отвечали: - Мы сформировали основную организацию еще во времена Мюнхена. Я надеюсь, что мы начнем расширяться, как только узнаем, каковы наши функции и задачи. Последние директивы обязывают нас не торопиться с набором сотрудников. Я занесу вас в списки кандидатов и, как только что-нибудь изменится, непременно сообщу вам. В военных ведомствах признавались: - На сей раз мы не будем набирать пушечное мясо. Слишком памятен урок тысяча девятьсот четырнадцатого года, когда мы бросили в бой цвет нации. Страна до сих пор испытывает на себе последствия этих ошибочных действий. - Но я не цвет нации, - возражал Гай. - Я обычное пушечное мясо. У меня нет иждивенцев, и я не какой-нибудь редкий специалист. Важнее всего то, что я старею. Я готов к немедленному употреблению. Вы должны сейчас брать тридцатипятилетних, а молодым людям предоставить возможность завести сыновей. - Боюсь, что официальный взгляд на этот вопрос совсем иной. Я занесу вас в списки кандидатов и прослежу, чтобы вам сообщили, как только что-нибудь изменится. В течение нескольких следующих дней имя Гая заносилось во множество списков кандидатов, а его немногие способности и личные качества суммировались и подшивались в секретные досье, в которые никто так и не заглянул в течение всех последующих долгих лет. Англия объявила войну, но это не внесло никаких изменений в реакцию на просьбы и письма Гая и в его беседы с адресатами писем. Бомбы на Англию еще не сбрасывали. Никаких воздушных десантов, отравляющих газов или обстрела еще не было. Единственное, что происходило, - люди в затемненных городах ломали себе кости. И только. В клубе "Беллами" Гай оказался одним из членов большой группы подавленных и отчаявшихся людей старше его по возрасту, которые были на военной службе - бесславно - во время первой мировой войны. Большая их часть пошла в окопы прямо со школьной скамьи и потратила остальные годы своей жизни на то, чтобы забыть грязь, вшей и оглушительные звуки взрывов. Им было приказано ждать приказа, и они уныло рассуждали о различных скучных должностях, ожидающих их на железнодорожных станциях, в доках и на перевалочных пунктах. Лед тронулся, но они остались на мели. Началась оккупация Польши. Но охватившее Гая бурное негодование не встретило никакой поддержки со стороны старых солдат. - Э, дорогой дружище, нам вполне достаточно собственных хлопот. Не можем же мы воевать со всем миром. - А зачем тогда воевать вообще? Если единственное, чего мы желаем, это процветание, то даже самое невыгодное соглашение с Гитлером предпочтительнее победы в войне. А если мы уже так заботимся о справедливости, то русские виноваты не меньше немцев. - Справедливость?! - восклицали старые солдаты. - Справедливость?! - К тому же, - сказал Бокс-Бендер, когда Гай заговорил с ним на тему о войне, которая, казалось, никого не интересовала, кроме самого Гая, - наша страна ни за что не захочет этого. Социалисты дико вопили против нацистов целых пять лет, но в душе они все пацифисты. Если у них и была какая-то доля патриотизма, то только в пользу России. Если мы погонимся за справедливостью, то снова получим всеобщую забастовку, и это приведет страну к краху. - Тогда за что же нам, собственно, воевать? - О, мы должны воевать, дорогой друг! Социалисты всегда считали нас прогитлеровцами, бог его знает почему, правда. Оставаться нейтральным в отношении конфликта в Испании было не так-то легко. Живя за границей, ты не видел царившего здесь возбуждения. Положение было очень щекотливое, уверяю тебя. Если мы будем сидеть сейчас сложа руки, в стране начнется хаос. Что нам действительно нужно теперь, так это ограничить и локализовать войну, а не расширять ее. Заключением всех этих дискуссий была темнота. Обескураживающая ночная тьма сразу же за дверями клуба. Когда подходило время, то и старые солдаты, и молодые солдаты, и политики - все собирались маленькими группками, чтобы идти домой вместе. Гай всегда находил попутчика к своему отелю, всегда подворачивался какой-нибудь друг. Но в душе Гай был одиноким. Он слышал, как шептались о таинственных департаментах, обозначая их только первыми буквами, говоря об их сотрудниках: такой-то, из органов. Туда, по-видимому, попали такие люди, как банковские работники, профессиональные картежники, сотрудники нефтяных компаний. Но не Гай. Как-то он встретил знакомого журналиста, который бывал в Кении. Этот человек, лорд Килбэннок, вел в последнее время отдел светской хроники в газете; теперь он ходил в форме военно-воздушных сил. - Как тебе это удалось? - спросил Гай. - Гм, довольно постыдным путем. Есть один маршал авиации, жена которого играет в бридж с моей женой. Ему всегда очень хотелось попасть в клуб "Беллами". Я выдвинул его кандидатуру. Отвратительнейший тип. - И что же, он пройдет? - Ни за что! Об этом я уже позаботился. Три голоса "против" гарантированы. А из военно-воздушных сил он меня уже не выгонит. - А что ты делаешь на службе? - О, занятие тоже довольно постыдное. Я - так называемый сопровождающий офицер. Показываю американским журналистам наши базы истребительной авиации. Но скоро я подберу для себя что-нибудь получше. Главное - это надеть форму; когда на тебе форма, можешь начать продвигаться к цели. Сейчас ведь идет необычная война. Если ты _зачислен_ в кадры, перед тобой много возможностей. Я вот, например, подумываю об Индии или Египте. Куда-нибудь, где нет этого проклятого затемнения. Позавчерашней ночью моего соседа по дому стукнули по голове свинцовой дубинкой прямо на лестнице. Мне это, признаться, не очень-то нравится. Я побаиваюсь. Ордена мне ни к чему. Я хочу, чтобы обо мне думали как об одном из симпатичных людей, вышедших сухими из воды. Пойдем выпьем, дружище. Так проходили почти все вечера. Каждое утро Гай просыпался в своей спальне в отеле все более и более озабоченным. По прошествии месяца он решил уехать из Лондона и посетить своих родных. Сначала он поехал к сестре Анджеле, в ее дом в графстве Глостершир, который Бокс-Бендер купил, когда был избран в члены парламента по своему избирательному округу. - Мы живем здесь в ужасной нищете, - заявила ему Анджела по телефону. - У нас теперь даже нет возможности встретить людей в Кембле. Нет бензина. Тебе придется сделать пересадку на местный поезд. Или сесть на автобус из Страуда, если он еще ходит. Но мне кажется, его уже отменили. Однако на станционной платформе в Кембле, когда он выбрался из коридора вагона, где простоял четыре часа, его встретил племянник Тони. На нем был фланелевый костюм. О том, что Тони солдат, можно было догадаться только по его коротко подстриженным волосам. - Привет, дядя Гай. Надеюсь, я - приятный сюрприз для вас. Приехал, чтобы избавить вас от поездки в местном поезде. Перед отправкой нам дали отпуск и снабдили особыми талонами на бензин. Залезайте. - А ты разве не должен быть в форме? - Должен. Но в форме никто не ходит. Я чувствую себя настоящим человеком, когда снимаю ее хоть на несколько часов. - А мне думается, я носил бы форму все время, если бы мне дали ее. Тони Бокс-Бендер простодушно рассмеялся: - Хотелось бы мне посмотреть на вас в форме! Я почему-то не представляю вас бравым солдатом. А почему вы уехали из Италии? По-моему, Санта-Дульчина - самое подходящее место переждать войну. Как же там все остались? - В момент отъезда все даже всплакнули. - Наверное, им жалко было расставаться с вами. - Вряд ли. Просто им ничего не стоит заплакать. Они быстро ехали по дороге между невысоких холмов Котсуолда. Вскоре далеко впереди показалась долина Беркли и золотисто-коричневая в лучах вечернего солнца река Северн. - Ну как ты, доволен, что отправляешься во Францию? - Конечно. Гоняют нас в казарме целыми днями. До чертиков надоело! А еще лучше сейчас дома - повсюду сокровища искусства, да и готовит мамуля... Дом Бокс-Бендеров - небольшое феодальное имение с остроконечной крышей - находился в отличающемся вычурным изяществом поселке, в большинстве коттеджей которого имелись ванны, а стены были задрапированы мебельным ситцем. Гостиная и столовая в доме Бокс-Бендеров были до потолка заставлены деревянными корзинами. - Какая досада, дорогой, - встретила его Анджела. - Я думала, что мы устроимся куда лучше. Вообразила себе, что у нас будет коллекция Уоллеса, что мы будем наслаждаться севрским фарфором, произведениями Буля и Буше. Такая культурная война, думала я. Вместо этого мы получили хеттские таблицы из Британского музея, причем не имеем права даже взглянуть на них. Мы ждали совсем не этого, бог свидетель. Тебе будет страшно неудобно у нас, дорогой. Мы отвели тебе библиотеку. Весь верхний этаж закрыт, чтобы, если будут бомбить, мы не выбросились в панике из окон. Это все Артур придумал. Слишком уж он изобретательный, я бы сказала. Мы с ним ночуем во флигеле. Уверена, что в один прекрасный вечер, пробираясь туда по саду, мы сломаем себе шею. Пользоваться карманным фонариком Артур категорически запрещает. Все это сплошной идиотизм. Никто же не увидит этого фонарика! Гаю показалось, что его сестра стала более разговорчивой, чем прежде. - Может быть, на твой последний вечер нам нужно было пригласить кого-нибудь, Тони? Боюсь, что одним нам будет скучно. Но кого пригласить? Нам и самим-то места не хватает, приходится кушать в рабочем кабинете Артура. - Нет, мамуля, одним намного лучше. - Я не сомневалась, что ты так ответишь. Конечно, это очень хорошо, что ты приехал, но я думаю, что тебя могли бы отпустить и на две ночи. - Я должен быть на месте к побудке в понедельник. Вот если бы вы были в Лондоне... - Но ведь тебе, несомненно, хотелось бы провести последнюю ночь _дома_, не так ли? - Неважно где, лишь бы ты была рядом, мамуля. - Хороший мальчик, правда, Гай? Библиотека была сейчас единственной комнатой в доме, где можно принять гостей. Постель, приготовленная для Гая на софе у стены, никак не гармонировала со стоящими рядом географическим и астрономическим глобусами. - Тебе и Тони придется умываться в комнатушке под лестницей. Он, бедный ребенок, спит в оранжерее... Ну, я пойду хлопотать насчет обеда. - Для волнений нет ни малейших оснований, - сказал Тони. - Мамуле и папуле, видно, нравится все переворачивать вверх дном. Мне кажется, это потому, что до сего времени все содержалось в строжайшем порядке. К тому же папуля всегда был скуповат. Он ненавидит платить деньги, когда знает, что обязан сделать это. Теперь он думает, что предоставилась отличная возможность сэкономить. В комнату вошел Артур Бокс-Бендер с подносом в руках. - Вот видишь, как мы обходимся без удобств, - сказал он. - Через год или два, если война продлится, каждый будет вынужден жить так. Мы просто начали это раньше времени. Занятнейшая вещь. - Ты-то приезжаешь сюда только на уик-энды, - сказал Тони. - Я слышал, ты очень уютненько устроился там, на Арлингтон-стрит. - По-моему, ты предпочел бы использовать свое увольнение в Лондоне? - Не обязательно, - ответил Тони. - Для мамы места в лондонской квартире нет. Никаких жен. Это одно из условий нашего дружеского договора о найме квартиры. Хереса, Гай? Интересно, понравится ли он тебе. Это из Южной Африки. Скоро все будут пить его. - Такое усердие во введении новой моды, Артур, - нечто новое для вас. - А тебе что, херес не нравится? - Не очень-то. - Чем скорее мы привыкнем к нему, тем лучше. Из Испании вина больше не поступают. - А на мой вкус они все одинаковые, - заметил Тони. - Что ж, стол накрыт в твою честь. Жена садовника и девушка из поселка составляли теперь всю домашнюю прислугу. Легкую и чистую работу по кухне Анджела выполняла сама. Вскоре она позвала их обедать в небольшую комнату, которую Артур Бокс-Бендер любил называть рабочим кабинетом. В деловой части Лондона у него был просторный кабинет; в городе, который избрал его в парламент, специальный агент Бокс-Бендера имел постоянную контору; его личный секретарь располагал в юго-западной части Лондона канцелярией, картотекой, машинисткой и двумя телефонами; никакой важной работой в комнате, в которой они сейчас обедали, Бокс-Бендер никогда не занимался, но он решил называть ее рабочим кабинетом потому, что так делал мистер Краучбек, который усидчиво работал здесь над всеми документами, касающимися имения в Бруме. Во всем этом, по мнению Бокс-Бендера, была какая-то настоящая сельская изюминка. В мирные времена Бокс-Бендер частенько устраивал у себя скромные обеды на восемь - десять человек. Гай помнил многие такие вечера в освещенной свечами столовой: довольно строго подобранные блюда и вина, прямо сидящий на своем месте Бокс-Бендер и направляемый им разговор на скучнейшие темы. Сегодня, в условиях, когда Анджела и Тони были вынуждены часто вставать, чтобы принести или унести тарелки, Бокс-Бендер, видимо, чувствовал себя менее непринужденно. Он пытался обсуждать все такие же скучнейшие темы, но Гай и Тони говорили преимущественно о том, что занимало каждого из них. - Просто поразительно, как поступила семья Эберкромби, - сказал Бокс-Бендер. - Вы слышали? Упаковались и отправились на Ямайку со всеми пожитками. - А почему бы им и не отправиться? - сказал Тони. - Здесь от них никакой пользы. Просто лишние рты. - Так, пожалуй, можно и обо мне сказать, я, кажется, тоже собираюсь стать лишним ртом, - заметил Гай. - По-моему, это зависит от того, у кого какой взгляд на подобные вещи. Некоторые хотят быть во время войны со своим народом. - Что-то не замечаю этого, - сказал Тони. - Полезной работы и для гражданских сколько угодно, - сказал Бокс-Бендер. - Из семьи Прентисов все эвакуированные возвратились в Бирмингем раздраженные и разгневанные, - сказала Анджела. - Им всегда невероятно везло. Нам же достались всякие хеттские ужасы, вот и живи с ними. - А как ужасно, когда солдаты не знают, где находятся их жены и семьи, - сказал Тони. - Наш бедный офицер по бытовому обслуживанию тратит целые дни, чтобы установить их местонахождение. Шесть человек из моего взвода поехали в увольнение, не зная, куда им, собственно, ехать, где их семьи. - Пожилая миссис Спэрроу упала с лесенки, когда собирала яблоки, и сломала обе ноги. Ее не положили в больницу только потому, что все койки зарезервированы для пострадавших во время воздушных налетов. - У нас днем и ночью дежурит офицер, ведающий пассивной противовоздушной обороной. Ох и нудная же это обязанность! Он через каждый час должен звонить по телефону и докладывать: "Все в порядке, самолетов противника нет". - В Страуде полицейский остановил Кэролайн Мэйден и потребовал от нее объяснения, почему она не носит противогаз. Тони был как бы из другого мира: их проблемы его не интересовали. Гай же не принадлежал ни к какому из этих миров. - Я слышал, как кто-то говорил, что эта война совсем необычная. - Конечно, дядя Гай, чем дольше каждый держится в стороне от нее, тем лучше для него. Вы, гражданские, просто не представляете, в каких благоприятных условиях находитесь. - А может быть, в данный момент, Тони, мы не очень-то и хотели бы находиться в благоприятных условиях. - Я, например, точно знаю, чего хочу. Военный крест и аккуратненькую маленькую рану. Тогда остальную часть войны я мог бы провести в окружений хорошеньких и заботливых медицинских сестер. - _Пожалуйста_, Тони! - Извини, мамуля. Не будь такой ужасно серьезной, а то я начну жалеть, что не провожу свое увольнение в Лондоне. - По-моему, я вовсе не вешаю носа. Но только, пожалуйста, дорогой, не говори, что ты хочешь, чтобы тебя ранили. - Ха, но это же лучшее, на что может надеяться любой. Разве не так? - Послушайте, - вмешался Бокс-Бендер, - не начинаем ли мы понемногу видеть все в мрачном свете? Забирай-ка дядю Гая, пока мы с мамой уберем со стола. Гай и Тони прошли в библиотеку. Французские окна, выходившие в сад с выложенными камнем дорожками, были открыты. - Хочешь не хочешь, черт возьми, но, прежде чем зажечь свет, надо опустить шторы. - Давай выйдем на воздух, - предложил Гай. Сумерки сгустились, но еще не настолько, чтобы не видеть дороги. Воздух благоухал, напоенный ароматом невидимых цветов старой магнолии, прикрывавшей собою добрую половину дома. - Никогда не чувствовал себя так отвратительно, как сейчас, - признался Тони. Когда они вышли в сгущавшиеся сумерки, он неожиданно спросил: - Расскажите мне, как сходят с ума. У многих ли родственников мамули не хватало винтиков? - Нет. - А дядя Айво был такой, правда? - Он страдал избытком меланхолии. - Не наследственной? - Нет, нет. А почему ты спрашиваешь? Ты что, чувствуешь, что твой рассудок мутится? - Пока нет. Но я прочитал об одном офицере - участнике прошлой войны, который казался совершенно нормальным до тех пор, пока не попал в бой, а в бою взбесился как собака, и сержанту пришлось пристрелить его. - Слово "взбесился" вряд ли подходит к тому, что произошло с твоим дядей. Он во всех отношениях был очень скромным человеком. - А как другие? - Возьми меня, или твоего дедушку, или двоюродного дедушку Перегрина - у него потрясающе здравый рассудок. - Он тратит время на сбор биноклей и посылает их в военное министерство. Это, по-вашему, здраво? - Абсолютно. - Я рад, что вы сказали мне все это. Вскоре Анджела позвала: - Идите сюда, вы! Уже совсем темно. О чем вы там все толкуете? - Тони думает, что он сходит с ума." - Это миссис Гроут сходит. Она не затемнила кладовую. Они уселись в библиотеке спиной к постели Гая. Через несколько минут Тони поднялся, чтобы пожелать всем спокойной ночи. - Месса в восемь, - сказала Анджела. - Нам нужно выйти без двадцати. В Юли ко мне должны присоединиться несколько эвакуированных. - А нельзя ли немного позднее? Я так мечтал поваляться утром. - А я надеялась, что завтра мы сходим к ранней мессе все вместе. Пожалуйста, пойдем, Тони. - Хорошо, мамуля, конечно, я пойду. Только давай тогда без двадцати пяти. Мне, разумеется, надо сходить очиститься от накопившихся за эти недели грехов. Бокс-Бендер, как всегда при обсуждении религиозных дел, выглядел несколько смущенным. Он не привык к ним - к такой легкости в обращении с всевышним. - Мысленно я буду с вами, - сказал он. Затем Бокс-Бендер тоже поднялся и, спотыкаясь, пошел по саду во флигель. Анджела и Гай остались одни. - Тони - прелестный мальчик, Анджела. - Да, и так быстро военизировался, правда? Всего за несколько месяцев. Он ни капельки не боится отправки во Францию. - Да, действительно. Да и бояться-то нечего. - О, Гай, ты слишком молод, чтобы помнить это, а я ведь выросла во времена первой войны. Я одна из девушек - тех, что описаны в прочитанных тобою книгах, - которые танцевали с мужчинами, шедшими в смертельный бой. Я помню, как мы получили телеграмму о Джервейсе. Ты тогда был еще всего-навсего жадным до леденцов школьником. Я помню, как туда отправлялись первые партии. Никто из них не дожил до победы. Велики ли шансы у мальчиков в возрасте Тони, идущих теперь в самые первые бои? Я работала в госпитале, это ты помнишь. Поэтому-то я и не выношу, когда Тони начинает говорить о легкой, неопасной ране и о пребывании в окружении хорошеньких медсестер. Легких, неопасных ран не было. Все они были невероятно ужасными даже тогда, а теперь, я полагаю, люди выдумали еще более отвратительные газы и другие средства убийства. Он не представляет, какой будет эта война. Сейчас ведь нельзя даже надеяться, что его возьмут в плен. При кайзере немцы были все еще цивилизованными. Теперь же они могут сделать что угодно. - Мне нечего сказать тебе, Анджела, за исключением того, что ты сама хорошо знаешь. Ведь не захочешь же ты, чтобы Тони оказался хоть немного другим. Неужели тебе понравилось, если бы Тони был одним из тех презренных мальчиков, которые, как я слышал, улизнули в Ирландию или Америку? - Это совершенно немыслимо, конечно. - А что же тогда? - Да, я понимаю, все понимаю... Пора спать, пожалуй. Боюсь, что мы очень накурили здесь у тебя. Когда выключишь свет, можешь открыть окна. Слава богу, что Артур уже ушел. Я смогу воспользоваться фонариком, пробираясь по саду, без того, чтобы меня обвинили в умышленном привлечении "цеппелинов". В эту ночь, долго не засыпая, предпочтя свежий воздух свету и поэтому отказавшись от чтения, Гай лежал и размышлял. Почему Тони? Что это за идиотская система, приносящая в жертву Тони и оставляющая в безопасности его, Гая? В Китае, когда кого-нибудь призывали в армию, было даже благородно нанимать бедного юношу и посылать его вместо себя. Тони сейчас полон любви и надежд. Он же, Гай, лишен всего, не имеет ничего, кроме нескольких высохших зернышек веры. Почему он не может поехать во Францию вместо Тони и получить эту легкую, неопасную рану или попасть к бесчеловечным, зверским тюремщикам? Однако утром следующего дня, когда Гай опустился вместе с Анджелой и Тони на колени перед алтарем, он, кажется, получил ответ на свой вопрос словами мессы: Doinine non sum dignus [Господи, я не достоин (лат.)]. 3 Гай намеревался пробыть в семье Бокс-Бендеров два дня и только в понедельник поехать к своему отцу в Мэтчет. Вместо этого он уехал еще до завтрака в воскресенье, чтобы не мешать Анджеле своим присутствием в течение последних часов пребывания Тони дома. Гаю часто приходилось совершать такие поездки и в прежние времена. Бокс-Бендер, бывало, отправлял его на машине в Бристоль. А отец, как правило, высылал кого-нибудь встретить его на железнодорожной станции главной магистрали. Сейчас же, казалось, пришел в движение весь мир, и Гаю пришлось совершить утомительную поездку с несколькими пересадками на автобусы и поезда. Было уже далеко за полдень, когда он прибыл наконец на железнодорожную станцию Мэтчет и увидел на платформе поджидавшего отца вместе с его старой золотистой охотничьей собакой. - Не знаю, куда пропал швейцар из отеля, - пожаловался мистер Краучбек. - Должен был подойти сюда. Я сказал ему, что потребуются его услуги. Но сейчас все уж очень заняты. Оставь чемодан здесь, я думаю, что швейцар встретится нам на пути. Отец, сын и собака вышли на освещенные заходящим солнцем крутые улочки города. Несмотря на разделяющие их сорок лет, между мистером Краучбеком и Гаем было много заметного сходства. Мистер Краучбек был чуть повыше, и его лицо выражало неиссякаемое добросердечие, которого так не хватало лицу Гая. "Скорее race [прирожденное (фр.)], чем distingue [благоприобретенное (фр.)]" - так определила очевидное обаяние мистера Краучбека его соседка по отелю "Морской берег" мисс Вейвесаур. В нем не было ничего ни от закоренелого денди, ни от светского гордеца, ни от капризного сноба. Он вовсе не был одним из тех, кого принято называть оригиналом. Он был простым, приветливым пожилым человеком, который каким-то чудом сохранял чувство юмора, даже больше, чем юмора, - непостижимого и уравновешенного веселья на протяжении всей своей жизни, много раз потрясавшейся, по мнению любого стороннего наблюдателя, крупными неудачами. Он, как и многие другие, родился при ярком солнечном свете и жил, чтобы стойко встретить сумерки. Он принадлежал к древнему аристократическому роду, с которым теперь мало кто считался и которому грозило вымирание. Только бог и Гай знали, какой большой и исключительной была фамильная гордость мистера Краучбека. Но он держал ее при себе. Гордость, которая часто рождается и растет, покрываясь колючками, несла на себе для мистера Краучбека только розы. Не имея никакого классового сознания, он представлял себе всю сложную социальную структуру своей страны, четко разделенной на две неравные и безошибочно определяемые части. С одной стороны находились Краучбеки и другие незаметные и не привлекающие к себе внимания, но объединенные древним происхождением семьи; с другой - остальная часть человечества: Вокс-Бендер, всякие герцоги (чье богатство образовалось в свое время из разграбленного монастырского имущества), Ллойд Джордж, Нивель Чемберлен и иже с ними. Мистер Краучбек не признавал ни одного монарха со времен Якова Второго. Это был не совсем здравый подход, но он порождал в добром сердце мистера Краучбека два редких качества: терпимость и покорность. Ибо ничего особого, считал он, нельзя хоть сколько-нибудь обоснованно ждать от третьего сословия; достаточно уже того, что некоторые из его представителей вели себя в отдельных случаях сравнительно хорошо. Что же касается самого мистера Краучбека, то любая его добродетель пришла к нему извне, без особых заслуг с его стороны, а все небольшие грехи и промахи этого человека лучших традиций были жестоко наказаны. Он обладал и еще одним природным преимуществом перед Гаем: ему помогала жить память, в которой оседали только хорошие события и факты, а плохие быстро выветривались. Несмотря на все его горести и печали, у него было достаточно и радостей; последние сохранялись в его сознании всегда свежими и доступными. Он никогда не оплакивал потерю Брума и по-прежнему чувствовал себя живущим в этом имении, как когда-то в светлые годы отрочества и в годы ранней вознагражденной любви. Отель "Морской берег" в Мэтчете обслуживался старыми слугами из Брума. Мистера Краучбека они встретили очень радушно. Он привез сюда несколько фотографий, обстановку спальни, к которой так привык, полную и довольно строгую: кровать из желтой меди, старые дубовые шкафы для платья и шкафчики для обуви, круглое зеркало для бритья, аналой из красного дерева. Его небольшая гостиная была обставлена мебелью из курительной комнаты в Бруме и заполнена тщательно отобранными любимыми вещами из библиотеки. Так он и жил здесь, глубоко уважаемый мисс Вейвесаур и другими постоянными обитателями отеля. Первый хозяин продал отель и уехал в Канаду; его преемник взял на себя заботу о Краучбеке со всеми вытекающими из этого последствиями. Раз в год мистер Краучбек посещал имение в Бруме - в тот день, когда там пели реквием по его древним обитателям. Он никогда не сокрушался по поводу перемены в своем положении и не упоминал о нем в разговоре с новыми людьми в имении. Он каждый день отправлялся к мессе, проходя по улице пунктуально до открытия магазинов, возвращаясь назад пунктуально в тот момент, когда снимались ставни, и приветствуя каждого встречавшегося ему на пути. Вся его фамильная гордость была по сравнению с религиозной верой всего лишь хобби юношеских лет. Когда Вирджиния оставила Гая бездетным, мистеру Краучбеку не пришла в голову мысль - в отличие от Бокс-Бендера, из головы которого она никогда не выходила, - что продолжение его рода стоит конфронтации с церковью, что Гай должен был бы вступить в нецерковный брак, произвести на свет наследника, а позднее урегулировать все с церковными властями, как, по-видимому, каким-то образом делают другие люди. Фамильную гордость нельзя приносить в жертву бесчестью. Фактически имело место два отлучения в средние века и одно вероотступничество в семнадцатом веке, которые четко зафиксированы в исторических анналах родословной Краучбеков, но они-то как раз, как и многое другое, выветрились из памяти мистера Краучбека. Сегодня людей в городке, казалось, было больше, чем обычно. Гай хорошо знал Мэтчет. Он бывал здесь на пикниках во времена детства и посещал отца всякий раз, когда приезжал в Англию в более позднее время. Отель "Морской берег" располагался за чертой города, на утесе рядом с постом береговой охраны. Их путь пролегал под уклон через порт, вдоль прибрежной части города, а затем - вверх, по красноватой горной дороге. На горизонте в лучах заходящего солнца виднелся остров Ланди, омываемый бурыми водами Атлантики. В канале стояло много судов, задержанных береговой охраной за контрабанду. - Мне хотелось бы пожелать Тони всего хорошего, - сказал мистер Краучбек. - Я не представлял себе, что его так скоро отправят. Позавчера я разыскал кое-что для него и хотел бы вручить ему. Уверен, что он остался бы доволен. Это медальон с изображением богоматери Лурдской. Джервейс купил его во Франции во время каникул в тот год, когда разразилась первая мировая война, и всегда носил на Шее. Медальон после гибели Джервейса прислали нам вместе с его часами и другими вещами. Надо бы обязательно передать его Тони. - Думаю, что уже не осталось времени для того, чтобы вручить медальон Тони лично. - Я хотел бы передать его ему сам. Это вовсе но то же самое, что послать медальон почтой. Объяснить все это в письме трудно, конечно. - Но медальон не очень-то сберег Джервейса, правда? - О, нет, - возразил мистер Краучбек, - он сослужил ему куда большую службу, чем ты можешь предположить. Джервейс рассказал мне, когда приехал попрощаться перед отъездом, что в армии достаточно соблазнов для мальчика. Однажды в Лондоне, когда Джервейс проходил там подготовку, он довольно здорово выпил со своими сослуживцами и в конечном итоге оказался наедине с какой-то приставшей к ним бог весть где девушкой. Она начала дурачиться, сняла с него галстук и тут увидела медальон. Они оба неожиданно успокоились, и она начала рассказывать ему о монастыре, в котором училась. В конце концов они расстались друзьями, не сделав друг другу ничего плохого. Я считаю, что медальон уберег Джервейса от соблазна. Я сам ношу медальон всю свою жизнь. А ты носишь? - Иногда ношу. Но в настоящее время у меня нет никакого медальона. - А надо бы, согласись, в такое время, когда возможны бомбардировки и другие неожиданные вещи. Если ты пострадаешь и тебя отвезут в больницу, то будут знать, что ты католик, и пошлют за священником. Мне сказала об этом одна сестра милосердия. А _ты_ не хотел бы взять медальон Джервейса, раз уж нельзя передать его Тони? - С удовольствием. К тому же я надеюсь, что тоже поступлю на военную службу. - Да, ты мне писал об этом. Но твою просьбу ведь отклонили? - Желающих похлопотать за меня, кажется, слишком мало. - Обидно! Но знаешь, я как-то не представляю тебя солдатом. Ты ведь никогда не любил автомашины, правда? Сейчас вся армия на машинах. Один солдат сказал мне, что у наших территориальных частей с позапрошлого года нет ни одной лошади, правда, и машины тоже нет ни одной. Мне кажется, это неразумно. Но ты, по-моему, и к лошадям безразличен, правда? - В последнее время - да, - ответил Гай, вспомнив о восьми лошадях, которых они держали с Вирджинией в Кении, и о верховых прогулках вокруг озера на рассвете; Гай вспомнил также и фордовский автофургон, на котором он два раза в месяц ездил по грязной дороге на рынок. - Ты предпочитаешь ездить в железнодорожных вагонах de luxe, верно ведь? - Сейчас поезда не очень-то роскошны, - возразил Гай. - Нет, нет, дорогой, у меня нет никаких оснований подшучивать над тобой, - сказал отец. - Это очень мило, что ты проделал весь этот путь, чтобы повидаться со мной, мой мальчик. Полагаю, ты не будешь скучать здесь. В гостинице много разных новых людей, большинство очень забавные. За последние две недели у меня появился совершенно новый круг друзей. Очаровательные люди. Ты просто удивишься. - Прибавилось таких, как мисс Вейвесаур? - Нет, нет, совершенно другие люди. Самые различные и очень молодые. Очаровательная миссис Тиккеридж и ее дочь. А муж миссис Тиккеридж - майор в полку алебардистов. Он приезжает сюда на воскресенье. О, тебе они несомненно понравятся. Отель "Морской берег" был переполнен, как, наверное, и все другие отели в стране. Раньше, когда Гай приезжал к отцу, его появление вызывало повышенный интерес и со стороны постояльцев, и со стороны обслуживающего персонала отеля. Теперь же он с трудом добился, чтобы его выслушали. - Мест нет, отель переполнен, - заявила управительница. - Мистер Краучбек действительно просил для вас номер, но мы ожидали вас завтра, а не сегодня. Сегодня нет ничего. - Может быть, вы устроите его в моей гостиной? - предложил мистер Краучбек. - Мы сделаем все возможное, если вы не возражаете подождать немного. Швейцар, который должен был прийти на станцию, был занят: подавал напитки в общей гостиной отеля. - О, я схожу туда, как только освобожусь, сэр, - сказал он. - Если вы не возражаете, после обеда. Гай хотел возразить. Ему нужно было сменить после поездки рубашку, но не успел он и рта открыть, как швейцар умчался со своим подносом. - Как тебе нравится? - весело заметил мистер Краучбек. - А вон там Тиккериджи. Пойдем, я познакомлю тебя с ними. Гай увидел робкую, как мышка, женщину и мужчину в военной форме, с большими, похожими на руль велосипеда усами. - Они, по всей вероятности, уже уложили свою маленькую девочку спать. Чудесный ребенок. Всего шесть лет, а никакой няни, все делает сама. Увидев приближающегося мистера Краучбека, робкая, как мышка, женщина улыбнулась неожиданно очаровательной улыбкой. Мужчина с усами начал хлопотливо отодвигать стулья, чтобы освободить место. - Привет! - сказал он бодро. - Извините, руки заняты. - Он обеими руками держал стул над головой. - Мы только что хотели попросить что-нибудь выпить. Что заказать вам, сэр? Тиккериджу каким-то образом удалось освободить место, расставить стулья и даже подозвать к себе швейцара с подносом. Мистер Краучбек представил Гая. - Итак, вы тоже присоединяетесь к праздным мечтателям? Я только что устроил здесь свою половину и отпрыска на время войны. Чудесное местечко. С удовольствием и сам провел бы несколько недель здесь вместо проклятых казарм. - Нет, - ответил Гай, - я пробуду тут всего один день. - Жаль. Моя половина в поисках компании. Слишком уж много здесь стариков и старушек. В дополнение к большим усам майор Тиккеридж носил на скулах почти налезающие на глаза жесткие рыжие бакенбарды. Швейцар принес им заказанные напитки. Гай попытался напомнить ему о своем чемодане, но тот моментально скрылся со словами: "Я подойду к вам через минутку, сэр". - Проблема с доставкой чемодана? - спросил майор. - Они все здесь словно с ума посходили, никого не дозовешься. А в чем, собственно, дело? Гай довольно подробно рассказал ему о своем затруднении. - О, это мы сейчас организуем. У меня есть тут один неоценимый, но вечно исчезающий куда-то алебардист Гоулд, который всегда следует за мной, в тыловом эшелоне, так сказать. Вот его-то мы и пошлем за вашим чемоданом. - Нет, ну что вы... - Алебардист Гоулд палец о палец не ударил с тех пор, как мы появились здесь, за исключением разве того, что очень рано разбудил меня сегодня. Ему нужно поупражняться. К тому же он женатый человек, а горничные никак не хотят оставить его в покое. Это даже хорошо, что он избавится от них хотя бы на короткое время. Гай начал чувствовать расположение к этому любезному волосатому человеку. - Ваше здоровье! - сказал майор. - Ваше здоровье! - сказала робкая, как мышка, жена майора. - Ваше здоровье! - сказал мистер Краучбек с полной безмятежностью. И лишь Гай оказался способным только на невнятное бормотание. - Сегодня первый, - констатировал майор, отрывая от губ бокал с желтовато-зеленым джином. - Закажите еще по одному, пока я выгоню своего алебардиста. Натыкаясь на людей и принося извинения, майор Тиккеридж пробрался через переполненный зал к выходу. - Это очень любезно со стороны вашего мужа. - Он не переносит, когда люди бездельничают, - ответила миссис Тиккеридж. - Он считает это тренировкой для алебардистов. Позднее, когда они расстались на время обеда, мистер Краучбек сказал: - Очаровательные люди, правильно ведь я сказал тебе? А завтра ты увидишь и Дженифер. Ребенок ведет себя превосходно. В столовой старые постояльцы сидели за столиками вдоль стен. Новички - в средней части зала. Им, как показалось Гаю, уделялось больше внимания. Мистер Краучбек по давнишней договоренности привез с собой свое вино и держал его в подвалах отеля. На столе уже стояли бутылка красного бургундского и бутылка портвейна. Обед из пяти блюд оказался намного лучше, чем можно было ожидать. - Просто замечательно, как Катберты справляются с наплывом постояльцев. Все это произошло так неожиданно. Конечно, приходится немного ждать, пока подадут следующее блюдо, но им удается приготовить весьма приличный обед, правда ведь? Произошла лишь одна перемена, которую я не одобряю: они попросили меня не приводить с собой в столовую Феликса. Конечно, он занимал здесь очень много места. Вместе с пудингом официант принес и поставил на стол тарелку с обедом для пса. Мистер Краучбек внимательно осмотрел кусок мяса, повернув его вилкой. - Выглядит отлично, - сказал он официанту. - Большое спасибо. - Затем Гаю: - Не возражаешь, если я отнесу его Феликсу теперь же? Он привык есть в это время. Выпей пока портвейна. Я сию минуту вернусь. Мистер Краучбек понес тарелку через всю столовую в свою гостиную - теперь спальню Гая - и вскоре возвратился к столу. - Мы выпустим его погулять позднее, - сказал он, снова усаживаясь за стол. - Что-нибудь около десяти. Я вижу, Тиккериджи уже пообедали. Прошлые два вечера они присоединялись ко мне на рюмку портвейна. Сегодня, кажется, немного стесняются. Я позову их, ты не возражаешь? Тиккериджи не отказались. - Отличное вино, сэр. - О, это из запасов, присланных мне из Лондона. - Неплохо, если и вы как-нибудь побываете в нашей столовой. У нас очень хороший портвейн, который мы держим для гостей. Вы тоже, - добавил майор, обращаясь к Гаю. - Мой сын, несмотря на возраст, всеми силами пытается сам попасть в армию. - Да что вы! В самом деле? Вот веселенькое дельце-то! - Особого веселья я в этом не нахожу, - сказал Гай и красочно обрисовал свои безрезультатные попытки и категорические отказы последних двух недель. Майор Тиккеридж был слегка озадачен ироническими нотками в рассказе Гая. - Скажите, - медленно начал он, - вы совершенно серьезно? Вы действительно хотите поступить? - Я пытаюсь не быть серьезным, но боюсь, что мне это не удается. - Если вы _действительно_ думаете об этом серьезно, то почему бы вам не поступить к _нам_? - Я уже оставил все попытки, - сказал Гай. - Фактически меня почти приняли в министерство иностранных дел. Майор Тиккеридж очень сочувственно отнесся к нему. - Послушайте, по-моему, это довольно безнадежное дело. Знаете что, если вы имеете серьезное намерение, то, мне думается, мы можем все организовать. У нас, алебардистов, дела никогда не делаются в точном соответствии с обычными армейскими правилами. Я хочу сказать, нам не подходят разные идейки Хор-Белиша о том, что службу надо начинать с рядового. Мы формируем свою собственную бригаду. В нее войдут и кадровые, и приписные, и военнообязанные, и сверхсрочники. Все это, правда, пока на бумаге, но со дня на день мы уже приступим к подготовке людей. Это будет некая особая бригада. Мы в корпусе алебардистов все знаем друг друга, поэтому, если вы хотите, чтобы я замолвил за вас словечко перед нашим капитан-комендантом, я с удовольствием сделаю это. Я слышал, как он позавчера говорил, что в числе приписных офицеров в бригаду могут войти и несколько человек более старшего возраста. К десяти часам этого вечера, когда Гай и его отец выпустили Феликса побегать в темноте, майор Тиккеридж занес сведения о Гае в записную книжечку и обещал взяться за дело, не откладывая его. - Удивительно, - заметил Гай. - Я неделями пресмыкался перед генералами и министрами и никуда не попал. А теперь вот приехал сюда, и майор, который меня не знает, за какой-нибудь час уладил все мои дела. - Так часто бывает. Я же говорил тебе, что Тиккеридж - превосходный человек, - сказал мистер Краучбек, -