енно начинает петь Блим Кололей. На него никто не обращает внимания, все заняты созерцанием процесса напяливания Семарем-Здрахарем на баян контрольной струнки. -- Блим, пойдем, перетянешь. -- Встает Семарь-Здрахарь и его губы растягивает хищная ухмылка. В шприце плещется два с половиной квадрата эйфории. Бабы не могут отвести глаз от этого зрелища, но когда мужики скрываются за поворотом, они, чуть ли не отпихивая друг друга начинают выбирать положенные им кубы. За этим наблюдают тараканы. Другие тараканы видят, как Семарь-Здрахарь стравил из ширяльного аппарата последние пузырьки воздуха, а Блим Кололей намотал на семарь-здрахарьскую руку резиновую трубку. Шприц зажат между указательным и средним пальцами, струной вверх, а большой палец совершает странное путешествие по коже. Он бродит между выступающих бугорков, гематом, вулканчиков абсцессов. Он ищет место для вмазки. -- А, бля. -- Решается Семарь-Здрахарь. -- Вчера я тут попал... Палец щупает тонюсенькую венку почти у самого запястья. Она уже несколько раз подвергалась акту ширяния и пока терпит, не уходит. Неизвестно, насколько хватит ее выдержки, и Семарь-Здрахарь, привычным движением перевернув движок, нацеливается иглой в синюю жилку. Струна тонкая и короткая, она не дает возможностей для длительного ковыряния. Ей надо попадать только сразу. Острие входит под кожу и тут же, в в прозрачной коричневой канюле появляется контроль. -- Попал. -- Семарь-Здрахарь говорит это так тихо, словно боится спугнуть собственную кровь. -- Отпускай потихоньку... Медленно и плавно Блим Кололей разматывает перетягу. Палец Семаря-Здрахаря лежит на поршне, готовый к действию. Жгут снят и поршень начинает свое движение, вгоняя в кровь милиграммы амфетамиа. Вот уже в баяне ничего не осталось. Семарь-Здрахарь вынимает иглу, прижимает место вмазки пальцем и валится навзничь на матрас, закрыв глаза. Блим Кололей смотрит на него сверху, переминаясь с ноги на ногу, завидуя, сжимая в руке машину с контролем, боясь неуместным вопросом потревожить приходующегося. -- Мягкий, крутой, приход волнами. -- Не открывая глаз говорит Семарь-Здрахарь. Слова скрежещут по моментально пересохшему горлу и вылетают как пиротехнические ракеты из батареи, шипя и разбрасывая искры. -- Баян промой... -- Ага. -- Тихо отвечает Блим Кололей и на цыпочках идет на кухню. Там его, словно почетный караул, с ширянами наперевес, встречют Зоя Чумовоззз и Машина Коленика Ввеновна. -- Как? -- Спрашивают они хором и от напряжения, наполняющего их голоса, по помещению проносится статическая молния, убивая слишком близко подобравшихся тараканьих разведчиков. Блим Кололей открывет кран и начинает промывать шприц, игнорируя нетерпеливых женщин. -- Как? -- Повторяют они. -- Приходуется. -- А как винт? -- Ништяк... -- Блим, -- Машина Коленика Ввеновна берет Блима за руку и протягивает ему пластиковый баян с жидкостью, -- Втрескаешь? -- Сначала сам. -- Отрезает Блим Кололей и руки Машиной Коленики Ввеновны безвольно падают. -- Где щелоченый винт? Он выбирает себе. Оказывается, что ему досталось полтора квадрата, вместо двух. Блим Кололей смотрит на баб. Бабы честными глазами смотрят на Блима Кололея. -- Давайте сюда ваши баяны!.. -- Но мы... -- Пиздить команды не было! Быстро! Логика не подвела Блима Кололея, каждая из баб перебрала себе по четверти куба. Слив лишнее в свою машину, Блим удаляется, оставляя баб краснеть от стыда, но почему-то они этого не делают, и лишь злобно шипят ему вслед. Семарь-Здрахарь уже открыл глаза. Увидев приближающегося Блима Кололея, он блаженно лыбится ему: -- Хо-оро-ошо-о по-ошло-о... -- Можешь втрескать? -- Без заискивания, в лоб, спрашивает Блим Кололей. Вмазанный Семарь-Здрахарь пришел в благостное расположение духа и теперь готов помогать всем и каждому: -- Ко-оне-ешно-о-о... Те-ебя-а ку-уда-а? -- В метро. -- Говорит Блим Кололей и стягивает с себя рубаху. Обнажается худосочный торс, покрытый редкими красными прыщами. Блим Кололей передает Семарю-Здрахарю машину с винтом, ложится на матрас и откидывает руку, открывая доступ к подмышечным венам. Матрас колет спину, но Блим Кололей не обращает на это внимания, укол, которого он ждет, и сильнее, и приятнее, и ради него можно потерпеть мелкие неудобства. Шприц лежит в руке Семаря-Здрахаря как влитой, словно это одна из его неотъемлммых частей тела, с которой он родился, но почему-то вынужден расставаться время от времени. Иголка словно сама находит кололеевский веняк, протыкает его и жидкость в баяне начинает смншиваться с жидкостью, наполняющей кололеевское тело. Блим Кололей терпеливо ждет конца инъекции, к горлу уже подступает первая волна прихода, а Семарь-Здрахарь еще не кончил введение. Наконец, струна покидает вену и Блим Кололей раскрывается навстречу знакомому, но невыразимому в скучных словах, ощущению. Глотка наполняется горьковатым запахом винта. Перед глазами снуют цветовые пятна. Сердце начинает стучать на повышенных оборотах. Тихая радость распирает тело Блима Кололея. Это тело становится все больше и больше, оно заполняет всю квартиру, всю Вселенную. Блим Кололей чувствует единение со всеми тварями земными и инопланетными. Это приход... Через несколько минут первая острота ощущений спадает и Блим Кололей обнаруживает чье-то любопытствующее присутствие. Он приоткрывает глаза. Свет заходящего солнца отражается в них и бросает блик на неподвижно застывшего в углу комнаты таракана. Таракан шевелит усами, стремясь постигнуть какую-то свою, тараканью загадку. -- Здравствуй, друг. -- Обращается к насекомому Блим Кололей. -- Винта хочешь? Таракан кивает. Пока вмазанная Зоя Чумовоззз стекает по кухонной стене, Семарь-Здрахарь ковыряется в Машиной Коленике Ввеновне. К полутора кубам первака в машине уже прибавилось еще столько же контроля. -- Что за дибильные у тебя веняки?.. -- Ласково ругается Семарь-Здрахарь и очередной раз всаживает иголку под кожу. -- Ну, вот же она. Почему ж контроля-то нет? Появляется контроль. -- Вот. Тихо. Поршень легонько подается вперед и Машина Коленика Ввеновна срывается со струны с тихим воем: -- Дует!.. Больно!.. -- Во, бля! -- Давай в оборотку. -- Благодушно предлагает Семарь-Здрахарь. Ему до пизды все вопли Коленики, он хочет ее вмазать и пойти потащиться. Неудачи не обламывают его, а лишь нендолго отодвигают время самопогружения. Машина Коленика Ввеновна выворачивает руку и на ее тыльной стороне проступает несколько продолговатых бугорков. -- Во, сюда я без проблем. -- И Семарь-Здрахарь вгоняет иглу в одну из показавшихся вен. На этот раз все идет удачно и винт, разбавленный свернувшейся кровью, попадает по назначению. Пока Машина Коленика Ввеновна ловит приход, Семарь-Здрахарь промывает машину, Зоя Чумовоззз тащится на полу, за ними наблюдает Блим Кололей. На его ладони сидит большой черный таракан. Он топорщит усы и крутит головой, явно не собираясь никуда убегать. -- Чего ты его приволок? -- Семарь-Здрахарь сел перебирать сваренный винт. -- Да вот, пассажир винта хочет. -- Отвечает Блим Кололей и пускает зверя на стол. Тот бежит прямо к снятому со струны петуху и начинает околачивать его усами. -- Ну, -- Хихикает Семарь-Здрахарь. -- Ему много не надо. В баночке, в которой щелочили винт, чудом осталась одна капля. Семарь-Здрахарь трясет пузырек, и капля винта падает на пластик стола. Таракан тут же перебегает к ней, припадает к наркотику и шевелит жавлами. -- Смотри, -- В восхищении прыгает Блим Кололей. -- Пьет! -- Ой, уберите эту гадость! -- Вопит оприходовавшаяся Зоя Чумовоззз. -- Тихо, ты! Он наш, торчковый. Винтом заправляется! -- Спокойно объясняет Семарь-Здрахарь. -- А ему это не вредно? -- Зоя Чумовоззз с ходу принимает концепцию насекомого-наркомана и у нее срабатывает материнский инстинкт, сейчас она хочет обо всех заботиться. -- А хуй его разберет. Если пьет -- значит знает что делает. -- Замечает Блим Кололей. -- Он мне сам так и сказал: хочу винта. Напившись, таракан отходит на некоторое расстояние и издает неслышимый клич. На него отзываются всеего собратья. Винта в капле так много,что им можно уширять целый тараканий полк. Наркоманы наблюдают за поразительной картиной: изо всех углов к винтовой халяве сползаются огромные тараканы. Без толкотни, по-очереди они припадают к раствору и удаляются на нетвердых ногах. -- Экий пир мы им устроили! -- Умиляется Семарь-Здрахарь. -- Пошли отсюда, пусть ублаготворяются. -- А они наш винт не сожрут? -- Зоя Чумовоззз, несмотря на просыпающийся в ней периодически альтруизм, не забывает и себя. Кому захочется отдавать свою кровную вмазку каким-то тараканам? -- А мы его пробочкой заткнем. Им не открыть. А для надежности... -- Блим Кололей открыл неработающий холодильник и поставил пузырек в морозилку: -- Тут его ни один таракан не сопрет. И захлопнул дверцу. Оставив тараканов и подхватив Машину Коленику Ввеновну, наркоманы перебазировались в комнату. Блим Кололей тут же начал приставать к Зое Чумовоззз. Словно невзначай его рука оказалась в промежности девушки. Та не реагировала. Блим Кололей начал действовать решительнее, когда Зоя Чумовозз оказалась полностью обнаженной, она вдруг встрепенулась, отстранилась от кололеевских пальцев, что-то ищущих в ее влагалище и задумчиво спросила: -- А кто это поет? Семарь-Здрахарь и Машина Коленика Ввеновна оторвались от сеанса французской любви, которым они с упоением и причмокиванием занимались последние пол часа и недоумевая уставились на Зою Чумовоззз. -- А действительно. -- Машина Коленика Ввеновна пошевелила ушами, настраивая их на на сверхтонкое восприятие. -- Странные звуки. Теперь и парни услышали их. Тонкая, еле уловимая мелодия, казалось проникающая непосредствено в мозг, лилась сразу со всех направлений. В ней не было четкого ритма, но она была ритмичной, в ней не было четкой мелодии, но она казалась мелодичной, в ей не было почти никаких звуков, но казалось, что звучанием наполнено все окружающее пространство. -- Какой кайф! -- Воскликнула Зоя Чумовоззз и закружилась по комнате. Семарь-Здрахарь и Машина Коленика Ввеновна, как были, валетом, лежали рядом и закрыв глаза слушали непонятную музыку. Блим Кололей томно поглаживал свой хуй, его странным образом возбуждала и успокаивала эта мелодия, словно он получил еще один дозняк винта, или даже не винта, а благородного фенамина... Вдруг он почувствовал чье-то прикосновение к своему пенису. Приоткрыв один глаз, Блим Кололей увидел, что по его хую ползет таракан. Щекотка от его ножек показалась Блиму Кололею настолько приятной, что он прошептал: -- Давай, крошка, поеби меня. Через мгновение толпа объевшихся винтом тараканов облепила блимовы гениталии. Они ползали, щекотали, покусывали его кожу и Блим Кололей получал от этого приход за приходом. -- Медленнее... -- Командовал Блим Кололей, и тараканы снижали активность. -- Теперь быстрее. -- Приказывал Блим Кололей, и насекомые послушно увеличивали темп возни. -- Еще быстрее! Еще!! Еще!!! Кончаю!!! -- Во весь голос заорал Блим Кололей и открыл в страхе глаза, опасаясь, что потревожил таску соседей. Но нет. Хуй Семаря-Здрахаря тоже был облеплен сплошным тараканьим ковром. Семарь-Здрахарь извивался и постанывал. Зоя Чумовоззз и Машина Коленика Ввеновна лежали на полу, широко расставив ноги, и бились в непрерывном оргазме, в их пиздах копошились полчища тараканов. Сплошным потоком насекомые вползали и выползали из женских гениталий. Шевелящаяся корка покрывала их бедра, животы, кружилась вокруг сосков. Сотни раздавленных насекомых покрывали пол, но это не останавливало тараканьего воинства, все новые и новые особи присоединялись к безумной оргии. Сотни тараканов слизывали сперму Блима Кололея и по трепетанию их надкрылий было видно, что это тоже доставляет им неописуемое наслаждение. На улице было совсем темно, где-то далеко внизу горели фонари, но Блим Кололей видел все очень четко. Вдруг он почувствовал, что надо бы догнаться. Шлепая босыми ногами по тараканьим панцирям, он прошел на кухню. Достал пузырек с винтом, взял машину. Не успел он открыть пробку, как по ножкам стола, на котором он расположился, по стене поползли тараканы. Они жадно размахивали усами и Блим Кололей даже слышал их полубеззвучный вой: -- Дай. Дай! Дай!!! Тараканы облепили Блима Кололея, не давая возможности не только отщелочить, но даже по-человечески выбрать. Они лезли всюду, в глаза, нос, уши, в подмышки. На место стяхнутых, приползали новые и новые. Блим Кололей зажмурившись, сжимая в одной руке пузырек с винтом, а в другой -- баян, смахивал с себя назойливых насекомых. Недовольные тем, что какой-то человечишко пренебрегает их нуждами, тараканы словно взбеленились. Их укусы становились с каждой секундой все ощутимее. Блиму Кололею казалось, что еще немного, и они раздерут его на части. Из комнаты раздался истошный визг. Блим Кололей рванулся туда и увидел приплясывающих Зою Чумовоззз и Машану Коленику Ввеновну. Вопя благим матом они прыгали по помещению, натыкаясь друг на друга. Из их гениталий сплошной черной лентой вываливались тараканы. -- Они кусаются!.. -- Кричала Зоя Чумовоззз. -- Они мне клитор откусили! -- Вторила Машина Коленика Ввеновна. -- Одеваемся по-быстрому, и съебываем. -- Предложил невозмутимый Семарь-Здрахарь. Сам он уже вытряхивал насекомых из чьх-то трусов и пытался определить, кто их владелец. Визжа от каждого тараканьего прикосновения, бабы натягивали на себя одежки. Блим Кололей, успев облачиться первым, причем не выпуская из плотно сжатых пальцев заветный пузырек, с боем прорывался на кухню за стрем-пакетом. Все химикаты, посуду, трубки, шприцы и иголки приходилось сваливать вместе с копошащейся массой. После того, как все было собрано, стрем-пакет весил вдвое, а то и в трое тяжелее, чем обычно. Из него постоянно кто-то вываливался, сам пакет зловеще шевелился. Входная дверь открылась сразу. Наркоманы, оставляя за собой след из тараканов ринулись вниз по лестнице. Через несколько этажей все остановились. -- Никто не гонится? -- Огляделся Семарь-Здрахарь. -- Никто... -- Тогда, предлагаю повторить. После такого приключения никто не был против приходнуться еще разок. Бабы встали на стреме, а Семарь-Здрахарь и Блим Кололей разложили необходимое на подоконнике. Отщелочили все, что оставалось и разделили по-братски. Пока наркоманы двигали друг друга, из стрем-пакета выползали запоздавшие тараканы. Ширка в походно-полевых условиях прошла удачно, казнить никого не пришлось, Семарь-Здрахарь с первого раза попадал в вену и вмазанные распологались на ступеньках. Машина Коленика Ввеновна рассматривала на приходе поверхность бетонных ступеней. Вдруг ее внимание привлекло что-то шевелящееся. Она подцепила это ногтем. По облупившемуся лаку кругами забегал малюсенький муравьишка. -- Смотрите, кто к нам пришел... -- Начала Машина Коленика Ввеновна и услышала дробный топот. Когда она оглянулась, на лестнице никого не было, а муравей начал петь ей колыбельную. Жизнь. Это крайне однообразная штука. Особенно для торчка. О, романтически настроенный пубертатник, ты думаешь, что жизнь наркомана это вечный кайф? А ты, начитавшийся ментовских сводок житель совка, для тебя наркоманское существование это сплошная цепь преступлений? А ты, торчок, чего сам-то ты думаешь о своей жизни? -- А хуй ли он вообще может думать? У него, наверняка, от уколов все мозги вытекли. -- Скажет просвещенный раб стериотипов и попадет при этом хуем в небо. Кому, как не торчку, думать о завтрашнем дне? Спешащие к восьми на работу, вам, хотя и не платят месяцами, но вы уверены, что завтра вы будете хавать свой кусок колбасы, запивая его водкой или пивом, по вкусу. А наркоша? Он постоянно вынужден загадывать на будущее: будет он вмазан, достанет он торч, или будет валяться в койке, пропитывая простыни потом абстяги? Кайф или ломки? Вот его выбор. Вы строите свое будущее, наркоман в нем живет. И ему тоже хочется, чтобы оно было счастливым. Замороченные совдепы, вы тащитесь от своих комплексов и знания реальности. Но шировой чихал на эту реальность. Он вырвался из нее, и попал в другую. А там свои стериотипы, от которых никуда не денешься. Наркоман становится наркоманом из-за своего стремления к свободе. Он не понимает, что это такое, но ему внушали, что свобода -- это кайф. Вот он этот кайф и находит. Наркот становтся потерян для мира, если он сам не захочет в него вернуться. И тут он стоит перед выбором. Ему уже ведомы две реальности и какая из них менее страшная, в какой из них он получит то, что, как он считает, ему по праву принадлежит? Что? Да радость, еб вашу мать! В его мире этой радости хоть жопой жуй. и вся концентрированная. А на ебучем заводе или в ебаной конторе есть эта радость? Можно, конечно, найти, если очень постараться. Он ведь очень! А тут -- веняк подставил, втрескали его, и радости и счастья полные штаны. Правда расплата за концентрированную радость тоже концентрированная. Но тут уж выбирать не приходится. Но ведь какая штука, спроси любого ублюдка на улице, что бы он предпочел: жить долго, но скучно, или коротко, но радостно? И но выберет последнее. Ну да, не все. Но большинство! Так что? Все наркоманы? Пусть и в потенциале. Но, бля, почему этот уличный опрашиваемый не согласится на такой вариант: долго и радостно? А потому, что он думает, что так не бывает. Столько лет все рвались к счастливой жизни, что абсолютно в ней разуверились! "Свобода! Равенство! Братство!" Лицемерный лозунг в сети которого попадают все, кто его слышал. Для торчка свобода -- это возможность ширяться. Равенство -- это чтобы ширялись все в его круге общения. Братство -- чтобы давали раскумариться на халяву, помогали подержать перетягу или ширнуть. А вы думаете по другому? И вы тоже правы. Но это именно вы создали мир, из которого хочется уйти навсегда и как можно скорее! Чтоже вы держите наркоманов за изгоев? Может потому, что сами боитесь ступить на их путь? Или вам в ломак переделать себя так, чтобы ваш мир стал насыщеннее, чем наркотические глюки? Впрочем, зачем переделывать? Может надо просто заметить, что все вокруг совершенно? Заморочка -- 1. Оживление картинки. Ты дрочишь на нее уже четвертый месяц. Куда деваться? Ты один, бабы нет, а ебаться так хочется... Особенно под винтом. Варишь ты его один, в одну харю и трескаешь, перетягивая руку старыми подтяжками. Приход поглощает тебя, тащит в неизведанные глубины эйфории. А ты поддаешься этому чувству, растворяешься в нем. Но приход слабеет, и ты оказываешься перенесенным в новый мир, мир сверкающий яркими красками, мир, в котором ты чувствуешь заключенные в тебе силы. Мошь распирает тебя, ты не знаешь куда ее девать, а применить-то хочется. И вот ты берешь картинку из порнокалендаря. Она настолько тебе нравится, что ты тайком выдрал ее у какого-то из твоих знакомых торчков, принес домой и теперь разглядываешь это тело. Негритянка, нет, скорее мулатка, она сидит в раскорячку на корточках так, что ты видишь бритую щель изды, и эта пизда прекрасна. Мулатка держится обеими руками за ветку над ее головой, пальцы ног девушки как раз у нижнего обреза картинки и кажется, что если ее оживить, она спрыгнет с изображения и тогда... Ты голый, согнув колени, лежишь на кровати, фотография негритянки опирается на твой хуй, и ты смотришь на нее. Ты видишь, что она на самом деле живая. Она лишь под прозрачной пленкой, которую можно каким-то образом убрать, и она, живая и радостная, недаром же она тебе улыбается, сойдет с картинки. Протянув руку, ты прикасаешься к ее колену, груди. У тебя полное ощущение, что твои пальцы гладят живую плоть, она пульсирует, в такт биению ее сердца. Пальцы скользят ниже, к пизде, и тебе кажется, что от этого она улыбается еще шире. Между полусомкнутых губ появляется дразнящий кончик языка. Ты видишь, как она томно облизывается и понимаешь, что еще чуть-чуть, и она появится во плоти. Но пока рано. Она ведь еще плоская, и ты впиваешься взглядом в изображение, и оно начинает приобретать объем. За спиной девушки небольшой бассейн с прозрачно синей водой. От дерева, за ветвь которого дердится твоя мулатка, на него падает тень. Ты разглядывешь волны. Они перемещаются, слышится слабый плеск воды о бетонные стенки и томный вздох. Переведя немигающий взгляд на девушку, ты замечаешь, что она как бы выпирает из картинки. Внезапно она моргает. Да! Оживает! Ты смотришь еще пристальнее, да, изменились тени на ее коже. Теперь они не от невидимого солнца, а от лампы, которая освещает тебя и ее. Ты нежно прикасаешься к женскому телу. Да, вот она, выпуклость грудей, коленок, сладостная мокрость пизды. Но почему же негритянка не вылезает из своей тюрьмы? Ах да, ее держит невидимая пленка. Ты вооброжаешь, что твой палец превращается в плазменный резак, способный прорезать любую преграду. Ты уже подносишь его к изображению, но замечаешь, что девушка предупреждающе качает головой. Но почему, неужели она не хочет? Нет, наверное она еще недостаточно материализовалась. Сила, распирающая тебя, устремляется в твои руки, и через пальцы мощным потоком устремляется в негритянку. Ты видишь, как она нежится в их лучах, приобретая плотность и объем. Не мигая ты смотришь на нее. Ты боишься, что моргнув, можно упустить момент, когда она будет готова спрыгнуть к тебе. Но минуты идут, и ничего не происходит. Твои глаза давно уже истекают слезами, соленые струйки стекают по твоим щекам, падают не грудь. Быстрым движением руки ты вытираешь ненужную влагу и вдруг понимаешь, что твои усилия напрасны. До тебя доходит, что ты излучаешь гигаватты, но они не остаются в нарисованной девушке, а передаются ей настоящей, той, с которой и была сделана фотография. Ты прекращаешь накачивать ее силой и взглядываешься в изображение, пытаясь заметить хоть какой-нибудь знак. -- Тебя вытащить оттуда? -- Шепчешь ты еле слышно. И замечаешь, что негритянка кивает. Это движение было бы незаметно, если бы ты не знал, что его надо ждать. Да, она согласна, а ты действовал до сих пор совершенно неправильно. Теперь твои пальцы начинают всасывать энергию. Словно черные дыры они всасывают, поглощают выпущенную раньше силу. Вместе с ней из плоского листа начинает выступать и твоя негритянка. Из двумерного изображения она становится барельефом, светло-коричневое тело уже готово пасть в твои объятия, но что это? На ее лице вновь отражается грусть. Девушка желает показать тебе,что и сейчас что-то идет не так. И ты понимаешь, что у нее нет спины. Связь между тобой и негритянкой уже настолько прочна, что вам для разговора не требуется никаких слов. Вы общаетесь напрямую, мозг в мозг. Она подбадривает тебя, просит не прекращать усилий, она чувствует, что для высвобождения ей не хватает самой малости. Ты просишь ее подождать. Силой воображения или астрального сканирования ты лепишь образ ее спины. Вот затылок, покрытый жестким курчавым ежиком, вот длинная тонкая шея, вот собственно и сама спина, с торчащими лопатками, нежными валиками мышц вдоль позвоночника, вот попка, вот икры, лодыжки, пяточки... Вся твоя энергия направлена теперь на постепенное прорисовывание, овеществление совершенного образа. Ты чувствуешь, как твоя сила творит живую материю. Она пока еще там, в гиперпространстве за плоскостью картинки, но ты чувствуешь ее так, словно твои ладони скользят по изгибам этой теплой податливой спины. Ладони ощущают податливую плоть, выталкивают ее прочь из фотографического застенка, к тебе. Физические руки парят в каких-то милиметрах над кожей негритянки, всасывающей силой продолжая вытягивать девушку из календаря. Касаться ее пока нельзя, понимаешь ты, от прикосновения может произойти разряд, и все силы, затраченные тобой на оживление, пойдут прахом. Негритянка улыбается. Она морщит свой совершенно европейский носик, стреляет карими глазками, вытягивает темненькие губы в трубочку, предвкушая поцелуй твоего рта. Ее грудь, небольшая, почти детская, поднимается и опускается, следуя дыханию девушки, остроконечные розовые соски из гладких превратились в морщинистые, приоткрывшаяся пизда влажно блестит, показывая свои внутренности, ждущая хуя и готовая брызнуть пахучей смазкой при его прикосновении. Ты недоумеваешь, почему же она не выходит. Теперь-то что не так? И слышится ответ:"Я не живая. У меня нет души. Дай мне душу, вдохни в меня ее!" -- Но я не Бог... -- Шепчешь ты в изумлении. "Сейчас ты это можешь." -- Говорит негритянка. "И я уже подустал..." -- Думаешь ты. Тело вдруг напоминает о своем существовании: твои глаза болят от несколькочасового напряжения, предательская струйка слюны намочила подушку, ноги затекли от неподвижности. "Отдохни, расслабься..."- Советует девушка с картинки. -- "Отдохнешь -- и все получится..." Аккуратно отложив лист с полуожившей негритянкой, ты вытягиваешь ноги и закрываешь глаза. Внезапно ты чувствуешь, что замерз. Не открывая глаза, ты нащупываешь одеяло, натягиваешь на себя, укрывшись с головой, и еще какое-то время бьешься в ознобе. Но что эти мелкие неудобства по сравнению со сценами, предстающими перед твоим внутренним взором? Негритянка, живая, теплая. Она прижимается к тебе, дрожжа всем телом. Она облизывает тебя. Ее язычок все ниже, ниже, ниже... И вот ее ротик накрывает твой хуй. Не выдержав такого напряжения, ты сам хватаешь свой хуй и начинаешь дрочить. Ты дрочишь яростно, извиваясь всем телом, твоя рука делает два, если не три, удара в секунду. Хуй, все еще вялый после ширки, медленно начинает набухать. На мысленном экране девушка уже ввела в себя твой огромный, стоящий как Пизанская башня, хуй. Ты представляешь, что твои пальцы и есть те влажные внутренности пизды, в которые ты так стремишься. Вот ты начинаешь медленно двигать хуем... И кончаешь в самый неподходящий момент. Тело и хуй содрогаются в сладостных конвульсиях. Горячие капли молофьи долетают до твоего подбородка, другие мягко падают на твой живот. Ты все сильнее стискиваешь хуй, получая от этого кайф, сравнимый разве что с приходом. Вскоре оргазм утихает. Ты промакиваешь вытекшую сперму пододеяльником и, пока хуй не лег окончательно, продолжаешь его дрочить. Астральный двойик негритянки на твоем ментальном хую раскачивается из стороны в сторону. Ты пихаешь хуй все глубже, глубже, глубже. Тело девушки трясет в волнах непрерывного оргазма. Она уже не постанывает, она кричит во весь голос:"Еще, еще, еще сильнее!!!" А ты злорадно делаешь это. И вот, ты чувствуешь, что скоро кончишь. Рука убыстряет свои движения, негритянка, потеряв сознание, падает на тебя, она хрипит возле твоего уха, а ты ебешь ее во всю твою мощь. Второй твой оргазм такой же сильный, как и превый, но молофьи заметно меньше. Она уже не вылетает из хуя, а струится вязкой бугристой полоской, налипая на пальцы, смазвыая их и заставляя скользить по коже твоего хуя. Некоторое время, по инерции, ты продолжаешь подрачивать, выжимая последние капли молофейки, но пик кайфа уже прошел, а ты покрылся уже липким потом, ты задыхаешься и понимаешь, что должен передохнуть после такого физико-ментального напряжения. Стерев сперму и пот с лица многострадальным одеялом, ты сбрасываешь его и лежишь голый, закрыв глаза и вспоминая подробности ебли негритянки. Некоторые из них тебе не нравятся и ты думаешь, что в следующий раз, когда ты будешь ебать ее физическое тело, а не мысленный образ, ты этого не допустишь. Ты смотришь на будильник. Он показывает пять утра. На полу лежит плоская пока еще негритянка и подмигивает тебе. "Нет, -- Говоришь ты ей, -- В следующий раз..." Она обреченно кивает тебе, а ты гасишь свет. Комната тут же погружается во мрак, но ты вдруг замечаешь на стене перед тобой светящийся женский силуэт. "Это она, моя негритяночка!" -- Понимаешь ты и твои глаза и руки начинают испускать оживляющие лучи. Поход за терками. Любой апер имеет на вооружении мощный логический аппарат, помогающий ему достигнуть желаемого результата: проткнуть веняк и захуячить туда дозняк психостимулятора. А чтобы это случилось, надо проделать целую кучу предварительных операций. Чтобы ублаготвориться надо сварить. Чтобы сварить надо достать стендаля, химикаты и салют. Чтобы достать салют, надо пройти по Великому Джефому Пути. А чтобы было с чем ходить по Великому Джефому Пути надо нарыть терок. Терка -- это не просто рецептурный бланк, на котором написано Sol. Solutani, терка -- это произведение искусства. Над их вырисовыванием трудятся великие анонимные мастера. Они годами шлифуют свое редчайшее искусство, кладя на его алтарь в форме шприца, свою никому не нужную молодость. В их арсенале десятки авторучек разных цветов, они умеют по двум-трем буквам разработать структуру почерка врача, они, как настоящие алхимики могут из любого лекарства сделать одно, солутан. Рецептурный бланк можно спиздить в кабинете участкового. Но это не терка, это бумага, хотя и совсеми тремя колотухами. В таком добывании рецептов есть стрем, но нет столь милой наркоманскому сердцу романтики. Нет, настоящие терки обитают на помойках! Настоящие терки нарывают, пусть для этого надо залезть на самое дно помойки с протекшей бытовухой! Настоящие терки скрываются от непрофессионального взгляда, но какова их радость, когда они попадают в исширянные руки, которые даруют им вторую жизнь! Когда Седайко Стюмчик подходит к мусорному контейнеру возле терочной, все его обитатели спешно покидают насиженные места и стремительно пытаются найти новое прибежище, спасаясь от мощного биополя Седайко Стюмчика, которое сконцентрировано на облупившейся помойке и заставляет кипеть ее содержимое. Дрозофилы, саркофаги, вороны, голуби, мыши и зубные черви поднимаются в воздух и плотным облаком окружают голову Седайко Стюмчика. Но они ему по хую. Седайко Стюмчик видит цель, и никакие земные твари не способны остановить или даже на доли секунды задержать его продвижение к вожделенной цели. -- Хо! -- Говорит сам себе Седайко Стюмчик, и не успевшие соориентироваться жители помойки подают замертво, сраженные мощной волной вони идущей из пропервитиненного нутра наркомана. -- Полукаличная! -- Раздается рык Седайко Стюмчика. -- Ветер оттуда пахнет терками!.. Он тушит бычок о пробегающую мимо него в панике полудохлую крысу, кладет его в карман. -- Что приготовил ты мне, мусорный контейнер?! -- Строго вопрошает Седайко Стюмчик, и от звуков его голоса осыпается ржавчина. -- Бытовухой ли ты наполнен, или содержишь в чреве своем милые моему сердцу терки?! -- От этих слов колесики мусорного бака в страхе подгибаются и его крышка откидывается с мелодичным звоном, как у музыкальной шкатулки с драгоценностями, обнажая скрытые доселе внутренности. -- Ну, где мои драго-ценности? -- Седайко Стюмчик строго окидывает суровым взором трепещущие органы помойки. Вооружившись одноразовым деревянным шпателем Седайко Стюмчик опирается животом о металлический уголок, опоясывающий верхний периметр мусорного бака, не обращая внимания на голубиное говно, обломки ампул, талоны на посещение врача и прочее дерьмо, которое к нему прилипло. -- Скажите "А-а-а!" -- Приказывает Седайко Стюмчик, и помойка послушно издает требуемый звук. Седайко Стюмчик немедленно отжимает язык контейнера и погружается в него по пояс. Сторонний наблюдетель видит лишь болтающиеся в воздухе ноги Седайко Стюмчика и его тощую жопу, служащую отпугивающим маяком для других охотников за терками. Глаз Седайко Стюмчика моментально классифицирует все находящиеся в его поле зрения комочки бумаги: это талон, еще талон, это анализ мощи икала, а это -- терка! Подавляя тремор, пальцы разворачивают терку. А она распадается на несколько не подлежащих соединению кусочков. -- Рвач. -- Констатирует Седайко Стюмчик. Он разглядывает личнуху на бывшей мазовой терке и выясняет, что рвачем в этой полукаличной работает некий терапевт Головко. Рвачи -- личные враги наркоманов. Вместо того, чтобы пачками спускать терки в мусорные ведра, они с особым ожесточением рвут их на мелкие кусочки. Многие из них специально дежурят у окон полукаличной, выходящих на мусорку. Им доставляет наслаждение смотреть на венораздирающие картины, когда торчок вытаскивает рецепт, разворачивает... И падает, захлебываясь в слезах и соплях жалости к неповинной терке. А рвач, злорадно потирает рученки, все в бумажном крошиве от покойных рецептов и вызывает мусоров, чтобы те свинтили любителя рыться в помойках. -- Козел. -- Кулак Седайко Стюмчика дотягивается сквозь стекла, этажи и перекрытия полукаличной и впивается в яйца рвача Головко. Рвач Головко теряет ошметки человеческого сознания и реинкарнируется в фен для завивки лобковых волос, не успев прозвониться к стремному полису. А Седайко Стюмчик продолжает миссию спасения терок. Следующая терка аккуратно сложена кульком. Ее недра высыпают сигаретный пепел и бычок со следами губной помады. По центру красуется выжженная гаснущим окрурком рваная дыра. С личной печати ехидно ухмыляется врач Игнатова. -- Сука. Наконец Седайко Стюмчику везет. Развернутая терка радует глаз всеми тремя колотухами. Она сияет девственной белизной, лишь на месте фамилии больного написано несколько букв. Они совпадают с началом фамилии врача на личной печати. -- Предчувствия меня не обманули! -- Торжествует Седайко Стюмчик. Он начинает методично перекапывать внутренности помойки, не обращая внимания на ее понурое рычание и попытки сблевнуть. Струны с контролем, порожние стекла, фантики от лекарств кружатся в мощной воронке, закрученной Седайко Стюмчиком. А сам он, как хамелеон, готов в любой момент выстрелить своим липким языком, чтобы на его кончике затрепетала свежевыловленная терка. Среди бумажных волн выплывает пятикубовый баян. Он тоже оприходован недреманым оком Седайко Стюмчика. Наконец, все в помойке перевернуто вверх дном. Каждый клочек бумаги по нескольку раз просканирован и просвечен рентгеном и инфразвуком. Больше здесь терок нет. Зато карманы Седайко Стюмчика полны этих мятых прямоугольников. Он вылезает из помойки. Та, радуясь, что закончились ее мучения, смачно всхлипывает. В нее возвращаются уцелевшие постояльцы и продолжают вить гнезда, рыть ходы, переваривать жратву и раскармливать матку, которая разрешается от бремени свеженькими скомканными терками. Но Седайко Стюмчика это уже не интересует. Присев на бордюр, он перебирает и раскладывает обретенное богатство. -- Безмазняк... Безмазняк... -- Ругает он полностью заполненные бланки. Те ежатся от стыда и сгорают, оставляя на пальцах Седайко Стюмчика полоски фиолетовой копоти. -- А эту потаскушку можно отмыть... Эта терка заполнена черными чернилами, которые, как многократно проверял Седайко Стюмчик, можно смыть под проточной водой. Потаскушка лыбится и отправляется в бездонный карман джинсов Седайко Стюмчика, не подозревая о пытках, которые ей предстоит испытать до той поры, пока она не ляжет на стол фармацевта. -- Классная терка!.. Как такие красавицы попадаят в мусорные баки, остается для Седайко Стюмчика неразрешимой загадкой врачебного мышления. На рецепте нет надписей. На нем проставлены все печати. Он даже не смят! Он сияет своей девственностью, выставляя ее напоказ, как невеста-рабыня. Седайко Стюмчик покорен. Он очарован магической притягательностью белого пространства. Не в силах терпеть, наркоман расстегивает молнию на джинсах и обнажает синюшный пенис. Терка извивается в пальцах Седайко Стюмчика. Ей, как настоящей целке, хочтся поскорее лишиться того, что отличает ее от полноценнных товарок. Но Седайко Стюмчик не таков, он стремиться продлить удовольствие дефлорации. Стюмчиков хуй елозит по терке, обвивая ее жилистыми кольцами. Стюмчиков хуй позволяет вылизывать себя, позволяет валяться у него в ногах, позволяет удовлетворять все мазохистские комплексы. Но вот... Вот... Вот!.. Оргазм!!!... Молофья брызжет во все стороны света и тьмы! Терка подставляет себя под эти жаркие потоки. Она плавает в них, наслаждаясь своим падением, ведь теперь она настоящая! Теперь на ней есть подтеки спермы, сложившиеся в странные загогулины. Rp. Sol.Solutani 50,0 D.t.d. N 2 in flac. S. По 30-40 кап. 3 р/д. Седайко Стюмчик с гордостью смотрит на свое произведение: -- С такой ништячной теркой не отдибят! На кармане осталась еще целая стопа рецептов. Им не так повезло, их процент мазовости ниже. Но нет причин тревожиться: когда Седайко Стюмчик отоварит свою любимицу, дойдет очередь и до них... Малышня. Они были сущие дети. Мальчик и девочка, с которыми Навотно Стоечко познакомился на Птичке. В тот день Навотно Стоечко был слегка на мели, прайсов на банку салюта у барыги не хватало, поэтому он затарился тефой. В тот же момент к пушеру подошли двое детишек. Пока мальчик торговался насчет пары банок салюта, девочка пристально разглядывала Навотно Стоечко, который распихивал по карманам упаковки тефика. Навотно Стоечко пошел к выходу. Но трамвайной остановке его догнала эта парочка. -- Ты из тефы варишь? -- В лоб спросил мальчик. -- А вы не молоды торчать? -- В свою очередь полюбопытствовал Навотно Стоечко. -- В самый раз. -- Уверенно ответила девочка. -- Нам уже по шестнадцать! -- Так про тефу? -- Не унимался мальчик. -- Ну. -- Утвердительно кивнул Навотно Стоечко. -- А не научите? -- Попросили мальчик и девочка хором. Навотно Стоечко пристально посмотрел на детишек. Если уж они начали торчать, ничего их не остановит... В любом случае они узнают способ варки из тефы. Так что нет никакой разницы, кто конкретно их этому научит. -- Три четверти готового. Плюс Стендаль. -- Сказал свою цену Навотно Стоечко. Дети переглянулись, явно чего-то непросекая. -- У нас Стендаля только одна книжка... -- Робко сказала девочка. -- И то мамина. -- Как называется? -- Ухмыльнулся Навотно Стокчко. -- "Красное и черное"... -- Вот-вот. Их, родимых. -- А-а-а! -- Понял мальчик, -- Компоненты! -- Мы согласны. -- Ответила девочка сразу за двоих, пока мальчик прикидывл, не будет ли слишком большим расточительством делиться не только винтом, но и ингредиентами для его изготовления. -- Хорошо. -- Медленно проговорил Навотно Стоечко и закусив нижнюю губу еще раз с ног до головы оглядел детей. -- Для варки из салюта все есть? -- Все. -- Сказал мальчик, кивнув в подтверждение своим словам. -- Для тефы нужен еще ацетон. Литр. Хороший, беводный. Да и самой тефы пачек двадцать... -- Я сейчас куплю. -- Радосто воскликнул мальчик и убежал. Навотно Стоечко остался с девочкой наедине. Девочка стояла и ковыряла асфальт носком бело-розовой кроссовки. Да и вся девчушка была какая-то бело-розовая. -- Он тебе кто? -- После недолгого молчания Навотно Стоечко не выдержал неизвестности и решил узнать ответ на терзающий его вопрос. -- Да, так... -- Неопределенно пожала плечами девочка, -- Сосед... -- А на раскумарке ты давно? Девочка снизу вверх посмот