е это казалось очень далеким от того места на фронте, где Тони делал вылазку на ничейную землю, и еще более далеким от границы христианского мира, где было дано и проиграно большое сражение, от тех затерянных лесов, где даже в тот момент, когда алебардисты и их гости сидели, одурманенные вином и музыкой, на запад и на восток шли поезда с обреченными на смерть. Музыканты сыграли две пьесы, причем во второй прозвучал мелодичный колокольный перезвон. Затем дирижер оркестра представился в традиционной манере председателю столовой офицерского собрания. Для него поставили стул рядом с Тони, капрал-официант принес ему стакан, наполненный до краев портвейном. У дирижера было красное лоснящееся лицо. "Судя по его внешнему виду, он так же далек от искусства, как Чатти", - подумал Гай. Председатель ударил молотком но столу. Все встали со своих мест. - Мистер вице-президент, наш почетный командир - великая русская княгиня Елена. - Великая княгиня. Да хранит ее господь! Эта старая леди жила в небольшой комнате в Пицце, но алебардисты все еще чествовали ее, как и в 1902 году, когда она, будучи юной красавицей, великодушно согласилась быть почетным командиром части. Горящие свечи начали окутываться клубами дыма. В столовую внесли рог с нюхательным табаком. На этом массивном, намертво закрепленном на подставке приборе висели маленькие серебряные инструменты - ложечка, молоточек, щеточка, которыми надо было пользоваться в соответствии с установленным ритуалом и в определенном порядке; с тех, кто нарушал ритуал или порядок, взимался штраф в размере полкроны. Гай рассказал своему племяннику, как надо пользоваться прибором. - А в вашем батальоне есть такие вещи? - Нет, у нас более скромно, - ответил Тони. - Все здесь производит на меня огромное впечатление, - добавил он после короткой паузы. - На меня тоже, - сказал Гай. Когда Гай выходил из столовой, никто там не был ни слишком трезвым, ни слишком пьяным, за исключением, пожалуй, Чатти Корнера. Этот дикарь, несмотря на свое епископское происхождение, не устоял перед достижениями цивилизованного мира, в результате чего его пришлось увести, и в тот вечер Чатти никто больше не видел. Если бы Гай заботился о своем престиже - а Эпторп ни минуты не сомневался в этом, - то для него. Гая, этот час стал бы триумфальным часом. Вместо этого весь вечер оказался не чем иным, как простым веселым времяпрепровождением. В буфетной организовали импровизированный концерт. Майор Тиккеридж сыграл наивно-непристойную сценку под названием "Однорукий флейтист" - давно знакомую и тем не менее восторженно воспринятую алебардистами, новую для Гая, бурно одобренную всеми другими. Официанты начали разносить серебряные кубки, обычно используемые для пива, но теперь наполненные до краев шампанским. Гай не заметил, как пустился в разговор о религии с военным священником. - ...Вы согласны, - серьезно спрашивал он, - что вера в сверхъестественное вовсе не является каким-то дополнением к вере в естественное, таким же, например, как скрашивающие нашу жизнь музыкальные произведения или картины художников? Это то, с чем мы сталкиваемся в повседневной жизни. Сверхъестественное - это реальное; мы называем "реальным" всего лишь тень, мимолетное воображение. Вы согласны с этим, отец мой? - В известных пределах - да. - Позвольте мне выразить это иными словами... Когда майор Тиккеридж начал представлять свою сценку, улыбка на лице священника застыла и стала похожей на улыбку акробата - профессиональный прием, скрывающий страх и истощение сил. Вскоре начальник штаба начал играть в футбол корзинкой для бумаг. С футбола перешли на регби. Корзинка оказалась в руках Ленарда. Его схватили и повалили на пол. Все молодые офицеры начали прыгать на кучу борющихся тел. Прыгнул Эпторп. Прыгнул Гай. Другие прыгнули на них. Гай почувствовал, что вывихнул колено, затем его ударили так, что несколько секунд он лежал, как парализованный. Выпачкавшись в пыли, смеясь, обливаясь потом, запыхавшись, они освободились друг от друга и поднялись на ноги. Гай чувствовал тупую, но довольно сильную боль в колене. - Послушайте, дядя, у вас болит что-нибудь? - Нет, нет, так, пустяки. Кто-то где-то распорядился разойтись. Тони поддерживал Гая под руку, когда они шли по плацу. - Надеюсь, тебе не было скучно, Тони? - Я ни за что не согласился бы пропустить такой вечер. Вам, наверное, надо показаться доктору, дядюшка? - Ничего, до утра заживет. Маленький вывих, вот и все. Однако утром, очнувшись от глубокого сна, Гай увидел, что колено сильно распухло, наступать на больную ногу оказалось совершенно невозможно. 4 Тони ехал домой. Как они договорились раньше, он взял с собой Гая, и в течение четырех дней он пролежал в доме Бокс-Бендеров с туго забинтованной ногой. В канун рождества Бокс-Бендеры свозили Гая к полуночной мессе и снова уложили в постель в библиотеке. Возвращение Тони внесло своеобразную разрядку в напряженность. Вся театральная бутафория сохранилась: и корзины с прикрепленными к ним дощечками-бирками, написанными на хеттском языке, и сделанные на скорую руку кровати. Однако драмы никакой больше не было. После жизни в просторных помещениях казарменного городка Гай чувствовал себя в доме Бокс-Бендеров как в тюрьме, поэтому, когда после "дня подарков" его зять возвращался в Лондон, Гай поехал с ним. Последние дни своего отпуска он провел в отеле. Эти дни хромоты, как он понял намного позднее, были для него прямо-таки медовым месяцем, днями окончательного вызревания его любви к королевскому корпусу алебардистов. После них наступила семейная рутина: необыкновенная верность и преданность, много радостей и хороших переживаний теряли свою прелесть из-за незначительных, но прискорбных открытий брачной жизни, утраты новизны, раздражительности, несовершенства, мелких ссор. В то же время было приятно просыпаться и лежать в постели. Дух корпуса алебардистов витал над ним, стоит только позвонить - и обо всем позаботится его невидимая новобрачная. Лондон еще не лишился своих прелестей и богатств. Это был все тот же город, которого Гай избегал всю свою жизнь, историю которого он считал такой низменной, а внешний вид - таким серым и монотонным. Вот она, эта королевская столица, такая, какой Гай никогда не видел ее раньше. Гай изменился. Он хромает по ее улицам, глядя на все иными глазами, воспринимая все по-новому. Клуб "Беллами", в укромных уголках которого Гай недавно уединялся, чтобы писать свои прошения, стал для него теперь удобным местом для свободного общения с постоянно меняющимися посетителями бара. Он пил много и с удовольствием, запросто произнося такие слова, как "привет!" и "ваше здоровье!", нисколько не смущаясь от того, что непривычные слова эти вызывали кое у кого некоторое удивление. Однажды вечером в театре Гай услышал позади себя голос молодого человека: - О, пророк ты мой! Дядюшка Краучбек! Гай обернулся и увидел Франка де Саузу. На нем была одежда, которую алебардисты называли штатской или гражданской, а более экзотично - мафти. Одежда Франка, впрочем, не была гражданской в полном смысле слова, она, скорее, была смешанной: коричневый костюм, зеленая шелковая рубашка и оранжевый галстук. Около него сидела девушка. Гай знал Франка де Саузу мало. Это был смуглый, необщительный, по-своему забавный, знающий свое дело молодой человек. Гай смутно припоминал, что в Лондоне у Франка была девушка, к которой он ездил на уик-энды. - Пат, познакомься, это "дядюшка" Краучбек. Девушка улыбнулась, но неприветливо и не проявив никаких эмоций. - Вы, наверное, весельчак? - спросила она. - Вам нравится постановка? - спросил Гай. Они смотрели представление, которое все называли "Интимное ревю". - О да, более или менее. Гай находил представление весьма ярким и веселым. - Вы все время живете в Лондоне? - спросил он девушку. - У меня квартира на Эрл-Корт, - ответила та. - Он живет со мной. - Это, должно быть, замечательно, - проговорил Гай. - О да, более или менее, - согласилась девушка. Дальнейшему разговору помешали возвратившиеся из бара соседи и начало второго акта. Эта часть представления показалась Гаю менее яркой и веселой. Его все время беспокоила мысль, что позади сидит эта странная, неприветливая спутница Франка. Когда ревю окончилось, он предложил: - Не хотите ли пойти со мной поужинать? - Мы идем в кафе, - сказала девушка. - А это далеко? - спросил Гай. - Кафе "Ройял", - объяснил Франк. - Пойдемте с нами. - Но ведь Джейн и Констант сказали, что, возможно, придут туда к нам, - возразила девушка. - Они ни за что не придут, - сказал Франк. - Приглашаю вас отведать устриц, - предложил Гай. - Это близко. Совсем рядом. - Я ненавижу устриц, - ответила девушка. - Тогда мы лучше не пойдем, - сказал Франк. - Но все равно, спасибо вам. - Ну ладно, до скорой встречи. - У Филипп [Филиппы - город во Фракии, где в 42 г. до н.э. войска Антония и Октавиана победили Брута и Кассия; фраза "Встретимся у Филипп" стала крылатой и означает "Придет час расплаты"], - сказал Франк. - О боже, - проворчала девушка, - пойдем же, наконец! Вечером в последний день старого года, стоя после обеда у бара в клубе "Беллами", Гай услышал знакомый голос: - Привет, Томми, как поживают штабные офицеры? Обернувшись, Гай увидел рядом с собой майора Колдстримского гвардейского полка. Это был Томми Блэкхаус, которого он видел в последний раз из окна гостиницы "Линкольн", когда Гай и денщик Томми Блэкхауса должны были произвести формальное опознание для бракоразводного процесса. Томми и Вирджиния, весело смеясь, прошли тогда но площади, задержались у двери и, как было условлено, показали свои лица: Вирджиния - из-под прелестной новой шляпки, а Томми - из-под котелка. Затем они сразу же ушли, не посмотрев вверх, хотя знали, что у одного из окон стоят люди, которые наблюдают за ними. Гай, как свидетель, сказал: "Это моя жена". Солдат-денщик сказал: "Это капитан Блэкхаус, а леди с ним - это та, которую я видел у него, когда вошел к нему утром четырнадцатого числа". Каждый из них подписал после этого протокол, а когда Гай попытался в знак благодарности дать солдату десятишиллинговую банкноту, адвокат остановил его словами: "Это категорически запрещено, мистер Краучбек. Предложение вознаграждения может поставить под сомнение законность наших действий". Томми Блэкхаус был вынужден уйти из Колдстримского гвардейского полка, но, поскольку в душе Томми был солдатом, он решил податься в армейский пехотный полк. Теперь он, по-видимому, снова вернулся в Колдстримский гвардейский полк. До этого Гай и Томми Блэкхаус знали друг друга очень мало. - Привет, Гай, - сказал Томми. - Привет, Томми, - сказал Гай. - Так ты, значит, в корпусе алебардистов? Говорят, у них очень высокая подготовка, правда? - Для меня, я бы сказал, даже слишком высокая. Недавно они чуть не сломали мне ногу. А ты, как я вижу, вернулся в Колдстримский гвардейский. - Ты знаешь, я сам не представляю, где нахожусь. Я нечто вроде волана, летающего между военным министерством и командиром Колдстримского. В прошлом году я действительно вернулся в Колдстримский - адюльтер в военное время, видимо, не имеет значения, - но два или три последних года мне пришлось, как мальчишке, посещать штабной колледж, и я кое-как сдал. Теперь меня величают инструктором но разведке, но все свое время я трачу на то, чтобы снова вернуться на командную должность. Я знал одного вашего алебардиста в штабном колледже. Очень хороший парень с большими усами. Забыл его фамилию... - У них у всех большие усы. - Вам, по-моему, предстоит очень интересная работа. Я видел сегодня документ об этом. - Мы ни о чем еще не знаем. - Ну что ты, война будет долгой. В конечном счете нам всем будет очень весело. Все это говорилось без особых раздумий. Через полчаса компания разошлась. Томми предложил: - Послушай, ты же _хромаешь_. Давай я подвезу тебя. Они ехали по Пиккадилли молча. Затем Томми сказал: - Вирджиния вернулась в Англию. Гаю никогда не приходило в голову, что Томми может думать о Вирджинии. Он точно не знал даже, при каких обстоятельствах они разошлись. - А она разве уезжала куда-нибудь? - спросил он. - Да, и довольно надолго. В Америку. Вернулась из-за войны. - На нее это похоже. Все другие, наоборот, уезжают из Англии. - Она выглядит очень хорошо. Я видел ее сегодня вечером в "Клэридже". Она спрашивала о тебе, но я не знал тогда, где ты находишься. - Она спрашивала обо мне? - удивился Гай. - Откровенно говоря, она спрашивала обо всех своих старых друзьях, но о тебе - особенно. Если есть время, поезжай, встреться с ней. Нам всем следует поддерживать друг друга. - А где она? - В "Клэридже", наверное. - Не думаю, что она действительно хотела бы увидеть меня. - У меня создалось впечатление, что ей хотелось бы увидеть всех на свете. Со _мной_ у нее все кончено. Доехав до отеля, в котором остановился Гай, они расстались. При отъезде старшего по званию офицера Гай в полном соответствии с традициями алебардистов четко козырнул, ему, несмотря на непроглядную темень. Утром следующего дня, первого дня нового года, Гай проснулся, как и всегда теперь, в час, когда в казарменном городке горнисты играли утреннюю зорю. Первое, о чем он подумал, была Вирджиния. Им овладело непреодолимое любопытство, но после восьми минувших лет, после всего, что за эти годы Гай чувствовал и не высказал, решимости взять трубку рядом стоящего телефона и набрать ее номер у него не хватало. В то же время он не сомневался: знай Вирджиния, где он находится, она непременно позвонила бы ему. Так и не отважившись позвонить, Гай оделся, упаковал свои вещи и оплатил счет за гостиницу, не переставая, однако, думать о Вирджинии. До того как отправиться в четыре часа к месту нового назначения, Гай располагал еще массой времени. Приехав в гостиницу "Клэридж", Гай осведомился у портье, и тот сообщил ему, что миссис Трой еще не выходила. Гай уселся в холле в таком месте, откуда можно было наблюдать одновременно и за лифтами, и за лестницей. Время от времени мимо него проходили люди, которых он знал, они останавливались около него и приглашали пойти вместе. Гай разговаривал с ними, но не прекращал внимательного бдения. Наконец какая-то дама, вполне возможно, что именно Вирджиния, вышла из лифта и быстро направилась к конторке портье. Тот кивнул ей головой в направлении сидящего Гая. Дама обернулась, и ее лицо сразу же засияло от радости. Гай поднялся и, прихрамывая, устремился к ней. Вирджиния буквально вприпрыжку поспешила ему навстречу. - Гай, _зайчик_ мой! Какая радость! Как хорошо в Лондоне! - Она крепко обняла Гая, затем отступила на шаг и внимательно осмотрела его. - Да, - продолжала она, - очень милый, действительно. А я не далее как вчера спрашивала о тебе. - Я знаю. Мне сказал Томми. - О, я спрашивала абсолютно каждого. - Забавно было услышать об этом от него. - Да, когда подумаешь об этом, то, конечно, в какой-то мере забавно. А почему твоя форма не такого цвета, как у всех других? - Нет, она такая же. - Ну как же, она не такая, как у Томми, как вон у того и вон у того! - Они в гвардейской пехоте. - Ну что ж, по-моему, твоя форма _намного_ шикарнее. А как она идет тебе! Я так и знала, что ты тоже отращиваешь маленькие усы. С ними ты выглядишь таким _молодым_. - Ты тоже выглядишь молодой. - О да, я помолодела больше, чем кто-либо. Я расцвела от войны. Так чудесно быть подальше от мистера Троя. - Разве он не с тобой? - О, дорогой, между нами, я думаю, что вообще больше не увижусь с мистером Троем. Последнее время он очень плохо вел себя. Гай ничего не знал о Берте Трое - этом Гекторе из Трой, - за исключением его имени и фамилии. Он знал, что на протяжении восьми лет Вирджиния пользовалась ничем не омрачаемой популярностью. Гай не желал ей никакого зла, по это ее преуспевание еще более укрепляло существовавший между ними барьер. Окажись Вирджиния в нужде, он, несомненно, помог бы ей, но, поскольку она становилась все более счастливой и испытывала все большее блаженство, Гай чувствовал себя все более опустошенным и все глубже замыкался в самом себе. Теперь, в обстановке войны, она была по-прежнему красивой и элегантной и казалась довольной встречей с ним. - Ты завтракаешь где-нибудь? - спросил Гай. - Да... Нет. Пошли. Послушай, ты же хромаешь. Надеюсь, это не ранение? - Нет. Хочешь верь, хочешь не верь, я играл в футбол корзиной для бумаг вместо мяча. - В самом деле? - Абсолютная правда. - О, дорогой, как это не похоже на тебя! - А знаешь, ты первая, в отличие от всех других, не удивляешься тому, что я в армии. - Да? А где же тебе еще быть? Я всегда считала тебя храбрым как лев. Они позавтракали вдвоем, после чего поднялись в ее номер и непрерывно болтали, пока Гаю не пришло время отправляться на поезд. - А ферма в Элдорете все еще твоя? - Нет, я сразу же продал ее. Разве ты не знала? - Может быть, я и слышала об этом в то время, но, знаешь, у меня тогда было столько всего в голове! Сначала развод, потом свадьба, потом, не успела я еще и оглянуться, опять развод. С Томми я прожила очень короткое время, чертенок он этакий. Лучше было бы вообще не связываться с ним. Надеюсь, ты получил за ферму приличную сумму? - Практически пустяковую. Ведь это был год сплошных разорений и крахов. - Конечно. Думаешь, я не помню?! Это была еще одна причина для разногласий с Томми. Главную роль сыграло то обстоятельство, что его полк стал невыносимо скучным и неинтересным. Нам пришлось выехать из Лондона и жить в отвратительном маленьком городке, населенном скучнейшими людьми. Томми даже начал поговаривать о поездке в Индию. Это был конец. Но его я тоже очень любила. А ты так больше и не женился? - Как же я мог жениться? - О, дорогой, не прикидывайся, будто твое сердце разбито на всю жизнь. - Кроме сердца, как тебе известно, существует еще и положение, согласно которому католики второй раз не женятся. - О, _это_! Ты все еще исповедуешь все эти взгляды. - Более чем когда-либо. - Бедный Гай, ты действительно потерпел полный крах, правда? Деньги растрачены, я ушла, все пропало. В старые времена обо мне сказали бы, что я погубила тебя. - Возможно, и сказали бы. - А много у тебя было хорошеньких девушек после этого? - Немного. И не очень хороших. - Что ж, надо, чтобы они были. Я позабочусь об этом и подыщу тебе какое-нибудь совершенство. - Вирджиния помолчала немного и продолжала: - Что меня тревожило больше всего, так это то, как все происшедшее воспринял твой отец. Он ведь был таким ягненком. - Он просто говорит: "Бедный Гай, подцепил совсем не то что нужно". - О, мне это совсем не нравится. Говорить так - просто свинство. - И снова, после небольшой паузы: - Но ведь это просто невозможно, чтобы в течение восьми лет ты так ничего и не сделал. Да, он почти ничего не сделал. Не припоминалось ничего такого, о чем можно было бы рассказать. Когда Гай впервые приехал из Кении в Санта-Дульчину, еще не отвыкнув от работ на ферме, он пытался изучать виноградарство, подрезал запутавшиеся виноградные лозы, пробовал ввести среди сборщиков фруктов систему отбора плодов, применить новый французский виноградный пресс. Вино, изготавливаемое в Санта-Дульчине, имело замечательный вкус на месте, но стоило этому вину побыть в пути хотя бы час, как оно становилось невероятной кислятиной. Гай попробовал разливать вино в бутылки по всем правилам виноделия, но и эта затея ни к чему не привела. Он попытался писать книгу, но его вдохновения хватило только на две, правда довольно интересные, главы. Гай вложил небольшой капитал и много труда в туристическое агентство, которое пытался создать один из его друзей. Идея состояла в том, чтобы обеспечить первоклассное, удовлетворяющее требованиям эстетики обслуживание туристов в Италии, а также посещение немногими достойными из них малоизвестных районов страны и мест, обычно закрытых для других. Однако критические события в Абиссинии привели к тому, что поток туристов в Италию, как достойных, так и недостойных, прекратился. - Нет, так ничего и не сделал, - подтвердил он. - Бедный Гай, - проговорила Вирджиния нараспев, - какое же жалкое существование ты влачишь! Работы нет. Денег нет. Девушки заурядные. Хорошо хоть, что у тебя сохранились волосы. Томми почти полностью облысел. Я просто остолбенела, когда снова увидела его. Да и фигуру ты сохранил. Огастес разбух, как тесто на дрожжах. - Огастес? - Ах да, в то время мы с тобой еще не знали его. Он был у меня после Томми. Но брак с ним я не оформляла. Он уже тогда начал толстеть. И тому подобное в течение трех часов. Когда Гай уходил, Вирджиния сказала: - Нам обязательно _нужно_ встречаться. Я пробуду здесь неопределенное время. Нельзя же нам снова потерять всякую связь. Когда Гай приехал на вокзал, было уже темно. Под тускло светящей синей лампой он обнаружил нескольких алебардистов из своей группы. - А вот и наш хромоногий "дядюшка", - сказал кто-то, когда он присоединился к ним. - Расскажите нам об этом новом курсе обучения. Вы ведь всегда все знаете. Однако Гай знал об этом не больше того, что было напечатано в его командировочном предписании. О новом месте и цели назначения никто абсолютно ничего не знал. 5 Командировочное предписание гласило: "Место назначения - Интернат Кут-эль-Амара, Саутсанд-он-си". Оно было вручено Гаю в день, когда в казарме накануне отпуска состоялся прощальный вечер с приглашением гостей. Никаких других объяснений в этом маленьком документе не было. Гай попытался узнать что-нибудь у майора Тиккериджа. Майор ответил: - Никогда не слышал об этом месте. Должно быть, какое-то новое заведение в корпусе алебардистов. Начальник штаба, отвечая на тот же вопрос, заявил: - Это что-то не входящее в наше ведение. Отныне и до момента создания бригады вы поступаете в ведение центра формирования и подготовки части. Полагаю, это будет довольно-таки неуютное заведение. - А из кадровых туда никто не поедет? - Нет, ни в коем случае, "дядюшка". Однако Гаю, сидевшему тогда вместе с другими в холле, среди многочисленных трофеев алебардистов, в атмосфере порядка и уюта, созданной в течение непрерывного двухвекового проживания здесь, казалось невероятным, что какое бы то ни было заведение алебардистов может быть недостаточно совершенным. Поэтому и теперь, когда поезд мчался сквозь холодную и туманную тьму, Гай по-прежнему безмятежно верил только во все самое лучшее. Нога в колене была как деревянная и сильно болела. Он с трудом изменил ее положение среди тесно переплетенных в полумраке ног своих спутников. Младшие офицеры этой небольшой группы явно скучали. Высоко над ними неясно вырисовывались и пропадали в тенях сложенные в штабель вещевые мешки, снаряжение и чемоданы. Лица людей тоже находились в тени и были едва различимы. Лучи света падали только на их колени, но читать при таком тусклом освещении было почти невозможно. Время от времени кто-нибудь из них зажигал спичку. Иногда кто-то начинал вяло рассказывать о прошедшем отпуске. Однако большую часть времени все молчали. Гай, несмотря на туман и прохладу, был полон приятных воспоминаний. Он сидел и прислушивался к повторяющимся где-то внутри него голосам минувшего дня, как будто снова и снова проигрывал для себя одну и ту же пластинку. Последние сорок пять минут пути ехали молча, все, кроме Гая, дремали. Наконец поезд прибыл в Саутсанд, офицеры вытащили свои вещи на платформу и тотчас же задрожали от пронизывающего холода. Поезд пошел дальше. Тусклый огонек на последнем вагоне поезда давно уже скрылся, но восточный ветер долго еще доносил до их слуха звуки набиравшего скорость локомотива. - Вы алебардисты? - спросил подошедший к ним носильщик. - Вы должны были прибыть с поездом в шесть ноль восемь. - Мы прибыли с поездом, который нам указали в приказе. - Да, но все другие прибыли час назад. Офицер службы железнодорожных перевозок только что ушел. Может быть, вы еще захватите его вон там, на стоянке машин... О нет, уже не захватите, вон он уже поехал. Он сказал, что сегодня военных больше не будет. - Вот чертовщина-то! - Ну что вы, в армии ведь везде так, - равнодушно заметил носильщик и скрылся в темноте. - Что же нам делать? - Надо позвонить... - Кому? Куда? - Есть ли телефонная связь с интернатом Кут-эль-Амара? - крикнул Ленард вдогонку носильщику. - Только военная линия. Этот телефон заперт в кабинете офицера службы железнодорожных перевозок. - А телефонная книга есть здесь? - Есть. Попробуйте. Боюсь, что этот телефон отключен. В слабо освещенном кабинете начальника станции с трудом нашли местную телефонную книгу. - Вот, тут есть частная школа Кут-эль-Амара, давайте попробуем позвонить туда. Через некоторое время в телефонной трубке послышался сиплый голос: - Алло, да. Что? Кто? Не могу разобрать ни одного слова. Эта линия должна быть отключена. Здесь теперь военное заведение. - Тут, на станции, восемь офицеров; за нами должны прислать автобус. - Это офицеры, которых ожидают здесь? - По-видимому, да. - Хорошо, не кладите трубку, сэр. Я попытаюсь найти кого-нибудь. После довольно продолжительной паузы в трубке прозвучал новый голос: - Вы где находитесь? - На железнодорожной станции Саутсанд. - А какого же черта вы не поехали на автобусе вместе с другими? - Мы только что прибыли. - Ну что ж, вы опоздали. Автобус уже ушел отсюда, и никакого другого транспорта у нас нет. Вам придется добираться сюда самостоятельно. - А это далеко отсюда? - Конечно, далеко. Вам лучше поторопиться, а то ничего не останется не только поесть, но даже и перекусить. И без того здесь очень мало. Им кое-как удалось найти сначала одно, а потом и второе такси, и, набившись в них как сельди в бочку, они наконец добрались до своего нового дома. Кругом было совершенно темно. Они долго не могли составить себе никакого представления о чем-нибудь, пока минут через двадцать их не привели в совершенно пустой холл и не построили в шеренгу около своих вещей. Дощатый пол, вероятно, недавно вымыли, он был еще влажным, и от него воняло дезинфекционным раствором. Пожилой алебардист с множеством наград за долгую и безупречную службу сказал: - Сейчас я позову капитана Маккини. Рот появившегося через некоторое время капитана Маккини был набит пищей. - Ну вот и вы, - начал он, аппетитно жуя. - В ваших командировочных предписаниях, по-видимому, что-то перепутано. Полагаю, что вы тут не повинны. Везде что-нибудь да перепутают. В той или иной мере. Я исполняю обязанности начальника этого заведения. Не имел никакого представления, что буду назначен сюда, вплоть до девяти часов сегодняшнего утра, поэтому можете представить себе, насколько я мог освоиться с обстановкой здесь. Вы обедали? Да, вам лучше пойти сейчас же и перекусить. - А помыть руки можно где-нибудь? - Вон там. Однако боюсь, что вы не обнаружите там ни мыла, ни горячей воды. Так и не помыв рук, они двинулись за капитаном в дверь, через которую он вошел к ним, и оказались в столовой, которая вскоре стала известной им всеми своими отвратительными аспектами и которая теперь обратила их внимание на себя лишь красноречивой наготой. На двух сооруженных на козлах столах стояли эмалевые миски, кружки и серые столовые приборы, какие они видели в солдатских столовых во время одного экскурсионного осмотра казарм. На столе стояли блюда с маргарином, нарезанным хлебом, крупным посиневшим картофелем и какое-то грязновато-коричневое заливное, напомнившее Гаю школьные годы во время первой мировой войны, но далеко не вызвавшее аппетита или приятных ощущений. На отдельном столике в стороне стоял большой кипятильник, из которого в лужу под ним капал чай. Единственным блюдом, оживлявшим стол своим цветом, была красная свекла. - Как вам, ребята, нравится эта диккенсовская школа? - спросил Франк де Сауза. Однако главное внимание Гая привлекли не блюда на столе и не само помещение столовой. За одним из столов сидела группа незнакомых вторых лейтенантов, которые, не прекращая чавкать и жевать, с любопытством уставились на вошедших. Видимо, это были офицеры из центра формирования и подготовки, о которых они так часто слышали. За другим столом сидели шесть знакомых офицеров, окончивших тот же курс подготовки в казарменном военном городке, что и Гай. - Вам лучше сесть вон там, - сказал капитан Маккини, кивая в сторону второго стола. - Там и другие ваши друзья, пока не определившиеся. Окончательное распределение мы произведем завтра утром. - Затем капитан повысил голос и обратился ко всем: - Я ухожу к себе. Надеюсь, вы получили все необходимое. А если и нет - как-нибудь обойдетесь. Ваши комнаты наверху. Они не распределены. Разберитесь там сами. Свет внизу выключается в двенадцать. Побудка в семь часов. Построение утром на плацу в восемь пятнадцать. Вам разрешается выходить и возвращаться до отбоя в двенадцать. Наверху есть шесть солдат из команды обслуживания, но они весь день работали, убирали в помещениях, поэтому я прошу вас по возможности не занимать их и дать им отдохнуть. Вы не умрете от того, что один раз перенесете свои вещи сами. Бар открыть мы еще не смогли. Ближайший бар находится напротив нас, до него по дороге около полумили. Он называется "Грэнд" и предназначен для офицеров. Бар, который расположен ближе к нам, предназначен только для рядовых. Вот и все. До завтра. - Мне вспоминается одна прочитанная нам недавно лекция по руководству подчиненными, - сказал де Сауза. - "Когда вы разбиваете лагерь или производите расквартирование, помните, что подчиненные вам люди должны быть размещены в первую, вторую и третью очередь. Себя вы размещаете в последнюю очередь. Офицер-алебардист никогда не сядет есть, пока не убедится, что питание для его подчиненных обеспечено. Офицер-алебардист никогда не ляжет спать, пока не убедится, что места для сна подчиненных приготовлены". Кажется, так говорилось об этом в лекции? - Де Сауза взял одну вилку со стола и с мрачным видом начал гнуть ее, пока она не сломалась. - Пойду-ка я в "Грэнд", - продолжал он решительно, - и посмотрю, нет ли там чего-нибудь съестного. Де Сауза поднялся из-за стола первым. Вскоре после этого начали подниматься из-за своего стола вторые лейтенанты. Один или два из них несколько задержались, видимо размышляя, не следует ли им вступить в разговор с новичками, но к этому моменту все головы за другим столом склонились к своим мискам. Подходящий момент был упущен. - Общительные ребята, правда? - иронически заметил Сарам-Смит, когда они ушли. Ужин длился недолго. Вскоре все прибывшие вернулись в холл к своим вещам. - Давайте я помогу вам, "дядюшка", - предложил Ленард, и Гай, с благодарностью уступив ему свой вещевой мешок, начал прихрамывая подниматься за Ленардом по лестнице. Двери комнат вокруг лестничной площадки были заперты. На оклеенной обоями стене мелом было написано: "Офицерские комнаты дальше, за занавесом". Пройдя через занавешенную дверь, они спустились на одну ступеньку вниз и оказались в коридоре, застланном линолеумовой дорожкой и освещенном лампочками без абажуров. Двери комнат с обеих сторон были открыты. Вошедшие в коридор первыми заняли ближайшие к двери комнаты, однако нельзя было сказать, что они оказались от этого в выигрыше. Все комнаты были одинаковыми. В каждой стояло по шесть солдатских коек. Одеяла и тюфяки были сложены в стопку. - Давайте подальше от Триммера и Сарам-Смита, - предложил Ленард. - Как насчет вот этой, "дядюшка"? Выбирайте. Гай выбрал койку в уголке, и Ленард бросил на нее его вещевой мешок. - Здесь мигом появятся и остальные, - сказал Ленард, уходя. - Не сдавайте позиций. В комнату заглянули несколько вторых лейтенантов. - Свободные места есть, "дядюшка"? - Для троих. Одно мы заняли для Эпторпа. - А нас четверо. Ну ладно, посмотрим дальше. Гай услышал их голоса в соседней комнате: - К чертям собачьим распаковку! Если мы хотим выпить до отбоя, то следует поторопиться. Ленард вернулся с остальными вещами. - Я думаю, надо занять место для Эпторпа, - сказал Гай. - Конечно. Нельзя же, чтобы наши "дядюшки" жили врозь. Нам будет очень удобно. Впрочем, я не знаю, долго ли пробуду с вами. Дейзи приедет сюда, как только я найду для нее комнату. Говорят, что женатых будут отпускать на ночь домой. Вскоре в комнату вошли еще три веселых юноши и расположились на остальных койках. - Ты пойдешь в бар, Ленард? - спросил один из них. - А как вы, "дядюшка"? - Нет, ты иди, а я останусь. Вскоре Гай остался в новом жилище совершенно один. Он начал распаковывать свои вещи. В комнате не было ни шкафа, ни полок. Шинель Гай повесил на крюк в стене, а щетки, расческу, умывальные принадлежности и книги положил на подоконник. Затем достал простыни, застелил койку и, всунув свернутое одеяло в наволочку, сделал нечто вроде подушки. Все остальное Гай пока не распаковывал. Потом, опираясь на трость, он пошел осматривать помещение. Спальные комнаты, очевидно, были дортуаром мальчиков. Каждая комната имела название в память о том или ином сражении первой мировой войны. Его комната называлась "Пашендейль". Он прошел мимо дверей с надписями: "Лос", "Иперс" (вместо истинного "Ипр"), "Анзак". Затем он нашел маленькую комнату без названия, в которой, вероятно, жил учитель. В ней стояли одна никем не занятая койка и комод. Это прямо-таки роскошь. Настроение Гая сразу же поднялось. "Только дураки живут с неудобствами, - подумал он. - Старый солдат всегда все разведает, оценит обстановку, продумает свой план во всех деталях". Он уже начал было волочить свой вещевой мешок но линолеумовой дорожке в обнаруженную одноместную комнату, но вспомнил на полпути, как Ленард тащил этот мешок наверх, как предложил Гаю выбрать койку. Если Гай переберется сейчас в другую комнату, то перечеркнет этим действием уважение к себе младших сослуживцев, снова отделится от них, как это было в казарменном городке алебардистов. Гай закрыл дверь одноместной комнаты и поволок вещевой мешок обратно в "Пашендейль". Потом Гай продолжил осмотр помещений. Дом был оставлен, вероятно, во время летних каникул. Ему попалась на глаза доска для объявлений, на которой еще висел список крикетной команды. Некоторые комнаты оказались запертыми, видимо, это были апартаменты директора. Здесь же располагалась учительская комната - множество, теперь не занятых, книжных полок, следы ожогов от сигарет на каминной доске, сломанная корзина для бумаг. На двери, ведущей в кухонные и подсобные помещения, было написано мелом: "Рядовой и сержантский состав"; позади двери раздавалась музыка, видимо, из радиоприемника. В зале на каминной полке стояла крышка от стола. Прочерченная мелом вертикальная линия разделяла ее на две части. Левая часть, судя по заголовку, предназначалась для постоянно действующих приказов, правая - для текущих приказов и распоряжений. Под заголовком "Постоянно действующие приказы" висели отпечатанные в типографии инструкции по соблюдению затемнения и по защите от химического нападения, напечатанные на машинке алфавитный список части и распорядок дня: "Подъем - 07:00. Завтрак - 07:30. Построение и занятия - 08:30. Второй завтрак - 13:00. Построение и занятия - 14:15. Чай - 17:00. Обед - 19:30. Если не последует иных указаний, офицеры свободны с 17:00." Под заголовком "Текущие приказы и распоряжения" на доске было пусто. Гай потрогал рукой старомодную батарею парового отопления и почувствовал, к немалому своему удивлению, что она горячая. Батареи, по-видимому, плохо согревали окружающий воздух, ибо в каком-нибудь ярде от них тепла не ощущалось. Гай представил себе шумных мальчишек, отталкивающих друг друга, чтобы посидеть на теплых батареях, мальчишек в плотно облегающих брюках, с аденоидами и ознобышами; а может быть, привилегией сидеть на батареях пользовались только старшие ученики и одиннадцать игроков из футбольной команды-победительницы. Несмотря на опустение, Гай представлял себе всю школу - заведение и не очень прогрессивное, и не очень преуспевающее. Младшие преподаватели, наверное, часто менялись, прибывали с большим блеском, вылетали с большим треском; половину мальчиков принимали на условиях тайно сниженной оплаты: никто из них никогда не становился высокообразованным, не сдавал экзаменов в приличное закрытое привилегированное среднее учебное заведение, не возвращался отметить день своего выпуска, никогда не вспоминал добрым словом проведенные в этой школе годы, а если и вспоминал, то со стыдом и отвращением. Уроки но истории были, конечно, патриотичными по замыслу, но высмеивались молодыми преподавателями. Никакой своей школьной песни в Кут-эль-Амаре не было. Обо всем этом можно было догадаться, по мнению Гая, по одним только запахам в этом покинутом здании. "Что ж, - подумал Гай, - я ведь поступил в армию не из соображения личных удобств". Он знал, что когда-то придется жить в плохих условиях. Жизненные условия в казарменном городке алебардистов создавались долгими мирными годами, такие условия встречаются редко и всемерно сохраняются, но они не находятся ни в какой связи с целью Гая. С этими условиями покончено; надо понимать, что сейчас идет война. Тем не менее настроение Гая в этот темный вечер явно испортилось. Въезд и размещение в этом доме, возможно, не что иное, как микрокосм того нового мира, для борьбы с которым он и вступил в армию. Дом покинуло нечто совершенно ненужное, слабая пародия на цивилизацию, а он и его друзья принесли с собой в этот дом новый мир - мир, который повсюду вокруг Гая принимал твердые очертания, окруженный колючей проволокой и воняющий карболкой. Колено Гая болело теперь больше, чем когда-либо. Он горестно прихромал в свою комнату, разделся, повесил одежду на заднюю спинку койки и улегся, не погасив единственной электрической лампочки, ярко светившей ему прямо в глаза. Он уснул, но вскоре был разбужен вернувшимися из бара шумными коллегами. 6 Ничего плохого об офицерах из центра формирования и подготовки Гай сказать не мог. В смущение его приводило, пожалуй, то обстоятельство, что они почти во всем походили на вновь прибывших. У них даже были свои "дядюшки": добродушный, несколько полноватый учитель Блейк, которого все звали Коротышкой, и каучуковый плантатор с Малайского архипелага по имени Родерик. Впечатление создавалось такое, будто Гай и прибывшие с ним офицеры повернули где-то за угол и неожиданно оказались перед зеркалом, в котором увидели четкое отражение собственных персон. Гаю казалось, что в кут-эль-амарской школе просто стало в два раза больше молодых офицеров. Их уменьшили и изобразили в карикатурном виде путем дублирования, а вся иерархическая структура армейской жизни была опозорена этой конгрегацией столь большого числа офицеров, имеющих одинаковое воинское звание. Кадровые офицеры, которым была поручена подготовка младших офицеров, жили в отведенных им комнатах, более или менее точно появлялись на занятиях, в рабочие часы лениво переходили из одного класса в другой и с завидной пунктуальностью исчезали в конце рабочего дня. Инструктор-сержант во время приближения кого-нибудь из кадровых офицеров, не считаясь со званиями офицеров в его группе, часто говорил: "Ну-ка, будьте повнимательней, к нам идет офицер". Солдаты из команды обслуживания и инструкторы-сержанты подчинялись сержанту-квартирмейстеру. Вторые лейтенант