подъезде было сумрачно и тихо. Сквозь высокие витражи на пол падали пятна разноцветного света. Оглядевшись и на всякий случай прислушавшись, не спускается ли кто сверху, Лихарев меньше чем за минуту открыл универсальной отмычкой оба достаточно хитрых, рассчитанных на нынешние неспокойные времена замка. Вошел. Толстое, в четыре пальца, полотнище, обитое вдобавок войлоком и кожей, бесшумно затворилось, надежно отсекая от превратностей и треволнений внешнего мира. Приятные запахи богатого и культурного жилья, мозаичный паркет, лепнина потолков, стены, обтянутые штофной тканью, а не бумажными обоями, - все сейчас радовало сердце Валентина. Жить здесь будет наверняка приятно. Он обошел все помещения квартиры, тщательно их осматривая. Если называть происходящее своими словами - попросту грамотно обыскал. Кроме четырех уже упакованных хозяевами чемоданов, он нашел еще два пустых и сложил в них то, что никому, кроме членов семьи, было неинтересно, а для них представляло ценность, большую, может быть, чем обычное имущество, - альбомы фотографий, дневники, письма, детские игрушки и тому подобное. Если они намеревались собрать все это позже - Лихарев им помог. Если решили оставить за ненадобностью - пусть сами и выбрасывают. Его совесть будет чиста, Все шесть чемоданов он вынес в прихожую и рядком поставил у боковой стенки. Внимательно на них посмотрел и, будто это имело какое- то значение, передвинул на полметра в сторону. Теперь оставалось совершить простую, хотя достаточно необычную для этого места и времени процедуру. Из принесенного с собой саквояжа Лихарев извлек не на Земле изготовленный шарообразный предмет или скорее прибор в темно-оливковый, слегка поблескивающей оболочке. Штепсельным шнуром подключил его к электророзетке. Сдвинув потайную защелку в районе экватора, разнял на две половины и начал колдовать над рядом серебристых сенсорных полей, посматривая то на свои наручные часы, то на мигающие разноцветные секторы нескольких овальных циферблатов. Очевидно, добившись желаемого сочетания параметров, еще раз взглянул на золотой лонжиновский хронометр, словно проверяя, пришло ли время, и нажал наконец длинную, испещренную значками неизвестного алфавита, тангету в середине "шара". На первый взгляд ничего не произошло. На второй и на третий - тоже. Все та же приятная тишина царила комнатах, так же падали на паркет лучи солнца сквозь щели в задернутых по случаю августовской жары портьерах. Только, если быть уж очень внимательным, исчезли хозяйские чемоданы из прихожей. Это, очевидно, и было для Валентина самым главным. Он уселся в глубокое кожаное кресло в гостиной, напротив прекрасного кабинетного рояля, без которого немыслим был до революции более-менее приличный дом, вытянул ноги в надраенных уличным чистильщиком до синих искр сапогах, уже слегка подернутых летней пылью, закурил взятую из коробки на столе профессорскую папиросу. "Нет, - подумал он, и далеко уже не в первый раз, - жить и в эсэсэсэрии можно, если знаешь - как. Люди - они умеют устроить для себя индивидуальный комфорт при самых нечеловеческих обстоятельствах". И даже ему самому не совсем понятно было, гордится ли товарищ Лихарев своей принадлежностью к человеческому роду или дает беспристрастную оценку тем, среди кого вынужден работать. Потом он свернул "шар" и спрятал его в резной и громадный, как Кельнский собор, платяной шкаф. Вышел в прихожую, извлек из кармана портсигар, надавил кнопку замка... Доля секунды, а может, и меньше, и теперь уже вся обстановка квартиры пропала, лишь чемоданы сиротливо стояли на сверкающем, без единой пылинки полу. Даже пыль осталась там, в ином пространстве. Аппаратура работала пусть немного формально, но четко. Валентин удовлетворенно кивнул, вновь щелкнул густо-синей, наверняка - сапфировой кнопкой портсигара и вышел на лестницу, переместившись из параллельной реальности в исходную, отличающуюся всего на один квант времени и на одно- единственное значащее событие. Хозяин же, вернувшись домой, с глубочайшим изумлением увидел, что его квартира совершенно, абсолютно пуста. Если не считать стоящих посреди прихожей чемоданов. Четырех собранных лично и еще двух - неизвестно кем. Но больше - ничего. Ни мебели, ни ковров, ни библиотеки в десять тысяч томов. Даже штор на дверях и окнах, посуды на кухне, мыла в ванной комнате - и того не было. Немыслимо! Невероятно! Однако и ограблением посчитать случившееся было невозможно. Как раз все наиболее ценные и портативные вещи, включая палисандровый ларец с бриллиантами жены, коллекцию золотых часов с дарственными надписями, фамильное серебро с монограммами, заблаговременно уложенные в кофр, остались на месте. И не слишком ценные в рыночном смысле, но важные для фамильной памяти - тоже! Нормальные воры взяли бы как раз чемоданы. А прочее имущество - его же на пяти грузовиках нужно было вывозить. Профессор, естественно, немедленно помчался на извозчике в ГПУ - благо недалеко, поднял там ужасный скандал, метнулся в ЦК, в МГК - у него везде были друзья и покровители (иначе черта с два он получил бы загранпаспорта на всю семью в такое время). Ну и что? Конечно, прислали бригаду следователей, те опрашивали соседей, снимали отпечатки пальцев. Но как-то невозможно было представить, чтобы за четыре часа, пока отсутствовали дома профессор и его домочадцы, кто-то вывез пять комнат обстановки (как? на чем? и без шума? А сколько шума способны произвести грузчики и ломовики, таскающие по лестницам тяжеленные шкафы, столы и диваны, каждый знает), так и доказать обратное - ничего не украдено, и вам это только померещилось, товарищ профессор, - тоже оказалось невозможным, поэтому стороны постепенно пришли к консенсусу. Из специальных фондов потерпевшему выплатили недурную компенсацию, заручившись словом джентльмена, что он об этом на Западе трепаться не станет, а если станет, то способы прекратить провокационную болтовню имеются в изобилии. Во избежание дальнейших недоразумений чекисты проводили профессора с семьей на вокзал казенным транспортом, снабдили бумажкой, гарантирующей от таможенного досмотра в Негорелом, и дружно постарались забыть о случившемся. Словно о стыдной неловкости, приключившейся с уважаемым человеком в приличном обществе. А на другой или третий день странную квартиру заселили двумя дюжинами жильцов. По нормальному советскому стандарту - комнату на семью. А сколько вас там, как вы обойдетесь одним унитазом годной ванной на всех - ваши проблемы. В Центральные бани вон ходите, в ванне же огурцы хорошо солить. И никому не обидно. Однако и Лихарев устроился жить в ней же, не испытывая ни малейшего неудобства от такого малоприятного, по любым меркам, соседства. Он просто жил чуть-чуть впереди своих соседей. Совершенно так, как пассажир мягкого купе тронувшегося от станции поезда. Пусть еще три человека имели билеты на остальные места, но они подбежали к перрону чуть позже прощального гудка и увидели лишь красный фонарь последнего вагона. И все! Если угодно - садитесь в дрезину и догоняйте. По рельсам. Упретесь, если довезет, в буфера последнего вагона, но и не более. Ни слева ни справа вы его не обгоните. Так и будете ехать до бесконечности след в след. Не до бесконечности, а до первой остановки, только вот когда она будет - решать не вам! Если очень нужно, можно даже попытаться проникнуть в оплаченный вагон. Но тут требуется особое умение, или, выражаясь научным языком, способность преодолевать границы гомологичных, но не аналогичных пространств. А также ключ. У Валентина он был. Внутри золотого портсигара. Имелось лишь одно, незначительное, впрочем, неудобство. Пересекая дверной проем, а вместе с ним и границу синхронных реальностей, он рисковал столкнуться с кем-то одновременно выходящим из квартиры или входящим в нее. Не опасно, но зачем же привлекать излишнее внимание даже в таких мелочах? На этот случай он оборудовал над дверью чувствительный масс-детектор и выходил, когда ни на площадке, ни на лестницах не было никого. За минувшие десять лет ни одного прокола, слава Богу, не случилось. ГЛАВА 11 Что-то мешало Шестакову окончательно и просто принять, очевидное вроде бы решение. С одной стороны, мысль пришла в голову легко и просто, никаких разумных доводов "против" он привести не мог. Более того - эта идея вызывала у него нечто вроде радости и веселой злобы - мол еще раз, и как следует, отомщу ненавистному сталинскому режиму. Но с другой - вся его советская, большевистская сущность протестовала. Не так просто было избавиться не от убеждений даже, а от проникшего до мозга костей инстинкт единомыслия. Нельзя, никак позволить себе даже думать о чем-то, расходящемся с партий, а уж тем более - действовать во вред ей. Даже убийство сотрудников НКВД казалось меньшим грехом. Это - дело привычное. Человек - винтик. Сегодня он нужен, завтра - нет. Можно экспроприировать, отправить в ссылку, приговорить к десяти годам или расстрелу, как потребуется. Еще Ленин говорил - нравственно только то, что полезно делу партии. Соответственно - все остальное безнравственно. А сейчас он собрался посягнуть на самое святое. На "народные деньги". Хотя никакими народными в буквальном смысле этого слова, они давно уже не были, поскольку народ никакого влияния на них не имел и пользы ему, народу, от них тоже не было никакой. Предназначались они для финансирования, республиканского правительства Испании, еще конкретнее - для закупок во Франции и других европейских странах оружия и снаряжения интербригад. Не все возможно доставлять на Иберийский полуостров пароходами из Одессы, прорывая блокаду, да и в пропагандистском плане гораздо приличнее было вооружать прибывающих со всех концов света добровольцев винтовками, пулеметами и прочей техникой производства нейтральных стран, а еще лучше - немецкой и итальянской. В отличие от Гитлера и Муссолини, Сталин отчего-то стеснялся открыто признать свое участие в чужой гражданской войне. А Шестакову в числе прочих, ему неизвестных, лиц, было поручено данную акцию обеспечивать. То есть наладить целую сеть по материальному обеспечению войны. Для чего нарком и получил приказ открыть на свое имя в специальном доверенном банке особый счет, распоряжаться которым мог исключительно он сам по особым каналам. И если бы он смог сейчас попасть в Европу... Но в ближайшие дни и даже недели это невозможно, а позже... Нарком испытывал обоснованное опасение, что каким-то образом НКВД, НКИД, Наркомфин, еще какое-нибудь ведомство сумеет эти счета блокировать, способы у них наверняка есть. Должны быть. Невозможно же допустить, что он действовал на самом деле бесконтрольно и все его связи не отслеживались. Тогда возникает вопрос: каким образом можно своих нынешних врагов опередить? Хорошо, что Власьев не настаивал, не добивался ответа, какой такой способ решить финансовую проблему известен бывшему юнкеру и теперь уже бывшему наркому. Шестаков выбрал момент, уединился с женой, когда уложили спать сыновей после обеда. Поделился с ней своими сомнениями. Зоя рассмеялась даже не зло, а издевательски. Как, кажется, смеялась в одной из своих театральных ролей. И напомнила ему заголовок одной из глав романа Новикова-Прибоя "Цусима", которую не так давно оба прочли. - "Перед врагами герой, а на свободе растерялся". Помнишь, о чем сказано? Так что не надо передо мной нюни распускать. Все равно не поверю и не посочувствую. Или ты думаешь когда-нибудь где-то оправдаться этими вот словами? Простите, дорогие товарищи, ошибся немного, а вообще-то я ваш верный слуга до гроба. Брось, Гриша, не заставляй в себе разочаровываться. Пошли - так до конца. За границу - значит, за границу. Не выйдет - не выйдет. А назад возврата нет, хоть ты сейчас на ближайшей осине повесишься. Как правоверный китаец, чтобы посильнее унизить своего врага... И повернула разговор совсем на другое. Что она думала, он совсем уже перестал быть мужчиной не только в нравственном, но и в известном смысле. Но лишь за сутки ему удалось опровергнуть сразу оба ее мнения. И это радует. Она надеется, события минувшей ночи отнюдь не случайный эксцесс, а лишь начало новой жизни. Наркому тоже так казалось, он только не сказал, что ночью с ним была совсем другая женщина. Еще - он не сказал и ей о совершенно авантюрном, невероятном для любого здравомыслящего субъекта, но при здравом размышлении вполне осуществимом плане. Но заодно Шестаков понимал - реализовать возникший замысел возможно только в том качестве, что проявилось у него всего лишь вчера. Лишь бы эти неожиданные черты личности в нем сохранились, а не исчезли так же внезапно, как пришли, сменившись жестокой депрессией и вытекающей из нее потерей упругой и жесткой воли. Темнело в конце января в этих широтах и вообще-то рано, а уж под покровом низких, цепляющихся за верхушки деревьев туч и плотно заполнившего пространство между землей и тучами, горизонтально летящего снега серые сумерки стали сгущаться вскоре после полудня. Они втроем сидели в рабочем кабинете Власьева перед полуоткрытой дверцей голландки, а ребята в соседней комнате увлеченно листали толстые книги. Старший - "Землю и людей" Элизы Реклю, а младший - Брема с цветными литографическими картинками. - Я уже говорил, что за годы своего уединенного житья подумал все возножные варианты будущей судьбы. Вы даже не представляете, как хорошо думается в одиночестве, которое длится второй десяток лет подряд. Мне даже как-то неприятно сознавать, что оно, похоже, закончилось" Ожидание вообще лучше исполнения желаний, вы замечали? Шестаков заметил другое: Власов был все-таки слишком, утомительно разговорчив. Что, впрочем, не удивительно. По причине того же уединения. Нарком мог представить, как, бродя по лесу или занимаясь научными изысканиями, старый приятель разговаривает вслух с собой. - И я не сомневался отчего-то, что подобный день когда-нибудь придет. Вот он и пришел. Я ведь непрерывно изобретал, нет, точнее - строил грядущей войны с Советской властью. До деталей продумывая собственное поведение, самые невероятные повороты судьбы и политические коллизии... Нет-нет, не думайте, что я повредился в уме. Я не пикейный жилет и не... Я скорее уподобился отставному полководцу, который переигрывает в уме минувшие кампании и пытается подготовиться к грядущим. В надежде, что его, как Суворова, вдруг вызовут из Тульчина. А ему, заметьте, тогда было уже шестьдесят восемь лет, на двадцать больше, чем мне сейчас... - Значит, ваш Сен-Готард еще впереди, - усмехнулся Шестаков. - На что и надеюсь, - без тени иронии ответил Власьев.- Остается реализовать один из подходящих сценариев. У вас какие документы при себе имеются? - Как какие? Все положенные нормальному советскому человеку. Дома ничего не оставили. Паспорта, профсоюзные книжки, у меня еще партбилет, удостоверения наркома, члена ЦК, депутата Верховного Совета, орденские книжки... - ответил Шестаков. - Можете бросить их прямо сюда, - указал Власьев на бьющееся за чугунной створкой алое пламя. - Только вы, Григорий. Зоя может свои оставить... - Тем более что паспорт у меня на девичью фамилию, я ее не меняла... - сказала жена. - Очень хорошо. Как фамилия-то, если не секрет? - Какой секрет? Пашкова... - 3оя похоже, слегка даже обиделась. Нашелся человек, который ее не знает. Ее, чьи фотооткрытки продаются в любом киоске. Власьев прикрыл глаза, задумался о чем-то, шевеля губами. - Неплохо. Даже вполне удачно. Я, видите ли, на эту тему тоже размышлял. А поскольку и химией достаточно занимался с времен военной службы - минеры все химики, как вам известно, -то безукоризненный способ спецчернила из документов вытравлять изыскал. Не целиком, чтобы в глаза не бросалось, а местами. Из вашей фамилии, например, без всяких усилий можно несколько сделать. Непохожих и вполне благозвучных. Вот, например: Танукович. Или - Гвацикадзе. У нескольких букв одни штришки убрать, другие подрисовать - и все. Вы, Григорий Петрович, инженер, черчение изучали, вам труда не составит аккуратненько дорисовать в смытых местах, а остальное я на себя беру... Шестаков прикинул - да, из выписанной щеголеватым писарским почерком фамилии жены те, что назвал Власьев, сделать можно вполне. И еще кое-какие. Это ему понравилось. Авантюра начинала приобретать черты реальности. - А мой паспорт почему не годится? - По ряду причин. Первая - фамилия для переделки менее удачная. Второе - уж на вас-то установка будет дана в полной мере. Искать будут не только по фамилии, но и по номерам документов, и еще по каким-то тонкостям, мне неизвестным. Уверен, что, вводя паспортную систему, большевики все предусмотрели. Для членов правительства и надежных партийцев - одни номера и серии, для простых обывателей - другие, для классово чуждых, лишенцев и освобожденных из тюрем - третьи... Возможно, и еще какие-то фокусы имеются. Зачем же лишний раз рисковать? Вот чекистские удостоверения мы время от времени использовать можем, но отнюдь не систематически. А пока попробуем мою методику... Шестаков с интересом наблюдал за манипуляциями своего командира. Власьев выставил из шкафчика на стол несколько пузырьков с жидкостями разного цвета, с помощью пипетки создал в чашке Петри некую смесь, распространившую в комнате запахи аммиака, хлора, чего-то еще, не менее резкого и противного. Вдел под правую бровь часовую лупу, протянул руку уверенным движением, и Зоя, успевшая убегать в соседнюю комнату, вложила в нее свой паспорт. Власьев обмакнул в чашку заостренную спичку, обмотанную тщательно расправленным клочком ваты, и приступил... Не более чем через десять минут он помахал паспортом в воздухе, подул на него и показал наркому: - Прошу. Теперь ваша очередь. Вот тушь, вот бумага, попрактикуйтесь на черновике - и вперед. Только постарайтесь, чтобы с одного раза получилось. Второй раз бумага не выдержит, разводы пойдут, и сетка нарушится... Вырисовывая штрихи и линии на зеленовато-серой странице паспорта, Шестаков думал, что, судя по уверенности действий Власьева, он далеко не первый раз занимается подобным делом. Отчего бы и нет? Начиная с двадцать восьмого года спрос на такого рода услуги постоянно рос. Спасающимся от коллективизации "кулакам", "лишенцам", беглецам из мест ссылок и высылок, многим другим категориям граждан страны, "где так вольно дышит человек", грамотно подправленные документы были если и не дороже жизни, то равноценны с нею. Удивительно только, что до сих пор его никто не выдал. Значит, скорее всего ни один из владельцев выправленных им документов до сих пор не попался. Это обнадеживало... - Ну вот, пожалуйста... - Он с облегчением выдохнул воздух, который непроизвольно задерживал в груди во время работы. - Теперь ты у нас чистокровная полька, Танукович Зося Стефановна. Не уверен, что такие фамилии есть на самом деле, но при проверке на вокзале, думаю, сойдет. Главное - даже отдаленно исходную не напоминает. Вы гений, Николай Александрович! - Чего там, - заулыбался довольный похвалой Власьев. - Не самый сложный вариант. Еще над вашими чекистскими документами помозгуем. Там тоже интересные решения просматриваются... Исключительно в рассуждении чистого искусства. - Постойте, - сказала вдруг Зоя. - А прописка? Тут тоже нужно что-то сделать. Наш адрес слишком известен. Какая-то провинциальная полька и вдруг прописана в правительственном доме в Москве. Любой милиционер этот адрес наизусть знает. - Столичный милиционер, - уточнил Власьев. - А уездные и в областном центре, как главная улица называется, вряд ли помнят, - пренебрежительно махнул рукой Власьев. - Можем просто номер дома изменить одним штришком, а можем и улицу, чтобы даже отдаленных ассоциаций у поверяльщиков не возникло. А хотите, из Москвы разом Минск сделаем? Тоже не слишком сложно. Но это все пустяки. Думать нужно о моментах стратегического значения... - Что вы имеете в виду? - искренне не понял хода мыслей товарища Шестаков. - Как же? Мы ведь условились, что объявляем войну совдепии. Поэтому, э-э, должна быть стратегическая цель, пусть не войны, пусть хотя бы кампании. Можете таковую назвать? - Нет, - честно признался Шестаков. Отчетливо потянуло бредом. Возможно, Власьев на самом деле повредился от одиночества и навязчивых пятнадцатилетних мыслей. А что? Вполне вероятно. Капитан Гаттерас, например... Иные известные в истории параноики и маньяки. Все поначалу, как правило, производят наилучшее впечатление глубиной знания предмета и целеустремленностью и лишь потом... Его мысли прервал добродушный и вполне нормальный, без надрыва и повизгивания, смех. - Вот-вот. У вас все прямо на лице написано. А я ведь далеко не псих, прошу заметить. И о нашей стратегической цели пока что понятие имею ничуть не большее, чем вы. Но она ведь должна быть, согласитесь, иначе... Ну, кто мы тогда, если иначе? Либо и вправду сумасшедшие, замахнувшиеся на колосса - Советскую державу, либо - банальные бандиты, начавшие с убийства сотрудников государственной тайной полиции и замышляющие новые, не менее гнусные преступления. Разве не так? Деньги раздобыть, за границу сбежать, это что, цель, ради которой жить и умирать стоит? Беглец он и есть беглец, тварь дрожащая... Шестаков не нашелся что ответить: Ему требовалось какое-то время, чтобы обдумать слова Власьева. Рациональное зерно в них было, безусловно, но как его вылущить? Слава богу, спешить пока некуда. Поужинать как следует, выпить, разумеется, поговорить - не всерьез, а на какие-нибудь отвлеченные темы... Потом поспать, долго-долго, компенсировать бессонные годы. Завтра видно будет. Утро вечера... и так далее. Поспать... Утренние мысли опять вернулись. Спать ведь придется не одному. Он посмотрел на жену, стараясь вернуть ночное впечатление. Как бы совершенно свежим взглядом. Да, очаровательная женщина, от которой пол-Москвы без ума, которая в роли принцессы Турандот, говорят, превзошла саму... Или тут другое? Ему опять начало казаться, что с ним происходит странное. Что он - не совсем он, а во многом другой человек. Он получил способность видеть Зою с тем же чувством, что испытывал, глядя на посторонних красивых женщин. В принципе известно, что у них там находится под платьем и прочим, но мысль увидеть наяву обнаженной именно ее - волнует. Неужели недавние события так на него повлияли? Крыша поехала? Странное выражение. Но понятное. Означает повреждение рассудка. На почве убийства? Шизофрения, то есть расщепление личности? Забавно. Впрочем, именно в данный момент не так уж плохо. С женой до вчерашней ночи они не спали, наверное, больше месяца, не до того было, а вот сейчас... Нет, в самом деле, только вообразить, что он имеет законное право уложить эту пикантную даму в постель и делать с ней все, что взбредет в голову, - уже приятно, а если еще и осуществить это? Одновременно, рассматривая Зою, Шестаков начал понимать, что красивая она- в других координатах. В нынешнем мире она красивой считаться не должна. Не зря же ее, невзирая на успех в театре, очень неохотно приглашают сниматься в кино. И не на первые роли. Зачем и кому она там нужна? Совершенно нестандартное лицо. Чуждое лицо, как принято выражаться. Разве может она сравниться с красавицами советской эпохи? С Орловой, Серовой, Ладыниной, Марецкой? Вот те - безусловно народные красавицы. Приятный тонкий голосок, губки бантиком, курбастенькие фигуры без намеков на разные там груди и бедра. А эта?.. "Вы нам еще Марлену Дитрих предложите в качестве пролетарского идеала", - сказал однажды товарищ Большаков. А что? И правильно! Чтобы всякое быдло слюни пускало, на мою жену глядя? Пусть и вправду лучше в театре играет, туда более понимающие люди ходят. Зоя уловила его взгляд, загадочно улыбнулась, чуть повела плечами. С намеком, что тоже помнит вчерашнее и не против повторить. Поужинали довольно сдержанно, ограничились одной бутылкой настойки на лесных травах, а потом Шестаков сказал, что пора и отдохнуть. От души. Слишком он устал, не только вчера, а вообще. Власьев согласно кивнул головой и указал на дверь во вторую половину дома. Сегодня Зоя приготовила супружескую постель не в кабинете, а в еще одной, совсем небольшой, уютной комнатке. Шестаков заодно смог осмотреть власьевскую обитель в подробностях. ...Дом на самом деле устроен был своеобразно. Возведенный еще в конце прошлого века, неизвестно кем, с не непонятной целью, возможно, действительно как научная станция или охотничий домик петербургского или тверского богатея, он в плане представлял подобие несимметричной буквы П, и если фасадная часть внутри выглядела натуральной деревенской избой, пусть и просторной, с высоким потолком, то левая "ножка" - вполне городской квартирой, с обшитыми струганными досками и оклеенными обоями стенами, выкрашенными белой эмалью дверьми, украшенными фигурными бронзовыми ручками, с кафельными, как уже было сказано, голландками по углам комнат и всем прочим антуражем. Тоже своеобразный вариант доктора Джекила и мистера Хайда. В присутствии посторонних и днем Власьев обретался в деревенской половине и держался, и ощущал себя соответственно, прочее же время проводил цивилизованно. Шестаков не удивился бы, узнав, что, переходя на "чистую половину", егерь переодевается если и не во фрачную пару, так хотя бы в отглаженные брюки и вельветовую куртку с бранденбурами. Многое на такую возможность намекало. На вопрос Шестакова, откуда взялось в кабинете роскошное, подлинно венецианское трюмо, Власьев сообщил, что всю эту обстановку он еще в двадцатые годы скупил или выменял на "дары природы" у окрестных крестьян, ленящихся самостоятельно охотиться на кабанов и оленей. Но зато поживившихся в Осташкове и помещичьих усадьбах во времена гражданской смуты совершенно ненужной им "господской" мебелью. - Не поверите - трюмо обнаружилось в коровнике одного комбедовца. Привезти сумел, а в избу не вошло. Дверь низковата. Так и стояло в углу за кучей навоза... Но ведь заметьте - совершенно целое, а сколько ему пережить довелось? Цена в старых деньгах - тысячи две или три, мне же обошлось в два кабаньих окорока. Правда, время было голодное. То же самое и рояль. Совершеннейший придурок на телеге привез, посреди двора поставил и начал соображать, каким образом из него струны извлечь и на какой предмет их использовать. Хорошо, я по случаю рядом оказался: Здесь вообще банкой пороха расплатился, мотком лески и двумя дюжинами рыболовных крючков... - Да это ведь как еще посмотреть, - раздумчиво ответил Шестаков. - Отчего не допустить, что тот ваш порох и крючки ему впоследствии жизнь спасли, а рояль и так и так был без всякой надобности. Если бы он играть умел, тогда конечно - поставь его на телегу и зарабатывай тапером на деревенских свадьбах... На том и разошлись, Шестаков в постель к жене, а Власьев заниматься какими-то своими, непонятными городскому человеку делами. Время было, по московским меркам, совершенно. детское. Восьмой час. Но давно стояла на улице глухая тьма, к радости Шестакова, вновь усилился буран, гудя и свирепствуя так, что сложенный из громадных бревен дом начал подрагивать на своем основании, по стеклам хлестало не горстями уже, а целыми охапками снега. И что же теперь, напрасно жечь драгоценный керосин или магазинные свечи? На самом деле, лучше лечь спать, а света хватит низ-под дверцы жарко горящей голландки. Не забыть только пошире приоткрыть вьюшку перед сном, когда по углям от прогоревших дров забегают синие огоньки. А то угоришь, к чертовой матери. Шестаков не ошибся в своих предположениях. Как только задули лампу и Зоя прижалась к нему горячим телом, тут же накатилась на него прежняя, глухая, головокружительная и совершенно не имевшая в прошлой жизни аналогов страсть. ГЛАВА 12 Валентин докурил очередную папиросу, выпросил окурок в форточку, боком присел к овальному обеденному столу и быстро начал набрасывать на странице квадратного блокнота какую-то схемку синим, остро отточенным карандашам. В самом верху он изобразил круг, внутри которого вписал "Шестаков", от него провел несколько стрелок вбок и вниз. К ним тоже пририсовал прямоугольники, которые обозначил: "Заковский", "Шадрин", немного подумал и заполнил третий фамилией главы НКВД - "Ежов". Над остальными тщательно вычертил вопросительные знаки. Посидел, мечтательно глядя в потолок, и вдруг начал быстро писать микроскопическим почерком нечто вроде плана мероприятий по разработке каждого из фигурантов этой схемы. Захлопнул блокнот, подпер щеку кулаком и словно бы задумался. О чем? Сама ситуация с беглым наркомом его, безусловно, заинтересовала. Не такой уж частый факт, чтобы вполне благополучный и удачно встроенный в здешнюю политическую систему функционер выкидывал столь неожиданный фортель. Это надо же - плюнуть вдруг на правила игры, отказаться безмолвно идти на заклание, когда именно так решила распорядиться его судьбой партия, а совсем наоборот - по-мужски разобраться со своими врагами, пусть и не с самыми главными. Но исполнителям тоже нужно вовремя давать отпор. Не уничтожив солдат, не доберешься до ставки главнокомандующего... Внезапно пришедшее в голову сравнение Валентину понравилось. Да, вот именно, но отчего у местных жителей, у большинства оных, никак не хватает ума дойти до столь очевидной истины? Разве - только одно. Нация исчерпала лимит сопротивления в два предыдущих десятилетия. Она, может быть, даже и не проиграла свою гражданскую войну, она просто истекла кровью. Готовых же к бою одиночек слишком мало, и каждый из них наверняка достаточно разумен, чтобы не класть голову на плаху. Сорганизоваться же им не дает тот же самый НКВД и не столь уж глупая, в предложенных обстоятельствах, политика партии. Самого Лихарева, в рассуждении о реализации плана действий на 1938-1939 годы, такая ситуация скорее устраивала, но сочувствовал он все-таки борцам, а не баранам, с радостным блеянием бегущим под нож. Сейчас у него начал вырисовываться перспективный, да и просто изящный, как хорошая шахматная задача, замысел. Если удастся найти Шестакова раньше чекистов или перехватить его, если они это сделают сами, можно использовать наркома в далеко идущей интриге против Ежова и еще некоторых крупных фигур в правительстве и партийной верхушке. Лихарев достаточно ориентировался в советском кукольном театре одного режиссера, чтобы понимать, за какие ниточки следует дергать, чтобы руководить самим кукловодом. Не слишком сложная задача, между прочим. Известно ведь, что короля играет свита. Даже в том случае, если "король" имеет неограниченную возможность расстрелять абсолютно любого в своем окружении без суда и следствия. Даже целиком съезд партии, политбюро и правительство. Сложности, конечно, будут, и. немалые, но в успехе Валентин был почти уверен. Если не случится чего-нибудь настолько экстраординарного, что Сталин внезапно и полностью утратит доверие к своему верному помощнику, захочет его устранить физически. Но и на этот случай у него имелись в запасе варианты. Самый крайний, если не будет другого выхода, - ликвидировать потерявшего нюх вождя, пустить процесс на самотек и дождаться, когда в жестокой битве за власть родится новый "крысиный волк". Или, наоборот, не трогая Сталина, исчезнуть самому, чтобы вскоре появиться в новой роли и с новой внешностью. Случай с Шестаковым можно в определенном смысле считать подарком судьбы, катализатором, резко ускоряющим процесс. И теперь следует, не упуская из внимания ход поиска и лубянские склоки, форсировать разработку детальных схем смены политического курса страны. Как всегда в подобных случаях, Лихарев испытал нарастающее возбуждение и боевой азарт. Словно только что принявший очередной вызов профессиональный дуэлянт-бретер. Но, в соответствии с известным законом, план Лихарева оказался нарушен в самом начале. Около четырех часов утра его разбудило частое, тревожное попискивание "шара". Его приглашала к сеансу экстренной связи лондонская резидентура. Это случалось не так уж часто, обычно необходимую информацию и текущие задания он получал в безличной форме. Прямые же встречи с руководством практиковались только в случае чрезвычайных происшествий или если намечалась кардинальная смена стратегической линии. Неужели в Англии решили все-таки прекратить политику невмешательства в испанские дела и твердо стать на сторону республиканского правительства, а тем самым и СССР? Это может означать нечто вроде возрождения былой Антанты и, значит, в перспективе общеевропейскую войну... Лихарев, досадуя, быстро переключил несколько штекеров на своем допотопном коммутаторе. Давно пора установить что-нибудь посовременнее и раздобыть еще парочку телевизоров, предстоящие события потребуют одновременного круглосуточного наблюдения за несколькими объектами. Да где же их возьмешь в СССР? Даже помощнику Сталина это почти не под силу. Такая уж страна ему досталась. Разве что прямо сейчас и попросить, чтобы два, а лучше три аппарата производства фирмы "Дженерал электронике" перебросили ему по внепространственному каналу? На телеэкране возникло не слишком четкое изображение. Лихарев едва не присвистнул, по здешней привычке, от удивления. С ним будет говорить не какой-нибудь клерк-агент второго разряда, не координатор равного с ним ранга даже - его почтила личной беседой сама госпожа Главный резидент, руководитель всей агентурной сети Земли. С леди Сильвией Спенсер Валентин по собственной инициативе беседовал всего два раза, и еще примерно раз в три-четыре года она его вызывала для подробного доклада обстановки и согласования "генеральной линии". Слишком велика была разница в их служебном и общественном положении. Он не только знал об этом теоретически, но и ощущал на собственной шкуре. Эта дама настолько сжилась со своей ролью за несколько проведенных на Земле десятилетий (чуть ли не при королеве Виктории она вступила в должность), что на самом деле чувствовала себя аристократкой голубых кровей высшей пробы. Сам Черчилль приходился ей то ли двоюродным кузеном, то ли внучатым племянником. Главе аггрианской резидентуры так нравилась легенда, под которой она работала на Земле, что ей пришлось разработать крайне сложную схему, позволявшую сохранять за собой и титул, и имя, и состояние, не вызывая у окружающих удивления своей вечной молодостью и завидным долголетием. После первых же слов Валентина леди Спенсер досадливо поморщилась, явно недовольная качеством изображения и звука, включила собственный экран прямой связи, размерами и разрешающей способностью раз в десять превосходящий тот, что имелся в кабинете Лихарева. Почему она не сделала этого сразу, Валентин не понял. На расстояний метра в воздухе повис окантовайный лиловой пульсирующей рамкой прямоугольник, а в нем - эффектная рыжеволосая дама в строгом костюме цвета индиго. Казалось - протяни руку, и коснешься ее щеки, плеча или чего-нибудь еще. Валентина восхищала эта женщина, его по-мужски влекло к ней, хотя он и понимал всю бессмысленность этого чувства. "Паж и королева", - усмехнулся он про себя. Хотя в русской, да и не только русской истории известна масса случаев, когда корнеты и поручики оказывались в постелях императриц. Впрочем, здесь не то. Ему просто приятно видеть безупречно элегантную и красивую женщину, так не похожую на "советских гражданок". Но все это ерунда. Вот ее техническим возможностям действительно нельзя не завидовать. Служебный статус Сильвия позволяет получать специальную аппаратуру непосредственно с Таорэры, а не мастерить ее из подручных средств. Отчего-то было определено так, что переправляемый на Землю агент имел при себе крайне ограниченное количество технических средств - продуктов высокоразвитой цивилизации. Так называемый "шар", нечто вроде портативного и сверхмощного компьютера, всю периферию к которому, однако, следовало создавать на месте самому. Вот и пришлось Лихареву монитор изготовить на базе примитивного телевизора, в телефонные сети входить через древний линейно-батарейный коммутатор, системы прослушки конструировать, исходя из возможностей угольных микрофонов, и так далее. Еще имелся так называемый блок-универсал, оформленный в виде фунтового золотого портсигара, могущий быть и своеобразным оружием широкого спектра действия, и средством связи с владельцами аналогичных приборов. В сочетании с "шаром" этот прибор имел и еще кое-какие полезные свойства, но тем не менее истинного всемогущества своему обладателю не обеспечивал. И, наконец, позволяющий выживать почти в любой ситуации браслет-гомеостат. Но именно что-"почти", справедливость этой оговорки как раз и подтвердила нелепая смерть его предшественника. Однако Валентин пока выживал, и выживал успешно, пусть и не понимая смысла наложенных на него ограничений. В школе сочли излишним объяснять принципы, правила и законы, которыми руководствовались аггры, проводя на Земле свои операции. Лихарева это не задевало, в его психику изначально были внесены соответствующие установки, которые не позволяли отождествлять человеческие и аггрианские составляющие личности. Он мог в рамках своего задания достичь любого возможного в СССР поста, занять, в конце концов, место самого Сталина, но оставаться все тем же агентом-координатором второго ранга, и обладатель первого, будь он в здешней жизни каким-нибудь журналистом или иностранным бизнесменом, имел бы над ним неограниченную власть. Возможностей для продвижения по службе у них тоже не имелось. Кем послан на Землю, тем и будешь оставаться до самой смерти (выработки жизненного ресурса). Стаж и "боевые заслуги" в зачет не принимались. Такая вот специфика. Считалось, правда, что безупречно отработавший свой срок агент в конце концов получался право вернуться на материнскую планету, где удостаивался всевозможных почестей и не представимых воображением землянина благ. Но это в настолько далекой перспективе, что Валентин предпочитал пока об этом не задумываться. Зато в случае каких-либо претензий со стороны руководства судьба агента могла быть печальной. Вплоть до дематериализации без права обжалования. Леди Спенсер провела ладонью по лицу, убирая с глаз упавшую прядь волос. - Скажите, "товарищ" Лихарев, за последние дни у вас здесь не происходило чего-нибудь неожиданного, необычного? - Она говорила с ним по-русски, что было определенным жестом вежливости со стороны резидента. "Что она имеет в виду? Неужели до нее уже дошла информация о наркоме? Так быстро? Или речь о чем-то другом? Разве что они там причастны к акции с Шестаковым, а меня в известность еще не поставили?"- мысли мелькнули мгновенно, не отразившись на его внимательно-вежливом, но спокойном лице. - Если говорить об обстановке в стране в целом, то она стабильна. Террор идет по плану. - Он позволил себе осторожно, в английском духе, пошутить. - Правда, есть интересный, хотя и частный случай. При попытке ареста бежал, оказав вооруженное сопротивление сотрудникам тайной полиции, один из членов правительства. Заметив, что его сообщение Сильвию не слишком заинтересовало, Лихарев все равно добавил: - Этот факт мной выяснен практически немедленно, я им занимаюсь. Леди Спенсер остановила его жестом руки: - Это вопрос вашей компетенции. Считаете нужным - занимайтесь. Больше ничего? Лихарев развел руками. Сильвия покусала нижнюю губу великолепными слишком ровными и аккуратными для природной англичанки зубами.