7-й отдел 1-го управления ГУГБ, и в Главное управление Рабоче-крестьянской милиции. Были они составлены второпях, не содержали пока почти никаких подробностей и тем более выводов. И в той, почти истерической, суматохе, что царила сейчас на доброй половине Лубянского дома, мало кого заинтересовало сообщение об убийстве провинциального уполномоченного и побеге с этапа нескольких подследственных. Не до того. Есть облУНКВД, пусть само и разбирается. Только Буданцев почти мгновенно связал "ЧП районного масштаба" с "делом наркома". Потому что только он непрерывно думал об этом уже пятые сутки и смог мгновенно сопоставить сообщение и слова Лихарева о появлении похожего по приметам человека (об излучении матрицы тот, конечно, не упомянул) в близких окрестностях Москвы. Этот факт очень хорошо ложился на его версию о том, что Шестаков скрывается в дачных поселках. И удивительная дерзость побега из тюремной машины настораживала. Невероятная ловкость неизвестного, странным образом проникшего в машину, обезоружившего опытный и хорошо вооруженный конвой, чем-то напоминала ему стиль действия беглого наркома. Но с этого момента вопрос становился уже крайне конкретным - нарком ли он? Мог ли быть тот, кого они ищут, одновременно и наркомом, и этим вот "специалистом"? Буданцев тут же позвонил по междугородному телефону в Кольчугинский райотдел милиции. Аппарат в кабинете Валентина обеспечивал удивительную чистоту и громкость связи. Совершенно не требовалось стучать по рычагу, дуть в трубку и кричать, как Бывалов в кинофильме "Волга-Волга". Со своими коллегами Буданцев разговаривать умел и, представившись подлинным именем и должностью (таиться было ни к чему), за двадцать минут вытянул из них все интересующие подробности. Картина вырисовывалась более чем увлекательная. Неясно пока было одно - за каким дьяволом потребовалось Шестакову вообще появляться в совершенно ничем не примечательном городке. Кроме наличия там двух полусекретных заводов, абсолютно ничем не мог он привлечь ТАКОГО человека. Разве только... Буданцев привычно схватил лист бумаги. Впервые в "деле наркома" обозначился сообщник. И конвоиры, и этапируемые в один голос утверждали, что и убийца уполномоченного Рыбина, и его сообщник явно давно и хорошо знакомы. Возможно, для того, чтобы встретиться с этим человеком, Шестаков и приехал в Кольчугино? Но что может связывать наркома и похожего на бандита бродягу? Если только это бродяга. Но если нет, то кто? Бежавший из заключения старый приятель, человек его круга? Как ни напрягался Буданцев, он не мог вспомнить в биографии Шестакова ни одного человека, подходящего на такую роль. Жаль, что больше нет возможности покопаться в его анкетах, в разное время писанных автобиографиях. Вдруг что-нибудь важное он пропустил? - И что будем теперь делать, Иван Афанасьевич? - спросил Лихарев, выслушав его соображения. - Что же, судя по всему, они двинулись в сторону Москвы. Клички уголовников, что пошли с нашими "клиентами", я знаю. Придется мне обратиться к своим осведомителям. У меня их, как у всякого нормального опера, достаточно. Почти наверняка в ближайшее время на одной из "малин" он проявится. А тогда уже... - Бог в помощь, как говорится. Работайте. А я своими вопросами займусь. Смотрите только, чтобы вас самого ежовские ребята где-нибудь не прихватили. - Да уж как-нибудь. Одевшись в самую заношенную из той, что можно было найти в гардеробе Лихарева, одежду, Буданцев отправился по известным адресам. Валентин, оставшись на Столешниковом, включил свой "шар", на который возлагал гораздо больше надежды, чем на старомодные методики сыщика. Впрочем, одно другого не исключало. Возвратился Буданцев уже под вечер. Усталый, но почти счастливый. Лихарев даже удивился - насколько этот человек увлечен своей профессией, раз способен испытывать чистую радость, взяв след дичи. Наверное, не так уж не правы были те, кто дал таким, как этот сыщик, презрительную, а может, и уважительную в чем-то кличку "легавые". Сам он просто исполнял свою работу, как мог профессионально, но не вкладывая в нее ничего личного. - Все один к одному, Валентин Валентинович, один к одному! Полдня, как Косой в Москве появился, а звон уже пошел. Давно ничего похожего не случалось, вот деловые и оживились. Гуляет Косой в Марьиной Роще, всем, кто нальет, хвастается, как он с боем, на рывок, с этапа ушел. Да не с кем-нибудь, с самим Ленькой Пантелеевым! Питерским. - Постойте, с каким это? - Память у Лихарева была абсолютная, одного лишь имени хватило, чтобы вспомнить все подробности питерской эпопеи начала двадцатых годов, когда знаменитый налетчик терроризировал северную столицу, нагло и дерзко грабил нэпманов, изображая из себя современного Робин Гуда, многократно уходил из милицейских засад и ловушек. Венцом его карьеры был побег из камеры смертников в знаменитых "Крестах". - Так он же вроде... - С тем самым. И что шлепнули его - абсолютно достоверно. Я в Ленинграде, в тамошнем угро, все материалы видел. Фотографии, рапорты, протокол опознания трупа и все остальное тоже. Убит он, пятнадцать лет как убит, нормальные люди про него и думать забыли. Хотел бы я знать, чего ради нашему наркому про него вспомнить вздумалось. Если для авторитета, так можно и посвежее, и погромче имена найти. - Для того и вздумалось. Чтобы страшнее и загадочнее. И без риска попасться. Воры-то настоящие легенды про Пантелеева помнят, а в лицо его наверняка никто не видел. Вот вам все сразу - и авторитет, и сказочка про воскресшего налетчика. А что, звучит. Ну и где же он теперь, не выяснили? - Пока - нет, - развел руками Буданцев. - Но если появится... Косой ему свой адресок дал и всю братву оповестил, что не сегодня-завтра Леонид его гостем будет. И тогда такие дела начнутся. Вся Москва на уши встанет. - Не глупо, совсем не глупо, - покивал головой Лихарев. - И весьма похоже на правду. - Он помолчал немного. - Потому что, по моим данным, наш нарком находится буквально в двух-трех километрах отсюда, вряд ли дальше. - Да вы что?! И знаете - где? Тогда нужно готовить план захвата. - Увы. Где конкретно - пока не знаю. Не мог же Валентин сказать, что засек он наркома с помощью инопланетного прибора, который, к сожалению, существуя здесь в единственном числе, свойствами подлинного пеленгатора не обладает. Вот было бы их хотя бы три. Поэтому он ответил в доступных сыщику понятиях: - Мои помощники зафиксировали телефонный звонок Шестакова одному из его знакомых. Звонил из автомата в пределах Садового кольца. К сожалению, разговор был очень короткий и довольно бессодержательный. Возможно - шифрованный. - Тогда нужно брать под плотный присмотр этого друга. - Спасибо. Без вас бы я не догадался. Поэтому пока отдыхайте, время есть, а я, в свою очередь, займусь кое-какими приготовлениями. Ждите моего звонка. В случае чего - пять минут на сборы, и все дальнейшие указания выполнять беспрекословно и не задумываясь. Буданцев хотел было возразить, что не привык к такому тону и так далее, но вовремя спохватился. Не в его с положении хорохориться. Было время убедиться в способностях и возможностях Лихарева. Говорит - так, наверное, знает, что и зачем. Молча кивнул и отправился на кухню заваривать себе чай. На этот раз - без рома. Лихарев решил, что пришло время воспользоваться помощью Сильвии. Ему требовалось как минимум еще два прибора, аналогичных "шару", чтобы четко запеленговать Шестакова. Но сразу же возникал вопрос - чьей добычей в таком случае станет нарком, и не только сам он, с которым Валентин уже связывал далеко идущие планы, а и та личность, которая таилась внутри его мозга. Это ведь благодаря ей вполне обычный советский функционер приобрел характер и способности средневекового японского ниндзя. Нельзя отдавать его в чужие руки. Здесь уже в Лихареве заговорил человек, гораздо более заинтересованный в собственной выгоде, чем в успехах вышестоящего начальства. В конце концов за СССР отвечает он, и неизвестно, какие проблемы придется решать в ближайшем будущем. В случае неудач спросят по полной программе именно с него, и никому не интересно будет вспоминать его прошлые заслуги. Поэтому Валентин решил, что стоит попробовать обойтись собственными силами. Взять наркома, разобраться с ним поближе, а уж потом, если потребуется с докладывать "наверх". Инженером он был хорошим, куда лучшим, чем кто-либо другой на Земле в это время, и не прошло и двух часов, как он придумал схему пеленгации, пусть и не такую совершенную, как с тремя "шарами", но, по расчетам, достаточную, чтобы засечь местонахождение объекта с точностью до двух-трех сот метров. Валентин разыскал в своей мастерской подходящую по размерам бакелитовую коробку, просверлил на верхней крышке три отверстия и вывел в них сигнальные глазки-индикаторы от радиоприемника. Ближе к заднему краю закрепил обыкновенный армейский компас системы Адрианова в медном корпусе. Внутрь коробки вставил четыре батарейки от карманного фонарика, соединил их особым образом разноцветными проводами с индикаторами, двухпозиционным тумблером и пружинными лапками-зажимами. Прозвонил тестером схему странного устройства. Выглядело оно в точности как творение радиолюбителя из районного Дома пионеров, но Лихарева вполне удовлетворило. В заключение он вложил в зажимы свой золотой портсигар и туго затянул крепящие крышку винты. Риск, конечно, был, и немалый - доверить обыкновенному человеку важнейший прибор, без которого аггрианскому резиденту на Земле делать нечего. Но - другого выхода сейчас не было, а в случае чего Валентин сможет его найти и вернуть, даже если прибор попадет в руки чекистов. Воспользоваться им по назначению или даже испортить непосвященному было невозможно. Разве что кто-то решит просто переплавить портсигар на металл и сунет добычу в тигель или муфельную печь. Но это - вряд ли, ценность украшенного сапфирами изделия неизмеримо выше стоимости слитка золота, что должно быть понятно любому дураку (достаточно умному, чтобы завладеть "портсигаром"). "Шар" устойчиво фиксировал присутствие объекта в пределах города. - Ну, Иван Афанасьевич, придется тебе еще поработать не по специальности. Возьмешь сейчас мою машину с водителем и сделаешь первый круг, примерно по линии Окружной дороги. Попробуем поискать нашего наркома с помощью технических средств. Машинка нехитрая, но сверхсекретная, поэтому из рук не выпускай ни при каких обстоятельствах. Шофер - с человек надежный, и охрану обеспечит, и переговоры с представителями власти на себя возьмет, если возникнет такая необходимость. Твоя задача - через каждые, скажем, пять километров направлять пеленгатор вот этой стороной на центр города и включать тумблер. Если загорится одна из лампочек - засекай по компасу с азимут. Умеешь? - Да уж как-нибудь - обиделся Буданцев. - Тогда вперед. Дело долгое и не слишком веселое, но результат может получиться вполне интересным. Буданцев возвратился около семи часов вечера, и Валентин тут же, вооружившись линейкой и транспортиром, принялся переносить полученные данные на большую, совершенно секретную карту Москвы. Сколько он жил в СССР, столько и поражался неизвестно откуда взявшейся и неизвестно какие цели преследующей мании секретности, охватившей буквально все сферы здешней жизни. Вот те же и карты. В любой цивилизованной стране в обычном магазине можно купить точно такую, как эта, разложенная на круглом обеденном столе, однако... Можно подумать, что тысячи сотрудников соответствующих служб более всего на свете озабочены, чтобы простой советский гражданин, упаси бог, не узнал точное расстояние от Белорусского вокзала до Красной площади или под каким углом расходятся улица Горького и Неглинная. - Вот и пожалуйста, - закончив труды, поднял Валентин голову от исчерченной красными линиями карты. - Последние пять часов наш "друг" маневрировал в этом квадрате. - Лихарев накрыл ладонью пространство между Колхозной площадью. Курским вокзалом и Ильинкой. - Район обширный, но показателен сам факт. Теперь давайте думать вместе. Почему именно здесь, какие объекты привлекают его внимание? Буданцева гораздо больше интересовал сейчас сам метод поиска, нежели местонахождение Шестакова. Нет, оно, конечно, тоже, но особенно способы пеленгации. Он представлял физический смысл явления, знал, что радиопеленгация применялась еще в мировую войну, и все это время пытался догадаться, что в данном случае играет роль излучателя. Нельзя же вообразить, что нарком таскает за плечами постоянно включенную радиостанцию. Так он и спросил. - Об этом мы еще поговорим, Иван Афанасьевич, и даже обязательно. Но не сейчас. Времени у нас нет совершенно. Где гарантии, что нарком вновь не вскочит в автомобиль или поезд - и адью! Дальность у моего прибора - тридцать километров максимум. Лихарев понимал, что долго морочить голову такому умному человеку, как Буданцев, ему не удастся. Другое дело, что выводы, к которым может прийти сыщик, будут самыми фантастическими, никакого отношения к реальности не имеющими, но тем хуже. Последствия его размышлений тоже могут быть непредсказуемыми. И, значит, придется от него или избавляться, или - завербовать. Под какой легендой - тоже придется подумать. Буданцев ему нравился, и, если все пройдет благополучно, помощник из него выйдет хоть куда. А если еще вкупе с Шестаковым... Очень интересные вырисовываются перспективы. - А что касается вопроса, что и где нарком делает, - ответил Буданцев, - не вижу ничего странного. Варианты, конечно, могут быть разные, но в указанном квадрате располагаются и его квартира, и наркомат. С большой вероятностью можно предположить, что ему очень нужно что-то именно там. Ваши приборы в состоянии сузить район поиска? - Хочу на это надеяться. Поэтому сейчас мы сделаем вот что... - Лихарев импровизировал на ходу. - Людей у меня чертовски мало, и пеленгатор только один. Но мы попробуем заставить НКВД поработать на нас втемную. И, если повезет, покончим сегодня с этим делом. ГЛАВА 30 - Фу, слава богу, - с облегчением выдохнул Власьев, - как я устал с этими типами выкобениваться. Прямо язык поломал. Думал, легче будет... - Аврелия помните, который философ и император? Что-то он говорил подходящее к нашему случаю. За точность не ручаюсь, но кажется так: "Приспосабливайся к обстоятельствам, выпавшим на твою долю. И от всего сердца люби людей, с которыми тебе суждено жить". Вот из этого и исходите, Николай Александрович. А сейчас какие у нас планы? Власьев остановился и развел руками. - У нас в Корпусе Аврелиев не изучали, но мысль верная. В первой своей части. Что же до второй... Не обессудьте... - Да не стойте вы, не стойте, здесь главное - в потоке движения держаться, не выделяясь из народа. А если что - помню, мне один вольнодумный гэпэушник еще тогда говорил, - Шестаков махнул рукой, обозначая вегетарианские времена раннего Ягоды, - если бы люди умные были, когда их на улице арестовывать станут - первое дело - вырываться, орать погромче с что угодно, да хоть - "караул, грабят", и в девяноста случаях из ста сотрудники растеряются и оставят вас в покое. В данный момент, конечно. Ну а дальше от вас зависит - как сумеете. - Значит, и среди них нормальные люди бывают? - словно бы удивился Власьев. - В том смысле, что раз он вам это говорил, то больше арестуемым сочувствовал, чем своим коллегам? - Как и в любых кругах общества. Патологические типы всегда составляют меньшинство. Остальные просто делают дело, к которому их приставили. Невзирая на собственные убеждения. - Да уж... - не то согласился, не то выразил некоторое сомнение Власьев. - Так, а все же, сейчас-то куда? - Вы есть хотите? - вдруг спросил Шестаков, и Власьев только тут вспомнил, что пресловутая маковая росинка была у него во рту как раз сутки назад. До этого мысль о столь простой и насущной вещи в голову ему не приходила. Что и неудивительно. - Тогда предлагаю найти совершенно невыразительную забегаловку, типа привокзальной извозчичьей чайной, чтобы абсолютно внимания не привлекать, перекусить как следует, а с наступлением темноты... Темнота наступила, как и положено в середине января, около пяти часов пополудни. К этому времени друзья, чтобы не примелькаться, перебрались уже в третье заведение, постепенно смещаясь к центру города. В одной столовой они выпили па соточке водки и закусили щами с куском сомнительного происхождения мяса потом, прогулявшись по крепчающему морозу, на углу Самотечной и Цветного бульвара под следующую сотку побаловались "бигосом", состоящим из тушеной капусты с мелко накрошенной картошкой с салом. Невзирая на голод, Шестаков жевал эти общепитовские изыски без энтузиазма. И уже когда они вышли к Неглинной, Власьев позволил себе наконец спросить (а до тех пор воздерживался, пока не разморило): - Ночевать-то где будем, вам, Гриша, известно или к ворам на поклон пойдем? - Обязательно и всенепременно знаю. Только еще час-другой по улицам побродить придется и в магазин зайти, поскольку смертельно мне кофе захотелось, хорошего сыра и коньяка. Ничего нет лучше перед сном. И папирос приличных. Сказал и опять привычно удивился сказанному. Как раз таких вкусов у него никогда и не было. На ночь он обычно пил крепкий чай с тремя ложками сахара на стакан, а есть так и вообще не имел по вечерам привычки. Но Власьев его поддержал, заметив только, что добрый ужин требует и соответствующего места. Не в подворотне же и не в заезжем дворе для колхозных крестьян при Центральном рынке "мокко" с армянским коньячком баловаться. - За это - прошу не беспокоиться, ваше высокоблагородие... - последние слова он произнес неожиданно громко и увидел, как вздрогнул и ускорил шаг случайно оказавшийся рядом совслужащий. Денег у них с собой было около пяти тысяч рублей считая те, что прихватили в кассе гостиницы. По здешнему времени - на пару месяцев очень приличной жизни, а если исходить из того, что либо удастся задуманное, либо все равно пропадать, так просто очень много. Невпроворот. Для удовлетворения заявленных потребностей шли они не в обычный районный гастроном, возле которого, как всегда и везде, тянулась по тротуару длинная очередь утомленных всем на свете людей, озабоченных скромной надеждой купить на свои жалкие деньги хоть ливерной колбасы, а в совершенно свободный от покупателей, сверкающий зеркальными витринами коммерческий магазин. Шестаков по долгу службы читал постановления и закрытые письма об обострившейся в стране продовольственной ситуации, о введении взамен карточек "норм отпуска продовольственных и промышленный товаров". Слышал, что это повлекло рост нездоровых настроений среди несознательных элементов, вследствие чего имелось указание очередей отнюдь не допускать, а буде таковые возникнут - разгонять их силами милиции и негласного оперсостава. Но все это интересовало его очень мало, хватало "настоящих" забот, а реальную обстановку он понял только в последние дни, как принц из книжки Марка Твена, внезапно ставший нищим. Шестаков на пленумах и съездах предпочитал радоваться вместе с товарищем Микояном, наркомом торговли и пищевой промышленности, сводкам о крепнущем благосостоянии советского народа. Теперь же увиденное напомнило ему "хвосты" за хлебом на улицах Петрограда в конце шестнадцатого года, которые, как известно, и привели к Февральской революции. Но здесь уж точно не приведут. Хватило бы у царя ума устроить парочку показательных процессов против наиболее одиозных министров и царедворцев, не обеспечивших снабжение столицы, с непременными расстрельными приговорами, глядишь бы, и обошлось... А в коммерческом было хорошо. Почти как в цэковском закрытом распределителе. Внутри полукруглых застекленных витрин на прилавках и на полках позади них громоздились пирамиды отборнейшей снеди, батареи бутылок, причудливые башни из консервных банок, плиток шоколада, пачек печенья. Скучающие продавщицы в белых халатах и наколках оживились было при виде вошедших мужчин, но тут же потеряли к ним интерес. Слишком непрезентабельно они выглядели. Купят в лучшем случае бутылку водки и грамм двести вареной колбасы, да и то если не испугаются обозначенных на этикетках цен. Однако Власьев, считавший себя более опытным в реальной жизни, нежели бывший нарком, направился к прилавку уверенным шагом. Изображая из себя то ли только что вернувшегося в Москву полярника, то ли сибирского артельного золотоискателя. Бывали тогда и такие. - Ну-ка, девушки, отвесьте нам... Нагруженные кульками и пакетами друзья вышли на улицу, распечатали коробку "Герцеговины флор". Гулять так гулять. - Теперь берем такси, и поехали... Пробудившиеся и окрепшие навыки специалиста тайного фронта стали Шестакову настолько привычными, что пользовался он ими уже автоматически, уверенный, что не подведут. Попросил, водителя остановиться на площади перед Курским вокзалом, да еще и говорил перед этим с Власьевым исключительно о предстоящем путешествии в Ростов. На всякий случай. Когда вышли из машины, сначала направился к ярко освещенному вокзальному входу и, только смешавшись с массой отъезжающего и прибывшего в Москву с народа, резко свернул вправо, увлекая за собой товарища. Через десять минут они стояли в обширном и темном дворе восьмиэтажного дома, прячась за трансформаторной будкой. С чувством легкой, уже отстраненной печали бывший нарком смотрел на некогда родные окна квартиры, в которой прожил почти шесть лет. И первые два-три из них были, пожалуй, счастливыми. Метров пятьдесят до двери черного хода пройти было желательно так, чтобы не попасться на глаза дворнику или, хуже того, человеку, которого могли поставить для наружного наблюдения за жилищем "объекта". А снег, как назло, перестал идти еще со вчерашнего дня. И двор, освещенный яркой лампой на столбе с подворотни, был виден как на ладони, если можно так - выразиться. - Идите, Николай Александрович, - подтолкнул Шестаков Власьева. - Не спеша, будто местный житель, и лучше - выпивший. Поднимитесь на четвертый этаж и, если все будет тихо и спокойно, махните мне рукой в окошко. - А если - нет? - будто бы пошутил лейтенант. - Тогда - не машите. Однако все обошлось, и Шестаков вскоре стоял рядом с Власьевым у задней двери своей квартиры. На крутую довольно грязную и воняющую кошками лестницу с цементными ступенями и тонкими металлическими перилами на каждом этаже выходило всего по две двери. Было время, когда всякая приличная квартира оснащалась таким вот "черным ходом", чтобы прислуга по хозяйственным делам ходила по своей лестнице, а господа - по своей, широкой, чистой, застеленной ковровой дорожкой. И чтобы пути их ни в коем случае не пересекались. В самом деле - у людей, допустим, торжество какое, и сам директор департамента приглашен, действительный статский советник, а навстречу ему кухарка Дарья с ведром помоев или дворник Михей с охапкой дров. Хорошо ли? Советская власть, разумеется, с этим безобразием покончила, черные лестницы в новых домах строить перестала, поскольку господ теперь нет, а равноправным товарищам на чужие поганые ведра смотреть незазорно, но вот в старых домах их замуровать и заколотить удосужилась не везде. Особенно - в квартирах ответработников и лиц, к ним приравненных. У Шестакова в квартире эта дверь использовалась крайне редко и была обычно заперта изнутри довольно солидным медным засовом с навесным замком, тоже дореволюционной еще работы. И, покидая свой дом, как ему казалось - навсегда, нарком все же, подчиняясь непонятному импульсу, задержался на несколько минут, вывернул крепящие засов шурупы, перекусил их плоскогубцами, а шляпки вставил на место. Выходит - знал, что еще вернется? А откуда? И теперь достаточно было резко дернуть покрытую коричневой шелушащейся краской дверь, как она открылась с негромким скрипом. Что и требовалось доказать. Они вошли. - Ловко, - сказал Власьев. - Предусмотрительно. Значит - с той стороны казенная энкавэдэшная печать, а здесь - пожалуйста. Не устаю восхищаться. - Чего уж тут, - устало ответил Шестаков. Ему сейчас не хотелось ничего объяснять. Раздеться, принять горячий душ, выпить пару рюмок и как следует выспаться. Сутки выдались слишком трудными. Похуже, пожалуй, и первых. Но вначале надо обеспечить светомаскировку. - Зажигайте, Николай Александрович, - он протянул Власьеву коробку спичек. Завесил окна в спальне и кухне одеялами, в остальных комнатах просто задернул плотные шторы и вдобавок закрыл все выходящие в коридор двери. Чтобы, значит, ни лучика не пробилось на улицу и во двор. - Вот теперь и лампочку можно включить. После чего обошел всю свою обширную квартиру, будто желая убедиться, что не осталось в ней никаких следов случившегося той роковой ночью, защелкнул стопор французского замка парадного входа. Если вдруг явятся сюда чекисты по какой-то вновь возникшей надобности, будет время и собраться, даже не слишком спеша, и уйти без шума. И лишь после всех этих фортификационных мер ощутил наконец желанный покой и уверенность в будущем. Хотя бы в самом ближайшем. До следующего утра. Что удивило Шестакова - квартира даже не была разграблена чекистами, слишком они, наверное, были шокированы происшедшим. Следы весьма тщательного обыска имелись, но и только. Разбросанные по полу книги из шкафа и пристенных полок, развороченные постели, выдернутые и не вставленные на место ящики письменного стола и секретера. А так - ничего. Даже в холодильнике осталось достаточно еды и выпивки. Можно бы и не заходить в магазин, не привлекать к себе лишнего внимания. Ну да ладно, обо всех проблемах - не сегодня. Чудом вырвались из очередной передряги, живы-здоровы - чего же еще желать? А до завтра доживем, тогда и будем тревожиться очередными проблемами. Только вот электрическая лампочка под четырехметровым потолком кухни горит слишком ярко. Глазам больно, и все время кажется, что могут через какую-нибудь щелочку увидеть посторонние свет в квартире беглого наркома. Шестаков порылся в кухонных ящиках. Нашел когда-то давно припасенную женой пачку свечей. Зажег одну, прилепил горячим стеарином к блюдцу. Так-то лучше будет. И неприметнее, и уютнее даже. Вспомнились, но как-то мельком, Зоя и дети. А чего о них беспокоиться? Сидят в надежном месте, а пройдет все удачно, через день-другой встретимся. - Подождите, Гриша, - сказал Власьев, - пока вы тут занимаетесь, позвольте мне немного прогуляться. Старший лейтенант взял еще одну свечу, зажег ее и удалился в темные глубины квартиры. Его не было долго. А когда вернулся, присел к столу со странным, одновременно просветленным и печальным лицом. - Вы знаете, я сейчас пережил нечто незабываемое. Смейтесь, если хотите. Впервые за двадцать. Нет, семнадцать лет, я впервые ощутил себя человеком. И знаете почему? Я побывал в ватерклозете. Уверен, вам этого не понять. Но - непередаваемо! Воспоминания молодости, возможно, а может быть, и нет. Просто я вдруг убедился, что есть на свете нечто неизменное, постоянное, непреходящее! Благоухающий сосной озонатора офицерский гальюн на линкоре, уютный "приют уединения" в гельсингфорсской холостой квартирке на берегу - и двадцатилетний провал: сами знаете, не хочу вспоминать дощатые сортиры и все с ними связанное. - Власьев снова вздохнул и, чокаясь, опрокинул рюмку "Двина". Шестаков наблюдал за ним с интересом, удивляясь, с какие странные формы подчас принимает сублимация неотреагированных эмоций. - Так и что же из сказанного вами проистекает? - спросил он сочувственно. - Да абсолютно ничего. Вы от меня откровений или притчи какой-нибудь ждали? Напрасно. Просто порадовался, что сподобил Господь перед смертью к исходному состоянию вернуться. - Подождите, ваше высокоблагородие, еще не вечер, возможно, кое-что и получше, чем ватерклозет, сподобимся лицезреть. Сидя в одном исподнем у кухонного стола, они еще раз, теперь уже никуда не торопясь, приступили к ужину. Оказывается, пережитая смертельная опасность и сутки, проведенные на морозе, очень пробуждают аппетит. Словно бы и не ели ничего в забегаловках каких-то два часа назад. Нет, конечно, и сравнивать нельзя. И пища совсем другая, и марочный коньяк куда лучше вонючего "сучка", а главное - впервые за долгое время не нужно оглядываться поминутно, не стоит ли кто за спиной. Да и поговорить по душам наконец, пожалуй, приспело время. По непонятной самому себе причине Шестаков все никак не мог заставить себя раскрыть товарищу свой план. Не оттого, что не доверял, тут сомнений не было, а так. Из суеверия скорее всего и осторожности. Подразумевая, в частности, возможность вчерашнего инцидента. - Такое вот дело, Николай Александрович, - начал он, опрокинув вторую чарку. - Как вы считаете, пятнадцать миллионов долларов нам хватит с вами на приличную жизнь в эмиграции? - Сколько-сколько? - Власьев не донес до рта вилку с наколотыми на зубья шпротами. - Пятнадцать, ну, может быть, на несколько десятков тысяч больше. Я так уж точно и не помню. Однако за порядок величины ручаюсь. Если удачно пройдет все, что я на завтра наметил, мы с вами можем стать обладателями именно такой суммы. Самообладание у Власьева было совсем неплохое. Или он за двадцать лет отшельничества просто потерял ориентировку в покупательной способности иностранной валюты и ему теперь что пятнадцать тысяч, что пятнадцать миллионов - все едино. - И каким же, простите, образом такое состояние приобрести возможно? - Да уж и не знаю, как назвать. Кража? Хищение государственного имущества в особо крупных размерах? А то и сразу измена Родине со всеми вытекающими. - Названные вами диспозиции весьма отличаются, не знаю даже, как их совместить, либо одно, либо другое-третье. Поподробнее извольте объяснить Шестаков попробовал. Времени на рассказ ушло гораздо больше, чем требовалось для того, чтобы передать суть вопроса. Очевидно от того что, по-прежнему комплексуя, Шестаков одновременно с изложением фабулы пытался каким-то образом заранее подыскивать оправдания своим предстоящим действиям. Власьев сразу это заметил, но собеседника не перебивал, только усмехался понимающе-иронично в бороду. Когда нарком наконец замолчал, Власьев с сомнением покашлял, почесал затылок, закурил, причем проделывал все это нарочито медленно. - И что же вы ждете от меня, Григорий Петрович? Какой реакции? Я должен сейчас начать вас успокаивать? Укреплять в мысли, что ничего плохого вы не затеваете, что просто вынуждены поступить подобным с образом, и хоть и грех воровать казенные деньги, но в вашем особенном случае... Так не дождетесь. Шестаков вдруг вообразил, хотя и глупо это было, что бывший старший лейтенант, дворянин почти равных с Рюриковичами кровей, сейчас заявит ему, в духе небезызвестного графа Игнатьева, автора только что вышедшей и ставшей невероятно популярной книги "50 лет в строю", что честь не позволяет украсть у народа тяжким трудом заработанные, по копеечке собранные деньги, пусть и распоряжается ими сейчас вполне преступный режим, но признанный все же этим народом. Сам-то он в своих ночных бессонных размышлениях терзался как раз этим. Но Власьев, выдержав долгую паузу, вдруг рассмеялся не слишком трезвым, издевательским смехом. - Господи боже мой, до чего вы странный все-таки человек, Григорий Петрович! Как только сумели столько лет продержаться у подножия Красного трона? Не голова у вас, прошу прощения за грубость, а котелок с возвышенными мыслями! Да на вашем месте... Как только такая возможность представилась... Не пятнадцать миллионов, всю казну большевистскую увел бы не задумываясь! Вы хоть понимаете, что это за деньги? Золотой запас российский, предательски у Колчака захваченный, сокровища Эрмитажные, за границу по дешевке проданные, рабским трудом мужиков в колхозах заработанные. А на что их потратить вам вот лично был с поручено? На еще одну гражданскую войну, чтобы и в Испании большевики власть захватили и тамошних потомков Дон Кихота к стенкам ставили да в теплом море живьем топили. Возбудившись, Власьев торопливо, расплескивая коньяк, наполнил стаканы. Не чокаясь и не ожидая собеседника, сделал крупный глоток. - Да если удастся, это же великолепно будет! Сколько мы людей от смерти спасем, против которых ваше оружие могло быть направлено! И, наоборот, сколько большевикам, и здешним и тамошним, гадостей сделать можно будет. Власьев от восторга задохнулся даже. А может быть, от коньяка, не так дошедшего. Прокашлялся, отдышался. Взглянул покрасневшими глазами на наркома. Подсвеченное снизу дрожащим язычком свечи, лицо его вдруг напомнило Шестакову не то древнегреческого сатира, не то персонажа с фресок Микеланджело. - А если все ж таки терзает вас воспаленная совесть, мой милый гардемарин, то можете совершенно безупречное оправдание к себе применить. - Какое же это? - А такое. Деньги, "казенные", вам взять вроде бы невместно. А оружие вражеское на поле боя захватить да умело его использовать - не стыд уже, а доблесть. Орденами за это награждают. В статуте ордена святого Георгия так прямо и написано: "Кто с боя взял вражеское орудие". - Но. - Какое "но"? - повысил Власьев голос. - Какое "но"?! Украденные у своего народа деньги, на которые покупают оружие, чтобы убивать чужой народ, чем от подлинного оружия отличаются? Разве что формой. Хрустящая бумажка, конечно, не линкор и не пушка, а по сути? Так что посчитайте захваченные суммы военным трофеем в продолжающейся Гражданской войне и не психуйте, а гордитесь! Если же все равно руки жечь будут, передайте их по принадлежности. - Кому же, извольте пояснить? - Вот это - все равно. Хотя бы Российскому общевоинскому союзу. - Власьев как-то расслабленно усмехнулся, потом подобрался и, приподнявшись со стула, резко скомандовал: - Юнкер, встать! Смирно!! Шестаков совершенно автоматически дернулся и привстал, качнувшись и оперевшись о стол, и только через секунду понял всю глупость своего поведения. - Шугать изволите, господин старший лейтенант? - с некоторой обидой спросил он. - Какие уж шутки? Просто проверил, в какой мере вы еще сохраняете собственную личность, а в какой уже превратились в нечто иное. Самое интересное, что нарком отлично понял смысл вроде бы странных слов Власьева. Даже испытал некоторое, не от себя исходящее удовольствие. Поскольку сам уже успел достаточно осознать степень расщеплености своего сознания. Шизофрении, выражаясь медицинским языком. Но это его не только не угнетало сейчас, а скорее радовало. Потому что он понимал - в роли бывшего наркома шансов на выживание у него нет, а если довериться другой поселившейся в нем личности, все более и более овладевающей ситуацией, - можно не только выжить, но и достигнуть многих успехов. Дело ведь было в чем? В сравнительно спокойном состоянии он ощущал себя Григорием Шестаковым пусть и с некоторыми новыми чертами характера, и обретенными, очевидно, вследствие невероятным с разом завертевшейся жизни, а когда ситуация становилась по-настоящему острой - на первый план выходила натура совсем другая, жесткая, агрессивная, умеющая. И ему все чаще и чаще хотелось, чтобы она эта новая личность, взяла на себя полную ответственность за его поведение. - Так вот, гардемарин. Пока вы не доказали мне, что стали наконец офицером, извольте слушать старшего по возрасту, званию и производству в чин. Когда докажете - готов подчиняться беспрекословно. - А разве я не доказал еще? - с обидой спросил Шестаков. - Хотя бы и там, в машине? - Доказали. Но не совсем. Впрочем, не о том мы сейчас. Я что говорил? Стыдно вам советские деньги на себя тратить - ради бога. Можем их положить на специальный счет в банке, с условием снять после свержения Советской власти в России. А сами будем жить только на проценты, как будто это командировочные нам будут. А сам Власьев при этом, хитро улыбаясь, уже посчитал, что даже и проценты составят по триста с лишним тысяч на человека в год, если считать его, Шестакова, и жену наркома. Вполне прилично. Хватит и на квартирку в Париже, и на виллу где-нибудь в Нормандии или Бретани. Ницца его не привлекала своим вечно синим небом и толпами курортников. Хотелось пустынности, штормового моря и дождливого неба. - Оставьте свои планы, Николай Александрович, - сочувственно сказал Шестаков, будто догадавшись о мыслях товарища, - до поры до времени. У нас еще столько препятствий и опасностей впереди. - А это не так уж существенно. Главное, цель наметить и убедить себя в непреложной обязательности ее осуществления. Остальное приложится. Проверено. Вот я еще что придумал. Только что, услышав от вас о возможных суммах добычи. - Старший лейтенант вновь усмехнулся, то ли своим мыслям, то ли чересчур серьезному лицу товарища. - Флот наш Черноморский, как вам должно быть известно, по-прежнему догнивает в Бизерте. Французы, лягушатники поганые, ни себе, ни людям. - Он длинно, с чувством выругался в лучших балтийских традициях. - Так я решил - если доживем и деньги будут - выкуплю у них крейсер "Алмаз". Хорошая из него яхта получится. - Да какая там яхта, - возразил неизвестно зачем Шестаков. - Соржавел он давно. - О чем вы говорите? Тридцать лет для корабля не возраст! Ну, капитальный ремонт сделаем, вместо паровых машин турбины поставим. А так, он и строился как яхта для наместника Дальнего Востока адмирала Алексеева. Цусиму невредимым прошел. От души скажу: не корабль - игрушечка. Бывал на нем, приходилось, еще в девятом году. Как раз перед производством. - Власьев загрустил. - Уж так мне на вторую эскадру попасть хотелось, с желтокожими макаками сразиться. Да возрастом не вышел. В "Новом времени" с возмущением откровения капитана Кладо почитывал, про наш бардак и неизбежность разгрома. Только когда подрос и поумнел, понял, как мне повезло. А теперь обзаведусь крейсером-яхтой, по морям стану плавать куда заблагорассудится, так и помру на мостике. Поверите ли, сколько лет прошло, а море снится и снится. Видно было, что Власьева начало развозить. По-офицерски, вполне прилично, без намека на возможные безобразия и неправильное поведение, но все же. Шестаков помнил, что в таких случаях достаточно бы сифона зельтерской, двух часов сна и чашки крепкого кофе, чтобы человек вновь обрел здравомыслие и бодрость духа. - Ну, дай бог, чтобы так и вышло. Тогда слушай план. Или назавтра перенесем, по причине общей утомленности организмов? - Вы что же, думаете, пьян я? Ошибаетесь. Не знаю, как вы нынешние, а мы в свое время из ресторации в шесть утра вываливались, а в восемь на вахту заступали. И правили оную со всем тщанием. От начальства за восемь лет ни разу нареканий не имел. Потому, Гриша, говорите сейчас подробно, что думали, а я до утра с боку на бок поваляюсь, сна-то наверняка не будет, глядишь, уточню диспозицию. Старший лейтенант откинулся на стуле, слегка у масляными от хмеля и удовольствия глазами обвел стены, оклеенные редкостным кремовым линкрустом, стол накрытый согласно новому их образу жизни, и снова с замирающим сердцем, не веря сам себе, подумал: а ведь что, чем черт не шутит, может еще начаться новая, человеческая жизнь! Какие наши годы, сорок восемь всего! Здесь бы, в Москве, еще двое суток продержаться, а потом доберемся до кордона, пересидим месячишко, все успокоится - и в Петрозаводск. Далее же - лесом на Суоярви или Ладогой до Сортавалы. Дорога известная. - Что же, коли