прощения. - По-вашему, мне следует читать этот журнал? - Я уверен, вы найдете его весьма знаменательным. Было почти восемь, когда они приехали на Пейни-уок. Кое-кого из присутствовавших, включая нейтральных гостей, уже начало тошнить от коктейля, приготовленного Фрэнки, и они сбежали. - Прием, собственно, уже закончился, - заявила одна из секретарш - не Фрэнки. На ногах у нее были веревочные сандалии, а челка, сквозь которую она разговаривала, была черная. - Эверард, по-моему, собирается уходить. Тем временем лейтенант Пэдфилд был занят тем, что переплачивал за такси; после длительного временного пребывания в стране он все еще находил английскую денежную систему запутанной, а шофер такси старался запутать его еще больше. Услышав эти невнятно произнесенные слова, он всполошился: - Боже мой! Неужели уже так поздно? Я должен быть на Ибьюри-стрит. Если вы не возражаете, я поеду в такси дальше. Гай и Йэн не возражали. Доставив их сюда, лейтенант выполнил свое очевидное предназначение. Дезертирство Пэдфилда усилило решимость секретарши, которую звали Коуни, и она сказала: - Выпить, по-моему, уже ничего не осталось. - Мне было обещано шампанское, - настаивал Гай. - Шампанское! - воскликнула захваченная врасплох Коуни, не знавшая, кто такой Гай, и не имевшая ни малейшего представления, кто такие эти двое в военной форме, неясно маячившие в непроглядной мгле, но хорошо знавшая, что у Спрюса действительно есть несколько бутылок этого вина, отложенного про запас. - Я ничего не знаю о шампанском. - Ну что ж, мы поднимемся и посмотрим сами, - перебил ее Йэн. Коуни провела их наверх. Толпа гостей, хотя и поредевшая, была достаточно многочисленная, чтобы образовать плотную завесу между входом и дальним углом комнаты, в котором расположился Людович. Прошло уже две минуты, как он наслаждался тем, ради чего пришел - вниманием хозяина дома. - А скажите, схема вашего произведения случайная или обдуманная? - допытывался Спрюс. - Обдуманная. - План непосредственно не просматривается. Там есть более или менее общие афоризмы, есть заслуживающие особого внимания наблюдения, которые, по-моему, если мне будет позволено так сказать, исключительно проницательны и забавны. Интересно, есть ли там такие места, где они вымышленны? И кроме того, мне кажется, там присутствуют две поэтические темы, которые появляются снова и снова. Просматривается мотив "Утонувшего моряка". Возможно, это отзвук "Бесплодной земли"? Вы сознательно имели в виду Элиота? - Не Элиота, - беспокойно возразил Людович. Но моему, его звали не Элиот. - Очень интересно! И потом это изображение пещеры. Должно быть, вы много читали о фрейдистской психологии? - Не особенно много. В описании пещеры не было ничего психологического. - Очень интересно. Спонтанное высвобождение подсознания! В это время Коуни пробилась сквозь толпу и встала сбоку от разговаривающих. - Эверард, там два человека в военной форме спрашивают шампанского. - Боже милостивый, надеюсь, это не полиция? - Один, возможно, из полиции. На нем какая-то странная форма синего цвета. Другой в форме летчика. Я никогда не видела его прежде. С ними был американец, но он уехал. - Это очень странно. Ты не дала им шампанского? - О, нет, Эверард. - Лучше я пойду и посмотрю сам, кто это. У двери Йэн столкнулся с Элегантной Женщиной и горячо расцеловал ее в обе грязные щеки. - Здесь вся выпивка кончилась, - объявила она, - и я направляюсь на свой пост гражданской обороны. Почему бы вам обоим не заглянуть туда? Это неподалеку, за углом, там всегда найдется бутылка. Их поприветствовал Спрюс. - Боюсь, мы немного запоздали. Я привел Гая. Вы помните его? - спросил Йэн. - Да, да, по-моему, мы где-то встречались, - сказал Спрюс. - У нас здесь все уже кончилось. Я только что имел небольшой разговор с очень интересным новым писателем. Мы всегда особенно рады приветствовать сотрудничество военных. Это входит в нашу программу. Центральная группа гостей расступилась, и позади них стал виден Людович, аппетит которого к разбору его творчества был возбужден, но далеко не удовлетворен. Он обиженно смотрел на стоявшего к нему спиной Спрюса. - Людович?! - удивился Гай. - Это как раз тот человек, о котором я сказал вам. Вы знаете его? - Он спас мне жизнь, - ответил Гай. - О, это очень странно. - У меня так и не было возможности поблагодарить его. - Что ж, сделайте это сейчас. Но не уводите его с собой. Вы застали нас в разгар захватывающего разговора. - Я думаю, что уйду вместе с пэром. - Да, пожалуй. Просвет в толпе снова закрылся. Гай протиснулся между гостями и протянул руку Людовичу, который с выражением нескрываемого ужаса поднял на него свои рыбьи глаза и, вяло пожав протянутую ему руку, отвернулся. - Людович, вы, конечно, помните меня? - Это в высшей степени неожиданно. - Группа Хука. Крит. - О да, припоминаю. - Я всегда питал надежду встретиться с вами. Столько всего, о чем нам надо поговорить! Я узнал, что это вы спасли мне жизнь. - При этих словах Гая Людович безмолвно, будто в раскаянии бия себя в грудь, поднял руку к ленточке военной медали. - Кажется, вы не очень рады видеть меня. - Вот это удар! - сказал Людович, переходя на казарменный жаргон. - Вы как снег на голову! Вот уж не ожидал встретить вас здесь. Только не у мистера Спрюса. Кого-кого, но не вас, где-где, но не здесь. Гай уселся на стул, на котором до этого сидел Спрюс. - Я смутно помню те последние дни на Крите и в лодке. - Лучше забудьте, - сказал Людович. - Есть вещи, о которых лучше забыть. - О, что вы! Не слишком ли вы скромничаете? Кроме того, меня мучает любопытство. Что произошло с майором Хаундом? - Я слышал, его считают пропавшим без вести. - А разве он не в плену? - Простите, мистер... э-э... капитан Краучбек. Я не служу в управлении учета личного состава. - А саперный капитан, который взял нас в лодку? Я был в ужасном состоянии, да и он не в лучшем: он бредил. - Вы тоже бредили. - Да. А сапера вы тоже спасли? - Я думаю, он утонул в море. - Послушайте, - предложил Гай, - вы не собираетесь пообедать? Это прозвучало так, будто призрачный шекспировский Банко вдруг превратился в хозяина. - Нет, - отрывисто сказал Людович. Нет! - Не извинившись, не сказав ни слова на прощанье Гаю, Спрюсу или Фрэнки, он внезапно бросился к парадной двери, ведущей на лестницу, и выскочил в спасительную уличную темноту. - Что с ним стряслось? - удивился Спрюс. - Не мог же он напиться здесь. Что вы сказали ему? - Ничего. Я спросил его о прошлых временах. - Вы хорошо знали его? - В сущности, нет. Мы всегда считали его человеком со странностями. - У него несомненный талант, - сказал Спрюс. - Возможно, даже зачатки гения. Чрезвычайно досадно, что он сбежал. Пожалуй, пора заканчивать прием. Девочки, может быть, вы выпроводите гостей и приберете? Мне пора идти. Оставшиеся часы своего сорокового дня рождения Гай провел в "Беллами" в бессмысленных разговорах. Когда он возвратился в свою комнату в транзитном лагере, в его голове было больше мыслей о будущем, чем о прошлом. В одиннадцать часов завыли неслышные в "Беллами" сирены воздушной тревоги, а после полуночи был дан отбой. Никто не слыхал их и в Вестминстерском аббатстве, где стоял никем не охраняемый меч Сталинграда. Все двери были заперты, все огни погашены. На следующий день здесь снова выстроится очередь и возобновится акт преклонения. В литературном конкурсе, проведенном "Тайм энд Тайдс", Людович успеха не добился. Его сонет даже не отметили. Он внимательно прочел стихотворение, занявшее первое место: ...Лежит здесь меч очень редкой работы - Это бесценный символ. Кто знал, Как близко зло или как опасно добро, Кто презирает покровы, носимые ангелами? Он не мог понять смысл этого сонета. Было ли второе "кто" относительным местоимением к слову "добро", выступающим в качестве его эквивалента? Он сравнил с ним свой ясный, понятный сонет: Надпись о моем прошлом На этом длинном мече. Светившая мне в море Путеводная звезда Сияет на нем. Пусть будет стерта она! Рея, мачта, фал и бушприт - Все кануло в вечность, Когда бот мой погиб. "Возможно, - подумал он, - эти строки не слишком хорошо отвечают заданной теме. Они, видимо, не отразили общего настроения. В них слишком много личного, такого, что не подходит "Тайм энд Тайдс". Я пошлю их в "Севайвэл". ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. FIN DE LIGNE 1 Вирджиния Трой не прожила в доме Килбэнноков и десяти дней, а Йэн уже начал спрашивать: "Когда она уедет?" - Я не против того, что Вирджиния живет здесь, - сказала Кирсти. - Не так уж дорого она нам обходится. - Но она не участвует в наших расходах ни единым пенсом. - Я не могу просить Вирджинию об этом. Она проявляла к нам необыкновенную доброту, когда была богатой. - Это было очень давно. Я уже проводил Триммера в Америку. Просто не понимаю, почему она должна жить здесь. Другие женщины платят свою долю. - Могу посоветовать ей это. - Пожалуйста, как только представится возможность. Однако, когда Вирджиния возвратилась в тот вечер, она сообщила такие новости, что все другие мысли вылетели из головы Кирсти. - Я только что была у своих адвокатов, - сказала Вирджиния. - У них есть копии всех свидетельских показаний по делу мистера Троя о разводе. И кто, по-твоему, собрал их? - Кто? - Назови троих, наиболее вероятных. - Не могу представить себе ни одного. - Этот омерзительный Лут! - Не может быть! - Он, очевидно, член фирмы, работающей на мистера Троя. Он все еще выполняет случайную работу для них в свободное время. - И это после всего хорошего, что мы сделали для него! Ну и как, ты намерена разоблачить его? - Не знаю. - Людей следует предупреждать. - Мы сами виноваты, что покровительствовали ему. Он всегда приводил меня в содрогание. - Подобные вещи, - сказала Кирсти, - разбивают у людей веру в человека. - Но Лут вовсе не человек. - Да, действительно, он не человек. - Не то что Триммер. - А Триммер, по-твоему, человек? Они снова вернулись к проблеме, которую в той или иной форме всесторонне обсуждали в течение вот уже трех лет. - А ты скучаешь по нему хоть сколько-нибудь? - Испытываю полнейшее облегчение. Каждое утро в последние четыре дня я просыпаюсь с мыслью: "Триммер уехал". После почти часовой беседы Кирсти наконец сказала: - Я думаю, ты теперь найдешь новое место проживания. - Нет. Если, конечно, ты и Йэн не захотите избавиться от меня. - Конечно нет, дорогая. Но видишь ли, Йэн... Однако Вирджиния прервала Кирсти, не выслушав ее: - У тебя есть семейный врач? - Мы всегда обращались к одному пожилому врачу на Слоан-стрит. Его фамилия Патток. Это очень хороший врач, особенно по детским болезням. - У меня никогда не было доктора, - сказала Вирджиния. - Такого, которого я могла бы назвать _своим_. Видимо, потому, что часто переезжала и мало болела. В Ньюпорте я иногда ходила к одному докторишке, но только для того, чтобы подписать рецепт на снотворные таблетки. Еще в Венеции был довольно противный англичанин, который зашивал меня, когда я упала на лестнице во дворце Коромбона. Чаще же всего я полагалась на фармацевтов. В Монте-Карло, например, есть один такой волшебник. Ты просто приходишь к нему и говоришь, где болит. Он дает тебе _капсулку_, ты глотаешь ее, и боль сразу же прекращается. Я, пожалуй, все же схожу к твоему врачу на Слоан-стрит. - Ты больна? - Нет. Просто мне думается, что надо сделать то, что мистер Трой называет обследованием. - При штабе особо опасных операций есть прекрасный лазарет. Там всевозможное современное оборудование, причем бесплатно. Генерал Уэйл ходит туда каждый день на прогревание искусственными солнечными лучами. Главного зовут сэр Кто-то Что-то - большая шишка в мирное время. - Я, пожалуй, предпочту твоего врача. Он берет недорого? - Гинея за визит, кажется. - Ну, это мне по карману. - Кстати, о деньгах, Вирджиния... Ты помнишь, Бренда и Зита платили за то, что проживали здесь... - Да, в самом деле. Это очень великодушно с твоей стороны, что ты позволяешь мне жить здесь бесплатно. - Я очень рада, что ты живешь здесь, а вот про Йэна этого не скажешь. Сегодня в разговоре со мной он интересовался, не почувствуешь ли ты себя удобнее, если будешь платить хоть сколько-нибудь... - Удобнее, чем теперь, мне не может быть, дорогая. К тому же я просто не в состоянии платить. Поговори с ним, Кирсти. Объясни ему, что я разорилась. - О, он знает об этом. - Но я _действительно_ разорилась. Никто не хочет верить этому. Я поговорила бы с Йэном сама, но, по-моему, будет лучше, если поговоришь ты. - Хорошо, я _попробую_... 2 Процесс назначения военных на новую должность пока еще осуществлялся людьми, а не электронным комплектатором. Поэтому прошла целая неделя, прежде чем Гай получил уведомление о том, что он, возможно, кому-то и для чего-то потребуется. Через некоторое время после этого в его корзине для входящих бумаг появилось письмо, адресованное ему лично. В письме сообщалось, что Гаю "следует явиться для беседы к офицеру планерно-десантного отряда Свободной Италии". Гай не удивился, когда узнал, что этот офицер сидит в том же здании, что и он сам. Явившись в соответствующий кабинет, Гай увидел ничем не примечательного подполковника, которого довольно часто встречал в коридорах здания и с которым, случалось, даже обменивался несколькими фразами, сидя в баре клуба-столовой. "Освободитель" Италии не подал и виду, что знает Гая, и сказал: - Entrate e s'accomode [входите и присаживайтесь (ит.)]. Произнесенные подполковником слова прозвучали так неразборчиво, что Гай простоял несколько секунд в полном замешательстве, не понимая, на каком языке к нему обратились. - Входите и садитесь, - повторил подполковник по-английски. - Я думал, что вы говорите по-итальянски. - Да, я говорю. - Похоже на то, что вам потребуется освежить ваши знания. Скажите что-нибудь по-итальянски. - Sono pi и abituato al dialetto genovese, ma di solito posso capire e farmi capire dapertutto in Italia fuori Sicilia [я больше привык к гэнуэзскому диалекту, но, как правило, я понимаю да и меня понимают во всей Италии, кроме Сицилии (ит.)], - сказал Гай быстро и с несколько преувеличенным акцентом. Подполковник ухватил лишь последнее слово и спросил отчаянно и глупо: - Siciliano lei? [Вы сицилиец? (ит.)] - О, нет, нет, нет! - Гай ярко изобразил итальянский жест несогласия. - Ho visitato la Sicilia, poi ho abitato per un bel pezzo sulla costa ligure. Ho viaggiato in quasi ogni parte d'ltalia [Я был в Сицилии, а затем довольно долго жил на лигурийском побережье. Я объездил почти всю Италию. (ит.)]. Подполковник снова перешел на английский. - Звучит, кажется, неплохо. Вы не принесли бы нам большой пользы, если бы говорили только по-сицилиански. Вам придется работать на севере, вероятно, в Венеции. - Li per me tutto andra liscio [там, по-моему, все обойдется (ит.)], - сказал Гай. - Да, - сказал подполковник, - да, я понимаю. Хорошо, давайте теперь говорить по-английски. Работа, о которой пойдет речь, разумеется, секретная. Как вам, вероятно, известно, продвижение наших войск в Италии сейчас приостановлено. На существенное продвижение до весны вряд ли можно надеяться. Немцы получили значительные подкрепления. Часть итальянцев, кажется, симпатизирует нам. Называют себя партизанами. Это крайне левое крыло. Ничего плохого в этом, разумеется, нет. Спросите у сэра Ральфа Бромптона. Мы будем посылать различные маленькие группки, чтобы информировать главное командование, с какими силами им придется столкнуться, и чтобы по возможности подготовить в подходящих местах площадки для сброса оружия и снаряжения. Офицер разведки и связист - это костяк каждой группы. Вы, как я понимаю, уже прошли подготовку в частях командос. Спуск на парашюте был включен в подготовку? - Нет, сэр. - Э-э, тогда вам лучше пройти этот курс. Полагаю, возражений не будет? - Абсолютно никаких. - Вам, пожалуй, многовато лет, но вы еще не раз удивитесь возрасту некоторых наших ребят. А возможно, что вам и не придется прыгать с парашютом. У нас есть разные способы переброски наших людей. Имеете ли вы какой-нибудь опыт плавания на малых судах? Гай вспомнил о небольшой парусной яхте, которой он пользовался для прогулок в Санта-Дульчине, о беспечной вылазке на берег в Дакаре, о фантасмагорическом бегстве с Крита и, не кривя душой, ответил: - Да, есть, сэр. - Вот и отлично. Это может пригодиться. Ну ладно, когда вы потребуетесь, мы дадим вам знать. Пока же все должно быть в полном секрете. Вы член клуба "Беллами", так ведь? Там слишком много болтают ненужного. Держите язык за зубами. - Хорошо, сэр. - A riverderci! [До свидания! (ит.)] Гай взял под козырек и вышел из кабинета. Когда Гай вернулся в транзитный лагерь, там его ожидала телеграмма от сестры Анджелы, в которой сообщалось, что их отец в Мэтчете неожиданно и мирно скончался. 3 На всех железнодорожных станциях королевства висели плакаты с надписью: "Вам действительно необходимо ехать?" В день похорон Гай и его зять сели в переполненный утренний поезд из Паддингтона. У Гая на рукаве мундира чернела траурная повязка. На Бокс-Бендере был темный костюм, черный галстук и котелок. - Я не надел цилиндр, - сказал Бокс-Бендер. - Он в наше время кажется неуместным. Не думаю, что там будет много народу. Перегрин уже уехал туда еще позавчера. Он обо всем позаботится. Ты взял с собой бутерброды? - Нет. - Не знаю, где мы сможем позавтракать. Вряд ли в монастыре для нас приготовят еду. Впрочем, Перегрин и Анджела, наверное, закажут что-нибудь в закусочной. Здание вокзала было покрыто маскировочными пятнами, ставни на окнах закрыты. Когда поезд тронулся, уже светало. В коридорах вагонов толпились направлявшиеся в Плимут моряки. Маленькие электрические лампочки над сиденьями не горели, газеты читать было почти невозможно. - Я всегда глубоко уважал твоего отца, - сказал Бокс-Бендер и через несколько минут заснул. Гай просидел, не сомкнув глаз, в течение всего трехчасового пути до железнодорожного узла в Тонтоне. Дядя Перегрин прислал к местному поезду где-то раздобытый им специальный автобус, похожий на трамвайный вагон. На станцию прибыли мисс Вейвесаур, священник из Мэтчета и директор школы Богоматери-Победительницы. Там находились также многие другие с различными знаками траура. Гай должен был бы узнать этих людей, но не узнал. Они здоровались с ним, бормотали слова соболезнования и, убедившись в необходимости, напоминали ему свои фамилии: Трешэм, Бигод, Инглфилд, Оранделл, Хорниоулд, Плессингтон, Джернингэм и Дакр (целый перечень нонконформистских фамилий) - его кузены, кузины или другие дальние родственники. Их поездка по железной дороге была, вне всяких сомнений, необходима. Убедившись, что Гай не слышит ее, мисс Вейвесаур сказала о нем со вздохом: "Fin de ligne" [последний в роду (фр.)]. Начало заупокойного богослужения было назначено на полдень. Местный поезд должен был прибыть в Брум в одиннадцать тридцать, и он прибыл почти без опоздания. 4 Недостатка в местах для богослужения в этой маленькой деревне не ощущалось. Во времена папистов и нонконформистов мессы, как правило, служились в доме священниками, приходившими в него в одеянии домашних учителей. Эта же маленькая часовня сохранялась в качестве места для случайных паломников, желавших помолиться за священного Джервейса Краучбека. Католическая приходская, церковь видна прямо с маленькой станционной площади; она была построена прапрадедом Гая в начале шестидесятых годов девятнадцатого века в самом начале проходящей через всю деревню улицы. А в конце той же улицы стоит средневековая церковь, неф и алтарь которой используются приверженцами англиканского вероисповедания, в то время как северный боковой придел и примыкающая к нему часть кладбища являются собственностью владельца поместья. Могилу для мистера Краучбека вырыли на этом участке земли, и именно в этом боковом приделе церкви ему поставят позднее памятник среди множества статуй и мемориальных досок, воздвигнутых в память о его предках. Большая часть жителей деревни Брум - католики, объединенные в обособленную общину наподобие тех, которых часто можно встретить во многих уголках графства Ланкашир и на отдаленных островах Шотландии и которые так редки в западной части Англии. Прихожане англиканской церкви в незапамятные времена объединились с двумя соседними деревнями, и их обслуживал один священник, который раз в месяц приезжал на велосипеде и проводил богослужение, если верующие собирались в достаточном количестве. Бывший дом священника перестроили и сдавали в аренду дачникам. Дом в усадьбе Брум стоит позади чугунных ворот; ведущая к нему дорога является продолжением тянущейся вдоль деревни улицы. Мистер Краучбек очень часто, но не совсем, конечно, правильно заявлял, что любой солидный дом, под которым он, конечно, подразумевал дома, основанные не иначе как в средние века, должен стоять на дороге, на берегу реки или на утесе. Дом в усадьбе Брум стоял на шоссе, ведущем в Эксетер, и так было до восемнадцатого столетия, пока владелец соседней усадьбы, представлявший графство в палате общин, не добился разрешения провести дорогу через свои владения и установить на ней заставу для взимания прибыльных подорожных сборов. Старая дорога все еще проходит мимо дома в усадьбе Брум, но пользуются ею очень немногие. Когда в Бруме обосновался монастырь, его обитатели привезли с собой и своего священника, а молельню устроили в длинной, обшитой панелями галерее. Никто из живущих в монастыре не появлялся в приходской церкви, за исключением разве каких-нибудь особых случаев. Похороны мистера Краучбека стали как раз одним из таких событий. Обитатели монастыря встретили тело покойного накануне вечером, когда его привезли из Мэтчета. Они накрыли катафалк балдахином, а утром следующего дня спели погребальную песнь. Их священник должен был помочь провести заупокойное богослужение. Анджела Бокс-Бендер встретила поезд на платформе. Лицо ее было скорбным и печальным. - Послушай, Анджи, - обратился к ней муж, - долго ли протянется вся эта церемония? - Не более часа. Отец Гейохеген хотел было прочитать хвалебную проповедь, но дядя Перегрин отговорил его. - А перекусить что-нибудь мы сможем? Я ведь вышел из дома в шесть утра. - Вас ждут в пресвитерии. Думаю, там вы найдете что-нибудь. - Надеюсь, на меня не рассчитывают как на участника церемонии? Я хочу сказать, не придется ли мне участвовать в каком-нибудь ритуале или нести что-нибудь? Я ведь совершенно не знаю этих порядков. - Нет, нет, - ответила Анджела. - Это один из тех случаев, когда от тебя ничего не потребуется. Маленькая приемная пресвитерии была переполнена людьми. Кроме дядюшки Перегрина и монастырского священника здесь были еще четыре священника, один из них носил титул монсеньора. - Его светлость епископ не смог приехать. Он послал меня в качестве своего представителя, чтобы передать свои соболезнования. Здесь был также один мирянин из Тонтона, о котором Гай знал, что это адвокат отца. Отец Гейохеген постился, но своему гостеприимству он не изменил: в пресвитерии поставил виски и сладкий пирог. Дядюшка Перегрин оттеснил Гая в уголок. Его глупое старческое лицо выражало льстивую благопристойность. - Насчет мемориального щита с гербом, - проговорил он вполголоса. - Я встретился в этом деле с немалыми трудностями. Сделать на заказ что-нибудь сейчас почти невозможно. Нигде нет ни одного специалиста по гербам. В ризнице, правда, хранится целая коллекция старых мемориальных щитов, но все они не в очень хорошем состоянии. Там есть щит твоего деда, но он, конечно, соединен со щитом Роутмэна и поэтому вряд ли подойдет. Потом мне немного повезло: я наткнулся на щит, который, должно быть, заказывали для Айво. Довольно грубая работа, видно, местного мастера. Я ведь был за границей, когда он умер, бедняга. Это очень простой герб, не разделенный на четыре поля. Но это лучшее из того, что можно найти в настоящий момент. Как, по-твоему, правильно, что я остановился на нем? - Конечно, дядя Перегрин, я уверен, что вы поступили правильно. - Ну, я, пожалуй, пойду. Начинают прибывать все новые и новые люди. Надо, чтобы кто-то показывал им, куда садиться. Священник из Мэтчета сказал: - Ваш отец, я думаю, пройдет через чистилище очень быстро. Адвокат сказал: - Нам надо бы после всего поговорить наедине. - А завещание не будет зачитываться? - Нет, так происходит только в романах викторианской эпохи. Но есть вещи, которые необходимо обсудить, а ведь встретиться для этого еще раз в наше время довольно трудно. Артур Бокс-Бендер изо всех сил старался завоевать симпатии местного прелата. - Я не принадлежу к вашему вероисповеданию, но должен отметить, что ваш кардинал Хинсли выполняет замечательную работу по радио. Про него можно уверенно сказать: он прежде всего англичанин, а потом уже христианин; а ведь этого никак не скажешь о том или другом _нашем_ епископе. Анджела сказала: - Я тщательнейшим образом прочитала и разобралась во всех письмах. Их поступило несколько сотен. - И я тоже. - Необычайно много людей, о которых я даже не слышала, оказывается, были близкими друзьями папы. Эту ночь я провела в монастыре и поеду домой только сегодня вечером. Монахини были очень милы и любезны. Достопочтенная матушка хочет, чтобы после похорон все вернулись в монастырь и выпили кофе. Здесь собрались люди, с которыми нам следует поговорить. Я никак не думала, что их приедет так много. Все новые и новые люди прибывали пешком, на машинах и на двуколках, запряженных пони. Гай и Анджела наблюдали за ними из окна пресвитерии. - Феликса я возьму к себе, - сказала Анджела. - Сейчас он еще там, в отеле. Духовенство вышло, чтобы облачиться. В пресвитерии снова появился дядюшка Перегрин, чтобы повести за собой ближайших родственников. - Аналой впереди справа, - сказал он. Они пересекли узенькую полоску сада и вошли в церковь, построенную еще Джервейсом и Хермайэни, которая по традиции называлась часовней. Медленно шагая по проходу между рядами, Гай печально смотрел на катафалк и на горящие рядом с ним высокие неотбеленные свечи. В прохладном, слегка задымленном воздухе сильно пахло пчелиным воском и хризантемами. Позднее к этому запаху прибавился благовонный запах фимиама. Людей на похоронах мистера Краучбека было не меньше, чем на мессе в предрождественскую ночь: почти все жители деревни, многие из соседних деревень. Глава судебной и исполнительной власти графства сидел на передней скамье слева, рядом с представителем рыцарей Мальты. Лейтенант Пэдфилд сидел вместе с англиканским приходским священником, семейным адвокатом и директором школы Богоматери-Победительницы. Хор из монахинь расположился рядом с органом на верхнем ярусе. Священники, за исключением трех, совершающих богослужение, заняли места вдоль стен алтаря. Дядюшка Перегрин окинул всех взглядом и убедился, что все на своих местах. Бокс-Бендер не сводил взгляда с Анджелы и Гая, опасаясь совершить какую-нибудь ошибку в ритуале церковной службы. Он преклонил, как и они, колена, сел, затем снова опустился на колени, опять сел и поднялся, когда три священника, облаченные в черное, вышли из ризницы, еще раз сел, но забыл перекреститься при этом. Бокс-Бендер выполнял этот ритуал не вслепую. Он бывал на мессах и раньше. Он просто хотел выполнить все в точном соответствии с принятым обрядом. Глава судебной и исполнительной власти тоже не знал ритуала, и его тоже посадили в таком месте, чтобы он мог видеть других. Заупокойная служба началась. Воцарилась полнейшая тишина. Слова молитвы были едва слышны даже на первых скамьях. Бокс-Бендер вовремя заметил, как его родственники перекрестились в момент отпущения грехов. На этот раз успел перекреститься и он. Затем начал петь хор монахинь. Прислушиваясь к знакомым словам молитвы, Гай думал о своем отце. Мистер Краучбек был всеми уважаемым, добрым, отзывчивым и добросовестным человеком, человеком, который по всем правилам своего вероисповедания был достоин спасения Души. Гай считал своего отца самым лучшим человеком на всем свете, единственным незапятнанным человеком из всех, кого ему довелось узнать. "Сколько же из всех переполнивших сейчас церковь, - думал Гай, - пришли сюда, движимые простой учтивостью, и сколько для того, чтобы помолиться за то, чтобы добрая память о мистере Краучбеке светилась вечным негасимым огнем? Что ж, - продолжал размышлять он, - божья милость в учтивости: в том, что Артур Бокс-Бендер косит глаза, чтобы не ошибиться в своих действиях, в том, как прелат держит свечу у алтаря, представляя собой епископа, в том, что лейтенант Пэдфилд совершает бог его знает какое вездесущее чудо..." Священник перевернул страницу молитвенника и перешел от проскомидии к канону. В тишине, воцарившейся после удара колокола, Гай поблагодарил бога за своего отца и мысленно переключился на свою смерть, к которой он был так близок, когда отступал с Крита, и которая могла теперь снова оказаться близкой во время выполнения миссии, предложенной ему безымянным подполковником. "Я беспокоюсь о тебе", - писал ему отец в письме, хотя оно было не последним, ибо он и Гай успели с тех пор обменяться еще несколькими письмами; auditiones malae [плохие известия (лат.)] об ухудшающемся здоровье отца и свое собственное затянувшееся разочарование Гай считал в известном смысле заключительным этапом их регулярной, но довольно сдержанной переписки в течение более чем тридцати лет. Отец был обеспокоен не чем-нибудь, связанным с земным преуспеванием Гая, а его очевидной апатией ко всему; Гай же был обеспокоен теперь, видимо, тем, что находился в этом таинственном транзитном лагере, через который он должен пройти на своем пути к вечному покою и свету. Молитвы Гая были направлены скорее "к", а не "за" отца. Гай поступил на службу и обратился про себя к богу: "Я ничего не прошу у тебя. Я прибыл сюда на тот случай, если нужен. Не думаю, что могу оказаться полезным, но, если существует что-нибудь такое, что я мог бы сделать, дай мне знать об этом". "Я ничего не прошу у тебя" - это и являлось сутью апатии Гая; именно это пытался внушить ему отец, он и сейчас говорит ему об этом. Чувство опустошенности не оставляло его многие годы, даже тогда, когда он, став алебардистом, переживал минуты подъема и воодушевления. Подъема и воодушевления оказалось недостаточно. Бог требовал от него чего-то большего. В глубине души Гай верил, что где-нибудь, как-нибудь и что-нибудь от него все же потребуется и что, когда такой момент настанет, ему надо быть особенно внимательным. Быть в готовности к тому, чтобы что-то сделать, - это ведь тоже служба. Настанет время, и он получит возможность сделать нечто, пусть даже незначительное, но зато такое, чего не сможет сделать никто другой, для чего он предназначен самой судьбой. Такого положения, чтобы бог не дал ему никакого предназначения, просто не может быть. Он вовсе не претендует на героическую судьбу. Количественные критерии здесь неприменимы. Главное - это не упустить момент, не прозевать возможность, когда она появится. Не исключено, что как раз сейчас, в этот момент, отец расчищает путь для него. "Дай мне знать, что я должен сделать, и помоги мне сделать это", - мысленно произнес Гай в своей молитве. Артур Бокс-Бендер бывал на богослужении и раньше. Когда священник кончил читать молитву и удалился из алтаря, Бокс-Бендер посмотрел на часы и взялся было за котелок. Затем, когда священник появился снова, в другом облачении, и остановился в нескольких футах от того места, где сидел Бокс-Бендер, тот незаметно отложил котелок в сторону. Хор пропел отпущение грехов, затем священник и дьякон прошли вокруг катафалка, побрызгали его святой водой и окурили ладаном. Черная риза коснулась почти черного костюма Бокс-Бендера. На левую щеку Бокс-Бендера попала одна капелька воды. Смахнуть ее он не осмелился. Сняв с гроба покров, люди из похоронного бюро подняли его и понесли по проходу между рядами скамеек. Анджела, дядюшка Перегрин и Гай пошли за гробом первыми, за ними последовали другие родственники покойного. Бокс-Бендер скромно пошел позади главы судебной и исполнительной власти. Монахини пропели антифон, после чего спустились с хоров и направились в монастырь. Похоронная процессия двинулась вдоль улицы, от новой церкви к старой. Тишина нарушалась лишь стуком копыт лошади, скрипом упряжи и колес фермерской повозки, на которой везли гроб; впереди старой кобылы, держа ее за узду, шел управляющий усадьбой. День был безветренный. С деревьев по одному - по два опадали листья; падая, они кружились по-разному, в зависимости от того, какое очертание принимали и как сморщивались, когда высыхали, но все падали под то дерево, на котором выросли. В какой-то момент Гай вспомнил о записной книжке Людовича, о "пушинке в вакууме", с которой его сравнили, а потом, как бы сопоставляя, о шумных ноябрьских днях, когда он и его мать пытались ловить падающие листья на улице; каждый пойманный лист гарантировал... день, неделю, месяц - точно не мог вспомнить он - его счастливого и радостного детства. Только его отец остался живым, чтобы увидеть превращение этого веселого маленького мальчика в одинокого капитана алебардийского полка, который следовал теперь за его гробом. На мощенных булыжником тротуарах стояли жители деревни, занятость которых не позволила им прийти в церковь. Они молча смотрели на проходившую процессию. Многие из тех, кто пришел в церковь, отделялись от процессии и возвращались к своим делам. Места у могилы для всех все равно будет недостаточно. Монахини обложили края могилы мхом, вечнозелеными листьями и хризантемами, которые слабо напоминали рождественские украшения. Люди из похоронного бюро молча опустили гроб. Святая вода, окуривание кадилом, несколько коротких молитв, бессловесные "Отче наш" и "Благословен". Еще раз святая вода; бессловесная "Из глубины". Гай, Анджела и дядюшка Перегрин вышли вперед, взяли по очереди кропило и добавили свои капли святой воды. Через некоторое время все был кончено. Стоявшие у могилы люди повернулись и пошли. Выйдя за ворота церковного двора, все вступили в приглушенный разговор. Анджела здоровалась с теми, кто не повстречался ей утром. Дядюшка Перегрин переговорил с теми, кто должен был пойти в усадьбу выпить кофе. Гай оказался рядом с лейтенантом Пэдфилдом. - Очень мило, что вы приехали, - сказал он. - Это весьма многозначительное событие, - отозвался Пэдфилд. "Чем же оно так многозначительно?" - озадаченно подумал Гай. - Я пойду в поместье, - добавил Пэдфилд. - Достопочтенная матушка просила меня зайти. "Когда? Как? Почему?" - подумал Гай, но вслух спросил: - Дорогу знаете? - Конечно. Глава судебной и исполнительной власти остался среди людей, задержавшихся на англиканском кладбище. Там же был и Бокс-Бендер. - Мне не хотелось бы беспокоить вашу жену и племянника, - сказал глава. - Передайте им, пожалуйста, мои соболезнования и наилучшие пожелания, хорошо? - После того как Бокс-Бендер проводил его до машины, он добавил: - Я очень уважал вашего тестя. К сожалению, мало встречался с ним за последние десять лет. Да и другие видели его мало. Но он пользовался большим уважением во всем графстве. Основная масса присутствовавших на похоронах шла по деревенской улице в обратном направлении. Напротив католической церкви и пресвитерии, последним перед воротами, стоял "малый дом". Под заштукатуренным фасадом и верандой скрывалась значительно более давняя постройка. Монастырь этот дом не арендовал. В прошлом "малый дом" выполнял много различных функций, его часто использовали как вдовий дом. Теперь в нем жил управляющий усадьбой. Шторы на окнах были опущены. В этом доме всегда царила тишина. Улица около него фактически заканчивалась тупиком, а задней частью дом выходил в парк. Именно здесь мистер Краучбек советовал Гаю доживать последние дни. Монастырская школа была состоятельной, и земельный участок содержался в хорошем состоянии даже в этом году, когда самшит и тис росли почти везде не подстриженными, а газоны вспахивали, чтобы вырастить на них овощи. Передний двор в усадьбе Брум охраняла воротная башенка. За воротами располагались два прямоугольных участка средневековой планировки, с декоративным растениями эпохи Карла Великого, как в университетском колледже; здание, как и большинство колледжей, имело массивное готическое крыло. Его пристроили к зданию Джервейс и Хермайэни, воспользовавшись услугами того же архитектора, который построил им церковь. У главного входа стояла достопочтенная матушка в окружении группы монахинь. В окнах верхнего этажа и в башенке, в которой был взят в плен благословенный Джервейс Краучбек, появились головки девушек, некоторые ангельские, а некоторые нелепые, Словно кронштейны старой церкви, но все украдкой заглядывавшие вниз, на входящих родственников мистера Краучбека. В восемнадцатом столетии в гостиной главного здания изменили потолок, покрыв его штукатуркой, но Джервейс и Хермайэни распорядились убрать штукатурку, обнажить деревянные балки. В годы детства Гая на обшитых дубовыми панелями стенах было симметрично развешано различное оружие - символы многих геральдических щитов. Однако теперь все это было продано вместе с остальной мебелью. Вместо оружия на стенах висело несколько больших выцветших религиозных картин из тех, которые обычно завещают монастырям. Над кафедрой, в той части гостиной, где стена была покрыта панелями на всю высоту, на том месте, где когда-то размещались фамильные портреты, висел киноэкран, а в углу были сложены стулья с ножками из металлических трубок и стойки для натяжения бадминтонной сетки. Гостиная использовалась монастырской школой в качестве зала для отдыха и развлечений. Здесь девушки танцевали в зимние вечера под музыку, передаваемую по радио; здесь рождались и принимались или, наоборот, отвергались предложения тесной дружбы и любви между ними; здесь в летнее время ежегодно организовывался концерт и ставилась какая-нибудь нудная историческая пьеса, выбираемая по признаку невинности ее сюжета и по возможно большему количеству действующих лиц. Монахини накрыли стол на козлах с такой щедростью, с какой позволяло трудное военное время. Недостаток продуктов компенсировался искусностью в их приготовлении и расстановке на столе. Кексы, приготовленные из яичного порошка и низкосортной муки, были украшены орехами и консервированными фруктами, взятыми из ежемесячно присылаемого им подарка сестринской общины в Америке. Колбасные ломтики были разрезаны на части в форме трилистника. Ученицы старших классов в синих форменных платьях разливали из кофейников подслащенным сахарином кофе. Бокс-Бендер достал было сигарету, но потом решил, что курить здесь неуместно. Сопровождаемый дядюшкой Перегрином, представлявшим незнакомых лиц, Гай обошел и поприветствовал всех гостей. Большинство из них интересовались, чем он сейчас занимается, и Гай отвечал: "Ожидаю назначения на новую должность". Многие напоминали ему различные случаи и происшествия в детские годы, о которых он ничего не помнил. Некоторые выразили удивление по поводу того, что он уже не живет в Кении. Одна дама поинтересовалась, где его жена, затем, поняв, что допустила оплошность,