и? - Мама! - Елена, тебя же просили помолчать, - усмехнулся Женя, - Видите ли, Александра Павловна, я художник непризнанный. Деньги живописью не зарабатываю и выставок у меня не было. А работаю я дворником. - Дворником? - мать подняла брови, - но ведь Вы могли бы устроиться куда-нибудь оформителем, или заняться книжной графикой. - У меня нет образования. Елена вцепилась пальцами в край скатерти. Скандал надвигался неумолимо. Черт ее дернул идти сюда и даже Андрея с собой не взять. Андрей, впрочем, ехидно отказался, пожелав ей есть свою порцию говна самой, не теряя при этом аппетита и присутствия духа. - Что ж, Вы с Еленой - пара. Она тоже отрицает пользу образования. - Да нет, что Вы! - Женька улыбнулся своей обаятельной широкой улыбкой, так что на щеках заиграли ямочки, - мне просто не повезло. - Мам, Женька в Суриках учился, у этого крокодила, ты его знаешь - и Елена назвала известную фамилию художника-русопята. - Ах, вы были в его мастерской! Слава Богу, вы ушли от него. Малоприятный тип, антисемит и подонок. Я поговорю со знакомыми, может быть, что-то удастся для вас подыскать. - Я был бы очень Вам благодарен - Женя продолжал улыбаться улыбкой Иванушки-Дурачка, и это как-то раздражало и настораживало Елену. Она подобрала под себя ноги, уютно свернувшись в красном мягком кресле и закурила. Отчим пододвинул ей массивную стеклянную пепельницу. Он доброжелательно посматривал на Женю, Елену, Александру Павловну и молчал. Александра Павловна улыбнулась Жене. - Вы извините мою навязчивость, но мне бы хотелось узнать о Вас побольше, - Женя кивнул, - кто Ваши родители? - У меня только мать. Она бухгалтер, сейчас на пенсии. Живет в Астрахани с семьей сестры. - Так Вы не москвич? - Нет, но я с семнадцати лет в Москве. Прописка у меня есть. Мать смутилась от этого ответа и Женькиного простодушного тона и убавила царственности. - И когда же Ваша свадьба? - Второго февраля. Александра Павловна бросила быстрый взгляд на мужа, и он сразу засуетился, встал, разлил шампанское по бокалам. - Ну что же, Елена, мы с мамой поздравляем тебя. И Вас, Женя. Будьте счастливы! Все чокнулись, выпили, задвигались, напряжение спало. Мать заговорила о том, что, несмотря на замужество, Елене необходимо закончить институт и защитить диплом, Женька поддакивал с самым серьезным видом, Елена фыркала, отчим улыбался, вечер растворился в благодушии. Конечно, впоследствии Ленке пришлось выслушать от матери все, что она думала о муже-дворнике, их предстоящей свадьбе, о Ленкином легкомыслии, безответственности, - словом разговор был длинный и малоприятный. Как и следовало ожидать, он только укрепил Ленкину решимость и ей уже казалось, что она сама захотела выйти замуж. Она была полна решимости доказать всем, что будет счастлива. - Между прочим, - заявила она мне с гордостью, - он меня вчера изнасиловал. Я опешила. Мы, как обычно, накрывали стол к субботнему завтраку. Ленка стояла в гордой позе посреди кухни, лохматая, румяная со сна, с припухшими, невыспавшимися глазами. Она казалась мне в тот момент красивой и порочной. Я всегда терялась перед откровенностью ее излияний, мне было противно, страшно и захватывающе, как будто перед глазами внезапно распахнули дверь чужой спальни - знаешь, что надо отвернуться и уйти, а вместо этого жадно шаришь глазами, ловя подробности. Правда, в первую минуту я не уловила, чем она так гордится. - Изнасиловал? -Ага! На самом деле! Никакой он не импотент. Ах, вот в чем дело! А я-то полагала, что эти проблемы уже позади. - И знаешь как? Свел руки за головой, навалился, раздвинул ноги коленом и - да что ты краснеешь, я же медицински рассказываю! Я его даже укусила, вот он придет завтракать - посмотри на плечо, на правое. Он же вечно в майке ходит. - А зачем ? - Так я сопротивлялась! - Нет, зачем он тебя... - А-а... Да я с ним поругалась. Он мне доказывал, кто в доме хозяин. Да неважно. Это, оказывается такой кайф! Вот уж не думала, что я склонна к репрессивному поведению. - Какому? Ленка смутилась. - Ну как оно там называется, когда женщина торчит, если ее наказывают или там бьют, но не больно, конечно, ну словом, силой берут. Ну про это во всех книжках написано . И кино есть, "Последнее танго в Париже", там Марлон Брандо играет, и эта, как ее, ну из "Профессия - репортер". - Мари Шнайдер. - Да-да. Она его потом убивает, в конце. Так там они все время так трахаются, и он ее мучает по всякому, а она за ним бегает, и даже жениха своего из-за него бросает. У нас этот фильм не показывали, меня Пашка на закрытый просмотр в Дом Кино водил. Вообще, настоящий секс с насилием очень связан. А черт, оладьи сгорели! Ленка кинулась к оладьям, а я начала молоть кофе, чтобы прекратить разговор. Отодрав сгоревшие оладьи от сковородки и налив новую порцию теста, Ленка обернулась ко мне и прокричала, заглушая кофемолку: - Она там еще онанизмом перед ним занимается, потому что он ее не хочет, представляешь! Я высыпала смолотый кофе в кофейник и попросила ее тихонько: - Лен, прекрати, а? Ребята услышат. - Ханжа ты, Галка, - Ленка прищурилась и скорчила рожу, - точь- в-точь мой братец. Жертвы пуританского воспитания. Ну не буду. Не буду. Блин, я столько интересного поняла, а рассказать некому! Женька еще хуже вас, ему, чтобы трахаться, надо шторы задергивать, свет гасить, двери запирать, да еще мне рот ладонью закрывать, чтобы вы не услышали. Ну ладно, не буду, не буду, - и она застыла над оладьями с мечтательным выражением лица. Женя пришел на кухню, как и предсказала Ленка, в майке. Но круглом из-за выпирающих мышц плече темнело небольшое круглое пятно, похожее на синяк. Я не уверена, но, по-моему, там виднелись следы зубов. Ленка перехватила мой взгляд и хихикнула. Женька был благодушен и не смущался. Он хлопнул Ленку по попе и сел за стол. Андрей отвернулся к окну. Я видела, что последнее время его коробит от семейных завтраков, но уклониться от Ленкиной настойчивости было сложно. Она навязывала нам дурацкий образ общей семьи, в которую входили мы с Андреем, она и Дворник. Андрей однажды сделал попытку что-то ей объяснить, но на мохнатых Ленкиных ресницах сразу повисли слезы, нижняя губа поехала вперед, как у маленького ребенка, придавая ее лицу жалкое, обиженное, детское выражение - и он сразу отступил. Андрей вообще любил ее не братской, а какой-то родительской любовью. Мне это было очень странно, но он объяснял, что они рано остались без отца, мать много работала, и фактически он был Ленке и папой и мамой. Кстати, где их отец, я долго не могла понять - они оба помалкивали на эту тему. После того дурацкого вечера в метро, мы с Андреем избегали разговоров о Ленкиной свадьбе и будущей жизни. Отношения наши оставались прежними. Мне с Андрюшей всегда было интересно. Человек застенчивый, он в кампании никогда не блистал, говорил мало, больше слушал, зато со мной наедине он бывал очень интересным и умным. Меня восхищала четкость Андрюшиных формулировок, умение видеть общее в разрозненных явлениях. Книги, фильмы, даже музыка, в которой я вообще ничего не понимаю, оживали для меня и наполнялись другим содержанием после разговоров с Андреем. Я, кстати, расспросила его о фильме "Последнее танго в Париже" и он объяснил мне что это фильм вовсе не о сексе, хотя считается почти что порнографическим, а о полной невозможности людей найти контакт между собой, услышать, увидеть друг друга. Даже оказавшись вдвоем в заброшенной квартирке, без имен, без прошлого, без обычно сковывающих условностей, в ситуации абсолютной близости, наготы, незащищенности, они только и способны, что мучить друг друга, а единственная попытка истинного контакта обрывается выстрелом. "Правда,- добавил Андрюша,- фильм снят в несколько ошеломительной манере. Там многовато извращенного секса". Я в основном слушала Андрея и редко отваживалась высказываться, хотя и опасалась, что в какой-то момент он мне скажет: "Закрой рот, дура, я уже все сказал". Но он нуждался в слушателе, не меньше, чем я в его разговорах. К известию о скором браке Еленина кампания отнеслась сдержанно. Никто особенно не одобрял, но и не возражал. Мишка Резник отреагировал философически: - Смелый человек - твой Дворник. Гладиатор. Или тебя плохо знает. Я вот тебя хорошо знаю, поэтому и не женился. А выпить у тебя по этому поводу есть? - У меня, Мишка, жизнь решается, а ты - выпить, - обиделась Елена. - Да брось ты! Первый раз что ли! Это у него жизнь решается, а за тебя я мало волнуюсь. Неужели у братца спиртик нигде не заныкан? Только Патрик совершенно потерял покой. Патрик был вторым после Резника другом и поверенным Елены. Собственно, звали его не Патрик, а, кажется, Петька, но кличка так плотно к нему приклеилась, что не все знали его настоящее имя. Елена познакомилась с ним много лет назад, еще учась в школе. Патрик был тогда юным красавчиком- хиппи, с длинными кудрявыми волосами, обвязанными белой ленточкой. Собственно, худое еврейское лицо, со впалыми щеками, невысоким лбом с подростковыми прыщами, огромным носом и небольшими карими глазками не было таким уж красивым, но хороший рост, стройная фигура, кошачья грация, особенное одухотворенное выражение, а, более всего, то, что он сочинял стихи и пел под гитару, делали его обаяние неотразимым. Стихи были звучными и абсолютно непонятными, что только повышало их ценность. Патрик читал стихи особым глухим голосом, нараспев, откидывая голову, закрывая глаза и взмахивая в такт рукой. Много позже Елена узнала, что часть из этих стихов принадлежит Иосифу Бродскому, в основном это были фрагменты из его ранней поэмы "Шествие", которую Бродский не хотел публиковать, но тогда, в десятом классе, она, завороженная, повторяла: "Приезжать на Родину в карете Приезжать на Родину в несчастье Приезжать на Родину за смертью Умирать на Родине со страстью..." Елена пыталась соблазнить Патрика изо всех сил, но ей это не удалось. Казалось, Патрик ее недолюбливал. Он смеялся над ней и над ее усилиями, над ее восторженностью, сентиментальностью, наивностью. Елена пыталась с ним изображать цинизм и жизненную умудренность, но это, вероятно, было еще смешнее. Елене было обидно, но выгнать его она не решалась. Как раз когда Елена заканчивала школу, мать переехала к Владимиру Николаевичу, и квартира на Малой Бронной превратилась в то, что тогда называли "флэт" - место, где можно было без помех со стороны родителей собираться, выпивать, устраивать бардаки. Патрик стал часто там бывать, как и многие другие молодые люди без определенных занятий. Близость Пушкинской площади, кафе "Аромат" и "Лира" - излюбленных тусовочных мест московских хиппи - делали флэт особенно привлекательным. Патрику Елена была не так уж безразлична. Они то и дело ссорились и мирились, он мог позвонить ей среди ночи по телефону, чтобы прочитать новый стих, а как-то раз, в момент их очередного разлада, весь вечер играл у нее под окном но флейте. Поскольку роман не получался, горячий интерес к Патрику у Елены прошел, и она обратила свое внимание на кого-то другого. С Патриком у нее сложились очень близкие, задушевные отношения, переход от которых к роману был уже практически невозможен. Патрик уже давно не был хиппи, остриг волосы, забросил стихи, песенки пел в основном чужие, да и то только чтобы развлечь кампанию. Одухотворенность исчезла вместе с прыщами. Деньги у него водились, но их источник был надежно скрыт. Был он не то фарцовщиком, не то мелким валютчиком - "утюгом", баловался наркотиками. К Елене Патрик испытывал нежное чувство, как к своей молодости, хотя Андрей полушутя утверждал, что Патрик в душе - хороший еврейский мальчик, а Елена - единственная любовь в его жизни. Патрик очень редко разговаривал о чем-нибудь всерьез. Довольно давно, меняя имидж с поэтического на блатной, он усвоил манеру говорить в нос, растягивая слова и вставляя незнакомые никому тюремные словечки. Все, что он произносил, казалось издевкой, насмешкой, и выражения искренних чувств, если они у него и были, Патрик не допускал. Разговаривать с Патриком Елена любила именно из-за его циничного отношения к жизни. Моральная проблематика ему была чужда, а поэтому с ним можно было не притворяться и не скрывать своих истинных мыслей и мотивов, а, видит Бог, они ведь не всегда достаточно хороши или хотя бы приличны. Елена сказала Патрику, что собирается замуж, передала ему в подробностях сцену, происшедшую из-за японского свитера - а свитер она, конечно, потом купила, и только собиралась рассказать про ЗАГС, как Патрик начал орать. Елена его не узнавала. Он крыл Дворника, обзывал его альфонсом, нищим ублюдком, прихлебателем, пролетарием и скотиной. Щеки и лоб у него Патрика стали красными, вены на шее надулись, что обычно бывало с ним только после дозы опиума или другой какой-нибудь гадости. Небрежно-растянутая манера речи исчезла. Сделав паузу в своем монологе, он закурил и с раздражением швырнул красивую американскую зажигалку на кухонный стол. Елена, растерявшись, попыталась было спорить, но каждая ее реплика вызывала новый поток ругательств и оскорблений. У Елены вежливости хватило ненадолго и скандал закончился заявлением, что если бы Патрик сам мог также удовлетворять ее сексуально, как это делает Дворник, то, возможно, ее выбор был бы иным. Патрик отозвался злобным и тривиальным замечанием о том каким органом, по его мнению, думают все женщины, и Елена особенно, и ушел, хлопнув дверью, даже свою зажигалку забыл, а это был настоящий "Ронсон". Тем не менее через неделю Патрик снова сидел на кухне как ни в чем не бывало. Я недавно видела Алимова - он приезжал к нам в Нью-Джерси повидать Ваську. Трезвый, прилично одетый, грустный и скромный. Он привез Ваське большущую пожарную машину с лампочками, кнопочками и сиреной. Весь вечер они играли на полу в гостиной, а потом, когда счастливый Васька улегся спать, прихватив машину с собой в постель и заботливо укрыв ее одеялом, мне пришлось угостить Алимова кофе - как-то неловко было сразу его выставлять. Женька расслабленно сидел в кресле, покачиваясь - кресла в нашей гостиной качаются - позвякивал ложечкой в кофейной чашке и лениво оглядывался по сторонам, произнося какую-ту дежурную ерунду - ему, дескать очень нравится мой вкус, такая изящная обстановка, не пачкают ли дети, и так далее. Я начала говорить, что купила мебель черной кожи именно из-за детей, легко моется и грязь не видна, хотя, конечно мрачновато и может быть слишком чопорно. Дворник меня не слушал. Он рассматривал Ленкин портрет, висящий напротив. Портрет этот, на мой взгляд - самый удачный, он нарисовал когда- то наспех, присев на уголке кухонного стола. Женька, хоть и учился когда-то в Суриковском училище, был человеком на редкость необразованным. В тот вечер он придумал новую технику, которая при ближайшем рассмотрении оказалась обычной гризайлью - рисунок делается тушью, а потом слегка размывается водой, создавая объем. Опробуя свое изобретение, он и нарисовал Ленку, сидевшую на кухне с сигаретой и книгой. Она, увлеченная чтением, отказалась позировать, поэтому лицо на портрете только намечено, его прикрывают волосы, глаза опущены, в непропорционально длинных пальцах зажата дымящаяся сигарета. Женьке случайно удалось уловить что-то очень характерное, Ленкино - в позе, наклоне головы, положении руки - она совершенно живая на этом портрете - сейчас встряхнет головой, откинет волосы, засмеется. Ленка любила этот портрет, но уезжая в Америку, подарила его брату, мы привезли его с собой, вставили в рамку и он всегда висел у нас на стенке. Алимов уставился на портрет и отключился. Я замолчала, и вскоре он тряхнул головой, улыбнулся смущенно и пробормотал какие-то извинения. Женька в своей бело-синей рубашке в клеточку, в не очень чистых джинсах, постаревший, полысевший и совсем растерявший остатки московского лоска, как-то ужасно нелепо, неуместно смотрелся в нашем черном кресле, под белым матовым шаром- светильником, свисавшим с потолка на цепочке. Его разбитые, потерявшие всякую форму и цвет, кроссовки никак не украшали черного с белыми продолговатыми ромбами ковра. Он принадлежал другому миру, Бруклину, Брайтону, пивнушкам на деревянной набережной, и непонятно было как вышло, что столько лет мы были почти родственниками и даже жили когда-то в одной квартире. - А знаешь, - он усмехнулся одними губами, глаза смотрели грустно, - я ведь совсем не хотел на ней женится - он кивнул на портрет. - Разве ? - я пожала плечами, я ведь знала совсем другую историю. - Угу. Мне ведь жить-то было негде и на душе у меня было так себе, я только-только с первой женой развелся, ну, а Елена, значит, чем-то я ей приглянулся, она вцепилась в меня, вот, ну я к вам и въехал. Да, тебя ж тогда там, кажется, не было ? Не помню. У меня тогда ни работы толком не было, ни жилья своего, одни алименты - куда тут жениться! Думал, поживу, оклемаюсь, а там видно будет - и с Еленой, и вообще. А она пристала - дескать мама не поймет, Андрюша, так нельзя, ты меня не любишь, плакала, подралась даже со мной однажды... - С тобой ? - это было уж слишком. Может кое-что Ленка и приукрашивала, но маловероятно, что можно подраться с таким амбалом. - Со мной, - кивнул Женя. - Я ей денег не дал на свитер японский, а у Андрюшки просить она не хотела, ну слово за слово, она мне в общем пощечину хотела дать, а я ее за руку поймал и сдавил случайно. Синяк остался, вот. Она потом так рыдала, что пришлось жениться. - Зачем ? - Что - зачем? Я на самом деле в общем любил ее, просто жениться мне не хотелось, ну, а тогда такие слезы были, как потоп. Порыдать - это Еленка умела. Да я ж перед самой свадьбой пытался сбежать - помнишь ? Помнить-то я помню, я все помню, только совсем не так, как рассказывает Дворник. Женька тем временем стал косится на дверцу бара, попросил рюмочку коньяку. Мне ужасно не хотелось, но я не умею отказывать. Он выпил рюмочку, а следом, быстро, еще одну, пробормотав "Ну, помянем покойницу". Глаза его сразу увлажнились, он расчувствовался и понес какую-то околесицу о любви, и что если бы Ленка его не бросила, то она была бы жива, и о Ваське. Мне не хотелось вступать в этот разговор, но я не удержалась и напомнила ему, что Ленка бросила его не просто так. Они жили в Бруклине, в русском районе, постоянной работы не было, Дворник подрабатывал ремонтом квартир, малярничал, пытался водить кар-сервис, завел себе приятелей, таких же как он, пил как лошадь, пропадал где-то сутками. Ленка с маленьким ребенком сидела дома. Пьяные скандалы несколько раз заканчивались вызовом полиции. Ленка звонила Андрею, плакала. В конце концов после такого истерического звонка Андрей помчался ночью в Бруклин и привез Ленку с Васькой к нам. Ваське было тогда около года. Ленка прожила у нас месяца два, оформила "separation", получила вэлфер, как мать-одиночка, и сняла себе студию. Андрей уговаривал ее обосноваться в Нью-Джерси, но Ленка вернулась в Бруклин. Стоило мне напомнить об этом Женьке, как он с жаром признал свою вину и предался пьяному самобичеванию. Он все говорил, и подливал себе коньяк, не замечая, что я молчу и зеваю. Слава Богу, коньяка было мало, а открыть бутылку виски я не дала, сославшись на Андрея, так что к часу ночи он наконец убрался. Ну его к черту, пусть в следующий раз везет Ваську к себе в Бруклин. Хотя неизвестно в каком притоне он там живет. Что бы он не говорил сейчас, а тогда история его бегства перед свадьбой звучала совсем иначе. Хотя я ее знала исключительно от Елены. Вечер во второй половине января, за две недели до Елениной свадьбы мало отличался от всех прочих. Андрей был в командировке и в квартире было немного шумнее, чем обычно. Народу набилось много, все стулья на кухне были заняты. Пили водку рязанского разлива - напиток с непередаваемым вкусом и запахом, закусывали раскисшими солеными огурцами, чудом уцелевшими с Нового Года, отдельной колбасой и пошехонским сыром. Еды было мало, хлеба в доме не оказалось вовсе, поэтому все были довольно пьяными. Накрывать стол Елена поленилась, просто порезала колбасу прямо на бумаге, толстыми неаккуратными ломтями. Все курили, шумели. Главным гостем был Павлик. Он только что закончил сниматься в новом фильме. Фильм по его словам был очень политически смелым, там показывалась вся наша жизнь и доказывалось, что мы живем в говне. Роль у Павлика, видимо, была эпизодической, он о ней не очень распространялся. Он больше трепался, о том, что в советском кино наступает новая эра, и Госкино скоро наступит полный пиздец, уже теперь разрешают очень много, правда пока только о Сталине и очень иносказательно. Вот недавно Говорухин рассказывал, что он начинает снимать документальный фильм и всем покажет что так жить нельзя, потому что страна разрушена, все разворовано и кругом один бандитизм. Зазвонил телефон, и Елена выскочила из кухни, а когда вернулась, оказалось, что сесть ей некуда. Недолго думая, Елена пристроилась на коленях у Патрика, который сидел не за столом, а около холодильника, ближе всех к двери. Вытянув шею она пыталась через головы сидевших за столом что-то спросить у Павлика, и в это время Патрик потянул ее за прядь волос, развернул лицом к себе и сказал на ухо какую-то ерунду. Елена рассмеялась и попыталась его отпихнуть, а Патрик звонко поцеловал ее в щеку. Ничего особенного для Елены в этой сцене не было, они с Патриком всегда кокетничали. - Елена! - окликнул ее Женя. Он примостился в самом углу под израильским плакатом. Елена обернулась к нему, не снимая руки с плеча Патрика. Женя сделал ей какой-то знак глазами. Она не поняла, пожала плечами и вопросительно вздернула подбородок. Женя начал вылезать со своего места. Это было не просто. Сидевшим рядом пришлось встать, пропуская его, поворачиваясь, он наступил кому-то на ногу, извинился, снова неловко повернулся, задел стол и чуть не опрокинул бутылку. Когда Женя выбрался в коридор, он был весь красный. Елена слезла с колен Патрика и вышла вслед за Женькой. Он завел ее к ним в комнату и закрыл за собой дверь. - Елена, мне это неприятно. -Что - это? - сосредотачиваться на каких-то дурацких переживаниях ей не хотелось. В комнате был страшный бардак - диван не сложен, постель не убрана, на кресле в углу, прямо на ее нарядном платье, скомканном, как тряпка, валялись Женькины испачканные масляной краской джинсы. Елена, придя домой с работы, зайти в комнату не успела, потому что сразу кто-то пришел, и сейчас, оглядываясь, немедленно почувствовала раздражение. Ее единственное вечернее платье - черное, шелковое, с глубоким вырезом и длинной юбкой! Елена, конечно, сама бросила его вчера в кресле, то есть не бросила, а повесила на спинку. А может и бросила. Неважно. Как можно целый день просидеть в таком говне! - Женьк, ты сегодня с утра дома, ты что, даже постель убрать не мог? - Елена! Не сиди у Патрика на коленях. Елена прошла в глубину комнаты и стала встряхивать свое смятое платье. Прохладный шелк, очень приятный на ощупь, как будто струился по рукам. Кажется, платье не пострадало. Елена расправила его и поднесла к настольной лампе, чтобы убедиться что пятен краски нет. Женя выхватил платье и швырнул его на диван: - Елена, ты меня слышишь? - Слышу, слышу. Ты что, пьяный, что ли ? Я с Патриком восемь лет знакома. Он мой друг. - Я прошу в моем присутствии этого не делать! - А в отсутствии? Между прочим, чем сцены устраивать, ты мог бы убрать весь этот срач и не швырять свои штаны где попало. - Елена снова занялась складыванием платья и не следила за Женькиным лицом, - умерь ревнивый пыл, Отелло, задушишь ненароком. Елена обернулась к Жене и улыбнулась, желая закончить нелепую ссору. Женино лицо выражало так хорошо знакомую ей пьяную непреклонность, глаза опять как у кролика, верхняя губа вздрагивает. - Жень, - Елена подошла к нему поближе, - кончай, а? Ну что ты взъелся ? - она потянулась его поцеловать, но Женька вдруг толкнул ее, и она шлепнулась на низкий диван. По тому как сразу закружилась голова, Елена поняла, что она пьянее, чем ей казалось. Из кухни донесся взрыв смеха. - Ты что, озверел? Мудак пьяный! - Не ори, гости твои услышат. - Да плевать мне, кто меня услышит. Идиот! Я это всю жизнь теперь буду терпеть? Навязался на мою голову, псих ненормальный. Чего ты от меня хочешь, чтобы я с тобой за ручку ходила, глазки долу - развел мне тут Ромео и Джульетту... - Хватит с меня, - произнес Женя, не разжимая зубов. Он круто развернулся, покачнулся и, задев плечом за косяк, вышел из комнаты. Елена посидела немножко, глядя перед собой и мысленно договаривая свой маловразумительный монолог, потом стала вставать. Ноги держали ее нетвердо и комната немного плыла перед глазами. "Пойду умоюсь и кофе сварю. Козел, ну козел!" - и в это время входная дверь хлопнула. Елена вышла в коридор, заглянула на кухню - Женьки не было. Со словами - "Я сейчас вернусь", она не одеваясь, в легкой рубашке, джинсах и тапочках выскочила из квартиры и понеслась вниз по лестнице. Патрик прислушался, немного помедлил и пошел вслед за ней. Все остальные слушали Павлика и не обратили внимания на происходящее. Патрик нашел Елену рядом с подъездом. Весь день шел снег, и чтобы машины могли проезжать по двору, его отгребли в стороны. Получились большие пушистые сугробы. Вот в таком сугробе она и сидела, держась обеими руками за щиколотку левой ноги. Ветер трепал воротник ее тонкой ситцевой рубашки. Патрик наклонился к Елене. Она дрожала, постукивала зубами, всхлипывала, терла кулаком нос и глаза, размазывая по щекам тушь с ресниц. - Что случилось, ты чего сидишь? - Он ушел, Патрик, я ногу подвернула, а он ушел - с появлением Патрика Елена стала всхлипывать и шмыгать носом гораздо громче. - Встать можешь? Елена помотала головой и издала какой-то невнятный звук, видимо, выражавший отрицание. Патрик тоже моментально замерз, его начала бить дрожь. Кряхтя и ворча, он подхватил ее на руки и понес в квартиру. У себя в комнате Елена зарыдала в голос. Патрик молча усадил ее на диван и, присев на корточки, стал осматривать щиколотку. В комнату заглядывали беспокойные лица, все сгрудились в прихожей. Патрик встал, крикнул, что все в порядке и они через минуту выйдут, закрыл дверь и вернулся на свое место. Он слегка массировал ушибленную ногу. - Больно! - Да ничего страшного! Потянула и все. Завтра бегать будешь. - Ничего страшного! Он ушел, Патрик! - Ну и что? Елена изо всех сил пихнула Патрика здоровой ногой. Он не удержал равновесия, плюхнулся на пол и рассмеялся. - Смейся, смейся. Он из-за тебя ушел! - Елена всхлипывала и прерывисто вздыхала, - Я у тебя на коленях сидела... А он ревновал... А ты ко мне полез... А он сказал прекратить... А я его обматерила... А он... - Кончай истерику. Поди умойся и водки выпей, - Патрик уже не смеялся, но и сочувствия не проявлял, - полно народу, а ты из-за Дворника рыдаешь. - Пошел ты! Я его люблю. - Ну и люби, когда все уйдут. Куда он денется, слесарь твой! - Он художник! - Художник, художник - умойся только как следует - вся в соплях и грязи какой-то. Патрик помог Елене встать, и опираясь на его руку она кое-как допрыгала до ванной. Дворник не появился ни в этот день, ни на следующий. Елена не пошла на работу и целый день слонялась, прихрамывая, по квартире, неумытая, непричесанная, в халате. В комнате она так и не убрала, за хлебом не пошла, пила чай, грызла какое-то лежалое печенье, курила. В квартире стояла тишина, даже радио она выключила. Голова болела, в горле першило, пепельница была полна окурков. Последствия вчерашней пьянки она убрала небрежно - просто свалила в раковину грязную посуду, да составила около мусорного ведра пустые бутылки. На улице был страшный мороз и Елена не открывала окон - в кухне стоял противный кисловатый запах. Неужели все кончилось и Дворник так глупо ее бросил? Да ладно, за вещами-то он должен прийти. Хотя Женька может и не прийти. Пришлет кого-нибудь, да и все. "Я несла свою беду, я несла свою беду..." Фигня, он ее любит. Любит! Позвонил бы хоть, если любит. Случилось, может, что? Вряд ли, она бы почувствовала. Как там - "по весеннему, по льду ..." Да нет, какой лед, это она вчера поскользнулась на льду. Да придет, ну завтра придет. Елена попыталась представить себе Женьку изнутри, его мысли - не получалось. В голову лезла какая-то ерунда: вот он сидит на кухне и читает "Московский Комсомолец", а она накрывает на стол и сердится, что он ей не помогает; вот она утром еще валяется в постели, а он уже пришел с работы и будит ее, щекоча под одеялом ледяными руками. От этих картин стало совсем тошно. Сколько они живут вместе? Два месяца? Три? "был всего один денек, а беда на вечный срок задержалася-я-я-..." Вечером позвонил Патрик. - Ну что, пришел? - Нет. Купи мне, Патрик, бутылку портвейна. И хлеба. На третий день к вечеру Елена решилась. Как-то раз они гуляли с Женькой по Тверской-Ямской и он показал ей окна мастерской, где он жил. Там было темно, и заходить они не стали. Елена подумала, что сможет ее найти. Было морозно, но тихо. Только что прошел снег, грязноватые сугробы громоздились вдоль тротуаров. В переулках позади улицы Горького было безлюдно. Она проплутала битый час в поисках, окна в домах начали гаснуть. Редкие машины шуршали по снегу, скрип шагов отражался эхом, все время казалось, что кто-то идет следом. Почти отчаявшись, Елена в третий раз медленно шло по 3-й Тверской-Ямской, вглядываясь в темные провалы подворотен и вдруг узнала нужный дом. В подвальных окнах горел свет. Елена пробежала под низкой аркой, вошла в пахнущий кошками подъезд, спустилась на один пролет и постучала в обитую железом дверь. - Открыто, - ответил ей незнакомый голос. Елена толкнула дверь и робко остановилась на пороге. В большой подвальной комнате почти не было мебели, только круглый стол в центре. Серый неровный бетонный пол был ничем не застелен, стены такие же серые и шершавые, по потолку проходили какие-то трубы, покрашенные серебряной краской, в них журчала вода. Много картин беспорядочно прислоненных к стенам, так что они заслоняли одна другую. На каком-то деревянном сооружении у стены, похожем на столярные козлы были навалены краски, кисти и железные лопаточки с деревянными ручками - чтобы краску размазывать. Дальний угол закрывала линялая ситцевая занавеска с невразумительными цветочками. Подрамник, видимо с неоконченной картиной, был завешен похожей тряпкой. За столом сидел человек с круглым лицом и смешными торчащими ушами и вопросительно смотрел на Елену. На столе недопитая бутылка водки, два граненых стакана, грязная тарелка и банка из под консервов с плавающими в томате окурками. - Здравствуйте,- хрипло и смущенно сказала Елена. Вы, наверное Костя Игнатьев? А я Елена. Вам может быть Женя Алимов рассказывал. Костя заулыбался и знакомство произошло легко. Через несколько минут Елена уже сидела за столом и Костя наливал ей водку в грязноватый стакан. - Женя? Да никуда он не пропал, - быстро говорил Игнатьев. У него был легкий дефект речи, концы слов он проглатывал, - Не пропал, тут спит, за занавеской. Елена отставила стакан, выскочила из-за стола и откинула занавеску. Дворник спал на спине, голова сползла с подушки, лицо покрыто мелкими каплями пота. Дышал он хрипло. Елена попробовала его разбудить, но безрезультатно. - Что с ним? - Да ничего, пьяный просто, он третий день пьет, работать мне не дает. Костя снова усадил Елену за стол и уговорил выпить, извиняясь, что нет закуски. - Алимов мне тут одни бычки в томате оставил. Игнатьев оказался человеком суетливым, но милым и сочувствующим. Оказалось, что Женька заявился в мастерскую третьего дня, ночью. На улицу он вышел за это время один раз, за едой и водкой, пропадал долго, но водки где-то раздобыл много. Еда уже кончилась, а водки еще две бутылки есть. Игнатьеву срочно надо сдавать какую-ту работу, поэтому он сутками торчит в мастерской, а Алимов его спаивает, а что случилось не говорит, надоел ужасно, но вид у него какой-то жалкий, поэтому Костя терпит. Потом разговор перекинулся на живопись, они стали перескакивать с темы на тему и незаметно пролетело часа два. Прикончив полупустую бутылку они открыли вторую, возникла пьяная непринужденность, Игнатьев стал уговаривать Елену попозировать ему - нет-нет, не обнаженка, что Вы, просто портрет - если Женя, конечно, позволит. - Что я должен позволить? - раздался сзади голос. Елена обернулась и улыбка ее сразу погасла. Дворник стоял у занавески, жмурясь на яркий свет. Он придерживался рукой за стену, даже на расстоянии от него несло потом и перегаром, одежда грязная, измятая, на рубашке нет половины пуговиц, щеки запали, под глазами черные круги. - Написать портрет твоей невесты. - У меня нет невесты. Женька подошел к столу, взял у Елены из рук стакан, налил себе водки, выпил, выдохнул воздух и сморщился. Потом пододвинул себе ногой стул, грузно сел и потянулся к сигаретам. Стул под ним поскрипывал. - Ребята, вы поговорите а я выйду, - предложил Игнатьев. Елена молча, приоткрыв рот, смотрела на Женю. Таким она его еще не видала. - Нам не чем разговаривать. А Елене пора домой. Елена сморгнула, закрыла рот и перевела умоляющий взгляд на Игнатьева. Тот тоже сидел с растерянным видом. Женя обернулся к Елене и тихо и зло рявкнул: -Домой! Елена встала и попятилась к двери. Женя отпихнул от стола ее стул и снова потянулся за бутылкой. Она сняла с крючка у двери дубленку, долго заматывала шарф. Все молчали. - Женька! - позвала она от двери. Он сидел к ней спиной, ссутулившись за столом и не меняя позы. Елена шагнула через порог. - Ну ты, Алимов, дурак, - наконец произнес Костя. - Не твое дело, - буркнул Женька. Он покрутил в руках алюминиевую вилку, согнул ее, переломил пополам черенок и бросил обломки на стол. - Слушай, - Костя встал, - я ее догоню. Как она одна пойдет? Полвторого, по нашим-то переулкам... - Как, полвторого? - А ты думал? Женька вскочил, накинул тулуп, сунул в карман сигареты и выбежал из мастерской. Елена шла медленно. На нее навалилась какая-то огромная пустота. Непрочный хмель на морозе сразу выветрился, начала болеть голова. Вот сесть сейчас в сугроб и замерзнуть к свиньям собачьим. Пусть потом этот мудак мучается, что она замерзла по его вине. " А что я не умерла, знала голая ветла" - песня еще привязалась. Шаги за спиной она приняла за эхо и заметила Женьку только, когда он с ней поравнялся. Полушубок нараспашку, грудь голая - простудится. Не, пьяный не простудится. От облегчения Елена ускорила шаг. Видя, что Женька мрачно молчит, она постаралась сохранить унылый вид и воздержаться от улыбки. А хорошо бы, чтобы простудился. Лежал бы больной, с температурой, она бы ему чай с медом в постель носила... Они шла быстрее и быстрее, растянутая щиколотка начала болеть. Входя на Патриаршие Пруды, Елена поскользнулась и чуть не упала, Женька подхватил ее, но сразу же отдернул руки и засунул их в карманы. Снег на Патриарших лежал белый-белый, на черных шишках чугунной ограды налипли снежные шапки, над пустым катком светилась красным, зеленым, синим еще не убранная новогодняя иллюминация, а в центре переливалась разноцветными огоньками елка. Женя с Еленой продолжали идти молча, и тут Елену осенило. Она поскользнулась уже нарочно и упала. Получилось очень натурально, даже нога сразу заболела. Женька наклонился над ней, протянул руку. - Вставай. Что, ходить разучилась? Елена ухватилась за его руку и встала. - Ой! - она попыталась сделать шаг, - ой, больно! Я ногу подвернула. - Прыгай на одной! - сказал Женька безжалостно. Елена попыталась сделать несколько шагов. Она кривила лицо, ойкала и кусала губы, ступая на больную ногу. Кое-как доковыляв до скамейки, Елена опустилась на нее и, приняв безнадежную позу, горько вздохнула: - Не мог. Больно. Женька некоторое время смотрел на нее, наклонив голову к плечу и ковыряя ботинком снег, потом скептически покачав головой и вздохнув, молча подошел к скамейке и подхватил Елену на руки. Она крепко обхватила его за шею и прижалась щекой к плечу. Волосы выбились из-под шапки и закрыли лицо. Женька сильно дунул, волосы разлетелись, и он заглянул ей в глаза. Елена криво, неловко улыбнулась и слегка отвернулась, чтобы не вдыхать запах перегара. - Если тебе тяжело, не неси, - сказала она в сторону. - Мне правда больно. - Ладно уж, - буркнул Женька. На лестничной площадке Женя осторожно поставил ее на ноги и открыл дверь своим ключом. - Тише, свет в коридоре не зажигай, - шепнула Елена, - Андрея разбудишь. Женька довел ее в темноте до дивана, бережно усадил, выпрямился и щелкнул выключателем. - Снимай тулуп. Он отрицательно помотал головой. - Ты что, уходишь? Дворник кивнул. Он стоял в центре комнаты, расставив ноги и засунув руки в карманы распахнутого тулупа, неприязненно осматривался по сторонам и молчал. В комнате было необыкновенно чисто - Елена убила на уборку целый вечер. На столе в вазочке стояли его кисточки, перья и карандаши, стопка чистой бумаги аккуратно лежала в центре, справа были расставлены коробочки с красками, углем и пастелью, банки с тушью. Елена вскочила, забыв про больную ногу, схватила Женьку за плечи, уткнулась носом ему в грудь и начала всхлипывать: - Женька, ты не можешь так уйти! Я так измучилась, я так тебя ждала, ну прости меня, я напилась просто, я не могу без тебя, ты меня уже так наказал, ну прости, ну хватит, ну не молчи так, Женька... Женька вдруг как-то обмяк, отстранил ее и тяжело опустился на диван. По его лицу разлилась землистая бледность, смуглая кожа стала желто-серой. - Мне что-то нехорошо, малыш, - сказал он тихо и откинулся на спинку дивана, тяжело дыша. - Воды дать? - Лучше бы выпить чего-нибудь. - А не хватит? - с подозрением спросила Елена, но, поглядев на его страдальческое лицо, пошла на кухню за портвейном. Когда она вернулась, тулуп валялся на полу, а Женька лежал на диване прямо а ботинках. Пришлось проявить всю твердость, на которую она была способна, чтобы заставить его раздеться и принять душ. В постели Елена безуспешно пыталась приласкаться, но в конце концов оставила его в покое. Главное, он был с ней, дома. Несколько раз за ночь она просыпалась в страхе, и, удостоверившись, что он храпит рядом, засыпала снова. Назавтра была суббота. Елена вскочила первой, сварила кофе, сделала бутерброды, расставила все на красивом подносе и понесла Женьке в постель. На бутерброды он посмотрел с отвращением, но кофе выпил. - Ну как нога ? - спросил он не без ехидства. - Болит. - Елена присела на краешек дивана и смотрела на Женьку с нежностью. - Что ж ты так бегаешь? Вчера ходить не могла. - Так то вчера, - неопределенно протянула Елена, быстро отвернувшись в сторону. Женя подтянул подушку повыше, устроился, закурил, поставив пепельницу себе на живот. - Слушай, а свадьбы-то у нас не будет. Да не пугайся ты так, женюсь я на тебе. Просто я деньги пропил, которые на свадьбу отложил. И зарплату тоже. - Ах, это ... - Елена выдохнула с облегчением, - Черт с ними, придумаем что-нибудь. Свадьба игралась с размахом. Деньги пришлось одалживать у Андрея и у всех знакомых. Гости еле-еле разместились за столами, расставленными по всей квартире. Мать подарила Елене настоящее свадебное платье - уж раз дочь выходит замуж, пусть все будет как у людей. У Дворника приличного костюма не оказалось, денег тоже не было, так что он был в том же пушистом белом свитере, который он одевал на Еленин день рождения. На груди, приглядевшись, можно было увидеть бледно-розовые разводы - остатки винного пятна. Празднество было шумным, суматошным и бестолковым. Кричали "Горько", Елена смущалась, сердилась, Женька с хохотом смачно ее целовал. Конец вечера потонул во всеобщем пьянстве. Мишке Резнику стало плохо, и невеста, сама с трудом держась на ногах, умывала его в ванной ледяной водой. - Жаль, я сам на тебе не женился, - бормотал Мишка, пытаясь увернуться от ее мокрых рук. - Поздно, Резник, поздно, - приговаривала Елена, плеща ему в лицо. Ее юбка намокла, потяжелела и неприятно липла к ногам. Мишка, абсолютно беспомощный без очков, тыкался в разные стороны и смешно размахивал руками, пытаясь отделаться от умывания. - Нет, правда, давай я лучше на тебе женюсь. Елена хохотала. Патрик был мрачен и ушел рано, но Елена была слишком поглощена суетой, чтобы это заметить. Утром Елена в ужасе смотрела на гору немытой посуды, потирала виски и пыталась восстановить из осколков вчерашний вечер. С кем она целовалась на лестнице - с Женькой или нет? А если не с Женькой, кажется, все-таки нет, то видел ли это Женька ? Дворник проснулся в лучезарном настроен