ларировать, лицемерно обещать: сейчас-сейчас найду окончательную истину, вот оно, торжество справедливости, - за ближайшим углом (в чем, прямо скажем, грешны многие поэты, да только ли поэты?). Высоцкий работал диалогически, полифонически. Этот путь был связан с постоянным риском быть понятым неверно или вовсе не понятым. Но, как видим, Высоцкий не жалел, что ему было суждено стать только Высоцким - и никем иным. Подвести черту, поставить точку Первый признак истинного таланта - постоянное, мучительное сомнение в себе. А второй - глубокая и спокойная уверенность в себе и своем деле. Сомнение - вечный двигатель творчества, незаменимый источник новой энергии. Уверенность же необходима для принятия стратегических решений, для смелых поворотов на пути, для подведения предварительных итогов, которые в любой момент могут оказаться окончательными. Год семьдесят третий начался для Высоцкого с написания последних песен. Последних - не в буквальном смысле, конечно, - зачем торопиться туда, куда мы все равно попадем? - а в плане жизненно-композиционном. Сколько имеется уже в наличии песен и стихов? Триста? Четыреста? Статистикой заниматься некогда и неохота - дело не в количестве, а в результате. К чему пришли мы с нашими песнями? Что говорят они все вместе? Первый ответ на этот вопрос - "Чужая колея". Ее и сочинять он начал с конца, с финала, к которому постепенно подтянулся весь сюжет. Автомобильная тематика - вещь наглядная, на ней у Высоцкого уже целая современная мифология построена. Тут и любовь ("Песня о двух красивых автомобилях"), и смерть ("Веселая покойницкая"), и дружба-вражда ("Дорожная история"), и зависть ("Песня автозавистника" и "Песня автомобилиста"), и смысл жизни ("Горизонт"). А теперь - последняя глава, на тему "Личность и общество". Сам виноват - и слезы лью, и охаю: Попал в чужую колею глубокую. Я цели намечал свои на выбор сам - А вот теперь из колеи не выбраться. Действительно, есть такой парадокс. Человек сам стремится куда-нибудь: кто во власть, кто в науку, кто в литературу, кто в театр, но потом почти каждый неизбежно оказывается в чужой колее и должен ехать туда, куда ему предписывают другие. В итоге застревает он там, и всякое движение прекращается. И очень немногим удается найти выход, выезд - уже не общий, а сугубо индивидуальный: Эй вы, задние, делай как я! Это значит - не надо за мной, Колея эта - только моя, Выбирайтесь своей колеей! Вот к чему пришла и эта конкретная песня, и та долгая песня, что поется уже двенадцать лет, начиная с "Татуировки". Таково - вкратце, в четырех строках - завещание Высоцкого "товарищам потомкам". Свою колею в поэзии Высоцкий нашел сразу: уберегла его судьба от советского стандарта. Может быть, это даже хорошо, что стих его сформировался не на бумаге, а в звуковом пространстве. Здесь он сказал то, что хотел, и так, как хотел. И его еще будут печатать, никуда не денутся! С театром сложнее: как ни крути, это искусство коллективное, колея одна на всех. Какой тут может быть выход у Высоцкого - неясно. Как говорится, нет пророков в своем отечестве. Но ежели иметь в виду "жизнь в искусстве" в целом, если обобщить все написанное и сыгранное, то под ней не страшно уже подвести черту. Ну что, так и напишем: дескать, я памятник себе воздвиг нерукотворный?.. Нет, в этом жанре и в этом ритме делать уже нечего: если всерьез становиться в пушкинскую позу - получится пародия. И потом Маяковский уже переиначил классический сюжет, Пушкина увел с пьедестала на прогулку, а свой будущий монумент обещал взорвать динамитом. Очень эффектно, но слишком уж Владим Владимыч на "я" нажимает. Высоцкому сподручнее говорить о себе так, чтобы "я" означало не одну персону, а поэта вообще. Точные приметы: рост, вес, размер талии не важны... Я при жизни был рослым и стройным, Не боялся ни слова, ни пули И в привычные рамки не лез, - Но с тех пор, как считаюсь покойным, Охромили меня и согнули, К пьедесталу прибив ахиллес. Всем ли понятно, что "ахиллес" - это ахиллесово сухожилие, как его сокращенно называют спортсмены? Нечем, однако, заменить это сильное, нестандартное слово, вошедшее в строку и в строфу намертво. Оно дальше развернется сюжетно, станет "ахиллесовой пятой" героя, поскольку речь пойдет об уязвимости бессмертия. Любой памятник - не такой, это всегда искаженная копия, это тюрьма для живой души. Что там чувствует она, душа поэта? Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту, И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента, - Только судороги по хребту. Судорога действительно прошла по телу - и сюжет двинулся. Что там всегда происходит? Первым делом снимают посмертную маску - так было с Пушкиным, Блоком, Маяковским. Маяковское "живее всех живых" вспомнилось и напросилось на переделку: ... И считал я, что мне не грозило Оказаться всех мертвых мертвей... Когда-то в школе, на скучном уроке, они с приятелем забавлялись рисованием будущих памятников себе. Он тогда изобразил себя на коне, в генеральской фуражке, а на постаменте старинной вязью начертал: "Владимиру Высоцкому - благодарная Россия" - с памятника Минину и Пожарскому, кажется, списал. А теперь пришло время вполне серьезно обрисовать событие, которое неизбежно произойдет через сколько-то лет. Народу будет много, песни на полную громкость включат. Скорбные лица таганских коллег, речи высокопоставленных товарищей. Все предсказуемо до деталей: А потом, по прошествии года, - Как венец моего исправленья - Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье - Под мое, - с намагниченных лент. Саван сдернули - как я обужен, - Нате смерьте! Неужели такой я вам нужен После смерти?! В данном случае финал не был припасен заранее, и последней строчки он в уме не держал. Затеянная метаморфоза сама стала развиваться до конца. Статуя командора промелькнула черновой ассоциацией - оперная банальность, в нашем случае герой не с постамента спускается, а из монумента выходит наружу: И шарахнулись толпы в проулки, Когда вырвал я ногу со стоном И осыпались камни с меня. Накренился я - гол, безобразен, - Но и падая - вылез из кожи, Дотянулся железной клюкой, - И, когда уже грохнулся наземь, Из разодранных рупоров все же Прохрипел я похоже: "Живой!" Ну вот, справились мы и со смертью, и с бессмертной славой... Все можно вообразить, пережить и обозначить словами. Прочитал вслух сам себе, ровным и спокойным голосом. Это стихи. И мелодия к ним даже не нужна - разве что вспомогательная, в качестве фона. Со временем еще прояснится, нужна ли последняя строфа ("Не сумел я как было угодно - //Шито-крыто, - //Я, напротив, ушел всенародно - //Из гранита!"). Может быть, стоит остановиться там, где сказано: "живой!" - очень подходит этот эпитет в качестве самого последнего слова... Высоцкий - поэт, и в этом он уверился в самом себе, мучаясь без воздуха в своем будущем гранитном или бронзовом монументе. И не нужно ему теперь никаких чужих подтверждений и одобрений. Насчет театра наступила полная ясность. Он из него уходит - в душе, заключает такой тайный договор с самим собой. То есть играть он будет - сколько хватит терпения у него и у Таганки. И играть честно, по-другому просто не получится, на ослабленном нерве, с прохладцей ничего делать ему пока не удавалось. Но сердце совершило выбор между двумя страстями: слово теперь важнее игры, поэт стоит впереди актера: Я из дела ушел, из такого хорошего дела! Ничего не унес - отвалился в чем мать родила, - Не затем, что приспичило мне, - просто время приспело, Из-за синей горы понагнало другие дела. "Синяя гора" явно из чужих стихов пришла. Конечно, это Булат скакал на своем коне - "вдоль красной реки, моя радость, вдоль красной реки, до синей горы, моя радость, до синей горы"... Если эта гора - символ поэзии, к которой мы стремимся и которая нас к себе призывает, - то не грех и повторить. Нужны новые синонимы для заезженных уже ву-смерть Парнаса и Пегаса. С высоты синей горы, с высоты Божьего лика, глядящего на тебя из запыленной иконы, все внутритеатраль-ные драмы и конфликты видятся уже спокойно, без раздражения: А внизу говорят - от добра ли, от зла ли, не знаю: "Хорошо, что ушел, - без него стало дело верней!" Паутину в углу с образов я ногтями сдираю, Тороплюсь - потому что за домом седлают коней. Кони эти - известно какие, могут понести "к последнему приюту". И тогда слова "я из дела ушел" приобретут дополнительное, хотя и нежелательное значение. Но игра со смертью - составная часть профессии, а после того, как черта честно подведена, наше "личное дело" передается в небесную канцелярию, и, как говорится, "ждите ответа". А пока - поживем. Своя заграница Чем отправляться "в мир иной", может быть, лучше попробуем посетить иной мир, иные страны? За границей Высоцкий не бывал со времен своей детской Германии. В последующие годы он, как и большинство советских граждан, старался не думать о том, что может оказаться недоступным. Размечтаешься, разинешь рот на зарубежный каравай - а тебя огорошат тем, что ты - "невыездной". Такого прилагательного нет в словарях, но в устной речи ответственных товарищей оно имеется. В творчестве же Высоцкого нервная и болезненная тема дальних странствий нашла отражение еще в шестьдесят пятом году, когда он сочинил песню "для выезжающих за границу и возвратившихся оттуда": Перед выездом в загранку Заполняешь кучу бланков - Это еще не бе-да... И вот, восемь лет спустя, он сам заполняет бланк под названием "заявление-анкета": "прошу разрешить... во Францию на 45 дней - с 15 апреля до 30 мая 1973 года... в гости к жене, де Полякофф Марина-Катрин (Марина Влади)". К этому прилагаются характеристика с места работы, подписанная "треугольником" (директор, секретарь партбюро, председатель месткома); справка из домоуправления; приглашение "оттуда": "Я, нижеподписавшаяся Марина-Катрин де Полякофф... приглашаю на полное материальное обеспечение своего мужа, Высоцкого В. С. сроком на... " и т. д. "Куча бланков" сдана первого марта, но это только первый шаг. Потом начинается секретная "спецпроверка": выясняют подноготную "претендента" и его папы с мамой. Почему все мы, советские люди, так не любим писать деловые бумаги? Потому что буквально каждый из нас должен что-то скрывать о себе и своих близких: дворянство, еврейство, принадлежность к раскулаченным или репрессированным, проживание на оккупированной территории, наличие родственников за рубежом, контакты с иностранцами или диссидентами. Напишешь все честно - сам себе навредишь, утаишь что-то - разоблачат как обманщика. А безупречных людей по меркам наших доблестных "органов" не существует. Вроде бы не накопали на Высоцкого никаких компрометирующих материалов, и ему позволено уплатить за вожделенную визу госпошлину в размере 361 рубля. Деньги, между прочим, немалые! Но тремя днями раньше в газете "Советская культура" публикуется статья М. Шлифера "Частным порядком". Какой там Шифер или Шнифер подписал этот материал - абсолютно неважно. Важно, что заведено дело на Высоцкого в связи с его февральскими гастролями в Ново- Кузнецке. И у кого-то есть сильное желание подвести его под статью - уже не в газетном смысле. Подсчитали, что он дал за четыре дня шестнадцать концертов: "Даже богатырю, Илье Муромцу от искусства, непосильна такая нагрузка!" Докопались, что концерты шли без ведома "Рос-концерта", по личной договоренности с директором местного драмтеатра. Что ж, договоренность была: из театра три ведущих артиста ушли, прекратились спектакли, нечем было зарплату выдавать. Заключили взаимовыгодное соглашение, которое в газете обзывают "коммерческой сделкой", "халтурой" и "незаконной предпринимательской деятельностью". Кому теперь докажешь, что тебе действительно под силу богатырские нагрузки, что ты способен дать людям нечто, не измеримое ни часами, ни рублями. Что в рамках их инструкций и нормативов настоящая профессиональная работа невозможна. Официальные ставки просто абсурдны. Если не договариваться "частным порядком", то народ никогда ничего хорошего не увидит и не услышит. В нашей профессии необходим свой Роберт Фишер - тот упрямой борьбой за гонорары отстоял права всех шахматистов как профессионалов, и советским гроссмейстерам тоже стали какие-то деньги платить, а не награждать за победу в международном турнире часами "Полет". И активно работающему артисту хочется что-то получать за свой труд, а не всю жизнь находиться на чьем-то "полном материальном обеспечении"... Но главное сейчас не это. Не стоят ли за новокузнецкими кознями авторитетные товарищи из "центра"? Не хотят ли таким способом затруднить Высоцкому передвижение по Европе? Узнать это невозможно. Марина, чувствуя неладное, начинает дергать своих парижских друзей, они обращаются к вождю компартии Жоржу Марше, а тот звонит в Москву чуть ли не самому Брежневу. Семнадцатого апреля паспорт с визой получен, хотя настоящего спокойствия все еще нет. "Ожидание длилось, а проводы были недолги... " Строка длиною более чем в полтора месяца. Причем проводы заняли максимум два дня - десяток коротких разговоров, в том числе телефонных, с родственниками и ближайшими друзьями. Все желают доброго пути, стараясь не обнаруживать холодок отчуждения, который неизбежно возникает в таких случаях. А ожидание длилось - сколько? Может быть, пять лет, а может быть, и все тридцать пять. "Ему и на фиг не нужна была чужая заграница" - сколько раз самые разные люди повторяли эту фразу Высоцкого как поговорку. Нет, братцы, заграница нужна - хотя бы для того, чтобы на себя здешнего и на дела свои посмотреть с приличной дистанции. Чтобы подумать, куда жить дальше, как говорил один писатель. 18 апреля 1973 года Владимир Высоцкий и Марина Влади на автомобиле "рено" выезжают из Москвы. Опыт путешествий у обоих весьма солидный, но этот случай - непривычный, особенный, и торжественный и тревожный одновременно. Набрав обороты, они ведут оживленный разговор на какие-то второстепенные темы, хотя думают оба о том, что может произойти на контрольно-пропускном пункте. А что, собственно, такого уж страшного может случиться? Не убьют же! Убить не убьют, но могут лишить той новой жизни, на которую уже настроился и умом, и сердцем, и всеми нервами, натянутыми, как струны. Может быть, похожий страх бессознательно испытывает младенец, нацелившийся жить, собравшийся выйти на свободу из материнского чрева... "На границе тучи ходят хмуро" - вспоминается вдруг ни к селу ни к городу бодрая песенка, хотя все тучи сгустились в душе, а небо-то над Брестом ясное. Он передает два паспорта пограничнику, который скрывается в двухэтажном здании. Ну что, вернется сейчас, козырнет и сообщит, что, согласно телефонограмме, поступившей из Москвы, виза аннулирована и гражданину такому-то надлежит поворачивать оглобли? Нет, мановением руки подзывает подъехать к служебному помещению. Со всех сторон к машине сбегаются мужчины и женщины, военные и штатские. Жаждут автографов - кто на чем: суют сигаретные пачки, паспорта, буфетное меню, хоть лоб готовы подставить. Да, здравствуйте, да, это я и это моя жена, Марина Влади (хоть бы кто догадался и Марину попросить расписаться на чем-нибудь... ). Паспорта возвращают. Так, поглядим: штемпели на месте. Чаю? Да, спасибо. Сфотографироваться со всей компанией? Пожалуйста! На польской территории уже можно дать волю эмоциям, покричать и подурачиться. Потому что мы рвемся на запад! Свобода, свобода! Выше голову! Жизнь мчится, как стих... Сразу две вещи начали сочиняться. Одно стихотворение было начато еще на шоссе в Белоруссии, но боялось оно высунуться и развернуться. Теперь его жесткий ритмический каркас обрастает мясом подробностей: Тени голых берез добровольно легли под колеса, Залоснилось шоссе и штыком заострилось вдали. Вечный смертник - комар разбивался у самого носа, Превращая стекло лобовое в картину Дали. Чисто литературный, непесенный стих - он не к театру ближе, а к кино. Игра общего и крупного планов, картины, атмосфера... Мистический "сюр", как у Тарковского Андрея. Свободные переходы из одной эпохи в другую... И сумбурные мысли, лениво стучавшие в темя, Устремились в пробой - ну попробуй-ка останови! И в машину ко мне постучало просительно время, - Я впустил это время, замешенное на крови. Когда это случилось, что деревенская бабулька артистов Высоцкого и Пушкарева приняла за настоящих солдат сорок первого года? Десять, а то и больше лет назад. Теперь о "связи времен" думается куда серьезнее и драматичнее. Стиховой фильм продолжает раскручиваться: Я уснул за рулем - Я давно разомлел до зевоты, - Ущипнуть себя за ухо или глаза протереть?! В кресле рядом с собой я увидел сержанта пехоты. "Ишь, трофейная пакость, - сказал он, - удобно сидеть". Мы поели с сержантом домашних котлет и редиски, Он опять удивился: откуда такое в войну? "Я, браток, - говорит, - восемь дней как позавтракал в Минске. Ну, спасибо! Езжай! Будет время - опять загляну... " Он ушел на восток со своим поредевшим отрядом. Снова мирное время в кабину вошло сквозь броню. Это время глядело единственной женщиной рядом, И она мне сказала: "Устал! Отдохни - я сменю!" Марина за время этого пути стала еще и как бы "боевой подругой": переход через границу сближает людей - даже и без того уже связанных прочными узами. Благодарность - вот новое чувство, которое он едва ли не впервые ощутил по отношению к женщине. Умеем мы влюбляться, преклоняться, страдать от разлук, безумствовать, - но молча, в душе по-благо-дарить, то есть подарить добро в ответ на добро... Польша - заграница, но не чужбина. Отсюда все-таки пошла фамилия наша - и сочетание "пан Высоцкий" звучит вполне естественно. У поляков есть общее и с русскими (славянские корни никуда не денешь), и с французами (склонность к элегантности и шику). Многие наши соотечественники с гордостью говорят о своих польских корнях. Марину поляки повсюду принимают за свою. Польский тип женщины - своего рода идеальный европейский образец, к которому приближаются, с восточной стороны, не слишком полные русские дамы, с западной - не слишком истощенные француженки. Жаль, с языком у Высоцкого проблемы, и дальше "Прошу, пани!" дело не идет. От игривых материй мысли перескочили к мотивам историческим, к сорок четвертому году, когда варшавское восстание захлебнулось в крови, а наша доблестная армия не поспешила на помощь: Почему же медлили Наши корпуса? Почему обедали Эти два часа? А может быть, разведка оплошала - Не доложила?.. Что ж теперь гадать! Но вот сейчас читаю я: "Варшава" - И еду, и хочу не опоздать! Приехали-то в столицу вовремя, но невольно внесли сумятицу в польские внутренние дела. Остановились в гостинице и оттуда стали звонить Даниэлю Ольбрыхскому. Отвечает его жена Моника: Данек на съемках в Лодзи, вернется поздно вечером. И с чрезвычайным гостеприимством предлагает прямо сейчас заехать за ними в отель. И надобно ж беде случиться, что именно в этом отеле, в это самое время у Данека была встреча, в программу которой появление жены не входило. Марина ужаснулась, хотя, с мужской точки Зрения, событие не из сенсационных: у многих актеров выражение "Я на съемках" зачастую имеет некоторый побочный смысл. Тем не менее вечер с поляками удался. Вайда, Занусси, Хоффман - такого количества первоклассных режиссеров За одним столом видеть давно не доводилось. О чем бы ни говорили эти люди - чувствуется, что они двадцать четыре часа в сутки погружены в свое дело (у нас такой только Тарковский, ну, может быть, еще Кира Муратова). Не "киношники", а художники. Игровое начало в их облике отсутствует начисто. У каждого на первом плане большая мысль, главная идея, а профессионализм сам собой подразумевается, это дело техники. И откуда в этой небольшой и небогатой стране такая мощная киноиндустрия, такая высокая режиссерская культура? Причем особенно взорлили поляки после войны, на развалинах. Честно пережили все происшедшее, не ударились в национальные амбиции, фанфарное воспевание своих подвигов. А вот чувство родины у всех присутствует, и политическое вольнодумство ему нисколько не противоречит. Даже в анекдотах остаются патриотами. Например: человек кладет сто злотых в банк, где ему говорят, что сохранность вклада гарантируется Советом экономической взаимопомощи и всем социалистическим содружеством. "А вдруг рухнет содружество?" - "Если пану жалко отдать за это сто злотых, пан не поляк". А в России все более модным становится говорить про самих себя: "в этой стране" и убеждать друг друга в нашей исторической обреченности. Даниэль берется проводить друзей: садится в свое авто и на бешеной скорости долетает до немецкой границы, они едва за ним поспевают. Ну вот и прощанье: Высоцкому с Мариной - на запад, хозяину - "в другую сторону", куда его сегодня не очень тянет... Ничего, как говорят у нас, перемелется... Проехали Фюрстенвальде, а Эберсвальде - гораздо севернее. Да и вряд ли узнал бы он гарнизонный городок своего детства. Выехали за пределы ГДР - и вот еще один Рубикон перейден: мы наконец в западном мире. Здесь предстоит ночевка, а пока - первая прогулка по капиталистической улице. Из рассказов русских путешественников он знает, что самое сильное впечатление на них неизменно производят не памятники архитектуры, не музеи (этого добра и у нас предостаточно), а исключительно магазинные витрины. Как увидит наш человек тридцать сортов колбас да сорок видов сыров (и все "имеется в продаже", не бутафория, не выставочные образцы!) - так и падает в обморок. Слишком уж это непривычно после советских витрин с пирамидами из банок с морской капустой... Режиссера одного нашего повели впервые по Елисейским Полям, так ему там интереснее всего показались стоящие за стеклом на первом этаже "рено" и "пежо". Его потрясло, что можно туда просто войти, заплатить и тут же получить ключи зажигания. Французы посмотели на него как на папуаса: не понимают они нашего мировоззрения. Любой Бельмондо у нас должен был бы полгода очереди дожидаться, потом ехать к черту на кулички, на Варшавское шоссе, там пару-тройку часов толкаться и двадцать раз свою знаменитую улыбку в ход пускать, чтобы продали ему нашу "Ладу" с правильным кузовом и того цвета, который ему нравится. Никакой мечтатель-романтик в самых смелых снах не узрит автомагазин, подобный парижскому, где-нибудь у нас на улице Горького. Да, вот и хваленые витрины с колбасками-сосисками, овощами-фруктами... Будем мы еще тут восхищаться этим изобилием! Они войну проиграли, а все у них есть. А у нас, победителей, мяса не купишь в городах-героях. Даже затошнило от возмущения, и он это перед Мариной слегка утрировал, разыграл театрально - ей понравилось, что он не поклонился колбасам, не затрепетал, как многие приезжающие из России. Граница между Германией и Францией почти не ощутима, и из машины не надо выходить. А потом понемногу примечаешь разницу между народами. Немец заботится прежде всего о пользе и уюте, а француз помимо этого еще и о своей внешности всегда помнит. Даже если он в спецодежде дорожного рабочего, то какой-нибудь шейный платочек наденет, чтобы свою индивидуальность обозначить. Да еще прическа, усики, бачки всякие - в полном порядке. Клошар средних лет сидит у бензозаправки и просит у проезжающих десять франков - так он при этом вполне прилично одет и борода у него ухоженная. А бутылка в руках не с бурдой, а с бордо. Впрочем, напитков типа нашего "Солнцедара", прозванного в народе "сердцедавом", здесь ни за какие деньги не достанешь. Прибыли в Париж. Для этого города слов у него просто не находится. И хорошо, что их нет, поскольку скатываться в общую колею и рифмовать: "Париж" - "крыш" - "говоришь" - "молчишь" - нет, не наше это дело. Можно наконец и помолчать, и это по-своему приятно. Ходишь по улицам, не спрашивая их имен. И тебя этот город не дергает, не озадачивает. Твой двигатель внутреннего творческого сгорания полностью отключен, чего на родине можно достигнуть только при помощи "проклятой". Абсолютно новое ощущение: не расходуешься, а заправляешься. Может быть, в этом смысл путешествий? Есть в Париже и своя Россия, с которой Марина его усиленно знакомит. Он просто не ожидал увидеть столько людей, говорящих по-русски. И при этом знающих песни Высоцкого наизусть. Цитируют, как Пушкина или Грибоедова, вставляя строчки в свою речь, иногда даже в другом, измененном смысле: "Но, к сожалению, друг оказался вдруг", "Мы таким делам вовсе не обучены", "Красота среди бегущих!" Многие из здешних русских слушали его в Москве или Питере, и тут его концерт мог бы событием стать. Но тогда к новокузнецкому делу еще добавится парижское... И - "не увижу я ни Риму ни Парижу". Либо - наоборот: выставят за пределы России и назад не пустят. Ни то ни другое нам решительно не подходит. В дружеской компании Высоцкий поет написанное еще три с чем-то года назад в ответ на слухи о том, что он "покинул Расею": Кто поверил - тому по подарку, - Чтоб хороший конец, как в кино: Забирай Триумфальную арку, Налетай на заводы Рено! Я смеюсь, умираю от смеха: Как поверили этому бреду?! Не волнуйтесь -я не уехал, И не надейтесь - я не уеду! И очень хорошо понимают его здешние русские. Потому что им он нужен там. Он должен не просто жить в России, а быть Россией. И еще приятно чувствовать, что личность твоя в основном уже состоит не из мечтаний и намерений, а из готовых песен, которые говорят о тебе во сто крат больше, чем мог бы ты сам сказать в самой задушевной беседе. Актриса Марина Влади приглашена на кинофестиваль в Каннах - вместе с супругом. Несколько непривычна для Высоцкого роль "товарища Крупского". Был такой анекдот, не совсем понятный для иностранцев. Выступает перед народом старый коммунист и рассказывает, как он работал в Народном комиссариате просвещения под руководством Надежды Константиновны Крупской. Выслушали его, а потом и спрашивают: "А с супругом Надежды Константиновны вы не виделись?" - "Нет, с товарищем Крупским, к сожалению, встречаться не довелось". Что делать: не выпало пока Высоцкому сняться в таком фильме, который мог бы котироваться на каннском уровне. Но, может быть, еще не все потеряно? Снимемся когда-нибудь в шедевре, а может, и сами попробуем режиссурой заняться. А пока пройдемся в смокинге под руку с Мариной по знаменитой набережной, где сейчас, на торжественном открытии, столько мировых кинозвезд. Наутро он приятно поражен, увидев фотографии в газетах. Профессионально снято, приятно посмотреть на себя в международном контексте. В центральных советских газетах личность Высоцкого строго засекречена: имя еще могут назвать, а лицо держат как бы под паранджой. Да, запад есть запад, восток есть восток... Из поездки Высоцкий привозит разные подарки близким: кому джинсы, кому "водолазку", кому косметику... А для себя он вывез из Франции нечто бесценное и никаким таможням не подконтрольное - дух свободы и готовность бороться за свои гражданские права. В самом деле, почему мы считаем себя заведомо виноватыми? Почему мнение любого чиновника воспринимаем как глас Божий? Ведь лет через десять, ну через двадцать они все равно примут нашу точку зрения, поскольку своей у них просто нет. Ложь сама по себе ничего не производит, она всегда спекулирует на правде. Они еще будут говорить и писать о воспитательном значении песен Высоцкого, когда это им станет выгодно. Так может быть, стоит упереться ногами в будущее и подумать, чего мы можем добиться уже сегодня? Двадцать первого июня суд постановил, что Высоцкий должен вернуть в казну "незаконно" выплаченные ему девятьсот рублей. Это его, конечно, не обрадовало, но и не обескуражило. Наоборот, хватило куражу сесть за письмо к министру культуры Демичеву и взять совсем другой тон: "Уважаемый Петр Нилович! В последнее время я стал объектом недружелюбного внимания прессы и Министерства культуры РСФСР. Девять лет я не могу пробиться к узаконенному общению со слушателями моих песен... " Вот так! Спокойно и с достоинством. Проще всего описать ситуацию такой, какова она есть. "Вы, вероятно, знаете, что в стране проще отыскать магнитофон, на котором звучат мои песни, чем тот, на котором их нет. Девять лет я прошу об одном: дать мне возможность живого общения со зрителями, отобрать песни для концерта, согласовать программу. Почему я поставлен в положение, при котором мое граждански ответственное творчество поставлено в род самодеятельности? Я отвечаю за свое творчество перед страной, которая поет и слушает мои песни, несмотря на то, что их не пропагандируют ни радио, ни телевидение, ни концертные организации... " "Поставлен - поставлено", "ответственное - отвечаю"... А, потом подправим весь текст, а пока - не сбиться бы с тона. "Я хочу только одного - быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить, в согласии с идеями, которые организуют наше общество". Нет, это не "совейский" язык, это вполне международный стандарт. Французы, пробивающие свои культурные планы и проекты, тоже ссылаются на интересы общества. Общество и государство не одно и то же. "А то, что я не похож на других, в этом и есть, быть может, часть проблемы, требующей внимания и участия руководства". Не слишком ли? Зато честно, а честность в конечном счете невыгодной быть не может. Так принято в цивилизованном мире. Результатом этого письма через некоторое время становится присвоение Высоцкому филармонической ставки как артисту разговорного жанра. Одиннадцать рублей пятьдесят копеек за выступление. Но не надо смеяться. С паршивой овцы - хоть шерсти клок, а потом продолжим борьбу. Новые надежды В каком-то современном рассказике запомнилась ему одна мелкая, но красноречивая подробность: школьный учитель музыки видит на улице большую афишу с именем своего однокурсника, дающего сольный концерт. "Ничто так не огорчает, как успех товарища", - резюмирует по этому поводу не то персонаж, не то автор, не то оба вместе. Огорчает, да не всех. Высоцкий очень обрадовался, узнав, что в журнале "Юность" опубликована повесть Золотухина "На Исток-речушку, к детству моему". Да еще в одном номере с Борисом Васильевым - компания что надо! Когда один из наших выходит в первые ряды, в этом нет ничего плохого, кроме хорошего. Он и нас туда тянет своим вдохновляющим примером! Вознесенский пригласил к себе на дачу в преддверии пятисотых "Антимиров". Попробуем ему новые стихи показать, посоветоваться насчет публикации. Есть шанс - именно теперь. Кто-то в литературу входит без проблем, как по лестнице. Некоторых даже везет туда эскалатор - за хорошие анкетные данные. Ну а нестандартным авторам приходится карабкаться на скалу, цепляясь за любой уступ. Но если ногу поставил, несколько стихотворений опубликовал - то следующий шаг уже легче дается. В июле приехали в Пицунду - с Мариной и Севой Абдуловым. В Доме творчества кинематографистов встретились московские знакомые - Инга Окуневская и Виктор Суходрев. Виктор переводчиком в МИДе работает -- ему доводилось даже с Хрущевым иметь дело. Инга и Виктор захотели в столовой позвать вновь прибывших за свой столик, но выяснилось, что в престижный ряд у стены не всех пускают, а только Сергея Герасимова, Эльдара Рязанова и лиц, к ним приравненных. За соблюдением иерархии строго следит администраторша по имени Гугулия, бывшая партработница. Тогда Инга с Виктором сами пересели в демократическую середину зала, где Высоцкий с Мариной и Севой получили неудобный стол у прохода. И неловкость сразу исчезла. Так оно проще, чем качать права и доказывать ху из ху. У многих амбициозных жрецов прекрасного вся жизнь и все силы уходят на борьбу за то, чтобы их селили и сажали куда надо. Ничего не поделаешь: система такова... Три недели вполне безмятежного отдыха. Ездили за вином "изабелла" в один знакомый абхазский дом, где Высоцкий прошлой осенью бывал во время съемок "Плохого хорошего человека". Сам он на этот раз в дегустации участия не принимал, а потом вел машину и по возвращении в Дом творчества выгружал из нее сначала полученную в дар бутыль, а потом павших жертвами кавказского гостеприимства Севу и Виктора. Спокойное курортное море однажды вечером взбунтовалось, купание запретили. После дождя отдыхающая публика вышла на берег, Высоцкий со своей компанией тоже. И вдруг линия, разделяющая море и сушу, представилась ему границей между двумя мирами. И как странно ведут себя обе стороны! Белые барашки несутся со всего разбега к этой линии - и возле нее разбиваются, превращаясь в ничто. А люди хладнокровно глазеют на гибельный процесс, развлекаются им, но близко не подходят, чтобы не забрызгало их холодной влагой. Поэт, как всегда, разрезан на две половинки, одна - со страдающими, другая - с наблюдающими. Я слышу хрип, и смертный стон, И ярость, что не уцелели, - Еще бы - взять такой разгон, Набраться сил, пробить заслон - И голову сломать у цели!.. И я сочувствую слегка Погибшим - но издалека. Придет и мой черед вослед: Мне дуют в спину, гонят к краю. В душе - предчувствие, как бред, Что надломлю себе хребет - И тоже голову сломаю. Мне посочувствуют слегка - Погибшему, - издалека. Наутро прочитал эту песню своему узкому кругу, мелодию предпочел не озвучивать. Слушали с пониманием, но, кажется, не очень восприняли последнюю строфу: Но в сумерках морского дна - В глубинах тайных, кашалотьих - Родится и взойдет одна Неимоверная волна, - На берег ринется она - И наблюдающих поглотит Я посочувствую слегка Погибшим им, - издалека. Тут и с Пушкиным ненавязчивая перекличка ("Товарищ, верь, взойдет она... "), и неожиданный поворот мысли под занавес: тех, кто жизнь воспринимает как зрелище, история все равно достанет... Но нужен ли этот жесткий сарказм: "посочувствую издалека"? "Издалека" - то есть с того света. Разве там остается место для сведения счетов? Один гагрский богатей учинил прием для кинематографической элиты. Во дворе своей виллы накрыл большой стол человек на тридцать, ярмарка тщеславия во всей красе! Конечно, можно было бы и не пойти, но зачем тратить энергию на гордый отказ? А потом - любая, даже самая скучная встреча - источник информации. Люди как-то себя обнаруживают, а если на них не смотреть, не слушать - о чем писать? "Не надо подходить к чужим столам", - совершенно справедливо сказал поэт, но застолье с древнейших времен до наших дней остается главным жанром человеческого общения. Короче, явились туда впятером - и все пошло по традиционному сценарию. После двух-трех банальных тостов хозяин, естественно, завел разговор о гитаре и песнях. Пришлось сказать, что гитара осталась в Москве. "Найдем другую, из-под земли достанем". В полном соответствии с почти сочиненными и еще пока никому не петыми "Смотринами": "Он захотел, чтоб я попел, - зря, что ль, поили?!" Что тут будешь делать? Ну почему Николай Крючков может спокойно сидеть, отдыхать, и никто его не принуждает распевать: "Махну серебряным тебе крылом"? Высоцкий же должен их культурно обслуживать... Думают, что он кокетничает, цену себе набивает. А у него нет настроения, точнее, собравшийся отборно-ограниченный контингент нужного настроя ему не дает. Он ведь не "исполняет" свои песни, а заново их творит с участием подходящих партнеров-слушателей. Автор, художник - существо с непредсказуемой психикой. Это как честная, непродажная женщина: при взаимной страсти она может тебе и где-нибудь в ванной или в лифте стоя отдаться, а без искреннего желания и от роскошного ложа убежит. Короче, не дал он себя на этот раз изнасиловать. А своих через пару дней позвал после ужина на пляж, к самому дальнему зонтику-грибочку. Очень подходящее время, поскольку публика вся кино смотрит. Тут у него запе-лось. И надо же: только кончился сеанс - механик врубил на всю мощь эстрадные мелодии и ритмы. Вот черт бы его побрал, как не вовремя! Будто услышав его проклятье, дурацкая музыка замолкает, и он показывает друзьям самые новые песни. Наутро выясняется - люди, выходившие из кинотеатра, услышали голос Высоцкого, попросили киномеханика вырубить репродуктор, выстроились на балконах Дома творчества и слушали до конца. Тех, чьи окна смотрят на шоссе, приглашали к себе обитатели номеров с видом на море. А Высоцкому и его компании вся эта аудитория из-за высоких деревьев не видна была. Может быть, публика за художником следит издалека не по равнодушию, а из деликатности? Стесняются вторгаться в твой мир... Подумаем еще над последней строфой новой песни. Не исключено, что обойдемся без этой мстительной гибельной волны, которая всех захлестнет... Иногда лучше последнее слово оставить при себе, а в песне остановиться на предпоследнем. После долгой задержки выходит в августе диск с четырьмя вещами: "Он не вернулся из боя", "Песня о новом времени", "Братские могилы", "Песня о Земле". То есть тексты эти разрешены, нет никаких препятствий к тому, чтобы их и печатно обнародовать. Тем более что практически они более чем обнародованы: сколько народу знает их наизусть! Только знаки препинания понадобится расставить, а все буквы-звуки в людскую память уже впечатаны. На студии грамзаписи множество новых планов, проектов. Есть намерение записать их вместе с Мариной. И еще хотят ему заказать цикл песен для альбома "Алиса в стране чудес": нужны свободные вариации в английском парадоксальном духе - это по сути поэтическая, литературная работа! И кинокритика стала похваливать. В журнальчике "Спутник кинофестиваля" вполне пристойная статья "Владимир Высоцкий". Автор - С. Черток. "Известный черт с фамилией Черток - агент из Рая... ". Все сказанное когда-то сбывается: может быть, райская жизнь у нас впереди? В сентябре Таганка отправляется в Ташкент - правда, ни "Галилея", ни "Гамлета" туда не везут. Тем не менее одержана большая победа - В. С. Высоцкий в числе пяти особо отличившихся актеров награжден Почетной грамотой Президиума Верховного Совета Узбекской ССР. Да, именно с большой буквы, потому что это считается правительственной наградой. И отныне во всех анкетах в соответствующей графе у нас будет не прочерк, не "не имею", а вот это самое. Потом - Алма-Ата, где его активно интервьюировала пресса. Выступление на телевидении в Усть-Каменогорске. И небо не упало на землю, и воды Иртыша не потекли вспять от голоса Высоцкого. Ну почему же так боятся его на берегах Москвы-реки? Самое важное событие на исходе семьдесят третьего года - работа над балладами для фильма "Бегство мистера Мак-Кинли", который собирается по киноповести Леонида Леонова ставить Михаил Швейцер. В своих поисках режиссер закономерно набрел на Высоцкого как поэта. Началось с того, что Швейцер захотел использовать брехтовский принцип "очуждения" смысла, способ прямого обращения к зрителю - только не в зонгах, а в сюжетно развернутых балладах. И даже их вчерне уже написал - что-то вроде прозаиче