есса-процесса-процесса! Не может быть! Оказывается, может! Половина Процесса - это приблизительно двести сорок три земных года! Вполне достаточно времени, чтобы выучить все 2224 танца Локара. Достаточно, чтобы человек успел состариться. Если говорить о земном человеке. Я опять взглянул на нее - бледна, как шахматная королева из слоновой кости. Готов заложить душу дьяволу - она была человеком - живая плоть, полная красоты и силы. Ставлю свою жизнь - женщина, ставлю свое тело... Но если ей два с половиной века, то М'Квайе - прабабушка Мафусаила. Я вдруг вспомнил об их комплиментах моему искусству лингвиста и поэта. Это кое-что значило в устах высших существ! Но... что она подразумевала под "теперь надобность в них отпала"? И что означал ее смех на грани истерики? И что таят насмешливые взгляды М'Квайе? Вдруг я отчетливо понял, что близок к какой-то разгадке. - Скажи мне,- с мнимой небрежностью произнес я,- все это связано с "болезнью, которая не убивает", описанной Тамуром? - Да,- ответила она.- Люди, родившиеся после Дождя, не могут иметь детей и... - И что? - я наклонился ближе к ней. - ... и мужчины не хотят их иметь. От внезапного озарения я стукнулся о спинку кровати. Стерильность всей расы и мужская импотенция, явившаяся результатом природного катаклизма... Возможно, это какое-то заблудившееся радиоактивное облако, Бог знает откуда попавшее в их атмосферу в тот незапамятный день? Задолго до того как Скиапарелли разглядел на Марсе мифические, как мой дракон, каналы, прежде, чем эти каналы породили тьму толкований и безумных гипотез, Бракса уже жила и танцевала с проклятьем, наложенным на лоно еще до того, как слепой Мильтон написал о потерянном рае... Я достал сигарету. Хорошо, что мне пришло в голову прихватить с собой пепельницу. Кстати, табачной промышленности на Марсе тоже не существовало. Как и пьянства. Аскеты, которых я встречал в Индии, были в сравнении с марсианами истинными дионисийцами. - Что это за огненная палочка? - Сигарета. Хочешь попробовать? - Да. Она села рядом, и я прикурил сигарету для нее. - От этого щекотно в носу. - Вдохни дым, подожди и выдохни. Бракса попробовала. - 0-о... Она священная? - Нет, это называется никотин,- ответил я,- эрзац божества. Мы помолчали. - Только не проси меня перевести слово "эрзац". - Не буду. Иногда во время танца я чувствую что-то похожее на это ощущение с ни-ко...тином. - Это быстро проходит. - А сейчас расскажи свое стихотворение. Мне вдруг пришла в голову одна идея. - Подожди минуту,- сказал я,- у меня есть кое-что поинтересней. Я встал, взял свои тетрадки и сел рядом. - Взгляни,- это первые три главы книги Экклезиаста. Они очень схожи с вашими священными текстами. И начал читать. Я прочел всего одиннадцать строф, когда Бракса прервала меня: - Пожалуйста, не читай этого! Лучше - свои стихи! Я замолчал и бросил тетрадь на стол. Бракса дрожала, но иначе, чем во время танца, подобного ветру- теперь она готова была расплакаться, как ребенок. Я довольно неуклюже обнял ее за плечи. - Он говорит так,- произнесла она,- как все остальные... Я свернул свою память и завязал ее безумным узлом, как пеструю ленту на рождественских подарках, которые так любил. С немецкого на марсианский я перевел экспромтом поэму об испанской танцовщице. Надеялся, что ей это понравится. И не ошибся. - О-о,- она была в восторге.- Это ты написал? - Нет, этот поэт талантливей меня. - Не верю. Это ты. - Его имя - Рильке. - Но ты перевел его на мой язык. Зажги еще одну спичку, я хочу увидеть, как она танцевала. - Бесконечные огни,- задумчиво произнесла Бракса,- и она погасила их маленькими твердыми ступнями. Когда-нибудь я тоже сумею так. - Ты лучше любой цыганки,-засмеялся я. - Нет, так я не могу. Ты разрешишь мне станцевать для тебя сейчас? Сигарета в ее руках догорела до фильтра, я взял у нее окурок и выбросил в пепельницу вместе со своим. - Ну нет,- заявил я.- Отправляйся в постель. Она улыбнулась и прежде, чем я успел сообразить, дотронулась до застежки своего красного плаща. Одежда соскользнула на пол. Я судорожно сглотнул. - Хорошо,- сказала она. ... Я поцеловал ее, а дуновение ветерка от падающей одежды погасило светильник... 3 Дни были подобны листьям Шелли - желтые, багряные, коричневые, гонимые западным ветром. Они кружились надо мной под шелест микрофильмов. Теперь почти все книги были пересняты. Чтобы прочесть и по достоинству оценить значение этих текстов, потребуются годы труда многих ученых, но сейчас весь Марс был заперт в ящике моего стола. Экклезиаст, от которого я отвращался и к которому прибегал вновь, был почти готов заговорить на Высоком Языке. Когда я не занимался в Храме, я предавался ничегонеделанию. Я написал уйму стишков, которых прежде стыдился бы. Вечерами мы гуляли с Браксой по дюнам или забирались подальше в горы. Иногда она танцевала для меня, а я читал что-нибудь торжественное, написанное непременно гекзаметром. Она по- прежнему путала меня с Рильке, и я сам почти уверовал в это. Когда-то здесь, стоя у замка Дуино, я писал элегии... ... А все-таки странно: отжить -и не жить на Земле. Оставить привычные тропы, привычные мысли... И розам уже никогда не искать объясненья... (Перевод Л. Вершинина) О, никогда не искать объяснения розам! Вдыхать их аромат (посапывай себе, Кейн!), срезать их колючие стебли, наслаждаться ими... Жить мгновением. Просить его остановиться. Но не досаждать богам жалкими мольбами. Как быстро исчезают листья, унесенные ветром... Ни один из богов никогда не замечал нас, и нет им дела до людей. Лаура. Бракса и Лаура. Высокая холеная блондинка (терпеть не могу блондинок!). Папочкина философия вывернула меня, как карман, наизнанку, и я надеялся, что любовь сможет заполнить пустоту. Но длинный, бросающийся словами и образами парень с бородкой Иуды и с собачьей преданностью в глазах - он был самой оригинальной декорацией на ее вечерах. И только. Всем тем, что предначертано, я был проклят в стенах этого Храма. Заодно с Маланом. Пронесся дикий западный ветер и не осталось после него ничего из существовавшего прежде... Для нас пришли последние дни на Марсе. Минул день, но я не видел Браксу. Минула ночь. И второй день. И - третий. Мне казалось, я схожу с ума. До этого я не осознавал, насколько мы были близки и как она необходима мне. Я чувствовал ее безмолвное присутствие и боролся с желанием спросить,- что толку вопрошать розу? Я должен был спросить. Я не хотел, но у меня не было выбора. - М'Квайе, где она? Где Бракса? - Ушла,- ответила Матриарх. - Куда? - Не знаю. Я вгляделся в ее глаза - глаза дьявольской птицы. С моих губ готовы были сорваться проклятия. Все мыслимые проклятия. - Я должен знать. - Она покинула нас. Ушла. В горы. Или в пустыню. Это не имеет значения. И что имеет значение вообще? Танец заканчивается. Храм скоро опустеет. - Но почему? Почему она ушла? - Не знаю. - Я должен ее увидеть. Скоро мы улетаем. - Очень жаль, Гэллинджер. - Мне тоже,- в бешенстве выкрикнул я и захлопнул книгу, не произнеся ритуального слова.- Я буду ее искать. Когда я уходил, М'Квайе осталась сидеть, неподвижная и бесстрастная, как статуя. Свои ботинки я нашел там, где оставил. Весь день я носился по дюнам на ревущем джипстере, занимаясь бесплодными поисками. Экипажу "Аспика" я, должно быть, казался небольшой песчаной бурей. В конце концов пришлось вернуться к кораблю за горючим. Навстречу мне величественно выступил Эмори. - Хорош! Поросенок выглядит чище, чем ты. Объясни, к чему это родео? - Я кое-что потерял. - Посреди пустыни? Уж не один ли из своих сонетов? Это единственное, из-за чего ты способен переживать. - Нет, черт возьми! Кое-что личное. Механик наполнил бак, и я попытался сесть за руль. - Стой! - рявкнул Эмори, хватая меня за руку.- Ты никуда не поедешь, пока не расскажешь в чем дело. Я мог вырваться, но тогда Эмори велел бы стащить меня за ноги, и вокруг нашлись бы охотники выполнить его приказ. Пришлось объяснить вежливо и мягко: - Я, видите ли, потерял часы. Подарок матери. Фамильная реликвия. И я хочу найти их до отлета. - Ты уверен, что не оставил их в своей каюте или в Тиреллиане? - Уже проверял. - Может, их кто-нибудь спрятал? К тебе, знаешь ли, не пылают любовью. - Я думал об этом. Но они всегда были в правом кармане. И я мог обронить их, бродя по дюнам. Он ядовито прищурился. - Помнится, я читал на обложке твоей книги, что твоя матушка скончалась, как только ты родился. - Это правда,- я прикусил язык.- Это были часы ее отца, но она намеревалась подарить их мне. - Хм! - фыркнул Эмори.- Гонки по дюнам не лучший способ для поиска фамильных реликвий. - Так я могу заметить солнечный блик от стекла,- ответил я не слишком убедительно. - Возможно, но сейчас уже темнеет, так что нет смысла продолжать поиски. С лицом человека, полностью довольного собой, он повернулся к механику. - Стряхни пыль с машины и загони в ангар. Затем Эмори с дружеским видом похлопал меня по плечу. - Иди-ка прими душ и поешь чего-нибудь. Мне кажется, и то и другое тебе совсем не помешает. Заплывшие бесцветные глазки, жидкие волосы, истинно ирландский нос и вдобавок голос - громче, чем у кого бы то ни было... Луженая глотка - и никаких других достоинств руководителя. Я ненавидел его. Он был моим Клавдием. О боги, пошлите мне пятый акт! Но вдруг мысль об ужине и ванной дошла до меня. И то и другое было весьма кстати. Если бы я настаивал на своем, то вызвал бы еще больше подозрений. Я стряхнул песчинки, приставшие к рукаву. - Вы правы, Эмори. Я принимаю ваше предложение. - Мы можем отлично поужинать у меня в каюте. Душ был благословением, свежий комбинезон - Божьей милостью, а пища благоухала, как небесная амб- розия. Бифштексы мы съели в полном молчании. Когда на столе появились десерт и кофе, он предложил: - Почему бы тебе не остаться ночью на станции? Поэтам тоже иногда необходимо выспаться. Я покачал головой. - У меня много работы. Нужно успеть. До отлета слишком мало времени. - Помнится, несколько дней назад ты уверял, что почти все закончил. - Почти - это не совсем. - И еще ты рассказывал, что по вечерам в Храме бывает служба. - По вечерам я работаю в своей комнате. Эмори как-то странно взглянул на меня. Наконец он изрек "Гэллинджер", и я со вздохом поднял глаза - мое имя в его устах всегда связано для меня с очередной неприятностью. - Разумеется, это не мое дело,- продолжил он,- но пока мы здесь, все дела - мои. Бетти говорит, что у тебя там девушка... Это был не вопрос. Это было утверждение, повисшее в воздухе и ждущее ответа. Ты сука, Бетти, корова и сука. Вдобавок ревнивая. Зачем ты суешь в это свой нос, а потом еще и треплешься? - Даже так? - в отличие от него я не утверждал - я спрашивал. - Именно так,- ответил он.- Как руководитель экспедиции, я обязан следить, чтобы взаимоотношения с местным населением были корректными и дружественными. - Вы говорите о марсианах,- возразил я,- словно это какие-то паршивые туземцы. Нет ничего более далекого от правды. Я поднялся. - Когда я опубликую все, что мне известно, на Земле узнают истину. Я расскажу о тех вещах, которые никогда не приходили в голову достопочтенному доктору. Муру. Я поведаю о трагедии умирающей расы, покорившейся и оттого обреченной. И я расскажу, как это случилось - и услышу стоны разбитых сердец. На черта нужны мне все премии и почести, которыми меня осыплют! А их культура существовала в те времена, когда наши предки еще учились добывать огонь и бегали за саблезубыми тиграми, размахивая примитивной дубиной! - Все это прекрасно. Так есть у тебя там девушка? - Да! - заорал я.- Да, Клавдий! Да, папочка! Да, Эмори! Но я открою вам еще одну тайну. Они уже мертвы. Стерильны. Следующего поколения не будет. Я немного помедлил и добавил: - Они останутся жить только в моих статьях, в микропленках и магнитофонных записях. И еще в стихах о девушке, над которой тяготеет проклятие, и о ее танце, которым она рассказывала об этом. - М-да,- вздохнул Эмори.- Последние месяцы ты вел себя несколько необычно. Временами ты даже бывал вежлив. А я никак не мог понять, что с тобой творится. Я опустил голову. - Это из-за нее ты как смерч носился по пустыне? - Да. - Зачем? Я взглянул на него. - Затем, что она куда-то исчезла. Не знаю куда и почему. Мне хотелось найти ее до отлета. Эмори повторил свое "м-да". Он откинулся на спинку кресла, сунул руку в ящик стола и вытащил оттуда какую-то вещицу, завернутую в полотенце. Развернул. Передо мной возник женский портрет, окантованный в рамку. - Моя жена,- произнес Эмори. На редкость привлекательное лицо и странные миндалевидные глаза. - Ты ведь знаешь, я моряк,- начал он.- Когда-то был младшим офицером. Тоща я и встретил ее в Японии. Там, где я родился, считалось немыслимым жениться на женщине другой расы, поэтому мы никогда не были в официальном браке. Но она все равно была моей женой. Я был на другом конце света, когда она умерла. Наших детей забрали, и с тех пор я их никогда не видел. Даже не смог узнать, в какой приют они попали. Все это было давно, и лишь несколько человек знают об этом. - Сочувствую вам,- сказал я. - Не стоит. Забудь об этом. Но,- он запустил пятерню в волосы и посмотрел на меня,- если ты хочешь взять ее с собой - так и сделай. Мне снимут голову, но я уже слишком стар, чтобы и дальше таскаться по экспедициям. Желаю тебе удачи, сынок. Он допил свой остывший кофе. Отодвинул стул. И сказал: - Можешь взять джипстер. Дважды я пытался произнести "спасибо", но не смог. Просто встал и пошел прочь. - Сэйонара (Прощай (яп.)) и все такое,- прошептал он у меня за спиной. - Она здесь, Гэллинджер! - донесся до меня чей-то крик. Я оглянулся. - Кейн! Я не разглядел его в темноте, но кто еще может так сопеть? Пришлось подождать, пока он приблизится. - Ты о чем? - О розе. О твоей розе. У него в руках был прозрачный пластиковый контейнер, разделенный перегородкой надвое. В нижней половине плескалась жидкость и в ней плавал стебель. А в верхней - как бокал кларета в кромешной тьме, сияла великолепная, только что распустившаяся роза. - Спасибо,- поблагодарил я, бережно пряча контейнер под куртку. - Возвращаешься в Тиреллиан? - Да. - Я видел, как ты приехал, и понес тебе розу. Только мы разминулись у каюты капитана. Эмори был занят. Он сказал, что тебя можно найти в горах. - Еще раз спасибо. - Ее стебель в специальном растворе, так что цветок не увянет несколько недель. Я кивнул на прощание и поехал. В горы - дальшеи дальше. Небо надо мной было словно ковш льда с вмерзшими в него неподвижными лунами. Подъем стал круче, и мой маленький ослик заупрямился. Пришлось подстегнуть его, добавив газу. Я поднялся еще выше и, узнав зеленую немигающую звезду, почувствовал в горле горький ком. Роза в контейнере стучалась в мою грудь, как второе сердце. Ослик закричал громко и жалобно, потом стал кашлять - я подхлестнул его снова, и он умер. Я поставил джипстер на тормоз и выбрался из машины. Дальше придется идти пешком. Холодно, так холодно. Здесь, вверху. Ночью? Почему? Почему она это сделала? Зачем бежать от костра в наступившей ночи? Я поднимался, спускался вниз, обходя и перепрыгивая трещины и ущелья с недоступной для Земли легкостью. Мне осталось всего два дня. Любимая, за что ты решила меня оставить? Я полз под каменными карнизами. Преодолевал гребни. Я царапал колени и локти, от моей куртки остались лохмотья. Ты не отвечаешь мне, Малан? Неужели ты и в самом деле так ненавидишь твой народ? И я воззвал к другим богам. Вишну, ты - хранитель, защити ее! Дай отыскать. Иегова? Адонис? Осирис? Таммуз? Маниту? Легба? Кто из вас ответит мне - где она?.. Мои мольбы достигли высот небесных, но надежда оставалась тщетной. Посыпались камни, я повис на краю. выступа. Мои пальцы так окоченели, и так трудно было не сорваться с почти отвесной стены... Я посмотрел вниз - футов двенадцать. Я разжал пальцы, упал и покатился по склону. В это мгновение я услышал ее крик. Я лежал на спине и смотрел в небо. Она звала меня откуда-то из высоты: - Гэллинджер! Я оставался неподвижным. - Гэллинджер! И я почувствовал ее приближение. Под ее шагами похрустывали и осыпались камешки на тропе справа от меня. Я вскочил и спрятался за валун. Она миновала обрыв и шла наугад по камням. - Гэллинджер? Тогда я подошел к ней и обнял за плечи и произнес ее имя. Она слегка вскрикнула, затем прижалась ко мне и заплакала. Я первый раз увидел ее слезы. - Почему? - спросил я.- Скажи, почему? Но она все ближе прижималась ко мне и тихо всхлипывала. Наконец: - Я думала, ты разбился. - Могло быть и так,- согласился я,- но зачем ты покинула Тиреллиан? И меня? - Разве М'Квайе не сказала тебе? И ты не догадался? - О чем я должен догадываться? Матриарх сказала, что не знает. - М'Квайе солгала. Она знает. - Но что? Что именно она знает? Бракса стояла, опустив голову и не произнося ни слова. Я вдруг заметил, что на ней лишь тонкое платье для ритуального танца. Отстранил ее от себя и накинул ей на плечи свою многострадальную куртку. - Великий Малан! Ты же замерзнешь! - Нет,- голос ее был спокоен,- не волнуйся за меня. Я вытащил контейнер с розой. - Что это? И я ответил ей: - Роза. К сожалению, в темноте ты не сможешь ее оценить. Помнишь, однажды я сравнил тебя с ней? - Д-да. Можно ее взять? - Конечно, но все-таки объясни. - Ты действительно не знаешь? - спросила она. - Нет! - Когда пришли Дожди, они несли проклятие только нашим мужчинам, и этого оказалось достаточно. Но мне они не причинили вреда. Никакого. - О...-только и произнес я.-О-о-о... Мы молчали, а я пытался осмыслить услышанное. - Тем более, почему ты убежала? Что плохого в этом для марсиан? Тамур ошибся. И твой народ возродится вновь. Она засмеялась - смех ее был похож на безумное каприччио Паганини. Я прервал ее, прежде чем этот смех перешел в истерику. - Ты говоришь - возродится? Но как? - спросила она, потирая щеку. - Люди Марса живут долго. Если наш ребенок родится здоровым, это значит, что наши расы могут любить друг друга. Я уверен, что кроме тебя у твоего народа должны быть еще нормальные женщины. - Ты читал Книгу Локара,- сказала она,- зачем спрашивать об этом и меня? Смерть наша предрешена, и последователи Локара знают свою судьбу уже давно. И уже давно они решили: "Мы создали все, что сумели, мы увидели все, что смогли, мы услышали и испытали все, что можно слушать и чувствовать. Танец был прекрасен. Теперь он завершился". - Ты не можешь верить в это! - Во что я верю - не имеет значния,- прошептала она.- Смерть наша предрешена Матриархом и Матерями. Их высокие имена кажутся насмешкой сейчас, но их решение будет принято всеми как должное. Остается единственное пророчество, но и оно лживо.. Мы умрем. - Нет,- сказал я. - Ты что-то предлагаешь? - Я возьму тебя с собой на Землю. - Я не могу. - В таком случае, пойдем со мной. - Куда? - В Тиреллиан. Я должен поговорить с Матерями. - Ты не сможешь! Сегодня вечером Церемония в Храме! Я расхохотался от злобы. - Церемония, посвященная богу, который сбил вас с ног, а потом двинул ногой по зубам? - Он все еще наш Бог,- ответила она.- Мы все еще его народ. - Как вы напоминаете моего папеньку! - произнес я с отчаянием.- Но я все-таки пойду, и ты пойдешь со мной, даже если мне придется всю дорогу нести тебя на руках. И ты не сможешь вырваться, ведь я сильнее тебя. - Но не сильнее Онтро. - Какой еще Онтро? - Он тот, кто остановит тебя, Гэллинджер. Он - Десница Малана. 4 Я направил джипстер той дорогой, которой добирался всегда. Я ехал к М'Квайе. Бракса, сидящая в тускло освещенной кабине с розой в руках, теперь словно ребенок баюкала на коленях цветок и молчала. На ее лице за- стыла святая сосредоточенность покорности и покоя. - Матери сейчас в Храме? Лицо Браксы не изменилось - оно хранило отблеск божественного света. - Да,- ответила она отрешенно,- но ты туда не войдешь. - Посмотрим. Я развернул джип и помог ей выйти. Я вел ее, крепко держа за руку, а она двигалась словно сомнамбула. При свете взошедшей луны глаза ее были такими, как в тот день, когда я впервые увидел ее. А пальцы в моей руке - слабыми и беспомощными. Я открыл дверь и вошел вместе с ней в комнату, полную сумерек и тишины. И в третий раз за этот вечер я услышал крик Браксы: - Не трогай его, Онтро! Это Гэллинджер! Прежде мне не доводилось встречаться с мужчинами Марса, и я не имел никакого представления о том, как они выглядят. На Онтро пришлось смотреть снизу вверх. Его обнаженный торс покрывали бугры родимых пятен и шишковатые наросты. "Нелады с железами", подумал я. До сих пор я считал себя самым высоким человеком на Марсе, но, похоже, ошибался - в Онтро было верных семь футов. Теперь становилось понятным, откуда взялась моя гигантская кроватка! - Убирайся,- спокойно сказал он мне.- Она пусть войдет, а тебе здесь делать нечего. - Мне нужно взять свои книги и вещи. Он протянул левую руку, и я посмотрел в том направлении, куда он указал. Все мои пожитки были сложены в дальнем углу. - Я должен войти, мне необходимо поговорить с М'Квайе и Матерями. - Ты не войдешь. - От этого зависит жизнь твоего народа. - Уходи,- проревел Онтро.- Возвращайся домой к своему народу, Гэллинджер. Оставь нас! Мое имя в его устах звучало так непривычно, словно принадлежало не мне, а кому-то другому Сколько ему лет? Триста? Четыреста? Был ли он стражем Храма всю свою жизнь? И зачем? От кого нужно было его охранять? Мне не понравилось, как он двигается. В прошлом мне уже приходилось встречать людей с таким же отточенным ритмом движений. - Уходи,- повторил гигант. Если они довели свое боевое искусство до такого же совершенства, как танец, или если их боевое искусство являлось частью танца, то моя проблема могла стать неразрешимой. - Иди,- повернулся я к Браксе.- Отдай розу М'Квайе. Скажи, что это от меня, и еще передай, что я скоро приду сам. - Я сделаю, как ты просишь. Вспоминай меня на Земле, Гэллинджер. Прощай. Я не ответил, и она исчезла в темноте, унося с собой цветок. - Ну сейчас ты наконец уйдешь? - спросил Онтро.- Если хочешь, я скажу ей, что мы дрались и ты почти победил, но я неожиданным ударом сбил тебя с ног, а затем отнес на ваш корабль. - Нет! Или я пройду мимо тебя, или перешагну через твое тело - в любом случае тебе не остановить меня. Онтра слегка присел и развел руки в стороны. - Грех поднять руку на святого,- недовольно проворчал он,- но я остановлю тебя, Гэллинджер. Моя память была подобна окну, заподнениому туманом. Но внезапный порыв ветра развеял его. И я вернулся на шесть лет назад. Я был студентом факультета восточных языков Токийского университета. Два вечера в неделю я посвящал отдыху - занятиям джиу-джитсу. Я вспомнил себя в один из таких вечеров в стойке кодокана посреди тридцатифутового круга,. в кимоно, перечеркнутом коричневым поясом. Я был ик-киу, на одну ступень ниже черного пояса. Коричневый иероглиф у меня на груди гласил "джиу-джитсу". Я овладел одним из приемов этой борьбы, невероятно подходящим к моим данным, которым и побеждал в поединках. Но в жизни я никогда не применял этот прием, к тому же у меня лет пять не было никакой практики. Я чувствовал себя совершенно не в форме, но попытался сосредоточить всего себя в "цуки-но-кокоро" - "сердце луны", представляя себя луной, целиком отразившейся в Онтро. И голос из прошлого сказал мне: - Хаджиме - начинайте. Я принял стойку неко-аси-даси - кошачью, и в его глазах мелькнуло удивление. Он осторожно отступил назад, а я в это мгновение сделал шаг ему навстречу. Мой коронный удар! Левая нога взлетела вверх, словно лопнувшая пружина. В семи футах над полом она встретилась с его челюстью в тот самый миг, когда он пытался уйти от удара. Голова Онтро запрокинулась, и он упал как подкошенный. Улыбка исчезла с его губ. Все идет как надо, подумал я. Мне очень жаль, старина. Но когда я перешагивал через поверженного гиганта, он, хотя и был без сознания, каким-то образом схватил меня и повалил на пол. Ни за что бы не поверил, что после такого удара у него еще останутся силы продолжать бой. Я был вынужден ударить снова. Его рука обхватила мою шею прежде, чем я успел что-то понять. Ну нет! Нельзя погибать так бесславно! Казалось, на моем горле сомкнулся стальной обруч. И тут я понял, что действия его могучего тела не более чем рефлекс, выработанный бесконечными годами тренировок. Однажды я уже видел такое. Человек умер из-за того, что в бессознательном состоянии продолжал поединок, а его соперник решил, что нокаута нет и ударил еще раз. Но случается это редко, очень редко. Я уперся локтями в его ребра и откинул назад голову. Хватка ослабла, но недостаточно. Мне очень не хоте- лось, но пришлось сломать ему мизинец. Руки разжались, и я освободился. Он лежал неподвижно, лицо его было бледно, как мел. Все лучшее в моей душе стремилось к поверженному гиганту, защищавшему свой народ, свою религию и виновному лишь в выполнении приказа. Как никогда я был зол на себя за то, что не прошел мимо Онтро, а перешагнул через него. Я подошел к своим вещам, уселся на ящик с аппаратурой и закурил. Нельзя входить в Храм до тех пор, пока не успокоится дыхание и пока мне не придет в голову, что сказать им. Как убедить целый народ не совершать самоубийства. А вдруг... ... Вдруг это уже произошло? И что будет, если я прочту им книгу Экклезиаста? Если я открою им еще более великое произведение, чем созданное Локаром,- но мрачнее и беспросветнее, если я скажу, что мой на- род не послушал даже этого великого поэта, что отказ от его учения возродил нас и привел к Небесам...- быть может, они поверят мне и изменят свое решение? Я раздавил окурок о мозаичный пол и достал блокнот, чувствуя, как во мне начинает закипать странная ярость. И я направился в Храм читать Черную Проповедь по Гэллинджеру из Книги Жизни - и темнота окружала меня и была во мне. М'Квайе нараспев читала Локара, и роза в правой руке прятала ее глаза. Я вошел. Сотни босых людей сидели на полу. Мужчин было немного, и ростом они не превосходили женщин. Я не снял обувь. Ну, вперед,- усмехнулся я.- Со щитом или на щите! Дюжина старух замкнула М'Квайе в полукруг. Те самые Матери. Бесплодная планета, иссохшие лона, зола и прах. Я направился прямо к ним. - Умирая сами, вы обрекаете на смерть и свой народ. Эти люди, возможно, не знали того, что испытали вы - радостей и печалей, и всего, что делает жизнь жизнью... Но это неправда, что вы должны умереть,- теперь я обращался ко всем,- ибо те, кто требуют гибели, лгут. Бракса знает это - знает и носит ребенка... Они продолжали сидеть все так же безмолвно, подобно рядам бесстрастных Будд. Лишь М'Квайе вздрогнула и отступила внутрь полукруга. - ... моего ребенка! - продолжил я. Интересно, как оценил бы эту проповедь отец?-... И все ваши молодые женщины могут рожать. Бессильны только ваши мужчины. А если вы позволите врачам следующей экспедиции обследовать вас, возможно, удастся помочь и мужчинам. Но если помочь им уже нельзя, то вы сможете рожать детей от землян. А мы не ничтожный народ с окраины Вселенной. Тысячи лет назад Локар нашего мира создал книгу, утверждающую, что все мы - ничтожества. Он говорил то же, что и ваш, но мы не поверили ему - вопреки эпидемиям, войнам и голоду. Мы выжили. Мы одну за другой победили болезни, накормили голодных, покончили с войнами и уже давно живем без них. И возможно, ког- да-нибудь мы победим их бесповоротно. Мы преодолели миллионы миль пустоты. Достигли иного мира. А наш Локар говорил: "Что пользы человеку от трудов его, которыми трудится он под солнцем?" И тайна в том,- я понизил' голос до полушепота,- что он был прав! Это суета, это гордыня! Высокомерный рационализм всегда нападает на пророков, мистиков, богов. Это наше богохульство, которое сделало нас великими, которое поддерживает нас в настоящем и поддержит в будущем, богохульство, которого боги втайне ждут от нас. Трижды богохульство - произносить истинно священные имена Божий! Пот заливал мне глаза, и на миг я замолк. Но только на миг. - Вот книга Экклезиаста,- сказал я и начал: - Суста сует, говорит Проповедник, суета сует, все суета. Что пользы человеку... И тут я увидел Браксу, восхищенную и сосредоточенную. Больше всего на свете хотел бы я знать, о чем она думает сейчас. ... А я опутывал себя в часы ночи, словно в черную нить... О, это было долго! Пришел день, а я все говорил. Я дочитал Экклезиаста и продолжил тем, что мог добавить сам. Когда я закончил и это, вокруг по-прежнему стояла тишина. Будды так и не пошевелились. А затем М'Квайе подняла правую ладонь. Одна за другой Матери сделали то же самое. Я понял, что это значит. Довольно. Перестань. Остановись. Это значит, что я проиграл. Что все было напрасно. Я медленно вышел из комнаты и тяжело опустился на пол возле своих вещей. Онтро исчез. Хорошо, что я не убил его тоща... Минула еще тысяча лет, и в комнату вошла М'Квайе. Она произнесла: - Твоя работа закончена. Я не пошевелился. - Пророчество сбылось,- продолжала она.- Мой народ ликует. Ты победил, святой человек. Теперь покинь нас. Мой разум в это мгновение напоминал проколотый воздушный шарик. Я вдохнул в него немного воздуха. - Я не святой,- сказал я,- всего лишь второразрядный поэт с непомерным самомнением. В руке у меня дымилась последняя сигарета. - Что это за пророчество, Матриарх? - Прорицание Локара,-ответила она так, словно никаких объяснений не требовалось,-о том, что с Небес придет святой, чтобы спасти нас в наш последний час, когда все танцы Локара будут завершены. Он победит Десницу Малана и принесет нам жизнь. - Как? - Как с Браксой и как теперь в Храме. - Теперь? - Ты прочел нам слова столь же великие, как слова Локара. Ты сказал нам, что нет ничего нового под солнцем. Но ты сам же высмеял эти слова и показал нам нечто иное. На Марсе никогда не было цветов,- помолчав добавила она,- но теперь они будут здесь расти. Ты святой насмешник, Тот-кто-пришел-насмехаться-в- Храме. Ты наступил обутыми ногами на священные мозаики. - Но вы же сказали "нет",- ответил я. - Я наложила запрет на наше первоначальное решение и позволила жить ребенку Браксы. Сигарета выпала у меня тлз рук. Как мало я знал! - А Бракса? - Ее выбрали полпроцесса назад исполнять танцы - и ждать тебя. - Но она говорила, что Онтро остановит меня! М'Квайе долго стояла молча. - Бракса никогда не верила в пророчество, и теперь ей очень плохо. Она убежала, боясь, что предсказание сбудется. А когда ты закончил говорить и мы вынесли решение, она узнала, что пророчество сбылось. - Значит, она не любит меня? И никогда не любила? - Сожалею, Гэллинджер. Это та часть ее долга, которую она не смогла исполнить. - Долг,- повторил я потерянно.- Долг-долг-долг! Тра-ля-ля! - Бракса простилась с тобой и видеть тебя снова она не желает. Мы никогда не забудем твоей науки. - Нет,- механически произнес я, припоминая, что в основе всех чудес лежит парадокс. Я ведь не верил ни одному слову своей проповеди. Никогда. Я качался как пьяный и тупо повторял: - М'нарра. Потом вышел наружу, где светило тусклое солнце моего последнего дня на Марсе. Я победил тебя.. Малая, но эта победа-твоя! Спи безмятежно на своем ложе из звезд. Черт бы тебя побрал! Я прошел мимо джипа и побрел к "Аспику", оставляя за спиной долгий путь с невыносимой ношей жизни. Вошел в свою каюту, запер дверь и принял сорок четыре таблетки снотворного. Очнулся я в госпитале. Чувствуя, как далеко внизу вибрируют двигатели, я медленно встал и кое-как добрался до иллюминатора. Подернутый мутью Марс раздувшимся животом висел надо мной, затем он растопился, перетек через край и выплеснулся сиянием мне в лицо. +-----------------------------------------------------------------------+ | http://visitweb.com/zelazny | +-----------------------------------------------------------------------+