пока я подтащу пианино. Он вынужден был взять обе ручки и широко расставить ноги. В теплой влажной атмосфере холодные испарения ото льда поднимались прямо к промежности. Он почувствовал озноб. Тиффани подтащила пианино к бортику бассейна, наслаждаясь очевидным дискомфортом Тома. - Опускай его прямо в центр. Прямо в корзину, или его вес перевернет этот ящик и нам придется платить за всю выпивку. Гарден набрал воздуха, поднял блок, перенес его через бортик, обо что-то слегка стукнув и медленно опустил - не бросил - в приготовленную корзину. Пианино опустилось под его тяжестью на шесть сантиметров. - Очень хорошо для первого раза. Следующий раз держи его подальше от моих волос. - Да, мэм. - Хороший мальчик. Уже появляются наши первые посетители. Так что тебе лучше пойти на свое место и начать играть. Как было условлено, Сэнди вошла в казино на берегу ровно в восемь и подошла к третьему столу слева. Хасана там не было. Некоторое время она наблюдала, как американец в белой кожаной куртке шесть раз ставил по тридцать тысяч долларов, каждый раз удваивая выигрыш, а затем все потерял. С последним поворотом колеса остаток исчез остаток денег возле него. У Александры не было сомнения в том, что колесо было жульническим. Но чтобы жульничество было столь очевидным, такого она еще не видела. - Ваши деньги здесь в опасности! - промурлыкал знакомый голос ей в плечо, почти теряясь на фоне окружающего шума. - Конечно, нет, мой господин. Но меня удивляет, почему вы назначили это место. - Меня несет ветер Бога. - Вашей организации нужны деньги? - У нас нет в этом нужды, так как есть богатые американские арабы, которые думают, что их пожертвования помогут освободить Святую страну от неверных. Мне нужно оправдание для имеющихся денег. - Палестинский плейбой в Атлантик-Сити? Он улыбнулся краем рта. - Тебя могут спутать с иранцем в изгнании или с жирным египтянином, - продолжала она, поддразнивая. - Я человек со множеством лиц. - И со множеством целей. Зачем ты позвал меня? Вокруг них опять возник шум, поздравления случайному выигравшему. Она и Хасан присоединились к аплодисментам. - Вы с Гарденом болтаетесь здесь. В этом плавучем борделе. Почему? - Это его идея. - Ты не можешь занять его? Александра фыркнула: - Ему нужно заработать деньги. У него нет денег на поездку. - Ты могла бы предложить. - Я предлагала. Но он гордый, он хочет сам оплачивать свое существование. А я не могу торопить его, не вызывая подозрений. Если я начну делать это, он почувствует, что его подталкивают. Хасан прикрыл лицо рукой, когда за соседним столиком поднялся фотограф. Он ответил из-под руки: - Ты же знаешь, есть распорядок. - Твой распорядок - не его, сказала она ему в затылок. - Гарден должен думать, что путешествие - его идея. Или можешь надеть ему мешок на голову и похитить. - Похищение предусмотрено на соответствующей стадии. Его тело бесполезно без мозга. - Так что позволь мне делать все по-своему. - В борделе? - Удовольствие и боль имеют свою пользу. - Особенно боль. - Садист! Она показала ему язык, только кончик, так, чтобы никто другой не увидел. - Может быть. Готовь его. И доставь его в нужное место во-время. Хасан отошел в сторону. - Но куда?... - Ее вопрос повис в воздухе. Элиза: Доброе утро. Это Элиза 774, дежурная. Гарден: Я хочу поговорить с Элизой 212. Это Том Гарден. Элиза: Соединяю... Да, Том. Спасибо, что вызвал меня. Для тебя не слишком поздно? Гарден: Не особенно. Я снова работаю - если это можно назвать работой. Элиза: Я не понимаю. Гарден: Я работаю в Холидей Халл в Атлантик-Сити. Элиза: Прости, пожалуйста. Оцениваю... Я не знала, что в этом заведении есть пианино. Гарден: Там его и нет - только клавоника. Но они хотят, чтобы я играл на ней. Между дружескими ныряниями, ощупываниями и щипками. Я весь в синяках от пяток до плеч. Я думаю, они вывихнули мне один палец. Элиза: Ты больше не видел приземистых, темных мужчин? Гарден: Множество - и женщин тоже. Все толстые и уродливые. Но без плащей, револьверов, кольчуг. В этом преимущества работы в нудистском баре. Элиза: Тебя могут утопить. Гарден: Только в виде шутки. Кроме того, у меня есть ангел, который держит мою голову над водой. Элиза: Еще какие-нибудь сны? Гарден: М-м-м... Элиза: Что это значит? Гарден: Один... Плохой. Элиза: Расскажи мне о нем. Пожалуйста. Гарден: Это, должно быть, был какой-то вид возврата к прошлому. Я вспомнил работу, которая у меня однажды была в Филадельфии. Большой колониальный дом посредине двенадцати акров газонов и деревьев. Доски и камень, широкий балкон и четыре толстых колонны. Выглядело как Тара. Элиза: Тара? Это место? Гарден: Выдуманное. Дом в "Унесенных ветром" - в старом кино. Из прошлого столетия. Элиза: Замечено. Продолжай. Гарден: Я должен был играть на дне рождения в одной семье. Идея вечеринки была из этого фильма. Предполагалось, что все будут одеты в сюртуки и кринолины, хотя получилось некоторое смешение костюмов. У нас были костюмы на лет сто более ранние - мундиры французских гренадеров, оплетенные тесьмой, платья в стиле империи, брюки со штрипками, черные утренние пиджаки и платья с бахромой и длинными шлейфами. Они заказали старую музыку. Преимущественно Стефан Фостер, "Лебединая река", такого типа. Никакого джаза или страйда, ничего подобного. Так что я отошел от всех современных мелодий и погрузился в музыку прошлого. Тогда все и произошло. Элиза: Когда ты играл? Гарден: Да. И еще раз, более сильно, в моем сне в следующую ночь. Элиза: Что произошло? Гарден: Я покинул самого себя и превратился в другого. Не Тома Гардена. Ни в кого из тех, кого я знаю. Элиза: Расскажи мне об этом. Луи Бреве пришел в себя. Его подташнивало. Он лежал на спине и ощущал кислый вкус слюны в глотке. Чтобы загородиться от света и успокоить свой желудок, он прикрыл глаза ладонью и перевернулся, стараясь зарыться в подушки. Его щека наткнулась на грубую ткань матраса, вместо свежего белого белья, к которому он привык. Мерзкий запах проник глубоко в ноздри и Бреве приподнялся на руках, широко открыв глаза. Голый матрас под ним был грязен от сальных волос, пятен старой крови, остатков рвоты, засохшей в корку. Койка под матрасом была сделана из железных трубок, когда-то белых, на которых была натянута сетка из крученых конопляных веревок. Пол под койкой был из голых сосновых досок, в щелях между которыми набилась грязь. Грязь медленно колыхалась... это ползали тараканы освещенные косым светом. Бреве рассудил: Нет дубового пола, нет узорчатого ковра, нет кровати из грецкого ореха, ни простыней, ни наволочек, ни подушек. Это не спальня Луи Бреве. Quod erat demonstrandum. Итак, где же он находится? Стараясь не шевельнуть головой, которая раскалывалась от боли, Бреве медленно сел. Он посмотрел налево и направо, избегая солнечных лучей, которые лились в дверь в дальнем углу комнаты. Стены были обшиты сосновыми планками. Квадратные прорези в них напоминали окна, незастекленные и незавешенные, с решетками из черного железа. Койки образовывали длинный ряд. На матрасах лежали бесформенные тела, облаченные в грубую голубую ткань. "Луи опять напился и вступил в армию, - была его первая мысль. - Как я это объясню Анжелике?" - тут же пришла вторая. - Эй вы, лежебоки! Подъем! Разве в армии не трубят горнисты или нет какой-либо другой стандартной процедуры? Значит, Луи не в армии. Q.E.D. Люди вокруг него поворачивались и стонали, урчали и испускали ветры, сморкались и приподнимались. Их головы поворачивались назад и вперед как у бешеных боровов, ищущих, что бы разнести. Один за другим недобрые взгляды останавливались на Луи Бреве. Голоса зазвучали громче, пока совершался утренний ритуал надевания ботинок, почесываний, приборки постелей. - Кто этот новенький?.. - Не знаю. Надзиратели привели. Ночью. - Они его использовали? - Нет. На нем нет отметин. - Может быть, они слишком устали. - Ну да! - Может быть, они не захотели огорчать леди. - Или поделили его, ты понимаешь? - Я же тебе сказал, на нем нет метки. - Кончайте вы там! - в голосе, прозвучавшем из-за двери, было многое: животный страх, ущемленная властность, плохой характер из-за постоянно подавляемых чувств. Нет, решил Луи, он определенно не в армии. Все еще держа голову неестественно прямо, он встал и начал двигаться по центральному проходу между койками. - Эй, погоди! - закричал кто-то. - Послушай! Перрик должен идти первым! - раздалось с другой стороны. - Он может идти! В комнате внезапно все стихло. - Должно быть, он из господ! - последнее прозвучало в тишине, и сказано было скорее себе под нос, чем для кого-либо. - Извините! - Луи Бреве позвал по направлению к двери. Надзиратель, или кто еще, не могли бы вы подойти? Произошла ужасная ошибка. - Извините! - кто-то пропел в комнате вполголоса. - Назад! - откуда-то за ним. - Не злите Вингерта! - Он всех нас пошлет сегодня на дамбу! Люди возле кроватей медленно двигались вперед по направлению к тому месту, где стоял Луи. Теперь он расслышал тот звук, которому вначале не придал значения и посчитал за галлюцинацию - позвякивание цепей. Стальная цепь от якоря средней величины тянулась от кровати к кровати и между ногами людей. Ноги людей соединялись отдельными цепями, пристегнутыми к общей. Оба конца длинной цепи, видимо, были присоединены к первому и последнему человеку. Когда люди двигались вперед, чтобы загородить путь Луи, их цепи протягивались вдоль кроватей и падали на пол, издавая характерное звяканье. - Что вы там делаете? - раздался тот же самый голос, вероятно, принадлежащий мистеру Вингерту. В голосе слышались угрожающие нотки. В тишине, внезапно установившейся в комнате, шаги звучали очень громко. В дверном проеме возник силуэт мужчины и загородил свет. Вингерт был огромен: мощный в плечах, толстый в талии, с широкими, как у женщины, бедрами и ляжками. Даже голова у него была огромная. Нечесаные волосы свисали на глаза и воротник. Его тень была большой и темной - за исключением белеющих глаз, когда он вглядывался в комнату, да блеска золота на среднем пальце правой руки. Золота и чего-то еще, коричневого овала, который мог быть вырезанной печаткой. "Странное украшение для охранника спального барака разбойников", - подумал Луи. Вероятно, он отнял его у какого-нибудь заключенного, решил Луи. Разрешив эту загадку, он тут же столкнулся со следующей: что он, Луи, здесь делает? Как могло случиться, что он очутился среди бандитов, не имея ни малейшего представления о том, как это произошло? Бреве вынужден был отложить свои размышления на эту тему, потому как тучный человек вошел в дверь, двигаясь как тигр, пробирающийся сквозь высокую траву. Вингерт мог запугать обычных преступников, но не Бреве. Луи начал заниматься боксом с тех пор, как ему исполнилось девять лет. Он тренировался, будучи на военной службе и в колледже, и победил в гребле на местных соревнованиях три года назад. Мужчина выглядел большим, но слабым. Его руки, каждая величиной со смитфилдовский окорок, казалась такой же дряблой, как жир окорока. Видя, что Луи свободно стоит в середине комнаты, мужчина медленно, с презрительным видом начал подходить к нему. Большие руки скрещены. Колени развернуты, чтобы придать большую устойчивость длинному телу. Бреве приготовился: принял стойку, расслабил плечи, сжал кулаки, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы создать запас кислорода. - Послушай, Вин, все в порядке. Маленький человечек, такой же широкий, как надсмотрщик, но на две головы ниже, выступил вперед справа от Луи. Его шаг сопровождался более громким лязгом, чем раньше у других людей. - Он ничего не знает. Просто новый парень, и все. Массивная голова повернулась в сторону маленького человечка. Прежде чем цепь опустилась, ближайший Смитфилдовский окорок внезапно двинулся в нужном направлении и вошел в соприкосновение с протестующим. Человек согнулся вокруг руки, как тряпичная кукла, брошенная на спинку стула. Затем распрямился, словно кукла с резиновой спиной, пролетел над кроватями и стукнулся о стену на высоте шести футов, рядом с потолочной балкой. Это движение сильно натянуло цепь с правой стороны комнаты, так что половина присутствующих попадала. Луи принял более низкую стойку. Подбородок Вингерта повернулся в прежнем направлении и тумбообразные ноги понесли его по проходу. Все было кончено в три удара: Луи нанес прямой левой и правый апперкот, оба попали в точку; Вингерт, не шелохнувшись, вытянул свою руку и ударил Луи тыльной стороной, как человек, сметающий со стола капусту. Камень, или что-то другое, что было в руке надсмотрщика, попал в щеку под глазом. Из рассеченной щеки брызнула кровь. От удара его шея свернулась на сторону так, что он мог видеть свое плечо. Сила удара была такова, что Луи полетел назад, через кровать, на колени одного из прикованных людей. Это движение так натянуло цепь, что вся левая сторона попадала как домино. Успокоив целый барак двумя ударами, Вингерт пошел к выходу. Он двигался по центральному проходу вперевалку, что было заметно со спины. Луи попытался подняться. Но когда он встал на колени, один из заключенных позади него, ударил его по затылку чубуком трубки, которая до того была тщательно спрятана между матрасом и сеткой кровати. Луи Бреве упал вперед и потерял сознание. - О мой бедный, мой милый! Прохладные сухие пальцы прикасались к его лбу - единственному месту на лице, которое не опухло, не болело или не было забинтовано. Луи лежал на нормальной постели, в нормальной комнате с оштукатуренными стенами, расписанным потолком и толстым ковром, который поглощал звуки приходивших и уходивших докторов, медсестер и сиделок. Его Клара с прохладными руками и массой золотых волос ухаживает за ним и притворяется, как сильно ее огорчает его теперешнее состояние. Однако скоро Луи почувствовал себя после сна почти хорошо. Конечно, у него болело все - самая сильная боль была глубоко в гортани - но голова была ясной. В членах не было той свинцовой тяжести, которой всегда сопровождалось похмелье. Может быть, это из-за того, что ему давали лекарства. - Где я был? - Собственный голос дошел до его ушей приглушенный бинтами вокруг рта. Ему показалось, что нескольких зубов не хватает. - Ты дома, дорогой. - Это не Виндемер. - Конечно нет. Это моя комната в отеле. Я и не подумаю вернуть тебя назад на плантацию и к этой женщине. - Но где я был? - Несчастный случай. Прошлой ночью. Лошади понесли, как говорит твой возчик, такой трус - и перевернули коляску. Трое из них сильно пострадали и их пришлось прирезать. - Это не было дорожное происшествие, Клара. - Но... так все говорят. - Они ошибаются. Который час? - Начало десятого. Он изогнул шею, чтобы посмотреть в окно, но оно было завешено тяжелым зеленым бархатом. - Утра или вечера? - Вечера. Ты проспал весь день, мой бедный. - Утром я проснулся в странном месте в комнате, обитой сосновыми досками где-то в районе стариц. Я находился среди бандитов в цепях, хотя и был свободен. Когда я позвал, чтобы кто-нибудь помог мне, вошел громадный мужчина и ударил меня. Я дважды попал по нему, но он уложил меня с одного удара. И вот я здесь. - Какой ужасный сон тебе приснился! - Это был не сон, Клара. - Что за бред ты несешь, - холодно сказала она. - Люди могут сказать, что твой рассудок поврежден - в результате несчастного случая - и пьянства. - А не ты ли это сделала? Поместила меня среди бандюг, показала мне, насколько я пал - или могу упасть? Она посмотрела на него сузившимися глазами. Когда она так смотрела, ее лицо замыкалось и Луи знал, что она удалялась от него на миллион миль ожидая, что он скажет что-нибудь непростительное. Луи задержал дыхание и осознал, насколько хорошо он себя чувствует. Это случилось в следующее воскресенье, когда он со своей женой Анжеликой сидел на мессе. Пока священник монотонно пел свои молитвы на латыни и курил ладан, Дух Святой снизошел на Луи Бреве и уже никогда в этой земной жизни не покидал его. - Господь мой пастырь - прошептал Луи, челюсть его еще болела. - Он заботится обо мне, как заботится о пасхальном агнце иудеев... Анжелика повернулась к нему с шиканьем, готовым сорваться с ее губ. Она остановилась, увидев блеск в его глазах. - Как Он сохраняет живую кровь Сына Своего, - голос Луи стал громче, - так Он направляет меня и распространяет как свет. Он возвышает мою душу, растворяет ее в воздухе. К нему начали поворачиваться головы соседей с гневом или смущением на лицах. - Он поднимает меня с величественностью Пророка и низвергает меня вниз в пламя, как он сделал с Принцем Воздуха. Маленькая ручка Анжелики сжала его локоть. Ее пальцы впились в его мускулы, пытаясь причинить ему боль, но не сумели. Двигаясь по нерву, она пыталась поднять его. Луи встал, ведомый только Духом, и его голос усилился. - Но Он снова возвысит меня, Меч Господен поднят высоко... - О, замолчи же! - взвыла Анжелика и толкнула его в боковой неф, где он остановился. Затем будто проснувшись, неуклюже преклонил колени, повернулся и медленно пошел к выходу. Среди шума голосов вокруг него он явственно расслышал два слова: "Опять пьян". Но он не был пьян. Жара и духота под тентом давили словно атмосфера перед грозой. Напряжение в воздухе приводило к нетерпеливому желанию чего-то, пусть даже пророчеств о близком конце и проклятии, лишь бы избавиться от чувства неопределенности. Частично напряжение исходило от укротителей змей. Текучее движение их раскачивающихся тел, головы с изогнутыми зубами, все убыстряющийся танец блестящих от масла рук и тел наэлектризовали толпу до предела. Напряжение должно было прорваться. И оно прорвалось. - Я была неверна мужу... - Я хотел украсть лошадь соседа... - Я избивал свою жену... - Я был пьяницей, - слова вырвались из горла Луи Бреве. - Вино для меня было другом, сначала добрым и ласковым. Затем оно стало господином, командующим и приказывающим. В конце-концов оно превратилось в дьявола, издевающегося надо мной и толкающего к дальнейшим безрассудствам. - Аминь. - Я был богатым человеком, известным в округе. Моим лекарством было хорошее вино и бренди, привозимые из Франции. Я растратил золото и любовь порядочной женщины на эти вина. И после этого любое вино стало хорошо для меня. - Аминь! - Искушаемый дьяволом, живущим в бутылке, я промотал свое состояние и начал тратить деньги моей доброй жены. У грязи в канаве было больше твердости, чем у меня. Я был приятелем головорезов и проституток, и в конце-концов преступников, прикованных к своим киркам и лопатам, мостящим дороги. - Аминь! - Любой из моих прежних друзей отворачивался, завидев меня. Наш Господь тоже видел все это - но отвернул ли Он свое лицо от меня? - Нет! - Нет, Он не сделал этого. Он протянул свою руку и положил ее на мое сердце. Маленьким и твердым как камень было это сердце. И теперь, от прикосновения Господа, оно расширилось и наполнилось золотым светом, и темная кровь вытекла из него. Господь принял меня в свое лоно. И я больше не пьяница. - АМИНЬ! Волна чувств, сфокусированная радость трех сотен изголодавшихся человеческих существ, влились в уши Луи Бреве. Эйфория от этого была посильнее, чем от любого вина или виски, которые ему довелось пробовать. - Сын мой, ты нарисовал замечательную картину с этой историей о пьянице. Пусть они идут, ненавидя и любя тебя. "Известное в этих местах семейство" и "расточал золотые монеты" - они проглотили все это за милую душу. - Это правда, мистер Лимерик, - Луи после службы все еще держал шляпу в руках. Осознав это, он поискал глазами, куда можно было бы положить ее, и, не найдя ничего подходящего, водрузил на голову. Это вряд ли было вежливо, - внутри тента он был как бы в помещении и все такое - но Луи не хотел держать шляпу как проситель. - Конечно, это правда, и вы рассказали так хорошо. - Спасибо, сэр. - Слишком хорошо, чтобы такой хозяин, как я, позволил тебе уйти. Как насчет пяти долларов в неделю и фонда? Конечно, в пути вы будете питаться с моей семьей. - Лимерик кивнул назад, туда, где его дочь Оливия, спокойно выбирала случайные банкноты, попавшие в корзину для пожертвований и сортировала серебро. Ни на минуту не прерывая своего занятия, она подняла голову и улыбнулась Луи, прохладно, как деревенская дыня. - Фонда? - озадаченно спросил Луи. - Я не понимаю. - Если кто-то опустит что-нибудь в ваш карман или шляпу, это ваше. Остальное идет с подаяния. Ясно? - Это очень щедро, сэр. А что я должен делать, чтобы нести слово Божие? - Помогать моему мальчику, Гомеру, ставить тент. Приходить на собрания, оба раза. И рассказывать вашу историю, как вы это сделали сегодня вечером. - Пока вы будете здесь, я обязательно буду приходить. - А когда мы двинемся в путь? Вы же хотите нести слово Божие повсюду? - Конечно, мне хотелось бы этого. - Считайте, что это сделано. В Оклахоме Просвещение в лице его прежней любовницы, Клары, пришло к нему и имело разговор с Духом и Луи. - Этот Лимерик использует тебя для того, чтобы наживаться, - сказала Клара. Со всей его напыщенностью и черным одеянием ему нет дела до Христа и Евангелия. Он даже втихаря пьет вино. Он делает из тебя дурака - даже большего, чем ты сам из себя делал. - Какими бы ни были его цели, - ответил Луи, - он приводит людей к Откровению и к Господу. Может быть, он не самый воздержанный, но он много работает. - А деньги? - Это все для миссии в Африке, как он объяснил. - Ты когда-нибудь видел хоть клочок письма из этой миссии или кого-нибудь, кто ее представляет? Видел ли ты когда-нибудь хоть один чек о переводе денег туда? - Нет - я не посвящен в его финансы. Он дает деньги там, где нужно. - И похоже, получает больше, чем дает. - Поскольку он вершит дело Господа среди людей - и я могу помогать ему в этом - какое это имеет значение? - Это означает, что он ловкий пройдоха. Может ли хороший человек так легко попасть под влияние плохого? - Ливи не считает его плохим. Она его любит. А я люблю ее и доверяю ее простоте и чистоте в таких вещах. Ливи мудра. - Сначала ты сказал правду: Ливи простодушна. Она ничего не знает, кроме игры на органе, на котором, кстати, играет плохо, и пересчитывания монет, что она делает медленно. Вся ее жизнь в ее пальцах. - Она делает работу для Господа по-своему, как и все мы. - Твоя вера непрошибаема. Назовем это слепотой и покончим с этим. - Вере может быть нужна слепота. - Тогда я кончаю с этим. Сказав это, Клара поднялась и вышла. Луи никогда больше не видел ее. Это случилось в Арканзасе в жаркий вечер, когда мотыльки и мошки вились вокруг ламп. Смуглый незнакомец вошел под тент. Он пришел не для молитвы и службы, не из праздного любопытства, как приходили некоторые. Он раздвинул полотняные занавески и прошел точно в проход, как человек, идущий к виселице. Его глубоко сидящие глаза не смотрели ни вправо, ни влево, пока он шел к скамьям. Откинув фалды фрака, незнакомец сел на последнюю скамью. Луи, оказавшийся рядом с ним, почувствовал озноб, даже несмотря на то, что струйки пота текли из-под его шляпы за воротник, который был когда-то был снежно-белым и накрахмаленным, а теперь, спустя месяцы пути - стал мягкими серым. Холодная угроза исходила от смуглого незнакомца словно испарения от куска сухого льда. Глаза мужчины смотрели прямо вперед, и похоже, видели не больше, чем два осколка стекла. Сначала Луи подумал, что человек спит под действием морфия или какого-то другого наркотика, хотя тот и не клевал носом и не качался на своем месте. Заинтересовавшись, Луи уставился на незнакомца, но он даже не заметил этого. "Интересно, куда он смотрит?" - подумал Луи. Он проследил направление взгляда; поверх пестрой смеси голов, мужских шляп и женских шляпок; поверх широкого пространства перед скамьями; поверх переносного алтаря с открытой Библией и серебряными канделябрами; на Оливию, сидящую за своим походным педальным органом и корзиной для пожертвований на нем. Все время службы Луи наблюдал за мужчиной, следящим за Оливией и корзиной для пожертвований. Глаза его были неподвижны, за исключением медленного мигания, похожего на мигание ящерицы, каждые пять минут или около того. Когда пришло время сбора пожертвований, глаза начали двигаться: вверх, когда Оливия взяла корзину с органа, вниз, когда она переместила ее на уровень талии, слева направо и справа налево, когда она проносила ее по рядам. Когда она подошла к их скамье, корзина была тяжелой от монет и банкнот. Ливи пришлось вытянуть руки, чтобы держать ее и ситцевое платье натянулось у нее на груди. Мужчина не заметил этого. Он смотрел только на корзину. Когда она проносила ее мимо, он не двинулся, чтобы открыть кошелек. Вместо этого незнакомец поднял глаза вверх, к потолку и качнул головой, из стороны в сторону. Ливи пошла дальше. Луи опустил свое подаяние, улыбнувшись ей. Корзина, рука Ливи, чистый, свежий запах ее тела проплыли мимо него. И тогда незнакомец двинулся. Когда она была уже достаточно далеко, его рука, независимо от его глаз и тела, скользнула за отворот сюртука и вынула пистолет, дуло которого было длиной, по крайней мере, дюймов восемь. Одним движением, словно танцор, мужчина проскользнул под ее рукой и повернулся в проход, прижав девушку к своей груди. Дуло пистолета упиралось в кружева между ее грудей. Во время этого танца корзина не перевернулась и ее содержимое не высыпалось в толпу - Ливи крепко держала ее, как хороший официант поднос с полными до краев стаканами. Луи, который вскочил на ноги, заглянул в глаза мужчине. И ничего не увидел. Мертвые, как камень. Луи посмотрел на Оливию, пытаясь понять, чего она ожидает от него в этой ситуации. Ее глаза тоже были пустыми: ни страха, ни гнева. Она не сопротивлялась. Она не смотрела на пистолет. - Ливи? - спросил Луи. - Отойди, Луи, - ответила она. - Этот человек хочет лишь денег. Если бы Луи потрудился услышать ее, он бы заметил, что она говорила слишком спокойно, будто со скуки. Но Луи видел только пистолет и смерть в глазах мужчины. Он смог прочесть в этих глазах желание нажать курок и разворотить ей грудь. Луи боялся за девушку и будучи джентльменом, не мог стоять и смотреть, как дурак, когда незнакомец угрожал ей. В данной ситуации Луи вряд ли смог бы применить свои навыки бокса. Подняв руки как мелодраматический актер, играющий Привидение в "Гамлете", он попытался дотянуться до Ливи и освободить ее. Мужчине понадобилось лишь на несколько дюймов передвинуть дуло и дважды выстрелить в грудь Луи. Ливи вскрикнула. Ее возглас был исполнен не ужасом или негодованием, а презрением: "Луи, вы дурак!" Он унес с собой в могилу запах свежего пороха и старого пота, зрелище мотыльков, порхающих вокруг меркнущей лампы под полотняным потолком и последнюю свою характеристику - "Дурак!" Сломанный фургон стоял на правой стороне рядом с указателем, - десять километров в одну сторону, двадцать в другую. Грязный красный вымпел был привязан к его антенне. В этом была единственная опасность: антенна была от передатчика и те, кто сидел в фургоне, могли позвать на помощь в любой момент. Хасан пожал плечами, когда съезжал на боковую дорожку. Американцы не столь наблюдательны, как востроглазые израильтяне, отвоевавшие свою родину. Такое место встречи было бы невозможно в пустыне Негев. Он проехал указатель и медленно покатился по гравийной дорожке перед сломанным фургоном. Проезжая мимо окна, он увидел, в нем темную фигуру. По ее очертаниям он угадал, что под одеждой скрывается оружие. - У вас затруднения? - приветливо спросил Хасан. - Ничего такого, что нельзя исправить кусочком изогнутой проволоки, - ответ был правильным. Хасан сунул револьвер в карман, толкнул дверь и вышел наружу под блики фар проезжавшего прицепа. Он еще отряхивал пыль с пиджака и волос, когда его пригласили в фургон. - Извините, господин Хасан. Это наиболее неудобное место для военного совета. - Да нет же, Махмед. Обочина дороги столь обычна, что остается почти невидимой. - До тех пор, пока не появилась полиция. - На этот случай есть правдоподобное объяснение. "Поломка оборудования в руках бестолковых Арабов". И один из их богатых соотечественников - который хотел бы помочь, но не знает как. - К тому же мы заминировали дорожку в пятидесяти метрах от сюда. - Тогда я покину вас при приближении полиции, - холодно ответил Хасан. - Как всегда, мой Господин. Чем может помочь вам Братство Ветра? - Мне нужно пристанище. - На какое время? - На неделю, может быть на две. - Только для вас? - Для меня, леди Александры, команды избранных хашишиинов, и одного узника. Это должно быть одно - двухдневное путешествие. - У нас ничего нет. - Ничего? - В этом конце штата Нью-Джерси мало наших соотечественников, мой Господин. Кубинцы, вьетнамцы и местные черные истощили гостеприимство этих мест. Потерявшие родину вынуждены искать более дружелюбные места. И к тому же влажный климат не для нас. - И у вас ничего нет? - Я думал, вам нужно пристанище. - Но так как у вас ничего нет, я выберу другую цель. Вожак сломанного фургона вытащил записную книжку из внутреннего кармана пиджака. Он хлопнул ей о складной стол и раскрыл ее. - Мы оценили атомную электростанцию, Мэйс Лэндинг Комплекс, стоящую на реке в пятидесяти километрах вглубь страны. Она снабжает энергией Межприливный сектор Босвашского Коридора. Стоимость сооружения составляет девять миллиардов долларов. С учетом стоимости возмещения энергии, в два раза больше. Хасан подергал губу - дурная привычка, но помогает думать. - А какова тактическая обстановка? - Станция легко доступна. Она полуавтоматическая, так что операторы не остаются там круглосуточно. Как в американских конторах - днем толчея, вечером все расходятся по домам. - Ближайшие военные соединения? - Ничего серьезного в пределах шестидесяти километров - и все дороги грунтовые. Есть пост в Форт Диксе, на север отсюда. Прежде там был большой тренировочный лагерь, но теперь в основном это компьютерный и координационный центр. К нему также относится заброшенная база военно-воздушных сил. В двадцати километрах на восток отсюда находится военно-морская база Лейкхарст. Реально в этом районе действует лишь гражданская оборона Нью-Джерси. - Люблю гражданских солдат, - улыбнулся Хасан. - Более того, поскольку атомная станция находится в изоляции среди кустарниковых зарослей, ее легко удерживать после захвата. Мы можем обеспечить прикрытие - на суше, по реке и ее притокам, и с воздуха - двумя группами людей с ракетами и бригадой саперов. - Хорошо. Вы не разочаровали меня, Махмед. - Благодарю, господин Хасан. - Готовьте своих людей к осаде. - И как скоро мы... - Я сообщу вам день и час. До тех пор ничего не предпринимайте. - Конечно нет, мой Господин. СУРА 4. СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА Лев и ящер однажды устроили пьянку Там напился Джамшид, и уснул спозаранку. Хоть Бахрам и прошел по его голове, Не проснется Джамшид, чтоб продолжить гулянку. Омар Хайям Саладин слегка подвигал коленями, незаметно для людей, стоящих перед ним - замаскировав это движение тем, что вроде бы потянулся за чашей с шербетом - и почувствовал, что его ягодицы разместились глубже в подушках. Военный лагерь в пустыне был максимально благоустроен при помощи тентов, опахал, и подушек, набитых конским волосом. Но местный грунт оставался твердым и холодным, и никак не напоминал гладкие полы в Каире, выложенные белым камнем с берегов вечной реки. И теперь эти шейхи Сабастии и Рас-эль Айна, с их женской болтовней... Саладин пришел в эту страну со своими египетскими войсками, чтобы изгнать франкских захватчиков во имя Мухаммеда - и чтобы добыть себе славу. Он пришел не для того, чтобы принимать близко к сердцу глупое тщеславие богатых купцов и старейшин племен, которые хотели преломить хлеб с неверными, а потом нанести им оскорбление в их манере. - А что этот норманн сказал потом? - со вздохом спросил Саладин. - Он сравнил Пророка с распутником! - Он запятнал святое имя Хадиджи! - И это нечестивое оскорбление не могло быть придумано вами из-за вашего незнания франкского языка? - Оскорбление было сделано умышленно, Господин. - И что же он сказал? - Он предложил возглавить поход в Медину и разорить могилу Пророка. - Он выпил слишком много вина, - предположил Саладин. - Он был трезв, Господин. - Он смеялся над нами, Господин. - Другие тоже смеялись вместе с ним, Господин Саладин. Саладин схватил свою бороду двумя пальцами и сделал им знак помолчать. Действительно ли франки имеют достаточно сил, чтобы выполнить эту нелепую затею? Ограбить караван осадить город, да для этого у них достаточно людей - если считать и их полукровок. С другой стороны, Франки сидят в своих окруженных стенами городах и каменных замках. Они передвигаются между ними в полном вооружении, с авангардом, флангами и арьергардом, - и все еще принимают причастие и вручают душу Богу, предпринимая эти путешествия. Но и армии Саладина многого достигла в этой стране. Рейнальд де Шатильон расхвастался, разогретый вином. Такой поход невозможен. Эти шейхи по своей глупости всерьез восприняли слова Рейнальда. Мудрый человек пропустит это мимо ушей. С другой стороны, оскорбление было нанесено на публичной церемонии, на коронации их короля в этой стране. Это обстоятельство придает всему дипломатическую основу. Он может даже потребовать, чтобы весь Ислам принял в этом участие. Ни какой другой защитник веры в этой заброшенной стране - поделенной между аббасидами из Багдада, сельджуками в Турции и недавними айюбидами в Египте - не имел такого положения, как он. Если Саладин примет оскорбление всерьез, весь Ислам должен будет ответить. Со всем Исламом за спиной, объединенным в священной войне против христиан, он может достичь той победы, о которой так долго мечтал. И христиане, в лице Рейнальда де Шатильона, дали ему повод. То, что не могли сделать девяносто лет вооруженного конфликта и случайная резня, сделали необдуманные слова пьяного человека. - Ваша честность убеждает меня, - наконец сказал Саладин. - Это оскорбление Пророка, и его благоверной жены, зашло слишком далеко. Оно должно быть наказано огнем и мечом. - Да, мой Господин, - хором ответили они. - Весной, во время их праздника смерти и воскресения Пророка Иисуса ибн Иосифа, весь Ислам поднимется на священную войну против Рейнальда де Шатильона, а значит и против всех Христиан. Мы должны изгнать их из этой страны за то, что они участвовали в этом оскорблении. - Благодарим тебя, господин. Он повернулся к визирю, который ожидал у входа. - Мустафа. Поищи законников. Пусть выслушают объяснения от этих двоих и напишут декрет о Джихаде против Рейнальда да Шатильона, который сам провозгласил себя принцем Антиохии. Это должен быть приказ всем правоверным об изгнании его из этой страны. Те Христиане, которые замешаны в этом, также преследуются, несмотря на прежние обещания и права гостей. - Да, Господин. - Весь базар гудит новостями, сэр. Томас Амнет удивленно приподнял брови, но ничего не сказал. Его руки были заняты приготовлением смеси. Одной рукой он растирал пестиком содержимое чаши, другой поворачивал ступку на четверть оборота с каждым оборотом пестика. И при каждом сороковом обороте добавлял по порядку: щепотку селитры, на ноготь большого пальца толченой коры хинного дерева и простой перец. - Говорят, это будет война до смерти. Саладин созывает силы всех правоверных. Не только своих собственных египетских мамелюков, но и королевскую кавалерию Аравии, которая сражается с вами - франками... - Ты наполовину франк, Лео. - С нами, франками. И он призывает турков-сельджуков и аббасидов прислать свои войска. - Слишком много для него. - Он собирается изгнать всех Франков - всех нас - из Святой Страны из-за оскорбления, которое нанес Рейнальд де Шатильон костям Пророка. - А как насчет ассасинов? Они тоже в этом участвуют? Лео скорчил презрительную рожу. - Ну что вы, мастер Томас! Они же не воины. Нет. Они просто секта. - И поэтому не столь благородны, чтобы участвовать в сражениях? - Вы не сможете с ними сражаться, сэр. Вот и все. Они дерутся не по правилам, ножами и удавками. - Как трусы в темноте, так? - Да, сэр. - Они не подходят для прямой кавалерийской атаки, - Амнет снова принялся за свое дело. Мальчик посмотрел на него с подозрением: - Вы надо мной смеетесь? - Даже и не думал об этом, Лео. Что еще говорят на базаре? - Что всех франков выгонят с этой стороны моря к середине лета. - Я думаю, чтобы выгнать нас, понадобится всадников больше, чем есть у Саладина. Неважно, кто будет помогать ему. - Говорят, у него сто тысяч человек. И по крайней мере двенадцать тысяч вооруженных рыцарей, - широкий конец пестика чиркнул по верхнему краю чаши, и ритм сбился. Амнету понадобилось два раза стукнуть им, чтобы войти в ритм снова. Он знал, каковы силы ордена Тамплиеров и он мог предполагать, чем располагает орден Госпитальеров. Христианские бароны по всей стране тоже могут кое-что выставить. Но в общей массе это не составит и одной пятой сил Саладина. - Ты наслушался страшных сказок на базаре, Лео. - Я знаю, Мастер Томас. А что вы смешиваете? - Зелье для тебя, чтобы излечить твое любопытство. Юноша понюхал смесь. - Фу! Король Ги радовался, видя пот Рейнальда де Шатильона. На этот раз. Он вбежал в палату для аудиенций и его башмаки почти выскользнули из-под него на полированном полу, когда он попытался остановиться. Колени его дрожали, туника перекосилась на теле, всегдашняя улыбка исчезла с губ. Рейнальд был в панике. На этот раз. Как замечательно было видеть, что человек, который считал себя лучше всех - даже лучше короля! - находится в состоянии неуверенности и страха. - Мой господин Ги! - голос Рейнальда даже дрожал. - Сарацины ополчились против меня. Ги де Лузиньян выждал подобающую паузу. - Они борются против всех нас, Рейнальд. Каждый день, каждый из них, кто может дышать и держать меч, ищут смертельных столкновений с франками. Почему ты думаешь, что чем-то отличаешься от них? - Сам Саладин издал декрет, в котором он обвиняет меня в преднамеренном богохульстве. Они жаждут священной войны против меня. - А ты богохульствовал, Рейнальд? - Гай наслаждался ситуацией. - Никогда по отношению к нашему Господину и Спасителю. - Примерный христианин, не так ли? - Я защищал веру словами так же, как и оружием. Я не мог предположить, что случайные слова Саладин сочтет столь оскорбительными. - Рейнальд пожал плечами - жест, который никак не сочетался с его предыдущей истерикой. - Иногда я насмехался над неверными. Я не могу припомнить всего, - голос его внезапно стал вкра