ыми губами и утюгообразным носом; высунулись крепкие жилистые руки, мохнатые толстым рыжим волосом. -- Чего тебе? -- спросил он. -- Мне нужны кроватки, -- сказал Жакмор. -- Для детей, которые родились в доме на скале. Надо сделать две кроватки. Одну двухместную, а другую побольше -- одноместную. -- Одну сделаю, -- буркнул столяр. -- Трехместную, два места по ходу движения. -- А еще одну, побольше... -- вставил Жакмор. -- Еще одну побольше... Там видно будет, -- решил столяр. -- Ручной работы или на станке? Жакмор посмотрел на щуплого подмастерья, который колошматил словно в забытьи; жалкий механизм, намертво прикованный к рабочему месту. -- Вручную будет дешевле, -- пояснил столяр. -- Станки -- дорогое удовольствие, а этих недоносков -- навалом, что десяток, что дюжина. -- Суровое здесь воспитание, -- заметил Жакмор. -- Так вручную или на станке? -- переспросил столяр. -- На станке, -- решился Жакмор. -- Ну, конечно, -- проворчал столяр. -- А все из вредности, специально, чтобы мои станки износились... -- До завтра, -- сказал Жакмор. Затем, желая польстить хозяину, он сделал вид, что интересуется его работой. -- А это что у вас? -- спросил он. -- Амвон, -- ответил мужчина. -- Для церкви. Он казался гордым и смущенным одновременно. С каждым словом из хляби рта моросил слюнявый дождик. -- Амвон? -- удивился Жакмор. Он подошел поближе, чтобы получше рассмотреть конструкцию. Это был действительно амвон. Кафедра с крышкой. Престранная модель. Ничего подобного Жакмор раньше не видел. -- Я никогда не был в деревне, -- сказал он. -- И знаете, в городе их делают несколько иначе. Вот почему мне захотелось взглянуть. -- В городе, -- сказал столяр, злобно посмотрев на Жакмора, -- и в Бога-то уже не верят. В этот момент маленький подмастерье выронил топор и рухнул, уткнувшись лицом в дубовое бревно. Внезапная тишина ужаснула Жакмора, он подошел к ребенку. Тем временем мастер отошел в сторону, вновь появился, держа в руках ржавую консервную банку, до краев наполненную водой, и плеснул содержимым в мальчика. Видя, что ребенок не поднимается, он запустил в него банкой. Подмастерье тяжело вздохнул, возмущенный Жакмор подался было вперед, чтобы ему помочь, но маленький грязный кулачок уже вновь поднимался и опускался в прежнем вялом однообразном ритме. -- Как вы жестоки, -- сказал мастеру Жакмор. -- Это же ребенок! Как вам не стыдно?! Удар в челюсть чуть не опрокинул его навзничь, два шага назад сохранили зыбкое равновесие. Психиатр осторожно ощупал подбородок -- хорошо еще, что борода смягчила удар. Как ни в чем не бывало столяр вновь принялся за работу. В очередной раз опустив молоток, он сделал паузу и небрежно бросил: "Зайди в воскресенье. Красивый получится амвон" -- и с гордостью погладил поверхность. Лакированный дуб, казалось, вздрогнул от прикосновения. -- Твои кровати будут готовы в воскресенье, -- добавил он. -- Сам их заберешь. В пять часов. -- Хорошо, -- ответил Жакмор. Удары возобновились. Сгущался запах столярного клея. Жакмор посмотрел в последний раз на подмастерье, пожал плечами и вышел. На улице было тихо. Психиатр пустился в обратный путь. Оставляя позади себя деревенские окна, он чувствовал дрожь занавесок. Откуда-то выбежала, напевая, маленькая девочка. Она несла огромный эмалированный кувшин, чуть ли не больше ее самой. Заходя в дом, девочка уже не пела. XIII 30 августа Ангель и Жакмор сидели в просторном прохладном холле. Туда-сюда сновала служанка, возилась с напитками. Наконец поставила поднос с кувшином и стаканами перед Ангелем. Окна и дверь в сад были открыты. Время от времени в холл вдувало какое-нибудь насекомое, и его крылышки жужжали под высоким потолком. Все умиротворялось. -- Кровати должны быть готовы сегодня в пять часов, -- произнес Жакмор. -- Значит, они уже готовы, -- сказал Ангель. -- Наверняка имелось в виду пять часов утра. -- Вы так думаете? -- спросил Жакмор. -- В таком случае они, конечно, уже готовы. Они замолчали. Молча выпили; на какое-то время воцарилась тишина, которую робко нарушил Жакмор: -- Я бы не стал с вами говорить о том, что вам и так хорошо известно и вряд ли вызывает хотя бы малейший интерес, но вчерашнее зрелище в деревне меня просто поразило. Люди здесь какие-то странные. -- Вы находите? -- спросил Ангель. Спросил он вежливо, но, судя по интонации, без особенного интереса. Жакмор запнулся. -- Да, -- сказал он. -- Я нахожу их странными. Но я полагаю, что их образ мыслей станет мне понятным, когда мы познакомимся поближе. А потом, где-нибудь в другом месте я бы удивлялся ничуть не меньше. Ведь мне, новоявленному, все в диковинку. -- Вне всякого сомнения, -- рассеянно согласился Ангель. Перед окном пролетела какая-то птица. Жакмор проследил за ней взглядом. -- А вы, -- сказал он, внезапно меняя тему разговора, -- конечно же, не желаете пропсихоанализироваться? -- Нет, -- ответил Ангель. -- Конечно же, нет. Да я и не интересен. Я -- заинтересован. А это не одно и то же. -- Чем? -- поинтересовался Жакмор, предпринимая чудовищные усилия для поддержания разговора. -- Всем и ничем, -- сказал Ангель. -- Жизнью. Мне нравится жить. -- Вам везет, -- прошептал Жакмор. Он залпом выпил то, что оставалось в стакане. -- Хорошая штука, -- заметил он. -- Я могу налить еще? -- Будьте как дома, -- сказал Ангель. -- Не стесняйтесь. Снова воцарилось молчание. -- Пойду проведаю вашу жену, -- сказал Жакмор, поднимаясь. -- Ей одной, наверное, скучно. -- Да-да, -- сказал Ангель. -- Разумеется. Потом зайдите за мной, я возьму машину, и мы вместе поедем за кроватками. -- Я быстро, -- сказал Жакмор. Он вышел из комнаты и направился к лестнице. Тихонько постучал в дверь Клементины, дождался разрешения войти и не преминул им воспользоваться. Клементина с младенцами лежала на кровати. Два -- справа, третий -- слева. -- Это я, -- подал голос психиатр. -- Пришел справиться, не нужно ли вам чего... -- Ничего, -- отрезала она. -- Скоро будут готовы кровати? -- Должны быть уже готовы, -- ответил Жакмор. -- Какие они из себя? -- спросила она. -- М-м... -- промямлил Жакмор. -- Мне думается, что он их сделал, скажем, сообразно своим представлениям. Два места по ходу движения, а третье -- против. -- Одно место побольше? -- встрепенулась Клементина. -- Я ему сказал, -- осторожно уточнил Жакмор. -- Вы хорошо устроились? -- спросила Клементина после небольшой паузы. -- Очень хорошо, -- заверил ее Жакмор. -- Вам ничего не нужно? -- Ничего. Один из засранцев поморщился и заворочался. У него в животе что-то шумно и гулко бултыхнуло, обезьянья рожица разгладилась. Клементина улыбнулась и похлопала ребенка по животу. -- Ну, ну, у моего мальчика колики. Заскулил второй. Клементина подняла глаза на настенные часы, потом перевела их на Жакмора. -- Мне пора кормить, -- объявила она. -- Я вас оставляю, -- прошептал Жакмор и бесшумно вышел. Клементина схватила младенца и принялась его разглядывать. Это был Ноэль. Его губы кривились и стягивались в уголках рта, оттуда просачивался дрожащий скрип. Она быстро положила его на кровать и достала грудь. Приложила к ней ребенка. Он начал сосать и чуть не поперхнулся. Тогда она резко отняла его от груди. Тоненькая струйка молока описала дугу и попала в упругую округлость. Разозленный Ноэль громко закричал. Она поднесла его к груди, и он, продолжая поскуливать, жадно засосал. Она вновь отстранила его от себя. Он яростно завопил. Клементине стало даже интересно. Она проделала это снова. И так еще четыре раза. Взбешенный Ноэль захрипел и внезапно начал задыхаться. Его лицо приняло лиловый, почти фиолетовый оттенок. Уродливо перекошенный рот растянулся в немом крике, по почерневшим от злости щекам потекли слезы. Перепуганная насмерть Клементина затормошила ребенка. -- Ноэль, Ноэль, ну что ты... Она заметалась по комнате. Еще немного, и она позвала бы на помощь, но в этот момент Ноэль перевел дыхание и снова завопил. Дрожащими руками она быстро сунула ему грудь. Он моментально успокоился и засосал, причмокивая губами. Она провела ладонью по покрывшемуся испариной лбу. Она больше никогда не будет этого делать. Насытившись, Ноэль оторвался от груди. Сглотнул, отрыгнул и почти сразу же погрузился в сон, прерываемый время от времени тяжелыми вздохами. Взяв на руки последнего, она почувствовала на себе его взгляд. Ей стало не по себе от тревожной глубины широко раскрытых глаз этого чуждого божка с завивающимися волосками на макушке. Он улыбался странной понимающей улыбкой. Пришел его черед. Иногда он прекращал сосать и пристально рассматривал Клементину, не отпуская, но и не заглатывая кончик соска. Когда он закончил, она положила его слева от себя и повернулась спиной. Потянулась и медленно погрузилась в зыбкую дремоту. Хлипкие посапывания укачивали. От пеленок исходил кислый запах пота. Сон получился кошмарный. XIV Ангель вывел машину из гаража и остановился в ожидании Жакмора. Тот задержался, любуясь чудесной картиной: фиолетовое море, дымка с проблесками неба, цветы и деревья в саду, белый ладный дом посреди этой пестрой оргии. Жакмор сорвал маленький желтый цветок и сел в машину. Автомобиль был старым, не очень удобным, но зато надежным. Крепкий кузов был открыт нараспашку, борт держался на двух цепях, и свежий воздух свободно циркулировал в кабине. -- Какой пейзаж! -- воскликнул Жакмор. -- Какие цветы! Какая красота! Какие... -- Да, -- отозвался Ангель. Выехав на пыльную дорогу, он поддал газу. Поднявшееся за машиной облако сразу же опустилось на губчатую траву, к которой Жакмор уже успел привыкнуть. На обочине стояла коза и голосовала рогами. Ангель затормозил. -- Залезай, -- сказал он животному. Коза запрыгнула в машину и устроилась в кузове. -- Они все катаются автостопом, -- пояснил Ангель. -- А так как мне совсем незачем ссориться с крестьянами... Свою фразу он так и не закончил. -- Понятно, -- ответил Жакмор. Чуть дальше они подобрали свинью. Перед самой деревней животные соскочили с машины и побежали к своим фермам. -- Когда они ведут себя спокойно, -- добавил Ангель, -- им разрешают гулять. А если нет, то их наказывают. Бьют. Или запирают. А то и съедают без суда и следствия. -- А-а-а... -- протянул оторопевший Жакмор. Ангель остановился у столярной мастерской. Они вышли из машины. В маленькой приемной стоял длинный ящик, в котором лежало едва прикрытое старой мешковиной худое и бледное тело подмастерья, обрабатывавшего накануне дубовую балку. -- Есть кто живой? -- крикнул Ангель и постучал по столу. Появился столяр. Как и вчера, из мастерской доносился стук. Не иначе как очередной подмастерье. Хозяин вытер нос рукавом. -- За кроватями приехал? -- спросил он Ангеля. -- Да, -- ответил тот. -- Ну, забирай, вон они, -- сказал хозяин и махнул рукой в сторону лестницы. -- Помоги мне, -- попросил Ангель. Они скрылись за дверью. Жакмор отогнал жирную жужжащую муху, которая кружила над мертвенно-бледным лицом ребенка. Ангель с хозяином погрузили разобранные на секции кроватки в машину. -- И этого с собой захвати, -- сказал столяр, показывая на ящик с подмастерьем. -- Давай, -- согласился Ангель. -- Грузи. Столяр поднял ящик и поставил его в кузов. Они тронулись в путь и немного спустя уже ехали вдоль красной речушки. Ангель остановил машину, вышел и выгрузил ящик, который был не очень большим и не очень тяжелым. Он без труда поднял его, донес до берега и бросил в речку. Деревянный гроб сразу же ушел под воду. Увлекаемое медленным течением, мертвое детское тело скользило по водной глади, как по залитой воском скатерти. Каждый раз, как дорога принималась ухабиться, в кузове сшибались деревянные планки. XV 31 августа Комната Жакмора находилась в самом конце отделанного кафелем коридора. Окно выходило на море. Жесткие пряди драконий вились за стеклом в нижней части оконной рамы. Зеленые стебли живописно извивались на фоне водной глади. В не очень высокой квадратной комнате, полностью обитой лакированной сосной, пахло смолой. Длинные еловые и опять-таки пролакированные перекрытия вырисовывали на потолке скелет слегка скошенной крыши, подпираемой по углам грубо вытесанными кривыми подпорками. Меблировка включала в себя низкую кровать лимонного дерева, внушительный письменный стол, обитый красным сафьяном, ему под стать кресло и сборный шкаф, в зеркале которого отражалось окно. Как и во всем доме, пол был выложен кафелем; здесь он набирался из светло-желтых пористых ромбиков, половина из которых пряталась под толстым шерстяным ковром черного цвета. На стенах не было ничего, ни фотографий, ни картин. Низкая дверь вела в ванную. Жакмор закончил свой туалет и стал одеваться. Он отказался от профессионального психоаналитического костюма, отдав предпочтение облегающим штанам из мягкой коричневой кожи, пурпурной шелковой рубашке и широкому вельветовому пиджаку как раз под цвет штанов. Он застегнул ремешки пурпурных сандалий и вышел из комнаты. Предстоял поход в деревню и разговор с кюре о воскресном крещении, так что психиатр оделся подобающе: по-простому. В коридоре он заметил Клементину, направляющуюся к себе. Первый день, как она встала на ноги и даже совершила прогулку по саду. Закрывая дверь, она махнула ему рукой. Он спустился вниз. Ангель еще спал. Не дожидаясь завтрака, Жакмор вышел в сад. Листья диких ариол шелестели от прохладного утреннего ветерка. Земля была суха как асбест. Как и вчера, колодезная вода бурлила, а до костей прозрачное небо не сулило дождя. Жакмор вышел на дорогу, ведущую в деревню. Дорогу, которую привычка укорачивала с каждым днем. Чтобы выйти к церкви, колокольня которой едва возвышалась над соседними домами и фермами, пришлось долго идти вдоль красной речки. Он смотрел на обрюзгшую воду и старался не думать о том, что могло скрываться под ее натянутой гладью. При одной мысли об этом его передергивало. Дорога повернула, речушка тоже. Постройки, тянувшиеся слева от дороги, скрыли от Жакмора запредельную излучину. Еще пятьдесят метров -- и вдали показалась церковь, а на красной речке -- неподвижная лодка с опущенными веслами. За носовой частью, развернутой к Жакмору в три четверти, шевелилась чья-то неясная тень с размытыми контурами. Жакмор из любопытства подошел поближе. Оказавшись на одном уровне с лодкой, он увидел какого-то человека, который цеплялся за борт, стараясь вылезти из воды. Жемчужные капли багряной воды поблескивая стекали по его одежде, оставляя ее совершенно сухой. Над бортом показалась голова. Лодку раскачивало, бросало из стороны в сторону. Наконец появилось лицо, закинутая рука, нога -- человек сделал последнее усилие, -- тело перевалилось через борт и плюхнулось на дно лодки. Это был довольно пожилой мужчина с распаханно-морщинистым лицом и голубыми заоблачными глазами. Он был гладко выбрит, длинные седые волосы придавали ему благородный и вместе с тем простодушный вид, хотя очертания рта выдавали явную горечь. Жакмору так и не удалось определить, что мужчина сжимал в зубах. -- Что с вами? -- крикнул психиатр. Мужчина приподнялся и с трудом сел. Он разжал зубы, выловленный предмет выпал изо рта. -- Что вы говорите? -- спросил он. Мужчина согнулся над веслами; лодка направилась к берегу и вскоре причалила. Тут Жакмор отметил, что дно резко уходило вниз, эдакий вертикальный береговой срез. -- Вам помочь? -- предложил Жакмор. Сидящий в лодке мужчина был одет в какие-то бесформенные лохмотья из мешковины. Услышав вопрос, он удивленно посмотрел на Жакмора и спросил: -- Вы нездешний? -- Нет, -- ответил Жакмор. -- Иначе вы бы со мной так не разговаривали, -- сказал мужчина, обращаясь скорее к себе самому. -- Вы могли утонуть, -- сказал Жакмор. -- Только не в этой воде, -- возразил мужчина. -- Она постоянно меняется; иногда даже дерево не держит, а бывает, камни остаются на поверхности. Тела же плывут и никогда не тонут. -- А что с вами стряслось? -- спросил Жакмор. -- Из лодки вывалились? -- Да нет, это моя работа, -- ответил мужчина. -- В воду бросают разную мертвечину для того, чтобы я ловил ее ртом. За это мне платят. -- Но ведь можно ловить и сетью, -- подсказал Жакмор. Его словно что-то встревожило; странное ощущение, как будто он разговаривал с инопланетянином. Состояние небезызвестное. Вот именно. Вот именно. -- Я должен ловить ртом, -- сказал мужчина. -- Мертвое или гнилое. Поэтому-то и бросают. Часто оставляют гнить, чтобы выбросить потом. А я должен хватать зубами. Чтобы давилось и растекалось во рту. Чтобы размазывалось по лицу. -- И много вам за это платят? -- спросил Жакмор. -- Мне дают лодку, -- ответил мужчина, -- а платят стыдом и золотом. При слове "стыд" Жакмор отпрянул и рассердился на себя за это невольное движение. Мужчина заметил это и улыбнулся. -- У меня есть дом. Мне дают еду. Мне дают золото. Много золота. Но я не имею права его тратить. Никто мне ничего не продает. У меня есть дом и много золота, а я должен переваривать стыд всей деревни. Они мне платят за то, чтобы я мучился угрызениями совести вместо них. За все то зло и бесчинство, которое они совершают. За все их пороки. За преступления. За ярмарку стариков. За пытки животных. За подмастерьев. И за помои. Он на секунду замолк. -- Вряд ли все это может вас заинтересовать, -- добавил он. -- Вы же не собираетесь здесь остаться? Возникла долгая пауза. -- Собираюсь, -- промолвил Жакмор. -- Я здесь останусь. -- Тогда вы станете таким же, как и остальные. Точно так же будете жить с чистой совестью и сваливать на меня груз своего стыда. И будете давать мне золото. Но на него ничего мне не продадите. -- Как вас зовут? -- спросил Жакмор. -- Слява, -- ответил мужчина. -- Они зовут меня Слява. По названию лодки. Своего имени у меня больше нет. -- Ну, мы еще увидимся, -- сказал Жакмор. -- Вы станете таким же, как они, -- продолжал мужчина. -- Вы больше не будете со мной разговаривать. Вы будете мне платить. И бросать свою гниль. И свой стыд. -- Но почему вы это делаете? -- спросил Жакмор. Мужчина пожал плечами. -- До меня здесь был другой, -- сказал он. -- А почему вы его сменили? -- упорствовал психиатр. -- Первый, кому станет стыдно больше, чем мне, займет мое место. В этой деревне всегда так поступали. Они очень верующие. У них -- своя мораль. И никаких угрызений. Никогда. Но тот, кто не устоит... Тот, кто взбунтуется... -- Того загонят на Сляву, -- заключил Жакмор. -- Но вы-то взбунтовались... -- Ну уж! Такое случается не часто, -- возразил мужчина. -- Наверное, я буду последним. Моя мать была родом не отсюда. Он принял исходное положение и взялся за весла. -- Мне нужно работать, -- сказал он. -- До свидания. -- До свидания, -- попрощался Жакмор. Он посмотрел на ловца, уплывающего по сверкающей глади красной воды, и пошел своей дорогой. Белая церковь -- куриное яйцо в птичьем гнезде -- была уже совсем близко. Он подошел к ней, быстро поднялся по лестнице из семи ступенек и вошел внутрь. До разговора с кюре ему хотелось осмотреться. XVI Сложное переплетение балок и перекладин поддерживало черное шиферное покрытие яйцевидного нефа. Перед Жакмором возвышался алтарь из темного гранита с культовой утварью зеленого цвета. Между двумя подпорками справа смутно вырисовывался белый силуэт нового массивного амвона с открытыми ставнями. Жакмору еще никогда не доводилось бывать в такой хитро выстроенной церкви, яйцевидной формы, без каменных колонн, без арок, без пересекающихся сводов, без консолей, без архитролей-завитролей и маломальской заботы о завтрашнем дне. Причудливо скрепленные деревянные панели змеились эдакой геодезической арматурой вдоль мощных стен. Основные панели были покрыты тщательно вылепленными барельефами, глубокими и одноцветными, насколько можно было угадать в полумраке; таинственно блестели глаза святых, чертей и змей. Внутреннее пространство нефа пустовало. Благодаря овальному витражу над алтарем распылялся ядовитый ультрамарин, кое-как освещавший церковь. По обе стороны от алтаря дрожали огоньки двух лампад, их затухающие нимбы едва рассеивали церковные сумерки. Толстая соломенная подстилка покрывала пол перед входом в алтарь. Жакмор прошел вперед. Его глаза уже привыкли к темноте; справа, за алтарем, он различил серый проем открытой двери и направился к ней, посчитав, что там находятся ризница и покои кюре. Он открыл дверь и попал в маленькую вытянутую комнату, заполненную шкафами и еще Бог знает чем. В глубине таилась еще одна дверь. Из-за нее доносился чей-то шепот. Жакмор три раза постучал по деревянной стене. -- Можно войти? -- спросил он вполголоса. Разговор за дверью стих. -- Войдите, -- услышал Жакмор. Он принял приглашение и открыл вторую дверь. Кюре беседовал с ризничим. При виде Жакмора они встали. -- Здравствуйте, -- сказал вошедший. -- Господин кюре, не так ли? -- Здравствуйте, -- ответил кюре. Это был жилистый мужчина, в складках лица чернели две глазные ягодки и приросшие к ним сверху густые мохнатые брови. Говорил он, скрещивая худые длинные руки, а передвигался, как заметил Жакмор, слегка прихрамывая. -- Я бы хотел с вами поговорить, -- начал Жакмор. -- Говорите, -- ответил кюре. -- Я по поводу крещения, -- пояснил Жакмор. -- Вы смогли бы в воскресенье? -- Это моя работа, -- сказал кюре. -- У каждого -- своя. -- В доме на скале родились тройняшки, -- продолжал Жакмор. -- Жоэль, Ноэль и Ситроэн. Их надо крестить не позже воскресенья. -- Приходите на воскресную мессу, -- сказал кюре. -- Там я назначу вам время. -- Но я никогда не хожу на мессы, -- возразил Жакмор. -- Тем более, -- нашелся кюре. -- Для разнообразия. Развлечетесь. Хоть кому-то покажется оригинальным то, что я говорю. -- Я -- против религии, -- сказал Жакмор. -- Хотя и признаю, что она может быть полезной в деревенских условиях. Кюре усмехнулся. -- Полезной!.. Религия -- роскошь, -- сказал он. -- А эти скоты хотят извлечь из нее какую-то пользу. Он гордо выпрямился и принялся мерить комнату хромыми нервными шагами. -- Но я не допущу! -- прикрикнул он. -- Моя религия останется роскошью! -- Я хотел подчеркнуть, -- поспешил объяснить Жакмор, -- что именно в деревне слово кюре может оказаться очень значимым. Направлять грубые крестьянские умы, указывать им на совершаемые ошибки, открывать им глаза на опасность мирских соблазнов, сдерживать и усмирять их низменные инстинкты... Не знаю, вы в курсе того, что происходит в этой деревне... Я... гм... я приехал недавно и не хотел бы ни выступать в качестве судьи, ни шокировать вас своей реакцией на то, что вам наверняка кажется естественным, поскольку существует уже столько времени... ну... кюре мог бы, например, с амвона клеймить воровство и осуждать чересчур поспешные половые связи молодых прихожан, стараясь не допустить, чтобы разврат и сладострастие завладели его округом. -- Приходом, -- поправил его ризничий. -- Приходом, -- оторопело повторил Жакмор. -- На чем я остановился? -- Не могу знать, -- оборвал кюре. -- Ладно, а эта ярмарка стариков, -- наконец решился Жакмор, -- это просто безумие! -- Вы в каком веке живете?! -- воскликнул кюре. -- Ярмарка стариков? Какое мне дело до ярмарки стариков, позвольте вас спросить? Эти люди страдают... Страждущие на земле да обретут часть Царства Небесного. Сами по себе страдания не бесполезны, но меня в принципе не устраивают причины этого страдания. Меня коробит от того, что они страдают не по-Божески. Это просто скоты. Я ведь вам уже говорил. Для них религия -- средство. Скотский материализм... Он постепенно оживлялся, в маленьких глазках то и дело сверкали гневные молнии. -- Они вступают в храм победителями. Тоже мне, сыны Христосовы, агнцы Божьи. А знаете, что они у меня просят? Чтобы хорошо рос святокос. На благодать им наплевать! Она у них уже есть! У них есть Слява! Я буду бороться до конца, но не отступлюсь! Я не буду взращивать их святокос! Слава Богу, у меня еще остались верные друзья. Их мало, но они меня поддержат. Он усмехнулся. -- Приходите в воскресенье и увидите... Увидите, как плоть плотью вышибают. Я заставлю этих скотов взглянуть на самих себя со стороны. Их пассивность столкнется с еще большей пассивностью... И от выбитой искры возгорится тревожное пламя, которое обратит их в лоно церкви... роскоши!.. Той роскоши, право на которую даровано им всемилостивым Господом. -- А что же с крещением? -- напомнил Жакмор. -- В воскресенье после обеда? -- После мессы я уточню время, -- повторил кюре. -- Хорошо, -- сказал Жакмор. -- До свидания, господин кюре. Я восхищен вашей церковью. Любопытная конструкция. -- Любопытная, -- согласился кюре. И опустился на стул с отсутствующим видом. Жакмор вышел через уже знакомую дверь. Он чувствовал себя немного утомленным. "Ох уж эта Клементина... с ее изнурительными поручениями, -- думал он вслух. -- Скорей бы тройня подросла. А еще эта история с принудительной мессой..." Наступал вечер. "Принудительная месса -- это просто возмутительно!" -- Возмутительно, -- подтвердил большой черный кот, сидевший на стене. Жакмор посмотрел на животное. Кот заурчал, вертикальные черточки раскололи пополам желтые глазища. -- Возмутительно! -- подытожил Жакмор, срывая на ходу какой-то злак, мягкий, круглый, цилиндрический. Сделав несколько шагов, он обернулся. Посмотрел на кота, призадумался и снова пустился в путь. XVII 2 сентября, воскресенье Готовый к выходу, Жакмор слонялся по коридору. Он снова облачился в официальные одежды и чувствовал себя несколько стесненно, словно актер в костюме посреди пустой сцены. Наконец вышла служанка. -- Долго же вы, -- сказал Жакмор. -- Это штоб красивой быть, -- оправдалась она. На ней простоватилось выходное платье из пикейной ткани белого цвета, к нему прилагались черные туфли, черная шляпа и белые фьезелевые перчатки. В руках она теребила требник в затертом кожаном переплете. Кожа на лице лоснилась, алели безвкусно накрашенные губы. Тяжелые груди натягивали корсаж, грубо, но крепко сбитые ягодицы убедительно наполняли оставшуюся часть платья. -- Пойдем, -- позвал Жакмор. Они вышли вместе. Она казалась оробевшей и из уважения к Жакмору старалась дышать как можно тише. -- Итак, -- спросил он метров через сто, -- когда же я вас пропсихоанализирую? Она покраснела и бросила на него взгляд исподлобья. Они как раз проходили около плотной изгороди. -- Сейчас никак нельзя, скоро месса... -- сказала она с надеждой в голосе. Психиатр понял, о чем она подумала; он почувствовал, как затопорщилась его рыжая борода, и решительно повел девушку к изгороди за обочиной. Они юркнули в узкий тернистый лаз -- колючий кустарник расчехвостил красивый жакморовский костюм, -- и выбрались на огороженную со всех сторон поляну. Служанка осторожно сняла черную шляпу. -- Не спортить бы ее ненароком, -- сказала она. -- Ой, гляньте, да ведь я вся зеленая буду, ежели мы прямо здесь, на траве... -- А вы встаньте на четвереньки, -- предложил Жакмор. -- Само собой, -- ответила она с таким видом, как будто считала эту позу единственно возможной. Психиатр трудился над ней не покладая рук, поглядывая временами, как вздрагивает и обмякает короткая девичья шея. Из плохо уложенных волос выбилось несколько светлых прядей, волнующихся на ветру. От служанки сильно пахло, но Жакмор за все время проживания в доме на скале еще ни разу не практиковался, да и этот немного животный запах не был ему неприятен. Из чисто человеческих -- вполне понятных -- побуждений он позаботился о том, чтобы не сделать ей ребенка. Они подошли к церкви минут через десять после начала службы. Судя по количеству стоящих у входа машин и телег, овальный неф был наверняка заполнен до отказа. Перед тем как подняться по ступенькам, Жакмор взглянул на еще красное и немного смущенное лицо девушки. -- Вечером-то приходить? -- прошептала она. -- Да, -- ответил он. -- Расскажешь мне о своей жизни. Она уставилась на него, убедилась, что он не шутит, и растерянно кивнула, так ничего и не поняв. Они вошли и сразу же смешались с густой толпой прихорошившихся прихожан. В толчее Жакмора прижало к девушке, ее животный запах снова ударил ему в нос. У нее под мышками проступали круги пота. Кюре заканчивал преамбулу и готовился к восхождению на амвон. Прихожане изнывали от духоты: еще чуть-чуть -- и душа вон. Женщины расстегивали корсажи, но мужчины оставались в наглухо задраенных черных тужурках с косыми воротниками. Жакмор оглядел окружающие его лица: живые, волевые, дубленные ветрами и солнцем, и все -- с выражением непоколебимой уверенности... Кюре поднялся по лесенке на белый амвон с открытыми ставнями. Странный все-таки амвон. Жакмор вспомнил столяра, маленького подмастерья, и озноб прошел по его коже. При мысли о подмастерье запах служанки становился противным до омерзения. В тот момент, когда кюре появился между двумя стояками из белого дуба, какой-то мужчина вскочил на скамью и громким голосом потребовал тишины. Гул толпы спал. В нефе воцарилась настороженная тишина. Взгляд Жакмора скользил по голубому витражу над алтарем, цеплялся за бесчисленные мерцающие огоньки, освещающие нагромождение переплетенных тел, вылепленных на несущей конструкции свода. -- Кюре, дождя! -- произнес мужчина. Толпа подхватила в один голос: "Дождя!" -- Святокос сух! -- продолжал мужчина. -- Дождя! -- взревела толпа. Оглушенный Жакмор увидел, как священник простер вперед руки, прося слова. Ропот стих. Утреннее солнце жарило что есть мочи по витражу. Дышалось неимоверно трудно. -- Жители деревни! -- изрек кюре. Его громоподобный голос, казалось, шел отовсюду; Жакмор догадался, что все дело в системе ловко скрытых динамиков. Головы прихожан завертелись в разные стороны. -- Жители деревни! -- повторил кюре. -- Вы просите у меня дождя, так вот, вы его вообще не получите. Сегодня вы пришли в церковь, раздуваясь от чванства и высокомерия, как леггорны, распухая от удовлетворения и успокоенности плотской жизнью вашей. Вы пришли как назойливые попрошайки, требуя то, чего вы совершенно не заслуживаете. Дождя не будет. Богу до вашего святокоса, как до лампочки! Согните тела ваши, склоните головы ваши, ущемите души ваши -- и я окроплю вас словом Божьим. А на дождь не рассчитывайте! Вы не получите ни капли! Здесь храм, а не дождевальня! Толпа начала роптать. Жакмор решил, что кюре выступил хорошо. -- Дождя! -- повторил мужчина, стоящий на скамье. После звуковой бури, поднятой кюре, голос мужчины показался смехотворно слабым, и присутствующие, признавая временное превосходство противника, замолчали. -- Вы еще утверждаете, что верите в Бога! -- прогремел голос кюре. -- Только потому, что вы ходите по воскресеньям в церковь, жестоко относитесь к своему ближнему, стыда не ведаете и угрызениями совести не страдаете... При слове "стыд" со всех сторон раздались протестующие крики, отражаясь от стен и усиливаясь, звуки сложились в единый вопль возмущения. Мужчины сжимали кулаки и топали ногами. Молчаливые женщины кривили рты и злобно смотрели на кюре. Жакмор растерянно переминался с ноги на ногу. Рев прекратился, кюре воспользовался наступившей тишиной. -- Какое мне дело до ваших полей! Какое мне дело до вашей скотины и ваших детей! -- завопил он. -- Вы ведете жизнь плотскую и скабрезную. Вам неведома роскошь! Я дарю вам ее: я дарую вам Бога... Но Богу не нужен дождь... Богу не нужен святокос. Ему безразличны ваши грязные грядки и ваши праздные блядки. Бог -- это подушечка, вышитая золотой парчой, это бриллиант в солнечной оправе, это бесценный узор из кружев Любви, это царственные усадьбы в Отэй и Пасси, шелковые сутаны, расшитые носки, ожерелья, перстни, безделушки, прелестюшки, электрические монстранцы для агнцев... Дождя не будет! -- Да будет дождь! -- заорал мужчина на скамье, а грозная толпа отозвалась настоящим громовым раскатом. -- Возвращайтесь на свои фермы! -- рявкнул из динамиков голос кюре. -- Возвращайтесь на свои фермы! Бог -- это наслаждение бесполезным. А вы думаете только о необходимом. Для Него вы потеряны. Мужчина, стоявший рядом, оттолкнул Жакмора, размахнулся и со всей силы метнул в сторону амвона увесистый булыжник. Ставни уже захлопнулись, голос священника продолжал вещать, но уже изнутри. С глухим стуком булыжник отрикошетил прямо в большое панно. -- Дождя не будет! Бог -- не в пользу! Бог -- не в помощь! Бог -- это праздничный подарок, безвозмездный дар, платиновый слиток, художественный образ, сладкая карамелька. Бог -- в придачу. Бог -- добавка. Бог -- прибавка. Бог -- ни против, и ни за. Град булыжников обрушился на крышку амвона. -- Дождя! Дождя! Дождя! -- скандировала толпа. И Жакмор, зачарованный страстностью этих людей, поймал себя на том, что его голос вливается в общий хор. Вокруг него топали ногами, и громкий стук крестьянских башмаков в церкви резонировал, как топот солдатских сапог по железному мосту. Толпа вытолкнула вперед нескольких человек, они принялись раскачивать четыре мощных столба, на которых держался амвон. -- Дождя не будет! -- твердил за закрытыми ставнями кюре, впавший -- насколько можно было судить по его голосу -- в полный транс. -- Пойдет дождь из крыл ангельских! Пойдет дождь из пуха изумрудного, из ваз алебастровых, из картин изумительных... но только не из воды! Богу наплевать на святокос, овес, пшеницу, рожь, ячмень, хмель, гречиху, клевер, люцерну, белую орпинию и шалфей... Не успел восхищенный Жакмор отметить эрудицию выступающего, как четыре дубовые подпорки одновременно подломились, а у кюре, ударившегося при падении головой, вырвалось грязное ругательство, отчетливо разглашенное коварными динамиками. -- Ладно! Ладно! -- крикнул он. -- Пойдет ваш дождь! Уже пошел! Вмиг толпа откатилась к распахнувшимся настежь церковным вратам. Небо внезапно покрылось тучами, и первые капли расползлись по ступеням, как раздавленные лягушки. Затем хлынул ливень, настоящий потоп, низвергшийся на крытую шифером крышу. Амвон кое-как водрузили на прежнее место, и кюре открыл ставни. -- Месса окончена, -- сказал он просто. Прихожане перекрестились, мужчины нахлобучили картузы, женщины встали, и все потянулись к выходу. Жакмор направился к ризнице; ему приходилось цепляться за деревянные скамьи, чтобы толпа не вынесла его на улицу. Продираясь вперед, психиатр столкнулся со столяром, которого он узнал по большому рту и свекольному носу. Столяр злорадно ухмыльнулся. -- Видал? Вот здесь в Бога верят. И кюре нам не помеха. Он, можно подумать, знает, для чего на свете Бог. Он пожал плечами и добавил: -- Ну! Пускай! Кому от этого плохо? Одно развлечение. Здесь мессы любят. С кюре или без. Что бы там ни было, а мои ставни выдержали. Он пошел к выходу. Жакмор не заметил, куда подевалась служанка, но решил ее не искать. Людской поток редел, и он смог протиснуться к двери в ризничную. Он открыл дверь и прошел во вторую комнату. Кюре вальяжно кружил по ризнице, размякнув от потока комплиментов, который выплескивал на него ризничий -- рыжеватый человечек, настолько неприметный, что Жакмор с трудом вспомнил о его присутствии во время предыдущего посещения церкви. -- Вы изволили быть грандиозны! -- лепетал ризничий. -- Вы изволили быть само совершенство! Какое мастерство! Ваша самая прекрасная роль! -- Ax! -- вздохнул кюре, -- Кажется, я разделал их в пух и прах. На лбу у него красовалась здоровая шишка. -- Вы изволили быть сенсационны! -- продолжал ризничий. -- Какой подъем! Какое воодушевление! А какое понимание проблемы! Клянусь самим собой, я преклонялся, я преклоняюсь! -- Ну, будет, -- сказал кюре. -- Ты преувеличиваешь... Я действительно был неплох. Что, в самом деле?.. До такой степени? -- Позвольте мне, -- вмешался Жакмор, -- присоединиться к комплиментам господина ризничего. -- Ах! -- задыхался от восторга ризничий. -- Какой талант!.. Вы изволили быть... восхитительны! -- Послушайте, -- сказал кюре, -- вы мне льстите. Он выпятил грудь и милостиво улыбнулся Жакмору. -- Присаживайтесь, пожалуйста. Жакмор опустился на стул. -- Ах!.. -- трепетал ризничий. -- Когда вы им сказали: "Это храм, а не дождевальня!", я потерял сознание. Какой заряд! Какой талант, отче, какой талант! А "Бог не любит святокос"... Настоящее искусство! -- Так оно и есть! -- согласился кюре. -- Но не будем задерживать нашего гостя. -- Я уже приходил по поводу крещения, -- напомнил психиатр. -- Припоминаю, припоминаю, -- затараторил кюре. -- Итак... Мы это быстро устроим. Подходите к четырем. Я отзвоню без двадцати четыре. Чтобы побыстрее. И не опаздывайте. -- Благодарю вас, господин кюре, -- произнес Жакмор, поднимаясь. -- Примите еще раз мои поздравления. Вы изволили быть... эпически эпохальны! -- Ох! -- встрепенулся ризничий. -- Эпически, вот это эпитет! Эпически. Ох, отче. Радостный кюре подал руку и энергично пожал жакморовскую, протянутую в ответ. -- Жаль, что вы так скоро нас покидаете, -- сказал кюре. -- Я бы с удовольствием пригласил вас на обед... Но не смею занимать ваши драгоценные минуты... -- Я и в самом деле спешу, -- подтвердил Жакмор. -- В другой раз. Спасибо. И еще раз браво! Он большими шагами вышел из ризницы, неф погрузился в сумрак и тишину. Дожць почти закончился. Выглянуло солнце. Теплый пар поднимался от земли. XVIII "Свою дозу я сегодня получу, -- подумал Жакмор. -- Два раза в церкви за один день... в ближайшие десять лет духу моего там не будет. Ну, может быть, в девять с половиной". Он сидел в холле и ждал. Сиделка, Ангель и Клементина расхаживали наверху; шум их шагов скрадывался толщиной потолка и керамичностью плитки. Временами засранцы издавали истошный вопль, который, легко заглушая все остальные звуки, растекался по ушным раковинам Жакмора. Это Ноэль или Жоэль. Ситроэн никогда не кричал. Белянка томилась в праздничном -- по случаю крестин -- платье из розовой тафты, окаймленном широкой лиловой тесьмой, черных туфлях и черной шляпе. Она боялась лишний раз пошевелиться. Страх покалывал кончики пальцев. Она уже успела разбить три вазы. Ангель был одет как обычно. Клементина остановила свой выбор на черных брюках и подходящем к ним пиджаке. Засранцы красовались во всем блеске обшитых целлофаном конвертов. Ангель спустился в гараж. Клементина несла Ноэля и Жоэля, доверив Ситроэна служанке. Он поглядывал на мать. Брезгливо топорщилась капризная губенка, но он не плакал. Ситроэн никогда не плакал. Клементина бросала в его сторону насмешливые взгляды и делала вид, что целует Ноэля и Жоэля. Машина подъехала к дому, и все вышли на крыльцо. Жакмор последним. Он нес кульки, сосульки, шкварки, монетки, предназначенные для фермерских детей и животных после церемонии. Небо привычно хранило неизменную голубизну, сад сверкал пурпуром и златом. Машина тронулась. Ангель повел ее медленно из-за детей. При малейшем движении служанки громко шуршала тафта очень красивого платья. Хо