Егор Елатомцев. Номер семнадцатый --------------------------------------------------------------- © Copyright Егор Елатомцев, май-сентябрь 1998. Email: hobober@hotmail.com Date: 20 Jan 1999 Origin: http://members.xoom.com/hobober/teneta.htm Ў http://members.xoom.com/hobober/teneta.htm Фантастический рассказ предложен на номинирование в литконкурс "Тенета-98" http://www.teneta.ru Ў http://www.teneta.ru --------------------------------------------------------------- Предисловие Этот рассказ писался на спор. Речь шла о том, возможно ли убедительно изобразить серийного маньяка, не прибегая при этом к рекам крови и не перегружая текст пошлятиной -- словом, не травмировать тонкую психику читателя. Я выиграл спор, но проиграл его в морально-этическом плане. Никогда не беритесь писать маньяков. Это чертовски тяжело. НОМЕР СЕМНАДЦАТЫЙ Т о н и Все знают, что короткая дорога не всегда самая прямая. Но я сильно опаздывал на встречу с Вертлявым Джимом, и потому решил срезать путь через старый город. Заброшенные кирпичные развалины, в которых так нравилось играть всего лет пять назад, теперь утомляли глаз своей убогостью... а может, была виновата жара, но на душе стало нехорошо. Я не прошел и половины пути, когда ощущение опасности стало острым-острым, как позапрошлой осенью, когда копы остановили нас с Ральфом, обыскали и нашли у меня в кармане джинсов щепотку трэба, аккуратно завернутую в бумажку, граммов на пять. Сразу -- "руки на машину, ноги расставить, ну и влетели вы, парни...". Было страшно до сухости во рту, до позорной пустоты в животе. Сейчас нас отвезут в участок, запихают в один каменный мешок с отбросами, и какой разразится скандал, когда выясниться, чьи мы сыновья... А что потом еще будет дома и в школе... Но Ральф тогда не растерялся, он вообще родился не пугливым, мой старший братец. Вместо того, чтобы раскорячится у машины, как я, он протянул старшему копу школьный пропуск: -- Сержант, вы посмотрите сначала, кто мы такие... -- А мне насрать, кто вы такие, -- грубо отвечал суровый дядя в форме, но пропуск взял, вчитался в фамилию и данные о родителях, -- ну, Сталлер... -- и уже тоном ниже: -- сын мэра, выходит... Мне показалось тогда, что можно гордо выпрямиться, как Ральф, и заложить руки за спину. Так я и сделал. Полисмен продолжал хмуриться, видимо не зная, что же ему все-таки делать, и тогда брат добавил: -- Есть вопросы -- проедем до папы? Сержант злобно посмотрел на него, усмехнулся -- и, похоже, принял решение. -- Нет вопросов. Понимаю, что мы вам ничего не сделаем. Но... И он рассыпал травяной порошок в грязь, потом припечатал его сапогом. Доза дури стоила нам недельных карманных денег, и мы с Ральфом не сдержали судорожного вздоха. -- А теперь жалуйтесь папе, если хотите, -- коп развернулся, сделал знак напарнику и полез в машину. Только когда черно-синяя "Нива" исчезла за поворотом, я понял, как легко мы отделались... Но сейчас со мной не было Ральфа. И хотя никакая дрянь не жгла карман, но так тоскливо-неуютно стало среди этих уродливых обломков старых зданий. Я шел быстро как только мог, почти бежал, десять раз уже пожалев, что решил сэкономить на столь неприятном месте. И слишком поздно понял, что слышу сзади эхо не только своих шагов. Крикнул Друг -- "Оглянись!", и это было страшнее всего, потому что он разговаривал голосом только ночью или в минуту смертельной опасности. И я обернулся -- как раз вовремя, чтобы увидеть размазанную в прыжке фигуру с чем-то блеснувшим на солнце в пальцах, а потом пусто стало... К Л О Д Мальчишка лежал на куче старой соломы в углу подвала. Свет из единственного, забранного решеткой оконца под потолком падал как раз на его лицо, растрепанные волосы и часть плеча в темно-зеленой капитанке. Глаза были закрыты, и на первый взгляд могло показаться, что он спит, но я знал, что это не так. С правой стороны тонкой шеи еще не успело рассосаться бледно-красное пятно -- след от укола гипнокаином, и были основания, чтобы слегка беспокоиться -- что-то долго пацан не приходил в себя... не оказалась бы доза слишком большой. Я подошел, наклонился к мальчику и бесцеремонно потряс его за воротник -- слабое мычание в ответ. Ага, подает голос -- значит, еще минуты три-четыре. Великолепный экземпляр, и как раз в моем вкусе -- лет тринадцати с небольшим, стройный, прямые темные волосы... мордашка как по заказу... На свесившейся с топчана, еле тронутой загаром руке -- белая полоска от снятого и растоптанного мной радиобраслета. Не удержавшись, я наклонился и лизнул сухую, немного шершавую кожу щеки, чуть-чуть сладковатую на вкус. М-м-м... Начать сразу, что ли, пока щенок в отключке -- меньше будет проблем... главное -- тепленький... Нет, это не для меня. Я эстет. Пальцы разжались, отпуская ткань куртки -- не время. Ожидание удовольствия -- тоже удовольствие, и не меньшее. Грек какой-то сказал, у них с этим было проще. Пока можно немного расслабиться... покурить гадость, которую они здесь, в этой дыре, называют сигаретами. Шесть шагов назад, сесть на ящик. Так. Пачка в правом кармане плаща, зажигалка в левом. Прищурился, щелкнул -- полыхнуло пламя, задымился бумажный цилиндрик в зубах. Ну и едкая же дрянь, в горле першит... одно достоинство -- горит долго. Шорох... Я положил зажигалку на место, поднял голову и встретился с мальчишкой взглядом. Большие, широко распахнутые глаза. То, что нужно. Хорошо-о-о... Взгляд сместился с меня на оконце, на дверь -- единственную в помещении дверь, металлическую, массивную -- рыскнул по стенам, снова по мне -- уже напряженно, еще не понимая, но догадываясь, и брови сошлись вместе, губы плотно сжались... Рывком сел. -- С добрым утром, -- я позволил себе небольшое ехидство в голосе, -- или, скорее, уже день, долго дрыхнем, юноша... Напряженная работа мысли в очаровательных, теперь уже настороженно прищуренных гляделках. -- Трудно вспомнить, да? -- сочувственно спросил я, кроша пепел о рукав. -- это бывает после укола... Я помогу. Ты куда-то очень торопился... почему-то пересекая эту стройку, в некоторой ее части. Заброшенную стройку, заметь. Мама не учила тебя избегать таких мест? Во-о-от, и таким макаром пересекся со мной... Мальчик вспомнил, и в подвале запахло страхом. Я удовлетворенно улыбнулся. В тот момент, когда я втыкал ему сзади шприц, сопляк обернулся и попытался дернуться -- из-за этого игла неточно попала в вену, препарат подействовал не мгновенно, и он успел пару раз довольно чувствительно меня лягнуть. Теперь он боялся, и это было приятно. -- Кто вы? -- голос немного дрожит, но мальчишка держит себя в руках, -- что вам надо? Сколько раз я слышал это... -- Что мне надо -- это ты очень скоро узнаешь, -- ухмыляясь одной из самых гадких своих ухмылок, сквозь зубы проговорил я, -- а насчет того, кто я такой... Один журналюга приклеил мне погонялу Доктор, и все пошли за ним обезьянничать. Писаки в вашей дерьмовой Восточной Федерации -- не исключение. Лицо пацана стало стремительно сереть. Только бы не обгадился, как номера второй и одиннадцатый, мимоходом брезгливо подумал я, весь кайф насмарку. Не отмывать же, да и негде здесь... -- Читаешь газетки, смотришь новости? -- я был само добродушие, -- у вас любят жареные заголовки. "Найдена очередная жертва Доктора... Надругательство над беззащитным ребенком и зверское убийство." Кстати -- почему зверское? Гипнокаин -- вполне гуманно... да... о чем это я? Ах да, ну -- "безутешные родители, полиция напала на след." Полиция всегда нападает на след... Говорят, нельзя быть белее бумаги... Вранье, можно. Хороший эффект. Поехали дальше... -- Но это несправедливо -- я представился, а ты нет. Сколько лет, как зовут, где родители живут? -- всплыла рифма с задворков памяти. Часто дышит, сел на одно колено. Быстрый взгляд на дверь. -- Должен предупредить, что дверь закрыта... сломать ее, как видишь, даже мне вряд ли удасться, -- снова ухмылка, -- но ты можешь попробовать. Кричать тоже не советую... Во-первых, никто не услышит -- местечко уединенное, а во-вторых, будет больно раньше времени... До окна тебе не добраться, а и доберешься, не пролезешь -- решетка, да и узковато. Сгорбился, смотрит вниз. Облизнул губы, нервничает... -- Так как насчет имени? На память... Не перестараться бы с запугиванием. Он мне все-таки чистый нужен, до поры до времени. Неожиданный взгляд глаза в глаза. -- Меня зовут Тони Сталлер. Мой отец очень богат. Он даст вам столько денег, сколько вы запросите... Ах, вот оно что. Я осклабился. -- Неприятно звучит, Тони... но нет. Деньги -- не то, что мне нужно... их у меня хватает. И потом, ты же меня видел в лицо... так что -- извини. Денек этот для тебя последний. Ему не нравилась такая перспектива. -- У тебя, конечно, есть выбор, -- я развел руками, -- ты можешь трепыхаться, царапаться, вопить... даже кусаться, как номер четвертый. Только сделаешь этим процесс более долгим и мучительным... Бледное лицо удивительно гармонирует с алеющими ушами. Он хорошо понимал, к а к о й процесс... я не знал в его годы. А когда узнал, искренне удивился: "Но как? Куда?". Поняв, долго плевался. Молодой был, глупый... -- А если я не буду... трепыхаться? -- быстро спросил он. Какое милое предложение. Надо будет всегда разговаривать со следующими... И почему я не делал этого раньше? -- Дела это не меняет... Но если будешь хорошим мальчиком... все будет недолго и почти не больно. А потом -- как будто уснешь. Тони помотал головой. -- Как хочешь, -- равнодушно сказал я, -- тебе выбирать. Оба варианта, конечно, не ахти. Но всегда приятно, когда есть хоть какой-то выбор. Выбор... Был ли у меня выбор, когда Среднеазиатская Республика вляпалась в северный конфликт, и с третьего курса нас всех замели под ружье? Ни фига подобного. Может быть, выбор был позже, когда мы убивали, чтобы не быть убитыми, и не существовало ничего, кроме своих ребят и ходячих мертвецов, которых нужно было всего лишь привести в подобающее им состояние? Не думаю. То есть возможности были... но уж больно паршивые. -- Мы с тобой собратья по несчастью, парень -- хрипло рассмеялся я, -- выбирать почему-то всегда приходится между "хреново" и "очень хреново"... Время легкомысленной трепотни проходило. Наступало время истерических криков и просьб о пощаде. И, возможно, попыток к сопротивлению. Мальчишки почти всегда дерутся до последнего, другое дело девчонки. Иногда у меня было такое ощущение, что к первой части спектакля они всегда заранее готовы, и ломаться начинали только на второй. Тони, не отрываясь, следил за огоньком сигареты. -- Правильно соображаешь, -- кивнул я, пряча улыбку в уголках губ, -- сейчас вот докурим... и начнем, чего тянуть. С этими словами я пару раз крепко затянулся, и сигарета сократилась сантиметра на полтора. Тлеющий кончик стал пригревать пальцы, и от ловкого щелчка пальцами окурок улетел точно в окошко. Мелочь, а приятно. Мальчишка напрягся, как струна, вжимаясь спиной в стену. Я встал, сделал пару шагов и остановился. Ладони стали потеть, и пришлось вытереть их о плащ. -- Ну как, малыш, трепыхаться будем? -- голос все-таки дрогнул, выдал, и я разозлился на себя за это. Никакого ответа, только смотрит, и тоненькая струйка слюны стекает из уголка рта. -- Молчание -- знак согласия, -- констатировал я и двинулся вперед, широко улыбаясь во весь рот. Нырнет под правую руку? Или под левую? Пусть подергается, так будет интересней... Т о н и Серая пелена дернулась несколько раз, потом стала бледнеть, рассасываясь. Из размытых контуров выделился сначала силуэт, затем весь человек, сидящий напротив, в объеме и цвете. Я обнаружил себя уже полусидящим -- Друг очнулся раньше меня и вздернул тело. Ныла шея, движения давались с трудом. Что это за человек? Что ему от меня надо? Ой, какие нехорошие глаза... как два колодца в канализацию... и голос неприятный, не слышать бы такого никогда. Сначала сесть. Спроси, кто он такой, сыграй домашнего мальчика... Окна, дверь. Далеко! Плохо, как плохо... Что он сказал? Он -- Доктор?! Врет. Или правда? Мама, неужели это происходит СО МНОЙ? Дурак, зачем пошел стройкой, зачем... Не хочу умирать, мама... Стоп. Стоп нытье, собрался, собрался! Что делать... Браслет, кнопку тревоги! Нет браслета. Ну конечно. Снял, гад. Ни на одной жертве браслета не нашли... Теперь и на мне... Не думать об этом! Аварийный, под левой штаниной! Сколько я не менял батарейку -- месяц, два? Дубина... но что теперь сделаешь. Надавить ногтем, правой рукой -- вытри лоб, пусть смотрит на нее. Есть! Но батарейка... на сколько сейчас достает сигнал? Тысяча метров, пятьсот, сто? Или совсем не пашет? Только бы сработало, только бы спасли... А может, успею проскочить к двери? Как он смотрит на меня, мороз по коже... Вроде и не прямо, а видит каждое движение. Не добегу до двери... Заперта? Похоже, не врет. Движения мягкие, кошачьи, такой не даст проскочить мимо себя. Крикнуть? Сейчас писк с перепугу получится, да и кто услышит... Еще этот кинется раньше, чем собрался. Имя мое тебе, гад? А кстати, имя... чем черт не шутит, может клюнет? Посмотри на него. Как трудно выдержать ледяной взгляд! Сделай голос твердым. Не клюет. Значит, не деньги. И на придурка не похож. Выходит, взаправду Доктор? Мааама... Соберись, рохля! Думай! У него должно быть оружие. Если бы выхватить... Друг! Ты здесь? "Да" -- глухо, издалека. Ты сумеешь завалить этого? Тишина. И далекое, едва слышное -- "Нет". Стой, не уходи! Помоги же мне! "Чем?" У него что-то есть! Пушка там, нож. Где? Короткая пауза. "Рука, правая -- химия, стекло. Грудь -- связанная плазма. Ступни -- холодное железо" -- и Друг замолчал. Невероятно длинная и сложная для него фраза. Стекло -- это мерзость, которой он меня уколол. Попытается еще раз? А плазма -- это паллер. Точно паллер. Эх, его бы в руки... и железо какое-то в ботинках. Черт. Поддержи разговор, тяни время... Думай, думай, думай... Сработал бы сигнал! Усыпить его бдительность. Расклеиться для вида, можно поплакать даже. Когда расслабится, подойдет -- неожиданно ударить пожестче пальцами в глаза, а там... вытащить из-под плаща ствол? Риск! Но как еще? Знать бы, где у него пластинка-ключ от двери... Да, дверь надо дернуть обязательно -- доверяй, но проверяй, вдруг не заперто. Выбежать наверх, а там хрен он меня догонит... в дыру какую-нибудь нырнуть, не пролезет вслед. Чего он ждет? Курит. Когда сигаретка истлеет, полезет наверное... Не дать себя уколоть! Все, окурок ушел. Идет ко мне. Встать, приготовиться. Плакать поздно... или нет? Поздно. Ударить его -- куда? В лицо -- схватит за руку, не вырвусь. Да и ждет он, что к лицу потянусь, если не дурак. Рывка в сторону тоже ждет. Тогда -- ногой по яйцам, и сразу к тем ящикам -- вдруг там что валяется. Или полезть за пушкой ему в плащ? Попасть бы пинком получше... Полтора метра. Господи, помоги мне. Ну, раз, два... К Л О Д Шаги наверху. Мы услышали их оба и оба замерли. Кто-то подошел к окошку наверху, потоптался немного, вздохнул. Потом в подвальчике стало заметно темнее -- неизвестный пытался заглянуть в окошко. Я придвинулся к Тони так близко, что чувствовал его запах. Обалденный запах мальчишки, который не мылся пару дней или около того... и еще запах страха... Какая приятная смесь. Сладко заныло в груди... но это потом, чуть позже... -- Тихо, или тебе хана, сразу... сейчас. Ти-хо. -- выдохнул я ему в лицо. Кивок. Поверил я тебе, как же. Укольчик? Нет, нельзя, две дозы за столь короткое время... потеряю котеночка. Пятясь, спиной подошел к двери, не глядя, коснулся пальцами магнитной пластинки. Замок опознал мои отпечатки, и дверь приоткрылась. Простенько, но надежно. -- Пикнешь -- пожалеешь, -- напутствовал я щенка и взлетел вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки, быстро и почти бесшумно. Потом обогнул угол здания и нос к носу столкнулся с неизвестным. Пониже меня, коренастый, в драном хэбэ и полосатой белой майке под ним. Похоже, довольно крепкий на вид -- немного странно для бродяги. Грязно-рыжий, и вообще грязный. В пасти -- мой окурок. Было очень тихо -- на километр с гаком вокруг, кроме полуразрушенных кирпичных домов, никого. И маленькое окошко у нас под ногами. Как этого фрукта сюда занесло? Те, что ищут ночлег, не забираются на территорию глубоко. -- Пошел отсюда, -- прошипел я, -- быстро. Рексом. Бродяга не торопился. Ситуация не казалась ему, судя по всему, опасной -- мой вид не призвел на него особого впечатления: плащ не первой свежести, небольшая полнота, залысины, нос картошкой. За кого он меня принял? За конкурента в поисках ночлега? Его губы приоткрылись, но сказать рыжий ничего не успел. Вопль прорезал застоявшийся воздух недостроенного городка: -- Бегите! Это Доктор! Позвоните в полицию! Скажите папе, что я здесь! Это Тони... Сталлер Тони! Пальцы, изнутри вцепившиеся в решетку. Два метра над полом -- надо же, допрыгнул, подтянулся... Впрочем, жить захочешь -- и не то сделаешь... Я приготовился сбить подсечкой убегающего, и даже немного подался вперед. Но вышло иначе. Бродяга плевать хотел на громкие имена, а может быть он был не просто бродягой -- но только поступил рыжий совсем не так, как я ожидал. Вместо того, чтобы пуститься наутек, он бросился на меня, очень быстрым и ловким движением. Сцепившись, мы покатились по песку. Вот когда я пожалел о своем прежнем теле, гибком и сильном. Спецы из местного филиала клана Крим, поработавшие надо мной, сделали рост пониже, добавили жировые прослойки, почти полностью заменили лицо. Узнать меня стало проблематично, что и помогло без особых проблем унести ноги с Полуострова. Но вот на подобное кувыркание в песке тельце явно рассчитано не было. Дело быстро становилось табак. Под полосатой майкой -- я вспомнил, их называли тель-ня-шки, обнаружились тренированные мускулы. Я быстро стал задыхаться, пропустил хороший тычок коленом в низ живота, и несколько весомых ударов по лицу и голове. Перекат, еще перекат, и матросик оказался сверху. Вкус крови на губах... На пушку рассчитывать не приходилось, да и только самоубийцы стреляют из паллера в упор. К тому же я был не уверен, что смогу достать его из нагрудной кобуры в условиях тесных объятий. Другое дело -- шприц из небьющегося пластика в правом кармане... Рыжий перехватил мою руку. А потом стал медленно отжимать острие от себя ко мне, к моей шее -- так, что я хорошо видел его короткие, толстые пальцы, покрытые золотистыми волосками, и татуировку в виде простенького якорька на безымянном... На кончике иглы трепетала просочившаяся мутно-синяя капля. Я чувствовал, что не смогу долго противостоять нажиму. Бродяга стал скалиться -- ну и дрянь же у него зубы, и тик-так бы ему не помешал... Улыбку не стер даже удар локтем. Игла смещалась, сантиметр за сантиметром... с-сука... еще несколько секунд, и холодный металл коснется моей кожи. Это будет последнее, что я почувствую... Нет! Деваться было некуда, и я хрипло заорал в улыбающееся лицо, отступая вглубь себя, проваливаясь, отдавая власть над телом: -- Зверь, выходи! Зве-е-е-е-ерь !!! Т о н и Мне было восемь с небольшим, когда я выпал за борт прогулочного катера. Все вышло так по-дурацки: быстрое судно на подводных крыльях, на полной скорости рассекающее игривую, сверкающую на солнце воду, ясный солнечный день, уйма народу на палубе. Я свешивался через бортик, пытаясь разглядеть в пене за кормой ходовые винты -- казалось, что стоит наклониться еще чуть-чуть, и их станет видно. Все произошло слишком быстро -- свесившаяся над водой часть тела вместе с головой вдруг перевесила ослабевшие ноги, я вмазался лицом в бортик, а секундой позже ноги последовали за головой. Ладони, продолжавшие сжимать поручень, от рывка соскользнули, и я полетел в воду. Самый большой водоем, с которым мне до этого приходилось иметь дело, был размером четыре на семь метров от силы -- бассейн на папиной даче, с пологим дном. Барахтаясь "по-собачьи", я одолевал его в ширину и гордо называл это умением плавать. Но вышки там не было, и потому первый раз в жизни нырнулось вот так -- с четырех метров кубарем в морскую воду. Удара о поверхность я не почувствовал -- просто что-то холодное, безразмерное охватило меня со всех сторон, мягко сдавило горло, заложило нос, уши. Несколько секунд тело сохраняло неподвижность -- мне казалось, что вот-вот сильные руки выхватят меня из воды, как это всегда бывало в бассейне, когда не хватало силенок и я начинал захлебываться. Вокруг была только клубящаяся светло-зеленая муть, и вот тогда внезапно стало страшно -- и я вразнобой задергал руками и ногами, рванулся вверх, к свету -- но кругом по-прежнему был холодный, плотный, безразличный не-воздух, а кислорода уже не хватало, грудь стало нестерпимо жечь изнутри. На секунду почти удалось вынырнуть -- даже глаза показались над водой, и я успел увидеть уходящий белый корабль -- там не кричали, не бегали по палубе, бравые спасатели не прыгали пачками за борт, никто не вопил в рупор "Человек за бортом!". Не заметили... Рывок вверх отнял остатки сил, а воздуха все не было, и снова вокруг был давящий зеленый холод, и в носу, и во рту -- я кричал под водой, кричал как только мог в безумной надежде, что меня услышат. Стало темнеть в глазах, и вместе с тьмой в сознании всплыло слово "конец", такое же неотвратимое и равнодушное, как жидкость вовне и внутри меня. "Вот и все, вот так оно и бывает" -- крутилось в голове. Нет, не проходила вся жизнь перед глазами -- слишком она была короткая, моя жизнь, просто я почувствовал, что сейчас вырублюсь, и дальше не будет ничего. Пустота. Как это глупо -- плакать в море... водица там и так соленая. Тогда я впервые услышал Друга. Странно знакомый мальчишеский голос сказал мне прямо в уши: "Не дрейфь". Удивляться уже не было сил, и я спросил, отключаясь: "Ты Бог?" -- поскольку надеялся попасть все-таки в рай, так как нагрешить по-крупному еще вроде бы не успел. Голос весело хохотнул -- "Почти". Последнее, что я помню -- как мои руки мощными рывками выносят тело на поверхность... а может, это было уже предотходным глюком. Нашли меня валяющимся без сознания на пляже, ногами в воде -- выходило, что милях в пяти о того места, где я нагнулся посмотреть на винты. Родителей не заботило, каким именно образом мне удалось выжить -- они просто изо всех сил благодарили Бога, хотя раньше упоминали о нем крайне редко. Мать стала верующей и редкое воскресное утро проводила вне церкви. Но радовались они преждевременно -- то, что врачи поначалу назвали шоком, затягивалось -- я по-прежнему валялся на кровати, не мог шевелиться и даже говорить -- только с трудом показывать глазами "да" или "нет". Похоже, мной занимались лучшие спецы города и не только -- но без особых успехов. Первый месяц, пока еще была надежда, со мной непрерывно сидел кто-то из семьи, чаще мать или Ральф -- брат, не умолкая, говорил со мной, рассказывал последние новости, задавал вопросы, описывал все те места, которые мы обязательно посетим, когда я выздоровею. Мать больше молилась, отец тоже заходил несколько раз, несмотря на чудовищную занятость. Ему явно тяжело было смотреть на меня -- бледного, исхудалого, со всякими трубками, проводками и помигивающим монитором у изголовья -- но я видел неподдельную боль в его глазах и у меня тоже наворачивались слезы, так что приходилось усиленно моргать -- для них это было как бесконечное "да-да-да-да...". А потом Ральфа услали в колледж, отец с головой ушел в выборы -- и только мать просиживала днями у моего изголовья, читая Библию или сжимая мою руку. Иногда плакала, выворачивая сердце мне и себе -- но все равно это было лучше, чем ночи, длинные-длинные ночи, в течении которых я медленно сходил с ума, потому что спал очень мало. Проснувшись, очень хотел отключиться опять, чтобы не слышать тишины, капающего на мозги тихого "бип-бип-бип" монитора, не видеть брезгливо-жалостливого взгляда ночной сиделки -- и не мог. Оставалось смотреть в потолок и постепенно съезжать с катушек. Этим бы и кончилось -- тем более что родителей, как я потом узнал, убеждали в том, что мой разум непоправимо пострадал во время пятимильного плавания в открытом море. Но когда я окончательно убедил себя в том, что странный голос просто почудился мне на пороге гибели, он раздался снова. "Как дела?" Кто ты? "Друг" Все. Я рехнулся... "Нет" Зачем ты? "А зачем все? Помочь. Тебе." Он стал навещать меня каждую ночь -- если это было и сумасшествие, то приятное. Мы разговаривали -- вернее, говорил большей частью я, рассказывая, советуясь, размышляя вслух -- Друг оказался идеальным слушателем. Отвечал он чаще всего одним-двумя словами, но всегда в точку, наталкивая на новую тему. От прямых вопросов о себе уклонялся, замолкая или даже покидая меня ненадолго -- и сразу возвращаясь, как только я со слезами начинал беззвучно молить его об этом. Трудно переоценить, насколько полезны были для моей психики эти нескончаемые ночные разговоры. Иногда даже днем я ощущал его молчаливое присутствие и одобрение или неодобрение происходящему, и это тоже поддерживало. В одну прекрасную ночь Друг начал со слов: "Ноги. Пальцы. Шевели" Не могу. Я парализован. "Можешь. Давай" Не выходит. Не получается... Я почувствовал, что он уходит. Стой! "Пытайся. Еще". Я попытался и... П а л ь ц ы ш е в е л и л и с ь. Я закричал от радости -- про себя, потому что рот по-прежнему не слушался. "Молодец. Хорошо" Я могу! Получается, ура! "Руки. Пальцы. Давай..." Сейчас я думаю, что он тогда поначалу двигал мои онемевшие конечности за меня -- но это заставило лед тронуться. Стоило только поверить в себя -- и дело пошло. Через неделю я смог согнуть локти и колени, через две -- сделал, шатаясь, первый робкий шаг. Труднее всего пришлось с восстановлением речи, фактически пришлось учиться говорить заново, и здесь помощь Друга была особенно кстати. Свои успехи я держал в секрете, как ни хотелось скорее ими поделиться. Но зато когда семья заглянула ко мне на рождество -- на минутку, настал мой звездный час. Я встал на подгибающиеся ноги и сказал: -- Здравствуй, мам. С Рождеством, папа. Привет, Ральф. Мама грохнулась в обморок. Брат орал что-то нечленораздельное и тряс меня за плечи, отец молча прижал к себе, и в первый и последний раз я увидел, как он плачет. Странный паралич ушел. А Друг остался. В одиннадцать у меня был еще один случай убедиться, что он хорош не только как собеседник -- в гараже Ральф случайно дал папиному "Седану-2010" задний ход, когда я находился между багажником и тыльной стеной. Тело вдруг стало чужим, не моим, само крутанулось вокруг оси, уперлось спиной в стену и встретило наваливающийся неодолимой тяжестью аэромобиль в две руки и две ноги. Рот раскрылся и крикнул так, что заложило уши: -- Тормози, Ральф, тормози!!! Три секунды понадобилось брательнику, чтобы сообразить, что происходит, и среагировать. Три секунды мои руки и ноги, ставшие руками и ногами Друга, сдерживали полторы тонны металла, стремящегося вмять меня в бетон. На это время я ощутил его так сильно, как никогда -- Друг действительно был рядом, во мне, был мной, моими губами шептал ругательства, больше половины слов в которых я не понимал. Вернее, мог только догадываться. Случалось и иначе. Толстый Сэм на футболе подставил мне откровенную подножку, и делом чести было надавать ему по шее. Честь честью, но весил обидчик раза так в два с половиной больше, чем я, и просто откидывал меня в сторону, как мячик, не переставая глуповато улыбаться. Вечером, обрабатывая фингал свинцовой примочкой, я сердито вопрошал в пустоту -- почему ты меня бросил, почему не вмешался? Ты ведь мог бы сделать из него отбивную! "Да" -- с оттенком самодовольства подтвердил знакомый голос -- вроде бы и мой, и не мой, с легкой хрипотцой. Тогда почему? "Не смерть" -- был ответ. Что? "Толстяк -- не смерть" -- с трудом связал Друг вместе три слова. Ну ты даешь! А если бы он меня покалечил? "Судьба" -- отвечал Друг, и смеялся чему-то своему -- у него было странное чувство юмора. Что он мог делать сколь угодно долго, так это смеяться, тихо и заразительно. На смех, ровно как и на рассеянное посвистывание, его речевые проблемы не распространялись. Со временем я привык к Другу, как привыкают к умению читать, писать, водить машину. Он гарантировал своим существованием, что я никогда, ни при каких обстоятельствах не останусь в одиночестве. И сейчас лишь сознание того, что я остался все-таки не совсем один на один с Доктором, удерживало меня от того, чтобы впасть в истерику и распустить сопли. Я очень надеялся, что Друг сможет мне хоть как-то помочь. К Л О Д То, что я не единственный хозяин куска мяса неправильной формы, в котором мне пришлось обитать, я знал давно -- столько, сколько помнил себя. Что-то дремало во мне, изредка просыпаясь и оглядывая мир моими глазами. Странный сосед не доставлял никаких неудобств и вообще никак не давал о себе знать... до поры до времени. Когда же -- первый раз? Нужно спуститься в глубины, призрачные розовые глубины детской памяти, чтобы вспомнить точно... В три года с небольшим? Или уже в четыре? Ясли-сад, на территории тогда еще Народной Среднеазиатской Республики, очередь на закаливание. Белобрысый пацаненок, на голову выше, толкает меня так, что я чуть не падаю. Потом... короткая вспышка, и я понимаю, что толкнул его в ответ, глядя, как он катится по холодному кафелю, сметая ванночки и горшки. С удивлением разглядываю свои пухлые детские ладошки... Следующие разы я помню уже лучше... их было немного, шесть-семь. Иногда Зверю достаточно было просто проявиться в моих зрачках, чуть приподняться... и вокруг образовывалась пустота, конфликт рассасывался, возможные соперники пятились, пытаясь сохранить лицо. Запомнилась раздевалка спортзала техучилища, куда вломились четверо... странно, тогда мне было уже почти шестнадцать, но я не могу вспомнить лиц. Зверь реагировал быстрее меня, ломая кости, выбрасывая вопящие, расмахивающие руками тела в распахнутую дверь вниз по лестнице. И конечно -- армия. Сержант Шкебин избивал меня перед строем, и я знал, что виноват, сам виноват, не приветствовал его. Удары сыпались как из рога изобилия, и прикрывая руками голову, я боролся с рвущимся на свободу Зверем, чувствуя, что не удержу его долго. "Хватит!" -- кричал в рябое лицо... "Хва-а-атит?" -- и удар, еще удар, в солнышко, в пах... Боль была такой адской, что я потерял контроль... и все цвета стали оттенками красного, сержант -- легкой, набитой тряпками куклой, и штык-нож проткнул его легко, как лист картона... Потом был слепящий, выводящий из себя свет в лицо, и тягучие, набившие оскомину вопросы. "Никак нет, херр капитан. Я стоял спиной, а когда обернулся -- сержант был уже неживой. Ребята говорили -- вроде он подскользнулся и упал на нож? Ничего больше не видел... Да вы спросите ребят?". Не знаю, что говорили остальные, но однажды голос из тьмы за лампой предложил мне выбор -- трибунал за сержанта или добровольцем в спецчасти на севере. Я знал, что это за части. "А лампу выключите?" -- спросил я... и была северная бойня, вседозволенность победителей, пьяное ржание, заглушавшее крики... Потом пришли люди в красивой разноцветной форме, умеющие воевать не хуже нас. Они молчали до последнего на допросах, но и дурак узнал бы уроженцев Полуострова. А потом их стало очень много, слишком много, теперь они носили свои бело-голубые береты,не скрываясь, и дела пошли совсем скверно. Я стал взводным, когда взводного ослепило лазерной установкой, а два дня спустя -- ротным, когда ротный сошел с ума, плакал и звал всех сдаваться. Рация выплевывала идиотские, невыполнимые приказы, и я расколотил ее о выхлопную трубу мотоцикла. Построил людей и сказал, что мы будем прорываться. Куда -- хрен его знает. Но прорываться. Того сукиного сына, что первым выстрелил мне в спину, я все-таки достал, прополз под пулями, подобрался -- и нарезал его квадратиками -- но остальные продолжали палить по мне. Неблагодарные скоты... Следующие месяца два я помню плохо. Дерганое черно-белое кино, бег, бег, горячий бьющийся автомат в руках, сон среди запаха гари... Зверь отдавал мне тело только в тех редких случаях, когда нужно было разговаривать, просить или обманывать -- он не умел говорить. Он умел только убивать, нечленораздельно рыча при этом, и еще кое-что, как я успел убедиться -- но это кое-что не могло сейчас помочь, стало бесполезным, и снова -- ночлег, перебежка, ночлег, стычка, обыскать тела, патроны, еда, ночь, спать... Очухался я в кабаке Народной Республики -- другой, не нашей. Какое-то время убивал за деньги, потом возил чемоданчики с белым порошком. Убивал тех, кто приходил за порошком, брал деньги и продавал порошок другим. Пару раз меня пытались убить тоже, но Зверь выручал. Города, города, города... Западная Федерация. Тихая, спокойная жизнь. Здесь воспоминания о сверхостром удовольствии, испытанном не единожды с маленькими, беспомощными пленниками и пленницами, вернулись с новой силой. Я не устоял, и воспоминания освежились. Опыта было еще не так много, и тела находили. Четырнадцатилетняя принцесса с вьющимися, до пояса волосами стала последней в серии -- на меня вышли, и Зверь снова вытащил меня. Триста километров сожженным лесом, с двумя пулями в теле, и соленая вода пролива... Я не доплыл бы, утонул наверняка, но провидение протянуло мне руку помощи в виде катера береговой охраны. Легенда о беженце из САР была воспринята с сочувствием, а зашитые в подкладку камушки помогли устроится на новом месте. Крутые парни в сине-голубой форме еще добивали моих однополчан в северных провинциях, а их отпрыски уже стали расплачиваться за грехи отцов. На Полуострове очень симпатичные... и очень доверчивые дети. Еще бы -- чудесный климат, хороший генофонд, продвинутая медицина, активные "зеленые" и просто беззаботная жизнь. Просто какой-то заповедник ангелочков -- когда вспоминаю, хочется мурлыкать. "Что вы со мной делаете?". Хе-хе... Но все приятное кончается, в богато плодоносящем саду всегда бдительные сторожа и злые собаки. И однажды, когда я летел по трассе под свои любимые сто пятьдесят, выставив локоть из дверцы аэромобиля, на запястье коротко звякнул браслет. Я принял вызов. -- Валентин Карпсатов? -- осведомился незнакомый голос. -- Он самый, -- сдержанно ответил я, -- а с кем имею честь? -- Зови меня Дональдом, -- хихикнул голос, -- или своей совестью... -- Что тебе нужно, Дональд? И откуда знаешь мой код? -- Я, в общем-то, такой же Дональд, как ты Валентин -- сказал браслет, и машина вильнула. Пришлось взяться за руль обеими руками и процедить: -- Продолжай. -- Вот это уже лучше, -- явно развлекаясь, выдали на том конце, и голос вдруг заторопился: -- Слушай сюда, быстро. Домой не ходи, там засада. Они знают твое имя, лицо и очень скоро будут знать все остальное. Сматывай удочки. Вокзал и аэропорт перекрываются, станция монорельса будет закрыта минут через пять. Еще можно уйти по кольцевой, торопись, Клод. Настоящее имя резануло слух. Мля! -- Да кто ты такой? -- заорал я. Аэромобиль мотало по дороге как попало. -- Я же сказал -- До-о-ональд, -- засмеялся браслет, -- ну, пока, выживешь -- еще увидимся. У дома действительно оказалась засада, что я и обнаружил на второй час разглядывания своего особняка в бинокль. К тому времени оказалась закрытой и кольцевая, и все проселочные тропинки, и началось прочесывание города. Выжить оказалось очень непросто. Патрули, патрули, патрули. Цепкие взгляды из-под козырьков фуражек. Тяжелые паллеры с укороченным прикладом, свисающие с бедер. Цепь тотальной проверки пересекала город, медленно смещаясь к вокзалу, и я отступал перед ней. Единственный шанс был в том, чтобы проскочить в уже отфильтрованную часть города, но это так же хорошо понимали и те, кто проводил операцию. Петля затягивалась на горле... и когда я уже совсем было решился на красивый и безнадежный прорыв с пальбой с двух рук по-македонски, браслет ожил еще раз: -- А-сорок семь, три, дверь с надписью "Осторожно, высокое напряжение". Тебя будут ждать полчаса... -- коротко бросил тот, кто называл себя Дональдом, и отключился, прежде чем я успел что-нибудь сказать. Это могло быть ловушкой. Но выбор, как всегда, был небогат. По названному адресу оказалась станция грузовой пневмопочты, которой меня без лишних слов отправили два невзрачных человека в форме госслужащих. Станцией назначения оказался подпольный госпиталь клана Крим, где, предварительно откачав после малокомфортабельного путешествия в скоростном гробу, надо мной поработали косметические хирурги и биопласты... Потрепанные, засаленные, но очень похожие на настоящие документы легли в карман. Минут сорок езды, два или три поворота. Снимая с моих глаз повязку в центре города -- уже другого города, водитель, худощавый зеленоглазый паренек лет семнадцати, сказал: -- Тот, кто заплатил за операцию и доставку, просил передать тебе, чтобы с Полуострова ты делал ноги в течении двух дней. Не сделаешь этого -- у тебя будут проблемы, фатальные. И никаких акций до отбытия. -- А кто он? -- невинно поинтересовался я. Пожатие плечами и красноречивая гримаса -- ну и вопросы вы задаете, дядя. Я подался к нему и увидел черный кружок дула. -- Проваливай из машины, -- молокосос выглядел спокойным и готовым ко всему. Даже мой оскал не вывел его из равновесия. -- Расслабься, приятель -- вылезая из машины, обронил я. "Вот если бы ты попался мне годика четыре назад... или пять" -- подумалось вскользь. И, покидая этот райский уголок, я все же не удержался и оставил прощальный подарочек гостеприимным хозяевам в колодце теплотрассы. Неиспользованный, к сожалению -- дефицит-с времени, господа. Надеюсь, Дональд не в обиде на меня за это. После меня кидало по свету белому еще лет с пяток... Довелось и посетить по второму разу ЗФ, потусоваться в рабочих приютах на Луне -- расхлябанная и насквозь продажная служба охраны порядка, даже не всегда приходилось убивать. Но и детки под стать -- сплошная шпана, как минимум без пера не ходят... Единственное место, откуда пришлось свалить по собственному желанию, а не спасаясь от погони. Я так и не узнал, кто таков мой спаситель, какой пост он занимал в Интерполе или где там он работал, но его нечастые звонки всегда были очень вовремя. Это можно было бы назвать даже дружбой... очень странной, но дружбой. Таким вот ветром и занесло меня в Вест-Федерацию. Т о н и Первые несколько секунд после того, как человек со смертью в лице оставил меня одного в подвале, я не мог сдвинуться с места -- тело, взведенное на бросок, отказывалось делать что-либо другое. Потом осел на каменный пол, перевел дух. И бросился к двери. Что только я не прикладывал к ней -- каждый палец, ладонь, карточку школьника, даже знаковую карту, дававшую право покупать спиртное и курево -- замок был явно не серийный и открываться не желал. Вынести эту дверку я не смог бы и с топором, а от пинков она даже не шевелилась. Оставалось только с разбегу ухватиться руками за решетку окна, подтянуться и выглянуть наружу. Как бы я хотел увидеть, что Доктор с заломленными за спину руками уже валяется лицом в пыли, а над ним дулами паллеров вниз стоят ребята из национальной гвардии! Тогда можно было бы упасть вниз, скорчиться на полу и заплак