прогремел радостный голос, и фигура, приблизившись к своему стеклу, принялась вглядываться в Егорку. Тут и он разглядел незнакомца. Это был крупный пожилой мужчина лет шестидесяти пяти, с абсолютно лысой головой и умными глазами, под которыми обозначались коричневатые мешочки. Он был в нижнем белье: белых кальсонах и белой сорочке с длинными рукавами. Смотрел он на Егорку чуть насмешливо и с любопытством. -- Маша, да посмотри же! -- крикнул он, обернувшись. Никто не появился. Старик обратил взгляд на Егорку и громко спросил: -- Мальчик, ты меня слышишь? -- Да... -- еле слышно ответил Егор. -- Родители дома? -- строго продолжал старик. Егорка снова кивнул, но смешался, вспомнив, что отца с вечера не было и неизвестно -- пришел ли он домой... -- Мама дома, -- сказал он поникшим голосом. -- Позови, пожалуйста, маму, -- сказал старик. Луч, бивший сверху, напоминал, что где-то в небесах происходит весна. -- Папа, ты хоть штаны надень! -- услышал Егорка женский голос с той стороны. Старик поспешно отошел от окна в своей комнате, будто нырнул в темный омут. Егорка отправился в комнату родителей. Мать лежала на диване, накрывшись пледом. Она не разделась с вечера: лежала в том же, в чем видел ее Егорка за ужином: в шерстяной кофте и в брюках. На журнальном столике у дивана стоял в подсвечнике оплывший огарок красной свечи, а рядом возвышалась горка бумажных клочков... письма, что ли? На металлическом с чеканкой подносике, использовавшемся обычно для кофейного угощения, Егорка увидел кучку черного пепла. Отца в комнате не было. -- Ну, что? Будем вставать, Егор?.. -- сонно улыбнулась мать, мягко привлекая Егорку к себе, отчего ему сразу сделалось хорошо на душе и уютно. -- Там тебя дядька зовет, -- прошептал он ей в ухо. -- Дядька? -- мать испуганно отодвинула его, взглянула в глаза. -- Какой дядька? -- она мгновенно сунула ноги в тапки, бросилась в прихожую. -- Ты шутишь, Егор? -- обернулась она к сыну. -- Там... у меня, -- кивнул Егор в сторону своей комнаты. Мать недоверчиво взглянула на него, но направилась в детскую. Егор поплелся за нею. -- Ну, и где же твой дядька? -- повеселевшим голосом спросила мать, оглядев пустую комнату. -- Уважаемая! -- раздался вдруг густой красивый голос, исходивший от форточки. -- Подойдите, пожалуйста, поближе... Мать охнула... увидела наконец! Бросила быстрый взгляд на сына, стараясь взять себя в руки, не показать страха... -- Вы... откуда? -- спросила она. -- А? Не слышу! -- старик повернулся ухом к окну. -- Откуда вы? -- делая шаг к окну, погромче повторила мать. -- Не-ет! Это вы -- откуда? -- рассмеялся за стеклами старик. -- Я, уважаемая, здесь живу с одна тысяча девятьсот пятнадцатого года. А вот вы откуда взялись? -- Ничего не понимаю... -- прошептала мать и придвинулась близко к стеклу, стараясь получше разглядеть собеседника. Она быстро повела глазами по сторонам: и слева, и справа, и внизу тянулась стена незнакомого дома с окнами, стоявшего вплотную к их дому. Лишь вверху была видна полоска чистого неба над чужою крышей. -- Ну-ну... Не расстраивайтесь, -- добродушно сказал старик. -- Все бывает. Так откуда же вы? Как вас зовут? Вы понимаете меня хорошо? Вы русская? Советская? -- Ну, конечно! -- воскликнула мать. -- Советская, какая же еще! Меня зовут Ирина. Ирина Михайловна Нестерова. -- Очень приятно, -- поклонился лысый старик. -- Григорий Степанович Николаи... Не -- Николаев, как обычно думают, а Николаи. Это существенная разница. -- Николаи... -- зачем-то повторила Ирина. -- Я, признаться, огорчен тем, что вы не с другой планеты, -- продолжал Николаи. -- Приятно было бы первому вступить в контакт... Он явно настроился на длительную беседу, ибо придвинул к окну кресло-качалку и уселся на него, закинув ногу за ногу. Был Николаи теперь в стеганом красном халате, отчего напоминал кардинала. -- А где же вы жили раньше? -- спросил он. -- В Ленинграде, на улице Кооперации. -- Гражданка? Понятно, -- кивнул старик. -- Ну, а каким образом вы оказались здесь? -- Я не знаю, -- жалобно произнесла Ирина, и у нее дрогнула губа. -- Ну-ну... -- успокаивающе сказал старик. Он перевел взгляд на мальчика и увидел тревогу в его глазах; честное слово, легче вступить в контакт с пришельцем, чем поддержать и успокоить ближнего! -- Строго говоря, Ирина Михайловна, у меня нет уверенности, что это вы попали к нам в гости, -- продолжал Николаи. -- Может быть, и наоборот... Знаете, давайте откроем окна. Погода солнечная, весна. Так нам будет легче разговаривать. С этими словами он поднялся с кресла, снял с подоконника горшочек с бегонией, решительно взялся за шпингалеты... раздался щелчок, скрип -- и окно отворилось. -- У нас окна еще заклеены! -- попыталась возразить Ирина. -- Пустяки! -- бодро воскликнул Николаи (его теперь очень хорошо было видно -- в красном шелковом халате, блестевшем на солнце). -- Когда-нибудь нужно отворять окна. Весна! Ирина неуверенно взялась за черную ручку оконной защелки, повернула ее и с силой потянула на себя. Высохшие полосы бумаги лопнули с треском, взвилась междуоконная пыль -- окно распахнулось. -- Ну вот... -- ласково сказал старик. -- Вот и прорубили окно... друг к другу. Ветер ворвался в комнату, взметнул волосы матери; Егорка прижался к ней сбоку, уже без тревоги глядя на старика в трех шагах от них, на другом краю пропасти. Ирина набросила на сына одеяло с кровати, чтобы мальчик не простудился. Несколько секунд все молчали, будто привыкая друг к другу, будто распахнутые окна обязывали к какому-то другому общению... непривычно было... расстояние такое, что можно перепрыгнуть из квартиры в квартиру... очень близкое расстояние. -- Мис-ти-ка! -- раздельно и удовлетворенно проговорил Николаи. -- Маша! Ну иди же посмотри! -- обернувшись, крикнул он. На его зов из глубины комнаты показалась женщина примерно того же возраста, что Ирина -- лет тридцати двух -- тридцати четырех. Одета она была обыкновенно: длинная юбка и ситцевая кофта с широким воротом. На бледном лице выделялись большие черные глаза. Она без удивления посмотрела на нежданных гостей и чуть заметно улыбнулась, впрочем, из вежливости. -- Это -- Маша, дочь моя. Учительница, -- представил ее Николаи. -- А вот как зовут вашего сына, уважаемая Ирина Михайловна, мы еще не знаем. Егорка от смущения уткнулся в мамину кофту. Мать потрепала его по волосам, попыталась развернуть лицом к новым знакомым, но он лишь пуще застеснялся и сделал попытку убежать. -- Егор, перестань!.. Егором его зовут, -- словно оправдываясь, сказала Ирина. -- Е-го-ром! Это хорошо! -- с удовольствием повторил старик. -- Сколько же лет Егору? -- Осенью в школу пойдет. Хотя теперь... -- мать развела руками. -- И пойдет! Никуда не денется! -- постановил Николаи. -- Здесь у нас рядом английская школа. Машенька в ней преподает... Маша, ты не опаздываешь? -- обернулся он к дочери. Она кивнула, молча удалилась из комнаты. А Николаи, вновь усевшись в кресло и подставив солнцу лысину, продолжил разговор. Впрочем, это трудно было назвать разговором, потому что Григорий Степанович, в основном, говорил сам, пространно отвечая на робкие вопросы Ирины. В голосе у него было нечто обворожительное... красивый голос. Старику это было известно. Ирина Михайловна и Егорка узнали, что находятся теперь на Петроградской стороне, неподалеку от Тучкова моста, на Безымянной улице. ("Известна вам такая?.. Плохо, уважаемая. Надо знать свой город!") Григорий Степанович рассказал, как увидел, проснувшись, странную картину в своем окне, позвал дочь... Потом он перешел к рассказу о себе и сказал, что квартира, где живут они с дочерью, когда-то принадлежала его отцу, царскому генералу, погибшему на германском фронте в шестнадцатом году... ("Я его никогда не видел и иногда думаю, Ирина Михайловна, что это к лучшему. Прости меня Бог! Не исключена возможность, что теперь я заканчивал бы свой век где-нибудь в Париже. Отец, как вы понимаете, скорее всего, оказался бы среди белых, ну и... И слава Богу! Дым Отечества, знаете, это не шутка. Грибоедов был прав...") ...что и сам он пошел по военной части, тоже дослужился до генерала, хотя и не без трудностей... ("И посидеть пришлось в тридцать седьмом, к счастью -- недолго...") -- ...что вот уже пять лет как вышел в отставку, а супруга генерала умерла год назад, и теперь он живет с незамужней, точнее, разведенной дочерью. -- У вас, простите, супруг есть? -- спросил Николаи. Ирина, дотоле внимавшая речам генерала спокойно (она отошла немного от раскрытого окна и присела на краешек Егоркиной кровати, а сам Егорка из комнаты исчез -- отправился в кухню), вдруг напряглась, покачала головой и негромко, но твердо сказала: -- Нет. Мужа у меня нет. -- Простите великодушно!.. Да, к сожалению, это теперь не редкость. Нынче неразведенных так же мало, как в наши времена -разведенных. Вот и Машенька моя... Но Ирина не успела узнать о причине развода генеральской дочери, потому что из кухни раздался Егоркин крик: -- Ма! Воды нету! И сразу вслед за этим в квартиру Ирины Михайловны громко и требовательно постучали. Глава 5
СВИДЕТЕЛЬСТВА ОЧЕВИДЦЕВ Что же произошло в ту апрельскую ночь в новом районе Гражданки и какие это имело ближайшие последствия? Пора задаться этим вопросом. Как вы уже догадались, милорд, пропал кооперативный дом, с которым мы познакомились в Прологе. Как вскоре стало известно, дом снялся с насиженного места, взлетел вертикально вверх, как геликоптер, после чего, развив скорость километров двадцать в час, переместился к югу, где плавно осел в районе Петроградской стороны, неподалеку от Тучкова моста, на Безымянной улице. Да-да! Именно на той Безымянной, откуда накануне вечером стартовал в космос пивной ларек с кристальнейшей тетей Зоей. Но чтобы установить это, потребовались недюжинные усилия компетентных органов, которые начали работать тою же ночью и работали долго -- несколько месяцев. У нас еще будет возможность ознакомиться с деталями расследования причин этого удивительного случая, но начнем мы, милорд, с непосредственных впечатлений свидетелей. Мы уже знаем реакцию трех очевидцев происшествия: Евгения Викторовича Демилле, Валентина Борисовича Завадовского и сына Демилле -- Егорушки Нестерова (почему он носит эту фамилию -- расскажем позже). Собственно, ни один из них не был очевидцем, то есть не видел сам момент отрыва дома от фундамента и взлета в ночное небо. Демилле в это время дожидался, когда сведут Дворцовый мост, Валентин Борисович... вы помните... -- а мальчик попросту спал и проснулся спустя несколько минут. Вообще неизвестно -- видел ли кто старт, но сам полет и финиш видели многие. -- Если позволите, милорд, я начну с себя. Я тоже летел. -- Вы? -- Да, что здесь удивительного? Я же говорил, что жил в этом доме, дверь в дверь с семейством Демилле, но... в описываемую ночь, к стыду своему, спал как сурок. Никакие предчувствия не томили меня, сны той ночью снились малозначащие, проходные, и даже кот мой Филарет (я держу ангорского кота) вел себя исключительно спокойно. Вечером мы с ним, как всегда, выпили теплого молока, устроились на тахте перед телевизором и, грея друг друга одиноким своим теплом, смотрели вполглаза передачу "А ну-ка, девушки!" -- притом обсуждали с Филаретом, какую из девушек мы смогли бы полюбить при случае, ввести в наше холостяцкое жилище, назвать женою... Девушки все как одна были продавщицами мороженого, и это очень нравилось Филарету. Он музыкально урчал, устроившись у меня под боком. Так мы и уснули на тахте, укрывшись махровым халатом, когда конкурсы для девушек кончились и я выключил голубое око телевизора посредством специального дистанционного выключателя... Бог с ним, с котом, но я... как мог я проспать самое главное! -- Позорно и недальновидно для автора спать в те минуты, когда его герои переживают крушение судеб! -- Вы правы, милорд. Но я не знал еще, что это мои герои. Я думал -- так, соседи... не больше. А герои там -- на великих стройках, в полях, на заводах. И что же оказалось? Оказалось, что те герои -- не мои, чьи-то другие, как это не печально, а эти люди -- жалкие, смешные, глупые, мелкие и маленькие -- они и есть мои герои, и я никуда не смогу от них убежать. Но я понял это позднее. Тогда же я, повторяю, заснул и проснулся лишь утром, часов в десять, от непонятных звуков на лестничной площадке. (В мою однокомнатную квартиру свободно проникают любые звуки, но не выходит ни один, кроме стука пишущей машинки.) Я потянулся и заметил в комнате нечто необычное. Я даже не мог сначала понять. Вещи на месте... Все, как вчера вечером... Что же не так? Ага, понял! Полоса солнечного света, которая обычно в это время года по утрам пересекала мою комнату от окна к книжным полкам, тянулась на этот раз к тахте и падала мне на лицо, так что я перво-наперво подумал, что проспал до обеда. Однако посмотрев на часы, я установил истинное время и, позевывая, подошел к окну... да так и остался стоять с открытым ртом! Прямо под моим окном, очень близко к нему, метрах в трех, располагалась наклоненная крыша, покрашенная в зеленый цвет, местами проржавевшая, с характерными рубчиками кровельного железа, расчерчивавшими крышу на полоски. Чуть левее была труба, чердачные окна... словом, вид из окна никаким образом не напоминал мне то, что я привык видеть уже десять лет. Солнце стояло слева, а не справа, как ему полагалось стоять. Но мне было не до солнца. Я обозрел дали и увидел только крыши, телевизионные антенны на них, трубы, карнизы... Нечего и говорить, что я удивился. Таково было первое мое впечатление. Оно, как вы догадываетесь, запоздало по сравнению с соседскими дом -- уже добрых шесть часов стоял на новом месте, уже во всех квартирах обсуждалось бедствие, а компетентные органы шуровали по этажам, проводя первые дознания. К тому часу, как я потом узнал, было известно многое. Во-первых, летящий дом был зафиксирован средствами обнаружения войск противовоздушной обороны страны. Это совершенно естественно, было бы удивительно, если бы случилось иначе. На индикаторах радарных установок внезапно возникло изображение крупного объекта, движущегося с малой скоростью на малой высоте. Операторы изумились. Конечно, доложили по команде; конечно, запросили летающий объект, послав ему кодированный импульс, на который нашим объектам положено отвечать, также кодированно -- "я свой". Дом ничего не ответил, что дало основания считать его "чужим", а следовательно -- опасным объектом. На всякий случай были приведены в готовность номер один пусковые установки зенитных ракет и самолеты-перехватчики ("Представляете, милорд, как в нас влепили бы ракету! То-то было бы звону!" -- "Не представляю"), но, быстро поразмыслив, решили, что на военный объект не похоже. Что же тогда?.. НЛО?.. Выходило, что НЛО. Тут же по тревоге был поднят пограничный вертолет, совершающий в дневные часы облет побережья Финского залива, -- поднят и наведен на летающий объект. Летчик вертолета, приблизившись к нашему дому (тот в эту минуту летел над Каменным островом), четко доложил, что видит кирпичный девятиэтажный дом, летящий к югу без видимых причин, приводящих его в движение. Летчик также сфотографировал наш дом в инфракрасных лучах. -- Сударь, вы прекратите это издевательство? ПВО! Радары! Ракеты! Инфракрасные лучи!.. Что это все значит? -- Дорогой мистер Стерн! Чтобы объяснить -- что это все значит (не на техническом, а на этическом уровне) -- мне пришлось бы написать совсем иной роман, где наряду с восхищением человеческим разумом, придумавшим все эти штуки, я бы ужаснулся трагической глупости, которая нашла им применение в военной области. Короче говоря, убедившись, что дом безвреден, его передали в другое ведомство, а именно -- в Управление внутренних дел. -- Почему внутренних, а не внешних? Он ведь летел "вне". -- Очень просто, милорд. Летчик узнал типовой проект дома. Таких домов у нас огромное количество. Сразу было видно, что летит наше строение, а не шведское, к примеру, заблудившееся в воздушных пространствах и ненароком пересекшее границу... Кроме того, у нас нет Управления внешних дел, но есть Министерство дел иностранных. Вот ежели бы оно было Министерством странных дел, то тогда историю с летающим домом следовало бы немедля записать на его счет, но... такого министерства нет, увы! -- Вам хотелось бы стать министром странных дел? -- Конечно, как и вам, милорд. Сообщение служб обнаружения в Управление внутренних дел почти совпало по времени с телефонным звонком Завадовского, с тою лишь разницей, что первый сигнал поступил в верхнюю часть Управления, а второй -- в нижнюю. Пока оба сигнала объединялись в один, совершая сложный путь по системам оповещения, к ним добавилось известие о благополучной посадке дома на Безымянной улице. Пилот патрульного вертолета проследил за нашим домом вплоть до момента, когда тот коснулся нижними своими кирпичами асфальта Безымянной улицы; тут же доложил по радио, и через несколько минут десяток специальных милицейских машин, среди которых были не только ординарные "помогайки", но и роскошные микроавтобусы с надписью "Дежурный УВД", оборудованные по последнему слову техники, мчались по направлению к месту посадки. Вслед за тем кооператор Завадовский был посажен в машину и доставлен в городское Управление в качестве первого свидетеля. Все пришло в движение: на улицу Кооперации спешно выехали эксперты, машины аварийных служб и строительные рабочие с материалами, необходимыми для устройства заграждения. Постовые по всей трассе следования дома получили указание искать свидетелей, чем и занялись весьма активно, выспрашивая загулявших прохожих, дворников, и вообще всех, кто случайно или по долгу службы мог обратить внимание на странный предмет в небе. Чтобы покончить с улицей Кооперации, заметим, что уже утром фундамент дома окружили добротным деревянным забором (через три дня он был уже облеплен объявлениями об обмене), труба водопровода была заварена, доступ газа прекращен, электрические сети отключены. Место происшествия (одно из двух) перестало представлять опасность. Поиск свидетелей на трассе дал скудные результаты. Удалось, правда, заручиться показаниями некой дворничихи Перфильевой, застигнутой постовым в четыре часа ночи возле подведомственного ей дома на Кировском проспекте. Дворничиха при белом фартуке подметала тротуар. -- Похвальное рвение! -- Однако, справедливости ради, следует сказать, что Перфильева привлекла внимание постового отнюдь не удивительным ночным усердием, а тем, что возле нее время от времени останавливались машины такси, оттуда высовывались какие-то молодые люди, о чем-то коротко осведомлялись... -- Спрашивали адрес? -- Очень может быть, милорд. Но не только. Перфильева скрывалась на минутку в подъезде, после чего появлялась вновь с небольшим продолговатым предметом, завернутым в газету. Она всовывала этот предмет в машину, пассажиры обычно при этом воодушевлялись, что-то радостно восклицали... машина с ревом укатывала. -- Гм... Постовой зафиксировал три или четыре таких контакта, а так как он, мистер Стерн, родился и вырос не в восемнадцатом веке на берегах Темзы, то прекрасно сообразил, в чем тут дело. -- И в чем же? -- Дворничиха торговала водкой. -- В четыре часа утра? Зачем, кому может понадобиться водка в столь неурочное время? -- Ох, милорд, вы замучаете меня вопросами... Постовой наблюдал за предприимчивой дворничихой издали, поскольку подойти не имел возможности -- форма мешала. Уверяю вас, что ни одна машина не остановилась бы рядом, если бы неподалеку от дворничихи находился милиционер. Тем не менее желание постового задержать Перфильеву с поличным становилось прямо-таки навязчивым. Он подкрадывался все ближе, и наконец, улучив момент, когда Перфильева удалилась за очередной бутылкой, постовой помчался к дверям подъезда гигантскими прыжками, придерживая одной рукой болтающуюся сзади кобуру. Такси будто ветром сдуло, и постовой успел лишь преградить путь дворничихе, когда она вышла из подъезда, прижимая к фартуку заветную бутылку, завернутую в газету "Советская культура". -- Спекуляция спиртными напитками! -- тяжело дыша, проговорил постовой. -- И-и, милок! -- тонко заголосила дворничиха, успев заметить, что такси упорхнуло. -- Какими напитками? Какая спекуляция? -- Давайте бутылку! -- потребовал милиционер. -- Так бы и сказал, что бутылка нужна, -- миролюбиво отвечала дворничиха, передавая сверток. Однако постовой, подошедши к чугунной урне, грохнул бутылку о ее край, выказав тем самым принципиальность. Ничего иного делать не оставалось -- никакой суд не нашел бы в действиях Перфильевой состава преступления. -- Ой, дурачок! И не жалко?.. -- покачала головою дворничиха. -Следил бы лучше за порядком. Тут вещами швыряются из окон, могут прохожих зашибить... -- Какими вещами? -- насторожился постовой. -- Пойдем покажу. Они проследовали в подъезд, где под лестницей находилась обитая железом дверь с висячим замком. Это была кладовка. Дворничиха отомкнула замок и зажгла в кладовке неяркую лампочку. Затем она извлекла из-за груды метел и лопат черный пухлый "министерский" портфель с приплюснутым испачканным боком. -- С неба свалился, -- сказала она. Постовой уже знал о ночном происшествии с домом (ему сообщили по рации), потому, не задумываясь, связал эти два факта. -- Когда? Где? -- устремил он взгляд на Перфильеву. -- Да с полчаса будет. Грохнулся, аж земля задрожала. Прямо на тротуар. Хорошо, не на голову! Постовой открыл замочек и тут же, в кладовке, произвел предварительное расследование. В портфеле оказалось две папки с бумагами "для служебного пользования" и билетом на "Красную стрелу", отходящую в ближайшее воскресенье, аккуратно сложенная пижама, электробритва, зубная щетка, полотенце и мыло. В полиэтиленовом, сильно помятом от удара пакете виднелись остатки бутербродов и вдребезги разбитые крутые яйца. На дне портфеля обнаружились мокрые осколки... пахло чем-то знакомым. Милиционер определил, что видит остатки небольшой фляжки из-под коньяка. В отдельном карманчике портфеля он нашел партийный билет, служебное удостоверение и паспорт на имя Зеленцова Валерия Павловича, проживающего... Собственно, неважно, где проживал гражданин Зеленцов. Важно, что не на улице Кооперации, в доме номер одиннадцать. Совсем в другом месте. На основании этого постовой хотел было уже отъединить факт падения портфеля от факта перелета дома, как вдруг из партбилета выпала сложенная вдвое записка. На ней торопливым почерком было написано: "Нашедшему -- передать в милицию! Подвергся провокационному угону за границу против своей воли. Прошу продолжать считать меня коммунистом. Зеленцов". Тут же была проставлена сегодняшняя дата и даже время: "3.30 ночи". Найденная записка заставила постового вновь насторожиться. Дело явно требовало серьезных мер, даже если не было связано с летающим домом, -- угон за границу! шутка ли! провокационный! Милиционер тут же сообщил по радио о находке, и через полчаса портфель и документы гражданина Зеленцова находились в городском Управлении, куда стекалась вся информация. Был задержан еще один мужчина, спавший на Каменном острове, на скамейке, и пробудившийся оттого, что рядом с ним на клумбу упала недопитая бутылка портвейна... -- Он был бездомный? -- Нет, это именно тот случай, когда сильно пьян и не можешь найти дорогу домой... Мужчина поднял голову и увидел над собою пролетающую громаду дома. На одном из балконов он заметил женскую фигуру, которая, ожесточенно жестикулируя и выкрикивая какие-то слова (ветер относил их), выбрасывала вниз бутылки, как балласт из воздушного шара. Две из них взорвались, упав на асфальт, а третья шлепнулась на рыхлую землю клумбы. Она не разбилась, милорд! Вот удача-то! Гражданин схватил бутылку, немедля приложился к горлышку, побежал по аллее куда глаза глядят, к людям... и был схвачен, выбежав на проспект, проезжавшей машиной "Спецмедслужба", которая и доставила его в вытрезвитель на Батарейной улице. Там гражданина раздели и уложили спать. Лишь утром, уловив в его похмельном бреду мотивы пролетающего дома, милиция доставила гражданина, к крайнему его возмущению, в городское Управление. Вот и все свидетельства с трассы. -- Не густо! Зато на месте приземления, куда прибыли по тревоге участковый этого микрорайона, следователи и розыскные службы (привезли даже двух служебных собак), удалось собрать более богатый урожай. Уже внешний осмотр подтвердил, что дом действительно опустился на Безымянную вертикально сверху, потому как не обнаружилось ни тополей, росших по кромкам тротуара, ни пивного ларька рядом с помещением книжного склада. Если бы дом был вдвинут на свое место, то деревья и ларек оказались бы вытесненными и их останки лежали бы сбоку. Но никаких следов тополей и ларька не нашли. Очевидно, и то, и другое было разрушено и вмято в землю... -- Позвольте! Но ведь пивной ларек, насколько я помню... -- Да, милорд, но милиция, как это ни странно, еще ничего не знала о вознесении тети Зои. -- Не может быть! Неужели никто из очевидцев не заявил? -- Никто. -- Но ведь это сверхъестественное, из ряда вон выходящее явление! Хотя бы в интересах науки! -- Знаете, милорд, половина из стоявших в очереди к ларьку каждый день видит живых чертенят. Что им наука? Что им сверхъестественные явления? Они и не такое могут рассказать! -- А Демилле? -- А Демилле торопился на свидание. Итак, дом стоял на Безымянной как влитый. Собственно, улицы более не существовало. Дом заткнул ее, как затычка пивную бочку. Безымянная улица была довольно короткой -- не длиннее ста метров -и соединяла две другие, более солидные улицы. По одну сторону Безымянной, во всю ее длину, тянулся старой постройки пятиэтажный дом с эркерами (крышу этого дома я и увидел после пробуждения). По другую сторону, куда выходили окна квартиры Демилле, стояли впритык два дома -- семиэтажный, с башенкой на углу, и четырехэтажный, в подвале которого помещался книжный склад. Все вышеуказанные дома были жилыми, с коммунальными в большинстве квартирами, кроме четырехэтажного, где наряду со складом помещалась больница водников. Кооперативный дом встал на Безымянной во всю длину, прямо на проезжей части, захватив и полоски тротуаров, так что между ним и старыми домами образовалось нечто вроде ущелий: эркеры пятиэтажного дома так и вовсе почти касались стен нашего здания; ширина ущелий получилась не более двух метров. По ранжиру соотношение домов было следующим: семиэтажный дом (высота потолков в его квартирах была четыре метра) в точности равнялся нашему девятиэтажному, пятиэтажный дотягивался до нашего седьмого этажа, а четырехэтажная больница -- до пятого. Таким образом, с одной стороны кооперативного дома доступ солнечного света в квартиры был прекращен вплоть до седьмого этажа, и лишь верхние два этажа (в том числе окна моей квартиры) выходили на свет Божий над крышей соседей. С противоположной стороны семиэтажный и два подъезда нашего дома полностью перекрывали друг друга и глядели от тротуара до крыши окно в окно, другим же двум подъездам жилось лучше -- верхние их этажи имели обзор и могли даже видеть Малую Неву. Впрочем, это стало ясно только днем, а в предутренние часы шло следствие и решались многочисленные вопросы: как быть с жильцами всех перечисленных домов, хотя бы в первые дни, чтобы не создавать паники и обеспечить мало-мальски сносные условия существования? что следует предпринять, чтобы не допустить в дальнейшем полетов кооперативных и иных домов? что послужило причиной этого уникального перелета? и проч. Очень скоро следствие получило новый импульс, ибо был обнаружен старичок в длинном пальто -- тот самый, что заступился за тетю Зою. Его нашли во втором подъезде нашего дома. Старичок дремал, прислонившись спиною к остывшему уже радиатору отопления. Когда его разбудили, он поначалу ничего не понял, но потом охотно рассказал историю с вознесением пивного ларька. Тут уже не знали -- верить или нет, потому как, с одной стороны, история была неслыханная, но с другой -появление дома на Безымянной тоже принадлежало к разряду историй не совсем слыханных. Старичок про наш дом ничего путного не сказал. "Проснулся, гляжу -- подъезд теплый. Я туда. Гляжу -- батарея. Продрог я, граждане начальники... Ну, и снова заснул..." -- А где раньше-то спал? -- спросили у него. -- А вот здеся, у ларька и спал... Тьфу, ты! Не у ларька, ларек-то взвился. В общем, у немца... Съездили за женою старичка по указанному им адресу и обнаружили в комнате одетую во все праздничное старуху, сидевшую под иконой с горящей свечкой в руках. Старуха на вопросы не отвечала, лишь крестилась и бормотала что-то про светопреставление. Наконец, убедившись, что конец света не состоялся, а прибывшие за нею молодые люди в сером -- не ангелы и не архангелы, а сотрудники уголовного розыска... дед ее жив и здоров, и весел, чтоб его черти разорвали! -- старушка разговорилась, и из ее уст удалось получить описание момента посадки дома. По словам Матрены Терентьевны, она вышла искать своего непутевого где-то около двух часов ночи -- "сто раз божилась, не пойду больше искать, пускай пропадает, ирод!" -- и, обходя излюбленные места старика, а именно: систему пивных ларьков Петроградской стороны, добрела наконец до Безымянной. Ей сразу бросилось в глаза, что ларька на улице нет. "Убрали, что ли? Ну, и слава Богу! Меньше этих пьяниц, чтоб их..." Она прошла по улице и заметила знакомую фигуру своего деда, который преспокойно спал на ступеньках, ведущих в подвал книжного склада. Матрена Терентьевна набрала в грудь воздуха, чтобы огласить Безымянную криками упрека и негодования, как вдруг... будто кто ее дернул! Она задрала голову и увидела, что на нее медленно опускается стена во всю улицу. "Ровно под утюг попала, ей-Богу!" Точно спички, начали ломаться тополя, посаженные вдоль тротуара, и тут Матрена, как прибабахнутая, выскочила из опасной зоны и помчалась к Большому проспекту, забыв о своем благоверном и осеняя себя крестным знамением. Она едва успела заметить, как выпрыгнуло из-под опускавшегося дома, точно лягушка из-под сапога, такси, проносившееся в тот момент по Безымянной улице и лишь чудом избежавшее гибели. О том, как сама чуть не угодила под машину на Большом, Матрена Терентьевна не упомянула: это ей не запомнилось. -- Ветер был? -- спросил эксперт старушку. -- Какой ветер? -- Когда дом приземлялся. -- Какой дом? -- старушка вновь напугалась. -- Туда прилетел дом. Вы были свидетельницей, как он садился. Был ли ветер при посадке? -- терпеливо разъяснял эксперт. -- Окстись, милый... Разве ж дома летают? -- ответила Матрена. Старика и старуху оставили в покое. Хватит с них волнений! Часы показывали шесть утра, и главные испытания для жителей дома и сотрудников УВД лишь начинались. Глава 6
СМЯТЕНИЕ Прежде чем описать те незабываемые утренние часы в жизни бывшего дома номер одиннадцать по улице Кооперации, когда весть об изменении местожительства проникла в сознание кооператоров, мы поговорим о стихийных бедствиях. Попытаемся поразмыслить о связи стихийного бедствия с психологией людей, подвергшихся ему. Как они воспринимают бедствие? Как соотносят со своею жизнью и нравственностью? Какие делают выводы? -- А зачем это вам? -- Видите ли, милорд, я совсем не ради экзотики начал наш роман с довольно-таки интересного и необычного случая, происшедшего в моем городе. Сами по себе полеты домов -- кооперативных, общественных и государственных -- интересуют меня не больше, чем... не могу подобрать сравнения ("И не подбирайте, я понял") ...чем приливы и отливы. Я уже давно отошел от науки и занялся "человековедением", как иногда несколько пышно именуют у нас писательскую деятельность, а посему любое явление природы и общества интересует меня лишь в его связи с людьми. Вот и в перелете нашего дома меня занимают не технические вопросы: как он летел? где брал энергию?.. подъемная сила и прочее -- подобного рода загадки могут поразить воображение целого научного коллектива... диссертации, симпозиумы... -- совсем же другие мысли мучают автора. Как перенесли полет жильцы? С какими мыслями они проснулись? Как им, бедным, жилось и работалось в те дни? Без электричества... газа... воды. Начну с того, что причислю феномен перелета кооперативного жилого дома (примерно 50 000 тонн) к разряду стихийных бедствий. -- Почему "бедствий"? Ведь никто, насколько мне известно, не пострадал? -- Лишь физически, милорд, да и то случайно. -- Тогда я не согласен со словом "стихийный". Что стихийного в доме? Чем он напоминает стихию? Все известные мне стихийные бедствия происходят в результате действия природных сил. Дом же ваш сооружен человеком, а способ его полета тоже не принадлежит к числу естественных! -- Но он не принадлежит и к числу изобретенных человеком. Он, прямо скажем, сверхъестественного происхождения, что, впрочем, меня нисколько не смущает. За время, что разделяет наши века, наметилось новое понимание человека и общества, а также связи последних с природой. Вашему веку, милорд, было свойственно безусловное возвеличивание человека, его разума и силы. Ярлык "покорителя природы", прилепленный примерно в те времена, привел к бурному расцвету науки и техники, промышленности и ремесел. Человек решительно отъединился от природы в надежде построить взамен нее нечто другое, синтетическое и безусловно рациональное. Как вдруг -- и не так давно -- на купающееся в довольстве и сознании своего могущества человечество стали обрушиваться сначала робкие, а потом все более уверенные упреки природы. Эти жалкие, истребляемые звери, птицы и рыбы, эти пустые горы, эти высохшие леса и грязные реки как бы воззвали к милосердию человека, и он благосклонно обратил на них внимание, постановив защищать. Но лишь на первый взгляд дело обстояло именно так. Те, кто пережил настоящее стихийное бедствие (например, жители Японии, на которую то и дело обрушиваются тайфуны и цунами), наверное, не смотрят свысока на природу. Они понимают, как ничтожен человек рядом с нею. Даже мы, милорд, живущие в более умеренном климате, прозреваем, случается, летними вечерами, когда какая-нибудь незначительная гроза проходит над городом и фиолетовые тучи постегивают землю хлыстами молний. Мы прикрываем окна, говорим шепотом, а в душе нашей просыпается тот естественный и полезный для человека страх, который сознательно преодолевался поколениями "завоевателей природы". Тут-то начинаешь понимать, что слезные жалобы природы, покорное недомогание полей, рек и лесов, на самом деле суть не жалобы, а предупреждения, выраженные, правда, в вежливой форме. А наши призывы защищать и оберегать природу при более глубоком рассмотрении выглядят исключительно эгоистично. Не природу мы хотим оберегать, а себя -- от полного уничтожения природой. Природа была, есть и будет всегда. Трудно представить себе Землю без природы. Однако она вполне может стать такой, что человеку не будет на ней места. Значит, следует умерить нашу самонадеянность и понять, что мы в ближайшем будущем можем быть равнодушно вычеркнуты природой из ее списков в наказание за то, что уже вычеркнули из них ряд любимейших и красивейших ее достояний. И наше любование собственным могуществом выглядит все более неуместным на фоне по-настоящему могущественных предупреждений природы. Новое понимание человека, о котором я говорил, состоит в том, что человечество должно осознать себя неотъемлемой и равноправной с другими частью природы. Мы не можем разговаривать с нею пренебрежительно или покровительственно. Мы не больше чем муравьи (но и не меньше). -- Я вынужден вновь напомнить вам о философах. Они точат зубы. -- Спасибо, милорд. Рискуя навлечь на себя еще больший гнев -- и не только философов,-- я должен сказать, что лозунг: "Все для человека, все во имя человека и для блага человека!" -- следует толковать, на мой взгляд, расширительно: "Все для природы, все во имя природы и для блага ее!" -- лишь в этом случае будет действительно достигнуто благополучие человека. Возвращаясь к нашему дому (мы довольно далеко отлетели от него, чуть ли не дальше, чем он -- от улицы Кооперации), я хочу заметить, что именно новое понимание человека как равноправной с другими части природы и дает мне право назвать перелет дома стихийным бедствием. Вообще с этой точки зрения любое общественное явление (инфляция, кризис, демонстрация, война, революция, безработица, матч по футболу и даже очередь у пивного ларька) можно назвать стихийным, но не все они, конечно, будут бедственны. Теперь мы разобрались в этом вопросе и у меня наготове следующий: как относится человек к стихийному бедствию? -- А как? Страдает, конечно... Терпит. -- Нет, я не о том. Склонен ли он рассматривать бедствие в качестве кары? -- Могу ответить авторитетно. Не зря я долгое время был духовным пастырем, то есть пас души верующих. И вот, перегоняя стада душ с пастбища на пастбище, я запасся (игра слов, заметили?) ценными наблюдениями, которые могу предложить для вашего романа. -- Нашего, милорд... -- Люди верующие безусловно склонны воспринимать игру природных сил как ответ богов на те или иные личные дела и поступки. Когда есть ощущение, что многим людям вокруг свойственны одни и те же пороки, стихийное явление может рассматриваться как кара за общественные грехи. Вы сами только что... помните ту старушку, как ее звали? -- Матрена Терентьевна, милорд. -- Ну да, Матрена! Она бежала и крестилась со словами: "Господи! за грехи наши...". Помните? Следовательно, она восприняла появление дома в воздухе как знамение, как предвестие конца света, который придет "за грехи наши". -- Спасибо, мистер Стерн. Я с вами согласен. Правда, я полагаю, что речь должна идти не только о верующих. Любой человек склонен принимать на свой личный счет не зависящее от него явление, и это, кстати, еще раз подчеркивает повышенное внимание человека к себе. Ему не кажется странным, что природа (божество) устраивает землетрясение для того, чтобы наставить человека на путь истинный или указать на то, что жил он неверно. Я думаю, милорд, что и вы -- внимательный слушатель мой, -- и читатели ни на минуту не усомнились, что я описал перенос дома на Петроградскую для того, чтобы показать, что герой наш, Евгений Викторович Демилле, жил не совсем праведно, за что и получил такой сюрприз. -- А что, разве не так? Разве исчезновение до