пригодиться для иллюстрации его книги. С последними лучами заходящего огненно-красного солнца посадка в самолет была закончена. Выключили свет. В самолете стало совершенно темно. Иллюминаторы были густо закрашены. Гул двигателей заставил всех замолчать. Йэну было ужасно скучно и неудобно, но через час ему удалось уснуть. Самолет летел высоко над Адриатикой и удерживаемым противником неосвещенным берегом Далмации. Все пассажиры уже спали, когда наконец зажглось слабое освещение и американский генерал, который уютно устроился в кабине летчиков, возвратился на свое место в хвосте со словами: "О'кей, ребята, прилетели". Все начали на ощупь собирать свое снаряжение. Фотограф, сидевший рядом с Йэном, бережно прижал к себе свой аппарат. Йэн слышал, как изменилась скорость вращения винтов, и ощутил быстрое снижение и крен, когда самолет вошел в вираж, затем, перед посадкой, самолет выровнялся. В следующий момент совершенно неожиданно двигатели взревели, машина внезапно круто задрала нос, пассажиров швырнуло, назад к спинкам кресел, потом так же внезапно самолет круто нырнул носом вниз, и всех резко швырнуло вперед. Последнее, что слышал Йэн, был тревожный вопль Снейфеля. Потом в его сознании наступил полный провал. Йэн стоял под открытым небом возле пылающего самолета. "Лондон, - подумал он, - горит клуб "Черепаха". Но почему на Сент-Джеймс-стрит растет кукуруза?" Вокруг него двигались какие-то неузнаваемые на фоне слепящего пламени фигуры. Одна показалась ему знакомой. - Лут, - позвал он, - что вы здесь делаете? - Затем добавил: - Джоуб говорит, что канавы полны вина. Всегда вежливый лейтенант Пэдфилд ответил: - Вот как? Неужели? Явно американский, более властный голос кричал: - Все ли вышли оттуда? К Йэну приблизилась другая знакомая фигура. Это был Ритчи-Хук. - Эй вы, - сказал он, - это вы пилотировали эту штуку? Медленно приходя в себя, как после наркоза в кресле у дантиста, Йэн увидел, что "этой штукой" Ритчи-Хук назвал лежавший на брюхе самолет с оторванными шасси; фюзеляж машины частично погрузился в глубокую, прорытую им самим борозду, а нос самолета пылал ярким огнем; пламя тонкими струйками, как вино из горящей "Черепахи", ползло по фюзеляжу и хвосту. Йэн вспомнил, что он вылетел из Бари на самолете, направлявшемся в Югославию. Теперь он понял наконец, что за мрачная фигура стоит перед ним, страшно сверкая в отблесках пламени своим единственным глазом. - Это вы пилот? - настойчиво требовал ответа Ритчи-Хук. - Совершенно неграмотное пилотирование! Вы почему не смотрели, куда садитесь? - Потрясение, ошеломившее его спутников, мгновенно пробудило в Ритчи-Хуке новые силы. - Вы арестованы! - рявкнул он, заглушая шум пожара. - Кого не хватает? - настойчиво спрашивал американский генерал. Теперь Йэн увидел, как кто-то из стоявшей у самолета группы подбежал к "погребальному костру" и неторопливо проник внутрь фюзеляжа через спасательный люк. - Этого еще не хватало, черт возьми! Что он делает, этот идиот? - крикнул Ритчи-Хук. - Вернитесь сейчас же! Вы арестованы! Сознание Йэна стало еще яснее. Ему по-прежнему казалось, что все это он видит во сне, но в очень ярком и отчетливом сне. - Похоже на крокетный матч из "Алисы в стране чудес", - услышал Йэн и сразу же понял, что это он сам сказал лейтенанту Пэдфилду. - Это очень, очень храбрый поступок, - согласился лейтенант. В проеме люка самолета появился тот же человек. Спрыгнув на землю, он вытащил за собой не бесчувственного пассажира, как сначала показалось, а объемистый цилиндрический тюк; пошатываясь, человек оттащил тюк подальше от горящего самолета и только потом начал кататься по траве. - Брюки загорелись, сэр, - сказал Докинс. - Прошу разрешения снять их, сэр. - Не дожидаясь разрешения, он так и сделал: спустил брюки вниз, затем, не без труда отстегнув пряжки на щиколотках и лягнув ногами, сбросил с себя этот тлеющий предмет обмундирования. Оставшись в рубашке, куртке и ботинках, он принялся с любопытством рассматривать свои голые ноги. - Здорово поджарился, - заметил он. - Еще кто-нибудь остался там, внутри? - спросил американский генерал. - Да, сэр. По-моему, кто-то есть, сэр. Однако не похоже, чтобы они шевелились. Слишком жарко, чтобы остановиться и проверить, сэр. Мне надо было вытащить вещи генерала, сэр. - Вы обожжены? - Да, сэр. Думаю, что обожжен, сэр. Но я, кажется, не чувствую этого. - Шок, - заметил генерал. - Почувствуете позднее. Пламя теперь охватило и хвостовую часть самолета. - Никому больше не заниматься спасением, - приказал генерал. Никто, однако, и не намеревался заниматься этим. - Каким образом все мы выбрались оттуда? - спросил Йэн адъютанта. - Это все генерал. Наш генерал Спейт. Ему удалось открыть оба люка прежде, чем кто-либо успел шевельнуться. - Вот что значит техническая подготовка! Джилпин громко жаловался на ожог пальцев, никто не обращал на него внимания. Небольшая группа людей вела себя вяло; слоняясь около горящего самолета, каждый, казалось, чувствовал себя под влиянием недавнего шока одиноким, изолированным от окружающих. Говорили одновременно все, что придет в голову, не слушая друг друга. Кто-то спросил: - Интересно, черт возьми, где же мы находимся? Ему никто не ответил. - Вы в какой-нибудь мере ответственны за это нетерпимое проявление некомпетентности? - допытывался Ритчи-Хук у Йэна. - Я офицер по связи с прессой, сэр. - О, а я думал, вы пилот. Тогда можете считать себя освобожденным из-под ареста. Но в будущем соблюдайте осторожность. Со мной такая история случается второй раз. То же самое произошло однажды в Африке. Два генерала стояли бок о бок. - А ловко у вас это получилось, - признал Ритчи-Хук, - как вы распахнули дверь. А я замешкался. Вначале даже не сообразил, что происходит. Мог бы там и остаться. Подошедший адъютант доложил генералу Спейту: - Все члены экипажа самолета погибли. - Ха! - воскликнул Ритчи-Хук. - Так им и надо, этим негодяям. - И шесть человек из пассажиров. Боюсь, что среди них Снейфель. - Очень жаль, очень жаль, - огорчился генерал Спейт, - такой замечательный парень. - И французский офицер связи. Слушать список потерь генерал Спейт не стал. С момента катастрофы, казалось, прошла целая вечность. Генерал посмотрел на часы. - Восемь минут, - заметил он. - Скоро должен подойти кто-нибудь. Оказалось, что самолет приземлился на пастбище. Позади самолета простиралось кукурузное поле. В пламени горевшей машины высокие стебли созревшей кукурузы отливали золотом. Стебли раздвинулись, и между ними показались первые из бегущих членов комиссии по приему, составленной из представителей аэродрома, партизан и английской миссии. Послышались приветствия и озабоченные расспросы. Йэн потерял интерес к происходящему. Он обнаружил, что непроизвольно зевает, и уселся на землю, уронив голову на колени. Тем временем трескотня взволнованных расспросов и переводимых ответов у него за спиной прекратилась. Наступившая долгая пауза, длившаяся согласно часам две минуты, была прервана чьим-то вопросом: - Вы ранены? - По-моему, нет. - Идти можете? - Наверное, могу. Но предпочел бы посидеть здесь. - Пойдемте, здесь недалеко. Кто-то помог Йэну подняться. Он заметил, что это Гай, но нисколько не удивился. Он вспомнил: Гай был жителем этой незнакомой земли. Он что-то должен сказать Гаю. Неожиданно Йэн вспомнил, что именно. - Прими мое сочувствие... Вирджиния... - пробормотал он. - Благодарю. У тебя были с собой какие-нибудь вещи? - Сгорели. Чертовски глупая это штука - все, что с нами произошло. Я никогда не доверял воздушным силам. У тех, кто принимал меня, должно быть, не все были дома. - Ты уверен, что тебя не трахнуло по голове во время удара? - спросил Гай. - Не совсем. По-моему, мне просто хочется спать. Пострадавших осмотрел партизанский доктор. За исключением алебардиста Докинса, видимых повреждений ни у кого не оказалось; серьезного значения обожженным пальцам Джилпина доктор не придал. Докинс пострадал от наружных ожогов, вследствие чего его ноги и бедра покрылись огромными волдырями. Он с невозмутимым спокойствием прокалывал их. - Странное дело, - рассуждал он, - вылей чайник кипятку на ногу - запляшешь как сумасшедший. А вот попади в кипящее масло, как язычник, - ничего не почувствуешь. Доктор сделал Докинсу инъекцию морфия, и две партизанки унесли его на носилках. Небольшая процессия отправилась нетвердыми шагами по тропинке, протоптанной на кукурузном поле спасателями. Под ноги идущим ложились длинные тени, отбрасываемые языками пламени горящего самолета. На краю поля рос большой каштан. - Вы видите там что-нибудь, или мне только кажется? - спросил Йэн, показывая на дерево. На ветвях сидело обезьяноподобное существо и неразборчиво тараторило что-то. Это был Снейфель со своим фотоаппаратом. - Замечательные снимки, - восхищался он. - Сенсационные, если получатся. Проснувшись на следующее утро, Йэн почувствовал себя как после попойки; он испытывал все симптомы сильнейшего алкогольного похмелья, каких у него не бывало с самой юности. Так же, как с ним бывало в те дни, он совершенно не помнил, как попал в постель. Так же, как в те дни, к нему спозаранку пришел тот человек, который вчера уложил его. - Ну как ты? - спросил Гай. - Отвратительно. - Доктор совершает обход. Хочешь показаться ему? - Нет. - А позавтракать хочешь? - Нет. Его оставили одного. Все окна в комнате были закрыты ставнями. Единственным источником света были узкие щели в оконных петлях. Со двора доносилось кудахтанье кур. Йэн лежал неподвижно. Дверь снова распахнулась. Вошедший открыл ставни, и в комнату ворвался свет. За короткое мгновение, прежде чем Йэн успел зажмурить глаза и отвернуться, он заметил, что к нему вошла женщина в мужском обмундировании, с повязкой Красного Креста на рукаве, державшая в руках коробку, в которой что-то гремело и звякало. Она стащила с него одеяло и ухватила его за руку. - Какого черта тебе здесь надо? - спросил Йэн. Женщина взмахнула шприцем. - Убирайся вон! - закричал он. Женщина пырнула в него иглу. Йэн выбил шприц из ее руки. Женщина позвала: - Бакич, Бакич! К ней присоединился мужчина, с которым она возбужденно заговорила на непонятном языке. - Она - медицинская сестра. Она должна сделать вам укол, - разъяснил Бакич. - Но для чего? - Она говорит, от столбняка. Говорит, что всегда и всем делает уколы против столбняка. - Скажите ей, пусть убирается к черту. - Она спрашивает: вы что, боитесь укола? Она говорит, что партизаны никогда не боятся. - Выгоните ее отсюда! Из всех проявлений женственности, которые можно было бы ожидать от такого визитера, эта женщина продемонстрировала только презрение. Резко, насколько позволяло ее тесное обмундирование, она повернулась к Йэну спиной и вышла из комнаты. В комнату снова вошел Гай. - Послушай, я очень сожалею. Все утро не пускал ее к тебе, Но она все-таки прорвалась, пока я был у генерала. - Это ты уложил меня в постель ночью? - Я помогал. Казалось, что ты был в полном здравии. Фактически, даже в отличной форме. - Все прошло, - сказал Йэн. - Ты хочешь просто побыть один? - Да. - Но этому желанию так и не суждено было сбыться. Йэн закрыл глаза и погрузился в состояние, предвещавшее наступление сна, как вдруг на его ноги навалилось нечто не очень тяжелое, как будто на них вспрыгнула собака или кошка. Он открыл глаза и увидел Снейфеля. - Так, так, так, значит, вы газетчик?! - воскликнул тот. - Вот это да! Подумать только, какой материал для вас! Я сейчас был на месте катастрофы. Там все еще так раскалено, что близко не подойдешь. Они считают, что там кроме экипажа осталось пять трупов. Первоклассные похороны выйдут, когда их всех вытащат оттуда! Сегодня все какие-то пришибленные. Только не я. Меня так легко не проймешь. Партизаны хотели отложить бой, но генерал Спейт работает по расписанию. Он должен иметь этот бой в день, назначенный планом, и затем написать свой доклад, а я должен сделать снимки, чтобы приложить их к докладу. Поэтому бой состоится завтра, как запланировано. Послушайте, а что, если нам пройтись вместе и поговорить с партизанами? Со мной переводчик генерала. Он выглядит сегодня не очень-то бодро, но слушать и говорить он, по-моему, пока еще может. Так Йэну пришлось осторожно подняться с постели, одеться и приступить к работе в качестве военного корреспондента. Никто не мог дать технического объяснения причин ночного несчастья. Гай находился на своем обычном месте на краю аэродрома. Он слышал, как командир эскадрильи говорил что-то в микрофон на своем специфическом жаргоне; видел, как девушки бегали от бочки к бочке, зажигая их, чтобы осветить полосу для посадки приближавшегося самолета; наблюдал, как тот снижается, точно так же, как наблюдал за снижением многих других машин; видел, что самолет проскочил посадочную полосу, внезапно резко взмыл вверх, как вспугнутый фазан, и рухнул как подстреленный в полумиле отсюда. Он услышал слова де Саузы: "Все, им крышка" - и увидел, как вспыхнуло пламя и самолет запылал, как из люков одна за другой начали появляться и группироваться около самолета темные, неузнаваемые, по-видимому совершенно неторопящиеся фигуры. Вместе с другими Гай побежал к месту катастрофы. После этого он с головой погрузился в исполнение своих обязанностей хозяина - укладывал спасшихся в постель и подбирал на складе замену вещам, утраченным ими. Партизаны привыкли к несчастьям. Они не упустили возможности помянуть, что эта неудача целиком англо-американская, но сделали это с редкой сердечностью. Они никогда не верили, что союзники относятся к войне серьезно. Это непредвиденное всесожжение, казалось, некоторым образом умиротворило их. Де Сауза был очень загружен работой со своими отрывными шифровальными блокнотами, поэтому занимать в течение всего дня прибывших гостей выпало на долю Гая. У адъютанта генерала Спейта в результате шока появилось заикание, кроме того, он жаловался на боли в спине. От Джилпина с его перебинтованными руками было мало толку. Наиболее работоспособными из всех гостей оказались два генерала: генерал Спейт - проворный и деловитый, генерал Ритчи-Хук - вновь оживший. Гай не видел его в период упадка. Теперь он был таким, каким Гай знал его во время совместной службы с ним. - Для генерала это было истинным излечением, - заметил алебардист Докинс. - Он снова стал самим собой, как прежде. Пришел сегодня утром и дал мне взбучку за неподчинение его приказанию не лезть в самолет. Докинс был постельным больным и после стольких изнурительных лет на службе у Ритчи-Хука нисколько не сожалел о вынужденном почетном безделье. Он беспрекословно перенес уколы против столбняка и наслаждался гостеприимством сержанта из миссии, доставившего ему виски, сигареты и кучу сплетен. Между штабом и прибывшими гостями и наблюдателями состоялось несколько встреч, на которых обсуждались планы предстоящего небольшого боя. После одной из таких встреч Ритчи-Хук отвел Гая в сторону и сказал ему: - Я хотел, чтобы вы организовали для меня беседу с парнем, фамилия которого оканчивается на "ич". - У них у всех фамилии оканчиваются на "ич", сэр. - Я имею в виду того приличного молодого парня, которого они называют бригадиром. Парня, который собирается повести их на штурм. Гай узнал по этому описанию молодого, свирепого на вид черногорца, который несколько походил на Ритчи-Хука тем, что не имел одного глаза и большей части одной руки. Гай организовал встречу и оставил этих двух воинов с переводчиком комиссара. Ритчи-Хук возвратился в прекрасном настроении. - Потрясающий парень этот Ич, - сказал он. - Никакого угодничества или очковтирательства. Я немного поморочил ему голову, но не уверен, что переводчик понял все как надо. Тем не менее мы выпили какого-то вина, которое _тоже_ кончается на "ич". Удивительный язык! Я прикомандировал себя к Ичу на завтра. Не говорите об этом другим. В его машине есть место только для одного туриста. Мы выезжаем вечером, чтобы провести разведку и вывести солдат на исходные позиции для атаки. - А вы знаете, сэр, - сказал Гай, - в этой атаке имеется определенная доля игры. Она придумана для генерала Спейта. - Не утруждайте себя разъяснениями. Яйца курицу не учат, - проворчал Ритчи-Хук. - Я сразу догадался об этом, когда услышал, что они называют атаку "дело". Ич и я понимаем друг друга. Это демонстрация. Вроде того, чем мы занимались во время боевой подготовки. Но ведь мы занимались этим с удовольствием, правда? Гай вспомнил о проведенных в холодную сырую погоду продолжительных учениях на тему: "Вперед, бей, уничтожай!" - Да, сэр, - ответил он, - то были веселые деньки. - И между нами, как я понимаю, это мой последний шанс услышать выстрел, сделанный в гневе. Если там и завяжется что-нибудь интересное, Ич обязательно окажется в нужном месте. - На следующее утро в восемь часов генерал Спейт со своим адъютантом, британская миссия, партизанский штаб и Йэн со Снейфелем собрались позади ряда разношерстных автомашин, которые югославы скрывали вместе с прочим имуществом в лесу. Гай извинился за Ритчи-Хука перед генералом Спейтом, который заметил на это: - Ну что ж, здесь и без него людей хватает. Автоколонна направилась по очаровательной сельской местности, будто сошедшей с акварелей прошлого столетия. С карнизов коттеджей свисали яркие полосы цветной бумаги. Работавшие на полях женщины или приветствовали их взмахом руки, или прятали лица. Менее чем через час они находились на видимости блокгауза. Наблюдательный пункт был выбран в пятистах ярдах от него, в хорошо укрытом растительностью месте, где наблюдатели могли ожидать событий в безопасности и с удобствами. Партизаны начали движение из темноты и должны были выйти на ближайшие открытые позиции, окружающие объект атаки. - Я продвинусь несколько дальше, чтобы посмотреть на них, - заявил Снейфель. - Я останусь здесь, - отозвался Йэн. Он все еще ощущал последствия шока. Генерал Спейт разглядывал поле боевых действий в очень большой бинокль. Термин "блокгауз" оказался слегка вводящим в заблуждение. Генерал увидел весьма прочный небольшой форт, построенный более столетия назад и являвшийся частью оборонительной линии христиан от турок. - Теперь я понимаю, почему они запросили воздушную поддержку, - сказал генерал Спейт. - Не вижу там никакого движения. Как бы то ни было, мы достигли внезапности. - Фактически, - вполголоса сообщил де Сауза Гаю, - не все идет как надо. На марше одна бригада заблудилась. Но они еще могут успеть подойти вовремя. Не проговоритесь нашим союзникам. - Мне кажется, должно бы быть больше признаков жизни на этом немецком объекте, - сказал генерал Спейт. - Кажется, там все уснули. - Там засели домобраны, - пояснил переводчик комиссара. - Как, как? Повторите, пожалуйста. - Фашистские коллаборационисты. - О, но в Бари я понял, что мы будем драться с немцами. Впрочем, наверное, это одно и то же. Солнце поднялось уже высоко, но на затененном наблюдательном пункте было прохладно. По плану авиационная поддержка должна была начаться в десять часов. Появление самолетов означало также сигнал для выхода пехоты из укрытий. В половине десятого внизу под ними вспыхнула ружейная перестрелка. Партизанский генерал выглядел раздраженным. - Что они там задумали? - спросил генерал Спейт. Вниз послали партизанского связного, чтобы узнать, в чем там дело. Прежде чем он возвратился, стрельба прекратилась. Когда связной прибыл с докладом, переводчик сказал генералу Спейту: - Это просто так, по ошибке. Мирной тишине в долине пришел конец. На протяжении следующей четверти часа раздавались случайные выстрелы, по-видимому наугад: одни с парапета блокгауза, другие из окружающих его укрытий. Затем, как раз в тот момент, когда на замысловатых часах генерала Спейта минутная стрелка коснулась зенита, в голубом небе с пронзительным воем появились два самолета. Один за другим они внезапно ринулись вниз. Первый выпустил одновременно две ракеты, которые в цель не попали и взорвались в лесу, там, где сейчас сосредоточилась часть атакующих сил. Второй самолет атаковал точнее. Обе его ракеты попали точно в каменную кладку форта, подняв взметнувшееся во все стороны облако пыли и щебня. Затем самолеты набрали высоту и описали круг над ними. Гай, помня о пикирующих бомбардировщиках на Крите, безжалостно выслеживавших и обстреливавших наземные войска, ожидал их возвращения. Но самолеты скрылись, и рокот их двигателей замер. Летчик, посланный в качестве наблюдателя, стоял поблизости. - Красивая работа, - сказал он, - точно по времени, точно по цели. - И это все? - спросил Гай. - Да, все. Теперь пусть поработают солдаты. В долине воцарилась тишина. Обе стороны, друзья и враги, ожидали возвращения самолетов. Пыль осела, и стоявшие на склоне холма наблюдатели с биноклями увидели отчетливо выделявшиеся разрушения на массивных стенах блокгауза. Кое-кто из партизан открыл огонь. Однако противник по-прежнему оставался вне видимости. Наблюдатель от военно-воздушных сил принялся объяснять генералу Спейту сложность задачи, успешное выполнение которой он только что наблюдал. Комиссар и партизанский генерал возбужденно и с раздражением разговаривали на своем языке. Снизу к ним прибыл связной с докладом. - Похоже, что атаку придется отложить, - объяснил переводчик генералу Спейту. - Сюда движется получившая оповещение немецкая танковая колонна. - Как поступают ваши люди в таком случае? - Перед немецкой танковой колонной они рассеиваются. - Пожалуй, "дядюшка", - обратился де Сауза к Гаю, - нам лучше подумать о завтраке для наших визитеров. Они уже посмотрели все развлечения, которые мы могли предложить им. Однако он ошибся. В тот момент, когда наблюдатели направились к своим автомобилям, Йэн воскликнул: - Смотрите! Из зарослей, довольно близко подступавших к стенам блокгауза, вынырнули две фигуры и бегом пустились по открытой местности. Гай вспомнил заповедь своего инструктора стрелкового дела: "На расстоянии двухсот ярдов все части тела человека видны отчетливо. На расстоянии трехсот ярдов очертание лица человека расплывчатое. Четыреста ярдов - лица уже совершенно не видно. На расстоянии шестисот ярдов голова становится точкой, а тело сходит на конус". Он поднял бинокль и узнал нелепую пару. Первым из ним был Ритчи-Хук. Он неистово подавал знаки, призывая на штурм находившихся позади него и уже повернувших назад солдат; генерал бежал медленной и неуклюжей рысью вперед - к тому месту в стене, где ракеты разворотили кладку. Он не оглядывался и потому не видел, следует ли кто-нибудь за ним. Он не замечал, что за ним бежит всего один человек - Снейфель. Подобно терьеру, подобно карлику-шуту, которому позволено болтаться под ногами владетельного средневекового принца, Снейфель носился вокруг генерала со своим фотоаппаратом, то припадая к земле, то вприпрыжку забегая со всех сторон, такой маленький и увертливый, что избегал огня снайперов со стен. Первая пуля попала в Ритчи-Хука, когда он находился приблизительно в двадцати ярдах от стены. Он развернулся на триста шестьдесят градусов, припал на одно колено, но тут же поднялся и медленно снова заковылял вперед. Он уже приблизился к стене и стал нащупывать опору, как выпущенная сверху пулеметная очередь уложила его наповал. Снейфель остановился на мгновение, достаточное для того, чтобы запечатлеть последнюю позу генерала, затем стремглав помчался прочь от стены; защитники форта были настолько поражены всем происшедшим, что не возобновили стрельбу до тех пор, пока Снейфель не нырнул в ряды партизан. Немецкий патруль - не танковая колонна, как доложили разведчики, а две разведывательные бронемашины, вызванные по телефону, когда прозвучали первые выстрелы, - прибыл к блокгаузу и обнаружил только следы взрыва ракет и тело Ритчи-Хука. С дороги они не съезжали. Лес, куда попали ракеты с первого, не поразившего цели самолета, осмотрело отделение домобранов. Они нашли там дымящиеся стволы деревьев и тела четырех убитых партизан. Озадаченный немецкий капитан составил донесение об этом происшествии, копии которого были приобщены ко всем соответствующим делам и картотекам разведывательной службы; скептические толки вокруг этого события продолжались до тех пор, пока разведывательный отдел, занимавшийся Балканами, не прекратил свою деятельность. Атака укрепленной позиции одиноким британским генерал-майором, сопровождаемым, по одним данным, маленьким мальчиком, а но другим - карликом, не имела прецедента даже у Клаузевица. В данном случае, считала немецкая разведка, видимо, имел место какой-то глубоко скрытый мотив, который остался для них тайной. Возможно, это был труп не настоящего Ритчи-Хука - им была известна его полная биография, - а какой-то готовой на смерть жертвы. Значит, настоящий Ритчи-Хук был предназначен для какой-то секретной операции. Во все концы "европейской крепости" были разосланы оповещения, требовавшие усилить бдительность и не упустить одноглазого человека. Смерть Ритчи-Хука превратила события этого дня из фиаско в печальную драму. Оснований для взаимных обвинений хватало, но факт смерти заставил молчать даже комиссара. Снейфель торжествовал. Он стал обладателем сенсационного материала, который заполнит полдюжины страниц иллюстрированного еженедельника: детальное фотографическое повествование об уникальном событии. Йэн выразил спокойную уверенность. - Вы потеряли не так уж много, Лут, - сказал он Пэдфилду, не наблюдавшему боя, - но цель всего этого представления достигнута. Генерал Спейт доволен, что партизаны - это люди дела и что они хорошо разбираются в тактике партизанской войны. Некоторое время он был настроен довольно скептически, но действия Ритчи-Хука все изменили. Это скорее решение сердца, чем рассудка. Странная вещь. За всю войну я только дважды принимал какое-то участие в операциях. Обе позволили создать классические истории о героизме. Вы никогда бы не подумали, что Триммер и Ритчи-Хук имеют много общего, правда ведь? Гай взял на себя заботу сообщить алебардисту Докинсу о смерти его хозяина. - Покрытый волдырями солдат не бог весть как сокрушался, узнав о тяжелой утрате. - Вот оно, значит, как было, - сказал он. - Не будь я болен, - добавил он с благоговением перед великодушной акцией провидения, - лежать бы мне сейчас там вместе с ним. За последние три года, доложу я вам, сэр, мне пришлось побывать не в одной жуткой переделке. И все из-за него. Он просто напрашивался на пулю. Вы же помните, сэр, он всегда был очень откровенным и не раз так прямо и заявлял мне: "Докинс, как бы мне хотелось, чтобы эти мерзавцы стреляли более метко. Возвращаться домой у меня нет никакого желания". Конечно, с генералом я шел куда угодно. Обязан был, и он был отличный человек, этого у него отнять нельзя. Так вот как оно все обернулось - по-хорошему и для него" и для меня: Плохо, конечно, что мы не смогли похоронить его как подобает, но фрицы сделают как надо. В этом можно не сомневаться, он всегда был уверен в этом. Он ведь был не очень-то набожным. Ему бы только, чтобы его могила не затерялась, а большего он и не желал. Позднее военно-воздушные силы организовали дневной вылет под прикрытием истребителей, чтобы вывезти генерала Спейта и остатки его группы. Когда Гай и де Сауза возвратились с аэродрома домой, они обнаружили, что девушки-партизанки уже выносят оттуда буржуазную мебель. - Полководцы и повелители убывают, - заметил де Сауза. - Чем же мы теперь займемся, "дядюшка", чтобы не соскучиться? Работы для двух офицеров связи здесь явно не было. Ее едва хватало для одного. Посещая партизанские лагеря, де Сауза провез Гая на джипе по всему освобожденному району. - Мне кажется, - сказал Гай, - они имеют все, что можно использовать в настоящее время. Если они намерены предпринять летнее наступление, пора бы начинать его. - Здесь, в Хорватии, не будет никакого летнего наступления, - сказал де Сауза. - Вы, наверное, заметили, что как только войска получают снаряжение, их отправляют отсюда. Они перебрасываются в Черногорию и Боснию. Оттуда они будут преследовать немцев по пятам и войдут в Сербию раньше, чем ее смогут занять четники. Теперь это очень важно. Бигой свое предназначение выполнил. Они оставят здесь солдат столько, сколько надо, чтобы справиться с местными фашистами. У меня предчувствие, что и мне уже недолго оставаться здесь. Зимой вы вполне справитесь здесь один, правда ведь, "дядюшка"? Как только выпадет снег, посадочная полоса выйдет из строя, правильно? Зимой сады кажутся меньше, чем летом, когда они одеты листьями. От ограды до ограды простираются занесенные снегом лужайки, и огороды; дорожки прослеживаются только там, где их протоптали. Гай ежедневно брал пригоршню раскрошенных сухарей и выходил во двор кормить белок в клетке. Прошло немного времени, прежде чем Гай получил телеграмму о своем отзыве. Соединение, в которое он входил, переименовывалось и подвергалось реорганизации. Он должен был прибыть в Бари с первой оказией. Так Гай завершил крестовый поход, которому посвятил себя у гробницы сэра Роджера. Его карьера алебардиста закончилась. Все топанье на казарменном плацу и "уничтожение и уничтожение" воображаемых твердынь завершилось еще одним актом милосердия. Он покинул Бигой без прощальных слов, если не считать формального обращения в партизанский штаб за разрешением на проезд. Свой небольшой штат он взял с собой. Дорога к побережью была свободна от противника, и по ней можно было ехать на джипе. Она проходила по опустошенному плато Лика, где все селения были разрушены и дома стояли без крыш, и спускалась вниз, к роскошным берегам Адриатики. Через сорок восемь часов после выезда из Бигоя Гай и его солдаты прибыли к стенам дворца Диоклетиана в Сплите, где обнаружили в гавани английский крейсер, команде которого было запрещено сходить на берег. Партизаны навели на крейсер орудия береговых батарей. Это больше, чем что-либо другое, виденное в Югославии, поразило подчиненного Гаю сержанта: "Кто бы мог подумать, что флот заслужит такое обращение, сэр? Это все политика, вот что это такое". В Сплите они встретили британского офицера связи, который передал Гаю пришедший для него приказ следовать в Дубровник, где находились британские силы, главным образом полевой артиллерии, которые, высадившись, оказались в положении связанных по рукам и ногам. Гая назначили туда для поддержания связи между этими силами и партизанами. Наконец в середине февраля британские силы были отведены. Гай отплыл с передовой группой. Он сошел на берег в Бриндизи и добрался до Бари на автомобиле ровно через год после своего первого прибытия туда. Снова цвел миндаль. Гай явился с докладом к майору Марчпоулу, когда тот обедал в клубе. - Здесь все пакуют чемоданы, - сообщил майор. - Я останусь на месте до последней возможности. Бригадир уже уехал. Ответственным остался Джо Каттермоул. Вы возвратитесь в Соединенное Королевство, когда захотите. Свои последние дни в Бари Гай провел, посещая все органы, в которых согласно телеграмме он когда-то начал работу по освобождению перемещенных лиц. Один его старый знакомый по Александрии, служивший в военно-воздушных силах, имел квартиру в Посиллино и пригласил Гая остановиться у него. Для путешествия, которое предстояло совершить Гаю, чтобы попасть домой, важно было все время находиться около летчиков, чтобы воспользоваться местом на самолете, от которого в последнюю минуту внезапно могла отказаться какая-нибудь шишка поважнее Гая. На следующий день Гай поселился в Посиллино. - Для парня, который собирается возвратиться домой, ты выглядишь не особенно веселым, - заметил его хозяин и тут же сменил тему разговора, так как через его руки прошло много людей, возвращавшихся к проблемам более острым, чем те, которые стояли перед ними на действительной службе в армии. ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ. БЕЗОГОВОРОЧНАЯ КАПИТУЛЯЦИЯ В 1951 году, желая отметить начало более счастливого десятилетия, правительство издало приказ о проведении фестиваля. На южном берегу Темзы появились уродливые сооружения, был торжественно заложен камень в фундамент будущего национального театра, однако среди утомленных войной людей это событие не вызвало бурного веселья, народного празднества не получилось. Туристы с карманами, набитыми долларами, сократили сроки пребывания и поспешили в страны континента, где, как бы ни были скудны условия, имелась возможность заказывать вещи получше. Состоялось несколько частных приемов. Два из них прошли в Лондоне в один и тот же июньский вечер. Томми Блэкхаус возвратился в Англию в мае. Он возвращался из армии с множеством наград, новой хорошенькой женой и чином генерал-майора. За последние годы он продвинулся намного выше должности командира бригады командос, поднимаясь на все более и более ответственные посты, никогда явно не стремясь к продвижению, никогда не вызывая озлобления у тех, кого он обгонял по службе; и все же первая часть, которой он когда-то командовал, была и сегодня его сердцу ближе других. Повстречав Берти в "Беллами", он предложил собрать на обед старых сослуживцев. Берти согласился, что организовать такую встречу было бы не плохо. "Но такая встреча потребует страшно много организационных хлопот", - сказал бывший адъютант. Как обычно, проделать всю работу поручили Томми. Офицеров, когда-то служивших на острове Магг, жизнь разбросала по свету не так сильно, как их собратьев из других частей военного времени. Большинство находились в одном месте - в лагере военнопленных. Лаксмор ухитрился бежать. Айвор Клэр провел шесть месяцев в Бирме среди чиндитов, присоединил к своей коллекции орден "За выдающиеся заслуги" и получил почетную рану, сделавшую его непригодным к дальнейшей службе. Теперь он стал завсегдатаем "Беллами". На короткий период его бесчестья больше не обращали внимания, и он почти стерся из памяти. - Вы намерены пригласить всех? - спросил Берти. - Всех, кого смогу найти. Как зовут того старого алебардиста? Кажется, Джамбо. Пригласим и пожирателя водорослей. Впрочем, не думаю, что он приедет. Гая Краучбека, конечно. - Триммера? - Непременно. Однако Триммер исчез. Все настойчивые поиски, предпринятые Томми, потерпели неудачу. Никаких следов. Кто-то сказал, что Триммер сбежал с судна, зашедшего в Южную Африку. Ничего определенного известно не было. В конце концов собралось пятнадцать человек, включая. Гая. К второму, совпавшему по времени с первым, празднеству частично был причастен Артур Бокс-Бендер. В 1945 году он потерял свое место в парламенте. В Лондоне в последующие годы он бывал редко, но в тот июньский вечер ему пришлось уплатить свою долю расходов на небольшой танцевальный вечер, данный в честь его восемнадцатилетней дочери и ее дружка. В течение часа или двух он и Анджела встречали тощих молодых людей, пришедших к ним в гости. Некоторые из мужчин были во фраках, взятых напрокат, другие бесстыдно появились в смокингах, одетых на ненакрахмаленные рубашки. Он и его соучастник в расходах - отец дружка его дочери - приложили все усилия, чтобы найти на рынке самое дешевое шампанское. Почувствовав жажду, он не спеша прошелся по Пиккадилли и завернул на Сент-Джеймс. Только "Беллами" сохранил еще кое-какие признаки былых более счастливых дней. В среднем холле сидел Элдерберри, погруженный в чтение воспоминаний маршала авиации Бича. Он тоже потерял свое место в парламенте. Его более удачливый соперник Джилпин не пользовался популярностью в палате общин, однако сделал карьеру и позже стал заместителем министра. У Элдерберри не было пристанища за городом. Там ему нечем было заняться. Большинство своих дней и вечеров он проводил в одиночестве в одном и том же кресле в "Беллами". Он неодобрительно покосился на крахмальную манишку Бокс-Бендера. - Вы по-прежнему бываете в свете? - Сегодня вечером я должен дать прием в честь моей дочери. - А, что-то такое, за что полагается платить? Это другое дело. Мне правится, чтобы меня _приглашали_. Но теперь меня никогда не приглашают. - Не думаю, чтобы вам понравился этот прием. - Нет, нет, конечно, нет. Но я привык, чтобы меня приглашали. Пожалуй, и вы тоже. Там всегда болтали массу всякой чепухи, но это помогало скоротать вечер. Здесь теперь стало очень тихо. Это суждение было немедленно опровергнуто появлением участников обеда - офицеров командос, которые с шумом, спотыкаясь, спускались по лестнице в бильярдную. Гай задержался, чтобы поздороваться со своим зятем. - Я не пригласил тебя на наш танцевальный вечер, - начал оправдываться Бокс-Бендер. - Все было очень скромно, для молодежи. Не думаю, что ты пожелал бы прийти. Фактически, я даже не знал, что ты бываешь в Лондоне. - А я и в самом деле не бываю. Просто приехал повидать юристов. Мы продали кастелло. - Рад слышать. Кто же может теперь позволить себе купить имение в Италии? Американцы, наверное? - Вовсе нет. Один из наших соотечественников, который не может позволить себе жить в Англии, - Людович. - Людович? - Автор "Желания смерти". Вы, наверное, слышали о нем. - Анджела, кажется, читала эту вещь. Сказала, что это чепуха какая-то. - В Америке книга разошлась почти миллионным тиражом, ее только что экранизировали. Автор - человек, с которым я случайно встретился во время войны. - Он один из вашей компании, присутствующей здесь? - Нет. Наша компания не совсем подходит Людовичу. - Да, кастелло, наверно, окажется очень подходящим местом для литератора. Это хорошо, что ты нашел покупателя. - Это сделал для меня еще один человек, с которым я познакомился в войну. Вы, может быть, помните его. Некий американец по фамилии Пэдфилд. Был здесь завсегдатаем. Он стал теперь фактотумом Людовича. - Пэдфилд? Нет, не могу сказать, что помню его. Как дела в Бруме? - Очень хорошо, благодарю вас. - Доменика и мальчик здоровы? - Да. - Ферма окупается? - В настоящий момент, да. - Хотел бы я, чтобы и моя окупалась. Ну, передай ей поклон. Послышался голос: - Гай, иди сыграем на бутылку пива. - Иду, Берти. Когда он ушел, Элдерберри заметил: - Это ваш шурин, да? Он прибавляет в весе. Кажется, с ним случилось что-то печальное во время войны? - Его жена была убита по время бомбежки. - Да, да. Теперь я вспомнил. Но он женился снова? - Да. Первый разумный поступок за всю его жизнь. На Доменике Плессингтон, дочери Элоиз. Когда Гай был за границей, Элоиз присматривала за малышом. Доменика очень полюбила его. Брак стал очевидной необходимостью. Элоиз, видимо, приложила руку к его устройству. Фермой в Бруме управляет Доменика. Они поселились в доме управляющего. Жаль, что у них нет своих детей. Они совсем не плохо обеспечены. Дядя Анджелы, Перегрин, оставил ребенку небольшое наследство. И не такое уж небольшое. Элдерберри вспомнил, что у Бокс-Бендера были неприятности с его собственным сыном. Что же это было такое? Развод? Долги? Нет, что-то более необычное. Он ушел в монастырь! С непривычной для него деликатностью Элдерберри не стал расспрашивать Бокс-Бендера. Он только сказал: - Значит, Гай устроился удачно? - Да, - ответил Бокс-Бендер не без едва заметной, но ясной нотки обиды, - для Гая все сложилось очень даже неплохо.