т лучшего способа завоевать симпатии творческого человека, чем поговорить с ним о нем же. Особенно, если он давно уже лишен полноценного общения в кругах коллег, знатоков и ценителей. Потому когда Сильвия, будто случайно встретив Берестина на верхней прогулочной площадке и чисто по-английски начав разговор о погоде, перевела тему на него лично, суровый десантник поплыл... Сделано все было весьма изящно и почти незаметно - обратив внимание собеседника на своеобразный цвет плывущих от африканского берега облаков, аггрианка сказала, что столь тонкий колорист, как Алексей, безусловно, смог бы передать эту неизъяснимую словами, прозрачную акварельную гамму. Засмущавшись под взглядом наивно-восхищенных, широко открытых глаз, Берестин промямлил нечто в том духе, что не считает себя именно колористом, и с чего Сильвия взяла, что он вообще художник, а не балующийся на досуге дилетант, и что вообще он уже давно ничего не писал. Очарованный близостью женщины, так на него глядящей и таким тоном разговаривающей, он не заметил даже, что Сильвия практически повторяет однажды уже разыгранную Ириной мизансцену. Через десять потешивших его самолюбие минут он сам пригласил милую даму в свою мастерскую. Положенное время она любовалась картинами - и валгалльского цикла, и еще московскими, которые Алексей предусмотрительно забрал с собой - высказывала весьма квалифицированные суждения, что и неудивительно для известной в Лондоне коллекционерки. Она даже сказала, что кое-что с успехом можно было бы выставить в таких-то и таких-то галереях... А Берестин, с удовольствием ей внимая, вдруг заметил странную вещь. Сильвия словно перешла в режим своеобразной двигательной дискретности. С неравными интервалами времени она замирала на мгновение, фиксируя ту или иную позу - словно манекенщица на подиуме или фотомодель при щелчке затвора. И тут же вновь начинала двигаться, текуче и неуловимо, до следующего стоп-кадра. Если это специально отработанный прием, то техника исполнения высочайшая. Потому что каждая из ее мгновенных поз отличалась завуалированным, и в то же время вызывающим эротизмом. Еще он (тоже словно вдруг) увидел, как непривычно элегантно она одета. Прекрасно сшитое зеленовато-золотистое платье, облегающее, как мокрый шелк, но с широкой складчатой юбкой, изящные туфли на очень высоких каблуках - такие он видел только в заграничных журналах для миллионеров, неброские, но явно старинные и очень дорогие украшения. Будто на прием в Букингемский дворец собралась. Он уловил и запах ее духов - нежный, чуть терпковатый, с тонким цветочным мотивом. Оставалось только воскликнуть "где были мои глаза?!" - потому что, ей-богу, на палубе она выглядела вроде бы куда проще. - Знаете, Алексей, - сказала она с легким акцентом, который тоже усиливал шарм, остановившись перед ним и глядя ему прямо в глаза, - я бы хотела попросить вас об одолжении. Не могли бы вы написать мой парадный портрет? - Да я... Я как-то не портретист. Я скорее насчет пейзажей... - а сам, не отрываясь, смотрел с высоты своего роста в глубокий вырез платья, потому что выносить ее взгляд и капризно-вопросительную гримаску на лице было еще труднее. - Ну, не скромничайте. У вас обязательно получится... И тут же стала предлагать варианты композиции. Легко присела в кресло, склонила голову, намотала на палец локон длинных медно-золотистых волос, придав лицу мечтательное выражение девушки викторианской эпохи. Тут же повернулась, вздернула подбородок, стала надменной светской львицей, королевой салонов... И еще один вариант, и еще... А ноги ее при этом вели самостоятельную жизнь. Они то сплетались сбоку кресла, то скромно прятались под него, сжав колени, то, наоборот, вытягивались вперед, демонстрируя свою длину и стройность, или, наконец, правая ложилась голенью на колено левой, и мгновенный взмах легкой юбки приоткрывал все до самого верха. Берестин словно потерял на время способность критического восприятия, не замечая предельной нарочитости происходящего, лишь чувствовал, как его охватывает влечение к этой раскованной, не по-русски очаровательной женщине. Да впрочем, чему удивляться, любой почти мужчина, даже не столь долго лишенный женского внимания, с готовностью поддался бы мощной, но как бы и ненавязчивой сексуальной агрессии. - Вы знаете, я бы могла позировать даже и обнаженной, - продолжала гнуть свое Сильвия, - в истории есть примеры, и даже очень известные... - Она сделала жест, выражающий готовность начать раздеваться немедленно. И в этот момент Алексею вдруг показалось, что перед ним не Сильвия, а Ирина! В тот именно критический вечер, когда появилась из небытия параллельной реальности, казалось - уже безнадежно затерявшаяся во времени. Когда он уже устал ждать и надеяться, она вдруг позвонила в дверь его мастерской, в своем черном кожаном пальто и с трехцветным шарфом на шее, с нетающими снежинками на волосах, и он, задохнувшись от неожиданности и счастья, перенес ее через порог, обнял, стал целовать замерзшее лицо, и казалось в тот миг, что все теперь будет только прекрасно в их будущей жизни. И она, ошеломленная вневременным переходом, не избавившаяся от страха, пережитого в момент, когда Левашов нажал кнопку, чуть было не уступила его страстным объятиям и поцелуям. Позволила уже почти все и неожиданно вырвалась, отодвинулась к стене, в самый угол тахты, нервными движениями одергивая платье и застегивая тугие кнопки... - Нет, прости, но нет, я не могу... Понимаешь, все изменилось... - осознав, на каких разных линиях они прожили эти дни. И ей пришлось рассказать про Новикова, про то, что было давно и что произошло только что... По ее времени только что... Не стоит вспоминать, что он тогда перечувствовал, пока они жили в другой Москве, и сходились разведенные стрелки времени, но в общем он справился с собой, и к дню, когда Ирина позвонила ожидавшим ее Новикову и Левашову, все как-то наладилось... А сейчас вот снова! "Интересно, - подумал Алексей отстраненно, - не сдержись я тогда, не стань слушать ее лепета о долге перед первой любовью, куда бы сейчас закатилась наша история?" - Да-да, именно так. Не надо ни о чем думать, не надо сдерживать желаний. Я - это она. Я - Ирина! Иди ко мне, я люблю тебя... - прозвучало у него в мозгу, стирая все прочие мысли. Он не заметил, когда Сильвия успела перебраться с кресла на большой диван у противоположной стены, полускрытый стеллажом с альбомами репродукций. Теперь Берестин не испытывал не малейшего сомнения - то была действительно Ирина из зимнего московского вечера, но совсем другая, не напуганная и взвинченная, а томно-грациозная, ждущая его объятий и поцелуев, именно ради него кинувшаяся в смертельно опасный поток раздвоившегося времени. Она полулежала, облокотившись о круто выгнутую спинку, чуть прикрыв лицо ладонью и поглядывая на него сквозь разведенные веером пальцы, одна нога вытянута и чуть свешивается с дивана, а вторая согнута в колене, и юбка соскользнула настолько, что открывает место, где темный край чулка оттеняет нежную белизну незагоревшей кожи. Губы чуть подрагивают в странной, волнующей улыбке. По потолку скользили, набегая друг на друга, солнечные зайчики, отраженные от крупной зыби за бортом и причудливо преломленные сквозь толстые линзы иллюминаторов. Их игра и полуденный яркий свет южного солнца, окрашенный золотистыми муаровыми шторами, создавали в каюте необычную, театрально-сказочную атмосферу, в которой все предметы приобретали зыбкие, размытые очертания, и женщина в затененном углу тоже казалась фигурой из аллегорической картины. С замирающим сердцем и с перехваченной внезапным спазмом гортанью, так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, Берестин подошел к ней. Наконец-то, наконец она пришла... Опускаясь у ее ног на колени, он увидел протянутые навстречу руки, услышал задыхающийся шепот: - Да, да, все так... Я с тобой теперь, я твоя, не думай ни о чем и не бойся... - и голос был ее, только никогда раньше не слышал он такого нетерпения и едва сдерживаемой страсти. Он сжал руками ее плечи, прижался щекой к гладкой, пахнущей духами и еще какой-то косметикой щеке, закрыл глаза, чувствуя, как нежность и непреодолимое желание стирают в сознании всю накопившуюся за такие долгие месяцы боль. Целуя ее раскрывшиеся губы, шепча выстраданные ласковые слова, Алексей почувствовал, как женщина в его объятиях изогнулась, завела руку за спину, потянула вниз застежку молнии, движением плеч освободилась от платья, подставляя поцелуям задрапированные розоватыми прозрачными кружевами груди. Вздыхая и что-то шепча, она еще успела, чуть приподнявшись, сдвинуть вверх, до узкого, тоже кружевного пояса свою пышную юбку, предоставляя Берестину возможность - когда пройдет первый приступ страсти - заняться всем остальным. В себя Алексей пришел от протяжного вскрика, перешедшего в низкий, медленно затихающий стон. Ирина вздрогнула в последний раз и замерла, сразу обмякнув и вытянувшись. Ничего подобного он не испытывал в своей не такой уж короткой жизни. Нет, пожалуй, испытывал, но только в мечтах, представляя, как оно могло бы у них быть, и в снах, где Ирина тоже к нему приходила. Он долго лежал, глядя в потолок полуприкрытыми глазами и тихо поглаживая свободной рукой ее шею, плечи, грудь, потом повернулся... Смотрел, не понимая, на раскрасневшееся женское лицо, на разметавшиеся по покрывалу волосы, на вновь скользящую по распухшим от поцелуев губам смутную улыбку. Дернулся, рывком встал. Господи, что же с ним случилось? Не Ирина, а Сильвия... На него разом навалилось и разочарование, и стыд, и злость, и словно бы даже непонятный страх. Сразу забылось только что пережитое счастье. Сильвия тоже встала, ничуть не стесняясь и не таясь, привела в порядок свой туалет, пристегнула чулки и оправила юбку, провела ладонями по бокам и бедрам, убрала двумя руками за спину распущенные волосы. Вновь села на диван и притянула к себе Алексея. Не обращая внимания на его окаменевшее лицо, обняла за плечи, прошептала на ухо: - Знаешь, милый, что это было? Сеанс психотерапии, всего лишь. Теперь твое подсознание в порядке. Больше всего на свете ты хотел именно этого. И ты действительно был с ней, не со мной, клянусь тебе. И все, и достаточно. Болевой точки больше нет. Ты, возможно, еще не чувствуешь, но это так. Все же остальное - при вас по-прежнему. Общайся с ней, как ни в чем не бывало, разговаривай, вспоминай... А если вновь станет появляться прежнее - я почувствую и снова помогу... Если хочешь - это мой долг. Хоть немного облегчить тебе жизнь. Ты ведь страдал по нашей вине - и ее, и моей. Не понял? Ничего, немножко придешь в себя и поймешь... Слова, произносимые ею, звучали гипнотически, обволакивали сознание Берестина, но он изо всех сил сопротивлялся. Первым его побуждением было вскочить, выругаться по-черному, может быть, даже ударить эту... мерзавку, шлюху, провокаторшу! Или швырнуть ее на ковер, снова содрать платье и сделать то же самое теперь уже именно с ней, не с фантомом, грубо и зло... Такая вспышка ярости совершенно не соответствовала характеру Алексея, и в следующую секунду он, испугавшись, что действительно может совершить нечто подобное, стиснул кулаки так, что ногти вонзились в ладони чуть ли не до крови. И одновременно он почувствовал, как в душе разливается непривычное, давно не посещавшее его спокойствие. А ведь все правильно, так и есть... Он хотел Ирину, хотел именно физического обладания ею все прошедшее время, после того, как она неожиданно и обидно ему отказала. Не духовного общения, только обладания прекрасным и не принявшим его ласк телом. Сознание Берестина не могло принять такого знания и загнало правду в самые глубины. Каким образом Сильвия сумела туда проникнуть, как она сотворила подмену - неважно, однако ошибиться он не мог. Фигура, лицо, голос, темперамент были не ее, а только Ирины. Да достаточно выйти на палубу, к бассейну, и сравнить. Кроме роста, во всем остальном тела "аггрианок" отличаются довольно сильно. То, чего он хотел мучительно и безнадежно - случилось, и теперь он свободен от чар Ирины и от собственных инстинктов. Застарелой боли больше нет. Он попытался усилием воли вернуть прежнее чувство к ней - и не смог. Благодарность за счастливые моменты, которые у них все-таки были, уважение, преклонение перед ее красотой, спокойная, скорее братская нежность - ничего больше. Сильвия встала, отошла к иллюминатору, закурила длинную сигарету, делая вид, что ее тут нет вообще, давая возможность Алексею спокойно разбираться со своими чувствами. Он смотрел на ее тонкую, окруженную золотистым ореолом фигуру с новым интересом и даже восхищением. Не только пакости, оказывается, способны творить аггры в нашем мире. И с чего он, все они взяли, что аггры на самом деле носители абсолютного зла? Ведь Ирина с первых дней, еще будучи аггрианкой по должности, ничем не напоминала нарисованных Антоном монстров... А как же теперь быть с Шульгиным, продолжал рассуждать Берестин. Он ведь, вольно или невольно, но совершил не совсем этичный поступок. Но опять же, если принять, что в тот момент Сильвия была не Сильвией, то и эта проблема снимается. И вдруг Алексей почувствовал, что снова хочет пережить то, что только что переживал в ее объятиях. Только вот непонятно с кем на этот раз? Снова с Ириной или теперь уже с Сильвией "о натюрель"? Ну уж нет, сказал он себе, решительно вставая. Больше я в такие игры играть не намерен. Уж лучше как-нибудь потерплю до берега, а там уж посмотрим... ...А в это самое время Шульгин, Новиков и Левашов втроем, как встарь, сидели на открытом кормовом балконе, пили хорошее баварское пиво, не бутылочное или баночное, а именно бочковое, и разговаривали спокойно, без нервов и ненужной аффектации. - Да что там, Олег по-своему как бы даже и прав. Дайствительно, свои вроде бы все равно красные. Я вот тоже всю жизнь горевал, что республиканцы в Испании проиграли. На Кубу мечтал сбежать, за революцию сражаться. "Конармию" очень люблю, не бабелевскую, а другую, толстую такую... - Листовского, - вставил Новиков. - И продолжение ее, "Солнце над Бабатагом". Очень там все трогательно описано... - Вот-вот. И я обо всем этом тоже размышлял. Никто никого не заставляет лично стрелять. Не наше это дело. А роль консультанта, советника - вполне почтенная. Кто только кого ни консультировал, в том числе те самые красные командиры - немцев перед войной, пока их самих еще более пламенные большевики не перещелкали. Так что тут нравственной проблемы нет, успокойся, Олежек... Зато, когда все сделаем, вот уж ты развернешься! Изобретай и внедряй, что хочешь - и телевидение, и радиотелефоны, и компьютеры. В нашем мире ты нобелевку не заработал, так здесь сколько хочешь получишь. Каждый год по новой отрасли. Сказка! Мне вот ничего такого не светит, Фрейд все равно давно все написал и придумал, а формулы пенициллина я не знаю... Сашке удалось главное - он разрядил давнее напряжение, а кроме того, раньше, чем признанный психолог Новиков, подбросил Левашову крючок с наживкой, на которую тот не мог не клюнуть. Действительно, отчего бы не воплотить в жизнь шутку сталинской поры - "Россия - родина слонов"? Сделать так, чтобы в новой реальности, избавленные от необходимости эмигрировать, русские ученые и инженеры, самостоятельно или с тактичной помощью, на самом деле стали лидерами во всех областях? Сделать Россию не сырьевым придатком и источником денационализированных мозгов, а интеллектуальным центром мира? А когда Левашов вновь возвращался к мысли, что не стоило бы ему вообще ничего изобретать, не связываться с этой идиотской проблемой пространственных совмещений, и никто бы его тогда не проклинал, как вот, наверное, Лариса, хотя и молчит, но все равно не смирилась с потерей родителей и дома, да и другие, конечно, только из деликатности его успокаивают, Андрей старательно, как ученику вспомогательной школы, разъяснял, что как раз он, Левашов, значит в этой истории как бы не меньше всех. - Во-первых, и без твоей машинки случилось бы практически то же самое, ибо и аггры, и форзейли уже существовали, и на Берестина, к примеру, вышли без твоего участия, и все вообще было б швах, не сумей мы тех агентов на Валгаллу выкинуть... Нас, скорее всего, никого бы и на свете уже не было. Так что хочешь - не хочешь, а уход на Валгаллу был для нас единственным на тот момент шансом к спасению, и вот тут твоя роль исключительна. Все же прочее, как выражается наш кэп, неизбежная на море случайность... Если кому-то и терзаться, при условии, что вообще стоит, так это мне. Не встреть я тогда Ирину, мимо нас бы пролетело... Аггры, форзейли, какие-то другие статисты делали бы свои гнусные, или наоборот, благородные дела, а мы бы только воспринимали происходящее, как должное, с сожалением или радостью, не ведая причин, и тянули бы свой каторжный срок в родном отечестве, даже не слишком понимая, что это именно срок, а не чудный дар бытия... А Шульгин добавил к душеспасительной тираде друга штришок, который воспринимай, как хочешь - как утешение или как обиду. - Мне вот, старик, прости за прямоту, последнее время вообще мнится, что ты тут совсем ни при чем. Даже и не изобрел ничего, между нами говоря. А просто некто - Антон ли, Ирина, Сильвия - взяли да и всунули тебе в мозги эту идейку. Не зря же долго-долго ничего у тебя не получалось, а потом вдруг как часы заработало. Гениальное озарение - это я не спорю, умный ты, как три Эйнштейна вместе, только ведь совпало как-то так уж... Порассуждали немного и на эту увлекательную тему, а потом Левашов опять соскользнул на темы идеологии: как, мол, Шульгину с Новиковым удалось забыть про свои прошлые знания, убеждения и веру, чего это они, никогда ранее не диссидентствуя, вдруг переложили руль на шестнадцать румбов и готовы в буквальном смысле "сжечь все, чему раньше поклонялись"? Андрей с досадой махнул рукой. - Не хватает нам еще и в таких рассуждениях завязнуть. Знаешь, что такое конформизм и террор среды? Вот тебе и весь ответ. В Москве обретаясь, так ли уж трудно было поверить, что "с каждым днем все радостнее жить"? Про мелкие пакости все знали и по мере сил старались противодействовать, а все же будущее представляли себе по "Возвращению", и себя скорее в роли Жилиных... Понял, о чем говорю? - Да бросьте, мужики, хватит уже... - попытался прервать словопрения Шульгин, но безуспешно, потому что Новиков тоже завелся, испытывая, очевидно, потребность покончить раз и навсегда не столько с протестами Левашова, сколько со своими глубоко спрятанными сомнениями. Где-то они у него тоже сидели, на каком-то уровне так называемой совести... И Шульгину осталось только любоваться кильватерной струей, разбежавшейся по морю до самого горизонта, попивать пиво, закусывая крупными, как небольшие раки, креветками, не морожеными, а час назад лично наловленными с борта, представляя при этом, что в России он успеет насладиться настоящими дореволюционными раками, которые, по словам деда, продавались еще в нэповские времена на базаре по три рубля воз! - До последнего я верил, что все можно еще исправить. И когда Андропов пришел, и даже когда в шкуру Иосифа влез. И вот тут все, отрезало! Лучше уж с чистого листа, по главной исторической последовательности. Я наук марксистско-ленинских выше крыши наизучался, вам и не снилось. Так Ильич еще в шестнадцатом году насчет революции в полном пессимизме пребывал, дожить не надеялся. А тут вдруг роковое стечение... Вот и давай посмотрим, дадим миру шанс, как в известной песне пелось... - Нет, ты подожди, - с настойчивостью не совсем трезвого человека гнул свое Олег. - Воевать то ты с кем собрался? Кем восхищался всю жизнь, завидовал... Неужели совсем не помнишь? "Я все равно умру на той единственной, гражданской, и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной..." Новиков вздохнул, потом усмехнулся. - А что? Тут же не сказано, на какой стороне умереть. Можно с тем же успехом и на белой. И комиссары по разным поводам склониться могут... Ладно. Шучу. Пока... Абсолютно ты все правильно говоришь, и возразить мне вроде бы даже нечего. А все же жаль, что не был ты в Москве последний раз, со мной и Ириной. Откуда-то там трехцветный флаг снова появился, на семьдесят пятом году советской власти? Революция или контрреволюция, а флаг реет... И над Кремлем, и над Моссоветом. Может, вот это как раз и есть возврат на главную историческую последовательность? - Ага! - почти обрадованно вмешался Шульгин. - Осталось только вообразить, что одна наша мысль вплотную заняться двадцатым годом уже привела к тому, что Андрюха увидел! Новиков подумал, что теперь действительно хватит. Подкинь Олегу еще и идею насчет взаимовлияния прошлого, будущего, настоящего реального и настоящего воображенного - все! До ночи треп затянется. - Давайте, братцы, заканчивать. Кто бы ни был виноват, какие бы мы еще теории и доказательства друг другу ни вкручивали, смысл прост и ясен. Обратной! Дороги! Нет! И примем все, как данность. В том девяносто первом, даже сумей мы вернуться, нам все равно не прожить. Квартиры наши давно заняты - три года безвестного отсутствия официально означают смерть, жизнь вокруг непонятная, да и, признаюсь, для меня неинтересная. Почему я и не слишком горевать стал, когда узнал, что восемьдесят четвертый наглухо закрылся. Вернуться домой и все время ждать, когда тот бардак начнется? Увольте. Того и гляди, соль и спички запасать бы начали, в предвидении грозных событий... - он опять невесело скривил губы. - Представим, как, в самом деле, противно ждать, какой следующий день станет тем, после которого все покатится... - Газет тех, да, жаль! Сейчас бы все знали точно, - сказал Левашов. - Неужели же Черненко до такого довел? Или когда помер - а вид у него оптимизма не внушал - какой-нибудь наш Дубчек власть захватил? - Почему Дубчек? Может, сразу Бонапарт? И по срокам похоже, сколько у них там прошло от революции до реставрации? Большевики, между прочим, всегда себя с французами любили сравнивать... - высказал предположение Шульгин. - Только раньше считалось, что один раз Бонапарт уже был. Сталина имею в виду, - продолжил его мысль Новиков. - В общем, как у евреев с христианами, - одни говорят, что мессия когда-то придет, а другие - что уже был... - Ну ладно, отвлеклись вы, - совсем спокойным голосом сказал Левашов, - а я хочу ясности окончательной. Понятно, что я в полном одиночестве. Драться с вами, конечно, не стану. Решили - так делайте. Только одно меня и утешает, что деваться нам друг от друга некуда, а на подлости никто из нас не способен. Примем пока, что я дурак, а вы умные... Но каким образом вы все это мыслите? Как вы туда вклиниться думаете, под какой маркой белых поддерживать, и чем именно им сейчас помочь возможно? Антанта и так все, что нужно, давала, а красные за месяц Крым взяли, ничего Врангель сделать не смог. Вы ему что - танковую дивизию подбросите? Или авиацию современную? Туман тут для меня. Вот растолкуйте, а тогда и видно будет... Я ведь, Саш, к твоим словам серьезно отнесся, если что - на самом деле к красным перейду... - Вот это разговор! - обрадовался Сашка. - Тут я с полным удовольствием. План у нас, как и все остальное, впрочем, прост до гениальности. А вдобавок - тебе Андрей намекал уже, но не слишком подробно - имеются у нас сверхчувственные способности. У всех поодиночке, а уж вместе - тем более. У тебя вот - иначе как бы ты свою машинку выдумал? А вот просто захотел особым образом - и все. Получилось. Аггров мы так и победили, по принципу "Хотеть - значит мочь!" Сильное желание деформировало реальность как раз настолько, что победа осталась за нами, и без особого нарушения внешнего правдоподобия. Отчего и вся Галактика всполошилась: поумнеют, мол, еще чуток эти ребята, осознают себя в полной мере, и всю мировую реальность - к ногтю! "Да текут дни по желанию моему", - гениально угадано древними. Может, и текли у того, кто перстень с такой надписью носил. Вот пришельцы и напугались, что из-за нас для всех прочих хозяев жизни в ней места не останется. Или придется им дальше существовать по нашим правилам. - Ладно, разговорился, - пресек его красноречие Новиков. - Это пока только так, мечтания... А вот давай Олегу ближнюю задачу обрисуем. Какие легенды изобрели и кому какие роли отводятся. И вместе поупражняемся в мозговом штурме. До Стамбула три дня хода осталось, а у нас все сырое еще... - А кто ж нас гонит? - забыв о сомнениях, включился в привычное занятие Левашов. И всегда он в конце концов поддерживал выдумки друзей и умел вносить в них свою долю здравомыслия и математического расчета. - Если времени не хватит, вполне можем на островах Архипелага отстояться, все до тонкостей просчитать и подготовить. Давайте, излагайте... 5 Капитан Басманов с утра бродил по центральным улицам Перы, европейской части Константинополя, он же Стамбул, в тщетных попытках изыскать себе хоть какое-нибудь занятие. Занятий же, не только способных принести некоторую прибыль, но и просто скрасить скуку, не находилось. Как обычно. С полчаса он потолкался у ворот российского посольства, присматриваясь, не попадется ли кто знакомый среди сотен беженцев, ежедневно приходящих сюда в слабой надежде на вспомоществование, чтобы узнать о шансах на выезд в Европу, или так же, как капитан, встретить знакомых или родственников. Вдруг еще кому-то удалось выбраться из красной России. Устав от шума, слез и никчемных разговоров, вращавшихся вокруг одних и тех же надоевших тем, он медленно пошел в сторону Токатлиана, потом вернулся обратно по другой стороне улицы. Цель-то у него была, только он старался сам себе в ней не признаваться. Басманов в глубине души надеялся на внезапную встречу с кем-либо из бывших сослуживцев, более удачливых, чем он, или, чем черт не шутит, старых петербургских приятелей, у кого не стыдно перехватить несколько лир, а там, глядишь, сговориться и о чем-то более основательном. Дело в том, что капитал его составлял на данный момент ровно лиру с четвертью, а после того, как на прошлой неделе были проданы часы, продавать было уже совершенно нечего. Из имевшегося при нем в момент посадки на пароход в Новороссийске у капитана сохранилось только то, что было на нем надето. Довольно еще новый китель с почти незаметными следами от погон, хорошие синие бриджи, старательно вычищенные щеткой со следами гуталина сапоги, сшитые зимой на заказ в Екатеринославе. Так что выглядел Басманов вполне прилично и способен был внушать доверие. Отчего и не продал до сих пор обмундирование, хотя владелец столовой, где он постоянно ужинал на двадцать пять пиастров, не раз уже предлагал только за сапоги целых пять лир. Но тогда он сразу превратился бы из уважающего себя офицера гвардейской конной артиллерии, кавалера пяти орденов и первопоходника в обыкновенного горьковского босяка. Тут стоит только начать. Без сапог смешно будут выглядеть и китель, и бриджи, и их придется сменить на какое-нибудь тряпье, и дорога только одна - в порт, таскать мешки с углем. Капитан еще не знал, что так оно и будет с большинством подобных ему эвакуантов, особенно, когда через четыре месяца хлынет сюда последняя, полумиллионная крымская волна беженцев. Тогда и самая грязная работа покажется счастьем. Но пока Басманов еще надеялся. На то, что Слащев удержит Крым, что начнется, дай бог, новое наступление, что помогут, наконец, по-настоящему союзники. Если бы не отчаянные арьергардные бои под Абинской, где он потерял свою батарею и чудом сумел попасть на последний пароход, Басманов, скорее всего, продолжал бы воевать на Каховском плацдарме или где-нибудь еще, а может, и не жил бы уже, но раз вышло так, как вышло, возвращаться опять на фронт он не очень хотел. Не исключая, впрочем, такой возможности окончательно. Были уже предложения, от ответов на которые он пока под разными предлогами уклонялся. Солнце показало, что наступил полдень. Сильно хотелось есть, однако Басманов сдерживал себя. Если потерпеть до вечера, то на сэкономленные пиастры можно будет позволить себе к картошке с жареной рыбой спросить стакан вонючего и противного, но чертовски крепкого "дузика". Эта перспектива заранее веселила душу, но как подумаешь, сколько еще часов до захода солнца... И по-прежнему ни одна денежная сволочь не попадется на его безнадежном, как отступление от Ростова, пути по залитой горячим светом улице. Прохожие мелькали мимо серыми расплывчатыми тенями, незнакомые и богатые вызывали злость, знакомые, но нищие - раздражение, и он старался не замечать ни тех, ни других. Увидел свободную скамейку под густым и раскидистым платаном, присел и стал скручивать вторую из определенных себе на день пяти папироску из дешевейшего "Самсуна". "Черт бы меня, дурака, взял, - думал капитан. - Ну неужели нельзя было скопить за два года хоть немного золотишка? Пару-другую часов, портсигар фунтовый, диадему с камешками... Чистоплюй гвардейский! Все же можно было, другие чемоданами везли. А теперь что? Или сволочь тыловая растащила, или большевикам досталось..." И он с острой тоской и сожалением вспомнил, как в Новочеркасске, или нет, кажется, в Ставрополе казаки захватили красный обоз, а в нем - тачанку с огромным кованым сундуком. Не то казна одиннадцатой армии, не то золотой запас местного банка. Казаки рассовали по карманам и седельным сумкам деньги, часы, золотые цепи, а он, Басманов, с комендантским взводом, матерясь и хлеща наотмашь ножнами шашки, пытался остановить грабеж. Остановить-то остановил и сдал, что уцелело, куда следует, но что толку?.. ...Новиков с Шульгиным раза три прочесали центр города, от набережной к Токатлиану и обратно. Вживаясь в атмосферу вселенского Вавилона, которым неожиданно стал в двадцатом году двадцатого же века Царьград, Константинополь, Стамбул. Местные, более-менее европеизированные жители, солдаты, матросы, офицеры оккупационных войск союзников, слетевшиеся на труп Блистательной Порты деловые люди и авантюристы ближних и дальних стран... И, конечно, те, кого ни с кем не спутаешь, соотечественники - эмигранты. Все вокруг одновременно и напоминает сцены из книг Толстого, Булгакова, Аверченко, но и разительно от них отличается. Там, в книгах и поставленных по ним фильмах - была история, преломленная через призму восприятия человека иного мира и хоть немного, но иного времени, а здесь - подлинная жизнь, грубее, проще, неэстетичнее, но все же... Они искали нужного им человека, воображая себя одновременно Гарун-аль-Рашидами и графами Монте-Кристо. Восхитительное в своем роде чувство - осознавать, что можешь мгновенно осчастливить любого человека, сделать для него то, что не привидится в самом эйфорическом сне. Стоит только захотеть... - Саш, а ну-ка посмотри. Вон, на скамейке. По-моему, подходящий персонаж. На роль Рощина я б его пригласил. Поинтереснее Ножкина выглядит... - сказал Новиков, когда они уже решили прервать этот тур поисков и направить стопы к ближайшему храму желудка. Он указал взглядом на словно бы задремавшего в прохладной тени могучего - куда там одесским - платана, высокого худощавого офицера. Примятая фуражка с черным бархатным околышем лежала рядом, бриз Мраморного моря шевелил давно не стриженные темно-русые волосы. Ноги в слегка запыленных сапогах вытянуты почти до середины аллеи. - Ну, давай поговорим. Вдруг и сгодится. Человек вроде культурный, артиллерист, за собой следит... Сапоги чистит... - Простите великодушно, господин... поручик? - дремотные мысли Басманова прервал незнакомый голос. - Позвольте присесть рядом с вами? Он вскинул голову и увидел рядом двух вызывающе роскошно одетых господ. Впрочем, вызывающим их наряд он счел лишь потому, что были они соотечественниками. Для иностранцев, да и для довоенных русских ничего особенного на них не было. Один, повыше ростом, с короткими английскими усами и гладко выбритым подбородком, носил светло-синий морской китель и белые брюки, но фуражка на нем была не военная, а какого-то яхт-клуба, второй, с аккуратной светло-каштановой бородой, сверкал великолепным чесучовым костюмом, запонками и золотой цепью в вырезе пиджака, а в руке держал богатую трость с изогнутой янтарной рукоятью. Весьма и весьма респектабельные и состоятельные господа. Не иначе из тех, кто не зевал в подходящую минуту. - Садитесь, чего уж... Только не поручик, а капитан, с вашего позволения. Капитан Басманов, Михаил Федорович. - Очень приятно. Новиков, Андрей Дмитриевич... - представился тот, что был в морском костюме, а второй назвался Александром Ивановичем Шульгиным. Они сели по обе стороны от Басманова. Шульгин достал из кармана портсигар, как раз золотой и примерно фунтовый, протянул капитану: - Угощайтесь... Басманов взял толстую папиросу с длинным мундштуком, а свою самокрутку, так и не прикуренную, спрятал в кисет. Закурили, помолчали. От крепкого ароматного дыма голова капитана плавно пошла кругом. Его "Самсун" в основном драл горло, а настоящий табак он и забыл, когда пробовал. Первым затевать разговор Басманов не хотел из гордости. Раз сами подошли, пусть и говорят, что им надо. Но сердце чуть дрогнуло, зачастило. Неужели все-таки повезло? Просто так зачем бы к нему богатые и благополучные господа подсаживались. Лир бы хоть десять с них сорвать, две недели и обедать и ужинать можно будет... - Вы нас, конечно, извините, что помешали вашему отдыху, - начал после томительной паузы тот, кто назвал себя Новиковым. - Мы только сегодня пришли в Стамбул, еще никого здесь не знаем, вот и решили познакомиться с кем-нибудь из... старожилов. - Откуда пришли, из Севастополя? - не слишком вежливо перебил его Басманов, отметив про себя, что собеседник действительно моряк, штатский бы сказал - приплыли или приехали. - Нет, не из Севастополя. Совсем с другой стороны, из Кейптауна. Басманов посмотрел на новых знакомых совсем иначе. В самом деле, как же он сразу не догадался? Из Крыма сейчас приезжают другие люди. С лихорадочным блеском в глазах и отпечатком неописуемого опыта трех последних, страшных лет. В какие бы дорогие одежды они ни рядились, глаза - что у бывшего камергера, что у помощника присяжного поверенного, были почти одинаковые - пустые и словно ощупывающие: кто ты такой есть, чего от тебя ждать сейчас и через минуту?.. А у этих глаза совсем другие, спокойные, пусть тоже оценивающие, но по-другому. И речь тоже другая, с непривычными интонациями. Некоторые фразы выговаривают как бы с усилием, вспоминая, что ли? - Дело в том, что мы хоть и природные русаки, но много лет жили вдали от родины, в Африке, в Америке... - А теперь что же, домой собрались? Вроде бы не ко времени. - Этот вопрос сложный, ко времени или нет. Да и куда собрались, так сразу не расскажешь. Вы не слишком заняты сейчас? - спросил, рисуя наконечником трости геометрические фигуры на толченом кирпиче аллеи, Шульгин. - Вообще-то... У меня скоро назначена встреча, - на ходу импровизируя, ответил Басманов. - Дело в том, что мне обещали неплохую работу... - он одновременно боялся, что собеседники, услышав это, могут с извинениями откланяться, и в то же время надеялся, что тем самым несколько набьет себе цену, показав, что он не просто голодный и готовый на все бездельник. Если они и поняли его уловку, то не подали вида, а ответили даже лучше, чем капитан мог надеяться. - Знаете, если ваша встреча не ЧРЕЗВЫЧАЙНО важна для вас, то мы могли бы продолжить беседу в более подходящем месте. И, возможно, тоже кое-что предложить. Разумеется, при любом исходе переговоров, готовы компенсировать возможный ваш финансовый ущерб, - с абсолютно серьезным лицом сказал Новиков, а Шульгин согласно кивнул. Рукояткой трости сдвинул вверх широкополую шляпу, извлек из жилетного кармана большие и плоские золотые часы, щелкнул крышкой. - Время обеденное. Если вы знаете поблизости ПО-НАСТОЯЩЕМУ ХОРОШИЙ ресторан, то проводите нас, за бокалом чего-нибудь холодного и игристого говорить будет не в пример удобнее. Басманов именно в этот момент вдруг понял, нет, скорее почувствовал, что схватил, наконец, бога за бороду, удача все же нашла его, и нужно быть последним олухом, чтобы теперь ее упустить! И действительно, дальше все пошло, как в волшебной сказке. Накрытый жестяной от крахмала скатертью столик, забытое уже ощущение тяжелой и твердой книжки меню в руках, подогретые тарелки с дюжиной ножей и вилок вокруг, серебро и хрусталь. Ему уже давно казалось, что ничего этого не существует на свете, по крайней мере - с весны шестнадцатого, когда он последний раз ужинал в Петербурге у Донона. А вот, оказывается, что есть, и руки сами вспомнили, что и как брать с тарелок и подносов, какая вилка и какой нож для чего. Басманов даже отметил, что его благодетели как бы ни хуже его ориентируются за столом. Выпив подряд три рюмки английской горькой под икру, селедку и паштет, он окончательно повеселел и приободрился, расстегнул верхнюю пуговицу кителя и вновь закурил папиросу из предупредительно открытого перед ним портсигара. - Ну а теперь, в ожидании горячего, не откажитесь кое-что о себе рассказать. Что вы человек из общества, нам понятно, но хотелось бы поподробнее. Кстати, вы не потомок известного Василия Басманова, соратника князя Курбского? - В какой-то мере. Побочная ветвь... А так что же рассказывать? Пожалуй, я один из последних настоящих кадровых офицеров. Михайловское артиллерийское окончил в четырнадцатом. Знаменитый "царский выпуск"... Он вдруг с удивлением посмотрел на своих собеседников. - Господи, а ведь всего шесть лет прошло! Только-то? - капитан пригорюнился, и Шульгин вновь наполнил его рюмку. - У нас, конечно, жизнь была не такая насыщенная, - сказал Новиков, когда Басманов закончил свою эпопею. - Хотя повоевать тоже довелось. В Трансваале... Басманов недоверчиво приподнял бровь. - Сколько же вам тогда было лет? - Не так и мало, по семнадцать. Знаете, как оно бывает - юношеские порывы, тяга к приключениям... Из дома убегать, правда, не пришлось, гимназию, семь классов, мы закончили. Поездом до Одессы, потом пароходом в Неаполь, и так далее... - рассказ Новикова, изредка прерываемый официантом, напоминал романы Буссенара и Жаколио, в нем нашлось место необыкновенным приключениям, боям с англичанами на стороне буров, скитаниям по Южной Африке после падения Трансвааля и Оранжевой, стычкам с зулусами, работе на алмазных приисках, охоте на львов и, наконец, непременной в авантюрных романах удаче - открытию невероятно богатой алмазной трубки... Басманов подозревал, что авантюрист с веселыми глазами и не слишком правильной русской речью многое недоговаривает и многое приукрашивает, отдельные места его повествования звучат слишком уж литературно, но сейчас его это мало смущало. Да будь он хоть чертом, хоть дьяволом, хоть беглым каторжником, пусть говорит, что хочет! Если угощает прекрасным обедом и заплатит за "упущенную выгоду". А если предложит принять участие в самом сомнительном деле - соглашусь, на улицу грабить уж, наверное