таким вот образом, прилагая усилия, на какие способен лишь взрослый, и при этом помним, что, уходя, кочергу надлежит захватить с собой. Отменно. Теперь ее никакой ребенок с места не стронет, тем паче без кочерги. Далее, остановимся и поразмыслим. Ну, например, так: находчивая, м-м-м-м, девица, выставившись в окно, пусть даже закрытое, и будучи хорошо освещенной, может каким-либо жестом или знаком предупредить нашу добычу. Поэтому мы удалим из патрона лампочку, вот так, довольно малейшего поворота, - и что мы видим? - а то, что комната погрузилась во мрак! Теперь, сколько бы детские пальчики ни щелкали выключателем, явить Лиллипутам свет истины им не удастся. Что еще? Запертая, без света, без окна, высоко вверху... Пожалуй, на этом я могу и откланяться. Спокойной ночи, Мария. Она услышала, как повернулся в замке ключ, и напряженно сжавшись, подождала, пока хихиканье викария затихло вдали, после чего стрелой вылетела из кровати, сдернула с умывальника наполненный водою кувшин, и метнула его в окно. Задвижки задвижками, но такой дурой, за какую ее принимал викарий, она все-таки не была. Стекло с нестройным "дзынь" разлетелось, и за этим звуком, долгое мгновенье спустя, последовал глухой удар эмалированной посудины о террасу. Удар сопровождался рассыпчатым звоном стеклянных осколков, опадающих мелодичным метеоритным дождем. В ответ далеко внизу как один человек вскрикнула армия, пронзительно и тонко. Мария просунулась сквозь дыру в окне и завопила: - Уходите! Они выйдут из разных дверей с метлами, чтобы вас замести! Только толпой не ходите. Рассыпьтесь. Каждый должен идти своей дорогой, пока вы не встретитесь дома. Скорее! Они уже близко! Она слышала, как лиллипуты что-то закричали в ответ, но так тихо, что слов различить не смогла. - Да, у меня все в порядке! В полном порядке. Я свободна. Уходите немедля! Рассейтесь! Бегите! Если кого-нибудь станут преследовать, не приводите их сами знаете куда. Замрите, как будто они - совы. Они вас не заметят. Но уходите, бегите в разные стороны, не вместе! Со мной все в порядке. Мне ничего не сделали. Они хотят выследить меня, чтобы я привела их к вам. Учителя здесь нет. - Да, и еще, - Мария старалась кричать как можно громче, ибо лиллипуты, похоже, уже разбегались, - еду мне больше не приносите! Меня теперь кормят! И не ждите меня вечерами! Последние слова - из страха, что ее не услышат, - Мария почти провизжала как раз в тот миг, когда мисс Браун со своим фюрером выскочили на террасу. Слишком поздно. Глава XVIII Физиономии у них, когда они добрались до Марииной спальни, выглядели иссиня-серыми. Лицо викария стало сливовым от злости и от подъема по лестнице, а лицо мисс Браун залила мертвенная бледность, одни лишь ноздри алели на нем. Обоих душил такой гнев, что они едва могли говорить. Они слышали, что Мария кричала в окно. Викарий вставил лампочку обратно в патрон, и оба присели. - Мария, - сказала мисс Браун, - выслушай мистера Хейтера. Викарий же произнес следующее: - Эти карлики стоят целого состояния. Ты понимаешь? Они стоят достаточно, чтобы сделать тебя богатой девочкой и обеспечить бедной мисс Браун, которая ради тебя выбивается из последних сил, мирную и достойную старость. О себе я уж и не говорю. Где они живут? Мария молча смотрела на него. - Ты понимаешь, что если их удастся продать, мы сможем заплатить постыдные долги твоих предков множеству разоренных лавочников и спасти Мальплаке от бесчестья? - Я думала, долги выплачиваются из денег, которые вы получаете на мое содержание. - Ты испорченная девочка. Где они живут? Мария скрестила на груди руки. - Мария, ты должна сказать викарию, где они живут. - Не скажу. - Ты понимаешь, как грешно заглядывать Богу в лицо? Это все равно, что бросать Его милости в рот дареного коня! Бог послал этих тварей, чтобы помочь нам выпутаться из затруднений, а ты своим неблагодарным упрямством наносишь Ему оскорбление. Где они живут? Мария сжала губы. Мисс Браун поднялась, вперевалочку приблизилась к Марии и нависла над ней. - Ты гадкая девочка. Дерзкая. Лучше расскажи обо всем викарию или ты пожалеешь. Ты знаешь, что я имею в виду. Не получив ответа ни на эти слова, ни на какие-либо иные, мистер Хейтер утратил терпение. Он вовсе не испытывал потребности причинить Марии боль, нет, помыслами его владело одно лишь корыстолюбие. Он хотел обладать Народом. - Если ты не скажешь, мы посадим тебя под замок. Слышишь? Будешь сидеть взаперти без обеда. Тебя будут наказывать. Наказывать до тех пор, пока ты не скажешь. Такое упрямство - грех, чудовищный грех. Это эгоизм, вот что это такое. Ты гадкая, испорченная, упрямая, эгоистичная девочка! - Очень хорошо, - сказал он, так и не услышав в ответ ни слова. - Пусть сидит в комнате, пока не заговорит, а вы, мисс Браун... Гувернантка перебила его: - В эту комнату, мистер Хейтер, заглядывает Стряпуха, - могут пойти разговоры. - Значит, следует запереть ее в другой комнате, куда Стряпуха не полезет, а Стряпухе мы можем сказать, что Мария уехала. - Погостить у тети. - Вот именно. Итак, какую комнату вы предлагаете? - А что тут предлагать? - сладко сказала мисс Браун. - У нас же есть подземелье. О подземельи Мальплаке слышал, наверное, всякий, - оно упоминаетс во множестве исторических трудов. Подземелье представляло собой огромную яму, уходившую в глубь времен, оставляя далеко позади Первого Герцога, - в мглистое прошлое, видевшее, как поднимается из земли лондонский Тауэр. Предка