т знакомого и, по крайней мере, привычного ради абсолютно неизвестного, оцениваемого неизвестно в какой системе ценностей... Роль арапа при дворе, возможно, и привлекательна для кого-то, предпочтительнее, чем существование негра в дебрях Африки, но не для нас. Так что давай вернемся к нашим баранам. Куда ты намерен нас вытолкнуть? Он не понял, что произошло в следующее мгновение. ИЗ ЗАПИСОК АНДРЕЯ НОВИКОВА "...Где-то я уже упоминал об увлекшей меня когда-то теории метаязыков, то есть языков высших порядков. Грубо говоря, для выражения законченной мысли на языке низшего уровня требуется в тысячу раз больше времени и слов, чем в следующем по порядку метаязыке. И так далее. Вот даже и по-русски профессору медицины или, не дай бог, математики, придется чуть ли не месяц трудиться, чтобы сделать понятной для человека с начальным образованием фразу из своей докторской диссертации. Короче, у меня нет сейчас соответствующих слов, чтобы связно передать случившееся. Куда там! Я не в силах пересказать даже, что я понимаю и чувствую, слушая Четырнадцатую сонату. Просто на меня вдруг обрушилась Вселенная. Я сразу как бы стал видеть, слышать, ощущать в сотни раз больше на каждом из диапазонов чувств. Можно сравнить мое состояние с тем, как если бы человек, слепоглухой от рождения, мгновенно обрел зоркость орла, цветовосприятие Рембрандта, обоняние ищейки, слух кота, летучей мыши и Паганини одновременно и оказался в планере, кружащем над центром Дрездена или Кельна во время налета на него американских В-29... И при этом не потерял сознания, не сошел с ума от эмоционального и сенсорного шока, а, напротив, мгновенно сориентировался в обстановке, наделенный той же магической силой, знанием всех наук и мудростью Сократа, чтобы правильно осознать и оценить происходящее. Такая вот со мной случилась штука. В следующую секунду - как бы это лучше обозначить - да, самоидентифицировавшись, я понял, что некий мощнейший импульс пробил барьер, отделяющий нас от галактический ноосферы! За те мгновения, пока не "полетели предохранители", мы с Шульгиным (я знал, что сейчас его и мой мозг составляют как бы одно целое) успели усвоить почти все, кем-то и для чего-то нам адресованное. И структуру "гиперреальности", в которую включена наша реальность, как вполне условный вариант бытия... и методику взаимодействия с ней извне и изнутри, возможности, какие при этом открываются, и смертельные опасности, грозящие нам и всей Земле от неосторожного прикосновения к непредставимо чуждому для нас Естеству. Образно говоря, нам открылось место, где спрятана сокровище, в сотню раз ценнее лампы Аладдина, и одновременно знание, что к этому месту нужно доехать на велосипеде через поле сражения под Прохоровкой. В момент самого сражения, разумеется. Но еще, нам стало понятно, что силы, готовые нам помочь, гораздо могущественнее тех, которые нам угрожают. По крайней мере, не допустят нашей гибели, если мы сами не совершим никаких непоправимых ошибок. Как я понял, самой непоправимой будет попытка вмешаться в игру Высших сил, вообразив, что мы способны это сделать теперь же. Еще одно сравнение - как, если бы я, вчера получив водительские права, сегодня рискнул выйти на старт ралли Монте-Карло. Если даже сам ни во что не врежешься, ни первом же круге снесут "соучастники". Но одновременно нас переполняла радость, счастье, самоуважение от осознания самого факта, что все равно я могу теперь сесть за руль и пусть потихоньку, пусть по пустой дороге, но все же проехать знаменитую трассу. Остальное, в конце концов, дело техники. В голове вспыхивали и гасли фрагменты грандиозных интеллектуально-информационных побоищ, сотрясающих целые Метагалактики, сражений за право контроля над Великой Информационной Сетью... Не цивилизации и звездные системы, а Реальности становились разменными пешками в этих многомерных шахматах. А потом будто чья-то пусть и добрая, но грубая рука за шиворот выдернула меня в безопасное место, как пятилетнего пацана из Сталинской Ходынки на Трубной... Приходя в себя, я в первый миг увидел Антона словно в перевернутый бинокль, такой он был маленький и далекий. Но тут же все стало на свои места, а от проникновения в Иной Мир осталось воспоминание, отчетливое, но непередаваемое. И никакого похмелья. Хотя все пережитое сильно смахивало на "улеты" потребителя ЛСД, как их обычно описывают. Времени наш транс занял, видимо, очень мало, Антон даже не успел переменить позы. Мы с Сашкой переглянулись, и я окончательно убедился, что видели и поняли мы с ним одно и то же. И теперь уже не боялись подвоха со стороны форзейля. Окончательно поверили, вернее - знали, что он не обманывал Воронцова, назвав себя "Даймоном", то есть посланцем дружественных нам сил. Пусть даже безразличных к нам персонально. Готовых нас поддерживать в определенных, не нами выбранных моментах, но и без нравственных терзаний способных предоставить своей участи, какой бы горькой она ни показалась опять же всего лишь нам... И весь риск, проистекающий от благосклонного внимания столь условных покровителей - тоже на нас. - Хорошо, друг наш и наставник, - сказал Шульгин с необидной на сей раз иронией. - Мы полностью вверяем тебе наши судьбы. Людям надо верить, а если что не так - войди в положение... Антон явно не заметил нашего краткого "развоплощения", и несколько даже удивился внезапному Сашкиному миролюбию и сговорчивости. - Так куда проляжет наш путь? - повторил я как о деле окончательно решенном, ибо теперь знал, что уж из этой реальности нужно сматываться без оглядки, если придется - даже бросая артиллерию и обозы. Мы и так подзадержались, бикфордов шнур почти догорел. Знал я теперь и о случившемся за последние часы. Это не чьи-то конкретные, против меня и Сашки направленные акции, это таким образом начала деформироваться реальность, словно бы рябь по поверхности воды пробежала в предощущении грядущего шквала. Однако и поторговаться я был не прочь, в течение тех часа-полутора, что у нас, вроде, еще оставались. - Отдаю вам лучшее из того, что имею в наличии, - поддержал предложенный тон форзейль. - Реальность - стопроцентно вашу. Перед последней нетронутой развилкой. В смысле, что до нее еще не успела дойти отраженная волна возмущений хронополя... Вызванных нашими совместными упражнениями. Если помните китайского полководца, который проиграл все свои битвы оттого, что не был должным образом соблюден ритуал его похорон. Вот мы и постараемся оттолкнуться от того момента, когда покойничек только-только испустил дух, и ничего еще не решено... С чувством юмора у Антона всегда был порядок. - Тогда осталось выслушать конкретное предложение и создавать комиссию... - скорбно кивнул головой Сапка. Антон недоуменно поднял бровь, чем мгновенно в наших глазах "потерял лицо". Не дошла до него Сашкина шутка. - По организации похорон комиссию... У нас ведь тоже аналогичный опыт есть, только без подходящей поговорки. Семнадцать лет бардака, и все оттого, что брежневский гроб в могилу уронили. Посмеялись не слишком весело, а я опять поразился, как нестандартно и лихо Сашка иногда умеет врубаться в ситуацию. - Что вы скажете насчет лета двадцатого года? - произнес наконец Антон роковую дату. - Интересное предложение. Тысяча девятьсот, надеюсь? - не скажу, что год меня так уж удивил, я успел прокрутить и куда более тухлые варианты, но все же рассчитывал на более близкую к нам развилку. Понадеялся, кстати, что вдруг он предложит момент нашего ухода из сорок первого? Но и двадцатый тоже... Есть над чем подумать. А ведь и вправду гражданская еще не кончилась, польский поход в разгаре, Варшава то ли падает, то ли нет, Муссолини и Гитлер еще никто, Ленин жив, Сталин пока еще пешка, хоть и проходная... И чуть ли не сразу я - не скажу, что загорелся, но почувствовал интерес. Да и действительно, сорок первый хуже... Там понятнее, но и скучнее... После него что - пятидесятые, все знакомо, известно, жили мы там уже... Однако по привычке торговаться я опять задал вопрос: - А почему нельзя еще удобнее? Например, тринадцатый год, четвертый, тридцать девятый, пятьдесят третий? И развилки покруче, и работать можно основательнее, у самих корней, так сказать... Про тридцать девятый, пожалуй, я зря ляпнул. В него я согласился бы пойти только в крайнем случае. Антон тяжело вздохнул. Общаться ему с нами смертельно надоело. И был он, похоже, в положении зятя, провожающего на вокзале не слишком приятную тещу... До отхода поезда пятнадцать минут, и он, бедняга, не знает, как же ему их скоротать... Я бы и сам в шею гнал таких настырных клиентов. Но, как и означенного зятя, его согревала мысль, что все это неминуемо и скоро закончится. - Да потому и нельзя, что в названных тобою годах нет критических точек. Процесс далек от разрешения. В тринадцатом, скажем, столько вариантов и разнонаправленных сил, что с определенностью говорить о развилке невозможно... А вот двадцатый... При грамотном подходе - прелесть, что за год! Особенно для ваших, пока еще скромных способностей... И опять на меня накатило "озарение". Даже не так - забитый в меня пакет туго скрученной информации, декодируясь, выдал еще энное количество битов. Я вспомнил, что на самом деле мы способны влиять на реальность, управлять ходом вещей не грубо физически, вмешиваясь в исторические процессы, а словно бы перемоделируя их в воображении, конструируя варианты, как драматург и режиссер. И как только сила и отчетливость мысли достигают необходимой глубины и интенсивности, процессы начинают развиваться в нужном направлении. Вот поэтому, кстати, удавались все наши самые рискованные эскапады. Я понял даже больше. Есть реальности, которые мы в силах смоделировать, но не сможем удержать. Если мы создадим, войдем в них, как в сюжет и пространство кинофильма, но не заставим иллюзорную жизнь стать адекватной нашей грубой материальности, то рухнем, как в пропасть, проваливаясь сквозь снежный мост... И есть ряд реальностей, в которых мы сможем существовать без всякого, вроде бы, усилия, но постепенно начнем растворяться в них, как кубик сахара в кипятке, ибо нет там для нас ни почвы, ни материала. Незаметная, но неминуемая деградация и развоплощение. Но, к счастью, существуют гипотетические реальности, конгениальные именно нам! В них можно будет плыть, как в морской воде, или бежать, как по тонкому, но достаточно прочному льду. Это будет жизнь в постоянной радости преодоления, изнурительный, но ведущий к вершинам самореализации труд... Примерно в такой мир и собирается приоткрыть нам дверцу Антон. Если... Если прямо сейчас не вмешается другая, по отношению к нам злая и черная сила. Для которой как раз и непереносима ситуация, обрисованная выше. Ибо это только начало! Нет, дело даже не в нас лично, если бы только мы - пятеро мужиков землян - были такие вот титаны духа, проблемы бы не было. Это вообще генетическое свойство хомо сапиенсов, а мы просто засветились сейчас, невольно встряв в игры недоступного ранее людям уровня. И возникла опасность, что, опираясь на наш опыт и знания, на арену выйдут "экстрасенсы" уровнем куда как выше. Которые смогут сыграть в "игру реальностями" на равных... Мы с Сашкой сейчас словно в луче прожектора. Как зайцы под фарами, и охотник уже поднял к плечу дробовик... Вот только моего ума не хватало, чтобы представить, как "выстрел" будет выглядеть на практике. Но и не представляя деталей, я отчетливо услышал, что рядом тикает часовой механизм "адской машины". Сиречь бомбы, выражаясь по-современному. Как давеча в библиотеке, у меня снова пробежал по спине отвратительный холодок. А Антон, он тоже предчувствует, или точно знает? - Ладно, старик, - сказал я, не позволяя голосу дрогнуть. - Ты нас убедил. Мне даже сдается, что линять отсюда лучше прямо сейчас. - Боюсь, что ты прав. Заводи мотор и гони... Подняться на борт и выйти в море вы еще успеете. - И что дальше? - спросил Сашка, решивший даже сейчас не терять куража. Однако я заметил, что он подобрался, как перед боем. - Дальше я помашу вам с берега платочком и, вернувшись в Замок, включу режим переброса. Синхронно с аппаратурой корабля. И все... Заводи мотор, Саша, по пути договорим. Не знаю, имело ли дальнейшее отношение к действиям недоброжелателей наших, или само так получилось, но в ближайшие минуты погода словно сошла с ума. Мы еще не выбрались на ведущую к "порту" дорогу, а мелкий дождь превратился в жуткий ливень, порывы штормового ветра били в лоб с такой силой, что "джип" едва полз вперед на второй передаче. Если бы дорога была не щебеночной, а простой грунтовкой, там бы мы и засели, а по этой Шульгин, лежа грудью на руле и чудом угадывая колею сквозь стену рушащейся с неба воды, кое-как ухитрился довезти нас до места. Сверкающая огнями "Валгалла" возникла впереди, словно земля обетованная перед авангардом бредущих через Синай евреев. А небо над нами стали разрывать чудовищные молнии. С громом, от которого даже "джип" приседал, испуганно вздрагивая. "Вот жахнет сейчас по машине или по кораблю - и все, Митькой звали, не про Воронцова будь сказано", - пришло мне в голову, которую все время хотелось втянуть поглубже в плечи. - Это что, то самое началось? - крикнул я Антону. Не знаю, услышал ли он меня, но в фиолетово-белом свете молнии мне показалось, что он неопределенно пожал плечами. Брекватер более-менее прикрывал "Валгаллу" от идущих с океана черных и окантованных гребнями пены волн, но, разбиваясь о внешнюю стенку волнолома, они обрушивали потоки воды на гладкий, ничем не огражденный настил пирса. Только потому, что Сашка вплотную прижался к борту парохода, нас не смыло к чертовой матери. К трапу мы пришвартовались, как глиссер, со сверкающими фонтанами из-под колес. Только на верхней площадке трапа я позволил себе вздохнуть с облегчением, вытереть мокрым рукавом еще более мокрое лицо. В ходовой рубке было совсем хорошо, тепло и тихо, успокаивающе светились многочисленные шкалы и циферблаты приборов на длинной панели управления, и хоть через заливаемые дождем и брызгами лобовые стекла рубки ничего не было видно, изогнутый голубоватый экран давал яркое и отчетливое изображение, словно за бортом не бесновалась штормовая ночь, а стоял обычный, хоть и пасмурный день. Не тратя времени на выражение эмоций по поводу погоды, хотя о такой погоде поговорить стоило, я спросил Воронцова, сможем ли мы прямо сейчас выйти в море? - Отчего нет? Если б ветер боковой, тогда труднее, ворота бухты узковаты, а сейчас запросто. Триста тысяч лошадей все-таки, а волнение пока только пять баллов. - Вот и поспеши, а то, неровен час, и ветер переменится, и волна разгуляется... - посоветовал Антон. Воронцов приступил к своим судоводительским обязанностям, а мы втроем отошли в дальний правый угол рубки, чтобы ему не мешать и получить от Антона последние наставления. И пока "Валгалла" тяжело и медленно выгребала к середине бухты, занося корму, мы их получили. Не все нам сразу было понятно, но переспрашивать и уточнять мы не стали, в соответствующее время и в нужной обстановке успеем вспомнить и разобраться. Было в его поучениях что-то от дзен-буддизма. Туманно, непонятно, но глубина и мудрость высказываний неоспоримы. И только в самом конце этого странного прощания я спросил Антона открытым текстом, не беспокоит ли его, что и в новом, подаренном нам мире мы начнем слишком активно вмешиваться в ход событий и опять приведем Землю не туда? - Ничуть. Отныне это абсолютно внутреннее ваше дело. Вы оказались... не ко двору здесь, на главной, если можно так выразиться, сцене, а на той, - он неопределенно махнул рукой, - да ради бога, делайте, что сочтете нужным для блага человечества. - Улыбка при этих словах обозначилась у него такая, сочувственно-снисходительная. - Я тебе даже больше скажу. Чем активнее вы станете заниматься своими личными - в самом широкая смысле - делами, тем лучше для вас и всего остального мира. - Округлым жестом он обозначил, как я понял, минимум галактику. - Эта линия чистая. С нами и с агграми, как я говорил, не пересекающаяся... - и тут меня пронзила еще не слишком отчетливая, но крайне интересная мысль. Впрочем, об этом позже. А из его дальнейших слов вытекало однозначно: способные вы ребята, на все способные, но лучше пока в сторонке постойте. Во избежание. Детки вы еще, и надо в детский садик вас. Огороженный, за ненадежностью простой колючей проволоки, барьером пространства-времени. А уж там резвитесь вволю. Нос кому разобьете или глазик выковырнете - не беда, до свадьбы заживет. "Валгалла", вздрагивая от ударов прорывающихся сквозь узкие ворота волн, постепенно набирала ход. Воронцов бросил рукоятку машинного телеграфа на "средний ход", палуба завибрировала от вырвавшейся на свободу мощи турбин, знакомые контуры холмов заскользили назад, и - все! Берег, Замок, хорошо или плохо прожитая жизнь - за спиной, в прошлом. Впереди только перепаханная ветром беспредельность океана, где-то там, очень далеко, не слишком реальный европейский берег и какая-то другая жизнь. В которой существуют, ни о чем не подозревая, сотни миллионов людей. Переживших мировую войну и понятия не имеющие, что очень скоро появятся среди них еще несколько "чужеземцев", способных тем или иным способом вмешаться в судьбу каждого из них, вольно или невольно, как получится. - Однако, будем прощаться, - сказал Антон. Повинуясь внезапному порыву, мы все по очереди обнялись. Чтобы это не выглядело слишком сентиментально, безжалостно похлопали друг друга по плечам и спинам. - В общем, гоните полным ходом на ост, а я вернусь к себе и сделаю, как надо. Утром, надеюсь, будете в своем времени... Он толкнул дверь рубки и скрылся в просеченной, дождевыми струями мгле. Исчез, будто за борт прыгнул. "И вот все об этом человеке", - как любила говаривать Шехерезада. Знать бы только, действительно все, или так... До особого распоряжения... 2 ...То, что творилось вокруг, смело можно было назвать жестоким штормом. Ураганом, сильнейшим из тех, что когда-то приходилось видеть Воронцову в своей уже довольно долгой жизни моряка. И если бы "Валгалла" была обыкновенным кораблем, в самом лучшем случае она вышла бы из поединка со стихией без стеньг и шлюпок, с покореженными леерными стойками и раструбами вентиляторов, с выбитыми стеклами и смятым фальшбортом... Океанская волна, обычно такая мягкая и ласковая - когда выкатывается на песок кораллового пляжа - разгулявшись и озверев, бьет по судну с силой парового молота, ломая и разрывая металл, что твой картон. Не только пассажирские лайнеры, но и несокрушимые крейсера и линкоры отнюдь не всегда возвращаются в родной порт, повстречавшись с настоящим, добротным ураганом или тайфуном. А если и возвращаются, то подчас напоминают русские броненосцы, уцелевшие после Цусимы. Но "Валгалла" - совсем другое дело! Не зря Воронцов сконструировал и изготовил ее с применением самых новых, прочных и, естественно, немыслимо дорогих материалов: особых марок стали, титана, кевлара, карбона, металлокерамики, с двойным и тройным усилением набора и обшивки. Слишком хорошо он знал, какие неприятности подстерегают в море, и предпочитал не рассчитывать на свою личную удачу, тем более что в предстоящих странствиях вряд ли мог надеяться на помощь со стороны спасательных служб, спутниковую связь, стационарные и плавучие доки, мощные судоремонтные заводы и прочие достижения конца века. И сейчас "Валгалла" прорывалась сквозь чудовищные волны, вздрагивая от ударов, то зарываясь в воду до самого мостика, то зависая на гребне и перекрывая рев ветра воем обнажающихся винтов. Как раз в такие моменты, не выдерживая собственного веса, лопались по миделю корпуса американских "Либерти" и отечественных эсминцев "семерок". "Валгалла" же упорно шла на ост, прямо в лоб урагану, и в рубку не поступало ни одного тревожного сигнала от контролирующих состояние корпуса и механизмов датчиков. Даже ход удавалось держать вполне приличный, двадцатиузловый, правда, при полном напряжении машин. "Это даже хорошо, - думал Воронцов, - сразу испытать корабль в экстремуме, по крайней мере буду знать, на что можно рассчитывать. Лишь бы выдержали крепления люков и турбины..." И вновь, не доверяя приборам, требовал докладов от роботов, несущих вахту. Но ему-то сейчас было лучше всех, он занимался любимым делом и представлял себе реальную обстановку на борту и вокруг. А непривычным к таким приключениям пассажирам, особенно тем, кто вышел в море в первый раз в жизни, приходилось несладко. Успокоители боковой качки действовали весьма эффективно, но против килевой они были бессильны, да вдобавок "Валгалла" то плавно взмывала вверх на высоту шестиэтажного дома, то стремительно проваливалась на столько же вниз. Даже любителю катания на "американских горках" такое развлечение приедается в ближайшие полчаса, а пароход болтался вверх-вниз и с носа на корму уже целую ночь. В общем, предельную бодрость сохраняли от рождения невосприимчивый к качке Новиков, тренированный десантник Берестин и старый морской волк Левашов. Описывать, что происходило в это время с остальными, нет ни смысла, ни интереса. Голая физиология. - Когда же эта вся кончится? - с раздражением спросил Олега Берестин, по рецепту Станюковича доливая в круто заваренный чай ром "Баккарди". Главный интерес чаепития заключался в том, чтобы не выплеснуть ароматный и весьма горячий напиток себе на грудь или в физиономию при неожиданных и резких сотрясениях корпуса. - Неужели обманул, гад межпланетный? - продолжил Берестин, имея в виду Антона и его обещание чуть ли не мгновенного немедленного перехода. - А откуда мы знаем, может, его уже повязали? За превышение власти и недопустимый гуманизм? - со вздохом фаталиста пожал плечами Новиков. - Дай еще бог хоть куда-нибудь выскочить... О том, что им пришлось пережить в Замке, они с Шульгиным пока не рассказывали. И по недостатку времени, и из суеверного какого-то чувства. Как-нибудь позже. Сначала собственные мысли и эмоции в порядок привести, обсудить вдвоем в спокойной обстановке. Новые знания в определенной мере даже пугали Андрея. Не в смысле банального страха, а самим фактом прикосновения к запредельной грандиозности. Хотелось остаться человеком, ровно с той мерой могущества и власти над обстоятельствами, какая предопределена его личными врожденными качествами плюс благоприобретенными знаниями и чертами характера. А превратиться в псевдобога, играть с Реальностями и Сущностями... Нет-нет, уж лучше действительно накрепко обосноваться в романтичных двадцатых, вести жизнь частного лица, поигрывать, вместо вечернего преферанса, в безобидные интеллектуальные игры... Сойтись с интересными людьми, с тем же Черчиллем, к примеру, Клемансо каким-нибудь, учинить на благо народам очередной Версальский или Трианонский договор... А не выйдет - действительно слинять в южные моря и поселиться на подходящем острове... Последнюю фразу он невольно произнес вслух и поймал заинтересованный взгляд Берестина. - Что не выйдет? - спросил Алексей. Подчиняясь внезапному импульсу. Новиков вдруг сказал то, о чем говорить пока не собирался, откладывая до более удобного момента, да и сам еще не до конца обмозговал идею. - Ты как, Леш, Маркова еще не забыл? - Нет, а к чему ты? - не понял Берестин. - Да, помнится, Марков в штурме Перекопа участвовал? - Участвовал. С польского фронта как раз туда. Взводом командовал, а на Юшуньских позициях ранило. Шрапнелью, в плечо и в ногу... - Взвод - это маловато, конечно... - сейчас он использовал тот же трюк, которым при первом знакомстве сумел заинтриговать Ирину. - Для чего маловато? - Впрочем, потом он наверстал. Комфронта все-таки, - игнорируя вопрос, продолжал вслух размышлять Андрей. - Вполне солидный масштаб. Следующая ступенька - Главковерх... Вот только чего? - О чем это ты? - вмешался в разговор и Левашов. До этого он безучастно сидел в кресле, погруженный в мысли о Ларисе. С одной стороны, Олег испытывая чувство вины, что оставил ее одну в каюте страдать от морской болезни и неизвестности, а с другой - понимал, что и пойти к ней сейчас было бы бестактностью. Аэрон и лимоны он ей принес, а еще что? Тазик подставлять? - Все о том же... Устроиться в двадцатом году можно вполне прилично: острова тропические, хемингуэевский Париж, Испания, Америка развеселая... Знаем мы там все, вмешаться во что угодно можем, от второй мировой Землю избавить, от бомбы атомной... Помочь, для собственного удобства, человечеству обойти критические точки. - То есть, по новой начать то самое, что аггры с форзейлями творили? - перебил его Левашов с нотками протеста в голосе. - Они это они, а мы будем сами по себе. Тем более что это я так, рассуждаю... Не будем же мы, как старосветские помещики, чаек на веранде попивать и плевать на все прочее? А с другой стороны, мелочовкой мне кажется - прорехи истории латать. Не проще ли один раз кардинальное изменение устроить, а уж потом почить на лаврах и жить вместе с окончательным новым миром по его естественным законам? Берестин слушал, постукивая пальцами по краю стола. Только губы дрогнули в намеке на улыбку. А Левашов все никак не мог сообразить. - Давай без словоблудия, а? Что-то я плохо врубаюсь. Какой ты там год назвал? - Двадцатый год. Август, - раздельно, словно вбивая гвозди, произнес Новиков. - Небольшая операция - и все! Лет сорок спокойной жизни для России, Европы и всех нас. Дошло? Берестин коротко кивнул, улыбнувшись будто бы своим мыслям, потянулся к бутылке, закрепленной в штормовой решетке посередине стола. Пароход неожиданно просел кормой, и Алексей таки выплеснул чай из кружки. Правда, не на себя, а на пол. Выругался с чувством и одним глотком допил то, что еще осталось. - Впятером? Переиграть гражданскую? Слушай, а ведь может получиться, ей-богу, может! Тем более, с моим "Генштабом"... - Нет, ребята, вы как хотите, а это уже хрен знает что получается! - вдруг взорвался Левашов. При его обычной флегматичности такая внезапная реакция выглядела странно. Казалось бы, треп и треп... Дело ж было в том, что Новиков совершенно упустил из виду. Просто не подумал, увлеченный глобальностью замысла, что Олег отнюдь не пережил того, что довелось испытать им с Берестиным. В предыдущей жизни Левашов, в меру критически настроенный ко многим тогдашним реалиям, никогда не ставил под сомнение основополагающих моментов, и в довольно редких застольных беседах всегда горячо спорил с каждым, в том числе и с Новиковым, кто начинал фрондерские разговоры в духе передач "из-за бугра". Революция, гражданская война, коммунизм, Ленин были для него... Ну, пусть не святым, но бесспорным. Даже анекдоты "про Лукича" его коробили. Наверное, сказывалось влияние отца, правоверного сталиниста, с которым Андрей яростно спорил еще в школьные годы. Так что в идейном смысле помполиты могли всегда на Левашова положиться. - Ты что, Андрей, предлагаешь? Против своих войну начать? У нас же у всех отцы и деды!.. - Он даже задохнулся от возмущения. - Мы же с тобой, сам вспомни, мечтали - если бы нам на гражданскую, в Первой конной... - Ни хрена там, замечу, хорошего не было, в Первой, а также и во Второй конной, вкупе со всеми пехотными... - меланхолически вставил Берестин. - Как вспомню... То есть Марков... Дураком он был "в шестнадцать мальчишеских лет". Стоило три года убивать весьма приличных людей, потом пятнадцать лет мучиться мыслями - за это ли я воевал или все же не за это? А потом в лагере гнить... Так то ж Марков, при его положении и воспитании, а нет-нет и задумывался, особенно когда в командировку в Италию съездил в тридцать пятом... Там вообще фашизм имел место, а и то подумалось - "живут же люди"... - Да мне все равно, что ты там думал! Я сто раз за границей был, и ни разу в голову не пришло... Подумаешь, шмоток у них больше! - он хотел сказать еще что-то, но особенный, невероятной силы удар, словно "Валгалла" напоролась на айсберг или плавающую мину, потряс судно. И через мгновение полутемный салон залило лучами ослепительно яркого полуденного солнца. Новиков метнулся к иллюминатору. Вокруг расстилался штилевой, тихий, как Азовское море летом, океан. ...Часа через два все, включая наиболее тяжело перенесшую морскую болезнь Ларису, собрались на самой верхней, так называемой "солнечной" палубе надстройки. Воронцов успел с помощью своих навигационных приборов, гораздо более совершенных, чем секстан или все прочее, чем он пользовался в предыдущей жизни, определить место "Валгаллы". Некоторые сомнения оставались в отношении времени. - Ночью я бы запросто год вычислил, а днем... Ночи, однако, ждать не пришлось. Ровно через семнадцать минут после этих слов вахтенный робот доложил, что встречным курсом на расстоянии двадцать миль движется плавающий объект. Скорость сближения сорок четыре узла. - Ну и поздравляю! Что мы в двадцатом веке - гарантировано. У объекта скорость двадцать четыре, поскольку у нас двадцать. Минут через пятнадцать скажу с точностью до десятилетия. Прошу всех в рубку. Кому интересно, конечно... Интересно было всем. Момент, как ни крути, вполне исторический. Определяющий, можно сказать. Пока Воронцов вводил в компьютер соответствующие команды, объекты сблизились на расстояние, достаточное, чтобы сработала система опознавания. То есть оптические, радиолокационные и прочие комплексы внимательно рассмотрели цель, передали все ее характеристики в память компьютера, который соотнес их с информацией, содержащейся в "Джене" и иных справочниках военных флотов за текущий век. На полутораметровом цветном экране появилось отчетливое изображение идущего с легким креном темно-серого четырехтрубного крейсера, а бегущая строка сообщила: "Великобритания. Легкий крейсер типа "Сидней". Год постройки 1913, водоизмещение 5400 тонн, скорость 26 узлов, вооружение - 8 152-мм орудий, 1 76-мм, 2 торпедных аппарата. Анализируемый образец наиболее соответствует фотографии крейсера "Девоншир" из справочника Германского Главморштаба за 1916 год". - Ну вот и все, судари мои... - со странной интонацией произнес Новиков. - Поздравляю. С новосельем. Здесь будем жить, значит... - А почему вдруг шестнадцатый? - с сомнением и даже разочарованием спросил Берестин. - Да потому, что крейсер предвоенной постройки, фотография сделана, скорее всего, после зачисления в строй, справочник готовился тоже перед войной и вышел в шестнадцатом... - пояснил Воронцов. Несмотря на то, что изображение на экране рисовало корабль во всех деталях и подробностях, и сам Воронцов и, следуя его примеру, остальные предпочли выйти на крыло мостика, посмотреть на артефакт "живьем", через нормальную оптику биноклей. На самом деле "артефакт" - первый материальный объект из ставшего реальным прошлого. Подтверждающий, кстати, не только подлинность межвременного перехода, но и то, что попали они в настоящее, то есть собственное прошлое, а не какое-нибудь параллельное. Вряд ли в иной реальности гоняют по морям крейсера, один к одному соответствующие нашим справочникам. Воронцов хотел послать рассыльного с вахты за оригиналом германского "Ярбуха", но с ходового мостика крейсера замигал ратьеровский фонарь. - Просят показать флаг, - прочитал сигнал Воронцов и приказал поднять американский. - Что они там дальше молотят? Ага... Ваше имя, порт приписки, пункт назначения... - Чего это они? - удивился Берестин. - Война вроде кончилась... - Еще не факт, - сквозь зубы бросил Воронцов. - Отвечаем: "Валгалла, Сан-Франциско, идем в Стамбул..." И тут же выругался. Запоздало, потому что сигнальщик уже защелкал с невероятной скоростью шторками сигнального фонаря. - Черт! Как же это я?.. Будет нам Стамбул, если год здесь действительно шестнадцатый... Надо бы - Лиссабон, что ли... Крейсер сблизился с "Валгаллой" меньше, чем, на милю, с его мостика, снизу вверх, рассматривали пароход в бинокли пять или шесть офицеров, у лееров вдоль борта столпилось десятка три матросов. Наверное, их удивлял вид проносящегося мимо огромного белоснежного лайнера, безмолвного и пустынного, как "Летучий голландец", ибо тесная группка людей на мостике выглядела не то, чтобы жалко, а слишком уж несоизмеримо с размерами и назначением трансатлантика. Да вдобавок, наверняка кто-то из штурманов тоже сейчас листает справочник, чтобы выяснить, что это за "Валгалла" такая прет полным ходом через непротраленные до конца воды. - Нет ли у вас свежих газет? - просигналил крейсер. - Сожалею, но мы уже третью неделю в море, - ответил Воронцов и в свою очередь спросил с чисто американской бесцеремонностью: - Прошу разрешить спор штурмана с капитаном, кто вы - "Сидней" или "Девоншир"? - Сочувствуем, но мы "Саутгемптон". Счастливого плавания! - ратьер мигнул в последний раз, и крейсер, отваливая влево, остался за кормой "Валгаллы". - Слава те, господи, - то ли в шутку, то ли всерьез перекрестился Воронцов. - Обошлось... - А если бы нет? - Приказали бы остановиться, высадили досмотровую партию... Как минимум, выяснить, кто из нас сумасшедший... И в самом деле, там союзники Дарданеллы штурмуют, полсотни линкоров и крейсеров садят по фортам прямой наводкой, вся морда в кровавых соплях, а мы в Стамбул, да еще с кучей оружия на борту... - Слушай!.. - Новиков вдруг воззрился на Воронцова в полном изумлении. - Откуда у тебя вообще этот Стамбул выскочил? Мы о нем вообще хоть раз говорили? Почему действительно не Марсель, не Лиссабон? Воронцов поцокал языком, почесал затылок, вздохнул сокрушенно, явно придуриваясь. - Точно не говорили? Вот черт, а я совершенно был уверен, оттого и вырвалось. Нет, ты меня не разыгрываешь? И в Стамбул честно не собирался? Новиков в который уже раз убедился, до чего хитрый и злокозненный мужик достался им в товарищи. Прямо Хулио Хуренито какой-то. Великий провокатор из одноименного романа Эренбурга. - Может, ты заодно скажешь, что бы мне, к примеру, могло понадобиться в том клятом Стамбуле? - стараясь попасть в тон, небрежно так осведомился Андрей. - Ну, я бы сказал, что если уж всерьез устраиваться в этом вот мире, так начинать надо непременно оттуда. А откуда же еще? С Владивостока, конечно, тоже можно, но эффект не тот... - Вы что, сговорились? - недобро прищурившись, спросил Левашов, по воле случая оказавшийся единственным слушателем их ильфовско-бабелевского диалога. Остальные на противоположном крыле мостика болтали о чем-то своем. - Да тут, понимаешь, совершенно случайно все получилось. Сам удивляюсь и думаю, чего это мы вдруг про одно и то же заговорили? А ты тоже так думаешь? - Воронцов не знал о содержании недавней беседы и, ерничая, не подозревал, какие болезненные струны задевает. Не давая Левашову завестись по новой, Новиков увлек его и Воронцова к основной группе. - Не здесь об этом говорить. Время обеденное, и дамы наши продрогли на ветерке. Пошли-пошли, перекусим, а там и мнениями обменяемся... Воронцов все же сначала вернулся в рубку, лично убедился, что на полсотни миль вокруг океан чист, и лишь отдав необходимые указания ходовой вахте, не спеша и по привычке высматривая хозяйским глазом, нет ли где какого беспорядка, направился в малую кают-компанию. ...Как ни старался Новиков спокойными, логически обоснованными и базирующимися на огромном фактическом материале доводами разубедить Левашова, ничего не получилось. Упершись, Олег любое свое возражение сводил все к тому же: отцы и деды революцию делали и защищали, только она позволила России превратиться в великую и процветающую державу - "от сохи до космических полетов" - и раз народ революцию поддержал, идти против него нравственно и юридически преступно. И ссылался на графа Игнатьева, графа же Алексея Толстого и еще многих дворян и интеллигентов, принявших революцию. - А тем более, если мы, такие как есть, станем сейчас против народа воевать, с нашими биографиями и нашими нынешними возможностями... Это... Даже не знаю, как назвать. Мало, что предательство, так и подлость же какая! Против народа, против крестьян голодных и раздетых - современным оружием! Не может быть, что все они не правы были, а ты один сейчас прав... Остальные в спор пока не вмешивались. По разным причинам. Ирина и Сильвия считали, что не имеют в данном случае права голоса, Наташа - потому, что молчал, смутно улыбаясь, Воронцов, Шульгин и так знал, чем все кончится, а вот почему не поддержала Олега Лариса, оставалось загадкой. - Чего это тебе именно моя правота или неправота далась? - с печальным вздохом ответил на страстную тираду Андрей. - Ты там, где мы с Алексеем и Димом побывали, не был. Сам ничего не видел. Но не в наших же, в конце концов, впечатлениях дело. Вон Лариса не так давно Конквеста всего прочла, "Русскую смуту" Деникина, еще много чего. У нее спроси. Говоришь, народ красных поддержал? Не так уж, чтобы... Смогли бы двести тысяч офицеров против ста шестидесяти миллионов пять лет воевать? А махновцы, антоновцы, зеленые просто и красно-зеленые казаки, кронштадтские моряки - не народ, выходит? Дальше. Сколько после двадцатого года жертв в том самом народе было? Начиная с деда воронцовского? Солженицын пишет - шестьдесят миллионов! Ну, пусть десять, пусть пять, - согласился он, увидев протестующий жест Левашова. - И война Великая, она же Отечественная! Еще двадцать-тридцать... Так? А не стоит ли, чтобы этих жертв не было, чуть-чуть в другую сторону пострелять? Те, кто вместе с Марковым нашим Перекоп штурмовали, знали, на что шли. Крым взяли и уж покуражились! Куда там фашистам. Пацанов-юнкеров, женщин, отставных генералов-стариков тысячами из пулеметов рубили и в рвы сваливали. Спроси у Алексея, он расскажет... В чем хочешь меня обвиняй - от снобизма до цинизма и так далее, но я уверен - если с красной стороны на десяток тысяч больше погибнет, в "последнем и решающем", а взамен этого сорок миллионов уцелеет, в том числе сотни тысяч самых образованных, честных, умных, каких и сейчас на нашей бывшей Родине дефицит страшенный - никто не прогадает. А твой так называемый "народ" - в кавычках говорю, потому что ты к нему зачем-то причисляешь наиболее темную и неосмысленную часть, вместо того, чтобы по лагерям гнить и на колхозной барщине вкалывать, заживет не так, как очередной дядя в очередном докладе повелит, а по способности... Сиречь в меру ума, воли и квалификации... Хочешь, дам Аверченко почитать? У него про это простыми словами сказано. Левашов всегда старался избегать длительных дискуссий с Новиковым именно потому, что тот ухитрялся находить такие обороты речи и повороты сюжета, что возражать по существу ему не получалось. Хуже того, Андрей обладал способностью заводить оппонента в такие дебри, что тот полностью терял нить, сначала спорил с мало относящимися к вопросу посылками Новикова, а потом и с самим собой. И чем больше Олег ощущал свою правоту, тем сильнее в нем закипало глухое раздражение от бессилия ее доказать, а потом это раздражение трансформировалось в неприязнь к Андрею. Иногда довольно длительную и стойкую. Вот и