на солидном расстоянии от дома. Моя машина в тени, в гуще других машин на большой стоянке. Но свой дом я вижу отчетливо. Пока ничего подозрительного вокруг не происходит. Все спит. Все спят. Вдруг в 3.40 во всех окнах моей квартиры вспыхнул свет. Что ж, это именно то, что я предвидел. Я в лесу. Холодный серый рассвет. Клочья тумана. Ледяная роса. Я еще никуда не бегу. Я тут только для того, чтобы подумать. Я не люблю, когда мои мысли прерывают внезапным настойчивым стуком или звонком в дверь. Прежде всего мне предстоит выбор: вернуться, сдаться, добровольно пойти на конвейер или... В самый последний момент, оказавшись один на один с системой, миллионы людей такой вопрос себе задавали. Мне совсем не интересно, что подумают обо мне другие сейчас и позже. Посторонние меня все равно осудят, как осудили миллионы моих предшественников. В самом деле, если люди шли под коммунистический топор, не протестуя, - то их сейчас осуждают: рабские души, не способные протестовать, туда вам и дорога. Но если люди не шли добровольно на убой, они должны были или убегать или драться. Этих тоже осуждают: изменники, предатели, пособники врага! Если я добровольно сдамся - дурак, холуй, раб. Если не сдамся - предатель. Считайте меня, братцы, преступником, холуем не считайте. Но и преступником меня считайте не очень большим. Все, кто окружал Ленина, оказались изменниками, предателями и шпионами иностранных разведок, включая Троцкого, Зиновьева, Каменева, Рыкова, Бухарина и прочих. Кто же тогда Ленин? Ленин - главарь шайки изменников, шпионов и террористов. Как же назвать всех тех, кто верой и правдой Ленину служил? Кто ему сейчас поклоняется? Со Сталиным то же самое получилось. И он был окружен врагами, шпионами, развратниками, антипартийцами. И сам оказался уркой. Как же назвать тех, кто выполнял приказы этого урки? Рано или поздно все наши лидеры войдут в число предателей, волюнтаристов, проходимцев, болтунов и развратников. Убежать от них - конечно, преступление. А оставаться и выполнять их приказы? Холодно в лесу, зябко. Не привык я долго думать. И философия - не моя область. Но на один вопрос я обязан ответить сам себе: бегу я потому, что ненавижу систему, или потому, что система наступила мне на хвост? На этот вопрос я даю самому себе совершенно четкий ответ: я ненавижу систему давно, я всегда был против нее, я готов был рисковать своей головой ради того, чтобы заменить существующую систему чем угодно, даже военной диктатурой. Но. Если бы система мне на хвост не наступила, я бы не убежал. Я бы продолжал ей служить верой и правдой и достиг бы больших результатов. Не знаю, начал бы я протестовать позже или нет, но в данный момент я просто спасаю свою шкуру. Ответ на главный вопрос получился четким и для меня неутешительным. Надо было, Витя, раньше начинать! Надо было бежать при первой возможности. А еще лучше, встретить западную разведку и передавать ей материалы об Аквариуме, как делали Пеньковский, Константинов, Филатов. Не очень хорошо, Витя, получилось. Можно ли ситуацию исправить? Нет. Поздно. А может быть и не поздно. Если мне удастся вырваться из Аквариума, я буду жить тихо, не рыпаясь, или я могу... Что же я могу? Я сижу неподвижно несколько минут, а затем формулирую сам для себя вывод: я предатель и изменник. Я заслуживаю высшей меры за то, что самовольно покидаю систему. Я заслуживаю той же высшей меры за то, что не боролся против нее. Сейчас я спасаю свою шкуру, но, если я вывернусь из этого переплета, я начну борьбу против нее, рискуя спасенной шкурой. Если мне удастся бежать, я не буду сидеть молча. Я буду упорно работать. По многу часов в день. Если мне не удастся сделать что-либо серьезное, я хотя бы напишу несколько книг. По 15 часов в день буду писать. По одной книге в год. Но это второстепенное. Кроме этого я попытаюсь нанести им настоящий серьезный урон. Я знаю как. Они меня учили - как. Я буду смелым. Я буду рисковать. И шкурой своей я не очень дорожу. Остается последний вопрос: куда бежать? Вопрос легкий: в Британию. Британия выгнала однажды 105 советских дипломатов. Резидентуры КГБ и ГРУ в полном составе. На такое никто, кроме Британии, не отважился. Раз они свои интересы могут защищать, может, они и мои смогут защитить. 1051 Статистика в пользу Британии. Теперь нужно решить, как связаться с правительством Великобритании. Путь один - через представителей этого правительства. Чем меньше бюрократических ступеней, тем решение будет принято быстрее. Но к послу меня не пустят. Итак, я иду к любому высокопоставленному английскому дипломату. У британского, американского, французского посольств меня наверняка ждут ребята из Аквариума. Значит, надо идти в частный дом. Лукавый, конечно, и это предусмотрел, но контролировать подходы к домам всех западных дипломатов высокого ранга он не сможет. Кроме того, я пойду пешком, спрятав машину в лесу. 7. Дом у английского дипломата большой, белый, с колоннами. Дорожки мелкими камешками усыпаны. Сад роскошный. Я не брит. Я в черной кожаной куртке. Я без машины. Я совсем не похож на дипломата. А вообще-то я уже и не дипломат. Я больше не представляю своей страны. Наоборот, моя страна сейчас ищет меня везде, где только возможно. В доме английского дипломата все не так, как в обычных домах. У него звонка нет. Вместо звонка на двери-блестящая бронзовая лисья мордочка. Этой мордочкой нужно об дверь стучать. Мне очень важно, чтобы появился хозяин, а не кто-то из его слуг. Мне везет. Сегодня суббота, он не на работе и слуг его в доме тоже нет. - Здравствуйте. - Здравствуйте. Я протягиваю свой дипломатический паспорт. Он полистал его и вернул мне. - Заходите. - У меня послание к правительству Ее Величества. - В посольство, пожалуйста. - Я не могу в посольство. Я передаю это письмо через вас. - Я его не принимаю. - Он встал и открыл дверь передо мной. - Я не шпион, и в эти шпионские трюки меня, пожалуйста, не ввязывайте. - Это не шпионаж... больше. Это письмо правительству Ее Величества. Вы можете его принять или нет, но сейчас я буду звонить в британское посольство и скажу, что письмо правительству находится у вас... Я оставлю его тут, а вы делайте с ним что хотите. Он смотрит на меня взглядом, в котором нет ничего для меня хорошего. - Давайте ваше письмо. - Дайте мне конверт, пожалуйста. - У вас даже нет конверта, - возмущается он. - К сожалению... Он кладет передо мной пачку бумаги, конверты, ручку. Бумагу я отодвигаю в сторону, из кармана достаю пачку карточек с адресами кафе и ресторанов. Каждый шпион всегда имеет в запасе десятка два таких карточек. Чтобы не объяснять новому другу место встречи, проще дать ему карточку: я приглашаю вас сюда. Я быстро просматриваю все. Выбираю одну. И несколько секунд думаю над тем, что же мне писать. Потом беру ручку и пишу три буквы: GRU. Карточку вкладываю в конверт. Конверт заклеиваю. Пишу адресат - "Правительству Ее Величества". На конверте ставлю свою персональную печать "173-В-41". - Это все? - Все. До свидания. Я снова в лесу. Вот моя машина. Я гоню ее дальше и дальше. Теперь встреча с местной полицией тоже может быть опасной. Советское посольство могло сообщить в полицию, что один советский дипломат сошел с ума и носится по стране. Могут сообщить в Интерпол, что я украл миллион и убежал. Могут заявить протест правительству и сказать, что власти Австрии меня захватили силой и что меня нужно немедленно вернуть - иначе... Они умеют делать громкие заявления. Теперь мне нужна телефонная связь с британским посольством. Я должен объяснить ситуацию, пока какой-нибудь деревенский полицейский пост не остановил меня и не вызвал советского консула. Тогда будет поздно объяснять что-нибудь. Тогда после первой встречи с консулом у меня вдруг пойдет обильная слюна, я начну смеяться или плакать и за мной пришлют специальный самолет. Пока слюна еще не пошла, я буду пытаться... Укромные телефоны у меня на примете есть. - Алло, британское посольство, я направил послание... Я знаю, что меня не соединят с послом, но мне нужен кто-то ответственный... Мне не надо его имя, вы сами там решайте... Я направил послание... Наконец они кого-то нашли. - Слушаю... кто говорит? - Я направил послание. Тот, с кем я его направил, знает мое имя... - Правда? - Да. Спросите его. Трубка молчит некоторое время. Потом оживает. - Вы представляете свою страну? - Нет. Я представляю только себя. Трубка снова молчит. - Чего же вы хотите? - Я хочу, чтобы вы сейчас вскрыли пакет и послание передали британскому правительству. Трубка молчит. В трубке какое-то сопение. - Я не могу вскрыть конверт, так как он адресован не мне, а правительству... - Пожалуйста, вскройте пакет. Это я его подписывал. Я так подписал, чтобы его содержание не стало известно многим. Но вам я даю право его вскрыть... Далеко в телефонных глубинах какое-то шептание. - Это очень странное послание. Тут какой-то ресторан... - Да не это... Посмотрите на обороте... - Но и тут странное послание. Тут только какие-то буквы. - Вот их и передайте... - Вы с ума сошли. Послание из трех букв не может быть важным. - Это будет решать правительство Ее Величества: важное послание или нет... Трубка молчит. Какое-то потрескивание, не то шипение... Потом она оживает: - Я нашел компромисс. Я не буду посылать радиосообщение, я перешлю ваше сообщение дипломатической почтой! - в его голосе радость школьника, который решил трудную задачу. - Черт побери вас с вашими британскими компромиссами. Сообщение может быть важное или нет, не мне решать, но оно срочное. Через час, а может, и раньше - будет уже слишком поздно. Но знайте, что я настойчивый, и если начал дело, то его не брошу. Я буду вам звонить еще. Через пятнадцать минут. Пожалуйста, покажите послу мое послание. - Посла сегодня нет. - Тогда покажите его кому угодно. Своей секретарше, к примеру. Может, она газеты читает. Может, она подскажет вам решение... Я бросаю трубку. Я меняю место. Я обхожу деревню. Я обхожу людей. Во мне звучит жутким ритмом страшная песня "Охота на волков". Совсем недавно я чувствовал себя затравленным зверем, но силы вернулись ко мне. Мертвой хваткой я вцепился в рулевое колесо, как летчик-смертник в штурвал своего самолета. Живым они меня не возьмут. Дх, расшибу любого, кто поперек пути встанет. А на крайний случай у меня отвертка огромная в запасе. Эх, кому-то я ее в горло всажу по самую рукоятку. Жизнь продаю! Подходи, налетай! Но дорого уступлю! Звоню в британское правительство. Попытка вторая и последняя. Я редко кого дважды просил. А трижды никогда. И никогда впредь. Впрочем, немного мне осталось... Я обещал позвонить через пятнадцать минут. Но вышло только через сорок три: у намеченного мной телефона людно было. - Британское посольство? - Да. - Но изменилось решительно все. Короткий ответ звучит резко и четко, как военная команда. Тот же мужской голос: - У вас все хорошо? Мы волновались. Вы так долго не звонили... - Мое послание... - Мы передали ваше послание в Лондон. Это очень важное сообщение. Мы уже получили ответ. Вас ждут. Вы готовы? - Да. - Адрес на карточке - это место, где вас надо встретить? - Да. - На карточке не указано время. Это означает, что вас надо встретить как можно быстрее? - Да. - Мы так и думали. Наши официальные представители уже там. - Спасибо. - Это слово я почему-то произнес по-русски. Не знаю, понял ли он меня. МОГ ЛИ Я КУПИТЬ ЛЮБОВЬ? Толпа нажала еще и продвинулась вперед сантиметров на пять. Соответственно и полицейский заслон был сдвинут на эти самые пять сантиметров. Толпа нажала на полицейских, они - на меня. И я должен был сдвинуться на пять сантиметров назад. Но позади была несокрушимая стена. Гранит. Полированный. Так я оказался на грани бессмертия - еще чуть-чуть, еще один легкий натиск, и в центре Варшавы появилась бы новая мемориальная доска: "Здесь 23 мая 1992 года влип в стену и навеки в ней остался В. Суворов..." Но в самый последний момент я взвизгнул и, видимо, жалобно. Начальник полицейского заслона истолковал мой сигнал как нежелание уходить на данном историческом отрезке в бессмертие и решительными действиями меня туда не отпустил. Крикнул он своим ребятам, замахали они резиновыми дубинками на любителей автографов. И только один огромный человечище тянет мне исполинскую лапу через заслон, не обращая внимания на усердие моих защитников. Тянется лапа ко мне, а я еще от пережитого страха перед бессмертием не отошел. Думаю, протяну ему руку, а он мне кисть и расплющит, чем тогда книжки писать буду? Но жалко человека стало - тянет он руку и под палочными ударами не гнется, прямо держится, как гренадер под картечью. Дотянулся я до его руки, сжал он мою ладонь деликатно, явно без намерения раздавить. И понесло его водоворотом человеческим в другую сторону, и сквозь рев толпы он кричит: "Витя, ты меня никогда не видел... Но может слышал обо мне... - Тадеуш Маркович! Тут меня и озарило: "Так это же он!" Кричу ему, чтобы вернулся. Кричу полицейским, чтобы его ко мне пропустили. Но поздно. Его оттеснили. Меня в зал уже потащили. Попросил я прощения у почтеннейшей публики за пиджак перемятый, за оторванные пуговицы (не до пуговиц было... перед бессмертием), прокашлялся, как принято, и начал речь. Говорю, а сам все думаю, пробился Тадеуш в зал или не пробился? И решил: "Конечно, пробился! Такой где угодно дорогу себе проломает. Натура у него ледокольная". Завершил речь, и вопросы посыпались. Хорошо в зале, весело, смеются люди. И я смеюсь. Хорошо когда контакт с публикой установлен. Вдруг в задних рядах поднимается тип. И уже по ухмылке определяю, что задаст он сейчас один из двух проклятых вопросов, на которые мне никак не удается ответить так, чтобы мне сразу поверили. Эти два вопроса коммунистические прихвостни задают уже десяток лет. Я отвечаю. Мне и верят - и не верят. А вот и вопрос: - Ты вот все книжки пишешь, миллионами они продаются, басни нам тут рассказываешь, а как знать, что тебя не заслали к нам со спецзаданием? Этот вопрос мне задавали в разных вариантах. Например, в Швеции: "Если ты не заслан к нам со спецзаданием, почему же они тебя еще не убили?" Ответить легко: "Они не то что меня, они всю власть свою коммунистическую прохлопали!" С этим соглашаются, но вопрос остается. Я говорю, мол, книжки мои читайте - не мог этого написать специально засланный. А мне в ответ: "Книги-то правильные, но так тебе и положено себя вести, чтобы в доверие втереться... А потом начнешь нас дурачить..." Ну что на это скажешь? И вот снова на этот вопрос отвечать надо. Разница в том, что здесь в Варшаве, я первый раз открыто стоял перед народом и вопрос этот задан не со страницы газетки, финансируемой коммунистами, а в лоб, в присутствии многих тысяч. И три телекамеры на меня направлены - как пулеметы. Прямо в душу. А мне крыть нечем. Знал наперед, что будет такой вопрос, но все ответы разом забыл. Бывает такое - пересохнет гортань и слова не скажешь. Бывает такое - выпадут из головы все аргументы... как из карманов мелочь. А зал затих и эдак нехорошо насторожился. И тут вспомнил огромного парня, который мне руку крепко жал... - Граждане паны, - говорю. - В этом зале сейчас должен быть мой друг, которого я впервые встретил час назад. Зовут его Тадеуш Маркович. Когда в Польше правили коммунисты, он подпольно издавал "Аквариум", который, сами знаете, у вас был бестселлером самиздата. Люди рисковали своей свободой, но переводили, печатали, распространяли. Среди них - мой подпольный издатель Тадеуш. Но какая-то... (тут я сказал слово, которое переводчик переводить не стал, но братья-славяне меня поняли), одним словом, какая-то нехорошая личность заложила Тадеуша, и он сел. Сидел достойно. Так вот я прошу прощения у него и у всех, кто пострадал за мои книги. И не только в Польше сажали за мои книги, но и в других странах. А это и есть доказательство того, что я не сука, извините за выражение, что не заслан к вам со спецзаданием. И если вы живете сейчас не под контролем ГБ, то спасибо Тадеушу Марковичу и таким ребятам, как он. И если коммунистов в нашей стране от власти слегка отодвинули, то в этом есть и моя малая заслуга. К этому делу я тоже руку приложил. Тут зал одобряюще взревел. - Тадеуш, ты где? Ты же должен быть в этом зале. Отзовись! - Вот я, - отзывается. - Ну так иди ко мне сюда на сцену. Садись на мое место. Без тебя, без Анджея Миетковского, без тысяч таких, как вы, не видать Польше свободы. "Аквариум", изданный в коммунистической Польше на оберточной бумаге, мне дороже любой премии. А ну, паны, пропустим Тадеуша! Протолкался он к сцене, протиснулся. На сцену его уже на руках поднимали. А зал ему аплодировал так, что дребезжали стекла. Обнялись мы с ним. Телекамеры уже не пулеметными стволами смотрят. И операторы жестами сигналят: так, Витя, и крой! Матюками в прямой эфир. На тебя вся Польша смотрит и тебя прощает. Не стесняйся! А разве я стеснялся когда-нибудь? Нахал от природы. Усадил Тадеуша, а сам решил что-то обидное сказать тому, который с наглой ухмылкой вопрос непотребный задавал. Но вижу, и там в задних рядах у меня почитатели обнаружились - в порыве ярости благородной вышибли нахала из зала, чтоб впредь никому не повадно было таких вопросов задавать. И случилось чудо: в тот день я нашел ответ на первый проклятый вопрос. И мне его перестали задавать. Понятно, в тот вечер второй проклятый вопрос мне никто не задал. Может, кто и имел намерение, но не осмелился. А ночью я спать не мог, все думал, как же мне отвечать на второй вопрос. Совсем простой: "А кто это за тебя, Витя, книжки пишет?" В первый раз этот вопрос мне задал много лет назад знакомый японский журналист. Он долго крутил вокруг да около, а потом спрашивает: - Виться-сан, ты японские газеты, наверное, не очень внимательно читаешь? Тут я и признал, что газеты японские действительно читаю не регулярно и не очень внимательно. По простой причине: не знаю ни одного японского иероглифа. Долго он сокрушенно головой качал, а потом объяснил, что в японских газетах мои книги хвалят, особенно "Аквариум", только говорят, что русский такую книгу написать не мог. Русский просто рассказал свою историю, ему нашли знаменитого японского писателя, который превратил короткий рассказ в шедевр японской литературы. Над этим я посмеялся. Но вскоре книга вышла на английском языке, и история повторилась: конечно, русский не мог такую книгу написать, но ему нашли знаменитого английского писателя, нашли переводчиков и редакторов, которые превратили рассказ в шедевр британской литературы. И во Франции: русский такую книгу написать не мог, это каждому ясно, но ему нашли... И так про все мои книги: русский такого написать не мог -это группа экспертов, это ему наняли помощников... Тут я начал злиться: "Кто нашел переводчиков? Кто нашел редакторов? Кому все это нужно? На Запад бежали люди, имена которых становились известны всему миру. Люди улетали на самых быстрых в мире истребителях, люди уходили с высших постов ООН, уезжали люди, у которых отцы занимали посты в Политбюро. И прежде всего писателей-невидимок надо приставлять к людям с именами - красиво написанную историю пристегивать к знаменитому имени или событию. А я уходил без шума, в прессу не полез, от сенсации уклонился и даже скрыл свое настоящее имя, прикрывшись шуточным псевдонимом. Почему же мне "нашли знаменитого писателя", а людям с именами не нашли? Есть в этом мире писатели-невидимки, но ни у кого ничего хорошего из этого пока не получилось: писатель-невидимка, продающий свое мастерство, из мастера быстро переходит в разряд ремесленника. Не верю тем, кто продает себя, и знаю, что ничего хорошего от совместной работы с ними получиться не может. И потому свои книги я решил писать сам. Потому решил не корчить из себя писателя, а писать так, как умею: ясно и просто - и чем проще, тем лучше. От одной книги к другой техника письма (на мой взгляд) становится лучше. Свою первую книгу "Рассказы освободителя" я бы писал сейчас совсем не так, а может, не писал бы вовсе. Редакторы с переводчиками мне попадались не лучшие а обыкновенные, за исключением Польши - там переводил мой хороший друг, боец польского антикоммунистического подполья Анджей Миетковский. Перевел (сужу по реакции читателей) с любовью. А в других странах переводчики и редакторы резали мои книги беспощадно. В английских, американских и многих других изданиях отсутствует, например, глава про арбузы и дядю Мишу. Для меня дядя Миша - центральная фигура "Аквариума", а они никак не могли понять, зачем в книгу введен этот персонаж, и вырезали его. Спорил с редакторами, спорил с переводчиками - не переспорил. И шутки мои переводу не поддавались, и потому их просто выбрасывали из текста. Но книги и после этого читались на всех языках. Я обращал внимание критиков: если на любом языке при любом переводе любая из семи моих книг все равно хорошо читается, так, наверное, это не только заслуга переводчиков и редакторов. Не могут же с плохих книг получаться только хорошие переводы? И хотелось кричать: вы мои книги на русском языке читайте... Но на русском-то как раз издать их было невозможно. Каждая из моих книг была бестселлером на многих языках, но на русском языке на Западе удалось опубликовать только две и, по-моему, не самые сильные: "Рассказы освободителя" и "Аквариум". Их быстро расхватали. По законам рынка следовало публиковать больше, если есть спрос, но не публиковали. А моя борьба за публикацию "Ледокола" на русском языке продолжалась более десяти лет. Но на Западе ни один издатель русских книг так и не решился публиковать "Ледокол" отдельной книгой. И в России "Ледокол" во времена, когда буйствовала "гласность", ходил много лет по редакциям и издательствам; нашлись умники, которые рукопись скопировали, чуть подправили и выдали за свое творение; нашлись издатели, которые подписывали контракты, но так и не решились их выполнить. Одним словом, долгие годы я считал себя знаменитым японским писателем... А потом повезло! Нашел меня издатель из России. Его зовут Сергей Леонидович Дубов. Он первым не побоялся издать главную книгу моей жизни "Ледокол" - на русском языке отдельной книгой. Шарахнул огромными тиражами. Не будем вступать в идеологический спор, хорошая книга "Ледокол" или плохая, но Дубов первым совершил то, чего в российской истории не бывало. Запрещенная литература публиковалась во все времена на Западе и перебрасывалась в Россию. Первый раз случилось так, что запрещенная литература печатается в России и перебрасывается в русское зарубежье. И все было бы прекрасно, но... посыпались вопросы и из России: "Витя, а кто это за тебя пишет книги? Например, кто написал "Аквариум"?" Хорошо, что после выхода "Аквариума" на русском языке в журнале "Нева" нельзя больше сказать, что русский такого написать не мог, и так больше не говорят - ясно написал такое русский, но только не я, а какой-то другой русский. И стали ученые мужи строчить научные трактаты: не мог Суворов такую книгу написать. Логика непробиваемая: мы этого Суворова не знаем, мы его никогда не видели, мы с ним никогда не разговаривали, но ясное дело -он такого написать не мог, а вот другой дядя, которого мы не знаем, которого мы никогда не видели, с которым никогда не разговаривали, вот он мог такое написать. Обычно я спрашиваю: - Господин "научный профессор", а если бы вы так писать умели, вы бы такую книгу отдали? Чтобы деньги и слава кому-то, а вам, извините за выражение... - Нет, - отвечал каждый профессор, - я бы славу свою не отдал, но... - Но вы думаете, что кто-то глупее вас бывает? Один очень ученый литературовед доходчиво объяснил, что бывший офицер стать писателем не может, что в русской литературе не было еще такого, чтобы офицер стал писателем. Я ему напомнил, что вся русская литература от Льва Толстого до Александра Солженицына, от Лермонтова, Куприна, Станюковича до Виктора Некрасова... А мне в ответ: "Но ты же не Лев Толстой". Против этого не попрешь - я и вправду не Лев Толстой. А другой литературовед: мог ли офицер, влюбленный в танки, так описать танковую атаку? Ясное дело, не мог. Только писатель, который танки видел в кино, мог их описать так. А я не унывал. Подошел к проблеме чисто шпионским методом: составил список всех известных мне русских писателей, как в России, так и за ее пределами, и решил найти в списке того, кто мог бы так написать. И литературоведам тот же вопрос: - Если не я, то кто бы это мог быть? Давайте вместе найдем. Чей это стиль? Прошелся по спискам много раз, и вывод: никто так не писал и не пишет. Никто. Нет таких писателей в России. Нет и за пределами. Я не о том, плохо написано или хорошо. Совсем нет. Тысячи пишут лучше меня, кто-то, может, хуже, но так не пишет никто. Такая манера писать не проявилась нигде до "Аквариума", и если кто-то умеет так писать, то почему не пишет для себя? Почему не намекнет о своем существовании, дескать, гляньте-ка на мою новую книгу, узнаете манеру? И еще: если кто-то другой написал "Аквариум", то зачем отдал? У книги можно было завернуть конец в другую сторону: главный герой не уходит за бугор, а разоблачает своих начальников, и возникает трагедия, которую герой (в душевных муках) разрешает в пользу советской власти... ГРУ можно было заменить на КГБ, кое-что выбросить, что-то добавить - и в брежневском Союзе такая книга могла получить "государыню" или еще какую премию, автор получил бы дачу в Переделкино, пост в Союзе писателей, деньги, выход в "проклятый" зарубеж и... славу. Если это был зарубежный русский писатель, то и он мог сообщить в предисловии, что книга написана на основе реальной судьбы такого-то беглого офицерика, отвалить этому офицерику долю, но на обложке он должен был писать свое имя. Талант всегда ревнив. Почему этот кто-то не хочет славы для себя? Какой писатель и за какие деньги будет продавать известность? Самые сильные эпизоды в "Аквариуме" (о том же дяде Мише) никак со шпионажем не связаны и к действию книги отношения не имеют. Такой персонаж писатель-невидимка мог бы приберечь для себя и вставить в любую свою книгу, и книга заиграла бы, засверкала. А он, глупец, отдал такие изюминки кому-то, у кого в начале восьмидесятых не было ни денег, ни репутации, ни имени, ни возможности пробиться в издательство. ...В ту ночь в Варшаве я не спал, искал ответ на этот второй проклятый вопрос, находил аргументы и знал, что никакие аргументы не помогут, - если человек не верит. И тогда решил искать ответ не для толпы, не для журналистов и не для литературоведов. Мне нужно было найти ответ для самого себя. Своим книгам я отдал лучшие годы жизни. Ради них пожертвовал блистательной карьерой. За простотой изложения - тысячи изорванных страниц, за кажущейся легкостью - неимоверный труд. Чем я могу доказать, что это мой труд? И вдруг понял: мои книги написаны с любовью, и потому ничего доказывать не надо. Даже если согласиться, что книги мои писаны некими Ивановым, Петровым и Сидоровым. Если публично признать, что я подкупил писателей-невидимок, как Брежнев подкупал писателей, которые писали книги, выдавая их за творения дорогого Леонида Ильича, Писатели-невидимки писали Брежневу хорошие правильные книги. Но признаем, что написаны они - без любви, И не могли быть написаны с любовью. Не мог Брежнев, не мог Центральный Комитет ни за какие деньги купить любовь писателя. И никому это никогда не удастся. Любовь не продается. А любовь, которая продается, называется по-другому. У советской власти было семьдесят лет, золотые запасы великого государства и Союз писателей в десять тысяч штыков. И советская власть тысячам писателей ставила боевую задачу: написать книгу об армии, но так написать, чтобы с любовью, не с казенной, а с искренней! Кому это удастся, власть гарантировала премии ленинские, сталинские, государственные, дачи в Гаграх и Ялте, ордена-медали, харч, длинные черные машины, персональных водителей и врачей, миллионные тиражи, ответственные посты в Союзе писателей и прочие блага. И много было написано книг об армии. Но с истинной любовью - ни одной. Если не признавать моего авторства, то придется признать меня первым, кто научился покупать непродажную любовь. Я не гордый - с меня и этого хватит. Можно мои книги ругать, можно хвалить, но никто не смеет отрицать, что они написаны - с любовью. Господа некоторые литературоведы, отрицайте мое авторство! Но тогда признайте: мне удалось то, что не удалось советской власти, - мне удалось подкупить писателя так, что для меня он создал книги - с любовью. Виктор Суворов, 13 апреля 1993 года. Оксфорд