игия? - Да, религия. - Тогда им должен быть Гай. Неужели вы и теперь не понимаете, почему я хочу стать католичкой? Не может же он сказать мне "нет", как по-вашему? - Почему же, может, если захочет. - Но вы же знаете Гая и не думаете, что он скажет "нет", правда ведь? - В сущности, я знаю Гая очень мало, - сказал дядюшка Перегрин довольно раздраженным тоном. - Но вы же поможете мне? Когда настанет время, вы скажете ему, что он обязан? - Он вовсе не из тех, кто стал бы советоваться со мной. - А если посоветуется? И если дело дойдет до расчетов с Анджелой? - Нет, дорогая, - сказал дядюшка Перегрин, - ни за что на свете. Вечер прошел не так, как каждый из них планировал. Дядюшка Перегрин проводил Вирджинию до крыльца дома. Расставаясь, она впервые поцеловала его. Он приподнял в темноте шляпу, расплатился с таксистом и пошел домой, подавленный и расстроенный. Гай еще не спал, читал книгу. - Ну как, хорошо провели время, дядюшка? - В этом ресторане по нынешним временам всегда хорошо. Он стоил мне более двух фунтов, - ворчливо добавил Перегрин, вспомнив, какими словами о бережливости Гай проводил их. - Я спрашиваю, вы сами-то довольны вечером? - И да и нет. Больше нет, чем да, по-видимому. - У Вирджинии, по-моему, было прекрасное настроение. - И да и нет. Больше да, чем нет. Смеялась она действительно очень много. - Ну, значит, все хорошо. - И да и нет, Гай, я должен предупредить тебя. Эта женщина имеет _виды_. - На вас, дядюшка Перегрин? - На тебя. - А вы уверены в этом? - Она сама сказала мне. - И вы считаете, что должны сообщить мне об этом? - В настоящих условиях - да. - А не да и нет? - Нет, только да. 10 Сэр Ральф Бромптон был воспитан старой дипломатической школой и поэтому умел избегать хлопотливых обязанностей и достигать власти, занимая такие должности, на которых на него не возлагалось буквально никаких обязанностей. В безответственных военных организациях он ухитрялся постоянно перемещаться из одного управления в другое или из одного комитета в другой. Начальник штабов сухопутных частей для проведения особо опасных операций считали, что они должны иметь своих представителей во всех органах, которые занимаются планированием и проведением операции. Будучи весьма занятыми оживленной деятельностью в высших органах, они с удовольствием наделили сэра Ральфа правами слушать, говорить за них и докладывать им о делах в стоящей чуть-чуть пониже, но никоим образом не менее озорной среде своих непосредственных подчиненных. Освобождение было одной из главных забот сэра Ральфа. Если кто-нибудь из стоящих ниже кабинета и комитета начальников штабов планировал действия по разделению христиан, сэр Ральф обычно находился среди них. Однажды утром, вскоре после рождественских праздников, сэр Ральф заглянул в одно из совершенно независимых от частей для проведения особо опасных операций управлений, чтобы неофициально переговорить по вопросам взаимодействия на территории Балканских стран. Человек, с которым он вел переговоры, получил свой чин бригадира довольно неожиданно. Его функции были так же нечетко определены, как и функции сэра Ральфа; они назывались одним словом: "взаимодействие". В профессиональной карьере сэра Ральфа были такие случаи, когда ему становилось известно, что некоторые из его коллег, а позднее некоторые из его сотрудников по штабу занимаются секретной работой. Незнакомые дипломатам люди неожиданно предъявляли свои мандаты и беспрепятственно пользовались дипломатической почтой и шифровальным постом. Сэр Ральф притворялся, что ничего не знает, и делал вид, что не обращает на их деятельность никакого внимания. Теперь, будучи призванным из запаса, сэр Ральф находил пикантную остроту в том, чего раньше так остерегался. Оба эти человека поднялись до своего положения совершенно различными путями, которые никогда не пересекались. Сэр Ральф щеголял в светлом твидовом костюме "в елочку", который в мирное время в Лондоне он в такой сезон не надел бы; на его узких ногах были начищенные до блеска спортивные черные ботинки. Он сидел, скрестив свои длинные ноги, и курил турецкую сигарету. Бригадир купил форменную одежду готовой, в магазине. Пуговицы на ней были тусклыми, пояс матерчатым. Его выпуклую грудь не украшала ни одна орденская планка. Вставными зубами он неуверенно зажимал трубку. В данный момент их довольно плотно объединяли не личные, а служебные интересы. Их политические взгляды были одинаковыми. - Очень важно контролировать освобождение Балканских стран отсюда, а не из Каира. - Да, почти вся сеть на Ближнем Востоке безнадежно скомпрометирована роялистскими беженцами. Мы сможем использовать лишь несколько надежных человек. Для других мы подыщем более подходящее использование. - Исландия? - Да, Исландия вполне подходящее место. Они разложили перед собой документ с перечнем задач по организации взаимодействия. - Де Сауза характеризуется парашютной школой очень хорошо. - Да. А вы не считаете, что мы можем напрасно потерять его там? Он мог бы оказаться очень полезным нам здесь. - Да, там он особой пользы не принесет. Джилпин провалился. Можно использовать его здесь, пока не сформируется штаб в Италии. - Как только наши люди попадут в Италию, управлять ими станет значительно труднее. Во многих отношениях они ведь будут подчиняться армейскому командованию. С нами вполне считаются вышестоящие инстанции, а что касается нижестоящих, то там доверие к нам надо еще завоевать. Мы нуждаемся сейчас в надежной поддержке со стороны обычных строевых офицеров на нижестоящих должностях. Я вижу здесь фамилию Краучбека, и она вычеркнута. Я знаю его. По-моему, это как раз такой человек, какие нам нужны: средний возраст, католик, политикой не занимается, алебардист, хороший послужной список, отличная характеристика из парашютной школы. - Плохой отзыв органов безопасности. - Почему? - Причин они никогда не сообщают. О нем просто говорится, что для использования в Северной Италии не рекомендуется. - Слаб к женскому полу, наверное, - предположил бригадир. - Я очень сомневаюсь в этом. Наступила пауза, во время которой сэр Ральф просматривал глупую бумажку из органов безопасности. Затем он спросил: - Только в Северной Италии? - Так там написано. - Стало быть, против посылки его на Балканы возражений не будет? - Судя по этой бумажке - нет. - Я думаю, Краучбек и де Сауза составят хорошую группу. 11 В течение вот уже многих лет рождественские праздники были очень скучными как для самого Перегрина Краучбека, так и для других. Говорят, что холостяков среди народов низших рас и классов, за исключением тех, кто принадлежит к какой-нибудь особой религиозной секте или является жертвой какого-нибудь порока, не бывает. Перегрин Краучбек был холостяком от природы, поэтому дни праздника рождества Христова были для него наименее радостными днями календаря. Для дядюшки Перегрина стало уже привычкой, почти традицией проводить рождественские праздники у дальних родственников матери, старше его по возрасту, по фамилии Скроуп-Уелд, которые населяли небольшой сельскохозяйственный "островок" среди промышленных районов в графстве Стаффордшир. Дом Скроуп-Уелдов был большой, и встречали Перегрина в нем с самого начала очень гостеприимно; один никем не любимый холостяк среднего возраста - для них тогда все еще старый крикетист - ничем не нарушал настроения и обычаев 20-х годов. Жалкий родственник на рождественских праздниках - это было обычным явлением в большинстве английских семей того времени. Миссис и мистер Скроуп-Уелд умерли, их место заняли сын и его жена, прислуги в доме стало меньше, гости бывали реже, но дядюшка Перегрин по-прежнему приезжал на каждое рождество. В 1939 году бОльшую часть дома сдали детскому саду; Скроуп-Уелд вместе со своим полком уехал за границу; его жена с тремя детьми и одной няней осталась в четырех комнатах. Но Перегрина Краучбека продолжали приглашать на рождество, и он неизменно принимал эти приглашения. "Отказаться от этой традиции было бы просто нелепо, - сказала миссис Скроуп-Уелд. - Война не должна быть причиной для неуважения людей". В 1940, 1941 и 1942 годах традиция оставалась в силе. Подросшие дети стали кое-что соображать. - Мамочка, неужели мы будем приглашать дядюшку Перри на каждое рождество, пока он не умрет? Он ведь портит нам весь праздник. - Да, дорогой. Он был хорошим другом и каким-то родственником твоей бабушки. Мы очень обидим его, если не пригласим. - Он и без того всегда выглядит обиженным, когда находится у нас. - Рождество для старых людей довольно часто бывает печальным. Он очень любит вас всех. - Могу поспорить, что меня он не любит. - Или меня. - Или меня. - А он оставит нам наследство? - Фрэнсис, это мерзкий вопрос. Конечно, не оставит. - Все равно, мне хотелось бы, чтобы он поторопился и умер бы поскорей. И ежегодно, покидая семью Скроуп-Уелдов на следующий день после "дня подарков", Перегрин Краучбек бормотал себе под нос: "Ну вот прошел и еще один год. Они ужасно обиделись бы, если бы я не приехал к ним". Так было и в 1943 году. В сочельник они, как всегда, присутствовали на мессе. В первый день рождества они все торжественно посетили библиотеку, ставшую теперь общей комнатой платных помощников, похвалили венки из ветвей остролиста, которыми те украсили книжные полки и рамки картин, и выпили с ними хереса перед тем, как пойти на праздничный обед из индейки, которую длительное время откармливали нормированными продуктами. - Я чувствую себя очень неудобно, что мы едим индейку одни, - сказала миссис Скроуп-Уелд, - но угостить всех помощников одной индейкой просто невозможно, а вырастить еще одну мы были не в состоянии. Дети ели с жадностью. Перегрин и няня скорее делали вид, что едят. Вечером в этот день в вестибюле дома было рождественская елка для эвакуированных. Позднее дядюшка Перегрин отправился с хозяйкой дома в длительную прогулку по декабрьской сырости. - Вы, по существу, единственное напоминание о настоящих рождественских праздниках, о тех, к которым мы так привыкли. Очень мило, что вы не забываете нас. Я знаю, сейчас вам не очень-то уютно здесь. Как, по-вашему, войдет ли когда-нибудь все снова в норму? Будем ли мы жить, как прежде? - О нет! - ответил Перегрин Краучбек. - По-прежнему - уже никогда. Тем временем Гай и Вирджиния были вместе в Лондоне. - Слава богу, сегодня у тебя нет никого из сослуживцев. Перегрин уехал? - Он всегда уезжает на рождество в одну и ту же семью. Он подарил тебе что-нибудь? - Нет. А я долго думала, подарит или нет. По-моему, он просто не знает, какой именно подарок был бы мне наиболее приятен. Он, кажется, стал менее приветлив после посещения со мной ресторана. - Он сказал мне, что ты имеешь виды. - На него? - На меня. - Да, - сказала Вирджиния, - имею. А Перегрин имел виды на меня. - Серьезно? - Не думаю. Дело в том, что все вы, Краучбеки, какие-то изнеженные, неспособные, бесплодные. А ты знаешь, Перегрин заставил меня правильно произнести слово "гомосексуалист". - А почему это вдруг тебе потребовалось разговаривать с ним о гомосексуалистах? Уж не думаешь ли ты, что он является таковым? - Нет, не думаю. Но, по-моему, все вы, Краучбеки, слишком уж породистые и слишком бесполые. - Это вовсе не одно и то же. Вспомни хотя бы Тулуз-Лотрека. - О черт. Гай! Ты стараешься избежать моих "видов" на тебя. Вы - вымирающий род. Даже сын Анджелы, и тот, как мне сказали, намерен стать монахом. Почему вы, Краучбеки, так мало...? - Она снова употребила нецензурное по тем временам слово, вовсе не желая при этом обидеть Гая. - О других я сказать ничего не могу. А что касается меня, то у меня эта функция организма ассоциируется с любовью. А я уже больше не люблю. - Даже и меня? - Даже и тебя, Вирджиния. Тебе пора бы понять это. - Понять это довольно трудно, если совсем недавно меня добивалось столько людей. А что ты скажешь о себе, Гай, в тот вечер в "Клэридже", помнишь? - Это была не любовь, - ответил он. - Хочешь верь, хочешь нет, это была просто выходка алебардиста. - Да. Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду. Вирджиния сидела около кровати Гая, лицом к нему. Между ними лежал плетеный настольный поднос, на котором они играли в пикет. Неожиданно она сунула свою нежную, ласковую, ищущую руку под одеяло. Гай инстинктивно отстранился. Боль в ноге от этого резкого движения вызвала на его лице неодобрительную гримасу. - Нет, - сказала Вирджиния, - ты не хочешь. - Извини. - Женщине не очень-то приятно, когда на нее бросают такой злой взгляд. - Это из-за колена. Я же извинился. Гай действительно очень сожалел, что обидел женщину, которую когда-то так любил. Но Вирджиния поддавалась обидам не так-то легко. Неудачи нескольких последних лет вовсе не означали потерю всех ее шансов на успех в будущем. В то время в Англии почти все женщины надеялись, что настанет мир и все нормализуется. Для миссис Скроуп-Уелд в Стаффордшире нормализация означала, что муж вернется, что дом снова будет весь в их распоряжении и что она наверняка будет пользоваться теми элементарными удобствами, к которым так привыкла: никакой роскоши, полные кладовая и подвал, горничная (но такая, чтобы убирала спальню и чтобы шила и штопала на всю семью), дворецкий, лакей (но такой, чтобы колол и приносил дрова для камина), надежная, имеющая хотя бы элементарную кулинарную подготовку кухарка, которая могла бы выполнять простые работы на кухне, умеющие держаться в тени уборщицы для наведения порядка в комнатах, один человек на конюшне, два в саду. Вернется ли когда-нибудь все это? Для Вирджинии же нормализация означала силу ее чар и удовольствия - удовольствия в первую очередь, и не только для нее одной. Сила чар и искусство нравиться все еще являлись неотъемлемой частью ее натуры, они лишь временно бездействовали. Война, сосредоточение и передвижение миллионов людей, многим из которых иногда угрожала опасность и большинство из которых ничего не делали и были одиноки, опустошение, голод и разорение, разрушенные дома, уходящие на дно корабли, пытки и убийства военнопленных - все это было злонамеренным временным нарушением нормальной обстановки, в которой искусство нравиться позволяло Вирджинии оплачивать счета, носить новые наряды, ухаживать за своим лицом при помощи всевозможных дорогих кремов, путешествовать быстро, комфортабельно, с неизменным к себе вниманием туда и тогда, куда и когда ей хотелось, выбирать себе мужчину и наслаждаться с ним там и тогда, где и когда ей хотелось. Временное бездействие ее чар и искусства нравиться слишком затянулось. Так может настать и критический момент... Но пока... - А что, собственно, сказал тебе Перегрин относительно моих видов на тебя? - В подробности он не вдавался. - А что, по-твоему, он хотел этим сказать? Что _ты_ думаешь обо _мне_? - Я думаю, что ты сейчас несчастлива и неустроена, что у тебя нет никого, в ком ты была бы особенно заинтересована, и что впервые в жизни ты опасаешься за свою будущность. - И ничто из этого не касается тебя? - Разница между нами заключается в том, что я думаю только о прошлом. Вирджиния решила перейти к главному для себя вопросу. - Но ведь у тебя сейчас тоже нет кого-нибудь, в ком ты был бы особенно заинтересован, так ведь? - Да, это так. - И ты очень доволен тем, что в последние несколько недель я бываю у тебя почти каждый день, правда? Скажи откровенно. И мы с тобой очень хорошо себя чувствуем вместе, как все равно Дарби и Джоун [счастливые муж и жена - персонажи из старинной баллады], правда? - Да, мне очень приятно, что ты приходишь. - И я все еще твоя жена. Ничто не может изменить этого? - Ничто. - И я, разумеется, не утверждаю категорически, что ты имеешь по отношению ко мне какие-то _обязательства_, - сказала Вирджиния примирительно. - Нет, Вирджиния, не утверждаешь. - А ты однажды счел, что я обязана по отношению к тебе. Помнишь тот вечер в "Клэридже"? Помнишь? - Я уже объяснил тебе. Я находился тогда в отпуске, жил в казарме, на мне была новая форма, я начинал, так сказать, новую жизнь... Обстановка была военная... - Хорошо. А разве не из-за этой же войны я сегодня здесь, с тобой, и разве не из-за нее я принесла тебе такой замечательный рождественский подарок? - Да, но ты ведь не имела в виду ничего такого... Вирджиния запела песенку их юношеских лет о маленькой сломанной куколке. Оба они неожиданно рассмеялись, и Гай сказал: - Это бесполезно, Джини. Я очень сожалею, что ты в трудном положении. Мои финансовые дела, как ты знаешь, немножко поправились, и я с удовольствием помогу тебе, пока ты не найдешь кого-нибудь более подходящего. - Гай! Говорить так - это же просто свинство! Совсем на тебя не похоже. Раньше ты никогда не позволил бы себе сказать мне такие горькие слова. - Горше этого не будет. Все. Это все, что я могу сделать для тебя. Тогда Вирджиния сказала еще откровеннее: - Мне нужно большее. Я должна сказать тебе кое-что, и, пожалуйста, поверь, я намеревалась сказать тебе это даже в том случае, если наш разговор принял бы совершенно иной оборот. Ты хорошо знаешь меня, знаешь, что я не способна на какой-нибудь подлый обман. Затем, не ища никаких оправданий и сострадания, очень откровенно и коротко она рассказала ему, что ждет ребенка от Триммера. Йэн и Кирсти Килбэннок возвратились в Лондон из Шотландии в ночь на 28 декабря. Он поехал прямо на службу, а она - домой. Она застала миссис Бристоу курящей сигарету и слушающей радиопередачу. - Ну как, все в порядке? - спросила Кирсти. - Миссис Трой уехала. - Куда? - Она не сказала. Вчера утром. Она собрала все свои пожитки и дала мне на прощание фунт. Я не знаю, как это надо понимать: то ли у нее просто больше нет ничего, то ли она считает это достаточным вознаграждением за все, что я делала для нее. Я уж хотела было сказать ей, что на чай сейчас давать не принято. То есть я хочу сказать, что сейчас, как говорят по радио, мы все помогаем друг другу. А если уж она хотела выразить свою признательность, то должна была бы дать по меньшей мере пять фунтов. К тому же я помогла ей снести вещи вниз. Она ведь довольно долго жила за границей, правда? Ах да, она еще оставила вам вот это. - Миссис Бристоу подала Кирсти конверт. В конверте было письмо: "Дорогая, я очень сожалею, что уехала не попрощавшись, но уверена, вы будете рады тому, что я наконец-таки оставила ваш дом в покое. Ты была для меня просто ангелом. Я буду в вечном долгу перед тобой и Йэном. Давай как можно скорее встретимся, и я обо всем расскажу тебе. Йэну я оставила маленький сувенир - довольно жалкий подарок, но ты же знаешь, как теперь трудно достать что-нибудь хорошее. С сердечным приветом, Вирджиния". - А еще что-нибудь она оставила, миссис Бристоу? - Да. Две книги. Они наверху, в столовой. Лежат на столе. На столе в столовой лежали два томика Наина "Гораций". Кирсти не была библиофилом, но ей доводилось присутствовать на распродаже имущества, и она знала цену вещам. "Как и в случае с вознаграждением миссис Бристоу, - подумала Кирсти, - Вирджинии следовало бы оставить Йэну или что-нибудь совсем недорогое, или что-нибудь подороже этих книг". В действительности же изящные томики Наина были единственной собственностью Вирджинии - неуместный и запоздалый рождественский подарок дядюшки Перегрина. Кирсти возвратилась на кухню. - А не оставила ли миссис Трой какой-нибудь адрес? - спросила она. - Она уехала недалеко. Я не уловила, что именно она сказала водителю такси, но это был не вокзал. Тайна вскоре раскрылась. Раздался телефонный звонок. Это был Йэн. - Хорошие новости, - сказал он. - Наконец-то мы отделались от Вирджинии. - Я знаю. - Тем лучше. Она все-таки оказалась умной женщиной. Я знал, что она достаточно рассудительна. Она сделала как раз то, что я рекомендовал: нашла себе мужа. - Кто-нибудь, кого мы знаем? - Конечно. Не кто иной, как Гай. - О, не может быть! - Уверяю тебя. Она сейчас здесь, в конторе. Только что вручила официальное заявление о том, что увольняется с работы и становится домашней хозяйкой. - Йэн, не может быть, чтобы она подложила такую свинью Гаю. - Они намерены зарегистрировать брак, как только Гай встанет на ноги. - Он, должно быть, сошел с ума. - А я всегда считал, что он ненормальный. У них вся семья такая, ты же знаешь. Помнишь, и брат у него был такой же. У Кирсти еще сохранилось присущее шотландцам чувство добропорядочности. Жизнь в Лондоне и общение с Йэном не успели полностью атрофировать ее восприимчивость к явным нарушениям морали. Случалось это, правда, довольно редко, но уж если случалось, если ее что-нибудь шокировало, то в ней происходило не какое-нибудь едва ощутимое смещение почвенных пластов, а сильнейшее сейсмическое потрясение. В течение нескольких минут после звонка Йэна она сидела не шевелясь, погруженная в мрачные размышления, затем решительно направилась на Карлайл-плейс. - О, доброе утро, сударыня, - приветливо встретила ее миссис Корнер, совсем не так, как встречала миссис Бристоу. - Вы, наверное, пришли навестить капитана Гая? А вы слышали, какие у него новости? - Да, слышала. - Меня это ни капельки не удивило, уверяю вас, сударыня. Я чувствовала, что дело идет к этому. Все хорошо, что хорошо кончается. Все это вполне естественно, не важно, что там было плохого или хорошего до этого, важно, что теперь они - муж и жена. Она переехала в этот дом, в комнатку вон в том конце коридора, бросает работу, и теперь у нее будет время для ухода за ним. Пока миссис Корнер произносила эту речь, Кирсти продвигалась к двери в комнату Гая. Войдя в комнату, она не села на стул. Подождала, пока миссис Корнер оставила их вдвоем. - Гай, - сказала она, - я буквально на минутку. Мне надо успеть на работу. Я должна была зайти и повидаться с тобой. Я знаю тебя, может быть, не очень хорошо, но зато длительное время. Случилось так, что ты - один из друзей Йэна, которых я действительно уважаю. Ты, может быть, считаешь, что я вмешиваюсь не в свои дела, но я должна сказать тебе... - И она рассказала Гаю все, что знала о Вирджинии. - Но, дорогая Кирсти, неужели ты думала, что я ничего этого не знаю? - Тебе сказала Вирджиния? - Конечно. - И ты женишься на ней, несмотря на?.. - Именно поэтому я и женюсь. - Ты самый последний дурак, - сказала Кирсти голосом, в котором одновременно слышались и гнев, и сожаление, и нечто похожее на любовь. - Ты поступаешь по отношению к Вирджинии _по-рыцарски_. Неужели ты не понимаешь, что рыцарей теперь не бывает, да и вряд ли они были когда-нибудь. Неужели ты в самом деле рассматриваешь Вирджинию как девицу, попавшую в беду? - Но она действительно в беде. - Она выносливая и малочувствительная женщина. - А может быть, когда _такие попадают в беду_, они страдают больше, чем слабые и чувствительные. - А-а, брось, Гай. Тебе ведь уже сорок. Неужели ты не понимаешь, какая это нелепость - разыгрывать из себя странствующего рыцаря? Йэн считает, что ты сошел с ума, честное слово. Можешь ты назвать хоть одну разумную причину, оправдывающую такой поступок? Гай внимательно рассматривал Кирсти. Ее вопрос не был для него новым. Он ставил его перед собой и отвечал на него несколько дней назад. - Чтобы совершать доблестные подвиги, рыцари странствуют, - сказал он. - По-моему, за всю свою жизнь я не совершил ни одного положительного поступка и уж наверняка не сворачивал с дороги в поисках возможности совершить такой поступок. В этом же случае мне предложили нечто наиболее неприятное; нечто такое, что американцы называют "находящимся за пределами долга"; нечто, требующее от офицера и джентльмена необычного поведения; нечто, над чем в клубе "Беллами" от души посмеются. Конечно, Вирджиния - выносливая женщина. Она выжила бы, несмотря ни на что. Я вовсе не собираюсь как-нибудь изменить ее своим поступком. Все это я знаю. Но, видишь ли, Кирсти, в данном случае принимается во внимание другая... - Гай хотел сказать "душа", но тут же решил, что для Кирсти это слово мало что значит. - Принимается во внимание другая жизнь. Какой, по-твоему, будет жизнь у ребенка, родившегося нежеланным в сорок четвертом году? - Это абсолютно не твое дело. - Оно стало моим после того, как мне предложили его. - Дорогой Гай, мир переполнен нежеланными детьми. Половина населения Европы не имеет крыши над головой - беженцы и военнопленные. Одним таким ребенком больше или одним меньше, какое это имеет значение для всего горя в целом? - Я не могу ничего сделать по отношению ко всем другим. Но этот случай - один из тех, где я могу помочь. И в данном случае только я, и никто другой. Я был для Вирджинии последней надеждой, поэтому я не мог поступить иначе. Неужели ты _не понимаешь_ этого, Кирсти? - Конечно, не понимаю. Йэн совершенно прав. Ты рехнулся. Кирсти ушла более разгневанная, чем была, когда пришла сюда. "Попытка объяснить ей ни к чему не привела, - подумал Гай. - Правильно кто-то сказал, что все расхождения во мнениях - это теологические расхождения". Он еще раз обратился к письму отца: "...Количественные критерии здесь неприменимы. Если спасена хоть одна душа, то уже одно это является полным вознаграждением за потерю лица..." ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ. ПОСЛЕДНЕЕ СРАЖЕНИЕ 1 Транспортный самолет "дакота" пролетел над морем, затем свернул в сторону берега. Скучающие пассажиры - англичане и американцы, все мужчины, всех родов войск, все в невысоком чине - зашевелились и пристегнулись ремнями к металлическим скамейкам. Перелет через Гибралтар и Северную Африку был утомительным и по непонятным причинам затягивался. День подходил к концу, а они с рассвета ничего не ели. Это был совсем не такой самолет, на какой Гай сел в Англии. Никто из пассажиров, летевших с ним в первую бессонную ночь, до Бари не следовал. Наклонившись, Гай посмотрел в маленький бортовой иллюминатор и успел заметить миндалевые сады. Был конец февраля, и деревья уже полностью расцвели. Через несколько минут он уже стоял на земле рядом со своим вещевым мешком и чемоданом и докладывал о прибытии офицеру транспортной службы. Согласно командировочному предписанию ему следовало немедленно явиться в английскую миссию при штабе антифашистских сил национального освобождения (Адриатика). Гая ждали. За ним выслали джип, который доставил его к мрачному зданию в новом городе, где размещалась упомянутая организация. Ничто здесь не напоминало ему Италию, которую он знал и любил, - страну его школьных каникул, страну, которая приютила его после того, как ушла Вирджиния. Часовой был отнюдь не приветливым. - Согласно предписанию я должен явиться к бригадиру Кэйпу. - Его сегодня нет. Вам придется подождать и переговорить с офицером службы безопасности. Рон! - крикнул он своему коллеге. - Скажи капитану Джилпину, что прибыл какой-то офицер и хочет видеть бригадира. Несколько минут Гай молча стоял в темном вестибюле. Здание было построено в дофашистские времена в традиционном стиле - вокруг темного внутреннего дворика. Широкий лестничный марш из низких каменных ступенек уходил наверх, в темноту, ибо разбитые стекла в крыше были заменены промасленной бумагой. - Электрический свет должен загореться с минуты на мину ту, - сказал часовой, - но положиться на то, что он не погаснет, невозможно. Вскоре откуда-то из темноты вышел Джилпин. - Да? - сказал он. - Чем могу быть полезен? - Разве вы не помните меня по парашютной школе? Я был вместе с де Саузой... - Де Сауза в войсках. А что, собственно, вас интересует? Гай предъявил ему свое командировочное предписание. - Впервые вижу... - Но вы же не думаете, что это подделка, правда ведь? - Мне должны были бы прислать копию. Я _ничего_ не думаю. Просто мы обязаны соблюдать меры безопасности. - Напрягая зрение в темном вестибюле, Джилпин внимательно посмотрел на обратную сторону предписания и прочитал его еще раз. Затем обратил внимание на подозрительное, по его мнению, обстоятельство. - А не слишком ли долго вы сюда добирались? - Да, перелет затянулся. Простите, вы что же, возглавляете эту организацию? - Я здесь не старший, если вас интересует именно он. Там наверху есть майор, такой же _алебардист_, как и вы. - Он произнес это слово, почти не скрывая насмешливого тона, умышленно подчеркивая свое презрение к каким бы то ни было армейским традициям. - Я не знаю, чем он занимается. Он числится здесь офицером генерального штаба по вопросам взаимодействия. Как я понимаю, при отсутствии бригадира вы можете считать его старшим. - А можно мне увидеться с ним? - Это ваши вещи? - Да. - Вам придется оставить их здесь. - А вы полагали, что я хочу взять их с собой наверх? - Посмотрите здесь за ними, капрал, - сказал Джилпин, озабоченный, по-видимому, не столько их сохранностью, сколько подозрением, что в вещах может оказаться что-нибудь опасное, взрывчатка например. - Вы правильно поступили, что задержали этого офицера для выяснения, - добавил он. - Можете послать его к майору. - Не сказав больше ни слова Гаю, Джилпин повернулся и скрылся в темноте. Другой часовой провел Гая к двери на антресолях. Четыре с половиной года превратностей войны приучили Гая к самым неожиданным встречам и приемам. Они приучили его и к тому, что время от времени он сталкивался на своем пути с этим офицером, фамилию или имя которого ему никогда никто не сообщал и который теперь приветствовал его с необычной теплотой. - Так-так, - сказал он улыбаясь, - мы ведь встречались с вами когда-то. Вы, как я полагаю, удивлены больше, чем я. Я видел вашу фамилию в каком-то документе. Мы ждем вас вот уже несколько недель. - Но Джилпин, видимо, не ждал. - Мы стараемся по возможности ограничить Джилпину доступ к документам. Нам, правда, не всегда это удается. В этот момент, словно символизируя что-то, свисавшая с потолка электрическая лампочка накалилась, несколько раз мигнула и загорелась ярким светом. - А вы все еще майор, как я вижу, - заметил Гай. - Да, черт бы их взял! Был подполковником почти целый год. Потом бригаду реорганизовали. Должности для меня в ней не оказалось. Поэтому-то меня и направили сюда. Электрическая лампочка, снова символизируя что-то, замигала, потускнела и погасла. - Никак не наладят работу электростанции, - пояснил майор, - то дадут ток, то выключат. Они продолжали разговор в перемежающиеся периоды света и темноты, как во время летней грозы с молниями. - А вам известно, чем вы будете заниматься здесь? - Нет. - Я тоже не знал, когда меня назначили. Да и теперь не знаю. А в общем-то здесь неплохо. Кэйп вам понравится. Он недавно выписался из госпиталя - был ранен под Салерно. В боях ему теперь больше не бывать. Завтра он все объяснит вам. Он и Джо Каттермоул должны поехать на совещание в Казерту. Джо - это довольно странный человек. На гражданке был каким-то профессором. Ужасно музыкальный. Но работает как дьявол. Делает все и _за меня_, и за Кэйпа. Джилпин - это отъявленный бездельник, вы уже видели его. Единственный, кто ладит с ним, - это Джо. Джо любит всех. Чертовски хороший парень, всегда готов заменить кого-нибудь и взять на себя дополнительную нагрузку. Они поговорили об алебардистах, о достижениях и срывах Ритчи-Хука, о потерях и подкреплениях, о наборе новичков, перегруппировках, реорганизациях, переводах офицеров, из-за которых менялось лицо всего корпуса алебардистов. Электрическая лампа то горела ослепительно, то вдруг тускнела и начинала мигать, а то и совсем гасла. Собеседники долго еще продолжали называть фамилии общих знакомых алебардистов. Затем безымянный майор снова заговорил о самом Гае и заказал ему номер в отеле для офицеров. Когда лампа еще раз погасла, они оказались в абсолютной темноте и поняли, что солнце уже зашло за горизонт. Вошел денщик с керосиновой лампой. - Пора укладываться, - сказал майор. - Я прослежу, чтобы вас устроили. А потом можно будет пойти поужинать. У входа в клуб безымянный майор сказал: - Я сейчас запишу вас. Гай посмотрел через его плечо, но подпись была, как всегда, неразборчива. В сущности, и сам Гай, поскольку его записал майор, стал косвенно анонимным. - Если вы собираетесь бывать в Бари, вам лучше быть записанным здесь. - Но, судя по вывеске, это клуб для старших офицеров? - Это ничего не значит. Он для тех, кто привык есть в приличных местах. По вечерам в отеле полно сестер милосердия из госпиталя королевы Александры. С женщинами здесь трудновато, - продолжал майор на пути в буфетный зал. Это было новое, довольно необычное здание, построенное для семинарии унии абиссинцев, которые попали в Рим после падения итальянско-эфиопской империи; главные комнаты здания венчались куполом наподобие их церквей и храмов. - Местные женщины совершенно недоступны. Да и не больно-то они соблазнительны, насколько я успел разобраться. У нас есть, правда, несколько женщин - секретарши и шифровальщицы, - но они все уже заняты. Я имею дело главным образом с женщинами из вспомогательной службы военно-воздушных сил; они бывают здесь иногда проездом, на пути в Фоджу. Они говорят об Италии много всякой чепухи. - Женщины из вспомогательной службы? - Нет-нет. Я имею в виду тех, кто никогда не был здесь. _Романтики_, черт бы их взял! В этом-то смысле клуб как раз и хорош. Столовая здесь как дома, в Англии, правда? Готовят из английских продуктов, разумеется. - Вина не бывает? - Есть какое-то местное красное вино; если хотите, можете брать. - Рыба, конечно? - Ее держат главным образом для итальяшек. Тоже неплохая вещь, один запах чего стоит. Приятное возбуждение, которое Гай почувствовал, прибыв за границу после двухлетнего пребывания в Англии военного времени, замигало и погасло, подобно электрической лампочке в кабинете безымянного майора. Гражданский официант принес им розовый джин. Гай попросил по-итальянски принести мясо с чесноком и зеленью. Официант ответил по-английски почти презрительно: "У нас этого нет!" - и принес американские земляные орехи. Под голубым куполом, там, где недавно грызли гранит науки смуглые, бородатые духовные лица, теперь сидели военные в самой разнообразной форме и с многочисленными знаками различия. Гай вспомнил свое недавнее прошлое и задумался над вероятным будущим. Это был как бы еще один Саутсанд, еще один транзитный лагерь, привокзальный отель в Глазго; это была еще одна самая низшая ступень - неиспользуемый офицерский резерв. - Послушайте, - обратился безымянный майор к Гаю, - что это вы приуныли? В чем дело? Соскучились по дому? - Соскучился по Италии, - ответил Гай. - Вот это здорово! - сказал майор, озадаченный, но довольный, что Гай шутит. Они прошли в зал, который был когда-то трапезной. Если Гай действительно скучал бы по Лондону военного времени, он нашел бы здесь утешение, ибо увидел за столиком лейтенанта Пэдфилда в компании троих англичан. В Лондоне Гай не видел лейтенанта с рождественских дней. - Добрый вечер, Лут. А вы как сюда попали? - Я присоединюсь к вам позднее, хорошо? - Вы знаете этого янки? - спросил майор. - Да. - И чем же он занимается? - Это никому не известно. - Недавно он все время крутился около Джо Каттермоула. А кто привел его сюда, я не знаю. В служебное время мы стараемся быть с американцами на короткой ноге, а во внеслужебное - не очень-то. У них здесь своих клубов сколько угодно. - Лут - очень общительный человек. - Как вы зовете его? - Лут. По-американски это значит "лейтенант", начальный слог этого слова. - В самом деле? Не знал. Чушь какая-то. На ужин, как Гаю уже ответили, не было никаких острых мясных итальянских блюд, но он с удовольствием выпил вино, хотя далеко не первосортного. В Лондоне в последние два месяца вино было большой редкостью и стоило оно дороже, чем когда-либо раньше. Майор вина не пил. Он подробно рассказал Гаю о своей последней любовной связи с женщиной из вспомогательной службы и о женщине, с которой он встречался до нее. Разница между ними, по его словам, была невелика. Вскоре к ним подошел лейтенант Пэдфилд с раскрытым портсигаром. - Сам я их не переношу, - сказал он, - но думаю, что они неплохие. Не из нашего военторга. Это мне подарил советник нашего посольства в Алжире. - Хорошая женщина - это одна, а хорошая сигара - это совсем другое, - сказал майор. - И это напоминает мне, - подхватил лейтенант, - что я так и не поздравил вас, Гай, и Вирджинию. Я читал о вас в "Таймсе", когда жил со Ститчами в Алжире. _Очень_ приятная новость. - Спасибо за поздравление. Безымянный майор, взяв предложенную сигару, откусил кончик, закурил и счел своим долгом сказать: - Садитесь с нами. Мы с вами не встречались, но я видел вас вместе с Джо Каттермоулом. - Да-да, для моей работы он здесь самый полезный человек. - И что же это за работа, если не секрет? - Отнюдь нет. Опера. Мы пытаемся возродить оперу, представляете? - Нет. - Это самый верный путь к сердцам итальянцев. Что касается оркестров, то с ними никаких трудностей нет. А вот певцы, по-видимому, все сбежали вместе с немцами. - Он рассказал о различных оперных театрах в оккупированной Италии; одни из них были разрушены бомбами, другие лишь слегка повреждены. Оперный театр в Бари остался невредимым. - Однако мне пора вернуться к моим друзьям, - сказал лейтенант, поднимаясь. В течение нескольких последовавших секунд, опасаясь затронуть сугубо личный вопрос, майор сидел молча, затем все же решился и спросил: - Как я понимаю, из того, что сказал этот молодой человек, следует, что вы только что женились? - Да. - Тогда это никуда не годится, что вас сразу же послали за границу. Боюсь, что в таком случае весь мой разговор о местном женском рынке был неуместен. - Не думаю, что моя жена стала бы возражать против этого. - В самом деле?! Моя возражала бы, а я женат уже одиннадцать лет. - Он помолчал, видимо размышляя о своих любовных похождениях в течение уже довольно длительного времени, и добавил: - По крайней мере, я думаю, что возражала бы. - Помолчав еще несколько секунд, он продолжал: - Впрочем, я ведь уже давно не виделся с ней. Возможно, что теперь она не обратила бы на это никакого внимания, - закончил он с покорной грустью. Они вернулись в буфетный зал. От мысли о возможности того, что жена безразлична к его любовным связям с женщинами из вспомогательной службы, настроение майора заметно упало. Он заказал виски и спросил: - Послушайте, а что этот молодой человек имел в виду, когда говорил о самом верном пути к сердцам итальянцев? Мы же только что отколошматили этих ублюдков, правильно? О чем им еще распевать в операх? По-моему, даже янки и те не настолько глупы, чтобы развлекать итальяшек и устраивать для них дивертисменты. Если бы спросили меня, то я не задумываясь ответил бы, что под этим кроется что-то другое. Как только выбываешь из действующей части, сразу же сталкиваешься со множеством подозрительных явлений, о которых ты не имел ни малейшего представления. А в этом городе таких явлений до черта. 2 В Лондоне в этот момент разыгрывалась сцена традиционной домашней идиллии. Вирджиния готовила _приданое_ для новорожденного. Хорошо и красиво шить она научилась еще в детстве, когда ходила в школу. В зрелом возрасте она, правда, занималась этим делом мало и без особой к нему любви. В Кении, например, по вечерам она довольно часто была занята шитьем стеганого одеяла, но закончить эту работу так и не удосужилась. Дядюшка Перегрин читал вслух роман Троллопа "Можешь ли ты простить ее?" - А вы знаете, дядюшка, я уже п