адеюсь, что и впредь получится. Но я могу делать, а могу и не делать это. Я выше секса. Там, где нет женщин, хочешь не хочешь, а приходится быть выше секса, иначе он тебе покоя не даст. Но без компании я обойтись не могу. - А я могу. - Ты хочешь сказать, что мне пора уйти? Ну что ж, старина, я не такой толстокожий, как ты, может быть, думаешь. Я понимаю, когда мое присутствие нежелательно. Извини, что я навязывался тебе так долго. Приношу свои глубочайшие извинения. - Отлично. Завтра увидимся. Но Эпторп не уходил. Он сидел, уныло вытаращив глаза, как будто следил за шариком в рулетке, который скользил по номерам все медленнее и медленнее. О чем он заговорит еще? О женщинах? Об Африке? О здоровье? О гольфе? Эпторп заговорил о ботинках. - Сегодня я был в ботинках на каучуке, о чем весьма сожалею, - сказал он печально. - Испортили мне всю игру. Никакого захвата. - Не лучше ли тебе все-таки лечь спать? Прошло не менее получаса, прежде чем Эпторп наконец поднялся со стула. Однако поднявшись, он тут же снова тяжело опустился вниз и сел, теперь уже на пол, по-видимому, совершенно не замечая перемены в своем положении и продолжая изрекать бессмыслицу. Наконец сознание его неожиданно прояснилось, и он сказал: - Послушай, старина, я чрезвычайно доволен нашим разговором. Надеюсь, как-нибудь на днях мы продолжим его, а сейчас меня клонит ко сну. Если не возражаешь, я буду спать, ладно? Эпторп завалился на бок и умолк. Гай лег в кровать, выключил свет и вскоре тоже заснул, убаюканный шумным ритмичным дыханием Эпторпа. Ночью Гая разбудили громкие охи, проклятья и грохот отталкиваемых стульев. Он включил свет. Эпторп, часто моргая, стоял посреди комнаты. - Доброе утро, Краучбек, - сказал он с чувством собственного достоинства. - Я пробираюсь в сортир. Никак не найду дорогу в темноте. Спокойной ночи. Шатаясь, он вышел из комнаты, не прикрыв за собой дверь. Утром денщик, разбудив Гая, доложил: - Мистер Эпторп заболел. Он просил вас зайти к нему, когда вы встанете. Гай обнаружил друга лежащим в постели, с блестящей металлической медицинской коробочкой на коленях. - Мне сегодня что-то нездоровится, - сообщил Эпторп. - Какое-то неважное состояние. Надо будет полежать. - Тебе помочь чем-нибудь? - Нет, нет. Просто заболел живот. У меня это бывает временами, особенно после Бечуаналенда. "Бочуанский живот". Я знаю, как лечить его. - Он размешивал стеклянной палочкой белесоватую жидкость. - Вот только как быть с тем, что я обещал капитан-коменданту пожаловать к нему на завтрак? Надо каким-то образом уведомить его. - А почему бы не послать ему самую обыкновенную записку? - Я как раз это и имею в виду, старина. На военной службе это всегда называется "уведомить", понимаешь? - А ты помнишь вчерашний разговор _со мной_? - Конечно, помню. Что за странный вопрос, старина?! Я не очень-то разговорчив, как тебе хорошо известно, но иногда люблю поболтать с достойным собеседником. Но сегодня я неважно себя чувствую. На площадке для гольфа было ужасно холодно и сыро, а я, когда простужусь, всегда страдаю от этого проклятого "бечуанского живота". Послушай, старина, не достанешь ли ты мне бумагу и конверт? Лучше сообщить капитан-коменданту заблаговременно. - Он выпил лекарство. - Будь добр поставить это куда-нибудь так, чтобы я мог дотянуться. Гай взял медицинскую коробочку, в которой при ближайшем рассмотрении оказались только пузырьки с наклейкой "яд", поставил ее на стол и принес Эпторпу бумагу. - Как ты думаешь, если начать со слов: "Сэр, я имею честь..."? - Нет. - Просто: "Дорогой полковник Грин"? - Или: "Дорогая миссис Грин". - Вот так, пожалуй, правильно. Такое начало будет самым подходящим. Молодец, старина. Конечно же, надо начать со слов: "Дорогая миссис Грин". Одной из характерных традиций алебардистов было устойчивое религиозное содружество. Католицизм и сектантство в регулярной армии были почти неизвестны. Остающиеся на сверхсрочную службу готовились к конфирмации капелланами в ходе первоначального обучения. Приходская церковь в городе являлась и полковой церковью. На воскресные заутрени для алебардистов резервировалась вся задняя часть нефа, и они маршировали из казармы в церковь под звуки своего оркестра. После церковной службы гарнизонные леди - сиречь жены, вдовы и дочери, которых в городе было хоть отбавляй, газоны которых подстригались алебардистами и добротные куски говядины для которых незаконно поставлялись из казарменных складов, - сходились с молитвенниками в руках в офицерское собрание для часового отдыха и сплетен. Нигде во всей Англии воскресные дни не были так полно и так откровенно похожи на воскресные дни викторианской эпохи, как в военном городке алебардистов. Как единственному офицеру-католику, Гаю поручили шефство над всеми другими католиками. Их было двенадцать человек, все военнообязанные ополченцы. Он осматривал их на плацу и строем отводил к мессе в небольшую церквушку на окраинной улице. Священник - недавний выпускник католической семинарии в Мэйнуте - не проявлял никакого энтузиазма ни к делу союзников, ни к английской армии, которую он рассматривал всего лишь как причину и источник безнравственности в городе. После мессы, пока солдаты ожидали на улице построения для обратного марша, священник остановил Гая у ворот. - Не хотите ли, капитан, вернуться в церковь и подбодриться немного? Добрая душа подарила мне бутылку виски, надо бы открыть ее. - Нет, спасибо, отец Уэлан. Мне нужно отвести солдат в казармы. - Что же это, интересно, за армия, в которой десять взрослых парней не могут пройти и полумили самостоятельно? - Сожалею, но таков приказ, отец мой. - И еще одно маленькое дельце, капитан, - список людей. Их светлость хотел бы иметь список всех посещающих церковь католиков. Я, кажется, уже говорил вам об этом в прошлое воскресенье. - Очень хорошо, что вы проявляете такую заботу о нас. По-моему, поскольку у нас нет католического капеллана, вам нужно получить милостивое согласие военного министерства. Так ведь, отец Уэлан? - Хорошо, капитан. Но разве у меня самого нет законного права? - Я не капитан, отец мой. Напишите-ка вы лучше об этом начальнику штаба. - А как мне различать ваших офицеров, если я не военный и совсем не разбираюсь в этом? - Просто напишите: "Начальнику штаба. Королевский корпус алебардистов". Письмо дойдет, будьте уверены. - Ну ладно. Раз вы не можете, значит, не можете, как я понимаю. Бог с вами, капитан, - сказал священник раздраженно и повернулся к ожидавшей его, но не замеченной им ранее женщине. - Ну, дорогая, какие заботы тебя одолевают? На обратном пути они прошли мимо приходской церкви - величественной и вычурной башни, возвышающейся над припавшей к земле старинной постройкой из кремневой гальки и серого камня, с низкими орнаментальными арками и небольшими выступами. Церковь находилась на заботливо ухоженном кладбище позади многолетних тисовых деревьев. Внутри церкви с подбалочников свешивались похожие на паутину знамена алебардийского корпуса. Гай хорошо знал их. Он часто останавливался здесь по субботам, когда ходил в город за еженедельными газетами. Из-под таких же сводов когда-то отправился в свое незавершенное странствование Роджер де Уэйброук, надев на свою мадам пояс целомудрия. Когда Гай возвратился в офицерское собрание, женская половина алебардистов, имевшая несравненно большую, чем леди Уэйброук, свободу передвижения, заняла почти весь холл для гостей. Гай был теперь знаком с большинством дам и в течение получаса помогал заказывать херес, подавал пепельницы и подносил огонь для сигарет. Один стажирующийся офицер из его группы, атлетически сложенный молодой человек по фамилии Ленард, пришел в это утро со своей женой. По внешнему виду женщины можно было безошибочно сказать, что она ожидала ребенка. Гай знал Ленарда совсем мало, ибо тот ночевал в городе и там же проводил все вечера, но, по мнению Гая, Ленард весьма подходил для службы в корпусе алебардистов. Эпторп выглядел как и всякий опытный солдат, но Ленард, казалось, был специально создан для этого рода войск. В мирное время он работал в страховой конторе и каждую зимнюю субботу, положив в свой старый кожаный саквояж спортивное облачение, ездил во второй половине дня на отдаленные футбольные поля, где играл за свой клуб полузащитником. В своей первой приветственной речи капитан-комендант намекнул, что после войны некоторым из стажирующихся офицеров, возможно, присвоят постоянный воинский чин. Гай представлял себе Ленарда через двенадцать лет таким же волосатым, любезным и разговорчивым, как майор Тиккеридж. Но такое представление он имел лишь до того момента, как познакомился с женой Ленарда. Чета Ленардов сидела с Сарам-Смитом, обсуждая денежные проблемы. - Я просто вынужден сейчас быть здесь, - поведал им Сарам-Смит. - Прошлый уик-энд я отправился в город, и это стоило мне больше пятерки. Когда я работал, то тратил такую сумму, не задумываясь. А теперь, в армии, приходится считать каждый пенс. - А это правда, мистер Краучбек, что после рождества вас всех переведут куда-то? - спросила миссис Ленард. - Думаю, что правда. - Куда же это годится? Не успеешь обосноваться на одном месте, как уже нужно переезжать куда-то еще. Я не вижу в этом никакого смысла. - Чего уж от меня не дождутся, - продолжал Сарам-Смит, - так это того, чтобы я купил планшет. Или этот проклятый устав... - Говорят, что мы должны будем платить за полевую форму одежды, когда нам выдадут ее. По-моему, это уж чересчур, - сказал Ленард. - Быть офицером совсем невыгодно, - гнул свое Сарам-Смит. - Тебя то и дело заставляют покупать вещи, совершенно тебе не нужные. Военное министерство так усердно заботится о рядовых чинах, что у него совсем не остается времени для бедных офицеров. Во вчерашний счет за обед мне вписали три шиллинга под графой "концерт". Я спросил, за что должен платить эти деньги, и мне ответили, что это моя доля в оплате угощения артистов из ассоциации зрелищного обслуживания. А между тем я ни на концерте, ни тем более на угощении не был. - Конечно. Вы этих артистов не звали сюда и вовсе не намеревались угощать их, правда ведь? - спросил Ленард. - Разумеется. Мне этот концерт совершенно ни к чему, - ответил Сарам-Смит. - К тому же половина угощения наверняка попала в рот кадровых офицеров. - Тише! - предостерег его Ленард. - Один из них идет к нам. К ним подошел капитан Сандерс. - Миссис Ленард, - обратился он к жене Ленарда, - надеюсь, вам известно, что капитан-комендант приглашает вас с супругом на завтрак сегодня? - Да, мы получили приглашение, - ответила миссис Ленард с кислой миной. - Чудесно. Мне надо найти еще одного человека. Эпторп не сможет прийти. Вы уже приглашены, Краучбек, правда? А как вы, Сарам-Смит? Уверяю, вы останетесь довольны. - Это приказ? - Конечно же нет. Это всего-навсего приглашение, но... _от капитан-коменданта_. - О, тогда конечно. - Мне так и не удалось повидаться с "дядюшкой" Эпторпом сегодня утром, - обратился Сандерс к Гаю. - Как он чувствует себя? - Ужасно. - Вчера он, кажется, выпил лишнего. Попал в гольф-клубе в веселую компанию. - Утром у него был "бечуанский живот". Расстройство желудка. - Да? Это какое-то новое название. - Интересно, а как он назвал бы _мой_ животик? - заметила миссис Ленард. Сарам-Смит громко засмеялся. Капитан Сандерс покинул их и перешел к другой группе офицеров. - Дейзи, ради бога, веди себя прилично, - взмолился Ленард. - Я рад, что и вы идете на завтрак, "дядюшка". Нам придется осаживать Дейзи, она сегодня в дурном расположении. - Скажу только, что мне очень хотелось бы, чтобы _Джим сам_ допустил какую-нибудь оплошность. Он играет здесь в солдатики всю неделю, и я почти не вижу его. Уж по воскресным-то дням его могли бы и отпускать. В любом порядочном заведении воскресный день - это день отдыха. - Наш капитан-комендант, кажется, очень хороший человек. - Возможно, и хороший, вам лучше знать. Моя тетка Марджи тоже хорошая. Однако не думаю, что ваш капитан-комендант согласится провести с ней хоть один выходной день. - Не обращайте внимания на Дейзи, - сказал Ленард. - Просто она всегда с нетерпением ждет воскресные дни, поскольку не любит бывать в обществе и встречаться с людьми, особенно теперь, в таком положении. - По-моему, алебардисты слишком высокого мнения о себе, - сказала миссис Ленард. - В авиации положение иное. Мой брат, подполковник авиации, ведает продовольственным обеспечением. Он говорит, что выполняет обычную работу и что его обязанности даже проще многих других. Вы же не можете забыть, что вы алебардисты, даже в воскресенье. Посмотрите вокруг, и вы убедитесь в этом. Сарам-Смит бросил взгляд на офицеров и их дам. У большинства на коленях лежали молитвенники и перчатки, в руках были сигареты и бокалы с хересом; отовсюду доносились звонкие и веселые голоса. - Стоимость выпитого здесь хереса, надо полагать, тоже будет включена в счет за питание, - пробормотал Сарам-Смит. - А сколько, по-вашему, капитан-комендант начислит нам за завтрак? - Тише, тише! - во второй раз предостерег его Ленард. - Я хотела бы, чтобы Джим попал в авиацию, - сказала миссис Ленард. - Уверена, что этого можно было бы добиться. В авиации вы всегда на одном месте. Там вы обосновываетесь на какой-нибудь базе и заняты лишь в определенные часы, как будто ходите на работу. Да и люди вокруг хорошие. Разумеется, я не позволила бы Джиму летать. Там ведь очень много такой работы, как у моего брата. - В военное время быть в аэродромном персонале, конечно, хорошо, - согласился Сарам-Смит. - Но после войны - совсем другое дело. Надо думать и о мирном времени. В бизнесе мирного времени у алебардистов намного больше шансов на успех, чем у аэродромного персонала. Без пяти час миссис и мисс Грин - жена и дочь капитан-коменданта - поднялись со своих мест и позвали гостей. - Опаздывать нельзя, - сказала миссис Грин. - На завтраке будет Бен Ритчи-Хук. Он ужасно сердится, когда его вынуждают ждать трапезы. - По-моему, он ужасен всегда, - заметила мисс Грин. - Ты не должна так говорить о будущем бригадире алебардистов. - Это тот человек, о котором ты мне рассказывал? - спросила миссис Ленард, которая выражала свое неодобрение к приглашению тем, что разговаривала только с мужем. - Человек, который сносит людям головы? - Да. Он всегда кажется сердитым. - Мы все очень любим его, - сказала миссис Грин. - Я слышал о нем, - сказал Сарам-Смит таким тоном, как будто быть известным ему означает кроме прочего и что-то дурное, то же, например, что быть известным полиции. Гай тоже слышал о Ритчи-Хуке довольно часто. Это был знаменитый enfant terrible [человек, ставящий других в неловкое положение своей бестактной непосредственностью (фр.)] первой мировой войны; самый молодой командир роты в истории корпуса алебардистов, наиболее медленно продвигавшийся по иерархической лестнице; имеющий много ранений, много наград, представленный к награждению крестом Виктории; дважды судимый военным трибуналом за неподчинение приказам в боевой обстановке; дважды признанный невиновным вследствие замечательных успехов, достигнутых им в ходе самостоятельных действий; мастерски владеющий шанцевым инструментом; если подчиненные приносили в качестве трофеев каски, то Ритчи-Хук однажды возвратился из рейда по ничейной территории, держа в каждой руке по истекающей кровью голове немецких часовых. Мирные годы были для него годами непрекращающихся конфликтов. В каком бы месте, от графства Корк до Мато-Гроссо, ни появлялись кровь и пороховой дым, там неизменно оказывался и Ритчи-Хук; Последнее время он колесил по Палестине и бросал ручные гранаты во дворы домов инакомыслящих арабов. Это лишь небольшая доля того, что Гай слышал о Ритчи-Хуке в офицерском собрании. Капитан-комендант жил в добротном каменном доме, построенном на окраине казарменного военного городка. Подходя к дому, миссис Грин спросила: - Из вас кто-нибудь курит трубку? - Нет. - Нет. - Нет. - Жаль. Вен предпочитает людей, курящих трубку. А сигареты? - Да. - Да. - Да. - Это плохо. Он предпочитает, чтобы люди совсем не курили, раз не курят трубку. Мой муж в присутствии Вена всегда курит только трубку. Он, конечно, старше по чину, но в отношениях с Беном это в счет не идет. Мой муж побаивается Бена. - Папа всегда приходит в замешательство в присутствии Ритчи-Хука, - сказала мисс Грин. - На него прямо-таки смотреть жалко. Ленард громко засмеялся. - Я не вижу в этом ничего смешного, - сказала миссис Ленард. - _Я_ буду курить, если захочу. Однако никто другой из приглашенных не присоединился к бунтарскому высказыванию миссис Ленард. Три стажирующихся алебардиста посторонились, чтобы дать возможность дамам пройти первыми, и, охваченные дурным предчувствием, последовали за ними через калитку палисадника. И действительно, отделенный всего лишь зеркальным стеклом окна гостиной, перед ними тотчас же предстал подполковник Ритчи-Хук, который в ближайшее время должен был стать бригадиром; он свирепо смотрел на них своим единственным, внушающим ужас глазом. Глаз был такой же черный, как и бровь над ним, как и повязка, закрывавшая место второго глаза на другой стороне свернутого набок костлявого носа. Ритчи-Хук смотрел этим глазом через монокль в стальном ободке. Он осклабился во весь рот дамам, бросил нарочито внимательный взгляд на свои огромные часы на руке и пробормотал что-то тихо, но явно с иронией. - О, дорогой, - негромко молвила миссис Грин, - мы, должно быть, опоздали. Они вошли в гостиную; полковник Грин, буквально трепетавший до этого от страха, взял небольшой серебряный поднос и, глупо улыбаясь, предложил бокалы с коктейлем. Подполковник Ритчи-Хук, скорее как сторожевой пес, чем как человек, узурпировавший права хозяина, широко шагнул им навстречу. Миссис Грин попыталась выполнить обычную функцию и представить гостей, но Ритчи-Хук бесцеремонно перебил ее: - Фамилии еще раз, пожалуйста. Произносите их четко. Ленард, Сарам, Смит, Краучбек? Но я вижу только троих. Где же Краучбек? А, понимаю, понимаю. А кому принадлежит мадам? - Он метнул свой свирепый взгляд на миссис Ленард. - Не я принадлежу, а _мне_ принадлежит вон тот, - развязно ответила миссис Ленард, кивнув в сторону мужа. Все получилось намного проще и лучше, чем предполагал Гай. Только Ленард, казалось, чувствовал себя несколько раздраженным. - Отлично! - сказал Ритчи-Хук. - Очень хорошо! - Он любит, когда с ним разговаривают так, - заметила миссис Грин, а полковник Грин восторженно вытаращил глаза. - Джин для этой леди! - крикнул подполковник Ритчи-Хук. Он вытянул искалеченную правую руку в черной перчатке, на которой уцелели только средний, указательный и половина большого пальца, схватил бокал и преподнес его миссис Ленард. Но веселое настроение быстро улетучилось, и бокал для себя Ритчи-Хук уже не взял. - Очень хороший напиток, если вам не нужно быть на ногах после завтрака, - добавил он. - Что ж, мне не нужно, - сказала миссис Ленард. - По воскресным дням я обычно отдыхаю. - На передовой не существует никаких воскресных дней, - возразил подполковник Ритчи-Хук. - С этой привычкой соблюдать уик-энды можно проиграть войну. - Вы бьете тревогу и наводите уныние, Бен. - Извини, Джеф... Этот полковник всегда был самым башковитым человеком, - добавил Ритчи-Хук, как бы объясняя смиренное согласие с критикой Грина. - Он был начальником оперативно-разведывательной части штаба бригады, когда я командовал всего только взводом. Потому-то он и живет в этом прелестном особняке, в то время как я прозябаю в палатках. Вы когда-нибудь жили в палатке? - неожиданно спросил он Гая. - Да, сэр, непродолжительное время. Я жил в Кении и несколько раз путешествовал по отдаленной дикой местности. - Это очень хорошо. Джин для старого колониста! - Он снова протянул черную культяпку, схватил еще один бокал с коктейлем и всунул его в руку Гая. - А охотиться вам приходилось? - Однажды я убил старого льва, который забрел на ферму. - А как ваша фамилия? Краучбек? Я знал одного молодого офицера из Африки. Но у него, кажется, была другая фамилия. Вот увидите, ваш африканский опыт пригодится вам больше, чем сотня штыков. В моих списках есть один никудышный парень, проживший половину своей жизни в Италии. Я и пенса не дам за его опыт. Мисс Грин подмигнула Гаю, но промолчала. - Я тоже повеселился в Африке, - продолжал Ритчи-Хук. - После одного очередного несогласия с начальством меня откомандировали в пехоту в Африке. Хорошие ребята, если держать их в ежовых рукавицах, но чертовски боятся носорогов. Один из наших лагерей был разбит около озера, и вы знаете, каждый божий вечер через плац для строевых занятий этого лагеря на водопой к озеру повадился ходить носорог. Чертовская наглость! Я хотел пристрелить его, но командир понес какую-то чепуху насчет того, что необходимо иметь разрешение на отстрел дичи. Это был необыкновенный консерватор и весьма щепетильный офицер, который имел не менее десятка рубашек, - пояснил Ритчи-Хук, как бы давая точное определение типу человека, повсеместно признаваемому отвратительным. - Так вот, на следующий день я установил на месте водопоя несколько ракет с взрывателями и взорвал их прямо перед носом этого наглого зверя. Я никогда не видел, чтобы какой-нибудь носорог бежал быстрее, чем этот! Прямиком через лагерь! Наскочил на какого-то чернокожего и ударил его прямо в живот. Какой раздался вопль, если бы вы слышали! После этого меня уже ничто не могло удержать от выстрела в него. Конечно, не в тот момент, когда он вонзился своим носом в сержанта. - Что-то наподобие "бечуанского живота", - заметила миссис Ленард. - А? Что такое? - отозвался подполковник Ритчи-Хук, недовольный на этот раз развязностью миссис Ленард. - А где это происходило, Бен? - вмешалась миссис Грин. - Сомали. На границе с Огаденом. - А я и не знал, что в Сомали водятся носороги, - сказал полковник Грин. - Теперь их там на одного меньше. - А как же сержант? - О, через неделю он уже ходил на строевые занятия. - Не все из того, что говорит подполковник Ритчи-Хук, следует принимать всерьез, - сказала миссис Грин, обращаясь к Гаю. Они прошли в комнату, где был накрыт стол для завтрака. У стола стояли два алебардиста. Миссис Грин подошла к столу первой. Ритчи-Хук схватил искалеченной рукой в перчатке вилку, пронзил ею кусок мяса, быстро изрезал его на квадратные кусочки, положил нож, переложил вилку в другую руку и начал торопливо и молча есть, окуная кусочки мяса в соус из хрена и бросая их один за другим в рот. Через некоторое время он опять заговорил. Находись подполковник Ритчи-Хук на каком-нибудь менее радушном приеме, будь на нем форма не алебардистов, а какая-нибудь иная, могло бы показаться, что он, уязвленный бесцеремонным вмешательством миссис Ленард в его речь, всячески стремился поставить ее в затруднительное положение: так пристально он смотрел на нее своим единственным свирепым глазом, так прямо, казалось, были нацелены все его последовавшие затем слова на разрушение надежд и на обострение восприимчивости новобрачной. - Нас, несомненно, обрадует, что наконец-то я все-таки добился действий от военного министерства. Они признали особую роль алебардистов. Я собственноручно подготовил документ. Он прошел снизу доверху все командные инстанции и возвратился одобренным. Мы - "о.о.о". - А что это, собственно, значит, объясните нам, пожалуйста, - попросила миссис Ленард. - Особо опасные операции. Нам дали на вооружение тяжелые пулеметы и минометы; мы никак не входим в организацию дивизии и будем подчиняться непосредственно комитету начальников штабов. Какой-то идиот-артиллерист из управления боевой подготовки начал было возражать, но я очень быстро заткнул ему рот. В наше распоряжение выделили отличную территорию в Хайлендсе. - В Шотландии? Это место, куда нам предстоит переехать? - спросила миссис Ленард. - Да, там нам предстоит формироваться. - Значит, летом мы будем там? Мне необходимо сделать некоторые приготовления. - Вопрос о том, где мы будем летом, зависит от наших друзей бошей. К лету я надеюсь доложить начальству, что бригада готова к незамедлительным действиям. Нечего зря болтаться. Длительность подготовки солдата не бесконечна, существует определенный момент, после которого дальнейшая подготовка приводит к тому, что люди выдыхаются, теряют форму, начинается регресс. Солдат нужно использовать тогда, когда они полны энергии и решимости сражаться... Да, использовать их, - повторил он мечтательно, - пускать их в расход. Это все равно что медленно накапливать столбики монет, а потом швырнуть их все на кон в азартной игре. Это необыкновенно захватывающий процесс в жизни - готовить солдат, а потом бросать их в бой с коварным противником. Вы получаете в свое распоряжение отличные силы. Все хорошо изучили друг друга. Каждый подчиненный настолько хорошо знает своего командира, что угадывает его намерения еще до того, как тот раскроет рот. Они приучаются действовать без приказов, словно овчарки. И вот вы бросаете их и бой, и через какую-нибудь неделю, возможно даже через несколько часов, все ваши силы израсходованы. Даже в том случае, если вы одерживаете победу, ваши силы уже совсем не те. Вы получаете пополнения, производите повышения. Вам приходится "начинать все сначала, но вы и слова не молвите о ваших потерях". Кажется, так говорится в какой-то поэме? Так вот, миссис Ленард, нет никакого смысла спрашивать, где или когда мы осядем на каком-нибудь месте. Вы все играете в регби? - Нет, сэр. - Нет, сэр. - Да, сэр. (Ленард.) - Футбол? - Нет, сэр. - Жаль. Солдаты не интересуются регби, за исключением валлийцев, а у нас их немного. Играть с солдатами очень важно и полезно. Они проникаются уважением к вам, вы уважаете их, а если кому-нибудь переломают кости - обида невелика. В моей роте одно время было больше пострадавших во время игры в футбол, чем во время боя, но могу заверить вас, у наших противников пострадавших было больше, чем у нас. Некоторые так и остались калеками. Был у нас такой смелый парнишка, игравший правым полузащитником в команде третьей роты. Так вот его во время игры изувечили на всю жизнь, так хромым и остался. Вы должны интересоваться футболом даже в том случае, если сами не играете. Я помню, как однажды сержанту из моей роты оторвало ногу. Помочь бедному малому не было никакой возможности - вместе с ногой оторвало чуть ли не половину туловища. Положение его было безнадежное, но сознания он не потерял. С одной стороны около парня находился военный священник, который пытался заставить его произнести молитву, а с другой стороны - я. Кроме футбола, раненый сержант в этот момент ни о чем не думал. К счастью, мне были известны результаты позднейших игр основных футбольных команд лиги, а неизвестные я просто придумал. Я сказал сержанту, что команда его родного города вышла вперед, и он умер с улыбкой. Когда какой-нибудь военный священник слишком задирает нос и много разглагольствует, я затыкаю ему рот этой историей. С католиками дело обстоит, конечно, иначе. Их священники не отходят от умирающего до его последнего издыхания. Просто страшно смотреть, как они все время что-то шепчут ему. Сотни умирают потому, что им внушают таким образом страх. - Мистер Краучбек - католик, - сказала миссис Грин. - О, виноват. Опять я говорю, не подумав. Как всегда, нет никакого такта. Конечно, это потому, что вы живете в Африке, - сказал подполковник Ритчи-Хук, поворачиваясь к Гаю. - Все становятся там весьма добропорядочными миссионерами. Я сам повидал их. Они не терпят никаких глупостей со стороны местных. Ничего вроде: "Туша у мой клистиан малчшик совсем такой, как у белый хосподин". Но уверяю вас, Краучбек, вам довелось видеть только самых хороших. Если бы вам пришлось пожить в Италии, как пришлось еще одному моему молодому офицеру, то вы увидели бы их такими, каковы они есть на самом деле. Или в Ирландии - священники там совершенно откровенно принимали сторону вооруженных бандитов. - Откушайте пудинг, Вен, - предложила миссис Грин. Подполковник Ритчи-Хук перевел взгляд на яблочный пирог и все остальное время за завтраком высказывался главным образом по недискуссионному вопросу, связанному с мерами предосторожности против воздушных налетов противника. В гостиной, за чашкой кофе, подполковник Ритчи-Хук обнаружил и более мягкие черты своего характера. На каминной доске стоял календарь, довольно потрепанный теперь, в ноябре, к концу своей службы. Картинка календаря представляла собой причудливую композицию из красочных гномиков, поганок, степных колокольчиков, розовощеких нагих ребятишек и стрекоз. Послушайте, - воскликнул Ритчи-Хук, - какая прелесть. Нет, в самом деле, это просто очаровательно, правда ведь? - Да, сэр. - Однако не следует стоять и сентиментальничать здесь. Мне предстоит длительная поездка на мопеде. Надо, пожалуй, размяться. Кто пойдет со мной? - Только не Джим, - сказала миссис Ленард. - Я увожу его домой. - Хорошо. А как насчет вас двоих? - Да, сэр. Городок, в котором размещались алебардисты, никоим образом не располагал к пешим прогулкам. В сущности, когда-то это было вполне приличное место, на котором теперь просматривались концентрические слои всякого мусора прошлых времен. Хорошую загородную местность можно было найти, лишь пройдя три или более миль отсюда, но эстетические вкусы подполковника Ритчи-Хука были удовлетворены календарем. - Здесь есть круг, который я всегда совершаю, когда приезжаю сюда, - сказал он. - На это уходит пятьдесят минут. Ритчи-Хук тронулся в путь быстрыми неодинаковыми рывками, подладиться к которым оказалось абсолютно невозможно. Он привел их к железнодорожному пути, параллельно которому шла гаревая дорожка, отделенная от рельсов черным рифленым железом. - Итак, мы находимся теперь вне пределов слышимости капитан-коменданта, - начал Ритчи-Хук, но проходивший в этот момент поезд поставил вне пределов слышимости его двух компаньонов. Когда поезд прошел и Ритчи-Хука снова стало слышно, донеслись его слова: - ...в целом слишком много фланели в корпусе алебардистов. Фланель нужна в мирное время. В военное время она просто ни к чему. Вам хочется большего, чем автоматически подчиняться. Вам хочется применить вашу собственную хватку. Когда я командовал ротой и ко мне приходил провинившийся солдат, я спрашивал его, чье наказание он предпочитает: мое или вышестоящего командира. Солдат всегда предпочитал мое. После этого я приказывал провинившемуся наклониться и всыпал ему шесть хорошеньких ударов лозой. Разумеется, я рисковал оказаться перед военным судом, но ни один солдат никогда не пожаловался на меня, а нарушений дисциплины в моей роте было меньше, чем в любой другой в корпусе алебардистов. Вот это я и называю хваткой. - Он продолжал шагать рывками. Ни один из компаньонов не нашел, что ответить на его слова. После длительного молчания Ритчи-Хук добавил: - Впрочем, вам я не рекомендую прибегать к этому. Во всяком случае, на первых порах. Дальше они шли преимущественно молча. Если Ритчи-Хук говорил, то чаще всего это был подробный рассказ о сыгранной над кем-нибудь шутке или gaffes raisonnees [преднамеренный ляпсус (фр.)]. Этому замечательному солдату война не представлялась какой-нибудь там охотой или перестрелкой. Она была для него противоестественным делом, ежом в постели, или, вернее, он представлял себе войну как чудовищных размеров мину-ловушку. По истечении двадцати пяти минут подполковник Ритчи-Хук посмотрел на свои часы. - Мы уже должны бы переходить через железную дорогу. Видимо, я иду недостаточно быстро. Вскоре они подошли к железному пешеходному мостику. С другой стороны железнодорожной линии была такая же гаревая дорожка, отделенная от железнодорожного полотна рифленым железом. Ритчи-Хук пошел по ней в обратном направлении, к дому капитан-коменданта. - Если мы хотим выдержать время, то надо прибавить шагу, - сказал Ритчи-Хук. Они пошли более быстрым шагом. У ворот, возле входа на территорию казарменного городка, Ритчи-Хук снова посмотрел на часы. - Сорок девять минут, - сказал он. - Хорошая прогулка. Ну что ж, очень рад, что познакомился с вами. В будущем мы будем видеться гораздо чаще. Я оставил мопед в караульном помещении. - Он открыл свою противогазную сумку и показал им туго свернутую пижаму и щетки для волос. - Это единственное, что я вожу с собой. Лучшего применения для этой идиотской сумки не придумаешь. Всего хорошего! Как только мопед Ритчи-Хука тронулся с места, Гай и Сарам-Смит взяли под козырек. - Вот старый вояка-то, да? - сказал Сарам-Смит. - Кажется, твердо решил пустить всех нас в расход. Вечером того же дня Гай заглянул к Эпторпу узнать, пойдет ли он на обед. - Нет, старина. Сегодня на поправку дело идет медленно. Конечно, я мог бы плюнуть на это дело и пойти, но лучше не торопиться. А как прошел завтрак? - На нем был наш будущий бригадир. - Жаль, что я пропустил это, очень жаль. Но если я и побывал бы там, ничего хорошего из этого не вышло бы. Мне не хотелось, чтобы он увидел меня нездоровым. Ну, а как у тебя получилось? - Не так уж плохо. Главным образом потому, что он принял меня за тебя. - Не совсем понимаю тебя, старина. - Он запомнил, что один из нас жил в Италии, а другой - в Африке. Меня он принял за африканца. - Слушай-ка, старина, мне это не очень-то нравится. - Он сам начал утверждать это. А потом старик зашел слишком далеко, и поправить его уже было невозможно. - Однако он _должен_ каким-то образом узнать правду. По-моему, тебе надо написать ему об этом. - Не валяй дурака. - Но это ведь вовсе не шутка. Мне кажется, ты в этом случае здорово-таки смошенничал. Воспользовался болезнью друга и выдал себя за него. Такой поступок может привести к серьезным последствиям. Ты что же, и фамилию мою присвоил? - Нет. Разумеется, не присваивал. - Ну что ж, если ты не напишешь, то мне придется сделать это самому. - На твоем месте я не стал бы делать этого. Он подумает, что ты свихнулся. - Да, придется подумать, как поступить наилучшим образом. Все это - очень деликатное дело. Я просто не представляю, как ты мог допустить подобное. Эпторп не стал писать подполковнику Ритчи-Хуку, но затаил на Гая обиду и с тех пор всегда был настороже в его компании. 3 Незадолго до рождества курс начальной подготовки закончился, и Гаю, как и всей группе стажирующихся, был предоставлен недельный отпуск. Перед отъездом офицеров, и главным образом в их честь, был устроен вечер с приглашением гостей. Предполагалось, в тот момент по крайней мере, что этот вечер будет для них последним в казарменном городке. Каждый постарался сделать все возможное, чтобы приглашенный гость делал честь избравшему его. Эпторп гордился своим выбором, пожалуй, больше, чем кто бы то ни было. - Мне чертовски повезло, - сказал он. - Ко мне придет Чатти [грязный, неряшливый, вшивый (англ.)] Корнер. Я и не знал, что он в Англии, пока не наткнулся на его имя в газете. - А кто такой Чатти Корнер? - Э-э, старина, по-моему, ты должен был бы слышать о нем. Впрочем, на этих шикарных фермах в Кении о нем могли и не знать. Если бы ты задал этот вопрос в _настоящей_ Африке, в любом месте от Чада до Мозамбика, то люди подумали бы, что ты шутишь. Чатти - большой оригинал. Сущий дьявол, если смотреть со стороны. Никак не подумаешь даже, что он умеет пользоваться вилкой и ножом. В действительности же он сын епископа, Итонский колледж, Оксфордский университет и все такое. Играет на скрипке, как завзятый профессионал. О нем упоминают во всех книгах. - В книгах о музыке, Эпторп? - Да нет, в книгах об обезьяноподобных страшилищах, конечно. А кого приглашаешь ты, старина, позволь спросить, если это не секрет? - Я еще никого не нашел. - Странно. Я считал, что у такого человека, как ты, должно быть очень много знакомых. Эпторп все еще носил в душе обиду за то, что Гай выдал себя за него. Гай написал семье Бокс-Бендеров о том, что получает отпуск на рождественские праздники. Анджела ответила, что Тони тоже приезжает на праздник. Гаю посчастливилось перехватить Тони в последний момент в Лондоне и завлечь его на вечер алебардистов. И Гай, и Тони впервые увидели друг друга в военной форме. - Я ни за что на свете не упустил бы возможности увидеть вас, дядюшка Гай, щеголяющим в форме новоиспеченного офицера, - сказал Тони по приезде. - Здесь тоже все зовут меня "дядюшкой", вот увидишь. Они шли по усыпанному гравием плацу к дому, в котором размещались прибывающие гости. Им встретился и отдал честь алебардист. Увидев, как небрежно ответил на приветствие его племянник, Гай пришел в ужас. - Послушай, Тони, может быть, в вашем батальоне этому не придается такого важного значения, но у нас отвечать на приветствие полагается так же четко, как приветствуют тебя. - Дядя Гай, неужели необходимо напоминать вам, что я старше вас по чину? Однако вечером, когда они подходили в буфетной к председателю столовой офицерского собрания, Гай испытал приятную гордость за своего племянника, который привлек к себе общее внимание ярко-зеленой парадной формой и ремнями из черной кожи. - Вы только что из Франции? В таком случае я воспользуюсь привилегией председателя и посажу вас рядом с собой. Мне очень хотелось бы услышать рассказ очевидца о том, что там происходит. Разобраться в этом по сообщениям газет совершенно невозможно. Чатти Корнера узнали все без представления: темнокожий, с седыми волосами en brosse [волосы, остриженные бобриком (фр.)], он с мрачным видом стоял рядом с Эпторпом. Легко было понять, почему он приобрел известность среди страшилищ; столь же легко было заметить и иронию в данном ему прозвище. Он крутил головой из стороны в сторону, рассматривая все из-под мохнатых бровей, словно прикидывая, как бы ему подскочить вверх и, ухватившись за балки, раскачиваться там в одиночестве. Чатти так и не почувствовал себя свободно до тех пор, пока оркестр не заиграл "Старый добрый английский ростбиф". Услышав эту мелодию, он наклонился, кивнул головой и пробормотал что-то нечленораздельное на ухо Эпторпу. Пройдя под хорами, на которых находился оркестр, они вошли в столовую и встали на свои места около стола. Председатель столовой офицерского собрания стоял у средней части стола, напротив вице-председателя. Тони, стоявший рядом с председателем, начал садиться еще до молитвы, но Гай поспешно одернул его. Оркестр умолк, раздался удар председательского молотка, священник прочитал молитву, после чего одновременно снова заиграл оркестр и возобновился гул множества голосов. Вызванный на разговор сидевшими рядом старшими офицерами, Тони начал рассказывать о своей службе во Франции, об умении всесторонне использовать местность, о ночных патрулях, о минах-ловушках, о необычайной молодости и энтузиазме горстки пленных солдат противника, которых ему довелось видеть, о замечательной тактике наступательных действий немцев. Гай бросил взгляд на Чатти Корнера, интересуясь, демонстрирует ли он особое мастерство во владении вилкой и ножом, но увидел лишь, как тот пьет, сопровождая это действие каким-то забавным легким вращательным движением головы и руки. Наконец, после того как на стол подали десерт, начальство удалилось, музыканты спустились вниз и устроились у оконного проема. Гул голосов прекратился, музыканты склонились к своим инструментам и начали перебирать струны. Вс