чайные личные контакты могут способствовать укреплению международных отношений. Дамский салон в качестве школы демократии! У вас, должно быть, были очень и очень приятные знакомства на этом океанском лайнере, полковник? - У меня были знакомства первый сорт, - заявил Триммер. - Расскажи им, - тормошил его Йэн, - о своих американских друзьях. В глазах журналистов загорелась слабая искорка живого профессионального интереса, тогда как Триммер, наоборот, впал в транс. - Там была миссис Трой... - начал он. - Я не думаю, что ребят интересует именно это, - поспешно вмешался Йэн. - Не каждый рейс, конечно, но раза два-три в год. Четыре раза в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, когда половины наших регулярных пассажиров не было из-за обстановки в Европе. _Она_ не боялась, - задумчиво вспомнил Триммер. - Я всегда искал ее фамилию в списке пассажиров. Еще до того как его отпечатывали, я обычно проскальзывал в канцелярию и подсматривал. В ней было что-то такое - вы же знаете, как это бывает, - как музыка. Когда она мучалась с похмелья, только я один и мог помочь ей. Во мне, по ее словам, тоже было что-то такое в моменты, когда я массажировал ей заднюю часть шеи. - Но вы должны были встречать других, более типичных американок? - Она нетипичная. Она вообще не американка, за исключением, пожалуй, того, что вышла замуж за американца, который был ей совершенно не нужен. Она какая-то совершенно необычная... - Их не интересует миссис Трой, - снова вмешался Йэн. - Расскажи им о других. - Большей частью - старые калоши! - выпалил Триммер. - Миссис Стайвесент Огландер, например. Были, конечно, и другие элегантные дамы: Асторы, Вандербилты, Каттинги, Уитни. Все они приходили ко мне, но никто не мог сравниться с миссис Трой. - Полковник, моих читателей больше интересует что-нибудь пикантное о дамах попроще. Триммер был горд по-своему. Глубоко задетый, он очнулся от грез. - Я никогда не имел дела с дамами попроще, - резко возразил он. - Черт возьми! - воскликнул Джо, торжествуя. - Теперь вы видите? Полковник - _сноб_! На этом Йэн закончил данный этап англо-американского сближения, и через несколько минут вместе с Триммером они стояли на Стрэнде, тщетно пытаясь перехватить такси. В этот момент Гай, охваченный глубоким отчаянием, находился в Бабали-Хани. Перспективы Йэна и Триммера тоже выглядели мрачными. Мимо них, шаркая подошвами, текла лондонская толпа: мужчины в разнообразном грязноватом военном обмундировании, женщины - по новой, непривычной моде этого десятилетия - в брюках, шляпках без полей, с прилипшими к губам сигаретами, с нечистыми, усталыми лицами; все пресыщенные чаем и вултонскими пирожками, все с болтающимися на боку противогазами, хлопающими их по бедру в такт неуклюжей походке. - Сегодня ты не слишком блистал, - сурово сказал Йэн. - Я хочу есть. - В это время дня ничего не найдешь. Я отправляюсь домой. - Мне идти с тобой? - Нет. - Вирджиния будет там? - Не думаю. - Но она была там, когда ты звонил. - Она собиралась уходить. - Я не видел ее целую неделю. Она ушла с работы в транзитном лагере. Я расспрашивал других девушек. Они не сказали, куда она устроилась. Ты же знаешь, какие бывают девушки. Йэн печально взглянул на своего протеже. Он собирался прочитать Триммеру нотацию, напомнить о предстоящих удовольствиях поездки по заводам, производящим вооружение, однако Триммер посмотрел на него таким скорбным взглядом, что Йэн сказал только: - Ну ладно, я иду в управление особо опасных операций, позвоню тебе еще. - И, повернувшись, направился на Трафальгар-сквер. Триммер следовал за ним до станции метро, затем, не сказав ни слова, внезапно повернул и, напевая себе под нос, спустился на платформу, заставленную рядами коек, где долго ждал переполненного поезда. Управление особо опасных операций в Марчмэйн-Хаус, ожившее в результате повысившегося к нему интереса и новой волны энтузиазма в отношении частей особого назначения, расширялось. Прибавились новые помещения, появились новые люди. Здесь же, в отделе Йэна, нашла убежище и Вирджиния Трой. - Ну как, удалось избавиться от "демонического цирюльника"? - спросила она. - Он только что исчез, фальшиво мурлыча что-то себе под нос. Вирджиния, мне надо серьезно поговорить с тобой о Триммере. На карту поставлено благополучие нашего управления. Ты же понимаешь, что на данный момент он является нашим единственным вкладом в военные усилия. Я никогда не встречал человека, который так изменился бы под влиянием успеха. Месяц назад он был в центре всеобщего внимания. Со своим произношением, улыбкой и шевелюрой он просто создан для того, чтобы стать национальным героем. А посмотри на него сегодня. Сомневаюсь, хватит ли его на это лето. Я уже видел, как на моих глазах стал ничем маршал авиации Бич. Мне знакомы эти симптомы. Надо сделать все, чтобы такое не повторилось. Я приобрету плохую репутацию в нашей службе, и на этот раз совсем не по своей вине. Как заметила твоя жертва, виновата в этом "ты, ты, ты". Следует ли напомнить тебе, что ты явилась ко мне в слезах и сделала жизнь в нашем доме невыносимой, пока я не нашел тебе эту работу? Взамен мне хотелось, чтобы ты проявила хотя бы немного лояльности. - Но, Йэн, почему ты считаешь, что мой уход из столовой был вызван чем-то другим, кроме желания избавиться от Триммера? - Я думал, тебе надоели Бренда и Зита. - Только потому, что возле них всегда околачивался этот Триммер. - А-а, - протянул Йэн. Он забарабанил по столу пальцами. А как понимать все эти разговоры о Глазго? - поинтересовался он. - О, _это_? - усмехнулась она. - Ничего особенного. Просто дурачество. Ничего похожего на то, что происходит сейчас. - Сейчас бедняга воображает себя влюбленным. - Да это просто неприлично. 8 31 мая Гай находился в пещере в скалах, нависших над берегом моря в Сфакии, с которого вскоре должна была начаться посадка войск на корабли. Стрелки на часах показывали, что еще нет и десяти, но было похоже, что наступила глубокая ночь. В лунном свете все казалось недвижимым. Внизу, в запруженном войсками ущелье, ожидая подхода шлюпок, в ротных колоннах стоял второй батальон алебардистов; все солдаты были в полном походном снаряжении. Оперативная группа Хука, развернутая на господствующих над берегом высотах, держала оборону района посадки, имея перед собой противника, который после захода солнца не подавал никаких признаков жизни. Гай привел сюда свое отделение в конце дня. Им пришлось идти всю прошлую ночь и большую часть дня до перевала, затем вниз до Имброса и далее по лощине на эту последнюю позицию. Дойдя сюда, все повалились и заснули мертвецким сном прямо там, где остановились. Гай пустился на поиски, разыскал штаб войск гарнизона Крита и возвратился оттуда с последним суровым приказом командирам частей оперативной группы Хука. Он неспокойно дремал, часто просыпался и едва ли сознавал, что с ним происходит. Снаружи послышались шаги. Гай не стал выставлять часового. Рота Айвора Клэра находилась в нескольких сотнях ярдов от их расположения. Гай подошел к выходу из пещеры и увидел в лунном свете фигуру, заговорившую знакомым голосом: - Гай? Это я, Айвор. Айвор вошел в пещеру и сел рядом с Гаем. Едва живые от усталости, они вели разговор безжизненным тоном, томительно растягивая слова, прерывая их длинными паузами. - Черт возьми, Гай, это же просто идиотское решение. - Завтра все кончится. - Только начнется. Ты уверен, что Тони ничего не напутал? Я был в Дюнкерке, ты знаешь. Там не очень-то соблюдали очередь на посадку. Потом тоже не было никаких расследований. Нет никакого смысла бросать боевые части и вывозить этот сброд. Тони страшно устал. Держу пари, он перепутал полученный приказ. - Я получил его в письменном виде от командующего. Капитуляция на рассвете. Солдатам знать об этом еще не полагается. - Но они все равно все знают. - Генерал отбывает на летающей лодке сегодня вечером. - Значит, не хочет оставаться на тонущем корабле. - Наполеон не остался со своей армией после Москвы. После небольшой паузы Айвор спросил: - А что делают в лагере военнопленных? - Мне представляется страшно надоевшая серия концертных вечеров самодеятельности, возможно, в течение ряда лет. У меня есть племянник, он попал в плен в Кале. Как ты думаешь, можно добиться отправки в какой-нибудь лагерь по собственному выбору? - Я полагаю, да. Обычно это возможно. Еще одна пауза. - Командующему не имело смысла оставаться здесь, чтобы попасть в плен. - Никакого. Никому из нас нет смысла оставаться. Снова пауза. - Бедная Фрида. К тому времени, когда я увижу ее снова, она превратится в старую суку. Гай ненадолго забылся в дремоте. Затем Айвор спросил: - Гай, что бы ты сделал, если бы тебя вызвали на дуэль? - Расхохотался бы. - Да, конечно. - Почему ты спросил об этом именно сейчас? - Я думал о чести. Это понятие, которое изменяется со временем, не так ли? Я хочу сказать, что сто пятьдесят лет назад нам пришлось бы драться, если бы нас вызвали. Теперь мы рассмеялись бы. Должно быть, во времена, отстоящие от нас лет на сто или около того, этот вопрос представлялся довольно щекотливым. - Да. Моралисты-теологи так и не смогли прекратить дуэли. Понадобилась демократия, чтобы добиться этого. - По-моему, и в следующей войне, когда мы полностью демократизируемся, для офицеров будет вполне пристойно бросать своих солдат. Так и запишут в уставе в качестве обязанности: сохранять _кадры_ для подготовки новых солдат, на место взятых в плен. - Возможно, солдаты не очень-то благожелательно отнесутся к перспективе проходить подготовку под руководством дезертиров. - А ты не думаешь, что в истинно современной армии их уважали бы больше за такое бегство? Я считаю, наша беда в том, что мы оказались здесь в недобрый час, подобно человеку, вызванному на дуэль сотню лет назад. В лунном свете Гай видел Айвора отчетливо; строгое лицо, теперь изможденное, но спокойное и собранное, такое же, каким он увидел его впервые в Боргезских садах. Айвор поднялся и побрел прочь со словами: - Что ж, стало быть, дорога чести проходит через дезертирство. Гай забылся в крепком сне. В затянувшемся видении ему чудились самые прозаические вещи. Всю проведенную в пещере ночь он маршировал, записывал приказания, передавал их, делал пометки на карте обстановки, снова маршировал. Тем временем луна опустилась за горизонт, в залив вошли корабли, между ними и берегом засновали шлюпки, а затем корабли ушли, оставив на берегу оперативную группу Хука и еще пять-шесть тысяч солдат. В снах Гая не было ни чуждых ему высоких чинов из штаба гарнизона Крита, ни нелепостей, встречавшихся на острове в реальной действительности, ни бегства. Все выглядело так, как в предшествовавший день, предшествовавшую ночь, в ночь и день после высадки в заливе Суда; когда на рассвете он проснулся, перед ним предстал тот же мир, что и во сне; сон и реальность - как два аэродрома, похожие друг на друга во всех отношениях, но находящиеся на разных континентах. Вдали Гай смутно различал самого себя. Он неимоверно устал. - Говорят, корабли оставили продовольствие на берегу, - сказал сержант. - Перед тем как попасть в лагерь военнопленных, не мешало бы поесть. - Значит, правду говорят, сэр, что кораблей больше не будет? - Истинная правда, сержант. - И мы должны сдаться в плен? - Должны, сержант. - Неправильно все это, по-моему. Золотистый рассвет уступал место безоблачной синеве. Гай повел свое отделение по каменистой тропинке вниз в гавань. Набережная была завалена брошенным снаряжением и обломками, появившимися в результате бомбежек. Среди мусора и обломков стояли штабеля ящиков с продовольствием (мясные консервы и галеты) и медленно двигалась толпа солдат, запасавшихся едой. Сержант протолкался через толпу и вскоре вынырнул из нее со множеством консервных банок. Из стены разрушенного здания торчал кран, и холодная вода стекала в груду обломков. Гай и солдаты его отделения наполнили фляжки, напились досыта, снова наполнили их и завернули кран. Потом они позавтракали. Небольшой город был сожжен, разрушен, и жители покинули его. Повсюду, как тени, бродили солдаты разбитой армии. Одни апатично слонялись без цели, слишком усталые, чтобы думать о еде; другие разбивали о камни свои винтовки, испытывая яростное удовольствие в этом символическом прощании с оружием; какой-то офицер топтал ногами свой бинокль; рядом с ним пылал подожженный мотоцикл; небольшая группа солдат под руководством капитана-сапера возилась у старой рыбацкой лодки, лежащей на боку, частью в воде, частью на песке. Сидевший на набережной солдат методично разбирал пулемет "брен" и швырял детали в воду. Какой-то низкорослый солдат переходил от группы к группе и, как проповедник, увещевающий обреченных прихожан на пороге неминуемого страшного суда, твердил: "Чтобы я сдался? Черта с два! Я иду в горы. Кто со мной?" - Есть в этом какой-нибудь смысл, сэр? - спросил сержант. - Нам приказано сдаться, - возразил Гай. - Если мы скроемся, критянам придется заботиться о нас. Если нас найдут немцы, мы попадем в категорию военнопленных, а наших друзей расстреляют. - Что ни говорите, сэр, все равно мне кажется, что это неправильно. В это утро ничто не казалось правильным, все выглядело нереальным. - По-моему, группа старших офицеров уже отправилась на поиски нужного человека для переговоров о сдаче. Прошел час. Низкорослый солдат набил свой вещевой мешок продуктами, повесил на плечи три фляжки с водой, сменил винтовку на пистолет, который артиллерист-австралиец намеревался бросить в море. Согнувшись под тяжестью ноши, но твердо переставляя ноги, он с важным видом зашагал прочь и вскоре скрылся из виду. Вдали, за выходом из гавани, поблескивало спокойное открытое море. Повсюду жужжали и роились мухи. Со дня прибытия на эсминце Гай ни разу не раздевался. Он сказал: - Сержант, я вот что собираюсь сделать - выкупаться в море. - Но _не здесь_ же, сэр? - Нет. Вон там, за мысом, вода, должно быть, чистая. Сержант и два солдата отправились вместе с ним. Приказаний в этот день никто не отдавал. В толще скалистого мыса, образующего гавань, они отыскали расщелину. Пройдя ее, они попали в небольшую бухточку с каменистым пляжем, глубокой и чистой водой. Гай снял с себя одежду и во внезапном приступе эйфории принялся нырять и плавать, затем он лег в воде на спину и, закрыв глаза, долго покачивался под лучами солнца; ни один звук не доносился до его ушей, он ощущал только физическую легкость, одиночество и возбуждение. Перевернувшись на живот, он принимался плавать и снова ложился на спину, опять плавал, потом поплыл к противоположному берегу бухты. Здесь скалы отвесно спускались в глубокую воду. Протянув руку, он зацепился за выступ скалы. Нагретый солнцем камень был теплым. Гай подтянулся и, опершись локтями на выступ, отдыхал, болтая ногами в воде, доходившей ему до колен. Он сделал передышку, так как за прошедшую неделю потерял много сил, затем поднял голову и обнаружил, что смотрит прямо в чьи-то глаза - глаза человека, сидевшего над ним на выступе скалы из черного камня и пристально разглядывающего его; человек выглядел необычно чистым и упитанным по сравнению с другими из гарнизона Крита; в ярких лучах солнца его зрачки, казалось, были цвета устричной раковины. - Не разрешите ли подать вам руку, сэр? - обратился к Гаю старшина Людович. Он встал, наклонился и вытащил Гая из воды. - Сигарету, сэр? Предложив Гаю аккуратную, красочную пачку греческих сигарет, он поднес ему и зажженную спичку. Обнаженный, мокрый, Гай уселся рядом с ним и закурил. - Где же вы все-таки пропадали, старшина? - На своем посту, сэр. В тыловом эшелоне штаба. - Я думал, вы дезертировали. - Неужели, сэр? Вероятно, мы оба ошиблись в расчете. - Вы видели майора Хаунда? - Есть ли необходимость вдаваться в эти подробности, сэр? Не лучше ли признать, что для подобных расспросов еще слишком рано или скорее слишком поздно? - Что вы здесь делаете? - Если быть совершенно откровенным, сэр, я подумываю, не утопиться ли мне. Пловец я плохой, а море так и манит. Вы, сэр, в какой-то мере, видимо, разбираетесь в теологии. Я видел у вас кое-какие книги. Посчитают ли моралисты это самоубийством, если я поплыву прямо в море, сэр, в фантастической надежде добраться до Египта? Сам я не наделен верой в бога, но всегда интересовался теологическими умозрительными заключениями. - Вам следовало бы присоединиться к остаткам штаба. - Вы говорите как офицер или как теолог? - Ни как тот, ни как другой, по правде сказать. Гай встал. - Если вы не собираетесь докурить эту сигарету, могу я получить ее обратно? - Старшина Людович заботливо отщипнул тлеющий конец сигареты и водворил окурок в пачку. - "Бычки" теперь на вес золота, - заметил он, перейдя на казарменный жаргон. - Я последую за вами в обход, сэр. Гай нырнул и поплыл обратно. Когда он одевался, Людович уже присоединился к нему. На нем теперь была форменная одежда и, как заметил Гай, майорские погоны. - Вас повысили в чине на поле боя? - спросил Гай. - Сейчас не то время, чтобы строго соблюдать этикет, - ответил Людович. Прекратив разговоры, они молча побрели в Сфакию. Толпа солдат разрослась и продолжала расти по мере подхода нестройных колонн, покинувших укрытия в горах и спускавшихся, еле передвигая ноги, вниз, к гавани. От складов продовольствия ничего не осталось. Повсюду под стенами домов, прислонившись к ним спинами, сидели солдаты, уныло жевавшие у кого что было. Общий интерес привлекала копошившаяся у лодки группа, которая теперь принялась сталкивать ее в воду. Возглавлявший группу саперный капитан покрикивал на солдат голосом более решительным, чем те, которые приходилось слышать Гаю за последние дни. - Легче, легче... Вместе все!.. Раз, два - взяли!.. Так, так... Давай, давай... - Солдаты обессилели, но лодка продвигалась. Берег был крутой, скользкий от покрывавших его водорослей. - Давай еще! Вместе взяли! Еще раз... Пошла, пошла... Не задерживай... Вот так, вот она и плывет... Гай устремился вперед, проталкиваясь сквозь толпу. - Они спятили! - произнес стоявший рядом солдат. - Ни черта у них не выйдет. Лодка была на плаву. Ее удерживали три человека, стоявшие по пояс в воде; капитан и остальные из его группы взобрались в лодку и принялись вычерпывать воду и готовить двигатель к запуску. Гай наблюдал за ними. - Кто еще хочет с нами? - крикнул саперный капитан. Гай пробрался к нему по воде. - Каковы ваши шансы? - спросил он. - Один к десяти - что нас подберут, и один к пяти - что дойдем самостоятельно. Мы не слишком хорошо обеспечены всем необходимым. Ну как, идете? Гай ничего не взвешивал. В это утро ничто не поддавалось взвешиванию. Он видел перед собой только манящий простор открытого моря, испытывал удовольствие оттого, что нашел кого-то другого, взвалившего на себя тяжесть решения. - Да. Только я еще переговорю со своими солдатами. Двигатель после серии мелких хлопков выпустил клуб маслянистого дыма. - Скажите им, чтобы решали поскорее. Мы отойдем сразу же, как только запустим эту штуку. Гай обратился к своему отделению: - Шансы выбраться - один к пяти. Я иду. Решайте каждый сам за себя. Солдаты разведывательного отделения отрицательно покачали головой. - А вы, старшина, как намерены поступить? Можете быть уверены, ни один богослов не посчитал бы это самоубийством. Старшина Людович посмотрел своими тусклыми глазами на море, но ничего не сказал. - Шлюпка с идущими в увольнение отходит! Есть еще желающие занять места? - крикнул саперный капитан. - Я иду, - отозвался Гай. Он подходил к борту лодки, когда обнаружил, что Людович следует за ним по пятам. Шум запущенного двигателя не позволил Гаю услышать тот звук, который хорошо услышал Людович. Они вместе взобрались в лодку. Из наблюдавшей за ними толпы кто-то крикнул: "Счастливого пути, друзья!", и этот возглас подхватили немногие другие, но из-за работающего двигателя их голосов на шлюпке не слышали. Саперный капитан стал за руль. Они продвигались довольно быстро, оставляя позади радужную пленку нефти и плавающий мусор. Глядя на берег, они заметили, что в толпе все подняли лица к небу. - Опять "юнкерсы", - проворчал саперный капитан. - Ничего, теперь уже все кончилось. По-моему, они прилетели просто посмотреть на результаты бомбежек. Оставшиеся на берегу, казалось, придерживались того же мнения. В укрытие ушли лишь немногие. Матч закончился, игра прекратилась. Однако в следующий момент среди толпы начали рваться бомбы. - Сволочи! - ругнулся саперный капитан. С лодки было видно, что толпу охватило смятение. Один из самолетов пролетел над лодкой на небольшой высоте, дал очередь из пулеметов, промазал и повернул в сторону. Больше их никто не потревожил. Гай видел, как новые бомбы взрывались на опустевшей теперь набережной. Его последние мысли были об отряде командос "Икс", о Берти, Эдди и больше всего об Айворе Клэре, ожидающих на своих позициях, пока противник возьмет их в плен. В лодке в этот момент никому из них занятия не нашлось. Оставалось спокойно сидеть, наслаждаясь солнечными лучами и свежим бризом. Так они покинули этот остров бесславия. 9 Полное забвение. Всепоглощающее молчание. Когда по госпиталю проносились дуновение и шелест легкого, нетерпеливого северо-западного ветерка, который в давние времена задержал на этом берегу Елену и Менелая, молчание сладостно разрасталось, подобно зреющей винной ягоде. Молчание было личным достоянием Гая, его собственным действом. Извне до него доносилось множество звуков: радио в другом конце коридора, другое радио в корпусе напротив, постоянный звон колокольчиков на тележках разносчиков, шум шагов, голоса; в этот день, как и во все предыдущие, в палату Гая входили люди и говорили ему что-то. Он слышал и понимал их, но испытывал такое же небольшое желание вступить с ними в разговор, как зритель - в разговор актеров на сцене; между ним и этими людьми, как в театре, находилась оркестровая яма, рампа и задрапированная авансцена. Он, как путешественник-исследователь, лежал в освещенной палатке, в которую снаружи, из темноты, теснясь и толкая друг друга, то и дело заглядывали каннибалы. В детстве Гай знал одну всегда молчавшую женщину но имени миссис Барнет. Навещая ее, мать Гая часто брала его с собой. Женщина лежала в единственной верхней комнате коттеджа, пропитавшейся запахами парафина, герани и самой миссис Барнет. Ее племянница, женщина в возрасте, по понятиям Гая, стояла у кровати и отвечала на вопросы его матери. Мать обычно сидела на единственном в комнате стуле, а Гай стоял рядом, разглядывая всех их и религиозные гипсовые статуи, расставленные вокруг кровати миссис Барнет. Когда они уходили, племянница благодарила мать Гая за принесенную провизию и говорила: "Тетушка очень признательна вам за ваши посещения, мэм". Старуха же не произносила ни слова. Она лежала, держа руки поверх стеганого лоскутного одеяла и уставив глаза на закопченную от лампы бумагу, которой был оклеен потолок и которая в местах, где на нее падал свет, оказывалась покрытой прекрасным узором, похожим на узор накрахмаленной скатерти, покрывавшей стол в столовой дома у Гая. Голова старухи была неподвижна, однако глазами она следила за всем происходящим в комнате. Ее руки почти незаметно, но неустанно шевелились и подергивались. Крутая лестница заканчивалась вверху и внизу жиденькими, из двух створок, дверцами. Пожилая племянница, бормоча слова благодарности, провожала гостей вниз, в гостиную, и далее - на деревенскую улицу. - Мамочка, почему мы навещаем миссис Барнет? - О, мы обязаны навещать ее. Она лежит вот так с тех пор, как я приехала в Брум. - Но знает ли она нас, мамочка? - Я уверена, если бы мы не приходили, она очень сожалела бы. Его брат Айво тоже был молчаливым, и Гай хорошо запомнил это. В длинной галерее или за столом Айво, бывало, отчужденно просиживал иногда целые дни напролет, ничем не занимаясь, не вступая в общий разговор, внимательно слушая, но не говоря ни слова. В детской на Гая тоже находили приступы молчаливости. "Что, проглотил свой язычок?" - ласково спрашивала нянюшка. Таким же веселым тоном спрашивала его сейчас медсестра, которая приходила по четыре или по пять раз в день с шутливым вопросом: "Ну как, скажете ли вы нам что-нибудь сегодня?" Хромой гусар, навещавший его по вечерам с неизменным виски с содовой, потерял терпение скорее. Вначале он пытался быть дружелюбным: "Томми Блэкхаус, через две палаты отсюда, спрашивает о вас. Я знаю Томми уже много лет. Хотелось бы мне послужить в его частях. Это плохо, что они все угодили к фрицам... А ногу мне покалечило под Тобруком..." Однако, остуженный продолжавшимся безмолвием недвижимо лежащего Гая, он отказался от дальнейших попыток и теперь молчаливо стоял с подносиком в руках, ожидая, пока Гай осушит свой стакан. Однажды к Гаю заглянул капеллан. - Я внес вас в списки как католика - это правильно? Гай не ответил. - Я с сожалением услышал, что вы чувствуете себя не очень хорошо. Не нужно ли вам что-нибудь? Нельзя ли чем-нибудь помочь вам? Я всегда поблизости. Только спросите меня - и я тут. - Гай по-прежнему молчал. - Я оставлю вам вот это, - сказал священник, вкладывая ему в руки молитвенник, и это его действие каким-то образом соответствовало мыслям Гая, ибо последнее, о чем он помнил, была молитва. В самые тяжелые дни в лодке, когда они дошли до крайности, молились все: некоторые предлагали богу сделку: "Боже, вызволи меня отсюда, и я буду жить иначе, честное слово"; другие повторяли строфы из псалмов, запомнившихся с детства, - все, кроме безбожника Людовича, сидевшего за рулем. Был один четко запомнившийся момент прозрения между двумя провалами памяти, когда Гай обнаружил, что держит в руке не медальон, принадлежащий Джервейсу, как он воображал, а красный личный знак, снятый с неизвестного солдата, и услышал свой голос, бессмысленно твердивший: "Святой Роджер Уэйброукский, защити нас в этот день войны и будь нашим хранителем против зла и искушений дьявола..." Ничего происшедшего после этого Гай не помнил. Положив руки поверх простыни, он как бы заново переживал пройденное. Было ли это с ним наяву или приснилось? Можно ли вспомнить и снова пережить что-либо, если факты и сны перемешались? Можно ли верить воспоминаниям, если время было фрагментарным или, наоборот, растяжимым, если оно состояло из минут, которые казались днями, и из дней, казавшихся минутами? Он мог бы все рассказать, если захотел бы. По ему было необходимо сохранить эту тайну. Начав рассказывать, он возвратился бы в тот же мир, он снова оказался бы на сцене. Однажды после полудня, в первые дни тревожных мыслей и подсчетов, все они запели "Боже, храни короля!". В знак благодарности. В небе появился самолет с опознавательными знаками королевских военно-воздушных сил. Он изменил курс, покружил над ними, дважды с ревом пронесся над их головами. Все замахали чем попало, но машина, набрав высоту, улетела на юг, в направлении Африки. В тот момент возможность спасения не вызывала сомнений. Саперный капитан приказал установить вахты. Весь следующий день они вели наблюдение в ожидании корабля, который должен был бы прийти, но так и не появлялся. К ночи надежда угасла, и вскоре страдания от лишений уступили место апатии. Саперного капитана, до этого такого проворного и деловитого, охватило оцепенение. Горючее иссякло. Они подняли парус, не требовавший особого внимания. Временами он повисал безжизненно, иногда наполнялся легким ветерком. Распростертые на дне лодки люди лежали почти без сознания, бормоча что-то и храпя. Вдруг саперный капитан неистово закричал: - Я знаю, что вы задумали! Ему никто не ответил. Он повернулся к Людовичу и крикнул: - Думаешь, я сплю? Я слышал... Я все слышал! Побледнев, Людович молча смотрел на него. С неистовой злобой сапер продолжал: - Учти, если погибну я, ты сдохнешь вместе со мной. Затем, обессиленный, он уронил голову на покрытые волдырями колени. Гай в промежутках между приступами дремоты молился. Позже в тот день - какой же это был день: следующий или второй? - саперный капитан подполз к Гаю и шепотом попросил: - Мне нужен ваш пистолет, дайте его мне, пожалуйста. - Зачем? - Свой я выбросил до того, как нашел эту лодку. Здесь я командир. Я один имею право носить оружие. - Чепуха. - Значит, вы тоже с ними? - Не понимаю, о чем вы говорите. - Да, это, пожалуй, верно. В самом деле, вы же спали. Но я слышал их разговор, пока вы спали. Мне известны их планы, его план, - прошептал он, кивнув на Людовича. - Вы же понимаете, мне _необходим_ ваш пистолет, ну _пожалуйста_. Гай взглянул в его безумные глаза и вытащил пистолет из кобуры. - Если вы снова заснете, то пистолетом овладеет _он_. В этом и состоит его план. Я единственный в состоянии не спать. Я обязан бодрствовать. Если я засну, мы _все_ пропадем. - Безумный взгляд был полон мольбы. - Теперь вы понимаете? Ну пожалуйста, я должен иметь пистолет. - Вот самое лучшее место для него, - сказал Гай и бросил оружие за борт. - Идиот! Проклятый идиот! Теперь мы все в его власти. - Прилягте, - сказал Гай. - Успокойтесь, не то вы заболеете. - Один против всех вас! - обреченно произнес капитан. - Совершенно один. В эту ночь между заходом луны и восходом солнца саперный капитан исчез. На рассвете парус безжизненно повис. На горизонте - ни одного ориентира, по которому можно было бы определить, стоят они на месте или дрейфуют по течению, и никаких следов саперного капитана. Что же было реальным? Клопы. Вначале это показалось неожиданностью. Гай всегда думал о море, как о чем-то особенно чистом. Однако под всеми шпангоутами старой лодки оказалось полно клопов. По ночам они расползались повсюду, больно кусались и испускали зловоние. К началу дня они заползали в укрытые участки тела, под колени, на затылок, под подбородок. Они-то были реальными. А как насчет китов? Было такое время - и оно отчетливо сохранилось в памяти Гая, - когда он проснулся и услышал, как залитое лунным сиянием окружающее море издает низкую, раздирающую уши ноту, и увидел вокруг лодки огромные блестящие мясистые туши, то вздымающиеся на волнах вверх, то проваливающиеся вниз. Были ли они реальными? Был ли реальным туман, опустившийся на воду, и закрывший их, и рассеявшийся так же быстро, как появился? А черепахи? В ту же ночь или в другую после захода луны Гай увидел, как на спокойной поверхности моря появились мириады кошачьих глаз. В батарейках ручного фонарика, который Гай использовал очень экономно, еще оставалось немного энергии. Он повел тусклым лучом по воде и увидел, что все море, насколько хватало света, покрыто слегка покачивавшимися на волнах черепашьими панцирями и что на него изумленно уставились бесчисленные, неопределенного возраста, похожие на ящериц морды. Пока Гай перебирал в памяти эти смутные воспоминания, к нему постепенно возвращалось здоровье, подобно тому, как весной в сухой ветке пробуждается жизнь. За ним заботливо ухаживали. Первое время, когда под влиянием инъекции морфия он находился в полусонном состоянии, над его головой висел сосуд с раствором солей, поступавшим по резиновой трубке в вену на руке, подобно тому, как садовники подкармливают питательными веществами цветы, предназначенные для выставки; по мере того как жидкость растекалась по венам, его ужасно распухший язык постепенно уменьшался, становился розовым и влажным и приходил в норму. Гая натирали маслом, как крикетную биту, и его старческая, морщинистая кожа делалась гладкой. Очень скоро его ввалившиеся глаза, свирепо глядевшие на него из зеркальца для бритья, приобрели свой обычный мягкий, меланхолический взгляд. Фантастические галлюцинации в его мозгу уступили место перемежающемуся и неясному, но спокойному сознанию. Первые дни он с благодарностью пил чашками восхитительный солодовый напиток и тепловатый рисовый отвар. Его аппетит отставал от физического выздоровления. Ему назначили легкую диету - вареную рыбу и саго, но он ничего не ел. Его перевели на консервированную селедку, мясные консервы и картофель, бланманже и сыр. - Как он ест? - неизменно спрашивал полковник, обходивший палаты. - Весьма посредственно, - докладывала медсестра. Гай доставлял одни неприятности этому тучному, добродушному и довольно тяжелому на подъем офицеру, он знал это и сожалел об этом. Полковник испробовал все виды уговоров, от повелительного: "Ну довольно, Краучбек, кончайте это" - до заботливого: "Если вы в чем-либо и нуждаетесь, то это в отпуске по болезни. Вы могли бы поехать куда угодно, хоть в Палестину, если хотите. Вам нужно больше есть. Попробуйте заставить себя". Полковник направил к нему неврастеника-психиатра, которого Гай легко провел ничем не нарушаемым молчанием. Наконец полковник заявил: - Краучбек, я обязан сказать вам, что ваши документы прошли все инстанции. Ваше временное назначение потеряло силу со дня капитуляции на Крите. С первого числа этого месяца вы получаете прежний чин лейтенанта. Неужели вы не понимаете, дружище: продолжая лежать здесь, вы _теряете_ деньги! В этом обращении звучала настоятельная просьба. Гай и хотел бы успокоить его, но к этому времени утратил способность делать то, что от него требовали, точно так же, как, приехав однажды в Англию, еще до войны, чувствуя сильное утомление, он обнаружил, что необъяснимым образом разучился завязывать себе, галстук бабочкой. Он повторял, казалось бы, привычные движения, но каждый раз узел либо распадался, либо получалось, что бант стоит строго вертикально. В течение десяти минут он, выбиваясь из сил, стоял перед зеркалом и наконец вынужден был позвонить и попросить о помощи. На следующий вечер и неизменно в дальнейшем он без труда выполнял это маленькое чудо ловкости рук. Так и теперь, тронутый искренностью этого пожилого полковника медицинской службы, он и хотел бы ответить ему, но был не в состоянии сделать это. Полковник посмотрел историю болезни, в которой были зарегистрированы неизменно нормальная температура Гая, его ровный пульс и координированные движения. Затем он вручил историю болезни старшей медсестре в красном колпаке, которая передала папку медсестре в полосатом колпаке, и вся процессия оставила его в одиночестве. Выйдя за дверь, полковник озабоченно и неохотно распорядился, чтобы Гая перевели для обследования в другую палату. Однако, сумасшедший или нормальный. Гай не давал наблюдавшим за ним никакой пищи для фантазии. Подобно миссис Барнет, он лежал, положив едва двигавшиеся руки поверх полотняной простыни. Избавление пришло, но не по официальным каналам. Однажды утром совершенно неожиданно новый звонкий голос неумолимо призвал Гая к порядку: - C'e scappeto il Capitano? [Где здесь беглый капитан? (ит.)] В дверях его палаты стояла миссис Ститч - лучезарная противоположность накрахмаленным и покрытым колпаками медицинским сестрам, единственным его посетительницам. Без усилий и раздумий Гай ответил: - No Capitano oggi, signora, Tenente [уже не капитан, синьора, лейтенант (ит.)]. Войдя, она уселась на кровати и немедленно пустилась рассказывать о часах, которые ей подарил король Египта, о том, как Элджи Ститч сомневался, следует ли ей принять их, а посол не сомневался совсем, а также о том, что сказала сестра главнокомандующего. - Я ничего не могу поделать, король мне нравится, - заявила она, доставая часы из сумочки - на этот раз не в виде корзинки, а в виде чего-то нового, скромного и изящного, прямо из Нью-Йорка, - и нажимая на них кнопку, чтобы продемонстрировать все, на что они способны. Это был увесистый, искусно сработанный уродливый механизм эпохи второй империи, усыпанный бриллиантами, покрытой эмалью и украшенный купидончиками, которые во время боя неуклюже танцевали гавот. Гай обнаружил, что разговаривает с миссис Ститч совершенно свободно. - Я только что виделась с Томми Блэкхаусом, - сказала она после демонстрации часов. - Он лежит в одной из палат в этом же коридоре с вытянутой к потолку ногой. Я хотела увезти Томми с собой, но они не разрешают трогать его с места. Он всячески старался связаться с вами. Ему необходимо помочь написать письма ближайшим родственникам солдат его отряда командос. Как ужасно все, что случилось с ними! - Да, Томми повезло, он не участвовал во всем этом. - С Эдди и Берти, да и со всеми остальными друзьями. - И с Айвором. В дни своего молчания Гай много думал об Айворе, этом молодом принце, которого Афины послали в качестве жертвоприношения в критский лабиринт. - О, с Айвором все в порядке! - воскликнула миссис Ститч. - Здоров и бодр, как никогда. Он жил у меня. - _Все в порядке_?! Каким образом? В такой же лодке, как я? - удивился Гай. - Ну не совсем в такой, как вы. С большими удобствами. Об Айворе можете не беспокоиться, он не растеряется. Подобно действию солевого раствора, по каплям стекавшего в вену на руке, возбуждение, вызванное этой новостью об Айворе, исцеляющее и оживляющее, медленно охватило все тело Гая. - Это замечательно, - обрадовался он. - Поистине это чудесно. Это лучшее из всего, что произошло. - Ну конечно же, _по-моему_, тоже, - присоединилась к нему миссис Ститч. - Я, как всегда, на стороне Айвора. В тоне, которым это было сказано, Гай не заметил ничего особенного. Он был слишком возбужден радостной вестью о спасении своего друга. - Он где-нибудь поблизости? Попросите его зайти ко мне. - Нет, он не поблизости. Дело в том, что вчера он отбыл в Индию. - Почему в Индию? - Его вызвали туда. Вице-король в некотором роде его кузен. Он потребовал Айвора к себе. - Я не могу представить, чтобы Айвора можно было заставить сделать что бы то ни было против его желания. - Я думаю, он сам хотел уехать. В конце концов, это почти единственное место, где еще осталось много лошадей. В эту минуту медицинская сестра внесла поднос. - Послушайте, и этим вас здесь кормят? Но это так отвратительно выглядит! - воскликнула миссис Ститч. - Да, действительно. Миссис Ститч взяла ложку и попробовала еду. - Вы не можете питаться этим. - Что и говорить, не очень-то вкусно. Но расскажите мне об Айворе. Когда он вырвался оттуда? - Больше недели назад. Вместе со всеми остальными. - Какими остальными? Разве из группы Хука спасся хоть кто-нибудь? - По-моему, да. Томми сказал мне, что несколько связистов и помощник начальника штаба бригады по тылу. - А отряд командос "Икс"? - Нет. Насколько мне известно, из них больше никто не спасся. - Но я не совсем понимаю... Что же, собственно, делал Айвор? - О, это целая история. Сейчас рассказывать ее у меня нет времени. - Она нажала кнопку часов, и купидончики пустились в пляс. - Я еще зайду к вам. Очень приятно, что вы в хорошем состоянии. Мне наговорили о вас совсем другое. - В последний вечер на Крите я виделся с Айвором. - В самом деле. Гай? - У нас состоялся длинный, тоскливый разговор о сдаче в плен. Я не могу понять, что произошло с ним после этого. - Представляю, какой невообразимый хаос царил там. - Вот именно. - И все слишком устали и были голодны, чтобы запомнить что-нибудь. - Да, почти все. - И мало кто понимал толком, что происходит. - Да, лишь немногие. - И никто не имел оснований гордиться чем-нибудь. - Да, таких было не очень-то много. - Именно это я и утверждаю все время, - торжествующе заявила миссис Ститч. - И совершенно очевидно, что под конец _не было_ никаких прик