ческого состояния; эмоции падают в его притяжение, как железные опилки. Мозг не может научиться не думать, но ощущения падают предназначенным узором. Он был ее театром. Он был полюсами мира. Он был всеми действиями. Он был не имитацией действий, но самими действиями. Она знала, что он очень способный человек, и зовут его Чарльз Рендер. Он Творец. В мозгу содержится много вещей. Но ОН больше любой другой вещи. Он был всегда. Она чувствовала это. Когда она встала и пошла, ее каблуки гулко стучали в опустевшей тьме. Пока она поднималась по крылу, звуки ее шагов снова и снова возвращались к ней. Она шла по пустому театру, уходила от пустой сцены. Она была одна. У верха крыла она остановилась. Как далекий смех внезапно обрывается шлепком, упала тишина. Она не была теперь ни зрительницей, ни актрисой. Она была одна в темном театре. Она разрезала горло и спасла жизнь. Вечером она чувствовала, слушала, аплодировала. А сейчас все исчезло, и она одна в темном театре. И ей стало страшно. Человек продолжал идти вдоль шоссе, пока не дошел до определенного дерева. Там он остановился, держа руки в карманах, и долго смотрел на дерево. Затем повернулся и пошел обратно, откуда пришел. Завтра будет другой день. - О, увенчанная скорбью любовь моей жизни, почему ты покинул меня? Разве я не красива? Я давно любила тебя, и все тихие места слышат мои стенания. Я любила тебя больше себя и страдала от этого. Я любила тебя больше жизни со всей ее сладостью, и сладость стала гвоздичной и миндальной. Я готова оставить эту свою жизнь для тебя. Почему ты должен был уехать на ширококрылом, многоногом корабле за море, взяв с собой свои лавры и пенаты, а я здесь одна? Я бы сделала себя костром, чтобы сжечь пространство и время, разделяющие нас. Я должна быть с тобой всегда. Я пошла бы на это сожжение не тихо и молча, но с рыданиями. Я не обычная девушка, чтобы чахнуть всю жизнь и умереть пожелтевшей и с потухшими глазами: во мне кровь Принцев Земли, и моя рука - рука воина в битве. Мой поднятый меч разрубает шлем моего врага, и враг падает. Я никогда не была покорной, милорд. Но мои глаза болят от слез, а мой язык - от воплей. Заставить меня увидеть тебя, а затем никогда больше не показать тебя - это преступление хуже убийства. Я не могу забыть ни свою любовь, ни тебя. Было время, когда я смеялась над любовными песнями и жалобами девушек у реки. А теперь мой смех вырван, как стрела из раны, и я без тебя одинока. И не взыскивай с меня, любимый, потому что я любила тебя. Я хочу разжечь костер моими воспоминаниями и надеждами. Я хочу сжечь мои уже горящие мысли о тебе, положить их тебе как поэму на лагерный костер, чтобы ритмичные фразы превратились в пепел. Я любила тебя, а ты уехал. Никогда в жизни я не увижу тебя, не услышу музыку твоего голоса, не почувствую трепета от твоего прикосновения. Я любила тебя, и я покинута и одинока. Я любила тебя, а мои слова попадали в глухие уши, и сама я стояла перед невидящими очами. Разве я не красива, о ветры Земли, омывающие меня, раздувающие мои костры? Почему же он покинул меня, о жизнь сердца в моей груди? Я иду теперь к пламени моего отца, чтобы быть лучше принятой. Из всех любовников прошлого никогда не было такого, как ты. Пусть боги благословят тебя и поддержат, пусть не слишком строго судят они тебя за то, что ты делал. Знай, я сгорю из-за тебя! Костер, будь моей последней любовью! Когда она качнулась в круге света и упала, раздались аплодисменты. Затем зал потемнел. Через мгновение свет снова загорелся, и другие члены клуба "Искусство и миф" встали и выступили вперед, чтобы поздравить ее с доходчивой интерпретацией. Они говорили о значении народного мотива от сати (Сати - обычай самосожжения вдовы вместе с телом мужа) до жертвоприношения Брунгильды. Хорошо, основа - костер, - решили они. "Костер... моя последняя любовь" - хорошо: Эрос и Танатос в финальном очищении взрыва пламени. Когда они высказывали свою оценку, в центр зала вышли маленький сутулый мужчина и его похожая на птицу и по-птичьи идущая жена. - Элоиза и Абеляр, - объявил мужчина. Вокруг почтительное молчание. Высокий мускулистый человек средних лет с блестящим от пота лицом подошел к нему. - Мой главный кастратор, - сказал Абеляр. Крупный мужчина улыбнулся и поклонился. - Ну, давайте начнем... Хлопок - и упала тьма. Глубоко закопанные, как мифологические черви, силовые линии, нефтепроводы и пневматические трубы тянутся через континент. Перистальтически пульсирующие, они глотают землю. Они несут масло и электричество, воду и уголь, посылки, тюки и письма. Все эти вещи, идя через них под землей, извергаются в местах назначения, и машины, работающие в этих местах, принимают их. Они слепые, и уползают подальше от солнца; они не имеют вкуса и не переваривают землю; они не имеют ни обоняния, ни слуха, Земля - их каменная тюрьма. Они знают только то, к чему прикасаются, и прикосновение - это их постоянная функция. Такова глубоко закопанная игрушка червя. В новой школе Рендер поговорил со штатным психологом и осмотрел оборудование физического воспитания. Он также осмотрел квартиры учащихся и был удовлетворен. Но сейчас, когда он снова оставил Питера одного в учебном заведении, он чувствовал какое-то недовольство. И сам не знал, почему. Все, казалось, было в полном порядке, как и в первое его посещение. Питер вроде бы был в хорошем настроении. Даже в исключительно хорошем. Рендер вернулся в свой кар и выехал на шоссе - громадное дерево без корней, ветви которого покрывали два континента, - думал и удивлялся, что не находит ответа своему недовольству. Руки его лежали на коленях, ландшафт прыгал вокруг него вверх и вниз, потому что он ехал по холмам. Рука снова поднялась к панели. - Алло? - Эйлин, это Рендер. Я не мог позвонить вам раньше, но слышал, что вы сделали трахеотомию в театре. - Да. Я сделала доброе дело - я и острый нож. Откуда вы звоните? - Из кара. Я только что отвез Питера в школу и теперь возвращаюсь. - Да? Как он? Как его лодыжка? - Отлично. Мы тут слегка напугались на Рождество, но все обошлось. Расскажите, как это случилось в театре, если это вас не смущает. - Разве врача смущает кровь? - она тихо засмеялась. - Так вот, было уже поздно, перед последним актом... Рендер откинулся, закурил и с улыбкой слушал. Местность снаружи стала гладкой равниной, и кар катился по ней, как кегельный шар, точно по канавке. Он проехал мимо гуляющего человека. Под проводами высокого напряжения и над захороненными кабелями он снова шел рядом с главной ветвью дороги-дерева, шел сквозь заснеженный воздух и радиопередачу. Мимо неслись кары, и некоторые пассажиры видели его. Руки он держал в карманах, голову опустил, потому что не смотрел ни на что. Воротник пальто был поднят, и тающий небесный налог - снежные хлопья - приклеивались к полям его шляпы. Он был в галошах. Земля была мокрая и грязноватая. Он с трудом тащился - случайный заряд в поле громадного генератора. - ...обедаем вечером в К и С ? - Почему бы и нет? - сказал Рендер. - Скажем, в восемь? - В восемь. Договорились. Некоторые из них падают с неба, но большинство выбиваются из дорог... Кары высадили своих пассажиров на платформы в больших машинных ульях. Возле киосков кольцевой линии подземки стояли на стоянках аэротакси. Но люди шли в выставочный зал пешком. Здание было восьмиугольное. Крыша напоминала перевернутую супницу. Восемь нефункциональных треугольников из черного камня осуществляли декорацию каждого угла снаружи. Супница была избирательным фильтром. Сейчас она высосала всю голубизну серого вечера и слабо светилась, белая, белее выпавшего вчера снега. Внутри потолок был безоблачным летним днем, но без солнца. Люди шли под этим небом среди экспонатов, как темный поток среди скал. Они двигались волнами и редкими водоворотами. Они клубились, сбивались, журчали и бормотали. Иногда оживлялись... Они ровно выливались из припаркованных машин за голубым горизонтом. Закончив обход, они возвращались к выходу во внешнюю часть. Во внешней части была выставка, организованная ВВС. Она работала две недели по двадцать четыре часа в сутки и привлекала посетителей со всего мира. Это была выставка достижений Человека в космосе. Руководителем выставки был двухзвездный генерал со штатом из дюжины полковников, восемнадцати лейтенант-полковников, многих майоров, капитанов и бесчисленных лейтенантов. Генерала даже никто не видел, кроме полковников и работников "Выставки, Инк.". Компании "Выставки, Инк." принадлежал выставочный зал рядом с космопортом, и она устраивала все как надо для тех, кто снимал зал. Как входишь в Холл Поганок, как его кто-то окрестил, сразу же направо идет Галерея. В Галерее были фото во всю стену, так что посетитель почти мог войти в них, потеряться в громадных стройных горах за Лунной Базой Ш, выглядевших так, словно они качаются от ветра, только никакого ветра там не было; войти в купол-пузырь подводного города; провести рукой по холодным частям наблюдательного мозга и почувствовать, как в нем щелкают быстрые мысли; войти в грубую пустыню под зеленоватым небом, обойти высокие стены Портового комплекса - монолитные, серо-голубые, построенные на бог весть каких развалинах, войти в крепость, где в марсианском складе люди двигались как призраки, ощутить текстуру гласситовых стен, которые произвели сенсацию во всем мире; пройти акр меркурианского ада, посмотреть на цвета - пылающий желтый, серо-коричневый и оранжевый, и, наконец, затеряться в Большом Ледяном Боксе, где ледяной гигант сражается с огненным существом, и где каждое отделение запечатано и отделено, как в подводной лодке или транспортной ракете, и по тем же причинам; или пройтись, заложив руки в карманы, посчитать цветные полосы на стенах, похожих на опалы, увидеть солнце как сверкающую звезду, поежиться, выпустить пары и признать, что все эти места крайне удивительны, и фото тоже хороши. После Галереи шли гравитационные комнаты, где человек поднимался по лестнице, пахнувшей свежеспиленным деревом. Наверху он мог выбрать любую гравитацию: лунную, марсианскую, меркурианскую - и спускаться обратно на уменьшенной воздушной подушке, вроде лифта, познав на миг ощущение переноса личного веса на выбранный мир. Платформа опустилась, посадка приглушена... будто упал в сено или в перину. Дальше идут латунные перила по пояс вышиной. Они идут вокруг Фонтана Миров. Наклонись и смотри... Вычерпанные из света бездонные озера мрака... Это планетарий. Миры в нем качаются на магнитных силовых линиях. Они двигаются вокруг горящего лучистого шара - солнца. Расстояние от одного до другого снижено, и они холодно и бледно сияют во мраке; Земля - изумруд и бирюза; Венера - молочный янтарь; Марс - оранжевый шербет; Меркурий - масло; Нептун - свежеиспеченный хлеб. В Фонтане Миров висели пища и богатство. Жаждущие и вожделеющие наклонялись над латунными перилами и смотрели. Это вызывало болезненные мечты. Другие бросали взгляд и проходили мимо, чтобы увидеть реконструкцию декомпрессионной комнаты на Лунной_базе_1 в натуральную величину, или услышать представителя промышленности, сообщающего малоизвестные факты насчет конструкций пресс-шлюзов и энергии воздушного насоса. Можно было также проехаться через холл в карах на подвесной монорельсовой дороге, или посмотреть двадцатиминутный фильм. Можно было подняться на свежеобрушенную стену-утес в скейлботах и орудовать захватами-клешнями, какими пользуются во внеземных горных разработках. Но алчные оставались на одном месте. Они стояли дольше, смеялись меньше. Они были частью потока, образующего заводи... - Думаешь направиться куда-нибудь? Мальчик повернул голову, двинувшись на костылях, и посмотрел на обратившегося к нему лейтенант-полковника. Офицер был высокого роста, с загорелыми руками и лицом, с темными глазами; маленькие усики и тонкая коричневая дымящаяся трубка больше всего бросались в глаза после его свежей, хорошо сшитой униформы. - Почему? - спросил мальчик. - Ты как раз в том возрасте, когда планируют будущее. Карьеру надо нанести на карту заранее. В тринадцать лет человек может промахнуться, если он не думает вперед. - Я читаю литературу... - Без сомнения. В твоем возрасте все читают. Но сейчас ты видишь модели и думаешь, что это модели настоящего. Но между ними большая разница, громадная. Ты не поймешь этого ощущения, лишь читая буклеты. Наверху прошуршал монорельсовый кар. Офицер показал на него трубкой. - Даже ЭТО не та вещь, что едет над Большим Ледяным Каньоном, - заметил он. - Тогда это недостаток тех, кто пишет буклеты, - сказал мальчик. - Любой человеческий опыт должен быть описан и интерпретирован достаточно хорошим писателем. Офицер искоса взглянул на него. - Повтори-ка это еще раз, сынок. - Я сказал, что если ваши буклеты не говорят того, что вы хотите от них, то это не вина материала. - Сколько тебе лет? - Десять. - Ты чертовски умен для своего возраста. Мальчик пожал плечами, поднял костыль и показал им в направлении Галереи. - Хороший художник мог бы сделать вам в пятьдесят раз лучшую работу, чем эти большие глянцевые фото. - Это очень хорошие фото. - Конечно, хорошие. Отличные. И, вероятно, дорогие. Но любая из этих сцен у настоящего художника была бы бесценной. - Пока что здесь нет места художникам. Сначала идут землекопы, а культура потом. - А почему бы не сделать наоборот? Набрать нескольких художников, а они помогут вам найти кучу землекопов. - Хм, - сказал офицер, - интересная точка зрения. Не прогуляешься ли со мной немного? Посмотришь еще кое-какие достопримечательности. - Что ж, - сказал мальчик, - почему бы и нет? Правда, прогуляться - не совсем подходящее слово... Он качнулся на костылях, поравнялся с офицером, и они пошли мимо экспонатов. Скейлботы ползли по стене, клешни цеплялись. - Дизайн этих вещей основан на структуре ног скорпиона? - Да, - ответил офицер. - Один блестящий инженер украл этот трюк у Природы. Именно ТАКОГО сорта мозги мы и стремимся привлечь. Мальчик кивнул. - Я жил в Кливленде. Там в низовьях реки пользовались штукой под названием Холан-конвейер для разгрузки судов с рудой. Эта вещь основана на принципе ноги кузнечика. Какой-то смышленый молодой человек с мозгом, какой вы хотите привлечь, лежал однажды во дворе, обрывал ноги кузнечикам, и вдруг его осенило: "Эй, - сказал он, - это может пригодиться". Он разодрал еще несколько кузнечиков, и родился Холан-конвейер. Как вы сказали, он украл трюк, который Природа потратила на существ, всего лишь скачущих по полям и жующих табак. Мой отец однажды взял меня в путешествие по реке, и я увидел эти конвейеры в действии. Это громадные металлические ноги с зазубренными концами, и они производят самый ужасно-неземной шум, какой я когда-либо слышал - словно призраки всех замученных кузнечиков. Боюсь, что у меня не тот сорт мозга, какой вы хотели бы привлечь. - Ну, - сказал офицер, - похоже, что у тебя мозг иного рода. - Какого иного? - Такого, о котором ты говорил: тот, что будет видеть и интерпретировать, и сможет сказать людям здесь, дома, на что это похоже там. - Вы взяли бы меня как хроникера? - Нет, мы взяли бы тебя для другого. Но это не должно было бы остановить тебя. Сколько людей тянется к Мировым войнам с целью написать военный роман? Сколько военных романов написано? А сколько из них хороших? Очень мало. Ты мог бы начать свою подготовку с этого конца. - Возможно, - сказал мальчик. - Пойдем сюда? - сказал офицер. Мальчик кивнул и пошел вслед за ним в коридор, а затем в лифт. Лифт закрыл дверь и спросил, куда их отвезти. - На нижний балкон, - сказал офицер. Едва заметное ощущение движения, затем дверь снова открылась. Они оказались на узком балконе, идущем вокруг края супницы. Он был закрыт гласситом и тускло светился. Под ним лежали огороженные площадки и часть поля. - Несколько машин скоро взлетят, - сказал офицер. - Я хочу, чтобы ты увидел, как они поднимаются на колесах огня и дыма. - Колеса огня и дыма, - улыбаясь, повторил мальчик. - Я видел эту фразу в куче ваших буклетов. Вы по-настоящему поэтичны, сэр. Офицер не ответил. Ни одна из металлических башен не шевелилась. - Вообще-то, они далеко не ходят, - сказал наконец офицер. - Они только перевозят материалы и персонал орбитальных станций. Настоящие большие корабли здесь никогда не садятся. - Да, я знаю. Это верно, что один парень совершил утром самоубийство на вашей выставке? - Нет, - сказал офицер, не глядя на него, - это был несчастный случай. Он шагнул в помещение марсианской гравитации до того, как платформа была на месте и установлена воздушная подушка. Он упал в шахту. - Почему же не закрыли этот отдел выставки? - Потому что вся защитная аппаратура функционировала правильно. Предупреждающий свет и охранные перила работали нормально. - Тогда почему вы назвали это несчастным случаем? - Потому что он не оставил записки. Вот! Смотри, сейчас один поднимется! - Он показал трубкой. Бурлящий пар появился у основания одного из стальных сталагмитов. В его центре вспыхнул свет. Затем загорелось под ним, И волны дыма растеклись по полю и поднялись высоко в воздух. Но не выше корабля... потому что он теперь двигался. Почти незаметно он поднялся над грунтом. Вот сейчас движение уже было заметным... И вдруг он оказался высоко в воздухе, в громадном потоке пламени. Он был как фейерверк, потом стал вспышкой, и, наконец, звездой, быстро удаляющейся от них. - Ничего похожего на ракету в полете, - сказал офицер. - Да, вы правы. - Ты хотел бы следовать за ним? Следовать за этой звездой? - Да. Когда-нибудь я это сделаю. - Мое обучение было очень тяжелым, а сейчас требования даже более суровы. Они следили, как взлетели еще два корабля. - Когда вы в последний раз сами улетали? - спросил мальчик. Офицер промолчал. - Я, пожалуй, пойду. Мне еще надо сделать письменную работу для школы, - сказал мальчик. - Возьми несколько новых наших буклетов. - Спасибо, я все их собираю. - О'кей. До свиданья, парень. - До свиданья. Спасибо за показ. Мальчик пошел обратно к лифту. Офицер остался на балконе, пристально глядя вдаль. Трубка его давно погасла. Свет, движущиеся, борющиеся фигуры. Затем темнота. - О, сталь! Такая боль, словно вошли лезвия! У меня много ртов, и все они блюют кровью! Тишина. Затем аплодисменты. 4 ...Плоское, прямое, унылое. Это Уинчестерский кафедральный собор, как говорит путеводитель. "Своими колоннами от пола до потолка, так похожими на древесные стволы, он добивается жесткого контроля над пространством. Потолок плоский; каждый пролет между колоннами сам собой являет уверенность и стабильность. Собор как бы отражает дух Вильгельма Завоевателя. Презрение к сложности и страстная преданность другому миру делает собор соответствующей обстановкой для некоторых легенд Мэлори..." - Обратите внимание на украшенные зубцами капители, - сказал экскурсовод. - Своей примитивной вырезкой они предваряют то, что позднее станет общим мотивом... - Фу! - сказал Рендер, но тихо, потому что находился в храме с группой. - Ш-ш-ш! - сказала Джил Де Вилл (Фотлок - ее настоящая последняя фамилия). Но Рендер был так же поражен, как и утомлен. Хоть он и снимал шляпу перед хобби Джил, но оно так действовало на его рефлексы, что он предпочел бы сидеть под восточным приспособлением, капающим воду на голову, чем ходить по аркадам и галереям, переходам и туннелям и, задыхаясь, подниматься по высоким трясущимся лестницам башен. Так что он водил глазами по всему, сжигал все, закрывал глаза и строил все заново из дымящегося пепла памяти, чтобы позднее изобразить в видении пациентки, которая может увидеть все это только таким способом. Этот собор был ему менее неприятен, чем другие здания. Да, он должен привести его ей. Камера в его мозгу фотографировала все окружающее, пока Рендер шел с другими, перекинув плащ через руку, а его пальцы нервно тянулись за сигаретами. Он удерживался от открытого игнорирования гида, понимая, что это было бы надиром всех форм человеческого протеста. Так что он шел по Уинчестеру и думал о двух последних сеансах с Эйлин Шалотт. Он снова бродил с ней. "...ГДЕ ПАНТЕРА ХОДИТ ТУДА-СЮДА ПО ВЕТКЕ ДЕРЕВА..." Они бродили. "ГДЕ ОЛЕНЬ ЯРОСТНО ПОВОРАЧИВАЕТСЯ К ОХОТНИКУ..." Они остановились, когда она подняла руки к вискам, раздвинула пальцы и искоса взглянула на него; губы ее разжались, как если бы она хотела спросить. - Олени, - сказал он. Она кивнула, и олень подошел. Она ощупала его рога, уши, похлопала по морде. - Да, - сказала она. Олень повернулся и пошел прочь, а пантера прыгнула на спину и вцепилась в его шею. Эйлин видела, как олень дважды ударил кошку рогами, а затем умер. "...ГДЕ ГРЕМУЧАЯ ЗМЕЯ ГРЕЕТСЯ НА СОЛНЦЕ, РАСТЯНУВШИСЬ НА КАМНЕ..." Эйлин смотрела, как змея свивалась и ударяла. Затем она ощупала погремушки змеи и повернулась к Рендеру. - Зачем ЭТИ вещи? - Вы должны знать не только идиллию, - сказал он и указал "...ГДЕ АЛЛИГАТОР СПИТ РЯДОМ С ОЗАБОЧЕННЫМ ЗАЛИВОМ..." Она коснулась плоской кожи. Животное зевнуло. Она изучила его зубы, строение челюстей. Вокруг них жужжали насекомые. Москит сел на ее руку и ужалил. Она хлопнула по нему и засмеялась. - Я продвигаюсь? - спросила она. Он улыбнулся и кивнул. - Вы хорошо держитесь. Он хлопнул в ладоши, и лес и болото исчезли. Они стояли босиком на зыбком песке; солнце и его отражение светили им с поверхности воды над их головами. Стайка ярких рыб проплыла между ними, морские водоросли мчались взад и вперед, полируя течение. Их волосы поднялись и тоже колыхались как водоросли, и одежда шевелилась. Следы морских раковин разных форм и цветов лежали перед ними, вели мимо коралловых стен, по обкатанным морем камням, и открывались беззубые, безъязыкие рты гигантских моллюсков. Она остановилась и поискала что-то между раковин. Когда она выпрямилась, в ее руках была громадная, тонкая как яичная скорлупа трубка; на одном конце ее был завиток, он шел к углублению, похожему на гигантский отпечаток большого пальца, и винтом отходил обратно, чтобы соединиться с другим концом через лабиринты тонких, как спагетти, трубочек. - Это, - сказала она, - раковина Дедала. - Какая раковина Дедала? - Разве вы не знаете легенду, милорд, как величайший из ремесленников, Дедал, скрывался однажды и был найден королем Миносом? - Что-то смутно вспоминаю... - Минос искал Дедала по всему древнему свету, но бесполезно, потому что Дедал своим искусством мог изменять себя почти как Протей. Но в конце концов советник короля придумал, как обнаружить Дедала. - И как же? - Посредством раковины, вот этой самой. Рендер взял ее творение в руки и осмотрел. - Король послал ее по разным городам, - продолжала она, - и предложил большую награду тому, кто протянет нитку через все комнаты и коридоры этой раковины. - Кажется, вспоминаю... - Вспоминаете, КАК это было сделано, или зачем? Минос знал, что только один человек может найти способ сделать это: искуснейший из ремесленников, и знал также, что гордость Дедала заставит его пытаться сделать невозможное и доказать, что он может сделать то, чего не может никто. - Да, - сказал Рендер, - он ввел шелковую нитку в один конец и ждал, когда она появится из другого. Крошечная петля, затянутая вокруг тела ползающего насекомого. Он заставил насекомое войти в один конец, зная, что оно привыкло к темным лабиринтам, и что сила этого насекомого далеко превосходит его размеры. - ...И он завязал раковину и получил награду, и был пленен королем. - Пусть это будет уроком всем Творцам: творить надо мудро, но не слишком хорошо. Она засмеялась. - Но он, конечно, потом убежал. - Ясное дело. Они поднялись по коралловой лестнице. Рендер вытащил нитку, поднес раковину к губам, и дунул. Под морем прозвучала одна нота. "ГДЕ ВЫДРА ПИТАЕТСЯ РЫБОЙ..." Гибкий, торпедообразный пловец вторгся в косяк рыбы и стал жадно глотать. Они ждали, пока выдра закончила еду и вернулась на поверхность, а затем продолжали подниматься по витой лестнице. Сначала их головы поднялись над водой, потом плечи, руки, и вот они встали, сухие и теплые, на узком берегу. Они вошли в рощу неподалеку и пошли вдоль ручья. "ГДЕ ЧЕРНЫЙ МЕДВЕДЬ ИЩЕТ КОРНИ И МЕД, ГДЕ БОБР ШЛЕПАЕТ ПО ГРЯЗИ ВЕСЛОПОДОБНЫМ ХВОСТОМ..." - Посмотрите на бобра и медведя. Пчелы отчаянно жужжали вокруг черного мародера, грязь плескалась под ударами хвоста грызуна. - Бобр и медведь, - сказала она. - Куда мы теперь пойдем? - "МИМО САХАРНОГО ТРОСТНИКА, МИМО ЖЕЛТЫХ ЦВЕТОВ ХЛОПЧАТНИКА, МИМО РИСА НА НИЗКОМ ВЛАЖНОМ ПОЛЕ", - ответил он и зашагал дальше. - Смотрите на растения, на их форму и цвет. Они шли все дальше. - "...МИМО ЗАПАДНОЙ ХУРМЫ, - сказал Рендер, - МИМО ДЛИННОЛИСТНОЙ КУКУРУЗЫ, МИМО НЕЖНЫХ ЦВЕТОВ ФЛОКСА..." Она встала на колени, изучала, нюхала, трогала, пробовала на вкус. Они шли через поля, и она чувствовала под ногами черную землю. - Я пытаюсь что-то вспомнить, - сказала она. - "МИМО ТУСКЛОЙ ЗЕЛЕНИ РЖИ, - сказал он, - КОГДА ОНА КОЛЫШЕТСЯ НА ВЕТРУ". - Подождите минутку, - сказала он, - я вспоминаю, но медленно. Подарите мне желание, которое я ни разу не высказала вслух. - Взобраться на горы, - сказал он, - "С ОПАСНОСТЬЮ ЗАДОХНУТЬСЯ". Так они и сделали. - Скалы и холодный ветер. Здесь высоко. Куда мы идем? - Наверх. На самую вершину. Они влезли туда в безвременный миг и остановились на вершине горы. Им казалось, что они поднимались много часов. - Расстояние, перспектива, - сказал он. - Мы прошли через все то, что вы видите перед собой. - На такую гору я однажды взбиралась, не видя ее. Он кивнул. Ее внимание снова привлек океан под голубым небом. Через некоторое время они стали спускаться с другой стороны горы. Снова Время дернулось и изменилось вокруг них, и вот они уже у подножия горы и идут вперед. - "...ГУЛЯЮЩИЙ ЧЕРВЬ ПРОКЛАДЫВАЕТ ПУТЬ ПО ТРАВЕ И ПРОБИВАЕТСЯ СКВОЗЬ ЛИСТЬЯ КУСТА". - Вспомнила! - воскликнула она, хлопая в ладоши. - Теперь я знаю! - Так где мы? - спросил Рендер. Она сорвала травинку и сжевала ее. - Где? Ну, конечно, "ГДЕ ПЕРЕПЕЛ СВИСТИТ В ЛЕСАХ И В ПШЕНИЧНОМ ПОЛЕ". Перепел засвистел и пересек им дорогу, а за ним строго по линии шествовал его выводок. Они шли по темнеющей тропе между лесом и пшеничным полем. - Так всего много, - сказала она, - вроде каталога ощущений. Дайте мне еще строчку. - "...ГДЕ ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ ЛЕТАЕТ В КАНУН СЕДЬМОГО МЕСЯЦА", - сказал Рендер и поднял руку. Эйлин быстро опустила голову, чтобы мышь не налетела на нее, и темная фигура исчезла в лесу. - "ГДЕ БОЛЬШОЙ ЗОЛОТОЙ ЖУК ПАДАЕТ СКВОЗЬ ТЬМУ...", - сказала она, и жук, похожий на метеорит в двадцать четыре карата, упал к ее ногам. Он лежал секунду, как окрашенный солнцем скарабей, а затем пополз по траве у края тропы. - Вы вспомнили теперь, - сказал он. - Да. Канун Седьмого месяца был холодным, на небе появились бледные звезды. Полумесяц наклонился над краем мира, и его пересекла еще одна летучая мышь. Где-то в траве застрекотал сверчок. - Мы пойдем дальше, - сказала она. - Далеко? - Туда, "ГДЕ РУЧЕЙ ОТРЫВАЕТ КОРНИ СТАРОГО ДЕРЕВА И НЕСЕТ НА ЛУГ", - ответила она. - Ладно, - сказал он и наклонился к гигантскому дереву, мимо которого они шли. Между его корнями пробивался родник, питающий ручей, вдоль которого они недавно шли. Он звенел, как эхо далеких колокольчиков. Он вился между деревьев, зарывался в землю, кружился и перерезал свой путь к океану. Она пошла по воде Вода изгибалась и пенилась вокруг нее, брызгала дождем, сбегала по спине, по груди, по рукам и ногам. - Идите сюда, магия ручья прекрасна, - сказала Эйлин. Но Рендер покачал головой и ждал. Она вышла, встряхнулась и тут же высохла. - Лед и радуга, - заметила она. - Да, но я забыл, что там следующее. - Я тоже, но помню чуть дальше: "ПЕРЕСМЕШНИК ИЗДАЕТ СВОЕ НЕЖНОЕ БУЛЬКАНЬЕ, ХИХИКАНЬЕ, ВИЗГ, ПЛАЧ." И Рендер сморщился, услышав пересмешника. - Это не мой пересмешник, - сказал он. Она засмеялась. - Какая разница? Во всяком случае он появился немедленно. Рендер покачал головой и отвернулся. Она снова встала рядом с ним. - Простите. Я буду более осторожной. - Прекрасно. - Он пошел дальше. - Я забыл следующую часть. - Я тоже. Они оставили поток далеко за собой и шли по пригибающейся траве, по ровной безграничной равнине, и все, кроме пика солнечной короны, исчезло с горизонта. - "ГДЕ ТЕНИ ПРИ ЗАХОДЕ СОЛНЦА УДЛИНЯЮТСЯ ПО БЕСКОНЕЧНОЙ ОДИНОКОЙ ПРЕРИИ..." Я вспомнил: это место, "ГДЕ СТАДА БИЗОНОВ МЕДЛЕННО РАСПРОСТРАНЯЮТСЯ НА КВАДРАТНЫЕ МИЛИ..." Темная масса слева постепенно обрела форму. Выделился громадный бизон американских прерий. Не на родео, не на выставке рогатого скота, не на обратной стороне никелевой монетки, а здесь стояли эти животные, опустив рогатые головы, покачивая мощными спинами - знак Торо, неудержимое плодородие весны, исчезающее в сумерках в былое, в прошлое - вероятно, туда, "ГДЕ СВЕРКАЮТ КОЛИБРИ". Рендер и Эйлин шли по великой равнине, луна плыла над ними. Наконец они дошли до противоположного конца страны, где большие озера, другие ручьи, мосты и другой океан. Они прошли через опустевшие фермы, сады и двинулись вдоль воды. - "ГДЕ ШЕЯ ДОЛГОЖИВУЩЕГО ЛЕБЕДЯ ИЗГИБАЕТСЯ И ПОВОРАЧИВАЕТСЯ", - сказала она, глядя на своего первого лебедя, плывущего по озеру в лунном свете. - "ГДЕ ХОХОЧУЩАЯ ЧАЙКА НОСИТСЯ ПО БЕРЕГУ, - ответил он, - И СМЕХ ЕЕ ПОЧТИ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ". И в ночи раздался смех, но он не был ни смехом чайки, ни смехом человека, потому что Рендер никогда не слышал, как хохочет чайка. Журчащие звуки он сотворил из сырого ощущения холодного вечера. Он велел вечеру снова стать теплым. Он осветил тьму, заставил ее звенеть серебром. Смех начал замирать и исчез совсем. Сотворенная чайка унеслась в океан. - Ну, - объявил он, - на этот раз почти все. - Но здесь гораздо больше, - возразила она. - Вы держите в голове меню обедов, как же вы не помните еще кое-чего об этом? Я помню что-то насчет куропаток, укладывающихся на ночлег кольцом, головами наружу, и о цапле в желтой короне, питающейся крабами на краю болота, и о кузнечиках на орешнике, и... - Это много, даже слишком, - сказал Рендер. Они прошли через рощу лимонных и апельсиновых деревьев, по местам, где кормится цапля, мимо орехового дерева, где поют кузнечики, там, где куропатки спят кольцом, головами наружу. - В следующий раз вы покажете мне всех животных? - Да. Она свернула по узкой тропке к фермерскому дому, открыла дверь и вошла. Рендер, улыбаясь, шел за ней. Чернота. Полная чернота, мрак абсолютной пустоты. Внутри дома не было ничего. - В чем дело? - спросила он. - По сценарию эта экскурсия не планировалась, - ответил Рендер. - Я хотел опустить занавес, а вы решили, что шоу должно продолжаться. На этот раз я воздерживаюсь от какой-либо поддержки. - Я не всегда могу контролировать это, - сказала она. - Простите. Давайте закончим. Я овладела импульсом. - Нет, пойдем дальше. Свет! Они стояли на вершине холма, и летучие мыши летали мимо узкого металлического серпа луны. Вечер был холодный. От груды мусора доносилось грубое карканье. Деревья были металлическими столбами с приклепанными к ним ветками. Трава под ногами из зеленого пластика. У подножия холма тянулось гигантское пустое шоссе. - Где мы? - спросила она. - Это ваша "Моя Песня" со всем крайним нарциссизмом, каким вы могли бы набить ее. Все было правильно... до известной точки. Но вы толкнули ее излишне далеко. Теперь я чувствую, что становится необходимым некоторое равновесие. Я не могу позволить себе играть в игрушки каждый сеанс. - Что вы собираетесь делать? - Пойдем гулять, - он хлопнул в ладоши. - "ГДЕ ЧАША ПЫЛИ ПРОСИТ ВОДЫ..." - сказал голос неизвестно откуда, и они, закашлявшись, пошли. - "...ГДЕ СИЛЬНО ЗАГРЯЗНЕННАЯ РЕКА НЕ ЗНАЕТ ЖИВОГО СУЩЕСТВА, СКАЗАЛ ГОЛОС, - И ПЕНА ЕЕ РЖАВОГО ЦВЕТА..." Они шли вдоль вонючей реки; Эйлин зажала нос, но запах все равно чувствовался. - "...ГДЕ ЛЕС ПОГУБЛЕН, И ЛАНДШАФТ ЕСТЬ ПРЕДДВЕРИЕ АДА..." Они шли среди пней, спотыкались об остатки ветвей, и под их ногами хрустели сухие листья. Испуганно косящаяся луна свисала с черного купола на тонкой нитке. Под листьями трещала земля. - "...ГДЕ ЗЕМЛЯ КРОВОТОЧИТ В ОПУСТЕВШИХ ГОРНЫХ ВЫРАБОТКАХ..." Вокруг них лежали покинутые механизмы. Горы земли и камня сиротливо лежали в ночи. Громадные бреши в земле были наполнены похожими на кровь разрастаниями. - "...ПОЙ, МУЗА АЛЮМИНИЯ, КОТОРАЯ ВНАЧАЛЕ УЧИЛА ЭТОГО ПАСТУХА, КАК МУЗЕЙ И ПРОЦЕСС ВОССТАЮТ ИЗ ХАОСА - ИЛИ, ЕСЛИ ТЕБЯ БОЛЬШЕ ВОСХИЩАЕТ СМЕРТЬ, СОЗЕРЦАЙ ВЕЛИЧАЙШЕЕ КЛАДБИЩЕ!" Они вернулись назад, на вершину холма, чтобы посмотреть оттуда. Кругом было множество тракторов, бульдозеров, копателей, кранов. Грудами лежал искореженный, проржавевший, разломанный металл. Вокруг лежали рамы, плиты, пружины, балки. Брошенные орудия. Ненужные машины. - Что это? - спросила она. - Металлический лом. Об этом Уолт не пел - о вещах, которые идут по его траве и выдирают ее с корнем. Они пошли мимо мертвых механизмов. - Эта машина срыла индейский могильник, а эта спилила старейшее на континенте дерево. Вот эта прорыла канал, отклонивший реку, что обратило зеленую долину в пустыню. Эта ломала стены домов наших предков, а эта поднимала плиты для чудовищных башен, заменивших эти дома... - Вы пристрастны, - сказала она. - Конечно. Вы должны всегда стараться видеть широко, если хотите сделать что-то мелкое. Помните, я показывал вам пантеру, гремучую змею, аллигатора? Помните, что я ответил, когда вы спросили: "Зачем ЭТО?" - Вы сказали, что я должна знать не только идиллию. - Правильно, и, поскольку вы снова жаждете перехватить инициативу, я решил, что чуть больше боли и чуть меньше удовольствия могут укрепить мое положение. Вы уже наделали ошибок. - Да, я знаю. Но это изображение механизмов, мостящих дорогу в ад... Они обошли кучу банок, бутылок и матрацных пружин. Он остановился перед металлическим ящиком и открыл крышку. - Посмотрите, что спрятано в брюхе этого бака на целые столетия! Фантастическое сияние наполнило темную полость мягким зеленым светом. - Чаша Святого Грааля, - объявил он. - Это энантиадромия, моя дорогая. Круг, возвращающийся на себя. Когда он проходит через свое начало, начинается спираль. Откуда мне знать? Грааль мог быть спрятан в машине. Со временем все меняется. Друзья становятся врагами, зло становится благодеянием. Но у меня еще есть время, и я расскажу вам маленькую легенду, как и вы угощали меня легендой о греке Дедале. Ее рассказал мне пациент по имени Ротман, изучающий каббалу. Чаша Грааля, которую вы видите, есть символ света, чистоты и святости и небесного величия; каково ее происхождение? - Никто не знает. - Да, но есть традиция, легенда, которую Ротман знал: Чашу Грааля отдал Мельхиседек, израильский первосвященник, предназначив ее для Мессии. Но где Мельхиседек взял ее? Он вырезал ее из громадного изумруда, найденного им в пустыне. Этот изумруд выпал из короны Шмаэла, Ангела Тьмы, когда тот был сброшен с небес. Кто знает, какова вообще суть Чаши Грааля? Энантиадромия. Прощай, Грааль. - Он закрыл крышку, и все оделось мраком. Затем, идя по Уинчестерскому кафедральному собору с плоским потолком и обезглавленной (Кромвелем, как сказал гид) статуей справа, он вспоминал следующий сеанс. Он вспомнил свой почти невольную позу Адама, когда называл всех проходящих перед ними животных. Он чувствовал себя приятно буколическим, когда, вызубрив старый ботанический текст, творил и называл полевые цветы. Так что они были вне городов, вдали от машин. Ее эмоции были все еще мощными при виде простых, осторожно вводимых объектов; чтобы рискнуть ввести ее в сложную и хаотическую дикость, он должен был медленно строить ее город. Что-то быстро пронеслось над собором, вызвав звонкий гул. Рендер на секунду взял Джил за руку и улыбнулся, когда она посмотрела на него. Джил, склонная к красоте, обычно прилагала много труда для ее достижения, но сегодня ее волосы были просто зачесаны назад и связаны пучком, глаза и губы не накрашены; маленькие белые уши были открыты и казались какими-то заостренными. - Обратите внимание на зубцы капителей... - прошептал он. - Фу! - сказала Джил. - Ш-ш-ш! - зашикала стоявшая рядом маленькая женщина. Позднее, когда они шагали обратно к своему отелю, Рендер спросил: - О'кей, Уинчестер? - О'кей. - Рада? - Рада. - Значит, можем вечером уехать. - Идет. - В Швейцарию... - А может, мы сначала потратим день-два на осмотр старых замков? В конце концов, они же сразу через Пролив, а пока я буду осматривать, ты можешь попробовать все местные вина... - Ладно. Она посмотрела на него с некоторым удивлением. - Что? Никаких возражений? - Она улыбнулась. - Где твой боевой дух? Ты позволяешь мне вертеть тобой? - Когда мы галопом неслись по потрохам этого старинного храма, я услышал слабый стон, а затем крик: "Ради бога, Монтрезор!" Я думаю, это был мой боевой дух, потому, что голос-то был мой. Я уступаю призраку, даже неустановленному. Давай поедем во Францию. Вот и все! - Дорогой Ренди, это всего на пару дней... - Аминь, - сказал он, - хотя мазь на лыжах уже сохнет. Они уехали. На третий день утром, когда она говорила ему о замках в Испании, он вслух размышлял, что в то время как психологи пьют и только злятся, психиатры пьют, злятся и ломают вещи. Приняв это как завуалированную угрозу Веджвудскому фарфору, который она коллекционировала, она согласилась с его желанием кататься на лыжах. Свободен! - чуть не выкрикнул Рендер. Сердце его билось где-то в голове. Он резко наклонился и свернул влево. Ветер бил в лицо, жег и царапал щеки душем ледяных кристаллов. Он был в движении. Мир кончился в Вейссфилдже, и Дорфталь вел вниз и прочь от его портала. Его ноги были двумя мерцающими реками, несущимися по твердым, изгибающимся плоскостям; они не мерзли на ходу. Вниз. Он плыл. Прочь от всего мира. Прочь от удушающей нехватки интенсивности, от избалованности благосостоянием, от убийственной поступи вынужденных развлечений, рубящих досуг, как Гидру. Летя вниз, он чувствовал сильное желание оглянуться через плечо, не создал ли мир, оставшийся позади, грозное воплощение его самого, тень, которая погонится за ним, Рендером, поймает и утащит обратно в теплый и хорошо освещенный гроб в небе, где он будет лежать, отдыхать и беседовать с алюминиевым приводом, управляющим его волей, и с гирляндой чередующихся токов, успокаивающих его дух. - Я ненавижу тебя, - выдохнул он сквозь стиснутые зубы, и ветер унес его слова; затем он засмеялся, потому что всегда анализировал свои эмоции, как сущность рефлексов, и добавил: - Беги, Орест, безумец, преследуемый фуриями...