сочинил роскошное стихотворение "Две просьбы" с подзаголовком "М. Шемякину - другу и брату посвящен сей полуэкспромт". Формулировка скромненькая, а работа виртуозная: две тугие строфы по тринадцать строк и в каждой использовано всего по две рифмы: Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я Гоню их прочь, стеная и браня. Но вместо них я вижу виночерпия, Он шепчет: "Выход есть, - к исходу дня Вина! И прекратится толкотня, Виденья схлынут, сердце и предсердие Отпустит и расплавится броня!" Я - снова - Я, и вы теперь мне верьте, я Немногого прошу взамен бессмертия, - Широкий тракт, холст, друга да коня Прошу покорно, голову склоня Побойтесь Бога, если не меня, - Не плачьте вслед, во имя Милосердия! П. Чту Фауста ли, Дориана Грея ли, Но чтобы душу - дьяволу - ни-ни! Зачем цыганки мне гадать затеяли? День смерти уточнили мне они... Ты эту дату, Боже, сохрани, - Не отмечай в своем календаре, или В последний миг возьми и измени, Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли И чтобы агнцы жалобно не блеяли, Чтоб люди не хихикали в тени. От них от всех, о Боже, охрани, Скорее, ибо душу мне они Сомненьями и страхами засеяли В конце забыл поставить точку - или восклицательный знак. Зато слева внизу педантично обозначил: "Париж 1 июня 80 года", а справа поместил свое фирменное "Высоцк". Почувствовал вкус к каллиграфии, к знакам препинания, особенно полюбил тире. В песнях старых надо будет их расставить - это ведь как нотный знак, точно фиксирует паузы, интонационные барьеры. Есть ощущение, что теперь пойдут не песни - стихи. Ему казалось, что он о себе уже все сказал, а столько еще осталось! Все было правдой, писалось из себя, но - для других. Теперь условием жизни стало - подумать о себе. Получится ли - после стольких лет безоглядного самосожжения? Жизнь отделила его буквально от всех. Все рвутся его мучить, терзать под видом "лечения". Но никто внутрь его не залезет, не поймет, что для него спасительно. Все уже имеют в виду определенную дату смерти и предлагают различные варианты припарок для мертвого. Изменить эту дату может только... понятно кто. Но они же все в Него не верят, будь то крещеные или некрещеные. А Высоцкий с Ним уже беседует тет-а-тет, и это не бред, не безумие. Если бы у них у всех хватило мудрости его не "спасать", а оставить в покое, дать всему естественный ход, - может быть, и выскочил бы он с Божьей помощью. А Марина везет его на французский юг, где им обоим невыносимо. У нее своя правда, у него - своя. Разрыв неизбежен, но он может быть неокончательным. Их жизни сплетены корнями, и неважно, что ствол сожгла молния. Не надо ничего выяснять, не надо ставить никаких точек над I. Уже сочинены последние стихи, обращенные к Марине, стихи, которые означают и прощание, и возможное возвращение. И снизу лед и сверху - маюсь между, - Пробить ли верх иль пробуравить низ? Конечно - всплыть и не терять надежду, А там - за дело в ожиданье виз. Лед надо мною, надломись и тресни! Я весь в поту, как пахарь от сохи. Вернусь к тебе, как корабли из песни, Все помня, даже старые стихи. Мне меньше полувека - сорок с лишним. Я жив, 12 лет тобой и господом храним. Мне есть, что спеть, представ перед всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед ним. Надо еще доработать, приладить эти "двенадцать лет" к общему ритму, но последние две строки - окончательные. Это единственное, что бесспорно. Одиннадцатого июня Высоцкий выезжает из Парижа в Бонн. Там кое-какие дела с Романом Фрумзоном, закупка подарков - и поезд "Дюссельдорф - Москва". В Бресте хорошо угостил таможенников, ну и сам за компанию... Такие добрые оказались ребята, весь вагон освободили от досмотра, да еще вызвались сами позвонить в Москву, чтобы Высоцкому достойную встречу устроили на Белорусском вокзале - как Горькому в тридцать втором году. Сева и Янклович с Шехтманом приехали какие-то озабоченные, сосредоточенные... Чудные они - в первый раз, что ли, видят его такого? И потом - гора чемоданов, как бы он сам с ней справился? По приезде домой упросил Оксану пару платьев сразу примерить. Потом пошла хаотическая раздача подарков, в том числе и случайно зашедшим людям. Куда все подевалось вмиг? Или таможенники успели разворовать? Пошли все к черту, мне надо в Склиф! Нет уже сил терпеть... Стае Щербаков встречает его и Янкловича строго: в преддверии Олимпиады все гайки закручивают, врачей из Склифосовского постоянно "пасут" по поводу наркотиков. Нет, мол, и все! Выручила бригада, вступилась за родного Высоцкого, оказала ему первую и последнюю помощь. Проводил Барбару Немчик в Европу, перед отъездом она в американском посольстве достала редкий антибиотик для Любимова, лежавшего дома в одиночестве с температурой под сорок. За пару дней ожил Юрий Петрович. И для Высоцкого есть где-то лекарство - только вот какое? Никто этого не знает пока... Раньше как-то мог поддержать силы даже небольшой успех в "важнейшем из искусств". А тут - сообщает Шевцов, что Высоцкого объединение "Экран" официально утвердило режиссером-постановщиком "Зеленого фургона" - это ж какой прецедент создается! Но, увы, не влияет это известие ни на температуру, ни на пульс! Поздно... Пять дней гастролей в Калининграде - том, прибалтийском, что назывался раньше Кенигсбергом. Гольдман организовал концертов двадцать - не меньше, а может, и больше. Финансовый результат - шесть тысяч "тугриков". Приходилось, конечно, прибегать к стимуляторам, в разумных пределах. Но, как говорится: а вы могли бы? Попробуйте так поработать - вы на второй день съедите дома все таблетки, выпьете все жидкости и пойдете громить ближайшую аптеку. А я вас буду дразнить: наркоманы! В трехкомнатном гостиничном "люксе" Высоцкий живет с "Тамразочкой" - Николаем Тамразовым, человеком контактным и остроумным. Это он любит говорить, как легко достичь успеха и сорвать самые бурные аплодисменты: "Я просто выхожу и говорю три слова: поет... Владимир... Высоцкий!" Как-то раз для забавы он начинает рассказывать Тамра-зову про какого-то "чудака", который его посещает: вот он, здесь. Такая невинная игра в "раздвоение личности". Иногда он и с другими такой фокус проделывает. Надо же поддерживать репутацию человека "не от мира сего"... Чтобы потом мемуаристам было о чем рассказать... Но перед последним концертом приключается неприятность вполне реальная. Пропадает голос. Высоцкий обещает народу приехать еще раз и дать концерт по всем "оторванным билетам". А пока он расскажет про театр, про творческие планы в кино... Не обошлось, конечно, без криков типа: "Пой, Володя!", без хамских записок. Но в целом - поверили его последним словам - не спетым, а проговоренным: "Я, конечно, вернусь... " Двадцать третьего июня в Москву звонит Марина, в слезах: умерла сестра Татьяна - по сценическому имени Одиль Версуа. Болела раком восемь лет, Марина за ней ухаживала до последнего дня. Только однажды оставила ее на неделю в начале июня, когда пришлось спасать русского мужа и возить его на юг. Эта беда была давно ожидаемой, и тем не менее в таких ситуациях многое проясняется и что-то может повернуться, измениться... В ОВИРе уже лежало заявление Высоцкого на выезд с первого августа. Он идет, предъявляет траурную телеграмму, переписывает дату на первое июля. И четвертого числа получает разрешение. Но лететь и не собирается, уходя от разговоров и объяснений. Нет, в Париж он сейчас не может. Попозже - может быть, но не теперь. А теперь бы ему - к Вадиму, в Печору, на природу, туда, где ни люди, ни звери не знают ничего о его диагнозе. Где он задышит по-новому, подзарядится такой энергией, которой ему ни здесь, ни в Париже не может уже дать никто. Зачем он здесь всем сказал, что вот-вот умрет? Они и поверили, слишком поверили. После двух концертов третьего июля в Подмосковье он собирается на следующий день лететь к Вадиму, вместе с Игорем Годяевым. Не получается, силы собрать не смог. То же, повторяется седьмого. Двенадцатого июля он играет Свидригайлова, тринадца-тогого - Гамлета. С коллегами-таганцами он теперь на дистанции - может быть, такой дистанции стоило держаться с самого начала, не подвергая профессиональное сотрудничество испытанию ненужной дружбой и сердечностью? Меньше эмоций... Но для соблюдения этих, наконец осознанных абсолютных правил поведения нужны еще один театр и еще одна жизнь... В эти дни Таганка похоронила Олега Колокольникова, актера, вместе с которым Любимов ставил самого первого "Доброго человека" - еще студийного. На кладбище кто-то сказал, что следующий - Высоцкий. Но это не пожелание, конечно, и даже не прогноз, а желание как бы "сглазить" смерть, отогнать ее... Есть еще общая почва, и не могильная притом. Веня Смехов в журнале "Аврора" напечатал свой очерк о Высоцком. Приятно было прочесть его перед сном, видя фамилию свою не в латинском шрифте... Ижевское дело вышло на финишную прямую - присудили взыскать с Высоцкого две с половиной тысячи. Не заработал он эти деньги, а получил в результате хитрых махинаций. Спасибо, родная советская Фемида! Спасибо, что не засадила народного любимца за решетку! Там ему самое место: он ведь у нас уже изнасиловал кого-то и дорожно-транспортное происшествие организовал, чтобы дружков своих погубить. Давайте, вы уж подсоберите матерьял сразу на расстрельную статью! Пора, мой друг, пора - расстрела сердце просит... Суки... Бляди... Бляди... Суки... Четырнадцатого июля он выступает в НИИ эпидемиологии и микробиологии. Первый раз показывает песню "Грусть моя, тоска моя". Назвал ее "вариациями на цыганские темы", хотя совсем не цыганский, а сугубо русский эмоциональный букет здесь представлен - отвращение к жизни, к женщине, к самому себе. Все вместе - зеленая тоска... Одари, судьба, или за деньги отоварь! - Буду дань платить тебе до гроба. Грусть моя, тоска моя - чахоточная тварь, - До чего ж живучая хвороба! Поутру не пикнет - как бичами ни бичуй, Ночью - бац! - со мной на боковую. С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй, - Гадом буду, я не приревную! До и после концерта по инерции исповедовался пригласившим его медикам по части недугов. Они с ходу ставят диагнозы, дают рекомендации. Трогательная забота, конечно. Но чего-то они все-таки не понимают в устройстве Высоцкого. Сколько уже врачей в глаза и за глаза авторитетно утверждали: с таким здоровьем не только выступать, но и жить невозможно! Милые мои материалисты! Отнюдь не все жизненно важные органы нарисованы в ваших учебниках и атласах. Даже когда алкоголь и наркотик съели значительную часть тела, душа у вашего пациента может быть ничуть не меньше и не слабее, чем у окружающих здоровяков. Да, что-то с ней нужно сделать, и она заведется, вытащит все остальное. Душа, труп на себе таскающая, - так определил человеческую сущность один философ. Что же может сейчас душу привести в движение? Надо обвенчаться с Оксаной. Ну и что, что он женат! А мы церковным браком. Пусть Оксана отправит Марине стихи его прощальные - как знак окончательного расставания. И кольца уже куплены. Шестнадцатого июля выступление в Калининграде - другом, подмосковном, том, что рядом со станцией Подлипки. Нормальный, полноценный концерт, толковая, интеллигентная аудитория. Вот прозвучала последняя песня, последняя строка: "Я это никогда не полюблю!" Последние аплодисменты... - Мне работалось здесь очень удобно, я разошелся и сейчас меня еле остановили... А сейчас я вас благодарю. Всего вам доброго. Восемнадцатое июля, пятница. Вечером предстоит "Гамлет". Утром был Шевцов, откровенно потолковали о "Зеленом фургоне", договорились пока концов не рубить, но в целом дело ясное... Потом приехал Генрих Падва, с которым надо было договориться по поводу ижевского процесса: подавать ли на кассацию и прочее. Вот тут обвал всех сил приключился, и состоялся разговор. Но спектакль есть спектакль, и приходится воскресать. Может быть, все-таки не надо так решительно разводиться с Мельпоменой? Когда назначено очередное свидание с этой стервой, как-никак, а собираешь себя из обломков. Вот он, до боли знакомый тупичок, трижды проклятый служебный вход, ставший - ничего не поделаешь - частью кровообращения. - Здравствуйте! В ответ - тишина. Что за бред? Уж с простым народом-то у Высоцкого противоречий никогда не было. А тут молчат скромные труженики закулисья, в упор не видя исполнителя главной роли. Списали уже? Не желают даже здравствовать кандидату в покойники? Пора выходить. Где Федотов? Мне плохо. И все-таки это спасение. Не будь сегодня "Гамлета", может быть, все уже и кончилось бы. По сцене ноги еще носят кое-как... Но в такую жару в шерстяной униформе... "Ой, плохо! Ой, не могу", - повторяет он за кулисами, выпрашивая у партнеров, как милостыню, частичку энергии. Ну дайте копеечку, что вам стоит? У самих нету? Появляется Толян со спасительным шприцем. Глоток энергии из своего же собственного будущего, из собственных последних ресурсов. Не в уколах дело. Он так всю жизнь свою проработал, забирая силы у себя пятидесятилетнего, шестидесятилетнего, расходуя неприкосновенный стратегический запас. Молодец Демидова - после поклонов и цветов, когда все уже в лежку лежали, вдруг выдала шуточку, почти без улыбки: - А слабо, ребятки, сыграть еще раз? Вот это ему понравилось! Вот это укольчик в самое нутро! В момент ожил пациент: - Слабо, говоришь? А ну как не слабо? Не только к смерти мы готовы, но и к жизни самой изнурительной. Так всколыхнулся он, что Алла поспешила отмежеваться: - Нет уж, Володечка, успеем сыграть в следующий раз, двадцать седьмого. И точно! "Гамлет" у нас всегда впереди... Уход Не надо было оставаться в Москве на эти дни! Бежать, бежать надо было вместе со всеми преступными элементами, от которых милиция так старательно очищала образцовый коммунистический город, столицу Олимпийских игр. Может быть, там, за сто первым километром, еще можно было чем-то дышать. По високосным годам шибко помирают в Москве сердечники, а также работники литературы и искусства - есть такая нехорошая примета. С Олимпиадой вообще получилась полная лажа. Американцы в ответ на наши военные действия в Афганистане от участия отказались, их примеру последовало множество капиталистических стран. Так что проводится нечто вроде Спартакиады народов СССР и "социалистического лагеря". В западных газетах - карикатуры, на которых дядя Сэм поддает под зад нашему олимпийскому Мишке. С одной стороны, так и надо этой стране с ее сраной властью, с другой - как-то обидно, что все флаги в гости к нам не будут, что зря готовили угощение. А Высоцкого не иначе как тоже иностранцем считают и представителем НАТО. Никаких ему официальных приглашений не последовало ни на открытие, ни на что другое. Сам он звонить в Олимпийский комитет или куда еще не собирается - пошли они все... Ребята достали пропуск в Олимпийскую деревню на двадцать пятое июля: будем живы - посмотрим, может быть, и заглянем на часок. В субботу, девятнадцатого, вяло смотрели открытие игр по телевизору. Перестали Высоцкого волновать спортивные баталии - едва ли теперь удастся выполнить шуточный план и довести число спортивных песен до сорока девяти... А, ладно, какой уж тут спорт... Позвонил Полоке, напел ему "Гимн школе" для нового кинофильма - мелодия пока черновая, надо еще поработать. Сын Никита заходил. В общем, день спокойно прошел, но ночью чернота внутри стала накапливаться... И прорвалась утром в воскресенье. Все куда-то поразбре-лись, и проснувшись, он увидел перед собой Аркадия. Захотелось с ним поговорить, у него, судя по всему, какие-то серьезные проблемы, но сначала надо восстановиться... Через некоторое время Янклович привез "лекарство" - в порошке, для нюханья. Потом у соседей ему дали спирта... Двадцать первого вечером предстояло играть Свидригай-лова. Сил для этого не было, но до театра все же добрался. Вернул Гале Власовой брошь, которую хотел купить для Марины, - не понадобится уже. Вечером поехал с Оксаной к Ване Бортнику: сколько уже не виделись... Стакан водки и - "Давай ко мне". Продолжили на Малой Грузинской. Наутро Ваня сходил в магазин, а Оксана стала на него кричать, выгонять. Чтобы удержать их обоих, вышел на балкон, перебрался через решетку и повис на руках. Она снизу увидела, прибежала, конечно. Втащили его - стал он приходить в себя понемногу... Как тут помрешь, когда столько дел еще! Из ОВИРа позвонили: надо ехать за паспортом. По дороге заглянул в знакомую больничную аптеку - за "лекарством". Навестил Бортника, но тот лежал у себя дома в полной отключке. По возвращении на Малую Грузинскую позвонил Марине - все в порядке: завязал, в кармане виза и билет в Париж на двадцать девятое июля. Телефонный разговор забрал последние силы, надо опять заправляться. С Оксаной колесили по разным местам, пока не заехали в ресторан ВТО, где к нему подходили разные люди, что-то говорили. Что характерно - все его рассматривают, а в глаза никто не глядит. Боятся заразиться смертью. Взяли с собой артиста Дружникова, за руль посадил Толю Бальчева, приехали на Грузинскую. Там мама пришла. Идем к соседу. На кухне у Нисанова Высоцкий заводит с Дружниковым разговор о легендарном киноактере Алейникове (отце жены Нисанова), о других, ушедших раньше времени, пытается расспросить, как они, почему... Но собеседника, похоже, больше волнуют "мерседесы" Высоцкого и метраж его квартиры. Нашел тему для задушевного разговора. Пусть забирает и машины, и квартиру и сваливает ко всем чертям. Утром Янклович и Федотов поехали в Склиф за каким-то там гидратом. А он в это время хватается за телефон, звонит Бабеку Серушу, пытается разыскать Артура Макарова. Очень надо поговорить - не о наркотиках, не о больницах, не о смерти, стоящей там, на лестничной площадке, между лифтом и входной дверью... Кто бы сменил пластинку, зашел бы с другой стороны. И зачем столько шампанского? Оно же называется "их штербе" - это уже пошлая шутка не первой свежести. Оставьте эту гадость для поминок,... вашу мать! Уже и материться нет сил. Остался только один крик. Опять вечером придут от соседа-хирурга с жалобами, что у него, мол, завтра серьезная операция. Слушай, хирург, ты мне не отрежешь голову за скромное вознаграждение? Деньги в столе, сколько надо? А, безвозмездно? Тоже хорошо... И мою голову потом на блюде понесут... А-а-а-а-а! Потерпите, совсем немного осталось... Вот приехали: Сульповар, Щербаков. Препираются с Фелотовым, на повышенных тонах разговор идет: "Посмотри, он у тебя синюшный весь! Ухайдокал ты мужика... " Ну что, светила: пациент больше жив или больше мертв? Собираются двадцать пятого везти в больницу. Но у нас на двадцать пятое что-то другое назначено... Олимпиада. В здоровом теле здоровый дух. Расходятся, дверь отворяют... Не надо, вдруг она прямо сейчас войдет... Утром Оксана кормит его клубникой со сливками. Пушкин в соответствующий день ел морошку, но эта ягода, кажется, растет только в окрестностях Петербурга. У нас в Москве свои традиции. И мама рядом. А они говорили, что она Оксану никогда... Хорошо, чтобы все пришли. Вадим где? И Марина сейчас пусть прилетит, а то ведь не сможет он сам в Париж двадцать девятого, если они его в больницу упекут. И Мишке по такому случаю пусть дадут визу: в связи с неизбежной кончиной лучшего друга прошу в порядке исключения оформить... Все, все соберитесь сюда! Занимайте диван, стулья, кресла... Чтобы ей места не осталось. Отгоните ее, рогатую! Не лежится. Он ходит по комнате, хватаясь за сердце и повторяя: "Я сегодня умру". Да, говорил это и раньше. А вы спорьте со мной, спорьте, мать вашу! Не просто "Да что ты, Володя!", а с аргументами. А то сейчас как выйду на балкон да заору, что тут у вас Высоцкий умирает. Народ мне этого точно не позволит... Пришел Сева, только что прилетевший в Москву. Он понимает. Пообещал ему, что сразу после "Гамлета" двадцать седьмого полетим в Одессу, все будет в порядке. Будем делать "Зеленый фургон". Когда втягиваешься в долгую работу, все болячки отступают... Какая-то суета, голоса на лестнице. Ну, скажите, кто это был? Да, сам вспомнил. На двадцать четвертое ведь назначали сеанс прямой связи с космосом, обещал спеть ребятам. Спел бы - остался бы жив... А так... Поздним вечером уходят мама и Сева. Кого-то к нему не пускали. Может быть, Аркадия? Или примерещилось? Очередной звонок из квартиры хирурга с жалобами на шум. Что-то надо делать. Его кладут в большой комнате на маленькую тахту, перенесенную из кабинета. Чтобы не дергался, слегка привязали простынями. Ладно, пускай завтра в больницу... Завтра перетекает в сегодня. Душная полночь с четверга на пятницу. Наступает двадцать пятое июля 1980 года - самый короткий день в жизни Владимира Высоцкого. Он спокоен - смирительные простыни уже не нужны, их убирают. Оксана в слезах к нему склоняется. - Не плачь... Вот я умру, что ты будешь тогда делать? - Я тогда тоже умру... - Ну тогда - ладно... Тогда - хорошо... Уходит Янклович. Теперь он остается только с Оксаной и Федотовым. Толя дал ему рюмочку и сам выпил - усталый, со смены вернулся. Потом попросили у Нисанова шампанского, тот принес. Главное теперь - до утра дотянуть. Оксана измаялась, надо дать ей отдохнуть: - Иди поспи... Оксана засыпает в маленькой комнате. Федотов задремал где-то здесь, на диване. Часа в три и к Высоцкому приходит сон - непродолжительный, но глубокий. Тишина. Покой. Ну и притомился же он за эти сорок два с половиной года!.. Открыл глаза. Темно. Еще не утро, спешить некуда. Можно поговорить с самим собой. Еще ничего не потеряно. Спадет жара, будет прохладная осень. Он начнет жить мудро и размеренно. Съездит в Америку. Серьезно займется литературным трудом. Закончит роман. Приведет в порядок песни. Может быть, напишет пьесу - а то и в стихах!.. Столько еще неперепробованных возможностей! На всех у него еще хватит времени. На Оксану и Марину. На детей. На родителей. На всех друзей - старых и новых. Скольких людей он еще встретит и поймет, сколько всего напишет для них, от их имени... Он не умирает, он просто очень устал. Жизнь возможна... Что-то мешает дышать, но сердце еще бьется. Да нет же, не бьется! Жуткая тишина будит Федотова, тот вскакивает, хватается за неподвижную руку. Пульса нет. Он зовет Оксану, и та вбегает в мертвую комнату. Высоцкий уже ушел. Прощание и возвращение Инфаркт миокарда произошел во сне. Это версия Анатолия Федотова, которому предстоит еще долго маяться муками совести, самому пройти через алкогольно-наркотический ад и умереть в 1992 году. Асфиксия, удушье. В результате чрезмерного применения седативных средств у больного были ослаблены рефлексы. Он задохнулся, когда у него запал язык. Федотов просто "проспал" своего пациента в роковую минуту. Это версия Станислава Щербакова и Леонида Сульповара. Истинная причина смерти гражданина Высоцкого В. С. пока остается неизвестной, поскольку его родители официально отказались от медицинского вскрытия тела. Они не хотели, чтобы факт наркомании приобрел гласность, и это можно понять (впрочем, Станислав Щербаков заявил, что Высоцкого наркоманом не считает). Может быть, специалисты будущего еще смогут по косвенным данным и свидетельствам выстроить объективную картину болезни и дать окончательный диагноз - подобно тому, как в конце двадцатого века была установлена причина смерти Моцарта (и навсегда опровергнута легенда о его отравлении коллегой-композитором). Пока же наличие разных версий приходится принять как данность. Но смерть поэта - это совсем другое дело, особенно в России. Это результат взаимодействия множества сил, земных и небесных. Это неминуемое следствие болевого соединения судьбы личности с судьбой целой страны. Обыденным житейским взглядом здесь ничего не увидишь. Каждый имеет право на собственное суждение о смерти Высоцкого, но ничье суждение не может претендовать на абсолютную истинность. Двадцать пятое июля, около четырех часов утра. Федотов звонит Янкловичу, Туманову. Янклович привозит бригаду из Института Склифосовского. Тело Высоцкого переносят в малую комнату, накрывают простыней. Приезжают Туманов с сыном, потом Абдулов. Звонят: Туманов - Нине Максимовне, Янклович - Семену Владимировичу, Абдулов - Марине Влади в Париж. Федотов едет в районную поликлинику, где есть карточка Высоцкого. Женщина-врач оформляет свидетельство о смерти - причина ее указана со слов Федотова. Приезжают Нина Максимовна и Семен Владимирович. Около десяти часов появляются Любимов и Боровский. Идут разговоры о месте похорон. Абдулов звонит Иосифу Кобзону. Кобзон пытается добиться в ЦК КПСС опубликования двух некрологов - в газетах "Вечерняя Москва" и "Советская культура". Потом вместе с Абдуловым в Моссовете получает разрешение похоронить Высоцкого на Ваганьковском кладбище. Вечером, перед началом спектакля "Десять дней, которые потрясли мир", Любимов объявляет зрителям о кончине Высоцкого. В "Вечерней Москве" опубликовано краткое сообщение - без заголовка, без фото, в черной рамке: Министерство культуры СССР, Госкино СССР, Министерство культуры РСФСР, ЦК профсоюза работников культуры, Всероссийское театральное общество, Главное управление культуры исполкома Моссовета, Московский театр драмы и комедии на Таганке с глубоким прискорбием сообщают о скоропостижной кончине артиста Владимира Семеновича Высоцкого и выражают соболезнование родным и близким покойного. Несмотря на отсутствие широкого официального оповещения, об этом к концу дня уже знают миллионы людей. Начинается беспрецедентное по масштабу, абсолютное по искренности прощание с самым популярным в стране человеком. Высоцкий - не кумир, не идол, он друг и собеседник разных людей, причем с каждым он говорил по отдельности. Впрочем, почему - говорил? Продолжает говорить. Вечером двадцать пятого его песни доносятся сквозь глушилки из радиоприемников, где западные русскоязычные станции вслед за траурным известием дают слово живому Высоцкому. "С намагниченных лент" поет он в десятках тысяч домов: для многих людей лучший способ заглушить боль - это включить любимую из песен. Реакция у соотечественников разная. Кто-то плачет, кто-то вынимает из холодильника бутылку и молча наполняет стакан, а кто-то просто вспоминает, что значат для него это имя и этот голос. Одни собираются во что бы то ни стало прийти и проститься с "Володей" (отчество известно отнюдь не всем), другие шлют из своих городов телеграммы в Театр на Таганке, третьи, не любящие похорон и поминок, после мгновенного эмоционального шока, уже переводят Высоцкого в своем сознании из современников в "вечные спутники" - поближе к Пушкину, Блоку, Пастернаку. Культура по сути своей не сентиментальна, для нее смерть поэта - всего лишь миг между его первой, короткой жизнью и тем, что называется "новая судьба, Vita Nuova" (слова Мандельштама в связи с годовщиной кончины Блока). В последующие два дня на Малой Грузинской снимается посмертная маска, идет подготовка к похоронам, обсуждаются вопросы, связанные с архивом, квартирой, дачей. Нелегкое испытание для близких, для тех, кто был связан с Высоцким родственными, дружескими и творчески-профессиональными узами. Чувство непоправимой потери усугубляется неизбежным раскаянием: "Жжет нас память и мучает совесть, у кого, у кого она есть". Каждый в эти дни подумал о том, что он лично мог бы сделать для того, чтобы хотя бы чуть-чуть продлить эту внешне беспутную, но такую внутренне целеустремленную и полнокровную жизнь. "Мне не стало хватать его только сейчас... " Сколько людей вспомнили в этот день строку Высоцкого, повернувшуюся новой смысловой гранью. "Народу было много", - часто говорил Высоцкий Туманову, вернувшись с очередного концерта. Народу было много на Таганской площади двадцать восьмого июля. У входа в театр стояли еще с предыдущего вечера. Из квартиры на Малой Грузинской гроб (самого дорогого образца, на профессиональном жаргоне - "шестерка") вынесли в четыре часа утра. Около дома играл оркестр студентов, обитателей консерваторского общежития, находящегося неподалеку. В реанимобиле из Института Склифо-совского гроб повезли к театру. Сцена затянута черным бархатом. Над ней - большой фотопортрет Высоцкого. Гроб стоит посередине, над ним занавес из спектакля "Гамлет". Высоцкий лежит в черном свитере (конечно же, не в том, в котором играл Гамлета, а в специально привезенном Мариной) и черных брюках, руки сложены на груди, длинные волосы зачесаны назад. Время от времени музыка сменяется голосом Высоцкого - фрагментом гамлетовского монолога: Что человек, когда его желанья - Еда и сон?Животное, не боле... Немногим удалось проститься с Высоцким здесь, внутри, прикоснуться к его руке. Десятки тысяч стоят на июльской жаре. Пространство вокруг театра огорожено железными барьерами. Несметное множество милиции. Иностранные кинооператоры снимают происходящее, представители райкома и КГБ пытаются им помешать. В театре начинается панихида. У открывающего ее Любимова срывается голос. Взволнованно и искренне говорит Михаил Ульянов, за ним - Золотухин, в конце - снова Любимов. В четыре часа Золотухин и Филатов выносят крышку гроба, затем гроб помещают на катафалк. Общий выдох, прощальный стон звучит в воздухе. Все тротуары, мостовая, крыши домов и киосков заполнены людьми. Катафалк едет по букетам цветов, которыми устлана улица. Могила вырыта у самого входа на Ваганьковское кладбище. Яркий закатный свет. Несколько прощальных слов произносит Дупак. На гроб возложена крышка, в жуткой тишине звучат удары молотков... Поминки на Малой Грузинской, потом - в театре, после спектакля "Мастер и Маргарита", - уже в полночь. Дупак говорит о том, что ни один билет на "Гамлета" с датой двадцать седьмое июля не был сдан в кассу. Точных статистических данных о числе людей, пришедших на Таганку двадцать восьмого июля, нет. Десятки тысяч. Тем более нет данных о том, сколько людей пережили смерть Высоцкого как личную трагедию, - тут счет идет на сотни тысяч, если не на миллионы. Ясно одно: уход Высоцкого сразу стал его возвращением. Что за люди пришли прощаться с Высоцким, сохранив как драгоценную реликвию билеты на несостоявшийся спектакль? Давайте, вернувшись к тому печальному утру, присмотримся к двум из них, стоящим рядом, но незнакомым друг с другом. Один - приезжий интеллигент, среднего роста, тридцати с чем-то лет, в очках, со спортивной сумкой, где рядом с очередной "запрещенной" книгой всегда лежит портативный магнитофон. Другой - примерно того же возраста высоченный длинноволосый скандинав с видеокамерой в руках. Оба, так сказать, типичные представители той человеческой породы, которая столько лет незримо соучаствовала в творчестве Высоцкого и через которую теперь непосредственно осуществляется, проявляется то, что мы называем творческим бессмертием. Читатели Высоцкого У кандидата физико-математических наук Сергея Борисова имелся театральный билет с красным квадратиком и датой "27 июля". Отныне билет будет вечно храниться в одной из многочисленных папок с наклейкой "ВВ", точнее, в главной из них. Вместе с шестью автографами Владимира Семеновича на фотографиях и программках. Не успел он получить еще один автограф - на сочиненной им таблице "Спортлото, или Мироздание по Высоцкому". Сергей задумал ее давно, последние полгода составлял, обсуждая с друзьями, вносил поправки и уточнения. Пятнадцатого июля начертил на листе ватмана, хотел с ней подойти к Высоцкому на концерте в Подлипках шестнадцатого числа и сделать ВэВэ скромный подарок. А потом пожадничал (никогда он себе этого не простит) и решил изготовить второй экземпляр - первый отдать Высоцкому, а на втором попросить его расписаться. Не поехал Сергей в Подлипки... Можно было еще восемнадцатого июля подстеречь ВэВэ до или после "Гамлета", у служебного входа Таганки, но билета тогда у него не было, а до следующего спектакля оставалось всего каких-то девять дней... Таблица почти шуточная, но с долей правды - как шуточные песни Высоцкого. Может быть, она хоть чуточку развлекла бы поэта, подняла его настроение на какую-то десятую долю градуса... Об этом лучше теперь не думать. Но и после двадцать пятого июля эта игровая схемка смысла не потеряла и к большому разговору о Владимире Высоцком имеет отношение. Итак, с чего это началось? Приступая к исполнению своих спортивных песен, Высоцкий нередко говорил, что к концу жизни их у него будет сорок девять - как в "Спортлото". Но, конечно, такой простой и прямолинейной задачи он перед собой не ставил. Эта банальная лотерейная таблица привлекла внимание поэта своей замкнутостью, завершенностью и универсальностью. Полная картина спорта как такового. К тому же каждая спортивная песня Высоцкого имеет второе дно. Конькобежец, которого заставили бежать на длинную дистанцию, - это наш советский труженик, которого замордовали заведомо невыполнимыми планами. Прыгун в длину - это человек больших внутренних возможностей, которому мешает дурацкая черта, которую по дурацким спортивным правилам нельзя заступать (кстати, он шлет привет тому самому Волку, который прорвался за флажки). Сентиментальный боксер - это гуманист в бесчеловечном мире (как и "тот, который не стрелял"). Слово за слово, песня за песню - и картина всей человеческой жизни выстраивается. То, что Высоцкий - универсал, энциклопедист, - это мы уже с начала семидесятых годов заметили. "Нет, ты смотри: у Высоцкого все есть, прямо как в той Греции! Преступный мир, война, политика, спорт, горы, море, история. Библия, фольклор, литература от Шекспира и Пушкина до Шукшина... " И уже следили, как пополняется каждая ячейка: вот еще одна спортивная песня, вот еще одна "любовь в такую-то эпоху", вот он снова к военной теме вернулся. Сначала Сергей стал составлять "Высоцкую энциклопедию": Автомобиль, Баня, Высота, Горизонт... А потом понял, что плоская получается картина. Нужна модель не статическая, а динамическая. Назвать мир Высоцкого энциклопедией - слишком очевидно и элементарно. Это все равно, что о красивой женщине сказать: "все при ней". Ты разгадай тайну красоты и гармонии. Объемная и живая картина будет, если мы заветное "сорок девять" представим как семь на семь. Значит, смотрите: в этой таблице по вертикали представлены тематические циклы песен Высоцкого. Начинаем, естественно, с так называемых блатных, из-за которых Владимир Семенович столько натерпелся: всю жизнь должен был пояснять, что не был уркаганом. Для простоты и ясности назовем этот тематический слой - "Преступление и наказание". Потом пошла военная тема - это ведь не только о Великой Отечественной, так что уместно будет дать опять-таки обобщенное название - "Война и мир". Спортивная тема органичным образом смыкается с горной и морской - испытание человека в экстремальных условиях, так что все это будет одной строкой. Звери, птицы, насекомые у Высоцкого - это всегда мы с вами, один знакомый филолог посоветовал назвать по-научному - "Аллегорическая фауна". Затем идут сказки, над которыми Высоцкий работал постоянно - и чужие обрабатывал, и свои сочинял. Потом - быт (не только советский, но и общечеловеческий). Ну и наконец "Бытие" - это философская поэзия, раздумья о жизни и ее смысле, о смерти, о судьбе, о любви и ненависти. Эти высокие материи присутствуют и в предыдущих циклах, но здесь они не в подтексте, а выведены наружу. Такова одна координата мира Высоцкого. А в каждой теме идет движение мысли в едином направлении - оно в таблице нашей развернуто слева направо. 1. Личность у Высоцкого начинается с поступка - когда человек делает первый шаг, расходящийся с общими представлениями и нормами. Вор не идет воровать, солдат не стреляет, боксер не бьет человека по лицу, волк выбегает за флажки, опальный стрелок не хочет убивать вепря, а потом отказывается от королевской дочки, муж "Марины Влади" убегает от нее в ограду к бегемотам, символический водитель выбирается из чужой колеи, наконец сам автор (или "лирический герой") убегает от Нелегкой и Кривой, от фатума. 2. Теперь он отстаивает свое "Я", суверенность своей личности - второй столбец так и называется "Я". Тут мы находим и Иноходца, и непокорного Жирафа, и Гамлета, и ушедшего "из дела" артиста Высоцкого. Таковы же по сути и грустный гармонист в "Смотринах", и даже слесарь шестого разряда, углубившийся в одиночество. Не согласны? Но посмотрите, как он похож на героя песни "Сыт я по горло... ". А Стругацкие, между прочим, в романе "Гадкие лебеди" вложили этот с виду простонародный монолог в уста поэта Виктора Банева, который у них символизирует, так сказать, творческую интеллигенцию. 3. Дальше - "Двое". Это равноправное единение двух личностей в дружбе или любви. Живая душа всегда находит родственную душу - будь то ситуация трагическая ("Песня летчика"), комическая ("Мишка Шифман"), трагикомическая ("Зэка Васильев и Петров зэка"), драматическая ("Песня о друге"), романтическая ("Баллада о Любви")... 4. Соединились два "Я" в "Двое" - и пошла дальше цепная реакция. Возникает "Мы". Это высокое единство людей - не стадо, а совокупность индивидуальностей. Даже в "блатном" цикле, в песне "За меня невеста... " такая романтика присутствует: "За меня ребята отдадут долги... " - и в конце: "... Как меня обнимут и какие песни мне споют". Как в жизни самого Высоцкого формировалось это "Мы" - можно судить по "Большому Каретному" и "Балладе о Детстве". Особенно прочное "Мы" рождается в испытаниях: "Черные бушлаты", "Здесь вам не равнина... ", "Баллада о борьбе". Даже сказочная нечисть тянется к человеческому общению - об этом шуточная песня "От скушных шабашей... ". Бывает, однако, негативное "Мы", обезличивающее всех и каждого, чему посвящены, например, "Гербарий" и "Старый дом". Тем не менее вектор смыслового движения единый - от личного к общему. 5. И выводит этот вектор авторскую мысль на еще более высокий уровень - это уже не "Мы", а - "Мир". В "блатном" цикле Уголовный кодекс становится универсальной книгой человеческих судеб. В военной тематической группе такова песня "Мы вращаем Землю", где солдаты не просто родину защищают, а восстанавливают порядок во Вселенной, направляют вращение нашей планеты. "Прощание с горами" - это мечта о недосягаемом. "Заповедник" и "Песня о нотах" - о внутренней парадоксальности миропорядка. Есть здесь и сугубо отрицательный "антимир" ("Странная сказка"), и амбивалентный мир-антимир, рай-ад ("Райские яблоки"). В общем, энергия глобального обобщения пронизывает все темы. 6. Но обобщения Высоцкого не сводятся к однозначно-категоричным утверждениям. На каждый предмет он умеет посмотреть сразу с двух точек зрения, учесть все возможные "за" и "против". Философский диалог взаимоисключающих идей и взглядов представлен в столбце "Pro at contra". В цикле "Преступление и наказание" такова песня "Я в деле", где поэт полностью перевоплощается в персонажа и до конца развивает его "этику": "... У нас для всех один закон, и дальше он останется таким", но мы отчетливо ощущаем противоположную позицию автора. В "Песне о звездах" сама идея героизма и утверждается, и подвергается сомнению. Утренняя гимнаст