рела на Навотно Стоечко, словно оценивая ей одной ведомые критерии. И, видимо решив, что можно и ответить, равнодушно сказала: -- Год. -- Интересно, -- Подумал вслух Навотно Стоечко, -- Кто ж тебя на иглу посадил? -- Он не ожидал ответа, но девочка скупо проронила: -- Он. И отвернулась. После наскольких минут тягостного молчания прибежал мальчик: -- Все в порядке. -- Прокричал он еще издали. -- Поехали. Пока добирались на место, никто не сказал на слова. Лишь поднявшись в квартиру, Навотно Стоечко нарушил молчание: -- Хата не стреманая? -- Нет.- Твердо ответил мальчик. -- Мама с сестрой на даче, до конца лета они не появятся. -- Так. -- Вздохнул Навотно Стоечко. -- Сегодня здесь командую я. Возражений нет? Возражений не было. -- Ты. -- Навотно Стоечко повернулся к девочке. -- Сваргань хавчик. Чаек-буек, там, перекусить. А ты, -- Указал он пальцем на мальчика,- Будешь мне помогать. Пока девочка возилась у плиты, Навотно Стоечко расстелил на кухонном столегазату и высыпал туда свои пачки тефы. Мальчик присоединил свои. -- Чтобы все получилось ништяк, -- Начал свою лекцию с демонстрацией Навотно Стоечко,- Колеса тефы надо растольчь в пыль. Для этого может послужить молоток, -- это чисто физический метод -, мясорубка или кофемолка. Но от тефы у кофемолки летят ножи, мясорубкой долго и неприятно, а от молотка много грохота. Поэтому мы будем действовать чем? Правильно. Скалкой. Раскатывая разложенные между двумя газетами колеса, мальчик потел, краснел от натуги, а Навотно Стоечко просеивал через тонкое сито получающийся порошок и возвращал мальчику недостаточно мелкую крошку. В процессе работы они перекусили и, вскоре, девочка начала подменять уставшего мальчика. Получившуюся пыть Навотно Стоечко собственноручно засыпал в двухлиттровую бытыль из-под Пепси: -- Теперь один из тонких моментов. Просто заливать водой нельзя. Вместе с водой полезет много бутора. Делаем так. Кубов тридцать кипячонки, в нее, из расчета гранула на пачку тефы, сыплем кон или наон. И медленно заливаем, постоянно перетряхивая. Эту стадию работы Навотно Стоечко решил сделать сам. Он тряс бутыль, доливая в нее раствор кона, пока внутри не образовался один слипшийся комок, вобравший в себя весь порошок. -- Сейчас, как обычо. Тягу и отбивать. Это уже делали, меняясь, мальчик с девочкой. Навотно Стоечко в это время готоил баню. Через полчаса он сказал: -- Хватит, пожалуй. Мути дали отстояться. Тягу отделили и Навотно Стоечко, не жалея, залил туда солянку. Сперва ничего не происходило и он стал ловить на себе недоуменные взгляды детей. Но потом вдруг на дне тяги стало образовываться фиолетовое озерцо. Удивленные странным цветом, дети полюбопытствовали: -- Это то, что надо? -- Ага. Это смесь джефа и сахара. Фиолетовый раствор поставили на баню и он стал выпариваться, постепенно меняя свой цвет и становясь коричневым. Навотно Стоечко дождался пока жидкость совсем не загустеет, превратившись в тягучую массу, похожую на карамель. -- Теперь это остудить. И ацетоном. Он растворит все, кроме джефа. На эту операцию ушло еще минут двадцать, но вскоре перед детьми появилась горка сверкающих кристаллов. -- Надо же... -- Прошептал мальчик. -- Так просто... -- Ты посмотри, -- Возразила девочка, -- Сколько мы с этим возились. Три часа! -- И еще часок добавь на варку. -- Добавил Навотно Стоечко. Мальчик присвистнул. Взвесив порох, Навотно Стоечко убедился, что с первого раза выбилось почти все. Пороха было почти три грамма. Отделив себе сушняк, эквивалентный его доле тефы, Навотно Стоечко занялся варкой винта. Дети это умели и им стало неинтересно. Они ушли в комнату и включили, как определил Навотно Стоечко, "Ногу Свело". Винт сготовился достаточно быстро. Забодяжив масло, Навотно Стоечко не забыл отщелочить для себя Стендаля. Отлив себе пятнадцать кубов, остальные пять Навотно Стоечко, под бесконечное "Ремемба Хара Мамбуру!", отнес детям. -- Ой, как хорошо! -- Обрадовалась девочка. Навотно Стоечко в этот момент пристяльно оглядывал обстановку, пытаясь определить, чем занимались дети в его отсутствие. -- А ты нас вмажешь? -- Попросил мальчик. -- А вы сами не умеете, что ли? -- Умеем. -- Подтвердила девочка. -- Но не с первого раза. -- Ну... -- Нахмурился Навотно Стоечко. -- Придется тогда здесь зависнуть. -- Да зависай, конечно. -- Затараторили детишки. -- Ты не помешаешь. Здесь такие тусовки бывают!.. -- Вам по сколько вмазать? -- По единичке, конечно... И Навотно Стоечко пошел щелочить. Когда он вернулся с тройкой заряженных баянов, девочка возилась у магнитофона: -- Хочешь нашего приятеля послушать? Он сам песни сочиняет и поет под гитару. И девочка нажала на play. Навотно Стоечко прослушал тогда эту песню раз пять. Но текст был настолько примитивен, что ему не запомнилось практически ничего, кроме двух поэтических шедевров: "...в вену себе колешься гадостью плохой..." и "...что же ты наделал-то, дибильный ты дурак!.." -- Правда, классно? -- Млела от восторга девочка, пока Навотно Стоечко устраивал перетягу. -- Теперь тишина! -- Приказал Навотно Стоечко и начал искать место для вмазки. Вскоре винт пошел в кровь. Приход оказался мягким, почти незаметным, он шел несколькими волнами, одна сильнее другой, и тяга от него была тоже сильной но ненавязчивой. С полтыка втрескав детишек, Навоно Стоечко сел в кресло и попытался расслабиться, целиком отдавшись эйфории. -- Странный какой винт. -- Сказал мальчик. -- А ты к какому привык? -- Глумливо проговорил Навотно Стоечко.- Чтобы хрясть по башке и в аут? Нет, чем винт чище, тем он мягче действует. Так что я вам, пионерам хай класс заделал, вы его всю жизнь помнить будете! Девочка погасила верхний свет, зажгла слабенький ночник. Некоторое время все сидели тихо. А потом Навотно Стоечко услышал странные звуки. Приоткрыв глаза, так, чтобы со стороны не было заметно, что он смотрит, Навотно Стоечко увидел непонятную сцену. Мальчик лежал на спине, майка его была задрана, обнажив детское пузико, а девочка, склонившись над ним, водила по голой коже какой-то меховой игрушкой. От кайфа мальчик постанывал, изгибался всем телом и излучал такие эротические флюиды, что Навотно Стоечко едва сдерживался, чтобы не вскочить и не начать насиловать всех подряд. Некоторое время Навотно Стоечко боролся с собой, потом, плюнув на все, занялся мысленной еблей. Если удастся раскрутить детишек на еблю, прикинул для себя Навотно Стоечко, то будет маза пристроиться третьим, а то и вовсе оттереть малолетнего торчка. И Навотно Стоечко стал внушать девочке мыслеобразы и физические ощущения от ебания мальчика, а мальчику, соответственно, наоборот, то как бы хорошо было поебать девочку. Не въезжая в то, что ими пытаются манипулировать, дети стали более активны. Усилились мальчиковские стоны, девочкины извивания, но ни один из них не делал никаких поползновений в сторону промежности партнера. Отождествившись сразу с обеими детьми, Навотно Стоечко совокуплял их между собой, но что-то не срабатывало и реальные дети не начинали ебаться. Девочка продолжела щекотать мальчика меховой игрушкой, Навотно Стоечко разглядел, наконец, что это был зайчик, а мальчик все извивался и постаныал, не предпринимая никаких активных действий. Стало светать. Дети затихли и, видимо, заснули. Сквозь полуприкрытые глаза Навотно Стоечко видел, как они мирно посапывают. Пытаясь убедить себя, что все-таки его пригласили для обучения, а не для ебли, Навтно Стоечко встал и, хромая затекшими ногами, побрел в куню. Там он решил, что за такое испытание дети должны ему больше. Собрав все компоненты, баяны, весы с разновесами и пузырьки, Навотно Стоечко погрузил их в свою сумку. Прошмонав рюкзачок девочки, Навотно Стоечко нашел два пузыря салюта, которые тоже отмел в свою пользу, и кошелек, набитый червонцами. Честно располовинив денежки, Навотно Стоечко вспомнил еще об одной вещи. Он слил в свой пузырь остатки винта, который хотел оставить детям, и крепко заткнул его пробочкой. Осмотревшись еще раз, не забыл ли чего, Навотно Стоечко тихо вышел из квартиры и прикрыл за собой дверь. Садясь в первый поезд метро, он почувствовал слабый укол совести, что не честно-таки было лишать детей удовольствия. Нет, возразил кто-то внутри Навотно Стоечко, пусть-ка пострадают. Ширяться не бросят -- им же хуже. Размышлять на эту тему уже не было смысла и Навотно Стоечко стал прикидывать, к какое герле можно завалиться в такой час, чтобы обрадовать ее утренней вмазкой? Бычок к приходу. Кровь накромана отличается от крови обычного человека тем, что в жилах торчка всегда отрицательное давление. Стоит попасть в вену ширового колючкой, на другом конце которой болтается движок, наполненный винтом, как кровяка, впустив предварительно хвостик контроля, дабы убедиться, что в баяне настоящий первитин, а не какая-то гадость типа барбитуры, моментально высасывает весь расствор досуха. -- Прихо-од! -- Орет вмазанный Чевеид Снатайко. -- Бычок... -- Шепчет приходующийся Чевеид Снатайко. Он закрыл глаза, чтобы девяносто процентов информации не мешали ему наполниться блаженной эйфорией. Он открыл рот, чтобы в него засунули горящую сигарету. Клочкед лихорадочно носится по камнате в поисках спичек. Его правая рука занята баяном, выдернутым из чевеидовской хэнды, в левой -- коробок спичек, которые он ищет, в зубах -- сигарета "Ява", фильтром наружу. Клочкеду до смерти хочется вмазаться, но варил-то Снатайко, а варщику -- первый куб. А в случае Чевеида целых два. Но вмазавшийся для усиления прихода должен выкурить бычок, а желание приходующегося -- закон, и Клочкед кружит между столом, на котором стоит пузырек винта, баяны, реактивы и прочие принадлежности винтоварни, и диваном, на котором валяется постанывающий Снатайко. -- Бычок!.. -- Требует почти оприходовавшийся Чевеид Снатайко. Клочкед находит спички, поджигает фильтр. Теперь он бегает в противоположном направлении, разыскивая сигареты. Они находятся в кармане и Чевеид Снатайко наконец затягивается. -- Го-о-о!.. -- Говорит он. Клуб дыма вырывается изо рта Чевеида Снатайко и слышится громкий вздох облегчения. Непонятно, кто же его испустил, то ли сам Чевеид Снатайко, то ли сам дым, радостный, что выпорхнул наконец из пропервитиненных легких. Глядящему на Чевеида Снатайко, который тащится как мокрый хуй по стекловате, Клочкеду тоже хочется курить. Заглянув в пачку, он убеждается, что осталось только три палки курятины и решает обождать до прихода. Сконцентрированный на своих внутренних ощущениях и переживаниях, Чевеид Снатайко выпускает одно за другим облака дыма. Его рубашка покрывается толстым слоем сигаретного пепла, на котором, как на лунной пыли остаются загадочные следы неведомых астронавтов, прилетевших из соседней галактики для изучения феномена первитиновой наркомании в среде хиппарей и прихиппованной интелигенции. Сквозь табачно-дымовую завесу, плавающую по комнате пластами разного цвета и плотности, словно следы геологических эпох, виднеется огонек сигареты, дошедший до пальцев Чевеида Снатайко. Невидимые инопланетяне, хрустя взбираются на пепельные колбаски и ждут прожождения нервного импульса по синапсам руки. За ними наблюдает Клочкед. Он, хотя и невмазанный, но ловит огрызками своего биополя вал эманаций, испускаемых телом Чевеида Снатайко, которые настолько сильны, что могут вызывать галлюцинации эротического характера на расстоянии нескольких теневых лет. -- Бля! Ебаный в рот! -- Орет обжегшийся Чевеид Снатайко и трясет травмированной рукой, сшибая зазевавшихся невидимых пришельцев и поднимая в воздух весь осевший на него пепел. -- Во, бля, поебень! -- Рассматривает он указательный и средний пальцы, на которых пока ничего не видно, кроме легкой красноты, которая вскоре превратится в два аккуратных болючих пузырика. -- Ни хуя себе, приходнулся... -- Жалуется он Клочкеду, который взирает на него скорее с нетерпением, чем с сочувствием. -- Видать тебе самосадом вмазываться придется... -- Размышляет вслух Чевеид Снатайко, и эти рассуждения Клочкеду не по душе. Пронизывая задымленное пространство, резво съебывает невидимый инопланетный корабль, оставив погибшими половину экипажа. -- Но приход -- за всю хуйню!.. -- Утешительно произносит Чевеид Снатайко и, видя угрюмое абстяжное грызло Клочкеда, добавляет: -- Впрочем, винт такой заебатый, что тебе сняться и полторашки хватит... Глаза Клочкеда, красные от марафонского недосыпа и абстяги становятся ярко-бордовыми и светящимися. Их лучи разрезают сигаретную завесу и упираются в лоб Чевеида Снатайко. Лоб начинает дымиться и плавиться, мгновение -- и мозги Чевеида Снатайко вскипают и брызжут изо всех отверствий чевееид снатайковской головы. -- Да проебись ты злоебучим проебом со своим полкубом, чудище залупоглазое, охуевающее от своей невхуйственной невъебенности! Задроченная залупа самоебущего кастрированного пидора! Пиздолижущее полухуие, припухшее для случки с дырявыми гондонами говноссущего непроблядского мудотряса!.. -- Нежно говорит Клочкед. Он еще долго мог бы перечислять многоэтажные эпитеты и звания Чевеида Снатайко, но последний, успев соскрести мозги с различных поверхностей и запихать их обратно, приирительно рявкает: -- Да втрескаю я тебя, мудака! Тебе двушку? Давай двушкой! Или два с полтиной? Чо, говна жалко, что ли? -- Не... -- На лице Клочкеда начинают, лихорадочно извиваясь, ползать мысли, оставляя за собой слизистые следы на немытой коже, -- Два с половиной многовато... Давай два с четвертью... -- А может тебе еще и залупу на воротник? Как "заебешься" пишется? С мягким знаком, или без? -- Ду хуй тебе во все твое поганое грызло! Ломаешься, бля, как целка! "Да" -- да, "нет" -- нет. Хули кота за яйца тянешь? Дружески беседуя таким образом, Чевеид Снатайко и Клочкед готовились к инъекции. В пятикубовый баян было выбрано два с третью квадрата винта, который разбавили кипячонкой до четырех кубов. Из гаража извлечена струнка -- целка-четверка и насажена на канюлю широчного агрегата. Вскоре иголка, угнездившись в венярке Клочкеда, дала контроль и Чевеид Снатайко помог клочкедовской крови скушать винт. -- Прихо-од!.. -- Орет втюханный Клочкед. Вмазанный Чевеид Снатайко умиляется этому возгласу и знает, что последует за ним. И когда из клочкедовской глотки вылетает: -- Бычо-ок...- Желаемое тут же препровождается в рот страждущего. Акт курения Клочкеда разительно отличается от акта курения Чевеида Снатайко. Клочкед затягивается глубоко и долго держит внутри себя вкусный горьковатый дым, так, что выдох его чист и прозрачен. Это наркотическая медитация. Постижение непонятного факта: почему же, когда смолишь, приход сильнее, чем без сигареты? Может ответ такой: гнусная моноаминоксидаза, фермент, окисляющий первитин во всякую поебень, нуждается в кислороде. А углекислый газ и никотин, насыщающие кровь из табачного дыма, не дают ей развернуться во всю силу... Или так: винт образукт клатрат с никотином, который гораздо более устойчив к окислению, чем винт-гидрохлорид. Хотя... Внутренние силы организма начинают бороться с табачным дымом, и шурупчик пользуется этим моментом чтобы сделать приход круче... А если... Энергия курения вращается в ту же сторону, что и энергия винта. Они сталкиваются и усиливают друг друга, а все их враги, плавающие в кровяке, из-за этого не могут к ним подступиться. "Но, -- Решает Клочкед, -- Все это однохуйственно и эквипенисуально. Главное -- еетсь эффект и на кой хуй копаться, выискивая его причины. Главное -- пользовать его!.." Кровь бурлит в перфорированных веняках Клочкеда. Это бурление наполняет его силой, за которую потом придется расплачиваться, но Клочкеду это до пизды-дверцы. Эта сила распирает клочкедовское тело, ища то ли применения, то ли выхода наружу. Он открывает глаза и видит перед собой лежащий на кушетке баян. Клочкед протягивает к нему вооброжаемые руки и пытается поднять. Сила мысли его такова, что кажется будто баян вот-вот оторвется от насиженного места и взовьется к потолку. Но чего-то не хватает, и шприц пока остается на месте. Но Клочкед не оставляет это дело. Попытки следуют одна за другой... Этим-то он и будет заниматься всю ночь... Великий Джефой Путь. Это мистика, это непостижимая тайна наркотического бытия. Это дорога, по которой не возвращаются. Она ведет в даль, сквозь абстягу, сквозь протершиеся до дыр кроссовки, найденные на помойках, сквозь толпы автобусно-троллейбусных пассажиров, сквозь скрипучие тугие двери, хлопающие тебя по затылку с помощью тугих пружин, удержать которые твои дырявые руки уже не в состоянии и ступеньки, крошащиеся бетонные или истерто-мраморные или покрытые слоем сдохших астматиков, над которыми красными буквами начертано "АПТЕКА". Эта дорога ведет в царство психостимуляторов, разжижающих мозги, заставляющих служить одной страсти, поклоняться одному Богу до ватных ног, до чесоки в воспалившихся дырках и дырках, которые еще не сделаны. Это дорога, которую никто из смертных не прошел до конца. С нее всегда сворачивают. На время, необходимое чтобы сварить, вмазаться, заняться своими заморочками, а когда наступит пора очередной ширки -- вновь приходится преодолевать пространство, практически незаметное, или нереально упругое, совать в полукруглое окошко клочек бумаги, чтобы попытаться вырубить на него, сквозь недоверчивые взгляды девочек и вонючих старух в белых застираных халатах, божественный салют. Эта дорога пролегающая через все драги мира, где бы они не находились и как бы не назывались. -- А ты знаешь, появилась новая каличная на... Как, блядь, эта метра называется?.. Бауманской!.. Выходишь -- и сразу взад. Там сто метров -- и башня... -- Мазовая? -- А хуй ее знает. Раз новяк -- дибить вроде не должны... И торчки, предъявив нарисованыый от руки проездной подслеповатой контролерше, целенаправленно отправляются в путешествие по комфортабельной канализации, называющейся московское метро, имени лысого ублюдка, отоваривать терку. -- Кто пойдет? Давай ты, ты меннее стремный. " Менее стремный" с трудом ворочает красными глазами. Его лицо, цвета жеваной бумаги кривится в подобии доверительной ухмылки, в его голове давно не осталось места из-за гигантского червя, высасывающего первитин из его крови. Червь проник своими отростками в глаза, уши и рот и колышется на сквозняке скользкими кольцами, готовыми цепко схватить любое подобие сине-зеленой упаковки. Очередь движется медленно, Червь в нетерпении. Он жадно ухватывает любые детали поведения бабы-фармацевта. Терки берет небрежно, значит вглядываться не будет. О, этому отказала, что же у него было, неужели салют?! Но старпер отошел, недовольно заныкав свою кровную номерную. Пальцы, потеющие переработанным винтом, намертво вцепились в рецепт. Пока отпускаются стоящие впереди, подушечки прорастают миллиардами псевдоподиев, которые присасываются к бумаге, обволакивая ее своей слизью и гнусными выделениями. Несколько минут -- и на рецепте невозможно будет прочесть корявую надпись Sol. Solutani 50,0. -- Что у вас? -- Солутан есть? -- Только по рецептам. -- Пожалуйста... Измочаленная, проеденная кислотами и щелочами, прожженная утюгом, потом и слезами наступающего отходняка терка отрывается от руки и вместе с ошметками пальцев со всхлипом падает на стекло перед аптекаршей. А под стеклянной баррикадой уже лежит ее сестра, источающая вонь застреманного на месте преступления наркомана. Сквозь прозрачную тюрьму она посылает ультразвуковые призывы о помощи, но красный карандаш, который своей кровью загубил попытки сняться с ломки, работает как источник шумовых сигналов, не дающих использовать ее по святому назначению. В руке тетки появляется авторучка. Неужели? -- Проносится по всем извивам Червя. Но шарик стержня, не коснувшись бумаги проносится мимо. -- У нас сейчас нет. -- А не подскажете, где это может быть? Мой дед... -- Нет, не знаю. Возьмите рецепт... -- А?.. -- Следующий. Негромкое похлопывание холеной руки аптекарши превращается в смертельно меткую очередь из калашникова. Отброшенный инерцией пуль, торчок вываливается сквозь витрину на жесткий асфальт. Его друг подбегает и начинает зубами выковыривать из неудачника пули, не забывая закусить свежей кровью, в которой может быть остались следы вчерашней ширки. Старики и старухи танцуют вокруг них ламбаду, как платочками размахивая простынями бесплатных терок и сверкая бельмами желтых, как у гепатитных больных, глаз. -- Наркоман!.. Наркоман!.. Не удался вам обман!.. -- Поют они гнусными скрипящими голосами, которые перерастают в вой милицейской сирены. Сам танец сменяется стробоскопическим мельканием синюшных тел, плоть исчезает и из воздуха выкристаллизовывается раковая шейка, прибывшая свинтить нарушителей венозного спокойствия. Менты окружают лежащих у аптечных дверей, но поздно, их тела превращаются в реактивных гусениц, которые включают сопла и расссредотачиваются на местности, орошая стражей порядка вонючим калом. Поход по Великому Джефому Пути продолжается. Поход, имеющий начало, теряющееся в веках вечного зашира, и не имеющий конца. Марафон, с тысячами промежуточных финишей, на которых надо всучить недоверчивой тетке измятую бумажку и получить взамен банку, пахнущую толутанским бальзамом. Бег, в результате которого каждый атлет становится профессионалом в игре на самом странном музыкальном инструменте -- баяне со струнами. Инструменте, который воздействует непосредственно на кору головного мозга. Гусеницы, перебирая стотней ножек, вваливаются в очередной драгстер. Одна, зыркая сложнофасеточными смотрилами, реагирующими на появление кокарды в радиусе ближайших световых лет, стоит на стреме, делая вид, что разглядывает список ближайших аптек. Другая, подобострастно изогнувшись, пытается втолковать тупой бабке в полукруглом окошке, что ему не нужны ни бронхолитин, ни теофедрин, что она целенаправленно ищет одно-единственное лекарство, и другое не сможет помочь Почетному Астматику, Заслуженному Больному Советского Союза господину Эпхману В.В. Великий Джефой Путь зовет дальше, и нет возможности с него свернуть. Оставляя за собой след из бычков, мочи, слизи, градом скатывающейся с покрытых заскорузлой от миллиардов следов от инъекций кожей тел, они блуждают от каличной к драгстеру, от кормушки к кресту, от терочной к апытеке и дальше, дальше, дальше... Прижимаясь друг к другу, поддерживая друг друга, обвиваясь друг о друга, они предаются воспоминаниям. Их мало. Они однообразны, как копейки, отличающиеся лишь годом выпуска и потертостью. Но торчки вспоминают, смакуя каждое движение, приводившее их за ворота обрыдшего существования в царство вселенского властителя по фамилии Эйфория. А помнишь, в 85-м джеф стал по теркам? А я в 86 весной драгу нарыл, в которой без вытерок. Месяц на ней пасся, пока не застремал... О!.. А помнишь, как раньше? Заходишь в безтерочный отдел, мажористый, с пионерской удавкой, говоришь:"Мне двадцать пузырьков эфедрина." Тебя спрашивают:"Мальчик, зачем тебе столько?" А ты им гордо так:"А мне в школе задание дали. Мы с ним на химии будем опыты делать." О-о!.. А помнишь, джеф везде исчез? Мы тогда шоркались по терочно-бодяжным отделам. Утром пройдешься -- вечером урожай. О-о-о!.. А помнишь, мы винта на знали, сколько джефа на мульку перевели?! У-у-у!.. А помнишь, эфедрин соплями называли? Были детские сопли, по два процента и взрослые сопли по три процента. А на бумагу выдавали или два трех-, или три двухпроцентных. А мы брали только трешки... В них джефу было больше... У-у!.. А помнишь, Ташкентский стекольный джеф? Как замутишь, петуха в мульку поставишь, а он стоит!.. У!.. А помнишь?.. А помнишь?.. А помнишь?.. Великий Джефой Путь не оставляет места для других путей. Он един как Истина и всепоглощающ, как йога преданного служения. В глюках, на абстяге, при варке, при поиске вены, в которую можно погрузить струну, на приходе, во время перерывания помоек, ты все равно идешь по Великому Джефому Пути. И если ты еще к чему-то привязан в этом мире, Великий Джефой Путь убьет эти привязанности. Они будут лежать в тебе дохлыми и разлагаться, пока ты не выблюешь их вместе с другими огрызками недопереваренных чувств. Великий Джефой Путь не любит ничего лишнего. Ему не нужен ты по кусочкам, он хочет тебя целого, пусть и изуродаванного, пусть и изъеденного червями, пусть и иссушенного непрекращающимся марафоном, ведь червь, поселившийся в твоей голове -- это он и есть -- Великий Джефой Путь, это его извивы маршрута заменили тебе извилины сожранного мозга, это его микроскопические пасти над каждой веной требуют:"Джефа. Джефа! Джефа!!!", это его щупальца заменили твои пальцы когда они берут наполненный желтоватой жидкостью шприц и раз за разом втыкают под кожу тупое копье, не в силах попасть в затромбленный веняк, набирая восемь кубов контроля на два куба винта, это его, незаметные поверхностному взгляду непосвященных в его тайну, отростки прорасли в кожу твоих ступней так, что даже когда ты не шевелишь ногами, они все равно передвигают тебя в направлении места, где тебя ждет вмазка... Сторож. Случилось так, что Семарь-Здрахарь устроился сторожем в какую-то контору. Днем Семарь-Здрахарь хуи валял, за салютом бегал, а ночью варил в этой конторе винт. И забрел как-то к нему на огонек Навотно Стоечко. Забрел и остался. А у Семаря-Здрахаря там плитка, койка из трех кресел, ключи ото всех комнат и две банки салюта. Сварили они, вмазались, и напала на Навотно Стоечко поискуха. Всю ночь он шмонал контору. Ни хуя не нашел и поплелся домой. Вот, собственно, и вся история. Воры прихода. Висевший в комнате запах толутанского бальзама смешался с горьковатой вонью. -- Варить поставили. -- С видом знатока произнес Седайко Стюмчик. Он сидел в комнате вместе с Леной Погряззз, травил ей байки, и на нюх определял стадию готовности винта. Винтом занимались Семарь-Здрахарь и Блим Кололей, их приглушенные голоса иногда доносились с кухни. Лена Погряззз, юная, циничная и наивная одновременно, лишь недавно стала приобщаться к винтовой культуре. До того она дышала всякой гадостью, хавала мерзкие колеса, пока не познала истинное блаженство, которое дает только винт. -- Ты ведь пол года сидишь, не больше? -- Спрашивал Седайко Стюмчик не скрывая своих сексуальных поползновений. -- Восьмой месяц. -- Отвечала Лена Погряззз, прекрасно понимая, что от нее, пионерки, хочет проширянный олдовый нарк, и относила это к проявлению его съехавшей крыши. -- Ты и не знаешь, сколько раньше джефа пропало почти впустую! -- Прижимал к себе Седайко Стюмчик девочку, методичными поглаживаниями приближаясь к ее пизде. -- Почему впустую? -- Спрашивала Лена Погряззз и закладывала ногу на ногу, преграждая путь похотливым пальцам Седайко Стюмчика. -- До 87-го все ведь только мульку ширяли. Знаешь что это такое? -- Не отказавшись от первоначальных намерений, Седайко Стюмчик теперь все внимание уделял массажу груди Лены Погряззз. -- Ну откуда ж мне знать? -- Лена Погряззз въезжала, что пока они наедине, от Седайко Стюмчика не избавиться и терпела, птаясь кайфовать, абстрагируясь от личности Седайко Стюмчика и представляя на его месте Семаря-Здрахаря. -- Эх, мулька... -- Мечтательно закатил глаза Седайко Стюмчик. -- Моя молодость. Чем она была хороша, ее бодяжить две минуты. А плоха тем, что ее ширять надо было раз в пять больше, чем винта. И джефа уходило тоже в пять раз больше. Ширнешь ее, покайфуешь часок-другой, и опять догоняться можно. Некоторые в день насколько граммушников чистяка прошмыгивали! Во расход продукта! Седайко Стюмчик настолько погрузился в воспоминания, что Лена Погряззз приняла его мечтательность за забвение сексуальных поползновений и отодвинулась. Седайко Стюмчик это засек, но вида не подал, он продолжал гнать телегу: -- Но мулька жутко странная штука. Бывает, вмажешь сразу весь пузырь, десять кубов -- и хорошо. А бывает, и после пяти передоз катит. Так торчки чего надумали? Делиться приходом! Чуешь, передознулся, шибко уж сильно в бошку бьет, кричишь:"Хэнду мне! Поделиться!" И кто-то, еще не ширяный, тебе руку протягивает. Ты за не берешься и перекачиваешь в него лишнее. А он все это чует и тоже кричит:"Приход катит!" Въезжаешь? Вот так вот поделишься, и такое взаимопонимание вдруг накатывает! Словно ты и он -- один человек. Некоторые девчонки только и ждали, чтобы с ними кто-нибудь приходом поделился. Дырок нет, а кайф есть! Потом это и на винт перешло. С винта-то передоз круче, и дележка сильнее. Так что, на будущее, ежели кто с тобой поделиться хочет -- бери, не заморачивайся. Знаешь, что такое прикол на приходе? Это святое. Если покатил прикол -- его надо исполнить, а то приход обломается и это на все действие винта перейдет. Вместо крутого кайфа поимеешь крутой облом. -- А что такое прикол? -- Ну, это желание какое-то. -- Пояснил Седайко Стюмчик и придвинулся к Лене Погряззз. Обняв ее, он проникновенно продолжил: -- Песенку, там, конкретную послушать. Это называется приходская песенка. Или чтобы его по голове погладили... Много бывает. И разные. Но обламывать нельзя! В это время воздух наполнился горечью, к которой примешивался слабый химически-сладкий запах. -- Слышишь? -- Обрадовался Седайко Стюмчик. -- Сварили уже. Тут же в комнату вошли Блим Кололей и Семарь-Здрахарь, ктороый и нес пузырь свежесваренного винта. Каждый заказал себе дозняк. Подсчитав общее количество квадратов, Семарь-Здрахарь выбрал требуемый объем, отщелочил и тут же вмазался. Лена Погряззз внимательно следила за ним, не будет ли у Семаря-Здрахаря какого-ибудь прикола. Но Семарь-Здрахарь как будто был чем-то недоволен. Вскоре он открыл глаза, почесал колено. Взгляд его при этом странно блуждал. -- Как? -- Вопросительно кивнул Блим Кололей. -- Не было прихода. -- Ответил Семарь-Здрахарь. -- Вроде был, начинался, мощный такой, и вдруг исчез. Может догнаться, пока не подно? -- Спросил Семарь-Здрахарь сам у себя. И сам же себе ответил: -- Не стоит, пожалуй. Блим, теперь ты давай. Выбрав свой дозняк, Блим Кололей вмазался и замер. -- Да, -- Сказал он через минуту, -- Тащит, а прихода нет. Непонятно. На самом деле им все было понятно. Если приход исчезает, значит его кто-то ворует. Подозрение падало на Седайко Стюмчика и Лену Погряззз. Но выяснить кто из них вор, можно было одним лишь путем. Ширнуть и посмотреть, что будет. Первым въехал Седайко Стюмчик. Он внимательно посмотрел на Лену Погряззз у вдруг понял, что ее уже трясет от передоза. Седайко Стюмчик хотел приходнуться. Это было важнее, чем ебля с какой-то мокрощелкой-воровкой и поэтому он пропустил свою очередь. Подмигнув Семарю-Здрахарю, Седайко Стюмчик выбрал Лене Погряззз на полкуба болье, чем она заказывала. Чтобы она этого не просекла раньше времени, он разбодяжил раствор водой и тлько после этого ширнул девушку. -- Много!.. -- Прошептала Лена Погряззз после вмазки. -- Поделиться!.. И она протянула руку. Семарь-Здрахарь взял ее кисть, а Блим Кололей схватил вторую. Каждый потянул на себя ту энергию, которая переполняла Лену Погряззз. Пользуясь моментом, Седайко Стюмчик добавил из нещелоченого винта свои полкуба и ширнулся. Приход был. В это время Блим Кололей и Семарь-Здрахарь уже вытягивали из Лены Погряззз ее торч. Герла не понимала пока, что происходит и лежала смирно. Но когда к наркоманам присоединился и приходнувшийся Седайко Стюмчик, который схватил ее за ступни, она стала соображать, что они делают что-то не то. С каждым мгновением эйфория слабела, а вместе с ней уходили и силы. Лена Погряззз попыталась вырвать руку, лягнуть Седайко Стюмчика, он вместо резких движений у нее получилось слабое трепыхание. -- Ага, бля! -- Злорадно пробормотал Блим Кололей, -- Чеетвину. А еще целкой прикидывалась. -- Теперь будешь знать, как воровать приходы! -- Добавил Самарь-Здрахарь. -- Я не... Не нарочно... -- Без слез плакала Лена Погряззз, но ей никто не верил. Вскоре троица так опустошила Лену Погряззз, что у нее не осталось сил ни на что, кроме дыхания. Тут бы торчкам остановиться, но они, полные праведного гнева и решимости наказать злодейку, продолжали ее высасывать. Тело Лены Погряззз стало на глазах съеживаться, усыхать. Внутренности девушки, трансформируясь в энергию, перетекали в наркоманов, наполняя их силой. -- Эй, -- Остановился вдруг Седайко Стюмчик, -- Мужики, да вы ее сейчес до конца выпьем! Семарь-Здрахарь и Блим Кололей посмотрели на результат своих трудов и увидели, что между ними лежит лишь высохшая шкурка Лены Погряззз. -- Чего-то мы разошлись... -- Покачал разбухшей головой Семарь-Здрахарь. -- Может, вернем часть? -- Предложил Блим Кололей. -- Не убийцы же мы? Седайко Стюмчик и Семарь-Здрахарь согласились. Вскоре тело Лены Погряззз стало напоминать человеческое она смогла открыть глаза и вздохнуть. -- Будешь еще так? -- Строго спросил Блим Кололей и сверкнул глазами. -- Не... -- Пролепетала Лена Погряззз. -- Что-то она слаба... -- Задумчиво подметил Седайко Стюмчик. -- Может ее еще подпитать? -- И он обнажил свой хуй. -- Это дело! -- Обрадовались Семарь-Здрахарь и Блим Кололей и тут же стали раздеваться. После групповухи они выдали Лене Погряззз пару квадратов и выгнали ширяться в другом месте. Сами же остались обсуждать сегодняшнее приключение. Заморочка -- 4. Телекинез. Однажды, в каком-то документальном фильме, ты видел, как карандаш висел в воздухе безо всяких видимых средств поддержки. Кроме, естественно, мужика, который усиленно вперивался взглядом в деревянное изделие, и именно психическая сила этого мужика заставляла висеть в воздухе карандаш, который висел в воздухе. А ты-то чем хуже? Дозняк винта блуждает среди твоих эритроцитов и аксонов. Если в это врубаться, то можно съехать: непонятно, как такое небольшое количество каких-то ебаных молекул, может дать такие пиздатый ощущения во всем теле и в башке, в частности. Вероятно, думаешь ты, винт -- это такая поебень, которая содержит хуеву кучу энергии. Энергия винта вводится с веняк вместе с жидкостью, ассимилируется и выплескивается наружу в виде биополя. Причем биополе это такое плотное, что пробиваясь наружу оно буквально раздирает твое тело. Так почему же этим не воспользоваться? Где бы ты не сидел, на винтоварне или дома, ширнувшись, ты кладешь перед собой спичку. Сперва ты просто смотрел на нее, взглядом приказывая ей подняться в воздух на метр. Вроде как спичка шевелилась, подергивалась, но подниматься не хотела. Ты концентрировался, напрягался, вкладывал всю, как тебе казалось, волю в приказ деревяшке, но она не слушалась. Так проходили дни. Потом ты врубился, что делаешь что-то не так. Не правильно. Но как делать правильно, никто сказать тебе не мог. Поэтому ты бросил пустое глазение и начал экспериментировать со своими оккультными силами. Спичка лежала перед тобой, а ты подносил к ней указательные пальцы и представлял себе, что между ними натянута нить, которая проходит сквозь спичку по всей ее длине. Очень медленно ты начинал отводить руки. Но спичка не поднималась. Невидимая нить растягивалась под ее весом и спичка оставалась лежеть как лежала. Тогда ты придумал нерастяжимую нить. Но она была такой скользкой, что ты не мог ее удержать в себе. Она выскальзывала из кожи пальцев, а если она была на них намотана, все равно не задерживалась, вытягиваясь соответственно отдалению объекта. Тебе было по хую,смотрят на тебя, или нет. Ты никогда не думал, как же выглядят твои действия со стороны. Чувак ест глазами спичку. Он подносит к ней руки. Замирает. Отводит. Опять смотрит. И это все сутками! С мелкими перерывами на посрать, поссать, пожрать, ширнуться. Курить приходится не отходя от спички. С каждым часом работы твое мастерство совершенствуется. Ты уже четко видишь нити, исходящие из твоих пальцев, видишь, как они входят в спичку, что они делают внутри нее. Множество неудач не обламывают тебя, наоборот, рождают в тебе странную уверенность, что ты все ближе к минуте своего триумфа. После нескольких недель методика опять изменяется. Сейчас ты обматываешь нитями спичку, как посылку бечовкой. Ты тщательно вяжешь невидимые остальным узлы, осторожно проверяешь их на прочность, пытаешься приподнять... Но морские узлы развязываются, и спичка вываливается из паутины канатов. Проходит еще одна неделя. Ты непрерывно торчишь и занимаешься телекинезом. Много раз тебе кажется, что спичка стронулась со своего места и поплыла куда-то вбок. Но каждый раз, приглядевшись внимательнее, ты с огорчением осознаешь, что это была очередная глюка. Отныне ты носишь с собой квадратик миллиметровки. Спичка занимает на нем свое, строго определенное положение, чтобы ты мог убедиться в реальности ее продвижения. Но каждый день усилий все сильнее убеждает тебя в тупиковости твоих попыток. Ты понимаешь, что обвязывать спичку -- это что-то не то. И ты начинаешь делать гамаки. Из твоих пальцев выходит множество нитей, они сплетаются, образуя сетку, в центре которой покоится спичка. Ты отводишь руки, но энергетическая авоська растягивается или просто просачивается сквозь дерево, и спичка опять недвижима. В какой-то из дней она-таки страгивается с места. Ее передвижение очень мало, полмиллиметра, но это уже победа! И ты начинаешь новые эксперименты. Ты вспоминаешь Уэлса, его кэйворит, вещество, неподверженное гравитации, и теперь пытаешься трансмутировать дерево в этот металл. Ты отклоняешь лучи земного притяжения. Ты создаешь в пальцах притягивающую силу, превышающую земную. Ты делаешь спичку железной, а в руках у тебя сильные электромагниты. Через пару месяцев спичка надоедает тебе, ты пытаешься поднимать любые предметы, попадающиеся тебе на глаза: шкафы, шприцы, стулья, людей, деревья, машины... Они летают по воздуху как тебе заблагорассудится. Ты силой мысли поднимаешь и сам себя. Ты летаешь по комнатам и улицам, вызывая зависть и удивление всех встречных. Ты демонстрируешь это умение знакомым торчкам: из окна одиннадцатого этажа ты делаешь шаг в пространство... Экспериментатор. Порох был отбит, высушен и почищен ацетоном. Пришла пора варки винта. Аптекарем был сегодня Седайко Стюмчек, в комнате его ждало бабье и Блим Кололей. Бабье повизгивало от оголтения и предвкушения знатной ебли, а Блим Кололей тусовался, мешая всем заниматься своими делами. Уравновесив раздолбанные весы, Седайко Стюмчек отмерял белый сверкающий порошек эфедрина. За этим процессом наблюдал Блим Кололей, стараясь кашлять в противоположную от весов сторону. Блим Кололей всегда кашлял, когда поблизости кем-то другим готовился винт. Это было нервное. Несчастные волокна синапсов и аксонов не выдерживали такой страшной нагрузки. Как!? Варит! И не он!? Не лучший варщик на свете Блим Кололей! И, полностью солидарный со своей нервной системой, Блим Кололей старался, как мог, улучшить условия пр