о, -- раздался голос позади художника. Ветер обернулся. Перед ним стоял, разглядывая портрет, отец девушки. -- Тухлое, что ли? Ты шутишь, Серебряный Медведь? -- Отнюдь. Хотя говорю я не о тухлом яйце, а о желтке яйца, из которого скоро вылупится цыпленок. У людей Легенды другой цвет кожи, поэтому поверь мне -- уж я-то знаю как рисовать белокурых красавиц, -- старик усмехнулся в бороду. Ветер задумался. -- Что ж, может, ты и прав. Он довольно нежен. -- Послушай меня, -- Серебряный Медведь изменил интонацию, -- мы здесь уже три недели, и я знаю, что про нас не забыли. Художнику не нравились эти разговоры, которые старик затевал уже не в первый раз, тем более что они отвлекали его от портрета. Но приходилось слушать, ведь тот был старше, а кроме того, и это было самым главным, приходился отцом Полной Луне. -- Если ты любишь мою дочь, -- продолжал Медведь, -- а я вижу, что это так, ты должен устроить нам побег. Жрецы не оставят тебя в покое. Ты им мешаешь. -- Но есть еще Император, а я служу ему. -- Ты и вправду еще слишком молод и не понимаешь многих вещей. -- Старик покачал головой. -- Император -- человек. Сколько бы при нем ни было слуг, он одинок. Если его убрать -- ничего не изменится, просто будет новый Император. А жрецы -- это система. Они безлики, и их много. Они умеют и знают то, что недоступно простым смертным и даже Императору. Поэтому люди их боятся даже больше, чем твоего покровителя. -- Ты считаешь, что Императору что-то угрожает? -- насторожился Ветер. -- И откуда ты так много знаешь о Его Венценосности и жрецах? -- Я вижу, что он не доживет до Потопа. Но это будет его собственный выбор. Жрецы лишь выполнят высшую волю, а значит, и волю Императора. А знаю я так много оттого, что много учился, и много наблюдал за людьми, -- старик улыбнулся, -- чего и тебе желаю. Ветер задумчиво посмотрел на Серебряного Медведя и спросил: -- Если Император действительно погибнет, что будет? Ведь у него нет наследников и заменить его не так просто, как ты говоришь. -- Эта сложность относительная. А начнется... -- Старик ушел куда-то в себя. -- Я пока не вижу финала, но крови будет много, причем крови не во благо. -- Голос Медведя вдруг снова изменился и стал как будто моложе. -- Но хватит о грустном. Ты должен подумать о моих словах. Только времени у тебя немного, знай это. Теперь же идите к водопадам, дети мои, отвлекитесь, иначе ты у своего холста посинеешь и перестанешь быть кому-нибудь нужным. -- Он снова улыбнулся. Ветер вместе с Полной Луной вышли из дома, сложенного из камней и расположенного в престижном городском квартале. Не спеша они направились в сторону горного хребта, который особенно привлекал Императорского художника. -- Как ты думаешь, почему отец так боится за нас? -- спросила девушка. -- Ведь до сих пор ничего не случилось. -- Тебе видней, -- отозвался тот, -- вы же не признаетесь, кем он был на родине. -- Да, он особенный человек. Поэтому я и не могу говорить о том, кем он был. Это опасно для всех нас. -- Даже для меня? -- Да, даже для тебя. -- Странно. -- Забудем об этом. -- Полная Луна обернулась вдруг к художнику и спросила, глядя в глаза: -- Ты действительно любишь меня? Ветер смутился из-за резкого перехода к столь интимной теме, но теплые чувства победили неожиданность: -- Я действительно люблю тебя с первого взгляда, даже нет, не взгляда, не то... Я еще не видел тебя, а уже шел к тебе, уже знал, что ты моя судьба. -- Удивительно... -- откликнулась девушка на его слова, -- вот ты говоришь отец странный, а ведь, когда мы входили в город, он сказал, что здесь меня ждет моя судьба. -- Вот как? Интересно. И что же? -- Я решила стать твоей женой, -- она смущенно помолчала и добавила: -- кажется, решила. Ветер, едва не подпрыгнув от радости, тут же встревожился: -- Как это, "кажется"? -- Ну, решила, решила. Художник хотел ее обнять, прижать к себе, но в этот момент из-за валуна с криком выпрыгнул брат Луны: -- Ага! Попались? -- Господи, Медвежий Рык, ты напугал меня, -- бросила девушка. -- Хм, я еще и пострашнее бываю, -- сказал юноша со смехом, а потом попросил: -- возьмите меня с собой. -- Идем, -- ответил Ветер, -- а что у тебя с носом? Тот смущенно отвел глаза: -- Упал. -- Ага, упал на чей-то кулак. -- Да ладно. Надо ж завоевывать положение. -- Ах, вот в чем дело, -- усмехнулся Ветер, -- ну, тады ой! 5. Проснулся я оттого, что было тяжело дышать. Схватил себя за нос, который был забит какой-то дрянью, и посмотрел на руку. Ну дела! Лет двадцать уже, с детства не шла носом кровь, а тут -- на тебе. Я встал и пошел на кухню. Взял соль, набрал стакан чуть теплой воды, смешал это все и начал пить носом. С детства ничего не изменилось: пить носом по-прежнему было неудобно. Завершив эту гнусную процедуру, я прилег, положив голову так, как велят в этом случае врачи. Спать я больше не собирался. 6. В двадцатом году Камыша, за три тысячи шестьсот два дня до Всемирного Потопа, в сад, разбитый на скалах, что громоздятся над водами Великого Океана и обнимают его по всей длине материка, разгневанным жестким шагом вышел властитель континента Последний Император Легенды. В гнев Его Венценосность повергли доклады жрецов и военачальников. Он дошел до Каскада, длинная лестница которого вела на самую вершину скал, где невидимое отсюда плескалось Императорское водохранилище, образованное кратером давно уснувшего вулкана. Шум воды, падающей по ступеням лестницы, заглушал гневные мысли Императора, и он стоял у бассейна до тех пор, пока монотонность фонтана не успокоила его. Пройдя в беседку, нависшую над безбрежной гладью волн, наследник трона устремил свой взгляд туда, где в тысячах километров отсюда, на других берегах Океана, обитали враги Империи -- Атлантида и Ария. Сердце Императора надсадно ныло уже с неделю, и хотя он был все еще молод, это беспокоило его. Тяжело вздохнув, он подумал, что вместо отдыха, такого желанного еще полгода назад, в очередной раз получает обратное. Ничего особенного, конечно, не произошло, но и проблемы, вечные проблемы его Империи, тоже не решались. Это злило Императора, доводя до бешенства. Временами его бросало в холодный пот, болели позвоночник и голова, а теперь вот сердце. Медики успокаивали, говоря, что это всего лишь нервное переутомление. Но легче от этого не становилось. На лестнице, ведущей к беседке, раздались шаги. Это мог быть только Главный Жрец Империи Покровитель Ангелов, остальных к этому месту не допускали. Поприветствовав друг друга поднятыми на уровень плеч руками, они молчали несколько минут. Император знал, что жрец дает ему возможность завершить инерцию мыслей. Это позволяло спокойно воспринимать новую информацию, не думая о чем-то своем. -- Слушаю тебя, Покровитель Ангелов, -- вымолвил наконец Последний Император. -- Прости меня, Великий, что опоздал. -- Голова жреца вместе с высоким, витиеватым головным убором качнулась. -- Ерунда, -- досадливо повел рукой Император, -- ты ничего не упустил. Потому что ничего не происходит. Зато время истекает, и его почти не осталось. -- Да, время... -- жрец неопределенно вздохнул. -- Какие у тебя новости? -- Новости? -- Покровитель Ангелов, зная, что Император ждет большего, не стал придавать особого значения тому, с чем пришел. -- Ничего важного, Твоя Венценосность, в моих новостях тоже нет. Так, мелочи, для решения которых нужно твое слово. -- Говори. -- Ты уже знаешь, что месяц назад состоялся Совет Исхода, и на нем было решено оставить для будущего человечества записи о наших рекордах и ошибках. -- Конечно знаю, и что? -- Мы решили, что информация должна быть запечатлена на камне, поскольку грядущий Потоп может уничтожить все прочие носители рисунков, чертежей и текстов. Я уже не говорю о последующем варварстве падших народов, которые разграбят то, что останется от нас. -- Все это мне известно, в чем проблема? -- Император нервничал, когда его держали за недоумка, пытаясь исподволь подготовить к какому-то решению, причем делали это, заставляя заранее соглашаться с тем, что говорят. Вот и сейчас ему дважды пришлось сказать "да", прежде чем жрец соизволил рассказать о цели своего визита. -- Дело в том, что мы рассчитывали на Ветра Небес, как и было условлено с тобой. -- Что же произошло? Он не хочет? -- Нет-нет. Его согласие уже есть, но возник другой вопрос. -- Говори же, наконец! -- Он отбил трех пленников-атлантов из числа предрешенных жертв. -- Зачем же он это сделал? -- Говорит, что девушка, которая была среди них, избрана для написания шедевра. -- А еще двое? -- Отец и брат девушки. Ветер не захотел, чтобы они ушли с Земли, а она осталась. Император молчал. Он любил художника, и не только потому, что тот хорошо рисовал. Было в его подданном то неведомое, то новое, что вселяло в Императора надежду. И зиждилась она на том, что Ветер как раз тот человек, что покажет ему выход из клинической смерти, в которой оказалось человечество. Да и то сказать: художник часто видел многое, чего ни Император, ни его приближенные не замечали. Закон един для всех. И уже в который раз Ветер шел против него, а жрецам, которым художник часто становился поперек дороги из-за особых отношений с Императором, только подавай подобные ошибки. Что же делать? -- Послушай, Повелитель Ангелов, я давно хотел спросить тебя... -- Да, мой Император. -- Скажи мне, куда девается кровь людей, которых вы отправляете к Дэвам? От неожиданности Главный Жрец прикусил язык. Он знал, что перед ним умный человек, но вот так перейти к атаке -- этого он не ждал. Вопрос был настолько прямым, что почти лишил его возможности вернуться к той теме, с которой он пришел на аудиенцию. -- А почему мой Повелитель думает, что она куда-то девается, кроме как в землю? -- Это была ложь без оглядки. Жрец был не вправе раскрывать некоторые тайны даже Императору. А тайна крови была особой. Она существовала со времен первочеловека. Как же он вот так, сразу, скажет об этом непосвященному. Приходилось врать, хотя все зависело от того, что знает этот непосвященный. -- Птица принесла мне весть, -- хитро прищурился Последний Император, -- что под цехами есть специальные резервуары, куда поступает кровь после ритуала. -- Конечно, есть, -- нашелся Повелитель Ангелов, -- это не секрет. Мы собираем ее там и используем в научных и медицинских целях. -- Вот как? -- Император тяжело посмотрел на жреца, и тот понял, что до сканирования его мыслей осталось небольшое усилие со стороны венценосного собеседника, а мериться с ним волей ему не очень хотелось. Надо было что-то предпринимать. -- Большую часть крови мы используем многократно в ритуалах. -- Но ведь ее много, к тому же она быстро сворачивается, -- не ослабевало давление. -- Мы способны поддерживать ее текучесть годами, мой Повелитель. Император задумался. Копать глубже не было смысла. Жрец ничего не скажет. Устраивать поединок воли нецелесообразно, тем более что закон разрешал читать мысли только у преступников или у подозреваемых. Своего он добился: Повелитель Ангелов уже не будет столь настойчив в отношении Ветра, он и так сидел как на иголках, надеясь побыстрее унести ноги. -- Хорошо, ты убедил меня. У тебя еще есть вопросы? -- Нет, Твоя Венценосность. -- Тогда ступай. Жрец поднялся, и когда он уже выходил из беседки, Император сделал последний ход: -- Пусть Ветер пишет свой шедевр, и, если он действительно окажется таким, я подарю ему этих пленных. Жрец, прощаясь, поднял руку и, дождавшись ответного жеста, ушел. Император снова посмотрел в даль океана. Его мысли вернулись к врагам, прятавшимся где-то там, за горизонтом, к врагам таким же последним, как и он сам. Но были ли они врагами? Ведь и они знают о завершении Цикла времен, и у них организован Исход. Неужели нет другого пути, как начинать всю историю человечества заново? Неужели же их цивилизации сами загнали себя в угол, и нет дороги к миру и развитию? Тупая игла снова пронзила сердце. Император задержал дыхание, давая боли утихнуть. Кровь кинулась к вискам, болезненно отдаваясь в затылке. Розовая пелена накатилась на глаза. Кровь. Всюду кровь. И жрец чего-то недоговаривал. Что-то было в ритуалах, не до конца понятное ему, Последнему Императору Легенды. 7. Меня прошиб холодный пот. Я задыхался. В сердце засела тупая игла. Набрав полные легкие воздуха, я задержал вдох, потом трижды резко выдохнул и задержал вдох. Боль рассасывалась. Непривычный уличный шум заставил меня оглядеться. Ну да, Василиса. Я у нее. Вытащил часы из-под подушки. Двенадцать. Хорош, нечего сказать. Так, конечно, можно жить, и вряд ли эти, на танках, найдут меня здесь, но... я ведь не один в этом мире. Есть еще Василиса, которой мое новое место дислокации может не понравиться, и еще, еще был Костя, которому я обещал кое-что, неживому уже, но обещал. Я поднялся. Пульс гулко отдавался в ушах. Что за наваждение с этими снами? Даже в кино ходить не надо. Спи себе и смотри, если бы не здоровье. Уж очень выматывали меня эти сны, будто я и не спал совсем, а становился поочередно то Императором, то Ветром Небес. Иногда возникало ощущение, что само сознание, то, к которому я привык, перестает существовать, а на смену ему приходит неосознанное знание -- бред, короче, -- и я чудом удерживаюсь на ногах, едва не падая в обморок. Голове от этого лучше не становилось. Я прислушался. В квартире тишина. Хозяйка, видимо, еще спит. Стараясь не шуметь, надел джинсы и рубашку, достал из сумки всякую чепуху для бритья и зубов и прокрался в ванную комнату. За полчаса привел свою физиономию в порядок и даже принял душ. Голова и сердце улеглись. Слава Богу! А то я уж подумал, что старею. Не было ведь со мной такого раньше. Здоровый был как бык. А тут -- сердце болит, кровь носом идет, надо же! Я вернулся в комнату, уселся в кресло и пододвинул к себе телефон, стоящий на тумбочке. Потом снова встал и достал из сумки мобильный. Любой номер из тех, по которым я мог звонить, наверняка отслеживался. Если так, то один звонок с городского номера обнаружил бы мое местонахождение. А мне это зачем? Прослушивать могли и мобильный, но чтобы засечь его координаты, нужна была аппаратура посложнее, а я надеялся, что до массовой облавы на меня дело еще не дошло. -- Алло. Валя, привет. -- Лешка, ты где? Тут тебя человек двести ищут с самой ночи. Что случилось? -- Потом расскажу. Скажи шефу, что я попал в интересное положение, и... -- Ты не беременный? -- Да, шестой месяц пошел, и у меня декрет без содержания. -- Подожди, а программа как же? -- Валечка, не сейчас. Все очень сложно. Вопрос жизни и смерти. -- Хоть бы намекнул. -- Не могу. Пока. Набираю еще один номер и нажимаю "отбой". Нет, этот звонок правильнее делать с городского: если мобильник слушают, то узнают место и время встречи, а тот телефон, куда я собирался звонить, не должны были прослушивать мои новые "друзья". По крайней мере, надежда такая была. Звоню. Прежде чем абонент на той стороне назвал свою фамилию, что он делал всегда, тараторю полуженским голосом: -- Машенька, сегодня в пять подвезут кофе и мешок сахара. Принимай. Возникает пауза, после которой в меня летит раздраженное: -- Гражданка, вы куда звоните? А мне большего и не надо. -- Ой, извините, -- гундосю я и кладу трубку. Теперь, если у Самоцветова есть голова на плечах, он вспомнит, как рассказывал мне обо всяких шпионских штучках и, в частности, произносил именно эту фразу со значением, что, мол, встреча назначена в известном обоим лицам кафе в восемнадцать часов, поскольку я упомянул один мешок сахара, который прибавлялся к названному времени. Вот такая у них там, в ФСБ, арифметика -- мешки с часами складывают. В школе за это двойку бы поставили. И законно! Я подошел к окну и постоял там несколько минут, глядя, как малыши возятся около песочницы. Да, в детство впасть хорошо, но не сейчас. Делать было совершенно нечего. Информации со вчерашнего дня так и не прибавилось, а совершать броуновское движение, конгруэнтно самоубийству. Во, какой оборотец ввернул, люблю всякие там исподвыподверты, не зря же я репортер. Потянул с книжной полки "Историю Древнего Египта". Не успел открыть, откуда-то из середины выпала фотография. Только нагнулся, а пальцы уже дрожали, и тупая игла вернулась на свое место. Где-то на юге в окружении туй и каштанов, радостные и счастливые, стояли в обнимку Василиса и... Костя. Пришлось срочно садиться. В глазах потемнело, снова перестало хватать воздуха. Пробки в голове выбило по случаю короткого замыкания. Вдалеке проплыла мысль о том, что психиатр мне уже не поможет. Комната закружилась перед глазами, покрываясь розовыми обоями. Я почувствовал, что меня бьет крупный озноб, и настоящая истерика накатывает изнутри. Впервые я испытал ощущение глобального, внешнего контроля над собой и почувствовал себя никчемным и маленьким в этом мире, где какая-то сила делает все, как надо ей. Ей, а не мне! Иначе чем объяснить то, что происходит в течение этих суток. Господи, одних только суток, даже меньше. Костино письмо, сны наяву, танки, Василиса и вот теперь эта фотография. Я застонал, давая вырваться наружу гнетущему чувству безысходности. Стало немного легче дышать. В голове не задерживалось вообще ничего. У меня уже было такое, когда внезапно погиб близкий мне человек -- младшая сестра. Одиночество и пустота! Осознание мировой несправедливости! Наверное, так человек защищает свои нервы от стрессов или они сами реагируют подобным образом на то, чего не могут переварить. Не спеша я поднялся с кресла и пошел в соседнюю комнату. Негромко постучал -- тишина. Открыл и вошел -- Василисы здесь не было. Еще один сюрприз. Где же она? Я вспомнил холодок в ее глазах на пороге подъезда и потом уже здесь, когда рассказал о Косте. Ну и ну! Что же она подумала обо мне? Вряд ли отнесла нашу встречу к случайной, когда поняла, кто перед ней. А поняла почти сразу. Ведь из фотографии ясно было, что они с Костей любили друг друга, а значит, не могла она не видеть наших репортажей. И не узнать меня не могла. И прогнать не могла. Думала, что неспроста я к ней пожаловал. Боялась и ждала, пыталась понять, чего мне от нее надо. А потом не выдержала и сбежала, чтобы не испытывать судьбу. Я вздохнул. Вот бред! И придумать-то такое трудно. Снова вспомнил о мистической силе. Чего ей надо, силе этой? Я понимал, что все знания, полученные мной от общества -- воспитание, учебники, работа, смысл жизни, наконец, -- подверглись жесточайшей проверке. Вещи до сих пор понятные и очевидные вдруг перестали быть такими. И я уже ступил на тонкую линию, за которой вопросов было больше, чем ответов. Разобравшись, что не готов еще к подобному переходу, я просто решил, что эта мистическая сила не получит от меня желаемого, если я сейчас же чего-нибудь не съем. Зашел на кухню и сразу увидел записку на столе: "Алексей, я не понимаю, что вам от меня нужно. Раз вы здесь, то знаете, что мы с Костей любили друг друга, а расстались уже больше года назад. Поэтому я не сразу вас вспомнила. Я знала о его смерти, хотя и не знала подробностей. Непонятно, чего вы хотите от меня. У меня нет ни информации, ни его вещей, ничего. Но вы все равно не поверите мне. Поэтому я исчезну. Странно, но мне казалось, что вы друзья, и ваш рассказ вроде бы подтвердил это. Однако сами вы не стали бы меня искать. Кто-то вам поручил это, кто-то, кто знал о наших с Костей отношениях. И поэтому я вам не верю. Прощайте!" Да, хотел бы я написать вот такую записочку этим, на танках, прощайте, мол, я вам не верю и всех делов. Поражаюсь я психике человеческой: знаком я с Василисой чуть меньше десяти часов, а ощущение того, что она меня бросила, уже появилось. Мало того, не просто бросила, а предала, можно сказать. Ведь меня ж тут преследуют, понимаешь, а она -- юрк втихаря, и поминай как звали. Что же за создания такие -- женщины эти. Ну никак на них положиться нельзя. В этот момент в замочную скважину вставили ключ. Я вышел в коридор. Она уже открыла дверь и стояла на пороге, глядя мне в глаза и пытаясь прочесть, что я обо всем этом думаю. Наверное, что-то успокаивающее она там отыскала, поскольку в коридор все же вошла. Я подумал, что именно так возвращается женщина к мужчине после взаимных неурядиц, когда происходит это на его территории. Вот и сейчас никто бы не догадался, что хозяйка этой квартиры Василиса, а не я. Мы молчали до тех пор, пока я не сообразил, наконец, кто в доме хозяин, и не засуетился с достоинством: -- Есть хочешь? Она устало кивнула. Я заметил, что под глазами у нее огромные синяки от бессонницы и безответных домыслов. Заглянув в холодильник, я обнаружил котлеты. Поставил на газ воду под вермишель и через двенадцать минут позвал ее, отрешенно сидевшую все это время в кресле. Лениво поковырявшись вилкой в котлете, она отложила прибор, тяжело вздохнула и вдруг заплакала. Пришлось и мне остаться голодным. Я обошел стол и сел рядом с ней на табурет. Я никогда не мешаю человеку плакать словами типа "не реви", "успокойся" или "все будет хорошо". Это потом. Плакать иногда просто необходимо и стесняться этого не стоит. Для некоторых людей слезы -- элементарная физиологическая потребность, как еда или секс. Когда человек плачет, его артериальное давление стабилизируется, а во время стрессов, когда оно скачет, как дикий мустанг, это просто спасает человека от появления сердечных и прочих дрянных болезней. Но мера должна быть во всем. Выдержав паузу, которая часто говорит о поддержке больше, чем слова, я тронул ее за плечо. Что ж, и этого можно было ожидать: в ответ она кинулась мне на грудь и обильно смочила мою рубашку слезами. Я не шевелился, слегка обняв ее плечи. Фонтан наконец иссяк. Не поднимая головы -- как же, ни одна женщина не покажет мужчине своих припухших век и красных глаз, -- она вышла в ванную и долго приводила себя в порядок. Вышла королевой и сразу в атаку: -- Зачем я вам нужна? Я, конечно, знал ответ, но сразу озвучивать его было нельзя. Я сделал вид, что серьезно его обдумываю, иначе она бы решила, что я вру или легкомыслен. -- Давай начнем сначала, -- как бы появилась у меня мысль. -- Что начнем? -- она заметно нервничала, и я ее понимал. -- Наше знакомство, если хочешь? Василиса задумалась. В глубине ее глаз шел обложной и беспросветный дождь. -- Я не понимаю, -- призналась она. -- То, что вы говорили мне вчера, когда провожали, совершенно не похоже на то, что вы меня знали, или это хорошая актерская игра? -- Она посмотрела мне в глаза, но ничего интересного там не нашла, и поэтому продолжила: -- с другой стороны, когда я вспомнила, кто вы такой, это заставило меня испугаться. И еще больше вы напугали меня рассказом о смерти Кости и событиях, связанных с донорством. Я и вернулась-то потому, что не по-ни-ма-ю, -- произнесла она по слогам и едва удержалась от того, чтобы снова не заплакать, -- ничего не понимаю. -- Да, -- вздохнул я, -- ну и положеньице. -- Что? -- тревожно спросила она. -- Ну нет у меня фактов, чтобы доказать тебе случайность нашей встречи. Ты все равно не поверишь. -- Я помолчал. -- Все, что я скажу, останется словами. -- А вы попробуйте. Это "вы" начинало действовать мне на нервы, потому что произносила она его совершенно намеренно. Это уже не было вчерашним, уважительным "вы", хотя и со вчерашним я бы разобрался заново. Но я понимал, что сейчас за этой дистанцией ей было спокойней. -- Тебе остается только поверить всему, что я говорил вчера, и добавить к этому, что я не знал о ваших с Костей отношениях. -- Я не верю этому. Костя часто рассказывал о вашей дружбе. -- Мои знакомые тоже знали о наших отношениях, но так уж у нас повелось после одного случая в институте, что ни он, ни я даже не рассказывали друг другу о своих дамах сердца. -- Несчастная любовь? Я кивнул: -- В общем, да. Причем мы оба оказались в дураках, но Костя чуть-чуть позже. Василиса немного успокоилась. Знакомый бриз разогнал тучи, обложившие небо, и хотя солнце еще не появилось, из сумрака проступила глубокая синева. -- Допустим, это правда. Но как ты объяснишь нашу встречу? Мы снова были на "ты". -- Вспомни, пожалуйста, все, что я тебе рассказывал. Учти письмо, сны, звонок, поднявший меня ночью. А сегодня, когда тебя не было, о чем я еще не знал, я протянул руку и взял книгу "История Древнего Египта" и... Василиса напряглась, и я завершил свой спич по-другому: -- Как ты думаешь, в каком состоянии я нахожусь все это время? Поставь себя на мое место и представь, что все это правда. Она размышляла несколько секунд, потом заключила: -- Ты прав. Я не могу проверить то, что ты мне рассказал. Я могла бы выгнать тебя, но меня останавливает только одна мысль: тебя вряд ли могли подослать, потому что я знаю тебя в лицо. Проще было послать незнакомого мне человека. И потом, -- она замялась, -- я действительно поверила тебе. Я взял ее за руку и слегка сжал ладонь, поблагодарив ее и успокоив одновременно. -- Иди спать, ты очень устала. -- А ты? -- К сожалению, смотреть на спящую королеву у меня не будет возможности и даже охранять ее я не смогу. -- Слабая улыбка появилась в уголках ее глаз. -- У меня есть кое-какие дела. Нужно хотя бы попытаться понять, что происходит. -- Может, не стоит? -- Не могу же я вечно сидеть на твоей шее. А в покое меня не оставят, когда бы я ни вынырнул. Я эту публику знаю. -- По поводу шеи можешь не беспокоиться. Пока ты мне не мешаешь. А потом, знаешь, я тоже чувствую перед Костей моральный долг. Ведь мы не очень хорошо расстались, и я была у него последней женщиной. Он звонил мне после этого много раз. Она замолчала, и мне показалось, что сейчас опять будут слезы, а они уже были лишними. -- Нет-нет. Хватит слез. Это уже от усталости. Она молча кивнула и собралась выйти из комнаты, но в дверях остановилась и сказала коротко: -- Возвращайся. Я буду ждать. ... На встречу с Самоцветовым я приехал раньше на целый час, чтобы оценить атмосферу вокруг ресторана. По дороге заехал в парикмахерскую, коротко постригся и превратил себя из шатена в брюнета. Что-то скажет Василиса, если вообще пустит меня на порог. Выйдя из такси у гостиницы "Ленинградская", я перешел на другую сторону улицы, прошел в небольшой сквер, что тянется здесь вдоль Курской железной дороги, и сел за столик под зонтиком. Это была маленькая шашлычная, а ресторан "Золотой дракон", где мы назначили встречу, располагался через дорогу напротив. Ресторан этот я знал хорошо, включая машины, принадлежавшие его сотрудникам и фирмам, находящимся в шестиэтажном здании. Ничего лишнего в ближайшем окружении я не заметил, хотя это еще не говорило о том, что встреча состоится. Самоцветов мог и не понять звонка. Это было бы очень неприятно. -- Анатолий Петрович просил вас сейчас же идти в сад имени Баумана. Он ждет вас. Я даже не повернул головы, настолько этот шепот показался мне зловещим. Лишь отойдя на несколько шагов, я обернулся. Какой-то бомж собирал бутылки и объедки со стола, больше никого не было. Подивившись такой конспирации, я двинулся вперед. До нового места встречи было семь минут ходьбы, и идти нужно было пустынными переулками. Преодолевая их, я оценил мозги Самоцветова: в этих переулках я либо заметил бы слежку, либо, что скорее всего, меня бы взяли люди из танковой дивизии. Ни в том, ни в другом случае Самоцветов не подставлялся. Пройдя метров сто по Ново-Басманной, я вошел в сад Баумана. Это один из старейших парков Москвы, находящийся в самом центре города, но наименее посещаемый. Когда я попадал сюда, а это было нечасто, мне казалось, что я в гостях у какого-то помещика начала прошлого века. И постройки, и деревья переносили меня во времена декабристов, и мне чудилось, хотя это и не был Санкт-Петербург, что вот-вот я услышу французскую речь, появятся дамы с зонтиками от солнца и возникнет атмосфера интеллектуальной беззаботности. Вместо дам с зонтиками я увидел Самоцветова, одиноко сидящего перед открытой концертной площадкой, где выступали только пустые банки из-под пива. Оглядевшись еще раз вокруг и не заметив ничего подозрительного, я подошел к нему и сел рядом. Что они за люди такие, эти спецслужбисты? Хоть бы глянул на меня, но ему и этого не надо было. Он спиной знал, что на мне надето, какого цвета у меня теперь волосы и за какой моделью солнцезащитных очков я прячу свои хитрые глазки. Думаете, он сказал что-нибудь ободряющее или хотя бы поздоровался -- как же. -- Тебя ищет половина ФСБ, не считая частных служб. -- А другая половина? Надо ж, все-таки заметил мое присутствие. -- А другая половина тоже ищет, но для других целей. -- Вот как, -- это было интересно, -- и зачем же я этой другой половине нужен? -- Слушай меня очень внимательно, парень. Я буду с тобой откровенен, как не был откровенен ни с кем за последние двадцать лет. Почему-то мне после этих слов уже стало нехорошо. Откровенный фээсбэшник -- полная аномалия, хуже динозавра на Красной Площади. -- Я впервые наблюдаю такой грандиозный спектакль, в центре которого каким-то чудом оказался ты. Начну с того, что сегодня ночью мне позвонили и сказали буквально следующее: "Кудрин делает слишком много репортажей. Надо сократить его эфирное время до минимума". После чего я тут же позвонил тебе, а потом стал думать, кто мог позвонить мне. И, знаешь, к какому выводу я пришел? -- Элементарно, -- радостно подсказал я, -- инопланетяне контролируют ситуацию вокруг крови. Им нужна наша кровь! Но Самоцветов не обратил внимания на мою гениальную догадку, а гнул свое: -- Мне позвонил Лаврентьев, понимаешь? Сам. А он не должен был мне звонить. Я не занимаюсь уборочными работами. Голос-то его я узнал, а вот почему он позвонил именно мне, понять не мог. А потом до меня дошло: он просто ошибся номером. Вот же глупость какая. Человек, который на него работает, в телефонном списке сотрудников стоит сразу же за мной. Вот он и спутал. -- А как же вы? Ведь это -- утечка. Вас могут начать контролировать после этой, хм, ошибки. -- Может -- да, а может -- нет. Эти козлы из-за своей самоуверенности сначала говорят в трубку суть дела, а потом спрашивают, понял ли их тот, с кем они говорят. Я и ответил, что не понял и ни про какого Кудрина не слышал. Трубку после этого положили. А у нас никто не знает, что мы с тобой знакомы. Звонил я тебе из автомата. Поэтому, если у них и есть что-нибудь, то только домыслы. -- Он помолчал. -- Пока домыслы. В общем, нашей с тобой связью еще надо заниматься, а времени у них нет. -- Уж не из-за меня ли? -- ощутил я внутреннюю значимость своей персоны. -- Как ни странно... Знаешь, где-то в Африке есть обычай: муж с женой общаются друг с другом через идола, находясь при этом в одной комнате. Такой, понимаешь ли, посредник, помогающий наладить отношения в семье и абстрагироваться от субъективного восприятия известных вдоль и поперек людей. -- Да, вот идолом я еще не был. А его потом, когда мирятся, не сжигают? Нет? -- Хватит юродствовать, -- оборвал меня Самоцветов, -- ты оказался между двух огней. Сейчас один большой человек пытается произвести передел собственности, и Лаврентьев с Кольским ему мешают, поскольку контролируют огромные деньги. И нужен был повод, вокруг которого все закрутится. Сначала Костя был то, что надо, но его не уберегли, и тут появляешься ты, да еще такой прыткий. До сих пор никто не знает, что в письме, которое по нелепой случайности дошло до тебя. И Лаврентьев с Кольским очень его боятся. Другой же стороне нужны и свидетели, и письмо. Я молчал. Что ж, сутки еще не закончились. Интересно, архангел Михаил успеет посетить меня до вечера? Может, и ему я на что сгожусь? -- Какие предложения? -- поинтересовался я. -- Я не знаю, где ты пропадал, но это мудро. Однако всю жизнь так не проживешь. И момент, связанный с начавшейся заварухой, необходимо использовать, чтобы выйти из игры живым. -- Легко, -- не удержался я, -- сейчас только дойду до ворот. -- Все остришь? -- Самоцветов даже не улыбнулся. -- Тебе надо встретиться с одним человеком. -- С мужем или женой? -- С дедушкой. О-о, я был в восторге: Самоцветов острил. -- И лучше это сделать прямо сейчас. Письмо у тебя с собой? Изобразив чудовищное недоумение, поверх очков я посмотрел на него. В ответ он скривил рот и оправдался: -- Ладно-ладно. Я знаю, что ты не дурак, но сегодня письмо нам не помешало бы. Идем. Я не стал возражать и направился вслед за ним 8. -- Нет, мой Император, я не могу! Ветер Небес посмотрел на жреца, охранявшего вход в лабиринт, и отчетливо произнес: -- А тебя никто не спрашивает, Сухой Лист. Прочь с дороги. -- Он рукой отодвинул охранника и жестом предложил Последнему Императору Легенды пройти в первый грот. Жрец бросился вверх по лестнице -- побежал докладывать Повелителю Ангелов о том, что непосвященные проникли в запретную зону. Быстрым шагом Император и сопровождавший его Ветер миновали ряд небольших, совершенно пустых пещер, пока не достигли металлической двери. Ветер приставил к скважине универсальный ключ и издал магический звук: -- ЗЗОННГ! Ничего не произошло. Художник в недоумении посмотрел на ключ, потом на Императора. Тот отодвинул его жестом и низким, скрипящим голосом произнес: -- КХХХУМ! Ветер ощутил, как напрягся воздух вокруг, и дверь буквально сорвало с петель. -- Ваше Величество в прекрасной форме, -- сказал он и сделал шаг к двери. -- Стой! -- Последний Император замер, вслушиваясь во что-то, потом произнес: -- Неизвестно, что там. Художник подумал о возможных ловушках и согласился. Он перехватил свой автомат и просунул его в дверной проем -- ничего не произошло. Осторожно ступая, превратившись в единый орган чувств, Ветер оказался на другой стороне дверного проема. В тот же миг по всему периметру пещеры зажглись гелиевые лампы. Художник вздрогнул, а затем огляделся. На стенах он увидел роспись, сделанную, как он подумал, не менее тридцати тысяч лет назад. Картины изображали технологические ритуалы, явно связанные с кровью. В центре пещеры стоял саркофаг для переливания и очистки крови. Вдоль стен тянулось множество приборов, назначения которых Ветер не знал, но все они были сделаны на последнем научном уровне, из экологически чистых материалов, у которых была одна беда -- они быстро выходили из строя и распадались на природные элементы. Но атмосферу их производство не засоряло. Ветер заметил, как Последний Император подошел к саркофагу и внимательно осмотрел его, затем по соединительным трубам перешел к следующему прибору, похожему на насос-очиститель, и так, шаг за шагом, осмотрел всю установку. -- Мерзавцы, -- оценил он увиденное. -- Вот настоящий Переход, а там, наверху, что-то другое. -- Там ловушка для душ, Последний Император, -- донесся голос от двери, в которую недавно вошли незваные гости. -- А-а, низкий лжец, -- гневно обратился Его Венценосность к Повелителю Ангелов, -- я знал, что там не хватает одного звена. -- А я всегда знал, что вы проницательны, но... и глупы, -- Главный Жрец саркастически улыбнулся, и Ветер увидел, что за его спиной стоит не меньше десяти вооруженных жрецов. -- КХХХУМ! -- швырнул он в сорванную с петель дверь. Та стала на место, и замок защелкнулся. -- Ты что? -- обернулся к нему Император. -- Бежим! Они не выпустят нас отсюда! -- Но ведь я Император! -- Это не имеет сейчас значения. Точнее, это еще хуже. Дверь начали открывать с той стороны теперь уже с помощью ключа. Император снова шикнул на нее, и она опять закрылась. Оглядевшись, они увидели единственный оставшийся выход из пещеры и кинулись туда. Здесь не было двери, был только узкий проход. Едва начав протискиваться в него, Ветер, продиравшийся вторым, услышал, что преследователи уже ворвались в комнату. Через десять метров, ощущая позади дыхание жрецов, он выбрался наружу и в ужасе замер. Перед ним дымилось целое озеро крови. Оно будто бы жило самостоятельной жизнью. Какие-то всплески, водовороты, похлюпывания. Запах смерти проникал в каждую клеточку мозга и тела художника, и его бы стошнило, если бы тянувшаяся из лаза рука жреца не ткнула его в спину. Он схватил Императора, также остолбеневшего от вида почти живой жидкости, и потянул за собой, но натолкнулся на сопротивление. Тот посмотрел на Ветра тяжелым взглядом и сказал: -- Беги! Я должен немедля наказать предателей, даже если погибну. Но кто-то должен выжить, чтобы рассказать об этом людям. Ветер, краем глаза видевший, как первый жрец наконец выбрался из прохода, направил на него автомат и произнес "кх". Жрец зашатался и рухнул в озеро крови. Художник успокоился: -- Мы вполне сможем отразить нападение. Ведь проход узкий. В то же мгновение откуда-то справа раздались возбужденные голоса преследователей. Они шли по тайным проходам. -- Беги! -- повторил Последний Император и крепко сжал свое оружие. Ветер потянулся к своему покровителю, и они обнялись. Затем, уже не глядя на Императора, он побежал в противоположную от преследователей сторону по узкому помосту, огибающему пещеру вдоль стен. Позади раздались магические восклицания и голос Главного Жреца: -- Императора брать живым! Художника убить! Ветер едва успел спрятаться за какую-то статую, как та рухнула, подкошенная выстрелами. Одновременно с ее падением в стене открылся потайной ход. Художник прыгнул туда и лихорадочно стал дергать другое изваяние, стоявшее по другую сторону порога. С тяжелым скрипом каменный идол повернулся, и тяжелая плита медленно закрыла вход. Оторвав от своего шелкового плаща кусок ткани, беглец заклинил статую. Теперь он мог надеяться, что через эту дверь его преследовать не смогут. Художник оказался в длинном, слабо освещенном коридоре. Добежав до первого из ответвлений, он сунулся в него, но увидел перед собой реку крови, которая, видимо, питала озеро внизу. Совершив пару таких же попыток, он убедился, что цель этого коридора -- доступ к кровеносному сосуду, соединяющему Цех Реинкарнации и озеро крови. Еще через минуту он понял, что коридор поднимается, из чего следовало, что и сам он приближается к поверхности. Где-то далеко позади он услышал крики преследователей. Сердце рвалось наружу, а из головы не выходил Император и озеро. Наконец он вырвался из коридора. Перед ним стоял Главный Алтарь -- сооружение, воздвигнутое в центре Цеха Реинкарнации, внутри которого было несколько саркофагов. Здесь сотни людей ежедневно находили свое последнее пристанище. Путем множества сложных операций душу человека отправляли в путешествие по двухмерному пространству, а его кровь, как теперь понимал Ветер, отделялась для каких-то других целей. Впрочем, что происходило в дальнейшем с душой, тоже было неизвестно. Два жреца -- помощники Повелителя Ангелов -- остолбенели, увидев перед собой императорского художника, который неожиданно появился из самого сокровенного места во всей Империи. В главный зал Цеха уже вбегали охранники, получившие телепатический приказ убить нарушителя,