вещей у командора. - А нельзя ли вытянуть его оттуда магнитом? - Ты что, Краучбек, пытаешься превратить все в шутку? - Я просто высказал предложение. - _Не очень-то_ практичное, позволь тебе заметить. Нет. Кто-то должен войти в сарайчик и вынести его оттуда. - Несмотря на то, что вход воспрещен? - Кто-нибудь из тех, кому это запрещение неизвестно, или по крайней мере тот, об осведомленности которого о том, что вход в сарайчик воспрещен, бригадиру неизвестно. Если его и застанут на месте, он может сказать, что в темноте надписи не заметил. - Ты имеешь в виду меня? - По-моему, ты более или менее подходящая кандидатура, верно, старина? - Ну что же, я не возражаю. - Молодцом! - произнес Эпторп с большим облегчением. Они пообедали. Эпторп проворчал что-то по поводу счета, но оплатил его. Затем они возвратились в Кут-эль-Амару. Поблизости никого не было. Эпторп стоял _на страже_, а Гай без особого труда выволок автономный клозет из сарайчика наружу. А теперь куда? - спросил он. - В этом-то весь вопрос. Куда лучше всего, по-твоему? - В отхожее место. - Послушай, старина, менее подходящее время и место для шуток трудно придумать. - Я просто размышлял категориями наблюдений Честертона: "Где лучше всего спрятать лист? На дереве". - Я не совсем понимаю тебя, старина. На дереве будет крайне неудобно со _всех_ точек зрения. - Да, но давай не понесем его далеко. Он чертовски тяжелый. - Когда я занимался поиском, то видел вон там кладовку садовника. Они снесли автономный клозет в кладовку, находившуюся в пятидесяти ярдах от сарайчика. Кладовка была менее удобна, чем сарайчик, но Эпторп сказал, что как-нибудь устроится и там. Когда они возвращались после этой операции, Эпторп остановился на тропинке и произнес с необыкновенной теплотой в голосе: - Я никогда не забуду, что ты сделал сегодня вечером, Краучбек. Огромное тебе спасибо. - А тебе спасибо за обед. - А этот итальяшка здорово постарался для нас, правда? Пройдя еще несколько шагов, Эпторп опять остановился и сказал: - Послушай, старина, если ты хочешь, то тоже можешь пользоваться "гром-боксом", я не возражаю. Это был кульминационный момент душевного волнения; исторический момент, если Гай оценил бы его; момент, когда в сложных отношениях между ними Эпторп был ближе, чем когда-либо, к любви и полному доверию. Но он миновал так же, как подобные моменты у англичан минуют всегда. - Ты очень великодушен, Эпторп, но меня вполне устраивает тот, которым пользуются все. - Ты уверен? - Да. - Ну что ж, пусть будет так, - согласился Эпторп с заметным облегчением. Так Гай сохранил благосклонность Эпторпа к себе и стал совместным с ним хранителем "гром-бокса". 3 В ретроспективе последние недели марта превратились в сагу об автономном химическом клозете. Эпторп был настолько поглощен связанными с ним перипетиями, что совершенно забыл о первоначальных мотивах установки этого достижения человеческого разума. Страх перед инфекционным заболеванием больше не служил основной движущей силой в его действиях. На карту было поставлено только его право на собственность. Ожидая построения на занятия утром следующего дня после первого переноса клозета, Эпторп отвел Гая в сторону. Их новые товарищеские отношения опирались отныне не только на искреннюю доброту и сердечность; тот и другой стали теперь неразлучными соучастниками конспиративных мероприятий. - Он все еще там, на месте. - Хорошо. - Никто даже не тронул его. - Отлично. - По-моему, старина, при таких обстоятельствах в присутствии посторонних нам надо поменьше бывать вместе и поменьше говорить друг с другом. Позднее, когда они шли в столовую на второй завтрак. Гай с удивлением почувствовал, что кто-то из общей толпы пытается незаметно ухватить его за руку. Гай оглянулся и увидел рядом с собой Эпторпа, который, умышленно отвернувшись, демонстративно разговаривал с капитаном Сандерсом. В следующий момент Гай почувствовал, как Эпторп сует ему в руку свернутую в комочек записку. Эпторп выбрал для себя место за столом как можно дальше от Гая. Гай развернул бумажку и прочитал: "Надпись с сарайчика, снята. Безоговорочная капитуляция?" Обсуждать это событие в последовавшие часы Эпторп, видимо, считал небезопасным. Лишь к вечеру, перед чаем, он сказал: - Я не думаю, что у нас есть причины для беспокойства. Бригадир, по всей вероятности, признал свое поражение. - На него это совсем не похоже. - О, он беспринципный и от него можно ожидать все что угодно. Я знаю это. Но ведь не может же быть, чтобы он был совершенно лишен чувства собственного достоинства. Гай не стал разочаровывать Эпторпа и портить ему радостное настроение, однако вопрос о том, одинаковое ли у этих двух враждующих людей представление о чувстве собственного достоинства, оставался открытым. На следующий день выяснилось: далеко не одинаковое. Эпторп пришел на строевые занятия (в соответствии с новым распорядком получасовое строевое занятие и физическая тренировка проводились ежедневно) с искаженным от ужаса лицом. Он встал в строй рядом с Гаем. Снова незаметное для других пожатие пальцев - и Гай почувствовал, что в его руку вложена записка. Он прочитал ее при первой же возможности, когда подали команду "Вольно". Эпторп в это время нарочито отвернулся. В записке говорилось: "Должен поговорить с тобой наедине при первой возможности. Дело приняло угрожающий оборот". Возможность предоставилась в середине первой половины дня. - Этот человек просто сошел с ума. Опасный, могущий быть признанным невменяемым маньяк. Я не знаю, что мне теперь делать. - Что же он сделал на этот раз? - Я был из-за него на волосок от смерти, вот что он сделал. Если бы я не надел стальную каску, то не стоял бы сейчас здесь и не разговаривал бы с тобой. Он долбанул меня огромным, до краев наполненным землей цветочным горшком с завядшей геранью. Прямо по макушке. Вот что он сделал сегодня утром. - Он что же, бросил его в тебя? - Нет. Он пристроил его на верхней части двери в кладовке садовника. - А почему на тебе оказалась каска? - Инстинкт, старина. Чувство самосохранения... - Но ты же сказал вчера вечером, что, по-твоему, всему этому делу пришел конец. А ты что, Эпторп, всегда сидишь на своем "гром-боксе" в каске? - Все это не имеет никакого отношения к делу. Главное здесь в том, что этот человек просто совершенно безответствен. Это имеет очень большое значение для любого в его положении, да и в нашем тоже. Может настать такое время, когда наша жизнь будет в его руках. Что я должен теперь делать? - Смени место "гром-бокса" еще раз. - И никому не докладывать о происшедшем? - Нельзя же упускать из виду твое чувство собственного достоинства. - Ты хочешь сказать, что есть люди, которым это может показаться смешным? - Даже ужасно смешным. - Проклятие! - сказал Эпторп. - Я совсем не подумал об этой стороне вопроса. - Мне хотелось бы услышать правду о каске, Эпторп. - Ну что ж, если ты считаешь, что должен знать это, знай - я _носил_ ее последнее время. По-моему, это объясняется тоской по дому, старина. Каска создает ощущение, как будто над тобой не пустое пространство, а что-то материальное. Не знаю, поймешь ли ты меня. Мой автономный химический клозет становится от этого более уютным. - Ты и выходишь оттуда в каске? - Нет. Я снимаю ее и беру под мышку. - А когда ты ее надеваешь: до или после того, как спустишь штаны? Мне важно знать это. - Обычно на пороге. К счастью, и сегодня утром я надел ее на пороге. Но знаешь, старина, я в самом деле никак не пойму тебя. К чему весь этот интерес? - Я должен живо представить себе всю картину, Эпторп. Когда мы состаримся, воспоминание о подобных вещах будет нашим главным утешением. - Послушай, Краучбек, временами мне кажется, что ты говоришь обо всем этом так, как будто считаешь это дело смешным. - Пожалуйста, не думай так, Эпторп. Умоляю, думай что угодно, но только не это. Однако подозрения не покинули Эпторпа и после этого немногословного примирения. Ему и хотелось бы обидеться, да он не рискнул. Он имел дело с безжалостным и изобретательным противником, и это вынуждало его держаться поближе к Гаю. В противном случае Эпторпа ожидало только поражение. - Итак, каков же наш следующий шаг? - спросил он. Вечером этого дня они прокрались к кладовке садовника, и Эпторп, включив свой карманный фонарик, молча показал Гаю разбитые черепки, развалившиеся комки земли и завядшую герань - свидетельства этого страшного утреннего происшествия. Не говоря ни слова, они подняли "гром-бокс" и перенесли, как и договорились предварительно, на его первоначальное место, в сарайчик для спортивного инвентаря. На следующий день бригадир пришел на первое утреннее построение. - Наставление по боевой подготовке армии номер двадцать четыре, как вам, без сомнения, известно, - сказал он, - рекомендует проводить игры, имеющие своей целью развитие наблюдательности и умения всесторонне использовать местность. Сегодня, джентльмены, вы проведете такую игру. Где-то поблизости на окружающей нас местности спрятан старомодный, вышедший из употребления походный сортир, который, без сомнения, брошен здесь бывшими обитателями этого места как совершенно бесполезная вещь. По внешнему виду - это простой квадратный ящик. Действуйте поодиночке. Кто первый найдет его, сразу же доложить мне. Разойдись! - Его наглость потрясает меня, - сказал Эпторп. - Краучбек, ты охраняй сарайчик, а я отвлеку офицеров. Эпторп был полон новых сил. Он чувствовал себя в этот момент хозяином положения. Он намеренно большими шагами отправился в район угольных бункеров и складов жидкого топлива. Бригадир, как и следовало ожидать, пошел через некоторое время в ту же сторону. Гай направился окольным путем к сарайчику и стал медленно ходить вокруг него. К сарайчику дважды приближались другие офицеры, но Гай в обоих случаях отвлекал их словами: "Я только что заглядывал туда. Сарайчик пуст". Вскоре прозвучал сигнал горниста, призывающий возвращаться назад. Бригадир принял доклад о безуспешных поисках, уселся на свой мотоцикл и укатил, бросив вокруг зловещий, угрожающий взгляд, но не сказав ни слова. В школе в этот день он больше не появлялся. - Расстроился, что ничего не вышло, старина, - удовлетворенно сказал Эпторп. Однако на следующий день на двери сарайчика снова появилась надпись: "Всем чинам ниже бригадира вход запрещен". Как Гай и предвидел, суматошные дни и вечера того марта, дни этой забавной игры в прятки, стали для него своеобразным источником бодрости и душевного успокоения, однако в ретроспективном плане подробности чередовавшихся уловок и контруловок из памяти, разумеется, выветрились. Гаю никогда больше не приходилось вдыхать аромат влажных лавровых листьев или пробираться между колючих сосновых ветвей без того, чтобы не вспомнить эти ночные вылазки с Эпторпом и пережитое на следующий день чувство торжества или разочарования. Но точная последовательность эпизодов и даже их количество в памяти не сохранились. Они затерялись среди более поздних, не столь ребяческих событий. Кульминационного развития события достигли в страстную неделю, когда курс боевой подготовки в Кут-эль-Амаре подошел к концу. Бригадир в течение трех дней находился в Лондоне, занятый выяснением дальнейшей судьбы стажирующихся офицеров. Автономный химический клозет Эпторпа стоял на углу спортивной площадки, вне какого-либо помещения, но хорошо замаскированный между ветвистым вязом и большим катком. Здесь, никем в течение трех дней не тревожимый, Эпторп пользовался безоговорочным правом собственности на свой "гром-бокс". Бригадир возвратился из Лондона в подозрительно хорошем настроении. Он побывал в магазине игрушек и приобрел в нем стаканчики-сюрпризы. Когда их поднесешь ко рту, они становятся дырявыми, и все содержимое выливается на подбородок пьющего. Перед обедом бригадир незаметно расставил стаканчики на столах, чтобы подшутить над офицерами. После обеда все довольно долго играли в лото. Когда бригадир выкликнул последний номер, он обратился ко всем офицерам. - Джентльмены, - сказал он, - все, кроме начальника штаба и меня, с завтрашнего дня находятся в отпуске. Мы снова встретимся в полевом лагере, расположенном в одной из долин южной части Шотландии, где будет вполне достаточно места, чтобы применить на практике приобретенные здесь знания. Подробности вашего перебазирования и устройства на новом месте будут указаны в документах на доске объявлений сразу же, как только их подготовит начальник штаба. Обратите особое внимание на пункт, в котором разъясняется, что количество личных вещей офицера ограничивается определенными пределами, установленными военным министерством. Рекомендации этого пункта подлежат неукоснительному выполнению. Вот, кажется, и все, что я хотел сказать, так ведь, начальник штаба? Впрочем, нет, подождите, есть еще одно дело. Вы все сейчас одеты не по форме. С сегодняшнего дня вам присвоен новый чин. Прежде чем уехать отсюда, всем необходимо приколоть на погоны по второй звездочке. В этот вечер в комнатах стажирующихся офицеров то и дело слышалась сочиненная Ленардом песенка: Завтра утром бригадир Здесь останется один. Ни занятий, ни стрельбы, Ни вечерней вдаль ходьбы. - Послушай-ка, - обратился Гай к Эпторпу, - твои личные вещи наверняка выйдут за пределы дозволенного количества. - Я знаю, старина. Меня это очень беспокоит. - А главное - куда девать твой "гром-бокс"? - Я найду место для него. Какое-нибудь совершенно безопасное место. Тайник или надежное хранилище. Надо спрятать его где-нибудь так, чтобы быть в полной уверенности, что он будет лежать на месте до моего возвращения после окончания войны. ...Ни в болота лезть не надо, Ни шагать со всей бригадой... Веселые звонкие голоса донеслись в комнату с надписью: "Штаб бригады", в которой трудились бригадир и начальник штаба. - Эти голоса напомнили мне, - сказал бригадир, - что меня ждет еще одно дело вне стен этого дома. Утром следующего дня, когда солнечный луч коснулся незашторенного окна в комнате "Пашендейль", Эпторп был уже на ногах и ножницами для ногтей прокалывал дырочки на погонах" для новых звездочек. Через несколько минут Эпторп стал лейтенантом. В это утро расставания Эпторп ничего не сказал и не сделал такого, что можно было бы отнести к категории имеющего важное значение. Последнее, действие Эпторпа перед тем, как выйти из комнаты, было сугубо дружественным: он предложил Гаю пару звездочек, которые достал из аккуратной кожаной коробки для запонок. Гай заметил при этом, что в коробочке много различных украшений, в том числе и короны для погон старшего офицерского состава. Затем, еще до того как Гай кончил бриться, Эпторп, одетый теперь по форме и со стальной каской под мышкой, вышел из комнаты и направился в угол спортивной площадки. До угла площадки было не более фарлонга [мера длины, примерно 200 м]. Минут через пять школьное здание Кут-эль-Амары задрожало от сильнейшего взрыва. В комнатах-спальнях раздалось несколько тревожных возгласов: "Воздушное нападение!", "Всем в укрытие!", "Надеть противогазы!". Гай застегнул на себе ремень и поспешил на улицу - туда, где, как ему казалось, произошла катастрофа. Над спортплощадкой вились клубы дыма. Гай пересек площадку. Сначала никаких признаков Эпторпа видно не было. Затем Гай увидел его: прислонившись к вязу, с каской на голове, Эпторп рассеянно шарил по пуговицам на своих штанах и с ужасом взирал на разбросанные вокруг обломки. - Послушай, Эпторп, ты не ранен? - Кто это? Краучбек? Я не знаю. Я просто ничего не знаю, старина. От автономного химического клозета остались только куча дымящихся деревянных обломков, медные краники и трубочки, разлетевшийся во все стороны розоватый химический порошок и большой осколок надтреснутого фарфора. - Что случилось? - Не знаю, старина. Только я уселся, как последовал ужасный взрыв... и я оказался на четвереньках вон там, на траве. - Тебя ранило? - спросил Гай еще раз. - Шоковое состояние, - ответил Эпторп. - Я ничего не чувствую. Гай осмотрел обломки тщательнее. Что произошло, Гай ясно понял, вспомнив отдельные места из последней лекции бригадира. Эпторп снял стальную каску, надел фуражку, одернул на себе форму, пощупал рукой плечи и убедился, что новые звездочки на месте. Он еще раз взглянул на все, что осталось от его "гром-бокса". "Mot juste" [точное слово, точное определение (фр.)], - подумал Гай. Эпторп, казалось, был слишком ошеломлен, чтобы горевать о потере. Гаю не пришли в голову никакие слова утешения. - Давай-ка лучше пойдем завтракать. Они молча повернулись и пошли к дому. Эпторп шел по влажному игровому полю, шатаясь, неуверенно, устремив взгляд в невидимую точку впереди себя. На ступеньках крыльца он остановился и оглянулся назад. В произнесенном им надгробном слове было больше трагичности, чем горечи: - _Уничтожил_! 4 На страстную неделю Гай собрался было поехать в Даунсайд, но затем передумал и отправился в Мэтчет. Отель "Морской берег" был все еще переполнен, но шума и оживления теперь уже не было. Администрация и обслуживающий персонал стали придерживаться очень простого правила: делать, меньше, чем они делали раньше, и получать за это значительно большую плату. В холле висела доска для объявлений. Если не считать, что объявления обычно начинались со слов: "Уважаемые гости, напоминаем вам...", "Уважаемые гости, просим вас...", "Уважаемые гости, сообщаем вам...", то они до смешного походили на военные приказы, и в каждом из них сообщалось о каком-нибудь небольшом сокращении удобств. - Мне кажется, что здесь с каждым днем становится все хуже и хуже, - заметил Тиккеридж, ставший теперь подполковником. - Я уверен, они делают все, что возможно, - сказал мистер Краучбек. - Они даже цены на все повысили. - По-моему, они сталкиваются во всем с огромными трудностями. По великим постам мистер Краучбек неизменно воздерживался от вина и табака, однако на его столе по-прежнему всегда стоял графин с портвейном и чета Тиккериджей каждый вечер пользовалась возможностью отведать вина. Когда вечером в четверг на страстной неделе Гай и его отец стояли на ветру у парадной двери отеля, а Феликс резвился в темноте где-то рядом, мистер Краучбек сказал: - Я очень рад, что ты попал в батальон Тиккериджа. Он такой хороший человек. Его жена и маленькая девочка ужасно скучают по нему... Он говорит, что тебя, вероятно, назначат командиром роты. - Вряд ли. По-моему, в лучшем случае меня назначат заместителем командира роты. - Он сказал, что ты получишь роту. Он очень хорошего мнения о тебе. Я очень рад. А ты носишь тот медальон? - Да, конечно, ношу. - Я очень доволен, что у тебя все идет так хорошо. Впрочем, ничего неожиданного в этом, конечно, нет. Кстати, завтра успение, утром я пойду в церковь. Не думаю, что ты тоже пожелаешь пойти... - А в какое время? - Видишь ли, в ранние утренние часы люди идут туда с наименьшей охотой. Для меня же это не имеет никакого значения, поэтому я буду там от пяти до семи. - Это для меня, пожалуй, многовато. Может быть, я загляну всего на полчасика. - Обязательно приходи. В этом году у них там все очень красиво. Утром в страстную пятницу Гай вошел в маленькую церковь. Уже брезжил рассвет, но в самой церкви стояла ночная тьма. В нос ударял резкий запах цветов и свечей. В церкви находился только его отец. Он опустился на колени у аналоя, перед импровизированным алтарем, выпрямился и застыл, устремив взгляд прямо перед собой. Когда вошел Гай, мистер Краучбек повернулся к нему, улыбнулся и снова погрузился в молитву. Гай опустился на колени неподалеку от отца и тоже начал молиться. Вскоре пришел ризничий и сдвинул черные занавеси с окон восточной стороны. Яркий солнечный свет на мгновение ослепил глаза. В те же минуты в Лондоне (в этом сверхсекретном штабе считалось, что в целях сохранения тайны следует работать в необычные часы) шел большой разговор о Гае. - По делу в Саутсанде, сэр, поступают новые материалы. - Это относительно валлийского профессора? - Нет, сэр. Вы помните перехваченное нами донесение радиофицированного агента "L-18"? Вот оно: " Два офицера-алебардиста заявляют, что Саутсанд тайно посетил видный политический деятель Бокс [игра слов: вспомните "гром-бокс" Эпторпа и разговор о нем в ресторане "Гарибальди", подслушанный Пелеччи], который совещался с высокопоставленным военным чиновником". - Я никогда не думал, что это донесение может оказаться важным. Насколько мне известно, у нас нет ни одного подозреваемого по фамилии Бокс, а в районе Саутсанда нет ни одного высокопоставленного военного чиновника. Впрочем, конечно, это может быть какое-то кодовое имя. - Да, сэр. Мы начали поиски в этом направлении, как вы приказали тогда, и обнаружили, что есть член парламента по фамилии Бокс-Бендер, шурин которого, по фамилии Краучбек, служит в алебардийском полку. Раньше фамилия Бокс-Бендера была просто Бокс. Добавление "Бендер" было принято его отцом в тысяча восемьсот девяносто седьмом году. - Что ж, это, кажется, опровергает подозрение, а? Нет никаких причин, по которым этот человек не мог бы посетить своего шурина. - Тайно, сэр? - А у нас есть что-нибудь по этому Боксу? В том, что его фамилия пишется через черточку, надеюсь, нет ничего особо подозрительного? - Ничего важного у нас нет, сэр, - ответил младший офицер по фамилии Грейс-Граундлинг-Марчпоул, каждая черточка в которой указывала на расчетливую женитьбу в век земельной собственности. - Он ездил два раза в Зальцбург. Якобы на какой-то музыкальный фестиваль. Но зато Краучбек - это совсем другое дело. До сентября прошлого года он жил в Италии и, как мы узнали, был в хороших отношениях с местными фашистскими властями. Не считаете ли вы необходимым завести на него досье, сэр? - Да, пожалуй, стоит завести. - На обоих, сэр? - Да. Заведите на всех. Эти двое тоже раздвинули светомаскировочные шторы и впустили в кабинет первые лучи восходящего солнца. Так совершенно секретный индекс пополнился двумя фамилиями. Позднее такие добавления переснимались на микропленку, размножались и рассылались для внесения в десяток индексов в штабах контрразведывательной службы свободного мира и становились постоянной составной частью совершенно секретных архивов второй мировой войны. - Мой брат служит в алебардийском полку, сэр, - сказал Грейс-Граундлинг-Марчпоул неизвестно к чему. - Краучбек, по их мнению, ничего особенного из себя не представляет. 5 Мысль о событии огромной важности - когда сформируется бригада - теплилась в сознании Гая, как и в сознании всех его сослуживцев, пять с лишним месяцев. Божественная идея! Никто не знал, как, в сущности, все это произойдет. По окончании пасхального отпуска они собрались в долине Пенкирк, в южной части Шотландии, приблизительно в двадцати милях от Эдинбурга, на земле, покрытой возделанными полями, с небольшими крестьянскими усадьбами. В начале долины стоял небольшой каменный замок эпохи королевы Виктории. Первые два дня они столовались и спали в этом замке. Количество людей увеличилось за счет многих незнакомых кадровых военнослужащих различных рангов. Появились начальник медицинской части, неконфессиональный военный священник и придирчивый, имеющий много орденских ленточек ветеран, который командовал саперами. Но это были только офицеры. Набор рядовых пока не производился, потому что еще не была решена проблема их размещения. Предполагалось, что саперы развернут лагерь, однако в назначенный день ничего существенного на поверхности отведенного участка не появилось. Они пробыли здесь всю зиму, уютно устроившись в конюшнях замка. Некоторые из них просто полюбили это место, особенно резервисты, которые нашли себе друзей и подруг в соседних населенных пунктах, просиживали все рабочие часы у их домашних очагов и платили за гостеприимство инструментами и провизией из ротных складов. Предполагалось, что эти ветераны составят костяк соединения, в которое помимо них войдут настроенные против фашистов виолончелисты и продавцы абстрактных картин из стран Дунайского бассейна. - Если бы мне дали что-нибудь около взвода _фашистов_, - сказал командир этих ветеранов, - я закончил бы все работы здесь в течение одной недели. Но он нисколько не жаловался. Ему вовсе не плохо жилось в сравнительно комфортабельном привокзальном отеле, который находился в трех милях от лагеря. Он был непревзойденным знатоком всех тайн финансовой службы и ухитрялся получать множество необычных специальных надбавок к своему окладу. Если новый командир понравится ему, то он готов оставаться на своем посту до конца лета. Пять минут, проведенные командиром саперов с бригадиром Ритчи-Хуком, заставили его без колебаний принять решение оставить это теплое местечко и уехать. Ветераны не только горячо принялись за работу сами, но и склонили к этому антифашистов. За строительство лагеря взялись довольно серьезно, но не настолько серьезно, чтобы удовлетворить Ритчи-Хука. В первое же утро в Пенкирке он приказал своим молодым офицерам копать и таскать землю. Накануне вечером, он, к несчастью приказал сделать офицерам все противовирусные прививки, которые имелись в санчасти бригады. Заметив отсутствие энтузиазма, бригадир попытался развернуть соревнование между алебардистами и саперами. Музыканты начали работать с огоньком; продавцы картин абстрактных художников - менее рьяно, но зато вполне серьезно и качественно; алебардисты же не проявили никакого энтузиазма, ибо едва передвигали ноги. Они рыли дренажные канавы и таскали доски для настила полов в палатках (самая нескладная ноша из всех придуманных человеком), сгружали с грузовых машин печки "Сойера" и оцинкованные водопроводные трубы. Тело ныло от усталости, ходили они пошатываясь, а некоторые и вовсе падали от изнеможения. Токсическое влияние привитых вирусов не прекращалось до тех пор, пока вся работа не подошла к концу. Первые две ночи они спали на разостланных одеялах и питались в замке где попало. Везде царил такой же беспорядок, как в Кут-эль-Амаре во времена майора Маккини. На третий день установка жилых офицерских палаток, палатки-столовой, водопроводного крана и полевой кухни для каждого батальона наконец-то была завершена. Офицеры перебрались из замка в палатки. Начальник штаба достал контейнер алкогольных напитков. Начальник квартирмейстерской части наскоро организовал обед. Подполковник Тиккеридж пил рюмку за рюмкой и вскоре оказался достаточно пьяным для того, чтобы сыграть свою непристойную сценку под названием "Однорукий флейтист". Второй батальон обрел себе пристанище и обосновался в нем. В этот первый вечер в палаточном лагере Гай, одурманенный джином, усталостью и привитыми вирусами, не без труда пробрался между оттяжками и колышками в палатку, где разместили его и Эпторпа. Эпторп, этот старый служака, открыто не подчинился приказу (как вскоре выяснилось, точно так же поступили и все кадровые офицеры) и привез с собой бОльшую часть своих личных вещей. Он ушел из столовой раньше Гая. Теперь Эпторп лежал на высокой раскладной койке, под балдахином из белой кисеи, освещенным изнутри оригинальной масляной лампой накаливания, словно крупный ребенок в плетеной колыбели с верхом, курил трубку и читал "Наставление по военно-судебному производству". Его "спальню" окружали стол, стул, ванночка, умывальник для рук (все раскладное), довольно громоздкие сундуки и чемоданы; здесь же находилось странное устройство, похожее на небольшие строительные козлы, на которых были развешены предметы форменного обмундирования. Гай зачарованно осмотрел этот попахивающий дымком, ярко освещенный кокон. - Надеюсь, тебе хватит оставшегося места, - сказал Эпторп. - Да, пожалуй. У Гая были только резиновый матрац, штормовой фонарь и парусиновый тазик для умывания, который устанавливался на треногу. - Тебя, может быть, удивляет, что я предпочитаю спать под балдахином? - По-моему, это очень разумно - принимать все меры предосторожности. - Нет, нет, нет. Это _не предосторожность_. Это просто потому, что так я лучше сплю. Гай разделся, бросил одежду на чемодан, разложил матрац на полу и улегся на него между двух одеял. Было очень холодно. Гай порылся в рюкзаке и достал пару шерстяных носков и подшлемник, которые ему связала одна дама, живущая в отеле "Морской берег" в Мэтчете. К одеялу на матраце он добавил еще и свою шинель. - Разумеется, так мы разместились лишь на время, - сказал Эпторп. - Командирам рот положены одноместные палатки. Я на твоем месте взял бы себе сожителем в палатку Ленарда. Он, пожалуй, самый лучший из младших офицеров. Его жена родила ребенка на прошлой неделе. Я почему-то считал, что такое дело только испортит ему весь отпуск, но он, кажется, очень доволен и в хорошем настроении. - Да, он рассказал мне. - Надо избегать прежде всего таких сожителей, которые то и дело пытаются воспользоваться какой-нибудь твоей вещью. - Да, это правильно. - Ну ладно, я буду спать. Если будешь вставать ночью, смотри не наткнись на что-нибудь, ладно? У меня здесь лежат довольно ценные вещи, для которых я пока еще не нашел места. Эпторп положил трубку на свой столик и погасил лампу. Через несколько минут, невидимый под своим балдахином, окутанный ароматной дымкой, успокоенный и умиротворенный, словно утомленная лаской Гера на руках Зевса, он сладко заснул. Гай убавил свет в своей лампе, но, скованный холодом и усталостью, долго еще не мог заснуть, хотя и не испытывал никакого недовольства. Он размышлял об этой необыкновенной способности армии приводить все вокруг в порядок. Разори ногой муравейник, и покажется, что в нем в течение нескольких минут будет царить полнейший хаос. Муравьи начнут бешено носиться и карабкаться в разные стороны без видимой цели. Затем инстинкт берет верх. Каждый муравей находит свое определенное место и начинает выполнять определенную функцию. Солдаты действуют подобно муравьям. В последовавшие годы Гаю не раз пришлось убедиться в неизменности этого процесса, иногда в чрезвычайно трудной и тяжелой, а иногда в приятной, прямо-таки домашней обстановке. Люди, бессердечно оторванные от жен и семей, сразу же начинают создавать себе некое подобие дома. Они красят и по возможности обставляют свое жилье, разбивают цветочные клумбы и обрамляют их белой галькой. Гай размышлял этой ночью и об Эпторпе. Во время работ по разбивке лагеря Эпторп чувствовал себя в своей стихии. Когда в тот первый вечер подошла его очередь делать прививку, он настоял на том, чтобы ему она была сделана после всех других. А когда пришел и этот момент, Эпторп перечислил начальнику медицинской части столько заболеваний, от которых он временами страдал, рассказал о стольких сделанных ему когда-то различного рода прививках и их воздействии на его организм, о стольких предостережениях относительно прививок в будущем, якобы высказанных ему выдающимися специалистами, поведал о таких приступах идиосинкразической аллергии и тому подобных вещах, что начальник медицинской части быстро согласился сделать Эпторпу лишь чисто символическую, совершенно безболезненную и безвредную, инъекцию. Таким образом, Эпторп сохранил физическую бодрость и полную ясность мышления, поэтому большую часть времени он провел с командиром саперов в качестве советника но выбору места для лагерных кухонь с учетом преобладающих в этом районе ветров или в качестве браковщика неумело поставленных палаточных оттяжек. Эпторп весьма эффективно использовал двухдневное общение со штабными чинами бригады. Теперь все они хорошо знали его. Он случайно обнаружил, что давно уже знаком с кузиной начальника штаба бригады. В общем, у Эпторпа все шло очень хорошо. И все же Гай не мог избавиться от какого-то странного ощущения подозрительности в отношении Эпторпа. Нельзя сказать, что Эпторп вызывал у Гая какие-то сомнения, отнюдь нет, это было бы большим преувеличением. Гай испытывал нечто такое, что никак не поддавалось определению, что-то едва уловимое, какое-то легкое дуновение. Тем не менее это "что-то" было явно подозрительным. Так, то впадая в легкую дремоту, то возвращаясь к ускользавшим мыслям, Гай провел все часы до побудки. 6 К концу четвертого дня была поставлена последняя палатка. Вдоль и поперек долины, от замка до шоссе, протянулись батальонные ряды палаток, кухонь, складов, столовых, отхожих мест. Многого еще недоставало, многое было сделано на скорую руку, но в целом лагерь был готов к размещению войск. Утром следующего дня должны были прибыть солдаты. В тот вечер офицеров собрали в замке, где теперь размещался штаб бригады, и перед ними выступил бригадир. - Джентльмены, - начал он, - завтра утром к вам прибудут солдаты, которых вы поведете в бой. Это были хорошо знакомые, сильно действующие, волшебные слова. Постоянно произносившиеся две фразы: "Офицеры, которые будут командовать вами..." и "Солдаты, которых вы поведете в бой..." - точно определяли место младших офицеров в самой гуще сражения. Для Гая они были равнозначны запомнившемуся с детства перезвону полного набора колоколов курантов. Бригадир продолжал свою речь. Было первое апреля - день, в который бригадир мог бы не удержаться от какой-нибудь веселой шутки, но в данном случае он оставался совершенно серьезным, а Гай впервые слушал его лишь краем уха. Офицеры, многих из которых он видел впервые, уже не воспринимались им более как привычное окружение. Менее чем за сорок восемь часов у него появилось новое, более чтимое и почитаемое окружение - второй батальон, и все его мысли сосредоточились на том, что завтра прибудут солдаты. Офицеров распустили, и бригадир, который до этого момента играл в их жизни доминирующую роль, на время как бы отдалился от них. Он жил со своим штабом в замке. Он прибывал и убывал - в Лондон, в Эдинбург, в центр формирования, - и никто не знал, когда и зачем. Он стал источником надоедливых безличных приказов: "Командование говорит, что мы должны вырыть одиночные окопы...", "Командование говорит, что в любой данный момент из батальона может быть отпущено не более трети личного состава...", "Поступили новые приказы командования...". Таков был Ритчи-Хук, с его ранами и веселыми проделками, этот необыкновенный вояка, всеми называемый теперь командованием. Каждый батальон отправился к своему ряду палаток. В палатке столовой второго батальона стояло четыре печки, отапливаемые керосином, однако, когда подполковник Тиккеридж собрал второй батальон, чтобы объявить о назначениях, усевшиеся на скамейках офицеры поеживались от вечерней прохлады. Тиккеридж читал медленно. Прежде всего - штаб батальона: он сам, его заместитель и начальник штаба - все кадровые офицеры; помощник начальника штаба по общим вопросам и по разведывательной, химической, бытового обслуживания и транспортной службам - Сарам-Смит; командир штабной роты - Эпторп; заместитель командира штабной роты - один из совсем молодых кадровых офицеров. Последнее назначение вызвало общий интерес. Среди офицеров, имеющих временный чин, ходили слухи о том, что один или два из них, возможно, будут продвинуты по службе; никто, кроме Эпторпа, не рассчитывал на этом раннем этапе получить в подчинение роту, но даже Эпторп не надеялся, что в его подчинение будет назначен кадровый офицер, каким бы он ни был молодым. Это назначение явилось полной неожиданностью и для кадровых офицеров, и они обменялись недоверчивыми взглядами. Командиром и заместителем командира первой роты были назначены кадровые офицеры, командирами взводов - три офицера, имеющие временный чин. Во второй роте назначения были произведены по такой же схеме. В третьей роте на должность заместителя командира был назначен Ленард. Теперь оставались Гай, еще два офицера с временным чином и один очень нахальный молодой кадровый офицер по фамилии Хейтер. - Четвертая рота... - продолжал Тиккеридж. - Командир - майор Эрскайн, которого в настоящий момент здесь нет. Он прибудет через несколько дней. А пока роту примет его заместитель Хейтер. Командиры взводов: де Сауза, Краучбек и Джарвис. Это была горькая минута. Никогда ранее в своей жизни Гай не надеялся на успех. Очень немногие и очень несущественные почести и награды, которых он удостаивался в прошлом, сваливались на него совершенно неожиданно. Чувство удовлетворенности своими действиями появилось у него лишь теперь, когда он стал алебардистом. О том, что его ожидает успех, говорили и неоднократные намеки. Он не ожидал и не рассчитывал на что-нибудь большое и важное, но надеялся хоть на какое-то продвижение. Гай был уверен, что так будет просто потому, что фактически он преуспевал в подготовке, и считал, что слова одобрения, которыми иногда награждали его, вовсе не были лишь простой данью уважения к его возрасту. Теперь Гай кое-что понял. Он был не так плох, как Триммер, и не столь плох, как Сарам-Смит, которого назначили на ничтожную должность; он просто едва пробрался и не заработал никаких почестей и отличий. Теперь он убедился - хотя еще раньше должен был понять это, - что Ленард, очевидно, лучше его. Кроме того, Ленард был беднее Гая, и недавно у него родился ребенок. Ленарду нужна более высокая оплата, и он получит ее, когда ему дадут чин капитана. Никакой обиды Гай не испытывал; он никогда в подобных случаях не унывал, потому что имел в этом отношении богатый опыт. Просто у него сразу же резко упало настроение. Сэр Роджер, возможно, чувствовал себя так же, когда ему пришлось обнажить свой меч из-за какой-то небольшой местной ссоры. Он не знал тогда, что настанет день, когда его будут величать "il Santo Inglese". Подполковник Тиккеридж продолжал: - Разумеется, все эти назначения пробные. Позднее возможна перестановка. Однако в настоящее время мы считаем такие назначения наиболее целесообразными. Затем офицерам сказали, что они свободны. Дежурный солдат позади бара усердно наполнял рюмки розовым джином. - Поздравляю, Эпторп! - сказал Гай. - Спасибо, старина. Откровенно говоря, я не ожидал, что мне дадут штабную роту. Она ведь в два раза больше любой другой. - Я уверен, что ты отлично справишься с ней. - Да, возможно, что мне придется положиться кое в чем на своего два-ай-си. - На что, на что, Эпторп? Это какой-нибудь новый "гром-бокс"? - Нет, нет, нет! Это мой заместитель. Ты знаешь, старина, тебе все-таки надо усвоить принятую терминологию. Начальство обращает внимание на такие вещи. Кстати, по-моему, тебе не очень-то повезло с назначением, я ожидал большего. Поговаривали, что один из нашей группы будет назначен на должность два-ай-си. Я так и думал, что они имеют в виду тебя. - Ленард - толковый парень. - Да, конечно, _они_ знают лучше нас. Тем не менее я сожалею, что они предпочли Ленарда. Если тебе трудно перенести вещи сегодня, то на эту ночь можешь оставить их в моей палатке. - Спасибо, я непременно воспользуюсь твоей любезностью. - Но завтра, старина, ты займешься этим делом в первую очередь, ладно? В палатке-столовой было так холодно, что им пришлось ужинать не снимая шинелей. В соответствии с полковой традицией Эпторп и Ленард поставили всем по стопке. Некоторые стажирующиеся офицеры посочувствовали Гаю: "Вам не повезло, "дядюшка". Оттого что Гая "обошли" в назначении, он, казалось, стал для сослуживцев более simpatico. - Это вы Краучбек, правильно? - обратился к нему Х