коголь, наркотик - тоже часть природы, и Блок с Есениным сию тему отнюдь до конца не исчерпали. А вот если всерьез, без смехуечков, без маски простонародного алкаша поговорить с собой об этом? Заглядывая в бездну, все записать, обозначить точными словами, зарифмовать, распять этот кошмар на кресте стиха - ведь так и победить беду можно, а? Вспоминался не раз Есенин в последнее время, и черный человек посещал - только не как мистический двойник, а как собирательный образ недоброжелателя. Или даже точнее - зложелателя, если есть такое слово в русском языке. Да, еще ведь и к пушкинскому Моцарту приходил черный человек, чтобы заказать реквием. Может быть, это был переодетый Сальери? Зависть тех, кто рядом, сильнее всего толкает нас к смерти. И бросать в бокал ничего не надо, зависть сама по себе есть яд... Мой черный человек в костюме сером - Он был министром, домуправом, офицером, - Как злобный клоун, он менял личины И бил под дых, внезапно, без причины. И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой, - И я немел от боли и бессилья, И лишь шептал: "Спасибо, что - живой". Но так уж устроен Высоцкий, что смотреть на ситуацию только с одной стороны он органически не способен. И себе он не может не припомнить даже минутного малодушия, нелепых и безрезультатных попыток найти понимание у власть имущих: Я суеверен был, искал приметы, Что, мол, пройдет, терпи, все ерунда... Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: "Больше - никогда!" И потому он вправе говорить о той боли, которую доставляли ему люди, и далекие и близкие: Вокруг меня кликуши голосили: "В Париж мотает, словно мы - в Тюмень, - Пора такого выгнать из России! Давно пора, - видать, начальству лень!" Судачили про дачу и зарплату: Мол, денег - прорва, по ночам кую. Я все отдам - берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою. Но, оставшись на исходе жизни в психологическом одиночестве, он не озлобился, а осознал свою ситуацию как философскую, как пребывание на грани бытия и небытия: Я от суда скрываться не намерен, Коль призовут - отвечу на вопрос. Я до секунд всю жизнь свою измерил И худо-бедно, но тащил свой воз. Но знаю я, что лживо, а что свято, - Я понял это все-таки давно. Мой путь один, всего один, ребята, - Мне выбора, по счастью, не дано. Вот и успел объясниться со всеми и с самим собой. И в себе в очередной раз разобраться. Другого пути не было, и жалеть совершенно не о чем. Окончательно ясно: писать "проходимые" вещи не смог бы, и "красивые" словеса разводить у него не получилось бы. Уж такой язык - грубоватый, царапающий душу - дан был ему свыше, и свою правду мог он рассказать только такими словами. И еще одно итоговое стихотворение написал он на исходе семьдесят девятого года. В какой-то мере прообразом послужила лермонтовская "Дума": "Печально я гляжу на наше поколенье... " Здесь тоже разговор только начинается с "я", а потом переходит на "мы". Да и с самого начала в авторском "я" присутствует обобщенность: не просто "я, Владимир Высоцкий", а молодой человек конца пятидесятых - шестидесятых годов двадцатого века: Я никогда не верил в миражи, В грядущий рай не ладил чемодана, - Учителей сожрало море лжи - И выплюнуло возле Магадана. И я не отличался от невежд, А если отличался, очень мало, Занозы не оставил Будапешт, А Прага сердце мне не разорвала. Не слишком ли жестко сказано о неверии в миражи? Все-таки, нося пионерские галстуки на шеях, они не видели для себя иного будущего, кроме светлого и коммунистического. Все-таки с тупостью вполне искренней оплакивали смерть Сталина, некоторые даже в стихах... Нет, детскую наивность верой считать нельзя, а в возрасте совершеннолетнем они все уже были в состоянии понять что к чему. Мешало только умственное невежество и эгоистическое равнодушие. Все прошли школу приспособленчества и закончили ее довольно успешно. А мы шумели в жизни и на сцене - Мы путаники, мальчики пока, - Но скоро нас заметят и оценят. Эй! Против кто ? Намнем ему бока! Но мы умели чувствовать опасность Задолго до начала холодов, С бесстыдством шлюхи приходила ясность И души запирала на засов. Но ведь Высоцкий-то вроде не держал душу на засове, выпускал ее на волю и от опасности не укрывался. Зачем ему брать на себя чужие грехи и слабости? А затем, что с историей можно говорить только на "мы", принимая на себя ответственность за все свое поколение: И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы, поднять не смея глаз, - Мы тоже дети страшных лет России, Безвременье вливало водку в нас. Правдивая исповедь невозможна без максималистской беспощадности к себе, и беспощадность эта излишней не бывает. Пока мы живем, погруженные в свои творческие замыслы и свершения, стараясь не думать о политике, политика сама берется за нас. На исходе семьдесят девятого года, двадцать шестого декабря, СССР вводит свои войска ("ограниченный контингент", как говорится в официальных документах) на территорию Афганистана. Услышав об этом, Высоцкий спешит обсудить новость с Вадимом Тумановым. Придя к нему, прямо с порога бросает: "Совсем, б... ь, о.. ели!" А что еще тут скажешь? По сути дела идет война, а мы смиренно слушаем, как нам впаривают что-то про "интернациональный долг". И гордимся всенародным успехом нашего высокохудожественного фильма о подвигах советской милиции. А потом, когда поубивают множество людей, своих и чужих, мы начнем осторожненько намекать на это в остроумных песнях и эффектных спектаклях... Нет, жить и писать по-прежнему уже не хочется. И муза все упорнее диктует речи прямые и недвусмысленные. Последний Новый год Как встретишь год - так его и проведешь. Есть такая народная примета, которая часто сбывалась - или не сбывалась. Как любые приметы, которые предсказывают все на свете с вероятностью пятьдесят процентов. Предвкушение Нового года - ощущение противоречивое, сотканное из детской доверчивости и суеверной взрослой тревоги. С одной стороны, хочется что-то особенное извлечь из этого мига, когда ты вместе со всеми слушаешь звон курантов и чокаешься шампанским, а сам тайком желаешь себе того, о чем окружающая компания и не догадывается. А есть и такое желание - перемахнуть поскорее очередной хронологический барьер и мчаться дальше, не думая ни о каких датах. Худо, ох как худо... Самый подходящий момент для ухода. Чтобы людей не беспокоить и самого себя не терзать. Отпразднуют, потом хватятся - а тебя уже и след простыл, и труп остыл. Тьфу, что за дрянь лезет в больную голову... Марина прилетела в Москву - верит, что все еще может пойти по-прежнему. Кто же против? Но вытянем ли эту ношу в четыре руки? Оксане он недавно подарил телевизор. Тридцать первого декабря по дороге на дачу заехал к ней, она его кормила пельменями, пуговицу к рубашке пришивала. - А телевизор ты куда поставила? - Володя, да ты же его смотришь! Да, дошел до точки. Ну, пора. На всякий случай позвал Оксану с собой, она, естественно, отказалась. Его уже ждут у Володарского. Надо еще как-то оправдать свою задержку, изобразить большие хлопоты. С Севой и Валерой Янкловичем взяли в магазине огромный кусок мяса, он едет с ним в Пахру, а они туда прибудут чуть позже, с девушками знакомыми. Там Вася Аксенов, Юрий Валентинович Трифонов. Жаль, Вадима не будет: Римма у них заболела. Шум, суета... Он явно не в своей тарелке. Какое-то раздвоение личности - или даже "растроение". Как будто сюда приехал некто, имитирующий Высоцкого, а сам он - где-то в другом месте. Не то с Оксаной, не то... А, лучше не думать. Гитара с ним была. Но так они оба с ней и промолчали всю ночь - никто не попросил спеть - всем словно передалось его оцепенение. Но в общем, людям было хорошо. Перешли в дом Высоцкого и Марины, смотрели по телевизору захаровского "Мюнхаузена" (очень оригинальное решение: барон не смешон, не врун и вообще Олег Янковский), гуляли. Вечером Сева и Валера собрались в Москву - он тут же вызвался подвезти. Марина настаивала, чтобы он их подбросил только до трассы. Сева сел рядом, Валера с девушками сзади... "Мерседес" нервно юлил по темному шоссе, потом набрал скорость и полетел. Ленинский проспект. Гололед, припорошенный снежком... Смерть совсем рядом. Вот этот троллейбус уже никак не объехать. Да, но он же не один! - Ложитесь! Погибаем! - прокричал, а Севину голову обхватил и прижал к подголовнику: хотя бы ее, беднягу, уберечь от новой травмы! Рассудок после встряски в момент возвращается на место. Надо позвонить Володе Шехтману, чтобы приехал. Вызвать "скорую". А гаишники уже тут как тут - они прямо за нами ехали, хладнокровно прогнозируя исход: "Наверняка разобьется". Место аварии - напротив Первой Градской больницы. В это демократическое медицинское учреждение и попадают Абдулов - с переломом руки, Янклович - с сотрясением мозга. Третьего января Высоцкий играет Лопахина. Лицо у него изрядно поцарапано. На спектакль он пригласил сына, Аркадия. Забот теперь множество: надо искать запчасти для маленького "мерседеса", поторопить станцию техобслуживания, где уже черт знает сколько времени ждет ремонта "мерседес" большой. А тут еще Кравец - ижевский следователь по особо важным делам, продолжающий копать прошлогоднюю хреновину с концертами и билетами. Приперся прямо в больницу - нашел, сукин сын, время и место. Сева позвонил, и Высоцкий с Тумановым примчались мгновенно. Вот палата, где уже час Кравец пытает Валеру. И главное, даже разрешения на допрос у него нет. Но, говорит, я его получу, а заодно и вас допрошу, Владимир Семенович. Ну, тут уже осталось только послать его к соответствующей матери. Перепугал Высоцкий своим ревом всю больницу. И самого трясло потом еще долго. Пришлось поехать к большому человеку в следственном управлении МВД - тому, что консультантом был в "Месте встречи". Большой человек позвонил в больницу, где следователь уже работал в паре с каким-то московским полковником. Обоих вызвали на ковер и пропесочили, но дело пока не закрыто. Эти два полкаша сильно вдохновились идеей засадить за решетку всенародного любимца капитана Жеглова. Разрабатывают версию, будто Высоцкий нарочно учинил аварию, чтобы свидетеля Янкловича упрятать в больницу. Быть - или не быть... С Мариной, в театре, а теперь еще - и на свободе. Такие вот дилеммы накопились у нашего Гамлета к одноименному представлению шестого января, накануне Рождества Христова. А седьмого происходит своего рода цивилизованный развод с Любимовым. Высоцкий адресует ему заявление с просьбой о творческом отпуске на один год с целью работы над фильмом "Зеленый фургон" на Одесской киностудии. Год в его нынешнем положении и состоянии - это очень много. Если что-то в жизни в целом переменится к лучшему, то в театр возврата не будет. А если к худшему - тем более. Идет какая-то чеховская драма с глубоким подтекстом. Говорится одно, а подразумевается совсем другое. Поначалу Высоцкий даже писал заявление о полном уходе из театра. Сказал шефу: вы начали в сорок лет и сделали театр, а я начну в сорок два. Любимов первого варианта не принял, а на годовой отпуск согласился сравнительно легко. Мол, решайте сами, только прошу играть Гамлета. Это на поверхности. А душа Высоцкого не хочет никакой Одесской киностудии. Никуда не уедешь на "Зеленом фургоне", как его ни перекрашивай, как ни мучай шевцовский сценарий своими переделками. Все равно "Фургон" этот - советская карета прошлого. Ох, не будет кина... А Таганка - как сердитая, сто раз обманутая жена, какая ни на есть, а своя. Может быть, зарыдает опять, вцепится и не отпустит? Любимов же, подписав заявление, сказал тем самым, что новых ролей у Высоцкого в этом театре больше никогда не будет, а вся ответственность за будущее Гамлета, Лопахина и Свидригайлова полностью ложится на исполнителя. В сущности во всех трех случаях возможны замены. Отчитывая в очередной раз Золотухина, Любимов в сердцах бросает. "Один уже дохамился - Высоцкий. Вторым хотите быть?" Приказ о творческом отпуске артиста В. Высоцкого вывешивается на таганской доске объявлений в канун Старого Нового года - тринадцатого января. А Марина отъехала в Париж, крайне недовольная всем, что здесь происходит. Последний день рождения Сценарий "Зеленого фургона" получается пока хренова-тый. Бедного Шевцова он уже не раз обматерил, но тот, конечно, ни в чем не виноват: материал изначально гнилой. Есть, правда, только что сочиненная для этого фильма казачья песня, которая не так себе сбоку должна звучать, а весь ритм зрелищный настраивать: Проскакали всю страну Да пристали кони - буде! Я во синем во Дону Намочил ладони, люди. Над сюжетом же надо бы еще повозиться, а времени уже в обрез. Ладно, покажем телевизионному начальству в таком виде, а потом будем еще улучшать - не по их замечаниям, а по своему разумению. Страшно противен стал ему в последнее время Дом литераторов. Его сокращенное название - ЦДЛ он даже хотел как-то срифмовать со словом "цитадель", когда собирался на вечер Вайнеров двадцатого января. Остановился, однако, на следующем варианте: Не сочтите за крик выступленье мое, Не сочтите его и капризом. Все, братьЯми моими содеянноЁ, Предлагаю назвать "вайнеризмом". Неприятное предчувствие подтвердилось. Когда он сидел в комнате за сценой, готовясь к выступлению, Вадима Туманова с сыном Вадиком затормозили у входа в писательскую цитадель. Мол, билет у них "на одно лицо". Вадим, естественно, сослался на Высоцкого, но это не показалось убедительным дежурившему у входа администратору. Инцидент уладился, но нервы Высоцкому порвали. Спев песню "Жора и Аркадий Вайнер... " и зачитав заготовленный "экспромт", он проследовал за сцену и удалился прочь. А, надоели вообще все эти оговорочки: исполнитель роли Жеглова, автор песен... "Поэт" - не скажут никогда. Поэтами у них называются толстяки, стоящие на страже цитадели и не пропускающие посторонних... Начинается роман с Центральным телевидением, увы, запоздалый. Конечно, все на почве того же Жеглова - в "Кинопанораме" Ксения Маринина готовит сюжет о "Месте встречи". Снять-то снимут. А вот покажут ли? Чувствуешь себя как пленник, привязанный к двум наклоненным деревьям: отпустят их палачи - и разорвет тебя напополам. Взрослым умом понимаешь: некого тут ловить. А детская надежда все не умирает: чем черт не шутит, у нас ведь что угодно может дуриком пройти. Составил программу, продумав ее стратегически и тактически. Надо, чтобы каждая тема, каждый цикл был представлен двумя-тремя песнями. Одну зарежут -другая пройдет, и в итоге все-таки будет более или менее цельная картина. Берем "Песню о Земле" и "Мы вращаем Землю" - они как бы на пару в разведку пойдут. "В желтой жаркой Африке... " - вместе с аборигенами, которые съели Кука... "Я не люблю" - вместе с "Парусом". "Утреннюю гимнастику" поддержит "Дорогая передача". Такая будет у нас диспозиция на линии фронта... Продумал и одежду, с Оксаной советовался. Кожаная куртка, которую можно снять перед работой. Серая рубашка с зеленоватым оттенком, тонкий зеленый свитер с треугольным вырезом. Все-таки премьера. Перед ребятами обнаруживать волнение не хотелось. Мол, пустяки, только потому еду, что Славе обещал. Когда подъехали к останкинскому зданию, сказал сопровождавшему его Шехтману, что выйдет через полчаса. В этом здании трудно кого-нибудь чем-нибудь удивить, но и женщина в бюро пропусков, и милиционер на контроле онемели при появлении Высоцкого. То же в лифте, где попутчики явно не поверили глазам своим: похож, но он ли? Зато в павильоне уже стоял негромкий, дисциплинированный гул. Все, кто мог, побросали работу и пришли на историческую запись. И вот на беду - энергетический обвал. Перед глазами - красно-зеленый абстракционизм, тело расползается на части, и никак его не скрепить. Ну, и нога, черт бы ее взял, - нашла время загноиться. Сейчас, сейчас... Но разговор с публикой идет явно не в том тоне: вместо привычного веселого рывка какие-то ненужные объяснения, комментарии. Это точно в корзину пойдет... Ну ладно, попробуем начать песней. "От границы мы Землю вертели назад... " Стоп! Не то... Давайте снова. "От границы мы Землю вертели назад, было дело - сначала. Но обратно ее закрутил наш комбат... " Подождите, еще раз... С пятой, не то с шестой попытки въехал. И то - средненько. Возврата энергии - никакого. Не помогла и экстренная мера. Чертовски обидно. Получит теперь народ Высоцкого не первой свежести и второго сорта. Но все-таки "Баллада о Любви", кажется, прозвучала не так уж про-вально, а? Посмотрел в аппаратной видеозапись. Сказал, что хорошо. Мы это сделали, и он рад, что останется на пленке. А сложные чувства сохранил при себе. Следующий день Высоцкого проходит под знаком саморазрушения. Зачем-то он приходит к главному редактору "Экрана" Трошеву, который сценария еще не читал, да к тому же обхамил: "Владимир Семенович, я вас прошу больше в таком виде... " В каком таком виде? Да он сам, наверное, пьяный. И к черту этот "Фургон" - пусть катится куда угодно... И там же, в Останкине, по поводу вчерашней записи кое-кто из самых лучших намерений ему посоветовал организовать звонок Суслову. Ну, если такое вмешательство требуется - значит, дохлый номер мы исполнили... Не остался на запись "Кинопанорамы" - ну их всех к той матери! Опять надо им Жеглова изображать, а песен как не было в фильме, так и в передаче не будет - это ежу понятно. Крутанул баранку - и домой. Лечиться тебе надо... Так обычно говорят чужому человеку, чтобы послать его подальше. А ему это в канун дня рождения повторяют друзья. И Вадим, и Сева сошлись на этой позиции с Янкловичем. Мол, если так дальше пойдет, "они", власти то есть советские, тебя скрутят в два счета, купят за дозу наркотика... Милые вы мои, как же вы переоцениваете - и меня, и их. Мне нечего продавать, а им незачем покупать. Сделка заведомо невозможна, ставок больше нет. Политический коридор давно позади, дело В. С. Высоцкого уже передано в самую высокую инстанцию. Может быть, оттуда дано указание лечиться... Тогда давайте, я не против. Сорокадвухлетие встретил под капельницей - Федотов снимал абстиненцию. Дома у него Янклович, Шехтман. Оксана привезла подарок - сшила смешную бабу на чайник. Что ж, будем, значит, жить-поживать и чаек попивать. Предполагаем жить Поразбежались все от Высоцкого - или сам он всех поразогнал, пораспрощался без слов. Мама как-то спрашивает: - Кто сейчас твои друзья? Он секунду подумал и такой выдал перечень (по Москве, подразумевая, конечно, и парижского дружка Шемякина): - Туманов, Абдулов, Бортник, Янклович... На последнем пункте Нина Максимовна невольно так брови вскинула... - Мам, он мне нужен... А когда-то хвалился, что у него друзей - тысяча и один человек. В феврале мама вышла на пенсию, чаще стала бывать на Малой Грузинской. - Привези мне в следующий раз фотографию мою, детскую, ту, что с кудрями. Ладно? - Зачем, Володя? - А так - поставлю и буду смотреть. Не без труда, не без усилия заглянул в жизнь свою, пробежал этот марафон длиной в сорок два года. Многое перепрыгнул не глядя, что-то только боковым зрением зафиксировал, но этапы большого пути ощутил. Интересный материал - и теперь задача его не провалить, втащить в начатый роман. Роман вберет в себя жизнь прошедшую и станет жизнью настоящей. Век поэта короток, а прозаика все-таки подлиннее будет. Настоящий поэт как бы умирает после каждого удавшегося стихотворения: спел - и ушел. А романист намечает себе далекий финиш, заключает с судьбой контракт, в котором обязуется не умирать до завершения всего объема работ. Не только Толстой с его могучим здоровьем, но и Достоевский, мучившийся от эпилепсии, благодаря такому контракту жизнь себе продлил - дотянул все-таки почти до шестидесяти. А Солженицына даже от рака излечила литературотерапия. Сейчас он, говорят, в Америке пишет громадный цикл романов: всю историю двадцатого столетия хочет отразить и осмыслить. Взял на себя роль человека-века - такого попробуй угробь! Он просто обязан дожить до двухтысячного года. Опять вспомнилась беседа с Трифоновым. Он тогда говорил: "Если хотите писать настоящую прозу, имейте в виду: она требует молчания. Сколько намолчишь, столько потом и напишешь". А что если действительно - выключить голос на неопределенный срок? Уйти, спрятаться и ждать, когда стремительно запишется отложенный роман, а потом с разбегу - второй, третий. Достоевский когда-то "Игрока" за двадцать шесть дней настрочил. Темперамент и страстность у Высоцкого вполне "Достоевского" накала - играя Свидригайлова, он это остро почувствовал, да и фактура текста очень ему близка. Прорвать плотину страха, выпустить наружу все свои жуткие мысли, чувства и предчувствия... Надо понемногу сворачивать концертную деятельность. Не резко, не вдруг, а постепенно сокращая нагрузки, - как уходят из спорта штангисты. Да и с долгами надо подрассчитаться. А с осени засядем с Музой на новой даче... Пока же нужно работать физически. Стоять, ходить, в "Гамлете" становиться на колени. А ногу разнесло черт знает как. К казенным эскулапам не хочется обращаться. Шехтман привозит на Малую Грузинскую своего отца, хирурга. Тот вскрывает нарыв, явно догадываясь о его происхождении. И "Гамлет" двадцать шестого февраля, и все концерты на исходе месяца (Олимпийская больница, физики два раза, да еще институт каких-то там капитальных проблем) отчетливо подтверждают вызревшее в душе убеждение. Работа пошла на износ, вечный двигатель за пятнадцать лет вышел из строя: зрительный зал уже не в состоянии вернуть ему затраченную энергию. Опять в ход пошло другое топливо... Двадцать девятого февраля в Доме кино показывают "Маленькие трагедии" - Высоцкого нет на премьере, два концерта у него в этот день. Первого марта "Кинопанорама", с фрагментами из "Места встречи", Рязанов беседует с Говорухиным и Конкиным. Нет Высоцкого на экране, и среди телезрителей тоже - нет у него ни сил, ни охоты на это глядеть. Последняя весна В начале марта Оксана уезжает на практику в Ленинград, а Высоцкому надо собираться в Италию. На прощанье он снимает с шеи свой талисман с золотым Водолеем и дарит ей - она тоже Водолей. (А Марина у нас - Телец, знак властный и строгий. ) После чего он вылетает в Париж (с большими таможенными неприятностями в Шереметьеве), оттуда в Венецию. Кто из наших не мечтал побывать в сем сказочном граде! Достойный венец в судьбе русского путешественника! "Холодный ветер у лагуны, гондол безмолвные гроба... " "Размокшей каменной баранкой в воде Венеция плыла... " "Заметает ветерок соленый черных лодок узкие следы... " "Тяжелы твои, Венеция, уборы, в кипарисных рамах зеркала... " Не худо бы и Высоцкому вписать в этот могучий текст свои строки, и даже мысль зашевелилась, когда они с Мариной проплывали мимо кладбища с могилами знаменитых артистов: мол, местечко неплохое в смысле вечного покоя. Но тут же себя одернул: хватит, о смерти уже написано достаточно. С Мариной был тяжелый диалог на темы "лекарства". Она не на шутку перепугана: просто не думала, что может дойти до такого... Да еще она об этом говорит открытым текстом - не то что русские, которым произнести слово "наркотик" - хуже чем выматериться, поэтому московское окружение Высоцкого все выражает через намеки, недомолвки, многозначительные взгляды. Марине даны все возможные обещания исправления, излечения, приезда в Париж на полгода для серьезной литературной работы. Марина готова все начать сначала, он - тоже, только с некоторыми разночтениями. "Забыл повеситься - Лечу - Америку" - этот телеграфный стих любит цитировать Вознесенский. Чьи строки? Крученых, что ли? А, неважно - главное, они под настроение подходят и перекликаются со свидригайловской "Америкой", только версия более оптимистическая. Настроение у Высоцкого - хоть вешайся, а можно про все забыть и где-нибудь в Америке засесть за письменные дела, время от времени концертируя да контактируя с кинематографическими кругами. Есть там где развернуться русскому человеку! Вот и Мишка Шемякин собирается на фиг послать Париж этот стареющий - и в молодую страну, "за Атлант!", как говорил Игорь Северянин, очень недурственный, хотя и презираемый снобами поэт. Янклович должен расстараться. Он тут подружился с симпатичной американской аспиранткой польского происхождения Барбарой Немчик. Есть идея им расписаться и тем самым укрепить связь России с Америкой, изрядно нарушенную дуроломными советскими политиками. А пока Высоцкого с Валерой приглашают в Ижевск - "для дачи свидетельских показаний". Тамразов уже там побывал в этом качестве, и на него судья орал как на обвиняемого. Посоветовались с одной знакомой судьей дамского пола - она говорит: не дергайтесь, по закону суд сам к вам в Москву должен приехать. Но, будем надеяться, до такого не дойдет, а там, глядишь, адвокат наш Генрих как-нибудь вытащит... Двадцать седьмого марта получил очередное разрешение на поездку во Францию, в этот же день - вечер в Доме культуры имени Парижской коммуны. Собирался показать ребятам-каэспэшникам, организовавшим это выступление, те песни, которые никогда не пел раньше на концертах. Но не получилось: прокрутил обычную программу, на записки отвечал нервно и раздраженно. Двадцать девятого - единственный за месяц таганский спектакль - "Преступление и наказание". Телефонные разговоры с Мариной по вечерам все больше похожи на работу, на обязанность. В апреле - дюжина концертов в Москве. Программа стабильная. Первыми идут, как правило, "Братские могилы", вторым номером - "Тот, который не стрелял". Предпоследняя песня обычно - "Лекция о международном положении", а под занавес - "Парус", реже - "Я не люблю" Где-то в середине поются "Товарищи ученые... ", с которыми, кстати, любопытная история приключилась. Девятого апреля в "Литературной газете" публикуется рассказ сатирика Измайлова под названием "Синхрофазатрон". Колхозники едут в Москву в подшефный институт и за две недели чинят там этот самый синхрофазотрон. А теперь, мол, ждем атомных физиков к себе на уборку. Ребята, вам это ничего не напоминает? Вот именно. Что делают, а? Такие вспышки ревности, впрочем, быстро гаснут, и им на смену приходит спокойное соображение: значит, можем придумывать сюжеты, лепить характеры. Есть чем писать, о ком и для кого. В жизни всегда есть перспектива. Вот казалось, что съемка для "Кинопанорамы" - последняя. Так нет же! Предпоследняя она оказалась. Последняя будет в Ленинграде. Режиссер Вячеслав Виноградов пригласил Высоцкого сделать сюжет в телефильме "Я помню чудное мгновенье". Что ж, хоть мгновенье еще... Шестнадцатого апреля в малом зале Большого драматического театра на набережной Фонтанки, под кинокамеру, в присутствии тихой интеллигентной аудитории Высоцкий поет "Охоту", "Купола" и, наконец, "Коней". Эту песню он переписал от руки набело и предложил как бы в качестве премьеры. Ему в ответ: да ее вся страна знает. Ладно, раз не получается первого исполнения, будет вам последнее. Только с этой психологической установкой, в таких предлагаемых обстоятельствах сумел вытянуть. И все думал: а знаете ли вы, дорогие мои, хорошие, что вдоль обрыва-то да по-над пропастью больше нам с вами никогда... И дожить не успел, мне допеть не успеть... "Его песенка спета"... Какое жуткое, жестокое присловье - особенно в применении к тому, для кого "песенки" - главное дело жизни! Ведь очень может быть, что в этом жанре им уже достигнут предел, за которым следует опасность самоповтора, разжижения сделанного. "Если улицы Москвы все сложить в одну, то она нас приведет прямо на Луну" - запала в память эстрадная чушь. А если песни Высоцкого все сложить в одну, то куда приведет эта глобальная "Песня обо всем"? Каждый, кто приходит на концерт, получает от этого многослойного пирога по куску, а к любимой песне относится так, будто он ее сам сочинил. Не жалко, для того и работаем. Но есть ли хоть один человек, который, слушая Высоцкого, держит в уме, в памяти, в душе все им сочиненное? Ведь и о книге Высоцкий мечтал - теперь уже и мечтать перестал - для чего? Чтобы читатель, помнящий песни порознь, вдруг посмотрел на их совокупность как на целое и по-новому воспринял. Как еще выстроить эту армию, это "войско песен", если не на книжных страницах? Вот шеренга песен о войне, вот спортивный батальон, вот кавалерия, вот полк автомобильный. А между ними неожиданные переклички могут обнаружиться: у песни про зверей, допустим, такое же второе дно, что и у песни о кораблях и матросах. Почувствовал читатель, что есть такой проводок - и зажглась лампочка в сознании. Маяковский в свое время устроил выставку "Двадцать лет работы" - двадцати-то не было, округлил малость. На выставку никто из коллег не пришел, и она стала только еще одним толчком к последнему выстрелу. У Высоцкого на носу двадцатая годовщина поэтической работы - "Татуировку" ведь в шестьдесят первом он сочинил. Книга не книга, а нужен какой-то способ все разом охватить. И самому на себя со стороны посмотреть, и другим показать свой мир со всех боков. А то уж больно однобокие представления о Высоцком у товарищей по творческим цехам - что театральному, что литературному. Это мне у тебя нравится, а это вот не очень... Все равно что женщине сказать: левая твоя грудь мне больше нравится, чем правая. Но самые дубы и козлы - это те, кто говорит: "Ты, Володя, хорошо умеешь смешить, а вот серьезность и пафос тебе меньше удаются". Значит, они и в смешных песнях ни хрена не понимают, там же всегда серьезная начинка имеется... Медицинское окружение Высоцкого сильно озабочено степенью интоксикации его организма: так дальше продолжаться не может. Леня Сульповар рассказал про одну спасительную процедуру. Гемосорбция. Всю кровь твою пропускают сквозь активированный уголь, и она в тебя возвращается полностью очищенная. Несколько дней - и ты другой человек, свежий и готовый к новой прекрасной жизни. Все, уговорили! Двадцать третьего апреля лег в Склиф. Измучили его, но ни черта не получилось. Посмотрел на себя в зеркало: лицо синего цвета. Дал расписку: он сознает, что в случае дальнейшего употребления наркотиков врачи за него никакой ответственности не несут. И поехал с Янкловичем домой. Не наркотиком единым организм отравлен - вот в чем дело. В конце апреля выходит на свободу большой "мерседес" - наконец он отремонтирован. Можно на дачу наконец съездить с Оксаной: домик уже готов к летнему сезону. Красота! А пока надо выручать Барбару Немчик: ей сократили срок стажировки и просят освободить общежитие. Это так власти наши готовятся к Олимпиаде! Имущества у девушки набралось столько, что еле запихнули его в машину. Перевезли все это на Малую Грузинскую. Потом заезжали с Янкловичем и Барбарой на дачу, ночевали там. Кстати, смешной случай приключился. Утром Валеру будит перепуганная невеста: "Нас пришли арестовывать!" А это солдатики из одной военной части, где Высоцкий выступал, пришли помочь навести порядок на участке. Но все-таки Барбару на всякий случай пришлось отправить по туристской путевке во Фрунзе: пусть пока посмотрит на Среднюю Азию. Первого мая в гости к Высоцкому нагрянул Олег Даль: нет на человеке лица в самом буквальном смысле слова. Когда-то Даль и Высоцкий разыгрывали дуэль в фильме по одноименной повести Чехова. Теперь между ними тоже идет своеобразная заочная дуэль: кто скорее умрет, кого раньше свалит традиционный русский недуг. Отоспался Олег, а второго мая Толя Федотов вшил ему на кухне привезенную Высоцким из Франции "эспераль". Промежуток между вторым и девятым мая всегда дает некоторый импульс. Народ кругом шустрит по праздничной части, запасается выпивоном и закусоном, девушки переходят на летнюю форму одежды и веселят мужской глаз своим мельканием и сверканием. В общем, как сказано у классика, весна живит его... Три спектакля на Таганке - "Добрый человек", "Преступление" и "Гамлет" - возвращают к лучшему, что было. А многое еще и может быть. Как-то почти случайно оказывается он на лекции Натана Эйдельмана в Доме архитектора. Устроился тихо в последнем ряду, сыграл роль неизвестного. Сам лектор на него разок озадаченно посмотрел и, по-видимому, подумал: вот человек, похожий на Высоцкого. А предмет был занятный - борьба за русский престол в восемнадцатом веке, во времена Елизаветы Петровны. Там многое неясно, но и того, что доподлинно известно, хватило бы на несколько романов или пьес. Черт, выскочить бы на свободу и засесть за чтение! Беда наша - чрезмерный профессионализм. Вкалываем, как бобики, выворачиваемся наизнанку, а заполнять баки свои новым топливом не успеваем. Сколько книг, привезенных из загранки, лежит у него дома в нетронутом виде! Вот ведь что еще может спасти от чувства опустошенности и исчерпанности... И это всегда под рукой, никуда от нас не уйдет! Последнее лето В Париж лететь очень не хотелось. Даже нарочно опоздал в Шереметьево, но там, увидев его, рейс призадержали: "Подождите! Тут у нас еще Высоцкий!" И в самолете - прием слишком задушевный, стали коньяком его потчевать, не сообразуясь с состоянием здоровья... Погрузившись в забытье, он почувствовал неожиданный душевный уют: все, нет с него теперь никакого спросу! Из аэропорта имени Шарля де Голля в Париж поехал на такси, благополучно забыв, кто он, куда, к кому и зачем едет. Непродолжительный диалог с шофером вывел на название русского ресторана, куда русский пассажир и был доставлен. Там он прилег отдохнуть на банкетку, обитую красным плюшем, где его и обнаружила Марина, примчавшаяся туда с сыном Петей. "Лечиться тебе надо"... Теперь таково к нему отношение не только в Москве, но и в Париже. Приветствую тебя, пустынный уголок по имени Шарантон. Пять лет назад навещали здесь с Мариной ее сына Игоря, а теперь вот ей и супруга своего пришлось сюда определить. Лежа на койке в пижаме малинового цвета, он постепенно приходит в себя, чему убедительное свидетельство - желание писать. Руки просятся к шариковой японской ручке, а та в свою очередь - к белой бумаге в голубую линейку: Общаюсь с тишиной я. Боюсь глаза поднять, Про самое смешное Стараюсь вспоминать. Жизнь - алфавит: я где-то Уже в "це-че-ше-ще", - Уйду я в это лето В малиновом плаще. Но придержусь рукою я В конце за букву "я"... Навестил его Шемякин, сам только что вышедший из запоя, в соответствующем настроении. Присели в палате. Разговор полубезумный: - Мишка, я так людей подвел... И про какие-то автомобильные запчасти, которые кому-то в Москве обещал. Слезы полились. Потом чувство ужаса охватило: - Мишка, тебе надо уходить! Это же настоящая психиатричка - и тебя сейчас тоже повяжут! Но все-таки поговорили, поняли друг друга. Не одинок пока Высоцкий в Париже, и уже пошли строчки повеселее: Как зайдешь в бистро-столовку, По пивку ударишь - Вспоминай всегда про Вовку: Где, мол, друг-товарищ! И конец такой оптимистический: Мишка! Милый! Брат мой Мишка! Разрази нас гром! - Поживем еще, братишка, С Мариной отношения так и не прояснились, да и невозможен диалог в сложившейся ситуации. В классике такие дела давно расписаны. Как там Тригорин уговаривал Арка-дину? "Ты способна на жертвы... Будь моим другом. Отпусти меня... " Нет, не Высоцкого это роль. Посложнее у нас коллизия, есть еще одна участница с косой, того гляди пересилит обеих женщин, стоящих - каждая по-своему - на стороне ускользающей из рук жизни. Он звонит в Москву, телефон Оксаны не отвечает, и Ян-клович о ней не знает ничего. Зато проблемы театральные возникли. Таганка едет в Польшу, семнадцатого мая начинаются гастроли. "Гамлета", намеченного на девятнадцатое, пока заменили "Добрым человеком", но как дальше? Звонок Любимова не оставляет времени для раздумий. Срываться из клиники - опасное решение, состояние-то предынфарктное. Отказаться от "Гамлета" (по сути - навсегда, больше таких вещей никто не потерпит!) - решение крайне рискованное. Марина уступает. Его отпускают в Москву. Во Вроцлав уже не успеть, но на три последних спектакля в Варшаву - да. Прощание с Шемякиным в его мастерской рядом с Лувром. Мишка что-то там про цветущие деревья, про то, что не надо доставлять радость тем, кто нам смерти желает. Давай, мол, выживем им назло... Ладно, Мишенька, попробуем. В Москве пробыл один день. В его отсутствие у Оксаны случилась большая беда: отец покончил с собой - что-то ведь подобное предчувствовал он там, в Шарантоне. Хотя смерть в его сознании стала такой обыденной вещью - свою собственную он ожидает ежедневно и даже стал окружающих этим раздражать. В Варшаве - молчание, концентрация последних сил. К черту разговоры! Любимов во Вроцлаве уже опять искушал Золотухина Гамлетом. В который раз? Разберетесь после... После того самого. На "Добром человеке" Высоцкий, к всеобщему удивлению, оживает и очень усиливает общий энергетический потенциал зрелища. Откуда что берется? Явился актер с того света, восстал из пепла, как тот Феникс. Может быть, это все преувеличение насчет близкого конца? Может быть. Для его нынешнего состояния нет медицинского объяснения, да и вообще - материализм в случае с Высоцким терпит полный крах. Душа уже вступила в свои высшие права и вытворяет невероятные штуки с телом, которое по всем объективным законам уже непригодно для употребления. На чем там проверяется истинная вера? На воскрешении Лазаря, кажется (Порфирий Петрович у Раскольникова именно насчет этого евангельского эпизода осведомлялся). Так вот мы сейчас уверуем - и воскреснем. Ольбрыхский, который здесь присутствует, говорил ему как-то, что "Быть или не быть?" только где-то в девятнадцатом веке стали считать смысловой кульминацией "Гамлета". Не в этом монологе суть. И не в решительном "Быть!", которое утвердилось на таганской сцене. "Я есть!" - с таким настроем играет Высоцкий свою коронную роль двадцать седьмого мая. Он существует как абсолютная реальность, вне пространства и времени. Как-то отчужденно звучат в ушах речи партнеров, и видятся они все, как в тумане. У них - игра, у него - уже совсем другое. Такой же "Гамлет" на следующий день. От повторения возникает эффект эха, и ему кажется, что это все он либо вспоминает там, либо просто видит оттуда. Причем тут какие-то наркотики - они лишь химический способ перехода. И всегда можно вернуться. Зал аплодирует стоя. Зрители подходят к нему один за другим, протягивают руки, пытаются коснуться. Тоже что-то такое почувствовали, и это не прощание - нет! Сейчас только все и начинается. Притяжение земных желаний полностью преодолено. Оказывается, еще вчера он был молодым человеком, желавшим славы, любившим одних и ненавидевшим других, пытавшимся что-то доказать миру. А сейчас он сам этим миром стал, вобрал в себя всех и каждого... Петь песни на прощальном банкете тридцатого мая он и не мог, и не хотел. Он теперь будет молчать, и долго. Правда, он завелся вдруг по поводу сценария "Венские каникулы", оживленно рассказывал об этой невозможной затее, слыша себя со стороны и не понимая, кому, зачем говорит... Посмотрел на часы, вскочил и убежал. За ним Ольбрых-ский, который отвез его в гостиницу. Наутро он вылетел в Париж. Жалко, Шемякин в отъезде. А он тут