реду смеется. И Сталина зовет. Над кем смеется? Что ей Сталину докладывать? Унесла ли она документы на Холованова? Ясно, унесла. Иначе не смеялась бы. Теперь все документы Сталину достанутся. Все, что чекисты за двадцать лет на Холованова собрали... А было, что собирать... Узнать бы у нее, куда она дела на Холованова попрятала. Потом придушить. А если и не удастся узнать, все одно - придушить. Ей сейчас много не нужно, ладошкой рот прижать - ни один доктор потом не дознается... И Сталин не в обиде. Доложить Сталину: так и так, перед смертью говорила, что, мол, папку на Сталина нашла и сожгла... А "Контроль-блок" в речку выбросила. И решил Холованов... По белой мраморной лестнице, по широкому красному ковру человек в солдатской шинели поднялся к бюсту Дзержинского, где вторая пара часовых грохнула прикладами, с особой четкостью выполнив ружейный прием "На караул, по-ефрейторски": винтовки со штыками резко вперед, так же резко назад и вправо. Замерли. Осмотрел их человек придирчиво, кивнул одобрительно: хоть какой-то в этом доме порядок; и повернул по широкой лестнице вправо. Рванули оба часовых винтовки влево к плечам, отбросили резко вперед и тут же - назад, снова грохнув прикладами об пол. И застыли. Обернулся человек в шинели, посмотрел на тех, что у двери. А те замерли изваяниями мраморными. А лейтенант, раскинув руки, лежит. И пока не шевелится. Качнул пришедший плечом, как бы повторяя удивленно: "Какие нежные лейтенанты в государственной безопасности". А по коридорам, кабинетам и залам огромного здания как взрывная волна, ломающая стены и двери, расшибающая людей вдребезги, вминающая их в стены и потолки, прокатилась весть: "ОН". И сразу же за первой всесокрушающей волной - вторая: "ТУТ". От архивных и расстрельных подвалов, от подземных кочегарок и крематориев, через стрекочущие телеграфные залы, через начальственные кабинеты, через пыточные камеры и одиночки, через буфеты и рестораны, через бесчисленные лифты и лестницы до прогулочных двориков на самой крыше прокатились две ударные волны и, столкнувшись в единый опрокидывающий гул, вновь прокатились по коридорам и лестницам: "ОН ТУТ". Захлопали двери кабинетов. Затрещали телефоны. Побежали посыльные. Часовые по лестничным клеткам налились суровой решительностью. Надзиратели по тюремным коридорам подтянули ремни, чуть отпущенные по случаю ночи, застегнули верхние пуговки на воротниках, расстегнутые по тому же случаю. Следователи-ночники и подследственные приободрились. Спящие смены караульных во сне засопели, замычали, насторожились, напряглись в готовности проснуться и сорваться по команде: "Крр-раул! В ружье!" Два размякших милиционера на площади Дзержинского встрепенулись при виде величественного зрелища: в огромном доме, в котором светилось всего тридцать-сорок окон, вдруг то там, то тут пошли зажигаться окошки по одному, группами и целыми этажами. И осветилось все. И от этого здания, и от этой площади по бульварам, проспектам, по широким улицам и кривым переулкам, по заплеванным скверам и разбитым храмам, по спящим домам и неспящим вокзалам гулом далекого катаклизма прокатилась невидимая и неслышимая, но прижимающая всех силовая волна: что-то происходит. Важное. И непонятное. Ночной посетитель растворил дверь в ослепительный кабинет. Перед ним - пятиметровый портрет: человек в сапогах, в распахнутой солдатской шинели, в зеленом картузе. Осмотрел посетитель свой портрет, пошел к книжным полкам - ничего интересного: Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин. Все книги большие, только одна книжечка маленькая. Что это? Это "Полевой устав Красной Армии 1936 года. ПУ36". Вот что Народный комиссар внутренних дел товарищ Ежов читает. Впрочем, не читает: страницы не разрезаны. Не снимая шинели, сел посетитель в кресло наркома, картуз на зеленое сукно положил. Письменный стол Наркома внутренних дел похож на футбольное поле: и цвета зеленого, и размера почти такого же. Человек в шинели никогда не читал книг с начала. Он раскрывал их на любой странице и читал до тех пор, пока читаемое ему нравилось. И сейчас сверкающим серебряным ножом он разрезал страницу, прочитал первое, что попалось на глаза, усмехнулся, из серебряного стакана в виде футбольного кубка взял толстый красный карандаш с золотыми ребрышками, золотым профилем Спасской башни и Золотой же надписью славянской вязью "Кремль" и Жирной чертой подчеркнул статью шестую: "Внезапность действует ошеломляюще". Прет "Главспецремстрой", а спецпроводник Сей Сеич за Жар-птицей как за малой неразумной деточкой ухаживает. Главное жар сбить. Так не сбивается. Хоть ты ее простынями мокрыми холодными обкручивай, хоть лед на щеки клади. Одно ей имя - Жар-птица. В натуре. Хорошо, хоть воду пьет. Хорошо, хоть икру принимает. Если понемногу. От икры нутро воды, требует, больше пить хочется. Это хорошо, когда чего-то хочется. Когда ничего не хочется, тогда - того. Поит Сей Сеич Жар-птицу водой ключевой, сам думу думает. Чего это Холованов в пьянку впал? Не похоже на Холованова. Сколько лет с ним по всей стране колесили. На девок - да. На девок слаб товарищ Холованов. Неудержим. А пьянка за ним не замечалась. И "Лимонной" ему подай. И "Перцовой" Или вот новой экспериментальной водки прислали. "Столичная" называется. Пять бутылок на пробу. Так он пробу снял: все пять вылакал. А закуску не принимает его нутро. В пору голову ему держать да с ложечки серебряной икрой осетровой кормить. От радости пьет? От радости так не пьют. Чего ж тогда пить? Девку спасли. Девка товарищу Сталину сообщение особой важности везет. Худо ли? Чему же Холованов не рад? Не понять Сей Сеичу придворной блажи. Только кажется, что рад Холованов Жар-птице и вроде боится ее. Вроде два в нем чувства борются. Оттого и пьет. И решил Сей Сеич... Поднял человек в шинели трубку. Трубка ожила мгновенно: - Оперативный дежурный старший майор государственной безопасности Снегирев. - Кто из руководства НКВД сейчас на месте? - Только зам. наркома товарищ Берия. - Какой хороший работник! Перевоспитался. Перековался. Не тревожьте его. Путь работает товарищ Берия. А товарища Ежова и всех его заместителей срочно вызывайте ко мне. - Уже вызываю. - И Наркома связи товарища Бермана. - Слушаюсь! - Трубка рявкнула так, что Сталин поморщился. Ночь над миром. Прет "Главспецремстрой", прожектором тьму режет. Москва впереди. Холованов пить перестал. Сложил бутылки пустые в корзину особую. Горочкой такой звенящей. Чтоб по полу не катались. Аккуратный товарищ. Умылся, причесался, и снова молодец-молодцом, вроде и не пил. Как пилоту положено, белый шелковый шарф на шею. Шарфом душить хорошо. Шарфом императора Павла удушили. Правда, во времена Павла летчиков еще не было, и потому не было белых шелковых шарфов. Потому пришлось Павла душить серебряным гвардейским офицерским. Но белым шелковым пилотским лучше. Шелковый мягче. И отпечатков не остается. Проверено. Противника надо брать в воскресенье в четыре утра. Когда спало напряжение трудной недели. Когда охранники чуть отпустили ремни. Когда часовые тайком расстегнули пуговки на воротнике. Когда дежурный офицер, потянувшись сладко, доложил по телефону, что ночь прошла без происшествий. Когда затихли площади и бульвары. Когда милиционеры на площади Дзержинского слегка размякли в предчувствии смены. Когда сдавшие дежурство офицеры бросили карты и допили последние рюмки. Когда начальник отдела свалил наконец квартальный отчет, сообщил в полночь своей секретарше пышной бабенке Марь Ванне, что перепечатывать отчет больше не надо, проводил ее до дома да у нее и заночевал по причине того, что троллейбусы больше не ходят. И вот когда последний случайный синий троллейбус собрал по ночной Москве всех своих пассажиров и ушел за поворот, вот тогда-то и надо действовать. И пусть трещат, надрываются телефоны. И пусть спешат посыльные, пусть несутся ошалевшие курьеры. Пусть просыпаются только уснувшие наркомы и их замы. Пусть, чертыхаясь, натягивают сапоги. Пусть ревут сиренами автомобили. Пусть матерятся водители. Пусть задыхаются телефонисты и дежурные. Пусть мечутся и бегут. Пусть спотыкаются. - Але. Але. Это товарищ Ежов? Не товарищ Ежов? А не подскажете, где? В ЦК? Мы звонили. Нет его в ЦК. В Лефортове на допросе? Мы звонили. Нет его в Лефортове на допросе. В Суханове на допросе? Нет его в Суханове на допросе. На Лубянке? Да что вы мне лапшу на уши вешаете? А я вам откуда звоню? Нет его тут. У любовницы? Нет его у любовницы. У хорошего друга? Ах, вон где. Але. Не у вас ли товарищ Ежов? Что? Будите! А я сказал: будите! Але, товарища Бермана; Нет товарища Бермана? Тоже у хорошего друга? А где, не подскажете? Але. Будите! Товарищ Фриновский? Это вы, товарищ Фриновский? Да. Срочно. Срочно, товарищ Фриновский. Нет. Танками площадь не оцеплена. Нет. Войсками не оцеплена. Один он. Без охраны. Да, без охраны. Повторяю: один. В кабинете товарища Ежова. Да. Ждет. ГЛАВА 20 - Разрешите, товарищ Сталин? - Входите. - Заместитель Наркома внутренних дел командарм первого ранга Фриновский по вашему при... - Садитесь, садитесь. Добр и ласков товарищ Сталин. А сам все никак от книжечки оторваться не может, вот еще строчечку прочитает, вот еще одну. И подчеркнет что-то. Книжечка с виду смахивает на "Уголовный кодекс 1926 года. УК-26". Только красненькая. Выглянул Холованов в коридор. Никого. Да и кому быть? Трое их на весь вагон, на весь мир: Жар-птица в своем купе смеется, да Сеич в своей каморке спит. Замотался за дорогу. Глаз не сомкнул. Сапоги сверкающие Холованов не обувал. К чему скрип в тишине поэтической? Носки на нем шерсти английской. Специально для полярных летчиков из лондонского магазина "Харротс" доставляются. Хорошие носки. Никакого тебе шума, никакого скрипа. И ковер хороший. Ну такой хороший, что вроде специально для такого дела придуман. Снежным барсом по ковру идет Холованов: мягенько. Почти как Сталин. Сталин отложил "Полевой устав" и улыбнулся Фриновскому. - Не читали? - Никак нет, товарищ Сталин. - Вот возьмите и обязательно прочитайте. Я сам, признаться, никогда не читал, а тут под руку попалась такая книжонка. Очень интересно. И своевременно. Мы завершаем очищение страны. Врагов внутренних мы почти всех истребили. Осталась кучка мерзавцев, но их мы добьем. Главное сделано, вы хорошо потрудились на ниве истребления внутренних врагов. Новое вам назначение. А дело истребления внутренних врагов мы уж сами завершим. Теперь главное не это. Теперь на очереди - враги внешние. Потому важно вам эту книжечку знать наизусть. Только не забудьте вернуть ее товарищу Ежову, я ее без разрешения тут взял. Товарищу Ежову тоже надо "Полевой устав" знать во всех деталях. Наступает новый этап. Следующий, 1939 год будет годом войны. Мы в нее, конечно, сразу не полезем. Но внешние враги - главная сейчас забота. Мы, товарищ Фриновский, с товарищами посоветовались, да и решили перебросить вас на решающий участок. С повышением. Мы решили вас назначить Наркомом военно-морского флота. - Товарищ Сталин, я никогда не был на боевом корабле. - Вот и побываете. - Я не справлюсь, товарищ Сталин. - Справитесь. Я знаю ваши способности. Стукнул дежурный в дверь и доложил, вытянувшись: - Прибыл Нарком связи товарищ Берман. - Зовите. А вы, товарищ Фриновский, поедете на Тихоокеанский флот, разберетесь с его состоянием, наведете порядок. Только арестов больше не надо. Мы достаточно уже врагов наловили. Некоторых даже отпустить придется. Три вам недели на проверку Тихоокеанского флота, потом надлежит проверить состояние Северного флота. Балтийского и Черноморского. - Я выезжаю на Тихоокеанский флот сегодня же. - Нет, нет. Дело срочное. Скорый поезд до Владивостока - двенадцать суток. Лучше я вам дам свой самолет "Сталинский маршрут". Вас повезет мой личный пилот товарищ Холованов. Его, правда, сейчас тут нет. Он сейчас в Жигулях. Представляете, какие-то проходимцы хотели воспользоваться системами связи в недостроенном подземном командном пункте в Жигулях, а системы и узлы связи в Москве планировали захватить или просто отключить. Но у меня на этот случай свои системы контроля. У меня для таких ситуаций - особая группа людей, которые умеют анализировать действия вероятного противника, принимать правильные решения и выполнять их быстро и хладнокровно. Я послал в Жигули своего человека. Она работала как чародейка. - Она? - Она, - подтвердил Сталин и улыбнулся. - У меня есть толковые люди и помимо Холованова. Холованов там был, но отнюдь не он играл главную роль. Простите, товарищ Фриновский, заговорился. Просто я праздную победу и потому много болтаю. Главное, товарищ Фриновский, держать ситуацию под контролем, иметь хороших помощников, которые могли бы работать головами и не болтали бы лишнего. Вернемся к делу: Холованов может появиться в любой момент. Вам лучше не ехать домой, а подождать Холованова в гостинице "Москва", чтобы отдохнуть перед дальней дорогой. В гостинице, в западном крыле, ремонт развернулся. Но доложили, что два номера-люкс уже готовы. В одном из них и подождете. Я приказал все телефоны отключить, чтобы вас зря не тревожили. Ваша жизнь для меня и для всей страны имеет сейчас особый смысл, поэтому я вам дам совершенно необычного телохранителя. Товарища Ширманова. Профессионал высшего класса. И вся команда у него того же выбора. Ширманов недавно в Америке гастролировал. Своим искусством удивил даже Холованова. Жаль, о подвигах этого человека ничего сообщить нельзя. Может быть, только лет через пятьдесят какой-нибудь сочинитель бульварный в роман его впишет. Не вдаваясь в подробности... Дверь в купе Жар-птицы приоткрыта. Это хорошо. Чтоб меньше шума. И темно в купе. И в коридоре темно. Даже синие лампы отключены, чтоб не мешал ей свет. Шагнул Холованов в купе. Нагнулся над нею. Спит. Раскидалась во сне. Спит сном тревожным и мучительным. Потянул Холованов правой рукой шарф с шеяки своей бычьей. И ближе к Жар-птице подступил. А из темного угла - глас: - Не разбудите ее, товарищ Холованов. Только уснула, сердешная. - Входите, товарищ Берман. Доброе утро - Мы назначили вас Наркомом связи, но вы - старый чекист, вы начальник ГУЛАГа и зам. Наркома внутренних дел. Мне очень нравится, что вы так в чекистской форме и ходите. Не потеряли хватку чекистскую? - Стараюсь сохранять, товарищ Сталин. - Я надеюсь, что в Наркомате связи вы всех ближайших подчиненных завербовали в свою чекистскую сеть. - Так точно, товарищ Сталин, всех. - Пока я вас ждал, приказал принести агентурные дела на всех ваших ближайших подчиненных. Вот их сколько дел. Гора целая. Вы хорошо поработали. Действительно все вами завербованы. Только... Только я не нашел агентурного дела на майора Терентия Пересыпкина. Он в прошлом году окончил Военную электротехническую академию и был направлен в ваш наркомат. Где же на него дело? Даже при свете лампы видно - побледнел Берман: - Товарищ Сталин, Пересыпкин - мелкая пешечка. Ему где-то всего тридцать лет. - Тридцать четыре. - Он всего лишь майор... и я... я не успел его завербовать в свою сеть. - Я приказал его вызвать. Войдите, майор Пересыпкин. Передернуло Холованова. - Это вы, Сей Сеич? - Кто ж? Приедем, у товарища Сталина, не постесняюсь, выходной вне очереди попрошу. Измотался с ней. Глаз не сомкнул. Сам не ем, не пью, все ее, тощую, откармливаю. - Так что ж вы. Сей Сеич, сами-то не выпьете? Я вам сейчас. - Не положено на службе. Вот сдам в Москве дежурство. Так что не извольте беспокоиться. Лучше спать идите, товарищ Холованов. Я уж за ней присмотрю. И Холованова за плечики, аккуратно из купе выставляет. Здоров Холованов. Но и Сеич не из малокалиберных. Пронеслась за окном платформа, светом залитая. Блеснул тот свет по коридору, по всем деталям металлическим. Холованов - пилот. Тренирован все изменения обстановки в пятую долю секунды улавливать. Уловил: еще одна металлическая деталь добавилась - на поясе Сей Сеича здоровенный "Лахти" поблескивает. Каждый в контроле сам для себя оружие выбирает. Не знал Холованов, что у Сей Сеича такой же вкус. Выбрал, чертяка, с понятием. - Ну так я спать, Сей Сеич. - Спите, товарищ Холованов. Пусть вам снятся счастливые сны. - Товарищ Сталин, майор Пересыпкин по вашему прика... - Товарищ Пересыпкин, следующий, 1939 год будет годом войны. Я хочу проверить безопасность узлов, линий и систем правительственной, государственной, административной, дипломатической и военной связи. Для этого я решил, никого не предупреждая, внезапно начать военную игру. Представьте себе, что Нарком связи товарищ Берман находится в длительном отпуску и все его ближайшие подчиненные - в длительном отпуску. И вот вам поступили сведения, что в Наркомате связи заговор, что какие-то выродки рода человеческого планируют захватить узлы связи или парализовать работу основных систем связи в Москве. Представьте, что мне не на кого больше опереться. Вся надежда на вас, майор. Вам срочно требуется обеспечить безопасность. Что бы вы предприняли? - Я бы сделал переливание крови. - Ах, вот как. Что же это за переливание? - Я бы позвонил Наркому обороны товарищу Ворошилову и потребовал передать в мое распоряжение семь батальонов связи из состава Московского военного округа, 5-ю тяжелую танковую бригаду и два стрелковых полка из состава 1-й Московской пролетарской стрелковой дивизии. Этими силами и бы сменил расчеты основных узлов связи и всю охрану и обеспечил неприкосновенность основных объектов. В принципе можно все системы связи за несколько часов военизировать. Солдатики-операторы будут, конечно, поначалу многое путать, но связь кое-как будет работать, а заговорщикам будет просто не на кого опереться: все люди новые, все незнакомые, все насторожены и выполняют только те приказы, которые поступают лично от вас, товарищ Сталин. Повернулся Сталин к Берману. - А ведь неплохо майор придумал! - Угу, - согласился Берман. И воротник от горла оттянул, словно душил его тот. Словно воротник с петлицами и большими ромбами красной эмали в собачий наборный ошейник превратился. А Сталин Пересынкину: - Хорошо, товарищ Пересыпкин. Я сейчас звоню товарищу Ворошилову, он выделит требуемые вами силы. Игра начинается сейчас. Объявляйте в Наркомате связи чрезвычайное положение и действуйте без всяких условностей. Товарищ Берман поедет со мной на мою ближнюю дачу и будет играть роль мерзавца и заговорщика. Я буду над вами судьей. С моей дачи товарищ Берман будет пытаться руководить захватом узлов и систем связи или попытается отклеить их вовсе. Ваша задача, майор Пересыпкин: обеспечить непрерывное и четкое функционирование систем связи. Посмотрим, что получится у товарища Бермана. - Товарищ Сталин, а если кто-то действительно полезет на узлы связи?.. - Играем без дураков, товарищ майор. Если кто полезет, то стреляйте, ловите, танками давите. Чему вас в академии учили? Улыбнулся Пересыпкин. - Чему улыбаетесь? - Наконец-то дело настоящее. - Мне тоже, товарищ майор, дело настоящее нравится. Не подведете? - Не подведу. - Раз игра пошла не шуточная, тогда вот что. Мне тут товарищ Берман рассказывал много про вас хорошего, говорил, что вы большой человек, что перед вами открываются широкие перспективы по службе. Товарищ Берман ваше личное дело знает в мельчайших подробностях. Так, товарищ Берман? - Угу, - подтвердил Берман. - В общем, мы тут с товарищем Берманом посоветовались и решили для начала вам присвоить звание полковника, чтобы не было ощущения игры, чтобы все реально было. Вот ваши знаки различия. - Достал Сталин бережно из внутреннего кармана шуршащий нераспечатанный конверт, раскрыл, подал Пересыпкину петлицы полковника войск связи. - Служу Советскому Союзу. - Идите, полковник. Действуйте. Всему высшему руководству Наркомата связи на время учений от моего имени объявить длительный отпуск и в наркомат не пускать. На время учений вы подчиняетесь только мне лично и выполняете только мои приказы. И навсегда: вы подчиняетесь только мне лично и выполняете только мои приказы. И если какой выродок рода человеческого вздумает вас вербовать в свою сеть, застрелите его. Поднял Сталин трубку: - Так где же товарищ Ежов? - Товарищ Сталин, товарищ Ежов немного... как бы это... одним словом, немного пьян. - А вы его будили? - Полтора часа разбудить не можем... - Хорошо. Не будите. Везите спящего в гостиницу "Москва". - Будет выполнено. - А когда проснется, скажите ему, что некий товарищ Гуталин передавал привет и хотел поговорить. Срочное дело было... Гремит будильник над ухом так, что старшему майору государственной безопасности хочется его расстрелять. Но расстрелять будильник Бочаров не может просто потому, что не может проснуться. Трясет его дежурный за плечо: - Товарищ старший майор государственной... товарищ старший майор государственной... Слышит Бочаров первых четыре слова и засыпает. И снова слышит четыре слова. И снова засыпает Дежурный полотенце в воде холодной вымочил и в лицо Бочарову - Товарищ старший майор государственной безопасности, Москва. Долго смотрел Бочаров на телефоны, соображая, где между телефонами приладили будильник. Потом понял, что отвратительным грохотом может громыхать не только будильник, но и телефон. Осознав это, осталось сообразить, какую трубку поднять... Посмотрел на время. Семь часов тринадцать минут В Москве сейчас - шесть часов тринадцать минут. А телефон злобствует. Понял Бочаров: это не кремлевский. Это не Сталин. Это лубянский телефон свирепствует. Это лучше. С Лубянкой всегда объясниться можно. Поднял трубку и услышал голос Сталина. Прет "Главспецремстрой", и Жар-птица в нем. И гремят-гремят мосты. Нет конца мостам. Один огромный мост. Грохочет и обрывается вдруг, и летит Жар-птица в грохочущем вагоне, и смеется. И вновь попадает "Главспецремстрой" на грохочущий мост, и прет, и гремит, и свистит. И режет прожектором тьму. Нестерпимой болью режет глаза прожектор, и закрывается Жар-птица рукой от бьющего света. И Холованов рядом, и шарфом своим белым шелковым хочет закрыть ей глаза. Чтоб не слепило ее. Да, Холованов, да. Закрой глаза шарфом. Ты не Холованов вообще. Ты - Дракон. Какое прозвище смешное - Дракон. Смешно? Смешно. Сей Сеич в углу: бу-бу-бу. Не дает Сей Сеич Холованову шарфом глаза ей закрыть. Какой человек нехороший этот Сей Сеич. Высмеять его. Ха-ха-ха. Как нам всем смешно. Очень вы, Сей Сеич, смешной товарищ. Но где же товарищ Сталин? - Товарищ Бочаров, это говорю я, Гуталин. - Я узнал вас, товарищ Сталин. Какой же вы Гуталин? Вовсе вы не Гуталин. Здравствуйте, товарищ Сталин. - Доброе утро, товарищ Бочаров. В такую рань я вас беспокою вот по какому вопросу. До меня дошли сведения, что вы никогда во внеслужебной обстановке не встречались с товарищем Ежовым. Так вот, - мы тут с товарищами посоветовались, да и решили вас обоих пригласить к себе в гости. - Спасибо, товарищ Сталин. - Кроме того, вы никогда во внеслужебной обстановке не встречались с товарищами Берманом и Фриновским. Узнав такое, я всю ночь не спал, сердце за вас болит, все думал, как бы вас всех вместе под одной крышей собрать. В одну компанию. С товарищем Ежовым, Берманом и Фриновским нет проблем. Они все уже к веселью готовятся. Можете по их домашним и служебным телефонам звонить, не ответят: они уже у меня в гостях. Вас только, товарищ Бочаров, и не хватает. Так что приезжайте. - Товарищ Сталин, курьерский "Куйбышев-Москва" ушел час назад, следующий завтра. - Я знаю, товарищ Бочаров. Поэтому приказал графики ломать, курьерский поезд "Куйбышев-Москва" остановить и вернуть. Он через двадцать три минуты будет у вас в Куйбышеве. У первой платформы. Вам я заказал купе в вагоне-люкс. Начальник станции с билетами ждет. А начальнику милиции Куйбышева я приказал выделить вам автомобиль и все движение в городе на участке от управления НКВД до вокзала блокировать. Самое вам время успеть на наше веселье. - Слушаюсь, товарищ Сталин. Но есть ли повод для веселья? - Повод есть, товарищ Бочаров. Там у вас на спецучастке проходила практику некая Жар-птица. Она выполнила свою задачу. Там у вас на спецучастке она превратилась в настоящую разведчицу. Уверен, у Гитлера такой нет. Так вот, мы тут с товарищами посоветовались, да и решили эту самую Жарптицу чем-нибудь наградить. Только еще не решили, чем именно. Вам как раз представится возможность поздравить Жар-птицу с наградой от имени личного состава Куйбышевского управления НКВД. Кроме того, товарищ Бочаров, у нас есть о чем с вами потолковать... Наклонился кто-то над Жар-птицей и ласково так: - Где "Контроль-блок"? Где дело на Гуталина? - Нет. - Смеется Жар-птица. - Только товарищу Сталину расскажу. - А я и есть товарищ Сталин. - Нет. - Смеется Жар-птица. - Ты не Сталин. Я знаю Сталина. - Поверь мне, я - Сталин. Смешно ей. Смешно до слез. Жарко и смешно: не верю тебе, усатый. Ну какой к черту из тебя Сталин? Взял Сталин ладошку ее горячую в свои руки: поверь мне. ГЛАВА 21 - Товарищ Сталин, наука в данном случае ничего гарантировать не может. - Ничего? - Ничего, товарищ Сталин. - Какая у нас негарантированная наука. - Товарищ Сталин, тут случай почти исключительный. Все связано с памятью. У каждого человека хорошая память. Но обычный человек использует менее сотой доли своих способностей запоминать. Среди обычных людей встречаются те, кто использует свои способности на половину, на три четверти или больше, но тогда горизонты раздвигаются и возможности запоминать резко увеличиваются. Чем больше раздвигаем, тем больше можем запомнить. Но это - об обычных людях. А среди обычных людей встречаются феноменальные исключения. В каждом миллионе людей есть три-четыре человека с памятью, поистине выдающейся. Но и это не все. Среди семидесяти-восьмидесяти миллионов людей может встретиться один с памятью, у которой вообще нет предела, нет границ. - Вы не смогли найти пределов ее памяти? - Когда она начала работать в монастыре, мы пытались определить пределы ее памяти и не смогли. Не потому, что плохо работали. Эти пределы не сможет найти никто. Их нет. Это случай крайне редкий. Возможно, она одна такая на всю страну. Может быть, есть еще кто-то один. Но по теории вероятности во всей нашей огромной стране сейчас третьего такого человека не должно быть. Люди с такой памятью были в предыдущих поколениях и, возможно, появятся в будущих. И только такие поистине исключительные личности, у которых память беспредельна, иногда впадают в странную болезнь. Иногда от физического и нервного напряжения восприятие обостряется до крайности. Тиканье часов она воспринимает как удары молота о наковальню у самого уха. Любой самый слабый свет она воспринимает как удар сверхмощного луча прожектора в лицо, то есть как чисто физический удар. Она чувствует запах цветов в соседнем доме. Мы держим ее в совершенно темной комнате при абсолютной звуковой изоляции. Она голодала потому, что запах любой пищи ее душил. Есть надежда, что болезнь пройдет сама. Есть обнадеживающие признаки. Она не приходит в сознание, но температуру удалось сбить. Нам удается ее кормить, и физическое истощение больше не грозит смертью. Мы вносили в ее комнату цветы, и это не причиняло ей боли. Но звуковое и световое восприятие... - И наука бессильна? - Люди с такой памятью встречались мировой науке крайне редко. Известные науке случаи можно перечислить по пальцам. Такая болезнь случается только с такими исключительно редкими личностями. - Но советская наука выше всей мировой буржуазной науки! - Правильно, товарищ Сталин, но и советской наукой эта странная болезнь не изучена, ей даже не придумали названия, не говоря о разработке методов лечения. - Что же будет делать советская наука, если такая болезнь случится со мной? Она проснулась в большой белой комнате. Окна раскрыты настежь, и потому в комнате холодно. За окном бушует море. Она укрыта тяжелым мягким одеялом, и потому ей тепло. Рядом с кроватью - тумбочка. На тумбочке орден. Ее орден. Но она слаба и видеть четко не может. Двоится орден. Кажется, что два их рядышком одинаковых. Протянула руку и тронула пальцами. Взяла в руку. Поднесла к глазам. Один орден в руке, а второе изображение осталось на тумбочке. И тогда она протянула руку и взяла другой орден. И долго на него смотрела. Их оказалось два. Два ордена Ленина. Она опустила ноги на пол и села. Закутавшись одеялом, как шубой. Интересно, что за окном? Осторожно встала на ноги. Постояла немного. Снова села. До окна ей не дойти. Кружится голова. Легла. Что за море плещет? Балтика? Нет. Не Балтика. За окном качнулась пальмовая ветвь. Значит юг. Значит Черное море. Почему холодно? Наверное, зима. В комнату заглянула сестра в белой косынке. Испугалась. Удивилась. Убежала. И зашумели в коридоре голоса. Слышно, что идут малой ордой. Множество ног и все в одном коридоре. И все нетерпением гонимы. Растворилась дверь. В двери - огромного роста толстенный профессор. Весь в белом. И ватага его - в белом. У профессора на золотой цепочке пенсне. Поднес пенсне к глазам и долго Настю разглядывал, порог не переступив. И вся его свита Настю из-за спины профессорской разглядывает, из-за плеч профессорских, из-за боков. Улыбнулся профессор. И все улыбнулись. Шагнул профессор. И все шагнули. Подошел профессор, на краешек кровати присел, а все кровать вокруг обступили. - Ну вот, наша птица ожила. Как самочувствие? Настя ему только кивнула: хорошее. - Чудесно. Покажите язык. Так. Хорошо. Скажите "А". Хорошо. Глаза? Хорошо. Через неделю вставать будем. Легким одобрительным шумом свита ответила. Обернулся профессор к кому-то за своей спиной: - Наша советская наука действительно выше всех буржуазных наук. Телеграмму товарищу Сталину. Она встала через неделю. И сама дошла до окна. А еще через неделю, укутанная в меховую летную куртку, бродила по пустынному берегу. Далеко-далеко над горами каждый день поднимался самолетище и, ревя моторами, уходил гулять над морем. Врачам и медсестрам дела нет: самолет он и есть самолет, только большой. А Настя с детства все авиационные новости ловила как звукоуловитель. Вспомнила, прикинула, вычислила: это, конечно, ТБ-7 летает. Враг народа Туполев и враг народа Петляков создали лучший в мире стратегический бомбардировщик. Самое время его испытывать. Поразмыслила, кто бы испытателем мог быть на ТБ-7. Вроде Водопьянов по ее расчетам выходит. Надо будет у знающих людей спросить. У Холованова. Где он? Над Россией март бушует, а тут, на крымских берегах, ни снега, ни мороза. Просто ветрено и прохладно. Но погода всегда летная. И потому тут круглый год идут испытания новых самолетов и десантных планеров. И потому лучших летчиков готовят именно в Крыму. Аэродромов тут так много, что можно считать Крым не совокупностью многих аэродромов, а одним большим непотопляемым авианосцем. Если смотреть на восток, то там угадывается большой аэродром за горизонтом. На северо-восток - еще один. Два на севере. Если смотреть на запад, то там вдалеке каждый день в небе точечки. Это каких-то девчонок готовят к следующему воздушному параду. Они удивят мир групповым затяжным прыжком. Их не только для парада готовят. Есть и другое предназначение группам отважных девчонок, которые могут валиться с неба, не раскрываясь до двухсот. А вчера садился там сверкающий самолет. Может, "Сталинский маршрут"? И улыбнулась. Сидит укутанная Настя на берегу. Камушки в воду бросает. Кричат чайки. Стучит море. Зашуршали камушки позади. Оглянулась. От солнца рукой закрылась. Слепит. В лучах солнечных стоит огромный человечище. Не разобрать лица. Только пальто кожаное различимо да сапоги ярче солнца. - Здравствуй, Драконище. Подхватил он ее на руки. Закружил. - Здравствуй, Жар-птица. - Отпусти, дурной, даже у советских парашютистов головы иногда кружатся. Опустил он ее осторожно. - Как ты тут? - Хорошо, Дракон. Рассказывай. - Что же тебе рассказывать? - Все рассказывай. Я ничего не знаю. - Все просто. Был заговор. Был. Самый настоящий. В их руках были все системы связи и недостроенный командный пункт в Жигулях. Оттуда можно было управлять не хуже, чем из Москвы. И в Москве очень многое было в их руках. И по провинциям. На товарища Сталина они имели что-то очень серьезное. Настолько серьезное, что могли его совершенно легально на пленуме ЦК партии в чем-то уличить и снять... Они могли арестовать кого угодно и делали все, что хотели. В их руках уже была почти ничем не ограниченная власть. И был у них "Контроль-блок" - ключ ко всем правительственным, государственным, военным, дипломатическим и всем другим системам связи. Задавлен мятеж. Задавлен до того, как успел вспыхнуть. Бочарова я арестовал. Вот этой рукой ордер предъявлял. Вот этим пистолетом в морду бил. Хорошо - рукояткой в морду. Хорош "Лахти" тем, что тяжел. Как двинешь в рыло, вроде молотком. Одна забота: чтоб не до смерти. Хороший человек Бочаров. Жалко. А как подумаешь, так и хрен с ним. Ежов отстранен от должности Народного комиссара внутренних дел, но пока остается Народным комиссаром водного транспорта. - Да почему же? - Не спеши. Всему свое время. Товарищ Сталин стратегию и тактику классовой борьбы понимает лучше нас. Помяни мое слово: пройдет месяца два-три и пропадет товарищ Ежов. Никто о нем больше не вспомнит. - А Берия теперь Нарком НКВД? - Ты догадлива. - А что с Фриновским? - Фриновский назначен Наркомом военно-морского флота. - Так он же... - Это повышение, но у нас такое повышение называется: отфутболить на чердак. Фриновского надо было выслать подальше от Москвы, оторвать от корней. Полетал он по Союзу от Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей. Больше не летает. Смещен и арестован. - А Берман? - Товарищ Сталин устроил учения и потребовал от Бермана любыми способами захватить или нейтрализовать системы связи в Москве. Берман с задачей не справился, и тогда товарищ Сталин снял его с поста Наркома связи. Под Новый год его арестовали, судили и уже расстреляли. - Кто же теперь будет Наркомом связи? - Пока нарком не назначен, но руководит связью Пересыпкин. - Тот самый майор Пересыпкин, который с Берманом ругался? - Тот самый полковник Пересыпкин. Помяни мое слово, товарищ Сталин назначит его Наркомом связи. - Полковника наркомом? - А разве у нас так не бывает? Звание соответствующее товарищ Сталин ему присвоит. Только с товарищами посоветуется... Своим товарищ Сталин не жалеет. - Нашел товарищ Сталин папку? - Нашел. - А "Контроль-блок"? - За что, думаешь, тебе второй орден? - А папки на тебя я все сожгла в паровозной топке. - Знаю. Но все сначала запомнила, а потом Сталину рассказала. - Не может такого быть. - Может. Все запомнила. Все доложила. - Я болтала, а он записывал? - Знаешь, нет. У него есть записная книжка. А еще у него есть коричневая тетрадка, в которую он записывает неизвестно что. Он ее никому не показывает. Но на этот раз он не записывал ни в записную книжку, ни в тетрадку. Он может вполне обходиться без тетрадки и записной книжки: память у него, как у тебя. Может, на всю страну вас двое таких. Ты ему страницу за страницей выкладывала, он сидел и слушал. Как с магнитофона на магнитофон информация переписывалась. Иногда товарищ Сталин меня звал, чтоб и я послушал. - Ты меня. Дракон, прости. В бреду. - В бреду-то в бреду. Но только ему и рассказала, ни мне, ни докторам рассказывать не стала. Ему ты рассказала потому, что у тебя еще до бреда такое намерение было. - Правильно, Дракон, было. - Он тебя за это особо благодарить будет. Но и мне в конечном итоге это не повредило. Чем больше он про меня знает, тем легче ему меня контролировать. Тем больше у него ко мне доверия. - Я это понимала. Потому все запомнила и ему рассказала. - Знаешь, что товарищ Сталин для тебя сделал? - Не знаю. - Он приказал сейф, в котором Бочаров "Контроль-блок" держал, тебе подарить. - И где он сейчас? - Его вычистили, выкрасили и отвезли в Жигули. В подземном городе у тебя персональные апартаменты. Вот туда сейф и поставили. Ты в бреду сейф вспоминала как человека живого и просила товарища Сталина тебе его подарить. Товарищ Сталин - человек добрый. Приказал немедленно твое желание исполнить. Это, конечно, не все. Добыв "Контроль-блок", ты спасла всех нас. Не только он тебе благодарен, но и я персонально. Проси, что хочешь. Проси, что хочешь. Что же она хочет? Проснулась Настя среди ночи. Бушует море за окном, терзает ветер пальмовые ветви, гремит железо на крыше, а ее вопрос поразил: что же она хочет в этой жизни? Никогда она над этим не думала. Ничего ей не надо. Денег не надо. Зачем деньги? Квартира тоже не нужна. Счастлив тот, кто все потерять не боится. А не боится тот, у кого терять нечего. Ей нечего терять, все ее достояние в одном солдатском вещмешке помещается. Ордена? Два их у нее. Самых высших. Хороший пистолет? Хороший - это "Лахти". Тяжел для нее "Лахти". А если не "Лахти", то "Люгер". Вот он рядом лежит. Проси, что хочешь. Холованов все что угодно достанет. Что угодно сделает. В крайнем случае, если сам не сможет, Сталину скажет. А уж товарищ Сталин... Так что же ей надо? Для полного счастья? Даже развеселилась она. Сотни миллионов людей днем и ночью о чем-то мечтают. Всем чего-то хочется. Сколько ни имей, всегда мечта опережает действительность, и нам снова чего-то хочется. Каждый курсант хочет быть лейтенантом. Но как только стал лейтенантом, сразу хочется быть старшим лейтенантом. Каждому капитану хочется быть майором, а каждому майору - полковником. Каждый, у кого сто тысяч долларов, мечтает о миллионе, а каждый, у кого миллион, мечтает о десяти. А Насте мечтать не надо. Нужно просто сказать: хочу. Просто надо назвать, что именно хочешь. Хочешь героем стать, завтра во всех газетах будет указ: "За выполнение ответственного правительственного задания, за мужество, отвагу и героизм..." Можно попросить звание комбрига: комбриг Стрелецкая, ромбик в петлицах. У американцев это называется бригадный генерал, а у нас нет генералов, у нас - комбриг. Тот же ромбик может означать старшего майора государственной безопасности Анастасию Стрелецкую. А можно сказать: устала я, товарищ Сталин, хочу уединиться, хочу виллу в Рио-де-Жанейро, с большим бассейном, с видом на океан, не хочу длинных черных машин, хочу длинные белые, открытый счет в "Кредит Сюисс"... Болтать я не буду, вы всегда можете опубликовать в мировой печати снимки соответствующие... Хочу жить тихо, мирно и наслаждаться. Позволит ли Сталин? Позволит. Она ведь ему всю империю спасла и власть его спасла, власть самого сильного, самого богатого человека в двадцатом веке... Товарищ Сталин может дать ей все, кроме бессмертия. Не мало ли в этой ситуации просить открытый счет и мраморную виллу? Что же тогда просить, если можно получить ВСЕ? В далеком детстве читала Настя "Остров сокровищ": множество приключений и в конце герои получают несметные сокровища. Тогда Настя спросила себя, а почему Роберт Стивенсон не стал писать книжку дальше. И ответила себе: потому, что дальше неинтересно. С того времени замечать стала, что все интересные книги и фильмы про то, как люди что-то ищут, чего-то добиваются. А как нашли, то и фильму конец, и книжке. Дальше ничего интересного. Удивило это Настю, и тогда она обратилась к своим любимым книжкам раннего детства, к тем, которые читала еще до "Острова сокровищ". Та же картина: Иван-царевич (или Иван-дурак) ищет золотые яблоки. Жар-птицу, Василису Прекрасную (или Премудрую). Все это ужасно интересно. А как нашел, так и сказке конец. Дальше неинтересно. Выходит, что жизнь у людей счастливая и интересная только до тех пор, пока им чего-то не хватает, пока им чего-то хочется, пока они за чем-то гонятся и что-то ищут. Но может быть вообще в жизни такой момент, когда мы получим все, за чем гонимся, и готовы воскликнуть: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно! "... и отдать душу дьяволу? И если в образе товарища Сталина живет дьявол, то разве она уже не отдала ему свою душу? И, может, уже был в ее жизни момент счастья, выше которого не может быть ничего? Он был. Был момент счастья. Конечно, был. И не один. Если можно было бы соткать всю жизнь только из таких мгновений. Из мгновений обладания властью. Абсолютной и беспредельной властью. Ничего другого ей не надо. Не надо ромбик в петлицы. Не надо золотую геройскую звездочку. Не надо славы и почестей. Не надо мраморной виллы и длинных белых машин, не надо бездонного счета. Она останется скромным незаметным винтиком власти. Власть! Вот только теперь поняла Настя, почему Сталин не вешает себе не шею бриллиантовые звезды. У нормального человека есть дом, семья, увлечения и мечты. А у Сталина нет ничего. Ничего, кроме власти. Любая женщина доступна ему, но нет этих женщин рядом с ним. Он может нацепить на себя любые награды, но он не носит наград. Ему ничего не нужно: у него есть ВЛАСТЬ. Власть над людьми, власть над жизнью и - смертью каждого. Власть его бесконечна, безгранична, беспредельна. И Настя