После завтрака началась выгрузка. Пароход кормой подошел к берегу метров на пятьдесят, опустил с обоих бортов десантные трапы, и волонтерам пришлось прыгать прямо в воду, спотыкаясь на подводных камнях, отплевываясь и матерясь, брести к берегу. - Все нормально, господа! - подбадривал их Шульгин, стоя по колено в пене прибоя. - Десантирование тоже входит в программу. Скажите спасибо, что пока без оружия и снаряжения. А зимой и в шторм так вообще... Построившись в колонну, мокрые офицеры под предводительством Шульгина и инструкторов, как водится - бегом, двинулись к разделяющей гряду холмов седловине. А за ней их ждал лагерь. Вполне нормальный, с желто-синими палатками, грибком для часового и обозначенной главной линейкой. Настоящим потрясением были лагерные сортиры. Вот такого видеть не приходилось никому. Собранные из блестящих металлических труб и незнакомого материала, похожего на цветную лакированную фанеру, с отдельными кабинками, в которых на специальных кронштейнах вращались рулоны мягкой сиреневой бумаги, а в умывальниках из кранов текла горячая и холодная вода, они, наверное, оказали бы честь и царской ставке. Там, в Могилеве, как помнил Басманов, были обыкновенные, сосновые... На состоявшемся через полчаса построении Шульгин, представившийся как начальник учебно-тренировочных сборов, довел до сведения личного состава распорядок дня и прочие необходимые сведения. - Вы меня еще не знаете, господа, но вы меня узнаете! - пообещал он в заключение. - В моем лагере трудно не будет. Будет ОЧЕНЬ трудно! Но в итоге вы меня будете благодарить. Горячо. Потому что, во-первых, где бы вы ни оказались впоследствии, там наверняка будет лучше, чем здесь. А во-вторых, тому, чему вас научат здесь, не научат больше нигде. Вам никогда не придется опасаться за свою жизнь и безопасность. Обещаю, что на Земле не найдется человека, способного справиться в одиночку с выпускником моей школы. Правда... до выпуска надо еще дожить. Шучу, шучу, господа. Сейчас вольно, прошу садиться вот здесь, по склону. Кто хочет - курите. Мы приготовили для вас небольшое представление, силами инструкторского состава. И представление немедленно началось. Вначале на площадке появились два одетых в пятнистую форму здоровенных мастера-сержанта и изобразили рукопашный бой. Инструкторы бросались друг на друга с ножами и саперными лопатками, замахивались штыками и прикладами, били в невероятных прыжках и пируэтах ногами и руками в голову, грудь, живот противника, перекатывались через голову и вновь вскакивали целыми и невредимыми. Уследить за подробностями схватки было почти невозможно. Когда единоборцы завершили драку (кто в ней вышел победителем - бог весть), около десятка инструкторов, отличающихся цветом касок, продемонстрировали групповой бой за укрепленную позицию. Это тоже мало походило на что-нибудь привычное, хотя каждый второй из зрителей участвовал в штыковых атаках на вражеские окопы. - Полный ..., - криво усмехаясь и затягиваясь папиросой, сказал Басманову подполковник Сугорин. - С такими, действительно, и батальоном не справишься. - Точно, - подтвердил есаул Короткевич, - в них, подлецов, не то что штыком или шашкой, из нагана не попадешь. До чего верткие! Потом вообще началось невообразимое. С ревом на поле появился танк. То есть танком это чудовище можно было назвать лишь потому, что оно имело торчащую из скошенного лобового листа длиннющую пушку, громыхало гусеницами и плевалось синим дымом. В остальном же оно отличалось от нормального танка, как "Делоне Бельвилль" от телеги. Вздымая мелкую, как пудра, красно-коричневую пыль, оно (самоходная артиллерийская установка калибром сто миллиметров, сокращенно - САУ-100) начало метаться по полю, а те же инструкторы, не только пятнистые, но и стремительно-гибкие, как пантеры, чудом не попадая под гусеницы, запрыгивали на броню, вели беглый огонь по сторонам из автоматов и ручных пулеметов, соскакивали обратно, изображая действия танкового десанта, как пояснял через мегафон Шульгин, а затем, превратившись в неприятельскую пехоту, показали, как с такими созданиями можно бороться. Вначале сама мысль об этом казалась абсурдной. Но, увидев, как сержант вначале, словно охваченный паникой, бежит зигзагами по полю от неумолимо догоняющей и трещащей пулеметом машины, а потом вдруг бросается на землю, под сверкающие гусеницы, распластавшись, пропускает танк над собой и, привстав на колено, швыряет на моторную решетку дымовую шашку, изображающую гранату, офицеры изменили свое мнение, хотя представить себя на месте инструктора было жутковато. Демонстрация заняла не меньше часа. После ее завершения волонтеры расходились слегка пришибленные, "обалдев сего числа". Понимая, что людям нужно дать прийти в себя, Шульгин объявил, что после оборудования лагеря все свободны до вечера, а к обеду и ужину распорядился выдать красного сухого вина. Обсыхая на гладких каменных плитах после купания в море, Басманов вместе с окончательно сложившимся кружком наиболее близких приятелей говорили все о том же: о невиданной технике и невероятном уровне подготовки своих инструкторов. - Как хотите, господа, не возьму в голову, зачем еще и мы, если наши хозяева уже имеют таких солдат? - спросил капитан Терешин, известный геройским побегом с Лубянки. - Голос крови, господа, - пошутил Эльснер. - Желают иметь преторианцев исключительно из соотечественников... - Поручик, пожалуй, прав, несмотря на молодость, - кивнул Сугорин. - Вот вообразите для примера, что наши "наниматели" - слово "хозяева" мне не нравится - на самом деле занимаются серьезными делами, в Африке ли, в Америке... И кто может быть надежнее, чем мы - вояки без родины, да с таким опытом. Штучкам этим обезьянским мы в конце концов научимся, невелика премудрость, а вот поведению в настоящем бою... Вы, может, не видели, а я видел - когда помощником военного агента в Париже был - ни американцы, ни англичане так, как мы, воевать не могут. Как хотите, но любая армия, кроме нашей, в пятнадцатом году просто побежала бы... От Перемышля и сразу до Смоленска, если не дальше... Слова Сугорина встретили полную и общую поддержку. Да и в самом деле - кроме гражданской с ее Ледяным походом, боями на Дону, Украине и под Орлом почти каждый из присутствующих воевал или еще в четырнадцатом у Гумбинена и Танненберга, или в пятнадцатом на Карпатских перевалах, прорывал австрийский фронт с Брусиловым, штурмовал обледеневшие стены Эрзерума с Юденичем... - А с такими танками и автоматами мы бы от Орла до Москвы за день доперли... Какая у него скорость, верст тридцать? - А пятьдесят не хочешь? - засмеялся довольный тем, что знает все раньше и лучше всех, Мальцев. - Ну так вообще за четыре часа!.. И ни одна сволочь не остановила бы! - Если бы да кабы... Если бы дураками не были, с Корниловым еще летом семнадцатого идти надо было... - Штабс-капитан выругался не зло, а скорее печально. - А теперь в чужих краях кровь проливать придется. Знать бы, чью... - А знаешь, что я подумал? Слишком это все серьезно. Не задумали часом наши друзья-хозяева обратно у англичан Трансвааль с Оранжевой отбивать? И таких, как мы, по всему свету сейчас собирают? Золота и алмазов у буров вволю... Нас вот, да еще немцев навербуют, они там у себя тоже с голоду дохнут, а вояки сами знаете... С таким оружием много и не надо, тысяч десять - и порядок. Басманов в рассуждении своей предстоящей должности предпочитал лишнего не говорить, даже товарищам, но сейчас не сдержался. - Интересная мысль, - увлеченно поддержал его Давыдов. - Романтично даже. Восемнадцать лет копили сокровища, делали новейшее оружие, разрабатывали планы - а сейчас решили начать... - Не знаю, Миша, ей-богу, не знаю, - обращаясь к Басманову и пропустив мимо ушей слова поручика, сказал Сугорин, - да не слишком хочу и задумываться. Как считаешь, чего я сюда пошел, зачем в Крым не вернулся? - Да никак не считаю... - Врешь, все об этом думают. Не верю я в победу. Ты после Новороссийска, я после Одессы. Ничего не выйдет, конец! Еще месяц, другой... Слащев с пятью тысячами зимой Крым спас. Так они против него сто, двести тысяч бросят, миллион. Народу хватит. И тогда здесь, в Константинополе, такое начнется, что наша с тобой эпопея - детский крик на лужайке... - Да оставь ты, тошно слушать. Решили - значит решили. И хватит. В Африке поживем, на негритянках переженимся. Всю жизнь мечтал попробовать... Смотри, вот наш "классный дядька" идет, он тебе покажет крик на лужайке... ...И неделю, и другую, с утра до вечера, а часто и ночь напролет Шульгин при помощи роботов-инструкторов превращал белых офицеров в "зеленых беретов". Впрочем - зеленые - это так, по аналогии, а на самом деле он еще не придумал, какой характерный знак отличия следует придать своим питомцам. Что берет - ясно, штука удобная для ношения в полевых условиях и достаточно выразительная зрительно. Но цвет? Красный не подходит по очевидной причине, белый - маркий, синий - не гармонирует с камуфляжем. Наверное, лучше всего будет черный. С белой или красной окантовкой. Спешить пока некуда, можно и еще подумать. Все равно этот знак принадлежности к новому ордену он решил вручать на выпуске, вместо диплома. А пока до выпуска далековато. Десятикилометровый кросс для разминки, завтрак, изучение материальной частя со стрельбой, преодоление штурмполосы, с каждым днем все более сложной, обед, часовой отдых. Боевая подготовка в составе отделения, изучение и практическое занятие по вождению "джипа", грузовика, мотоцикла, самоходки, занятия по рукопашному бою, ужин, а там либо отдых и отбой, либо все то же самое в ночном варианте... И так каждый день, без выходных, по двенадцать часов в сутки минимально. Зато кормили бойцов разнообразно и до отвала, по специально разработанным высококалорийным рационам, всякие экзотические фрукты грудами лежали на подносах в столовой, позволялось в свободное время выпить в меру желания и возможностей, а красное сухое вообще выдавали вместо воды по причине его целебных свойств и жаркого климата. По вечерам показывали фильмы изумительной четкости и даже - ДАЖЕ! - цветные и со звуком. В основном про таких же, как и они сами теперь, рейнджеров, сражающихся с какими-то жуткими арабами, аннамитами и вообще бандитами непонятных национальностей. Непрерывная стрельба, взрывы и море крови... Впрочем, на вторую неделю все привыкли к очередному чуду техники, не обращали внимания ни на длину картин, полтора часа вместо обычных для тех лет 15-20 минут, ни на двадцать четыре кадра в секунду, а лишь профессионально обсуждали действия персонажей. Правда, Шульгину для таких киносеансов приходилось выбирать фильмы, не имеющие явных анахронизмов, действие которых происходит в девятнадцатом или первой четверти двадцатого века, а из более современных боевиков вырезать неподходящие реалии. А ночью, если выдавалась вдруг спокойная, офицеры, кого не сваливал сразу необоримый сон, сидели по палаткам или у костров, потягивали вино, пиво, а то и знаменитый гусарский пунш, почти как у Дениса Давыдова: - "Деды, помню вас и я, испивающих ковшами и сидящих вкруг костра с красно-сизыми носами...", и разговаривали, реже о прошлом и настоящем, чаще о будущем. - ...Ты не думаешь, что мы перебираем? - спросил как-то Берестин у Новикова. - Не слишком ли круто? Футуршок не случился бы, однако... И Сашка наш совсем распоясался. - Отнюдь. С тобой же не случился? А они все же в привычной компании, в своем времени, и столько уже за шесть лет повидали и пережили, что нашими фокусами их не потрясешь. Тем более, постоянный медицинский контроль и условия, не считая тренировок, вполне курортные. Учти, кстати, что начало века к футуршокам куда больше располагало. Смотри сам - за девять лет от первого полета братьев Райт до "Ильи Муромца" и воздушных бомбежек, автомобиль, танк, автомат, ядовитые газы, дредноуты, кино, радио... Что там еще было? Ну да, телевизор через три года появится... Мировая война опять же, три революции, расстрел царской семьи... Из салонов Серебряного века в подвалы Лубянки, камергер - в дворники, флигель-адъютанта в парижские таксисты... И в общем приспосабливались. Чем их еще потрясти можно? А офицеры разговаривали о своем. - И вы еще будете спорить со мной, господа? - спрашивал, любуясь перечеркнувшим небо Млечным Путем, Сугорин. Он лежал, опираясь спиной на свернутый матрас у откинутой боковины палатки, рассуждал неторопливо, будто на лекции в Академии, прерываясь иногда, чтобы отхлебнуть пива из пестрой банки. Очень ему оно отчего-то понравилось с первых дней. - Такого одновременного и секретного, именно секретного, господа, прогресса во всех областях науки и техники быть не может. Прогресс происходит постепенно, зародившись в одной области, изобретение или открытие распространяется на другие по определенным законам. Не буду останавливаться на деталях. Вы их сами знаете. А тут слишком много и сразу... Но что из этого следует? - А ничего, ваше высокоблагородие! Ваши разумные доводы смешны именно потому, что направлены против очевидности. Как известное постановление французской академии про небесные камни... Ну что мы с вами, армеуты серые, знаем о цивилизованном мире? Мы, как московиты четырнадцатого века, живем только своими заботами - какой князь лучше, какой баскак свирепее и почем на ярмарке соль и жито. Образованный поручик Эльснер по неистребимой остзейской привычке говорил с русским, даже старшим по чину, слегка поучающим тоном, сам этого не замечая. - В то время, как в Европе уже двести лет существовали университеты, триста лет парламенты, Данте написал "Божественную комедию". Васко да Гама обогнул Африку, Бертольд Шварц изобрел порох, ну и так далее... Я тоже удивлен, скажем, совершенством исполнения автомобиля "Додж", а я, кстати, научился водить отцовский "Рено" в шестнадцать лет, но ведь и он на улицах Риги вначале ажиотаж и фурор производил. Или, думаете, аэроплан с ротационным мотором "Гном-Рон" менее удивителен? А что вы знаете об его изобретателе, устройстве и свойствах? В России, замечу попутно, до своих двигателей пока не додумались... Мы все дикари, господа, следует это признать, каковое качество особенно убедительно продемонстрировали за годы паскудной гражданской войны... - Ты, Павел Карпович, немец-перец-колбаса, и русской души не понимаешь, пусть и живете вы, Эльснеры, у нас с времен Ливонской войны. Наша душа хоть и неумытая, но романтическая. И нам, видишь ли, скучно твои объяснения слушать... - поручик Давыдов сел на койке по-турецки, почесал волосатую грудь. - Господин полковник желает сказать, что сочинители, вроде англичанина Уэллса, правы, и наши хозяева обзавелись "машиной времени", с помощью каковой и натащили сюда всяких удивительных штук из далекого будущего... Так, господин полковник? Сугорин возмущенно фыркнул, но промолчал. - Такой сюжет не нравится? Извольте другой - француз Жюль Верн и роман "Пятьсот миллионов бегумы". Там уж точно про наши дела. И господин Новиков так же объясняли-с... - Давайте уж дальше пойдем, поручик, - вмешался Басманов. - Атлантиду вспомним. Оттуда наши "соотечественники"... - Вот-вот... Но пулеметы при этом у них отчего-то приспособлены под русский патрон образца восьмого года. Или капитан Мосин тоже из атлантов произошел? - Скучно с вами, братцы, - Сугорин швырнул пустую банку в темноту. - Хотел я вам нечто действительно умное сказать, но теперь атанде-с! Спите, пока по тревоге не подняли. Как-то утром Шульгин, внимательно следивший за успехами курсантов и отбиравший среди них наиболее способных, организовал занятия по специальным видам боя. После краткого теоретического вступления он продемонстрировал наиболее впечатляющие и одновременно вполне доступные приемы, вроде метания в цель десантного ножа, обращения с "кэкэцу-сеге" - специфическим инструментом ниндзя, сочетающим в себе качества кинжала, абордажного крюка, копья, алебарды, аркана и пращи, а также использования "сюрикена" - заточенной до остроты золингеновской бритвы метательной звездочки. С безразличным выражением лица, в расслабленной позе опытного картежника он легким движением кисти выбрасывал из специального футляра сверкающие стальные пластинки, и они с тихим жужжанием летели над полем, насквозь просекали фанерные щиты мишеней или срезали узловатые, в палец толщиной ветки чахлых слив. - Если придется, господа, так эта штука скорострельнее нагана, и бесшумна вдобавок. При некоторой же ловкости рук ваши действия могут остаться вообще незамеченными. Так что рекомендую научиться. Есть и другие подобные устройства, более, правда, современные, с ними я вас тоже познакомлю. Человечество, должен вам сказать, за свою невеселую историю сумело придумать столько смертоубийственной гадости, что нынешние винтовки и пулеметы не что иное, как знак глубокого регресса... На удивленный вопрос одного из слушателей Шульгин с двусмысленной улыбкой пояснил, что поскольку целью любой войны является достижение определенной политической цели, будь то захват территории, низложение неугодного правительства или контроль за рынками сбыта, то использование массовых армий, огнестрельного или, упаси бог, химического оружия есть не что иное, как признак интеллектуальной ограниченности лиц, к таким средствам прибегающих... - Вы же изучали историю войн, господа. И не мне вам напоминать, что с каждым веком и годом расходы на войну и количество жертв все больше, а результаты все мизернее. Ведь чем, к примеру, завершилась мировая война? А погибло на ней не меньше пяти миллионов. А взгляните на собственные судьбы! Сотни тысяч лучших сынов России сложили головы, и что в итоге? Даю вам слово чести, две сотни по-настоящему умных и подготовленных бойцов в Москве и Петербурге через неделю поставили бы все на свое место! Как-то даже обидно, господа... Сколько там было боевых офицеров, героев-юнкеров, верных долгу жандармов, и что же? Какая-то Каплан стреляет в Ульянова - и мимо... А если бы так... - успевший уже присесть на нагретый солнцем камень и закурить, Шульгин вскинул правую руку. Поясная пулеметная мишень, притаившаяся за кустиком белесой полыни, вздрогнула от серии жестких ударов. Девять стальных граненых стрелок пронзили толстую фанеру насквозь, только крестообразные стабилизаторы не дали им продолжить бесшумный и страшный полет. Четыре из них торчали между воображаемых глаз левой фигуры, пять - в районе сердца правой. - А всего-то и дел, господа... - Шульгин протянул зрителям продолговатый футляр пяти вершков в длину, похожий на рукоятку маузера. - Как видите, вполне эффективно. Ночью, на площади Финляндского вокзала... А были ведь и еще митинги, с другими "вождями". Так что прошу докуривать, и приступим к тренировкам... Ночной штурм укрепленной позиции. Все, как сотни раз до этого, на Западном, Галицийском, Кавказском фронте. Две или три сотни шагов до вражеских окопов, шуршащая под локтями трава или липкая грязь, освещающие небо ракеты, три ряда унизанной шипами проволоки, на которой так страшно умирать под шквальным пулеметным огнем, когда еще не ранен даже, но колючки вцепились в гимнастерку или шинель, прочная ткань не хочет рваться, а все пули летят только в тебя, даже если когда и мимо... Все точно так же, но есть и разница! Под краем каски лоб сжимает упругий ремешок, на котором закреплен приборчик размером с дамский театральный бинокль. И сквозь него - не ночь, а яркие зеленоватые сумерки, и на двести шагов все, как на ладони: столбы, проволока, бруствер, головы часовых у пулемета, бугор блиндажа, даже этикетки развешанных на заграждении консервных банок. Басманов и с ним еще двенадцать бойцов ползут, вжимаясь в землю (уж ползать-то их учить не надо, германская научила), достигают низко, у самой земли натянутой проволоки. И не верится, что из окопов их не видно, вот же они, рукой подать. Но сдвинь на секунду приборчик с глаз - и глухая темень заливает все. Тучи низкие, дождь моросит. За спиной, заглушая легкий звон разрезаемой проволоки, начинает ежечасный, плановый, бесприцельный огонь пулемет. Проходы сделаны, целых пять, двухметровой ширины, по внешним, обращенным к своим позициям сторонам столбов - густые мазки специальным составом, ярко светящимся в темноте, чтобы не сбилась с пути вводимая в прорыв пехота. И вот он, бруствер! Бесшумный и стремительный бросок вперед, прямо на головы напряженно всматривающихся в ночь часовых. Часовые - свой же брат-курсант (новое, не совсем русское слово, раньше были "курсистки", и только) - ничего не успевают понять, хоть и подготовка у них куда лучше той, что у красноармейцев, в чью форму, для пущей ярости нападающих, они сейчас одеты. Имитационный удар ножом под лопатку или спереди, снизу вверх, в солнечное сплетение. Градом, не жалея, тяжелые ребристые гранаты в двери блиндажей. Влево-вправо по траншее, опять же с броском гранаты за каждый поворот и с веером трассирующих пуль от правого бедра. Условленного цвета ракета в облака - позиция взята, путь свободен! И, не дожидаясь подтверждения, - пошла пехота, не пошла - не твое дело, снова бросок вперед, ко второй полосе обороны! Там-то уже проснулись, забегали, громыхнул первый выстрел навстречу, но им по-прежнему ничего не видно, а автомат прицельно бьет на двести шагов, уж на сто - точно, граната летит на сорок, штурмовая группа забирает сильно в сторону от потревоженного участка, и пока они там палят в белый (точнее - в черный) свет, двенадцать остервеневших даже от игры офицеров перекатом через бруствер снова сваливаются в траншею. По паре гранат еще осталось, пояса увешаны магазинами, тридцать патронов в каждом. И все сначала. Как у Маяковского: "Сдайся, враг, замри и ляг"! ...Уже на рассвете, когда зазеленел и заалел край едва видного за холмами моря, к сбросившему бронежилет и каску Басманову, обсыхающему на теплом ветерке, подсел вольноопределяющийся Лыков, девятнадцатилетний бывший правовед, имевший несчастье или чрезмерный оптимизм вступить в полк за месяц до эвакуации Одессы. - Господин капитан, извините, но мне кажется, что нас готовят к чему-то совершенно ужасному. Несовместимому с понятиями цивилизованного человека... - О чем вы, юноша? - Вот эти... приборы ночного видения. Это же все равно, что убивать спящих. Противник ничего не подозревает, а мы видим его, как днем. Подползаем и - ножом между лопаток. - Не понимаю вас. А когда я с наблюдательного пункта замечаю в бинокль ничего не подозревающего противника на привале и даю команду: "Батарея, шрапнелью, четыре снаряда беглых!" - это не то же самое? Или когда наша разведка в ночном поиске натыкается на минный фугас? Лыков, похоже, был поставлен словами Басманова в тупик. Он долго смотрел красивыми карими глазами на носки капитанских ботинок, теребил застежку ремня, пару раз вздохнул. - Нет, мне кажется, здесь все-таки нечто другое. Вот как нельзя было использовать газы... - Знаете, вольноопределяющийся, вам стоит подумать, не сменить ли, пока не поздно, профессию? Хотя... Прокурору или судье тоже приходится решать сомнительные с точки зрения чистого гуманизма проблемы. Вы предпочли бы остаться висеть на проволоке вместе с половиной батальона? В Галиции я такого навидался... Утром полк штатного, в две тысячи штыков, состава, а вечером из него делают сводную роту. Чтобы назавтра было кому попробовать еще раз. Но когда Лыков ушел, Басманов ощутил в словах юного идеалиста некую странную правоту. Будто и в самом деле изучаемое оружие и способы его применения в чем-то не соответствуют понятиям воинской чести. - Да ну, все это совершенная ерунда, - сказал он сам себе вслух. И постарался забыть о странном разговоре. Предпочел порадоваться, что на третьем году дикой и бесчеловечной войны остались еще такие вот вольноопределяющиеся, с нормальной человеческой душой. Но какая-то заноза от разговора все равно осталась. ...Подполковник Сугорин, освобожденный по возрасту от наиболее "крутых", как выразился Шульгин, тренировок, имел время для стратегических размышлений. Результатами которых и поделился на очередных посиделках у костра. Листая при этом карманный, но очень подробный Атлас мира берлинского издания 1914 года. - Насчет отвоевания Южной Африки у англичан, конечно, чушь собачья, господа. А вот вариант куда более реалистический, - он ткнул пальцем в карту Южной Америки. - Район в верхнем течении реки Парагвай. Вот весь этот кусок, вдоль границы с Боливией. Места довольно благодатные, приличный климат, много свободной земли. Подняться вверх по Ла-Плате, отхватить лоскуток с половину Франции - и живи. Мобилизационные возможности Парагвая - тысяч сорок полуграмотных метисов и неграмотных индейцев с винтовками времен турецкой войны семьдесят седьмого года. С тысчонку таких, как мы - воевать там долго будет некому. Да и то, если не подкупить тамошнего президента самым российским образом. Кто желает поспорить, господа? Недорого возьму, ужин на всех в лучшем ресторане Асунсьона... - Если таковой там вообще существует, - выразил легкое сомнение Мальцев, но пари принял. - А я, господин полковник, тоже предлагаю спорить, - вмешался неугомонный Эльснер. - Если нашим нанимателям в самом деле нужна свободная земля под удельное княжество, так мой вариант - не Парагвай, а Аргентина. Климат там еще лучше, куда ближе к отечественному, и владение выйдет попрезентабельнее. Воевать же нам все равно с кем, итог заранее известен... - Если не вмешаются великие державы, - слегка поправил его поручик Давыдов. - А сие уж не наша забота, на то начальство есть. Так спорим? ...Дня через два произошел случай, многими почти не замеченный, но кое-кому давший новую пищу для размышлений. Как уже говорилось, все курсанты проходили подготовку в вождении автобронетехники. В том числе и мотоциклов - кроссовой одиночки и тяжелого с коляской, вооруженного пулеметом. Шульгин считал, что езда на мотоцикле имеет не только утилитарный, но и некий высший смысл как средство воспитания бойца нового психологического типа. С ускоренной реакцией, умением принимать мгновенные решения в нестандартных ситуациях и многими иными полезными качествами. Большинство офицеров, и Басманов в их числе, элементарным навыкам обучились быстро, то есть довольно спокойно могли вести мотоцикл по дороге в не слишком пересеченной местности на скорости сорок-пятьдесят километров в час. Однако нашлось с десяток по-настоящему талантливых учеников, фанатиков двух колес и скорости, в основном из тех, кто и раньше умел водить "Индианы" и "Дуксы". Одним из таких спортсменов и был штаб-ротмистр Сумского гусарского полка Барабашов. О нем Шульгин, почти не преувеличивая, говорил, что если с этим парнем подзаняться всерьез, то через полгода вполне можно выставлять на первенство Союза. И как раз он-то, проходя узкий и крутой серпантин, не удержал свой "Иж" на дороге. На стокилометровой скорости мотоцикл подпрыгнул на выбоине, сделал свечку, отчаянно взревел мотором, плавно переворачиваясь в воздухе, и рухнул на каменистую тропу - и все это под взглядами Басманова и еще двух десятков человек. В клубах пыли человек и мотоцикл вначале кувыркались вместе, потом порознь. - Амба, выдохнул кто-то рядом с Басмановым. - Отъездился... Действительно, при виде тела, с размаху ударившегося об землю, а потом отброшенного еще на два десятка метров и сейчас лежащего, раскинув руки, среди острых камней, что-то другое сказать и подумать было трудно. После мгновения замешательства курсанты кинулись, обгоняя друг друга, к месту происшествия. Но поставленный как раз на такой случай робот, зорко наблюдавший с холма за трассой, оказался проворнее. Лавируя между обломков скал, его "Додж" пронесся по косогору, затормозил у ног ротмистра, не подающего признаков жизни, и еще через пару секунд вновь помчался, подобрав пострадавшего, в сторону санитарной палатки. Шульгин, сам участвовавший в кроссе, вылетел из-за поворота, увидел толпу на дороге и сразу все понял. Сбросил газ. Приостановился, коротко бросил: "Кто?" - и, получив ответ, рванул вслед за "Доджем". Барабашов лежал на кушетке, запрокинув голову. На покрытом пылью лице кровь была почти незаметна. Робот, исполняющий роль фельдшера, только что защелкнул ка его руке браслет гомеостата. Шульгин, задернув полог палатки, бросил на пол шлем и перчатки. - Никого не пускать, - приказал он второму роботу и наклонился над ротмистром. Желтый цвет почти полностью покрывал экран гомеостата, только узкий зеленый лучик пересекал его, показывая, что человек еще жив. Диагноз был ясен Шульгину без всяких исследований. Перелом основания черепа. Возможны также множественные повреждения внутренних органов, не считая переломов конечностей. По всем признакам, в нормальных обстоятельствах - не жилец. Но раз зеленый сектор еще светится - гомеостат его вытянет с того света. Механизм действия прибора был Шульгину абсолютно непонятен, какой-то внутриклеточный резонанс, субатомная активизация реликтовой регенерации, но в эффективности браслета он не раз убеждался на практике. Потому и сказал собравшимся у палатки офицерам: - Что вы паникуете? Никогда с коня не падали? Кто там на отсутствие попа сетует? Надо будет, я сам не хуже попа заупокойную службу прочитаю. Только, к вашему сведению, в ближайшее время погулять на поминках не придется. И отмены занятий на предмет похорон тоже не будет. Полчаса перекура и вперед! Что касается Барабашова, то имеет место контузия и несколько царапин. Вечером, в крайнем случае завтра утром будет в полном порядке. Вопросы есть? Так и получилось. Утром ротмистр, сияя, как новый пятак, по случаю трехдневного освобождения от тренировок, появился в своей палатке. До обеда валялся на койке, а на обеде рассказывал всем желающим, что стукнулся здорово, и минут пятнадцать ничего не соображал. Однако оклемался быстро. - И вот, господа, какое везенье, по скольким камням прокатило - а хоть бы что! Точно такой случай был на Западном фронте. Там у корнета Савкина снаряд прямо под брюхом коня разорвался. Мы его с дерева снимали. Нет, не коня, самого Савкина. И в чем весь цирк? Сам целехонек, а штаны и гимнастерка - фьють! Исключительно в одних подштанниках висел! - И вы мне снова станете говорить, что никаких чудес? - спросил у Басманова Сугорин, когда они отошли от жизнерадостного ротмистра. - Голову на отсечение - всмятку разбился Барабашов. Я же своими глазами видел, какой он был, каша сержант его в машину укладывал. Покойник натуральный, руки и ноги болтались, шея свернута. Будто я покойника от контуженного не отличу... - Ну и что? - отмахнулся Басманов. - Чего только сгоряча не померещится. Но вот же он, покойник, живехонек! Хотите сказать, у наших отцов-командиров еще и живая вода имеется? Ну и слава богу. Хотел бы верить. Глядишь, и нас с вами сбрызнут при случае... Тьфу-тьфу-тьфу! - Басманов сплюнул через плечо три раза и перекрестился. - В этом смысле оно, безусловно, так, - согласился Сугорин. - Однако удивляюсь вашему... э-э... некритическому подходу к действительности. Не знаю, что там дальше будет, но предпочитаю заблаговременно составить собственно мнение. Глядишь, настанет момент, когда и пригодится... - Нет, полковник, вы что, действительно считаете этих господ... Кем? Чародеями, колдунами, в самом деле гостями из будущих времен или, как говорил я в прошлый раз, в шутку, разумеется, замаскированными атлантами? - Не знаю... Не знаю... А в том, что дело здесь нечисто, уверен на все сто. Наблюдайте, Михаил Федорович, может, и вам что-то откроется. ...Наконец, Шульгин с Берестиным признали, что для начала, пожалуй, хватит. Если против настоящих профессионалов конца века посылать свою гвардию было бы и рановато (впрочем, еще как сказать), то против не только Красной, а и вообще любой армии нынешнего мира - запросто. Вооружение плюс боевая подготовка делала их силой, противопоставить которой на Земле было некому и нечего. Да и на вид бывшие белые офицеры разительно изменились. Специфические тренировки привили им совершенно иную осанку, походка стала пружинисто-скользящей, движения вне боя - замедленно-плавными, рациональными в каждом жесте, даже рисунок мышц стал другим, чем у спортсменов начала века. И лица тоже поменялись - дочерна загорели под средиземноморским солнцем, скулы обтянулись, взгляд приобрел постоянную настороженность, цепкость, и вообще в каждом отчетливо проявилось нечто волчье. Сдержанной мимикой, короткими улыбками, массой неуловимых деталей почти каждый напоминал героев тех самых боевиков, что с таким удовольствием смотрели. Новиков даже занес этот факт в свой дневник. В батальоне теперь можно было найти аналоги Юла Бриннера, Стива Мак-Куина, Сталлоне, других мастеров стрельбы и мордобоя. Феномен вполне понятный: "Великолепная семерка", уже через неделю полсоюза ходило, одевалось и стриглось "под Криса".... Стиль речи у офицеров и то стал не совсем русским - сказалось общение с инструкторами, да и Шульгин с товарищами разговаривал на совсем не чеховско-бунинском языке. Проходя перед выстроенным для последнего смотра батальоном, Воронцов тихо сказал Новикову: - Правильно я Антону ответил - что мне твои роботы, и пострашнее роботов найдутся... Не боишься таких в Россию запускать? - Уж как-нибудь! Не опаснее Тухачевских, Бела Кунов и прочих латышских стрелков. Небось русских детей и стариков шашками рубать и газами травить не будут. Ну, может шомполами кой-кого, так у АКМ шомпола короткие. А на фронте... Как говаривали мы с товарищем Сталиным - "Нэмци хатэли палучить истрэбитэльную войну - они ее получат..." - Смотри, командир, мое дело морское. Объявив об окончании курса первоначальной подготовки - по строю прокатился легкий шум, не то удивленный, не то радостный, Берестин добавил, что вместо приема присяги каждому будет предложено подписать контракт. И тут же его зачитал. На слух Басманов воспринял его как вполне подходящий. Срок службы - один год с возможным, но не гарантированным продлением. Плата за службу - по должности, но и для "рядовых" - по любым меркам генеральская, плюс доплата за последний чин в русской армии. Множество всяческих льгот, включая выходное пособие после окончания службы и бесплатный проезд в любую точку земного шара. Страховка на случай ранения или смерти. И даже право не выполнять приказ, противоречащий обычаям ведения войны и принципам офицерской чести. На фоне всего этого вполне невинным выглядел пункт: "Обязуюсь и даю слово чести служить в любом указанном месте, стойко переносить тяготы и лишения. В случае нарушения любого из пунктов контракта и совершения поступков, противоречащих его духу и букве, подлежу немедленному увольнению без пенсии и вышеперечисленных льгот и вознаграждений". Учитывая размер жалованья и прочие блага, волонтеры сочли этот пункт вполне справедливым. Затем Шульгин вручил каждому форменные береты. Он все-таки решил не заниматься плагиатом, и цвет выбрал ни в одном роде спецвойск не используемый - светло-шоколадный. И, наконец, в ознаменование торжественного события был дан банкет. В ресторанном зале первого класса на пароходе, в полном составе волонтеров, "хозяев" и "пассажиров", к которым Басманов отнес женщин и еще каких-то непонятных людей в штатском, немолодых, "профессорского" вида. Но, конечно, главными здесь были дамы! До этого вечера офицерам лишь изредка удавалось видеть их соблазнительные фигуры, когда они прогуливались по солнечной и шлюпочной палубам, да время от времени катались на яхте в примыкающей к лагерю бухте. В такие моменты все имеющиеся бинокли, прицелы и прочая оптика без специальной команды безошибочно захватывала цель и сопровождала ее до последней возможности. В довершение всего каждый офицер получил от "фирмы" сюрприз - полный комплект российской парадной формы. Так что вечером зал, и без того роскошно убранный, сверкал золотыми и серебряными эполетами, погонами, аксельбантами, поскрипывал сторублевыми шуваловскими сапогами, звенел шпорами, словно Георгиевский зал Зимнего дворца в дни царских приемов. Женщины же, очаровательные сами по себе, и стократ для офицеров, вообще не видевших приличных дам целую вечность, одетые в сногсшибательные туалеты, эффектно причесанные и талантливо накрашенные, имели успех, какого никто из них, за исключением разве Сильвии, и представить себе не мог. Не зря они разучивали соответствующие времени танцы! Сказал бы кто той же Наталье Андреевне, что за один только вечер ее будут приглашать на вальс и мазурку природные графы, бароны, один настоящий князь рюриковой крови ротмистр Стригин, лейб-гвардии драгунского полка, а также флигель-адъютант Его Величества! Уж если сказка, так сказка, сон - так сон! Да и к офицерам словно вернулось давно забытое прошлое. Не ко всем, конечно: из прапорщиков военного времени, подпоручиков ускоренных, выпусков, ротных и полуротных командиров богом забытых номерных полков многие вообще никогда в жизни не видели ничего подобного. Ни приборов "на шесть хрусталей", ни заливной осетрины и котлеток "де валяй", шампанского "Клико" и "Мумм" и коньяка "Энесси", да, наконец, пресловутых и на века прославленных Северяниным и Маяковским ананасов. Потому как, вопреки коммунистической пропаганде, царский обер-офицер мирного времени получал раза в четыре меньше квалифицированного рабочего и ел досыта не каждый день. Так что не за фамильные имения и особняки в центре Петербурга и Москвы большинство из них ходили в отчаянно-безрассудные "психические атаки", столь колоритно изображенные в "Чапаеве" и в "Хождении по мукам". Но зато сейчас, пусть хоть на краткий миг, любой из них мог почувствовать себя настоящим аристократом и хозяином жизни. Пусть даже те, о ком сказано выше, робея и стесняясь в обществе блестящих, увенчанных забытыми уже вензелями на погонах и эполетах боевых друзей, скромно теснились за дальними столиками, не рискуя приблизиться к царственным дамам, даже и они могли сполна насладиться восставшим, как град Китеж из вод, уголком "России, которую потеряли"... А ведь на самом-то деле, пусть никто об этом пока не подозревал, именно они, выпивающие, танцующие, смеющиеся или грустящие на этом, может, первом, а может - и последнем балу... научившись тому, чего кроме них на воем планете не знал и не умел пока никто, прикоснувшиеся не только к новой технике, но и к новому стилю мышления и поступков, именно они, первые офицеры армии, которой только предстояло появиться, оказались сейчас кандидатами в новую аристократию новой России. Которая возникнет при одном маленьком, но необходимом условии - если удастся довольно-таки бредовый с точки зрения исторического материализма план... А "Валгалла" между тем, пока гремел музыкой и звенел бокалами банкет, пятнадцатиузловым ходом возвращалась к Босфору. Когда первые, самые крепкие телом и духом бойцы, освежившись после крепкого сна пивом или чем-то поосновательней, стали появляться на палубе, они увидели только безграничную морскую гладь и синее, без единого облачка, небо. Праздник продолжался. Прогуливались, разговаривали, обменивались вп