кое-кто... Шаману Забелину сейчас лет тридцать... Поможет уйти на ту сторону... Никакой Карацупа не догонит... Шульгин закурил хозяйскую папиросу. Все это имело смысл, если бы ему на самом деле пришлось здесь оставаться надолго. А аггры наверняка заберут его обратно, им же нужно его просто припугнуть на первый случай. Ну и пусть - это может оказаться даже интересным, застенки Лубянки, новые впечатления и все такое... И нарком впервые за много дней под воздействием доминирующей личности успокоился. В физиологическом смысле - прекратились постоянные выбросы в кровь адреналина, замедлился пульс, свободным и ровным стало дыхание. Шульгин вышел в ванную, стал рассматривать в зеркале свое новое тело. Крупный мужик, не старый еще, сорок два года. Лицо, конечно, рыхловатое, чуть обрюзглое, с начальственными складками у носа и рта. Полувоенная гимнастерка, слева на груди орден и депутатский значок. Плечи широкие, пуза нет... Шульгин нагнулся, достал из-под ванны оставшийся после ремонта кусок дюймовой водопроводной трубы, примерился и почти без усилия согнул под прямым углом. Так чего же ты мандражишь, братец? С твоими мышцами и моей подготовкой... Вдруг сильно захотелось есть, и Шульгин направился на кухню, где шкафы и последняя новинка - электрический ледник - ломились от деликатесов. Ассортимент кремлевского пайка - как в дореволюционном Елисеевском, одна беда - с аппетитом у наркома давно уже неважно, все больше на бутербродах да на крепком чае перебивается. Ну и ничего, мы ему сейчас поможем и водочки, натурально, употребим, чтоб секрецию улучшить... Но не пришлось Шульгину полакомиться господскими деликатесами, еженедельно привозимыми со специальной охраной в опломбированном контейнере, и довоенной "Столичной" не успел он попробовать. То, чего так долго ждал нарком, наконец случилось. В другом конце длинного, как пульмановский вагон, коридора в обширной прихожей грубо и требовательно загремел дверной звонок. Не успела еще перепуганная жена выглянуть из спальни, не проснулись дети, а Шульгин, отнюдь не помертвевший от последнего на свободе ужаса, а благодушно улыбающийся, открыл добротную двойную дверь. В квартиру ввалились два сержанта НКВД в форме, еще один человек в штатском, но настолько типичного облика, что сомневаться в его принадлежности к органам не приходилось, боец конвойных войск с винтовкой, а за ним переминались на площадке постоянные понятые - лифтерша и дежурный электромонтер. Бессмысленно-круглое лицо лифтерши выражало слабое любопытство, а монтеру явно хотелось похмелиться. На обысках, если в квартире обнаруживалась выпивка, ему обычно перепадало. - Проходите, товарищи, проходите, будьте как дома... - Шульгин отступил от двери, сделал приглашающий жест, чуть ли на согнулся в поклоне. Оторопевший от такой встречи чекист протянул ему ордер на обыск. Скользнув глазами по тексту с подписью самого Вышинского, Шульгин вернул бумагу. - Не возражаю. Приступайте. А может, сначала чайку? Дело вам предстоит долгое, на улице слякоть, дождь... Попьете - тогда и за работу... Да я и сам покажу все, что вас интересует, чтобы зря не возиться, вы только скажите - что требуется: письма Троцкого, инструкции гестапо, списки сообщников? Наверняка с подобным эти злые демоны московских ночей еще не сталкивались. - Вы что, гражданин, пьяны, что ли? Не понимаете, в чем дело? - Отчего же? Прекрасно понимаю. А выпить не успел, вы же и помешали. Дурацкая, между прочим, привычка в вашем ведомстве по ночам людей тревожить. Утром куда удобнее, после завтрака. И вам лучше, и нам... Да вы заходите, заходите, - обратился он к понятым, - не стесняйтесь, присаживайтесь, до вас не скоро очередь дойдет. Из спальни, наконец, появилась жена. - Это что, Гриша? - прошептала она, хотя прекрасно все поняла. - Не тревожься, Зоя, товарищи ко мне. Иди пока оденься, да чайку согрей... - Товарищ лейтенант, может, санитарку вызвать, он вроде - того! - попробовал подсказать начальнику выход из положения один из сержантов. - Все они того. На каждого врачей не хватит. А если что - в тюрьме разберутся. Петренко, стой у двери. Понятые, садитесь здесь, ждите. А вы приступайте, - приказал лейтенант подручным. - С чего планируете начать? - поинтересовался Шульгин. - Я бы советовал с кабинета. Там много книг, бумаги всякие. Пока перетрясете, жена оденется, сготовит на скорую руку. Опять же и мне с собой кое-чего соберет... - Мы сами знаем, - огрызнулся лейтенант, решив игнорировать небывалого клиента. - Стойте вот тут и не вмешивайтесь. Однако обыск начал действительно с кабинета. Шульгин прислонился спиной к боковой стенке шкафа, заложив руки за спину. Минут пятнадцать молча наблюдал за чекистами. Сержанты сноровисто, сантиметр за сантиметром, обшаривали комнату. Лица у обоих простые, вроде как рязанские, отнюдь не отмеченные печатью интеллекта. Классов семь образования да какие-нибудь курсы по специальности. Лейтенант, похоже, покультурнее, скорее всего - москвич, десятилетку наверняка окончил, да и чин у него по их меркам немаленький, равен армейскому капитану. А в те годы нередко и сержанты райотделами НКВД руководили. Он сидел сбоку от стола, писал что-то, положив на коленку планшетку. Сколько, интересно, раз ему приходилось заниматься подобным делом, носителей каких громких имен и званий препроводил на первую ступеньку ведущей в ад лестницы? Мемуары мог бы в старости написать, пожалуй, интересные, только вот старости как раз и не будет. Через годик-другой сам станет объектом подобной процедуры. А может, и без процедуры обойдется. Шульгин не знал, каким образом происходила "смена караула" в НКВД после устранения Ежова и прихода Берии. Может, просто пуля в затылок, прямо на рабочем месте? В любом случае, долгая жизнь лейтенанту госбезопасности не светит, так что комплексовать Шульгин не собирался. - А у вас там, на Лубянке, какие порядки? - нарушил он тишину. - В камерах курить можно? Если можно, я папиросами запасусь. Кстати, если желаете, закуривайте прямо здесь, вон на столе коробка... Лейтенант поднял голову, намереваясь вновь оборвать надоедливого врага народа, однако то, что он хотел сказать, таки осталось тайной. В стремительном броске Шульгин ребром ладони перебил ему шейные позвонки. Крутнулся на месте, носком сапога ударил в висок присевшего у нижних полок шкафа на корточки сержанта, резким толчком ладони в область сердца отбросил к стене второго. И успел придержать его, плавно опустил обмякшее тело на ковер, чтобы, падая, оно не произвело лишнего шума. Выпрямился, машинально поправил упавший на глаза чуб. Да, подумал Сашка, спецподготовка ежовских гвардейцев не выдерживает никакой критики. Любой, наверное, муровский опер даст им сто очков вперед. Да и неудивительно, воры народ серьезный, могут и пером пощекотать, и бритвой полоснуть по глазам, а от наркомов, маршалов и старых большевиков чекисты подвоха не ждут. Народ дисциплинированный. Даром что у каждого то маузер именной, то браунинг в кармане штанов, ящике стола или прямо под подушкой. И ведь, кажется, за все эти годы больших и малых терроров случая не было, чтобы хоть один чекист на таких вот задержаниях пострадал. Что-то такое про Каширина, кажется, рассказывали, да про Буденного был анекдот. Все прочие ночные аресты воспринимали как должное. Шульгин отодвинул край шторы и выглянул в коридор. Боец с винтовкой скучал у двери, понятые переговаривались шепотом. Шариков от подшипника в доме у наркома не водилось, но и мраморная пепельница подошла. Звук от удара в лоб получился тупой, с отчетливым хрустом треснувшей кости. Лязгнула об пол штыком винтовка. - Тихо, тихо, граждане понятые... - успокаивающе сказал Шульгин, покачивая стволом лейтенантского нагана. - Я вас трогать не собираюсь, только без глупостей. Официально вам сообщаю - группа бандитов, бухаринцев-троцкистов намеревалась, переодевшись в форму наших славных органов, совершить теракт против члена правительства, - он пощелкал пальцами по значку и ордену. - Однако я их обезвредил! Но могут появиться сообщники, возможна и перестрелка. Поэтому - прошу пройти в чуланчик и сидеть тихо, пока не приедут настоящие чекисты и не снимут с вас показания... - с этими словами он втолкнул понятых в комнату без окон, еще раз погрозил наганом и запер дверь снаружи. Он заглянул в детскую, где жена наркома с каменным лицом сидела между кроватями все еще спящих сыновей. - Собирайся, Зоя... - Что? Что такое? - воскликнула женщина. Ее славно разбудили, резко встряхнув за плечи, и она озиралась с недоумением и испугом. - Я сказал - собирайся. Товарищи поняли, что были неправы. И не возражают, чтобы мы уехали... - Как? Куда? Что ты говоришь?.. - она ничего не понимала, зная, что пришедшие с обыском чекисты никогда просто так не уходят, а главное - никогда не видела у своего мужа такого лица и такого взгляда. - Все скажу, только не сейчас. Одевайся теплее, одевай ребят, поедем но машине, погода холодная. На все сборы полчаса... На самом деле времени было сколько угодно. Такие обыски длятся по нескольку часов, - водитель в машине, скорее всего, спит, и собираться можно без спешки. Шульгин и сам не знал, для чего все это сделал и продолжает делать. Наверное, ему, оказавшемуся в одной с наркомом шкуре, просто захотелось показать, как следует поступать в трудные моменты настоящему мужчине. Он не знал, в самом ли деле все происходит наяву, как у Новикова с Берестиным, или внушено ему, по-прежнему лежащему на койке в логове аггров, но это не имело значения. Пока ему не помешают режиссеры, он будет исполнять свою сольную партию. Да ведь и просто интересно, получится у него или нет, сумеет он оставить в дураках всесильное "ведомство страха"? А если все происходит наяву - так пусть нарком получит свой шанс. В большой портфель Шульгин сложил все оказавшиеся в доме деньги, драгоценности жены, наганы чекистов, в два чемодана - самое необходимое из одежды, альбом с семейными фотографиями, несколько детских игрушек. План у него был самый простой. Используя резерв времени до момента, пока на Лубянке спохватятся, да пока поднимут тревогу, отмотать на машине километров триста, а то и больше, день пересидеть в укромном месте, а дальше, как любит выражаться Берестин, бой покажет... Дрожащая, постукивающая зубами от страха и волнения женщина заканчивала одевать детей. Старший, десятилетний, все время спрашивал, куда они едут. И почему ночью? - К дедушке поедем. На машине. Он нас давно ждет, да все времени не было. - А сейчас появилось? - Появилось. Отпуск мне дали. Три года не давали, а сейчас дали. Шульгину и самому стало интересно, как у него все легко и складно выходит. Наскоро, но плотно перекусили. Он заставил Зою выпить полстакана водки. Сам пить не стал, початую бутылку и две полных тоже сунул в портфель, наполнил рюкзак банками деликатесных консервов, красными головками сыра, копченой колбасой. Вот хлеба оказалось маловато, но не беда, хлеба в любом сельпо взять можно. - Так. Сейчас я спущусь к машине, все уложу, а когда посигналю - выходите. Сразу же. И до гудка - из кухни ни шагу. - Последнее он сказал жене шепотом. Она испуганно кивнула. По пути к двери окончательно вошедший в роль Шульгин вырвал телефонный шнур из коробки, придвинул к двери чулана тяжеленный, набитый всяким ненужным хламом комод. Надел длинный кожаный реглан, наркомовскую фуражку со звездочкой и нелепым квадратным козырьком. Наверное, специально придумали, чтобы не похоже было на элегантные фуражки царского времени. Вернувшись в кабинет, забрал у чекистов удостоверения, вытряхнул из карманчиков на кобурах запасные патроны, из ящика письменного стола вынул именной никелированный "ТТ" - подарок от коллектива завода к какой-то дате. Черная "эмка" стояла у выходящей в глухой внутренний двор двери подъезда. И водитель, как и предполагал Сашка, посапывал носом, подняв воротник шинели и надвинув на глаза буденновку. "Куда же они меня сажать собирались? - удивился Шульгин, - вчетвером на заднее сиденье не втиснешься. Или к концу обыска "воронок" пригонят?" Шофера он будить не стал. Просто придавил, где нужно, артерию и оттащил легкое тело в подвал. Не забыл и у него выдернуть из кирзовой кобуры револьвер. Сел за руль, с первого оборота стартера завел еще теплый мотор и трижды коротко посигналил. Не слишком разгоняясь, пересек Каменный мост, на пустынном Манеже крутнул влево, чтобы не проезжать мимо Лубянки, по Садовому кольцу выехал к Первой Мещанской, доверху заполнил бак на бензоколонке у Крестовского моста и на предельной скорости погнал машину по Ярославскому шоссе. План у него сложился достаточно четкий. Он намеревался, путая следы, добраться до Осташкова, там, под предлогом рыбалки, пересидеть два-три дня у знакомого егеря на глухом кордоне, сменить на машине номера и пробиваться к финской границе... Планируя, он не верил, что ему позволено будет это сделать. Он заботился о наркоме. Вдруг все происходит на самом деле, так пусть его, шульгинские, мысли и настроение покрепче застрянут у наркома в мозгах и помогут не растеряться, не запаниковать, оставшись вдруг в одиночестве. Мужик-то он все же крепкий, пять стволов при себе, жена, дети и никаких путей назад - пробьется, если не совсем дурак, а нет, так лучше с наганом в руках, чем в лефортовском подвале... И действительно, через минуту или две для Шульгина все кончилось. Только что дрожали перед глазами световые пятна на мокром асфальте, упруго дергался в руках непривычно тугой руль - и сразу тьма... Тьма, истома сладкого предутреннего сна и неожиданно - жгучий укус в щеку. "...Клопы, что ли?" - с недоумением и брезгливостью подумал Шульгин, просыпаясь и в первый миг вообразив, что лежит на той же постели, а лихой поединок с лубянской гвардией - лишь удивительно яркий и подробный сон. Он шлепнул по лицу ладонью и открыл глаза. ...Он сидел на краю грязной и тесной площади, окруженной бурым глинобитным забором, на уровне глаз мелькали худые, грязные и голые ноги, раздавались гортанные и визгливые звуки неизвестного языка, орали ослы, в нос били отвратительные запахи, хуже, чем летом из шахты мусороповода, сверху палило висящее в зените солнце. Все окружающее, кроме самых близких предметов, Шульгин видел смутно, словно через видоискатель не настроенного на резкость "Зенита", да еще и с захватанным пальцами объективом. Все тело зудело, будто искусанное комарами и осами, болело под ложечкой, подташнивало. В первые секунды ему показалось, что он очнулся после тяжелейшей пьянки где-нибудь на термезском базаре. Но прошло совсем немного времени, и Шульгин понял, что все гораздо хуже. Слегка сориентировавшись в своих новых ощущениях, он осознал, что, во-первых, дело совсем не в похмелье, а во-вторых, у него нет ног! Две грязные, гноящиеся культи со свищами на месте коленных суставов! Не менее отвратительные руки, покрытые язвами и воспаленными расчесами, с черными обломанными ногтями. Осмотрев и ощупав себя, Сашка убедился, что совершенно гол, не считая обрывка прелой мешковины на бедрах. В сальных волосах на голове и даже в бровях копошились крупные вши. А туманная муть в глазах оттого, что его поразила сильная близорукость, а может, и катаракта. "Паскуды, - с ненавистью подумал он. - Не получилось первый раз, так решили по новой! Андрей рассказывал, что на Валгалле ему тоже угрожали перспективой оказаться в теле раба на постройке пирамид или гаремного евнуха... Вот и эти сочли, что в роли базарного калеки мне будет думаться куда продуктивнее, чем в уютной лубянской камере или в бою с чекистской погоней..." За следующий час, терзаемый обжигающим солнцем, свирепыми насекомыми, нудной болью в каждой клеточке тела, он все же как-то сориентировался в своем нынешнем положении. Тело, в котором он оказался, принадлежало если и не глубокому старику, то человеку преклонных лет, терзаемому массой болезней. Проанализировав ощущения, характер и локализацию болей, сумел отдифференцировать не меньше десятка. В том числе ришту, лейшманиоз, эхинококкоз и, скорее всего, проказу. Каким образом владелец тела ухитрялся до сих пор жить - загадка. Находился он в какой-то ближневосточной стране и явно - до Рождества Христова. То, что он мог рассмотреть своими подслеповатыми глазами, выглядело очень похожим на картинки из учебника истории древнего мира. Он не помнил, где и когда появились стремена и седла, знал только, что давно, а здесь всадники сидели на кошмах и шкурах, и ноги у них болтались без всякой опоры. Не слишком ценное наблюдение. Да и какая разница, где именно он оказался? Если б еще не калекой, тогда стоило попытаться еще что-нибудь лихое учинить. А так - не все ли равно? Его заслали сюда, чтобы сидел и проникался. Потому и не оставили в памяти ничего от истинного владельца тела. Шульгин не понимал языка, не знал даже, где поблизости найти воду для питья, где скоротать ночь. В теле наркома он знал о нем все, а у теперешнего даже имени не знает. В половинке серо-желтой высохшей тыквы, исполняющей роль шапки отечественного нищего, перед Шульгиным лежал брошенный каким-то местным гуманистом кусок неаппетитной лепешки. Вот и весь его жизненный ресурс. До тех пор, пока жажда не стала нестерпимой, он, сумев отключиться от посылаемых телом раздражающих сигналов, размышлял довольно спокойно. И надеялся, что вот-вот его извлекут обратно. То есть показать, что могут сделать с ним какую угодно пакость, они показали. Держать же его в этом теле и дальше - какой смысл? Но время шло, а ничего не менялось. Шумел вокруг маленький, почти первобытный базар, совершалась на нем какая-то жизнь, орали ослы, вспыхивали перебранки и потасовки, заключались сделки, и участники здешней жизни находили в ней, наверное, прелесть не меньшую, чем Шульгин с его современниками у себя дома. Сам же Сашка только и смог, что переползти в удлинившуюся тень стены и привалился к ней, кусая пересохшие губы, отмахиваясь от назойливых мух и слепней, с омерзением вдыхая вонь растоптанного дерьма и ослиной мочи. Редеющая толпа обтекала этот жалкий человеческий обмылок, просто не замечая его. И хоть бы одна сволочь бросила в чашку если и не монетку, то хотя бы какой-нибудь водянистый фрукт, чтобы смочить отвратительный, как кусок заскорузлой портянки, язык. Аггры, похоже, старательно выбирали новый вариант. Поняли, что сделай они Шульгина кем угодно, но не беспомощным калекой, пусть вправду евнухом, пусть гладиатором, он и здесь бы нашел для себя приемлемый выход. Раб, обладающий сознанием человека двадцатого века и неплохой физической подготовкой, может убежать, изобрести способ прилично устроиться даже в таком мире, как этот. А сейчас... Отталкиваясь руками, отправиться на поиски глотка наверняка тухлой, кишащей всякой пакостью воды, забиться в какую-то нору, чтобы скоротать ночь и вновь с рассветом выползти на солнцепек, в надежде продлить куском лепешки существование? Ждать, пока смилостивившиеся пришельцы заберут его обратно и под страхом еще худших мучений заставят сделать что-то нужное им, но, скорее всего, неприемлемое для него? Так стоит ли давать им такой шанс? Тем более, можно допустить, что ожидание затянется. В самом деле - время-то разное. Кто помешает им продержать здесь Шульгина месяц, год... И вернуть в тот же самый момент? Ну вот уж хрен вам, господа! Шульгин попытался извлечь из своих желез хоть каплю слюны, чтобы облизнуть пергаментные губы. "В зеркало бы взглянуть", - непонятно к чему вдруг подумал он и сам удивился странному желанию. Как же все-таки снова показать межзвездным подонкам, кто есть кто в их поединке? И он таки придумал, хотя удовольствия ему остроумная идея не доставила. Верхние фаланги пальцев и суставы кистей у калеки покрывали твердые мозоли. Значит, не один, пожалуй, год владелец тела передвигался, отталкиваясь руками от земли. Придется и Шульгину попробовать. Ориентируясь по направлению людского потока, он попрыгал-пополз в сторону ворот. Заметив чернобородого коренастого мужика с тугим бурдюком под мышкой, очевидно, водоноса, Шульгин замычал, показывая на бурдюк и на свой рот. Водонос, словно бы удивленный, приостановился и, судя по интонации, что-то спросил. Кто знает, может, хозяин тела даже и знал этого человека, здешний мир тесен, а может, и нет, но своей просьбой он, похоже, нарушил какие-то общеизвестные правила. Чернобородый замотал головой и произнес довольно длинную фразу, вызвавшую смех у окружающих. Шульгин повторил жест и промычал громче и требовательней. Водонос распялил рот, в котором торчало всего два или три зуба, выдернул пробку и плеснул из бурдюка в лицо калеке. Жидкость, похожая по запаху на прокисший квас, попала в глаза, потекла по щекам, две-три капли попали ив рот. А мужик оттолкнул назойливого попрошайку ногой и отправился по своим делам. Шульгин матерно выругался ему вслед. И тут же подумал, что, если за ним наблюдают, то он выдал себя окончательно. Но сейчас ему было плевать - они и так все знают, в роли наркома Сашка раскрылся до донышка. Он прополз по площади метров тридцать, пока не увидел того, кто ему был нужен. Местного полицейского, свободного воина или охранника богатого купца - несущественно. Достаточно, что на боку у него висел короткий бронзовый меч, а на плече воин держал копье с широким листовидным наконечником. Форму ему заменяла дерюжная полосатая мини-юбка, а обут он был в примитивные сандалии. Шульгин подобрался к его ногам и довольно сильно ткнул обрубками пальцев под колено. Воин дернулся, шагнул в сторону, потом глянул вниз и, увидев калеку, прорычал нечто грубо-угрожающее. Сашка, как мог точнее, повторил непонятные звуки, стараясь, чтобы прозвучало это поагрессивнее. Более удивленный, чем рассерженный, человек отступил на шаг, бросил еще одну короткую фразу, глядя сверху вниз с презрением и брезгливостью. Тогда Шульгин метнулся вперед, одной рукой схватил за перевязь меч, а другой швырнул в глаза копьеносцу горсть смешанной с мелким щебнем пыли. И случилось то, чего он добивался. Возмущенно заорав, отплевываясь и тряся головой, воин сбросил с плеча копье и без замаха ткнул сошедшего с ума нищего острием в грязный впалый живот. Боли не было. Хруст кожи, ощущение раздвигающего внутренности твердого предмета, приступ резкой тошноты, спазм пищевода, вкус крови во рту - и почти сразу накрывшая его гулкая тьма... Очнулся Шульгин на сей раз, как и рассчитывал, в кровати и почти в прежней позе. Опустив глаза, он увидел свои ноги в спортивных брюках и кроссовках, обнаружил Сильвию, сидящую рядом. Никого больше в комнате не было. Заметив, что Шульгин пришел в себя, она улыбнулась почти сочувственно. - Ваше мужество заслуживает уважения. Мы не ждали от вас такого поступка. - А чего же вы ждали? - шепотом, словно не оправившись от смертельного шока, спросил Сашка. Помолчал и добавил английский аналог слова "сволочи". - Мы ведь вас предупреждали, - ответила она, будто не услышав прямого вопроса. - Теперь вы, надеюсь, поняли, что не следует демонстрировать нам свой героизм, в котором мы и так не сомневались, смею вас уверить. - А кто мне помешает в любой ситуации выбирать подобные выходы? - Мы, разумеется. Просто, если так и не удастся договориться, мы найдем способ лишить вас такой возможности. И сделать наказание даже и пожизненным, с короткими перерывами. Понимаете, о чем я говорю? - Еще бы... Для вас века, для нас единый миг, - процитировал Шульгин, глядя на нее снизу вверх и не слишком приятно кривя губы. "Знала бы ты, - думал он, - что я могу тебя сейчас угрохать в секунду, и никакая ваша медицина не поможет, потому что мозги со шпунтованных досок очень долго отскребать. Только зачем? Я лучше буду тихий и сговорчивый..." - Что вы, наконец, от меня хотите? - спросил он тоном умирающего лебедя. - И покороче, пожалуйста, я плохо себя чувствую... - Не буду скрывать, я сейчас нахожусь в весьма сложном положении, - начала говорить Сильвия почти дружеским тоном. - И вы, наверное, об этом догадываетесь. Вот мне и нужно, во-первых, чтобы вы сказали, кого здесь представляете, в каком отношении находится ваша... группа с так называемыми форзейлями, и во-вторых - если вы не связаны с ними какими-то особыми отношениями, ответьте, не можем ли мы найти определенные точки соприкосновения уже наших интересов... Шульгин понял, что выиграл, но торопить события не стал. Он испытывал сейчас к Сильвии спокойную и холодную ненависть. И ее нужно было не обманом завлечь в Замок, что было бы слишком просто, а добиться чистой, убедительной победы. Поставить на колени и заставить просить о снисхождении. Сломать ее натуру. То, что между ним и Сильвией было лондонской ночью, только усиливало его жажду мести. К чему - к чему, а к подобному отношению со стороны женщины, с которой только что занимался действительно нетривиальной любовью, он не привык. Эдмон Дантес не зря был его любимым героем. - Сейчас я не могу и не хочу говорить с вами. Поймите меня правильно. На Земле еще никто со мной так не поступал. (И это было правдой, и опять Сильвия поняла его в другом смысле.) Мне нужно прийти в себя. Хороший ужин, коньяк для снятия стресса - умирать крайне неприятно, смею заметить, не дай вам бог узнать это слишком рано - и хоть какая-то степень свободы, в пределах здания как минимум. Согласен даже на ваше общество, хотя оно мне и глубоко неприятно. И если вы будете вести себя правильно, избавите от назойливого внимания ваших... прислужников, завтра мы поговорим на равных и, возможно, найдем взаимоприемлемое решение. Если нет... Да что вам объяснять? Кстати, просто любопытно, где мы сейчас находимся? - Вот этого я не скажу. Пока. Остальное, пожалуй, можно сделать. Но с этого момента и до утра вы будете находиться под моим контролем. Больше никто вам надоедать не будет. - Если так, как вчера - ради бога. - Шульгин изобразил двусмысленную радость. - Как личность вы мне антипатичны, но в остальном... Сильвия поджала губы и отвернулась. - Ну хорошо, с этим тоже подождем, - Сашка хамил уже в открытую, - дайте мне туалетные принадлежности, бритву, проводите в ванную, а там как получится... Когда Сильвия ушла, Шульгин долго лежал и смотрел в потолок, до тех пор, пока не ощутил непреодолимое желание встать и подойти к окну. Какое-то время он пытался понять, отчего оно вдруг возникло и какой в нем смысл? Лежать ему совсем неплохо, смотреть за окном не на что, да и незачем. Но логика не помогла, желание стало нестерпимым. Сашка счел за благо подчиниться. Он оперся ладонями о подоконник и долго смотрел на скалистую гряду и заснеженное плато, над которым кружились в усиливающемся ветре крупные снежинки. Смеркалось, и картина за окном, не в деталях, а настроением напомнила Шульгину что-то из раннего, проведенного в среднерусской деревне детства. И вдруг ему показалось, что среди камней мелькнул огонек. Он всмотрелся. Примерно в двух километрах от дома между скалами обозначилось нечто вроде узкого прохода. А возможно, просто никуда не ведущая расселина. Чуть выше и правее - едва различимое темное пятно, похожее на отверстие пещеры. Вот оттуда и мелькнул первый раз световой блик, а вот еще раз, еще. С равными пятисекундными интервалами, время самой вспышки - примерно четверть секунды. "Не Антон ли семафорит, часом? - подумал Шульгин. - Или, может, ребята. Должны же они разыскать... Мы Андрея и Лешку с Валгаллы достали..." До сих пор он хотел только получить относительную свободу, остаться наедине с Сильвией, чтобы определить дальнейшую программу, а то, что он увидал, подтолкнуло к конкретному решению. Вспомнилась вайнеровская "Эра милосердия" и Шарапов с Жегловым. Может, и тут подобная история? Если ребята знают, где он, но не могут вмешаться открыто, освободить его с боем, то и придумали такую вот наводку в козырь. Кому еще нужны здесь сигналы фонариком, причем целенаправленные? Ведь вряд ли эта дыра в скале видна в нужном ракурсе из других окон. Ну что же, пусть будет так. Как говорил петух, не догоню, так согреюсь. В течение ближайшего часа Шульгину удалось увидеть почти все, что требовалось. Особенно его порадовал встреченный в коридоре первого этажа крепкий парень с лыжными ботинками в руках. - Они у вас и на лыжах катаются? - мельком спросил он у Сильвии. - Охрана в свободное время тренируется, - не усмотрев в его словах ничего особенного, ответила Сильвия. Попутно Шульгин заметил сторожевой пост у тамбура, и второй, в нише рядом с лестницей, и караульное помещение недалеко от холла, куда вошел тот самый лыжник. Этого ему было достаточно. Потом, позже, после ужина и пары рюмок ликера с очень хорошим кофе он осторожно вернулся к интересовавшей его теме, тщательно, по методике Штирлица, замотивировав вопрос. И выяснил, что формально эта вилла - действительно уединенный горный приют отдохновения для особо важных лиц, входящих в круг интересов Сильвии, а также и ее личная резиденция в моменты, не требующие присутствия в иных точках планеты, или когда иные места представляются слишком шумными. Но географической привязки все равно получить не удалось. Наверное, она имела резоны хранить ее в тайне, да Шульгин особо и не настаивал, поскольку дал понять, что склонен принять почти все предложения хозяйки, если итоги соглашения будут приемлемы. То есть на Брестский мир он не согласится, а на Портсмутский, при определенных условиях, пожалуй, что и да. Он выпивал, закусывал, угощал даму и продолжал фривольные разговоры. Бросал на Сильвию откровенные взгляды, из которых следовало, что считает он себя если и не собственником, то близким другом, уверенным, что уступившая вчера женщина не будет ломаться и сегодня. Аггрианка тоже как будто расслабилась, принимала намеки и двусмысленные комплименты Шульгина если без благосклонности, то и без протеста. Вполне идиллический складывался вечерок у камина, под свист постепенно разыгрывающейся за окнами метели. В точно вычисленный момент Шульгин сделал внезапное и неуловимое движение, после которого Сильвия откинулась на подушки дивана, не успев даже закрыть так ничего и не понявших глаз. Парализующий удар должен был действовать минут двадцать, как минимум. Но, памятуя о московской встрече с агграми, Шульгин для надежности связал ей руки шнуром от торшера, уложил поудобнее и двумя салфетками туго забинтовал нижнюю часть лица. Остальное было делом техники. Не начав, как это полагается уважающему себя ниндзя, тренировок с детства, и лишенный вследствие этого многих фундаментальных навыков, он в меру сил заменял их творческим подходом к делу и интеллектом, который все же был повыше, чем у средневековых японских крестьян и люмпенов. Используя технику психологической невидимости, он в полутемных коридорах виллы сумел обнаружить и дезактивировать всех перекрывавших первый этаж постовых. В качестве трофея он приобрел два длинноствольных пистолета незнакомой марки "Генц", но понятных в обращении. И еще штуку того типа, которой аггрианские боевики подвергали их с Новиковым болевому шоку. Какой-либо тревоги на вилле он поначалу не вызвал. И спокойно прошел в холодный тамбур, где стояло несколько пар лыж с пристегнутыми ботинками. Выбрав подходящие по размеру, он потрогал входную дверь. Она оказалась заперта. "Ну, теперь уже все равно", - подумал он, ударом ноги вышибая язычок замка вместе с накладкой и куском дверной коробки. Ему показалось, что содрогнулся весь первый этаж. И тут, наконец, завыла сирена, вспыхнул свет в только что темных окнах справа от крыльца. Невысокую ограду рядом с воротами он перемахнул одним броском, сбросил кроссовки, сунул ноги в ботинки, защелкнул застежки и изо все сил оттолкнулся. К счастью, сразу от ворот поляна довольно круто понижалась, и Шульгин успел набрать приличную скорость, когда на крыльце и во дворе началась суета. Присев, он заработал палками, как галерный раб веслами под бичом надсмотрщика. За оградой сильно мело, и хотя мороз не был таким уж сильным, резкий ветер сразу прохватил насквозь тонкую куртку. Если за ним погонятся на лыжах, то вряд ли догонят, а если у них снегоходы, то придется принимать бой, в котором на его стороне преимущество позиции и возможность стрелять с упора. И, пожалуй, у преследователей не будет права стрелять на поражение. Он нужен Сильвии живой. О том, что его могут достать каким-нибудь нечеловеческим способом, Шульгин старался не думать. От виллы донесся гул мотора. Судя по интенсивности звука - не иначе, как вертолетного. "Дураки, - злорадно подумал Сашка. - В темноте, под снеговой поземкой попробуйте меня увидеть. А от луча прожектора я всегда успею спрятаться..." Но тут же в голову пришла новая мысль, что им не обязательно искать его сверху. Достаточно посадить машину в горловине ущелья... Спуск становился все круче, ветер свистел в ушах и заставлял щурить глаза, снежная крупа секла лицо, вперед было видно от силы метров на двадцать, и оставалось молить бога, чтобы на пути не оказалось подходящего камня. Если рассуждать здраво, положение его практически безвыходное. Надежды на огонек в пещере казались теперь иллюзорными. Других же шансов тем более ноль целых и так далее... Зато уж пострелять он успеет, покажет преследователям то, что не успел показать московским энкаведешникам. Мотор за спиной взвыл на форсаже и тут же обрубил звук. "Неужто сломался? Ну, пилоты, так вашу мать..." Ему показалось, что он слышит надсадное дерганье стартера вдали, но, впрочем, это мог быть и вой ветра. Шульгин затормозил, развернувшись и подняв веер снега, оперся на палки и стал прислушиваться. Сначала он заметил размытые блики, похоже, что там, у ворот, с фонарями искали след его лыж. Если так, то самые хорошие лыжники не могут надеяться перехватить его до входа в расселину. Может, они знают, что никакого прохода там нет, вот и не торопятся? Куда ему, в таком разе, деваться? Без снаряжения и продовольствия. А и в самом деле, как, в случае неудачи с пещерой, быть? Но отступать все равно поздно, путь только вперед, ждет его там помощь и спасение, или совсем наоборот. А потом он услышал стрекот мотора, негромкий, совсем не вертолетный, и догадался, что за ним гонится снегоход. Различив впереди темный массив скал, Шульгин попытался сориентироваться. Куда дальше - вправо или влево? Направление он выдерживал по памяти, и несколько поворотов на спуске сбили его с толку. Погоня же приближалась. Он не видел ее, но чувствовал. А единственный ориентир - свет из окон виллы - давно скрылся за пеленой горизонтально летящего снега. Еще раз прикинув свой предыдущий путь, Шульгин взял вправо. Теперь снег лепил ему прямо в лицо, и бежать было куда труднее, на пути все чаще попадались каменные обломки. И все-таки он нашел проход раньше, чем погоня его настигла. Переведя дух и в очередной раз оглянувшись, Шульгин вновь заметил мутное световое пятно. Снегоход шел строго по его лыжне, скорость развить остерегался из-за все тех же камней, да и на пулю нарваться побаивался. Но и вдоль лыжни идти ему тоже не следовало... Опершись спиной о ледяной камень, Шульгин двумя руками поднял пистолет. Четыре раза он выстрелил точно по оси своего следа, целясь примерно на уровне груди, и еще по два раза чуть левее и правее. Ему показалось, что он услышал вскрик. Свет погас и через несколько секунд рассыпалась дробь торопливых выстрелов, по крайней мере, из трех стволов. Теперь преследователи остановились и чуть задумались. Если они знают местность - а не знать близкие окрестности они не могут - им ясно, что из укрытия он перестреляет всех, стоит им подойти еще немного. Правда, знают и то, сколько у него патронов. А сам он этого как раз не знает. Судя по размерам и форме рукоятки, магазин может содержать от двенадцати до двадцати. Столько же - во втором пистолете. Что ж, из первого он будет стрелять до щелчка затворной задержки, тогда и узнает, сколько боеприпасов в резерве. Пальнув для острастки еще дважды, убедившись заодно, что мотор снегохода молчит, Шульгин углубился в ущелье. В его памяти четко зафиксировалось, что отверстие пещеры выше и правее начала прохода, и теперь Сашка искал подходящее для подъема место. Ветер гудел свирепо, с подвыванием, толкая Шульгина в спину, а путь резко пошел под уклон. Пришлось развернуться боком и усиленно тормозить палками. Впереди могло быть все, что угодно, в том числе и пропасть. Нормальному человеку вообще не пришло бы в голову кататься на лыжах ночью, в незнакомых горах, и отсутствие выбора еще не являлось бы для этого достаточным основанием. Но, кажется, он все же достиг нужного места. Прошел еще немного вперед, оттолкнувшись палками, развернулся в прыжке на сто восемьдесят градусов и вернулся назад точно след в след. Отстегнув и присыпав снегом лыжи у подножия почти отвесной стенки, он полез вверх по крутому, однако вполне доступному склону. И сразу понял, насколько теплее было внизу. Успел подняться метров на восемь, пока не услышал внизу приглушенные ветром голоса, а потом различил и короткий взблеск фонаря. Как часто бывает в приключенческих романах, его преследователи остановились как раз под ним, так что он мог слышать их разговор. Впрочем, им больше негде было останавливаться - здесь скала защищала от ветра, можно передохнуть и осмотреться, а дальше уже только вниз... Шульгин замер, прижимаясь к стене и сжав за пазухой рукоятку пистолета. Почти напрасная предосторожность - заметить его снизу, сквозь тьму и метель, да еще и в темном костюме было невозможно. - Метров через пятнадцать лыжня кончается, - разобрал он слова, сопровождаемые ругательством, по-английски деликатным. - Метет сильно. Особенно здесь и дальше. Через десять минут мы друг друга не увидим. - Да куда ему деваться, только вперед... - Спуск дальше крутой. Если не врежется в камни, до самой реки не догоним... - Зато уж там ему совсем бежать некуда. Через реку и летом не просто перейти, а зимой да ночью... - Так может, и спускаться не стоит? Днем с вертолета все равно найдем. - Приказано сейчас догнать и привести... - Значит, вперед, ничего не поделаешь. Посигналь Баку, пусть подъезжает... Только как представлю, что придется вверх тащиться... "Сноукэт" всех не поднимет. - А мы и не будем. Когда поймаем, вызовем вертолет. Посветим ракетами, он и сядет... Говорившие - Шульгин насчитал четверых по голосах и вспышкам сигарет - закончили перекур, взгромоздились на медленно подползший полугусеничный снегоход и осторожно отправились дальше. Теперь он знал, что до утра у него время есть. Долго им придется искать его по берегам неведомой реки. Когда Шульгин добрался до входа в пещеру, то настолько продрог, что едва сумел зацепиться за каменный порог и перевалить через него сотрясаемое крупной дрожью тело. Овладев многими тайнами боевых искусств, он понятия не имел о технике йогов, умеющих сушить на теле мокрые простыни в лютый гималайский мороз. Вход был узкий, примерно метр на полтора. И тьма внутри стояла совершенно египетская. Держа в вытянут