шоколадно-красной масти; почти все деревенские служили у него по найму -- мало ли рук надо, чтобы содержать в порядке усадьбу, пусть даже и скромную. А чудак-барин за все расплачивался червонцами, да при этом еще подносил рабочему люду лафитник "смирновской" с непременным французским слоеным пирожком, испеченным любезной супругою, ласково называемой всеми Лидичкой... ...Перемогая, из-за частых беременностей жены, вынужденное свое холостяцкое существование, барин изредка наведывался, под видом охоты, за дальний ручей, на хутор Теренино -- место это славилось обилием тетеревов да душистым лесным медом с маленькой пасеки. Простой народ, повстречав его на теренинской тропе, понимающе отводил взгляд: дела барские... Да и как судить-то благодетеля единственного... ...В год после Потемкинского восстания, на хуторе, в первый пчелиный лет, появилась на свет золотоволосая девчушка, удивительно похожая на барина. А поскольку родилась она на пасеке рядом с ульями, то и нарекли ее Ульяной... ...Лишившись в двадцатые годы хозяев, барский дом стал "гулять" по деревне: то под школу отдадут и перенесут на более светлое место, то под магазин... Наконец, после войны купила его средних лет вдовая женщина, Ульяна Ивановна Баринова, и перенесла на косогор, аккурат напротив бывшей барской усадьбы. И невдомек было бы нынешним обитателям старого дома, где они живут, если бы не следы штукатурки на почерневших бревнах да насквозь проржавевшая овальная жестяная бляха размером с кепку, прибитая на верхнем бревне под стрехой в том месте, где раньше было крыльцо. Повернув бляху под углом к свету, так, чтобы виден был рельеф выдавленных на ней букв, можно разглядеть надпись: В Калужском Губернском Земстве застраховано. 1868 год. ...Теперь, бывая в деревне, я часто гляжу на то место на другом берегу ручья, где когда-то стоял барский дом, окруженный садом из диковинных фруктовых деревьев, а дорожка от его крыльца вела через липовую аллею к маленькому с купаленкой прудику, по которому плавали маленькие лодочки... ...Нет пруда, речушка стала ручейком, зачах и постепенно погиб сад; церковь растащили на кирпичи ретивые дачники -- и только причудливое деревце, изуродованное временем, цепляется за жизнь и из последних сил продолжает родить неказистые терпкие яблочки размером с вишенку, пригодные разве что для варенья, да и то к "деревенскому" столу, да еще несколько могучих лип на том месте, которое старожилы до сих пор называют "Лидичкин сад"... 22 февраля 1998 г. В деревне Ну вот я и в деревне! Суматошная неделя перед отъездом, казалось, никогда не кончится. Тем не менее, воскресное утро все-таки наступило, и мы с собакой Алиной отправились в путь. Еще по дороге я размышлял над тем, удастся ли проехать через речку на машине -- невзрачная на вид Шаня на редкость переменчива в любое время года. Переправа же через речку вброд или по льду -- дело всегда непростое. Первую половину пути было солнечно и сухо, все дышало весной, и от этого было еще радостнее ехать в маленький отпуск посреди наполненных многочисленными заботами будней. Ближе к Медыни небо затянуло облаками, начало мести мелкой снежной крупой; по сухому асфальту зазмеились струйки поземки -- такая погода обычно бывает в январе-феврале, но отнюдь не в марте. Как я и ожидал, речка оказалась непроезжей: еще неделю назад по ней проходили тяжелые грузовики, но трехдневная оттепель сделала свое дело -Шаня сначала вздулась, а затем резко упала, и поверх тяжелых льдов понеслась верховая вода, предвещая ранний паводок. Не рискуя перебраться через речку по льду, мы с Алиной пошли обходным путем, по кладям около деревни Гребенкино -- единственной переправе в межсезонье, связывающей три заброшенных деревеньки на другом берегу с неназойливой цивилизацией калужской глубинки. Пешеходный мостик из пары полукруглых плохо отесанных бревен, с хлипкими жердями по одну сторону вместо перил, оказался очень скользким. Памятуя о том, что Алина не однажды поскальзывалась на нем и в хорошую погоду, я перенес рюкзак на другой берег и, взяв собаку под мышку, шагнул на мостик. Бедняга напугалась до смерти, ощутив под собой пустоту с шумящей в двух метрах внизу верховой водой, и начала цепляться передними лапами за жерди, пытаясь на них повиснуть. Стало ясно, что так мы совершенно определенно свалимся с кладей, поэтому, взяв собаку за загривок, я осторожно опустил ее на клади. По щенячьи растопырив короткие пальцы и выпустив когти, она медленно, прижавшись брюхом к бревнам, почти по-пластунски переползла на другой берег. Я же, согнувшись в три погибели, одной рукой держал ее за загривок, а другой судорожно перехватывал по жерди. Вероятно, со стороны зрелище было очень смешным, и когда мы перебрались на другой берег и сели перекурить, я был рад, что никто не видел нашей с Алиной переправы через Шаню. Алина же радостно носилась по берегу, хватала снег и отважно выходила на конец кладей, оглядываясь на меня и игриво виляя хвостом. Это означало: "Смотри, какая я смелая!" Передохнув, мы продолжили путь по замерзшему полю. Внезапно со стороны рощи раздался выстрел из охотничьего ружья. Собака завертелась волчком по полю, выискивая сбитую дичь, затем присела, склонила голову набок и с укоризной посмотрела на меня. "Мазила!" -- прочитал я в ее взгляде и тут же пожалел, что не взял с собой ружья... ...Приезд "дачников" -- всегда событие для постоянных жителей деревни, особенно зимой. Слух о приезде моментально облетает всех ее обитателей, однако, являя горожанам пример деликатности, ни один деревенский не явится к вам без приглашения. Приезжему надо сначала растопить печку, распаковать вещи, разложить кучками гостинцы для соседей, набрать воды. Только когда все необходимое сделано, следуют визиты: кому-то надо передать весточку от городских родственников, кого-то поздравить с прошедшими или предстоящими семейными праздниками, а кому-то просто по дружбе или по-соседски дать пару пачек сигарет, бутылку водки. Но вот печь растоплена, собака накормлена, взмокшая от непривычной ходьбы с тяжелым рюкзаком одежда развешена вокруг печи -- пора в гости. И тут приходит соседский сын: мать накрыла на стол и ждет в гости. За полчаса до этого мы с ним уже успели переброситься парой слов у кладей, когда ходили с Алиной за водой. Эта ленивая, растолстевшая в городе собака в деревне начинает сходить с ума. Любое движение хозяина она воспринимает как призыв идти на охоту и крутится по избе, подпрыгивая и с разбегу ударяя передними ногами в живот: скорее, мол, что ты там возишься! Удары эти весьма чувствительны: собака-то не мелкая. Легким пинком загоняю Алину на топчан, где обычно спит жена (в другом месте она не ляжет, разве что на мой диван) и иду к соседям. На столе уже стоит нехитрая закуска: яичница с колбасой, картошка с тушенкой, квашеная капуста. В избе жарко, пахнет хлевом. В закутке рядом с печкой, на подстилке из сена, резвятся вокруг матери месячные ягнята. Ситцевый халатик, шоколадка и бутылка водки, предваряемые поздравлениями с 8 марта, хозяйке явно по душе, но, блюдя неписаные деревенские правила, она не рассыпается в любезностях, а сдержанно и вместе с тем душевно благодарит. На столе в придачу к моей бутылке появляется еще одна -- а чем мы хуже? Пьем за женщин, закусываем и ведем неспешный разговор о прошлом нашей деревеньки. Изредка, хватанув очередную стопочку, я выбегаю в свитере в темный уже двор, забегаю на пригорок и через открытую калитку бегу к поленнице. Подбрасываю поленья в печку и бегу обратно к соседям, где уже налита следующая стопочка и все ждут, когда же я вернусь: если гость отлучился, никто без него пить не станет. В разговоре выясняется, что барина, бывшего хозяина деревни, звали не Прокшин. Зато известно, что служил он где-то в Петербурге и наведывался в деревню лишь изредка. Будучи в деревне, барин запрягал по воскресеньям тарантас и ездил всем семейством в церковь, стоящую в версте от усадьбы. Деревянные с металлическим ободом колеса гулко стучали по бревнушкам, положенным поперек плотины, и вся деревня знала: барин едет. Церковь находилась хотя и рядом, но в другой деревне, вернее, в селе Наумшине, потому что деревня с церковью -- это уже не деревня, а село. Кроме церкви, там была еще "казенка" -- лавка, где продавали всякую всячину, потребную в деревне; "казенкой" же назывались только те лавки, в которых торговали "казенной", то есть государственной, водкой... ...К девяти вечера выпивка заканчивается и разговор постепенно иссякает: пора домой. В избе почти тепло, и можно, устроившись в стареньком кресле напротив печки, выпить чайку уже не для согрева, а не спеша, с яблочным вареньем вприкуску и с сигаретой. Чаепитие в деревне -это особенное, не сравнимое ни с чем занятие... Часам к двенадцати ночи, после шести часов непрерывной топки, температура в избе поднимается до двадцати градусов, и, дождавшись, пока догорят и погаснут угли, я разбираю постель и ложусь спать. Постель совершенно ледяная: лень было ворошить одеяла, матрасы, простыни и греть их у печки. Минут пятнадцать длится борьба с холодом; постепенно становится тепло и начинает обволакивать сладкая дрема, какая бывает только в деревне... ...Утро начинается тоже с внутренней борьбы. Дом, не успевший за вечернюю протопку просохнуть, за ночь остывает. Но в постели тепло, и хотя сна уже нет, совершенно не хочется вставать. Почему-то вспоминается далекое детство, когда по утрам нас будил грохот в соседней комнате -- это отец, поднявшись раньше всех, приносил охапку дров и начинал растапливать печь. Слышался треск разжигаемой растопки, и комнаты наполнял запах лучины. Постепенно треск переходил в ровное гудение, и комнаты наполнялись уже запахом тепла. Именно запахом, потому что тепло становилось много позже, когда мать заходила в комнату и начинала нас поднимать в школу, а вначале -- только запах тепла... ...Минут пятнадцать понежившись, я делаю над собой усилие и бодро вскакиваю, надеваю на ходу штаны и рубаху, залезаю в валенки и выхожу на улицу за дровами. На улице пасмурно, слякотно, но настроение замечательное -- впереди без малого целая неделя отдыха! 9 -- 15 марта 1998 г.