Майя улыбнулась несколько смущенно и слегка даже покраснела. Надо же, и с ней что-то странное происходит. Никогда она в Москве не стеснялась разговоров на такие темы, а сейчас -- словно девочка, только что потерявшая невинность и не успевшая к своему новому положению привыкнуть. -- Я и сама ей почти то же самое сказала... Глава 9 По ту сторону узкой Второй Мещанской стоял четырехэтажный дом, еще более причудливой архитектуры, чем тот, в котором обитал Бубнов. Весь такой готический, устремленный в небо своими шпилями, башенками по углам, стреловидными витражами. Жили в нем какие-то непонятные люди, сверх меры озабоченные собственной безопасностью, потому что парадный вход был заперт, очевидно, навсегда, а квартирующие въезжали на машинах прямо во двор, сквозь автоматические ворота в глухом кирпичном заборе. А поскольку дом Максима нависал над своим визави тремя лишними этажами, то двор перекрывался сплошным пластиковым навесом, так что, кто приезжал, с кем и вообще все там происходящее было надежно скрыто от посторонних глаз. Добро бы, было это секретное пристанище спецслужб, так нет, обычное жилище семей примерно на пять. Это даже при несистематическом наблюдении установить было нетрудно. И вот сейчас доктор обратил внимание, что в эркере четвертого этажа, обращенном в его сторону, что-то такое непонятно поблескивает. Прежде всего, конечно, он вообразил, не оптический ли это прицел? По привычной уже логике пуганой вороны. Да нет, не похоже. Присмотрелся. Всего лишь парнишка лет четырнадцати, если не меньше, возится с любительским телескопом. Собирается, наверное, очередной звездный дождь наблюдать. Писали в газетах, что ожидаются сегодня -- завтра, чуть ли не сильнейшие за последние полвека. Оно бы и самому взглянуть любопытно, в детстве Максим астрономией сильно увлекался. Да где уж... Выщелкнув с ногтя окурок так, что он полетел по пологой дуге, слегка отклоняемой ветром аж до противоположного тротуара, Максим вернулся в кабинет. Пора бы и на самом деле поспать. И уже в постели поразмыслить насчет способов использования профессора Маштакова, гениального безумца. Да, безусловно безумца, а также и гипоманьяка, озабоченного сексуальными проблемами, "верископ" показал это однозначно, но ведь и технического гения, без всяких оговорок. Бубнов считал себя крайне способным изобретателем, но лишь в пределах уже достигнутого человеческой мыслью уровня, Виктор же Вениаминович умел выходить настолько далеко за эти пределы... Потому не слишком Максим горевал о судьбе товарищей. Раз Маштаков сказал, что ничего фатального с ними произойти не могло по определению, так оно, наверное, и есть. В самом худшем случае -- это тоже слова профессора -- они могут выйти к нам как напрямую, "из двери в дверь", так и из прошлого... -- Что значит из прошлого? -- не понял Бубнов. -- То и значит. Ваши родители пришли к вам из прошлого, мы с вами сюда -- тоже оттуда. Вот и они... Когда кто-нибудь придет к нам из будущего, это будет выглядеть совсем иначе... Ну как на таком уровне можно спорить и что-то доказывать? -- На самом деле знаете, Максим, -- доверительно сообщил ему Маштаков, -- эта тема меня уже интересует гораздо меньше. Отработанный пар. Если найдутся достаточно сообразительные люди, они смогут дальше разрабатывать идею и без меня. Все, что возможно, я сделал. А теперь начал задумываться о том, что на базе моего транслятора вполне можно изготовить хроноквантовый двигатель. Вы представляете, энергия времени будет непосредственно использоваться для нейтрализации пространства. Если, скажем, до конечной точки маршрута пятнадцать часов полета аэропланом со скоростью тысяча километров в час, то это, очень условно, конечно, может быть преобразовано в один час со скоростью пятнадцать тысяч километров и так далее, до нулей по обеим осям... И совершенно без всяких затрат энергии извне. Попытку перевести разговор в очередной коллоквиум Бубнов пресек в корне, поскольку по заданию и ныне исполняемой должности вынужден был мыслить в совершенно других категориях. Он поставил Вениаминовичу конкретное, четкое задание со строго определенными санкциями, пообещав к двигателю вернуться позже. Маштаков-то все равно числился в категории арестованного и подследственного, а Максим -- представителем государственной власти. С общечеловеческой точки зрения подобным образом строить отношения с коллегой было, безусловно, некрасиво, но с практической -- чрезвычайно удобно. А разве сам Маштаков в своей предыдущей, весьма успешной, но абсолютно аморальной жизни хоть раз задумался над нравственной составляющей собственной деятельности? Бубнов пожал плечами. Еще год назад эта тема вызвала бы у него горячий интерес. В клубе медиков "Ланцет", занимавшем старинное здание прямо напротив Сухаревской башни, только и делали, что в промежутках между карточными играми и танцами спорили о нравственных аспектах своей профессии, а еще больше -- о текущей политике. Поскольку врач -- это ведь не слесарь по ремонту человеческого организма, это носитель чего-то там этакого... которому до всего есть дело. В том числе и до того, что никоим разом его не касается и касаться не должно. Скорее всего, здесь имел место определенный комплекс неполноценности. Имея право копаться в человеческих кишках, ближе всех стоять к конкретным проблемам жизни и смерти, коллеги начинают воображать о себе черт знает что. И, не находя полного признания внутри профессии, толпами кидаются то в литературу, то в политику. Если пересчитать на душу населения, так и тех и других из врачей вышло гораздо больше, чем из выпускников иных узкопрофильных учебных заведений... А вот теперь эти интеллигентские претензии казались Максиму смешными и жалкими. Как, оказывается, мало нужно, чтобы в корне пересмотреть свои взгляды. Получить двухпросветные погоны на плечи и причастность к делам, не укладывающимся в примитивные схемы, выдуманные хорошими, но страшно ограниченными во всем остальном людьми. Ну и ладно. Маштаковым займемся отдельно. По мере возникновения необходимости в его уме и услугах. А сейчас хватит. Заварить чашку крепчайшего кофе, который при нынешнем жалованье он может по "золотой" карточке привилегированного клиента заказывать в лавке на Мясницкой, тщательно оговорив сорт, размер зерен, качество обжаривания и степень помола. Неплохо бы почитать перед сном хоть несколько страниц совершенно нейтральной книги. Чтобы не отвлекаться на содержание и смысл, а исключительно наслаждаться самим звучанием, а также и внешним видом слов, напечатанных на бумаге. Может быть, третью книгу мемуаров Паустовского, "Начало неведомого века"? Пожалуй. Интересно описанная одесская жизнь, с точки зрения интеллигентного русского человека, занесенного туда вихрем Гражданской войны. И прожившего там то самое время, которому посвящена не менее знаменитая книга Бабеля "Одесские рассказы". Написанная, в свою очередь, с точки зрения интеллигентного еврея. Сопоставление само по себе интересное. При том что Паустовский был личным другом Бабеля и изложил свою версию сути и способов его творчества. Максим только успел достать с полки знакомый, сильно затертый и потрепанный том, потянулся за вторым, стоящим по соседству, как в прихожей деликатно тренькнул звонок. "И кто бы это к нам?" -- подумал Максим, раздосадованный тем, что помещали ему как раз в тот момент, когда наступило желанное умиротворение. Тяжелые и суетные мысли почти незаметно отошли на третий и четвертый планы, захотелось покоя, и он был так близок, так возможен. Раскрытая постель, включенная лампа, бросающая крут света на подушку, проигрыватель, готовый опустить головку адаптера на диск с записями Эдварда Грига, пепельница и пачка сигарет на прикроватном столике, бутылка "Боржома", если вдруг захочется промочить горло. Все готово для отдыха, и вдруг -- звонок. Сосед ли, вздумавший обратиться по вопросу, который совсем не ко времени и не к месту, или запоздалый гость? "А какие сейчас могут быть у меня гости? -- мелькнула мысль, заставившая поднапрячься, невзирая на достаточную дозу расслабляющего напитка. -- Если только от Чекменева? А кто и зачем мог быть от Чекменева?" Но ноги чисто автоматически вынесли его в прихожую, и он спросил, держась за головку замка, в микрофон переговорного устройства: -- Кто там? Чего надо? -- достаточно невежливо, чтобы случайный человек устыдился и ретировался. Нет, точно, Максим был не совсем в себе, полагаясь на утонченные чувства человека за дверью. -- Откройте, Максим Николаевич. Я от командира, -- раздался из динамика приятный и очень убедительный голос, которому просто нельзя было не довериться. -- Срочный пакет. Даже и не для телефона, который вы все равно отключили... Смутные сомнения у Максима еще оставались, поскольку ни о каких возможных пакетах речи не шло и все было договорено на завтрашнее утро, но руки сами собой замок уже сняли с предохранителя и оттянули задвижку. Дверь начала приоткрываться деликатно, человек с той стороны словно хотел окончательно убедиться, что ни угрозы, ни препятствия в виде цепочки нет, и вдруг изо всех сил ударил по ней ногой. Эх, жаль, успел подумать Максим, что не переставлена она, как у нормальных людей, с распахом наружу. Так ведь пожарный надзор запрещает... Другие ставят, и ничего, а брат не стал, и он не озаботился... И еще успел откинуться назад, избегая страшного удара в лоб, напрячь спину, выставить вперед руку и колени, и когда уже коснулся спиной стены -- подогнул голову к груди, чтобы избежать рокового удара затылком, кость там довольно тонкая, и последствия травмы обычно бывают тяжелыми. Как у него все так ловко получилось, он и впоследствии не слишком понимал. Инстинкт самозащиты сработал эффективнее, чем мог бы обеспечить разум. Но все равно сотрясение организма было шоковой силы, дыхание перехватило, и в мозгах слегка помутилось, но в целом -- почти терпимо. В сравнении с тем, что могло быть, зазевайся он еще на пару терций [Терция -- шестидесятая доля секунды (лат. малоупотребимое)]. Вломившийся в квартиру мужик был одет в форменный камуфляж, пусть и без звездочек или лычек на погонах, лицо его закрывала глухая, до самого рта, черная полумаска. Мистер Икс какой-то. За ним еще двое, которым свои облики скрывать, очевидно, не было нужды. Зато -- с автоматами. -- Ну вы бы поаккуратнее, ребята, -- приподнимаясь по стенке, с сипением выдавил Максим. Страха он, вопреки мрачному антуражу происходящего, не испытывал, даже наоборот, в ответ на акт агрессии появился некоторый кураж. Стрелять уже поздно, значит, придется ловить другие шансы. Не теряя присутствия духа. Хорошо, уже почти год до сегодняшнего случая он общался с людьми, для которых такие происшествия -- трудовые будни. Как тот же Вадим Ляхов рассказывал, чем кончились его посиделки с другом в московском трактире, а также прогулка с Майей на пароходе. Назвался груздем, говорят, полезай в кузов. В кузов чего? Бронетранспортера или грузовика, везущего пополнение на фронт? Вопреки распространенному мнению, что водка расслабляет и отупляет, мысли и идеи мелькали у Максима, словно после пары таблеток бензедрина. "Только опьянение надо играть убедительнее, даже не бояться "наигрыша", как говорят актеры", -- поставил он сам себе режиссерскую задачу. Опасность была столь велика и конкретна, что спастись можно только максимальным напряжением воли и фантазии. -- Зачем так резко дверь толкать, браток? -- в голосе Максима прозвучала откровенная обида. -- Зашиб ты меня... Он оперся одной рукой о вешалку, второй потирал затылок (как раз совсем не пострадавший, но пусть думают), очень натурально покачиваясь и глядя на гостей ощутимо разбегающимися в стороны глазами. Невропатолог все же знает, как оно должно выглядеть. А запах изо рта был совершенно натуральный, и ополовиненная бутылка на столе в кухне должна добавить убедительности. Однако кто они и что им надо? Террористы из окружения Фарид-бека, недобитые и "недоловленные"? Как говорят на Востоке: "Обезьяна приходит за своим черепом?" Человек в маске, аккуратно притворив за собой дверь и указав рукой своим помощникам в глубину квартиры, сгреб доктора за грудки, подтянул к себе, принюхался. Максим с удовольствием выдохнул задержанный в легких воздух. Получилось хорошо. -- Ох, набрался уже, -- возмутился главарь налетчиков и оттолкнул от себя на расстояние вытянутой руки. -- А командир надеется... Зачем-то игра продолжается. Впрочем, понятно зачем. Пока есть хоть малейший шанс, что Максим, тем более в своем нынешнем состоянии, будет верить, что пришли к нему все-таки от Чекменева, хлопот у этого господина будет намного меньше. Надо только ему еще подыграть. -- Да я свободно. Минутку, и все. Подумаешь, стопарик принял. Умоюсь, глоток кофе -- и поехали. Он где нас ждет? В Малаховке? Так пока доедем, полный порядок будет, он и не заметит, если ты, друг, не стуканешь... Стараясь держаться ровно, но для подстраховки касаясь вытянутой рукой стенки прихожей, Максим направился в ванную. Человек в маске ему не препятствовал, хотя и переместился скользящим шагом до самой двери, и невзначай выставленным ботинком не дал ей закрыться. Ну, это пожалуйста. Секретов у нас нету! Бубнов пустил холодную воду сильной струей, умывался и фыркал старательно, как и подобает человеку в его состоянии. Потом принялся чистить зубы, временами икая и громко отплевываясь. Шанс у него был единственный, причем не подготовленный заранее, а возникший в общем-то из-за его же небрежности, раздолбайства, попросту говоря. Как и всем офицерам -- участникам проекта, ему тоже выдали переговорник, замаскированный под сигаретную пачку. И как раз вчера Максим, желая принять ванну, раздевался и оставил на подзеркальной полочке зажигалку, пачку настоящих сигарет и эту, специальную. Утром второпях взял другие, благо и сигарет, и зажигалок у него по всему дому хватало. Сам разбрасывал, приятели забывали... А сейчас этот непростительный промах -- намек на выход! Скосив глаз, он увидел, что масконосец отвлекся. В комнаты он смотрит, где его опричники громко и активно шурудят по шкафам и ящикам. Скорострельный обыск "на хапок". А что у него можно искать? Нет, искать-то можно многое, если неправильно представлять его роль и функцию. А найти? Совершенно нечего. Денег он в доме держал самый жалкий минимум, к казенным секретным документам доступа сроду не имел Все же написанные им самим, касающиеся "верископа", давно хранятся в капитальнейшем сейфе на базе. Главное же, что "надзиратель" потерял интерес к его гигиеническим процедурам. Или был от природы неуместно брезглив. Все эти икания, сморкания, хлюпанья носом, с трудом подавляемые Максимом рвотные спазмы его достали. И он убрал ботинок из-под двери. Она тут же плавненько прикрылась. В силу естественного наклона стен этого дома. Вот он, шанс! Совсем уже неприлично рыгнув, Бубнов дважды надавил известное место на пачке "Дюбека" и, прижав к лицу махровое полотенце, чтобы ни звука лишнего не проскочило, прошептал: "Здесь Тридцать третий (присвоенный ему в службе позывной). На меня налет. На квартире. Трое, с оружием, обыск. От имени командира. Больше впрямую говорить не смогу. Слушайте..." -- уловил желанный ответ и тут же нажал кнопку еще раз. Прибор заработал как чувствительный микрофон, транслируя звуковой фон происходящего (саундтрек как бы) на базу "печенегов", которые обязаны помочь и спасти от любой мыслимой опасности, как заверял его и Вадим, и сам Чекменев. "Feci, quod potui, faciant meliora potentes!" [Я сделал все, что мог, кто может -- пусть сделает лучше (лат.)] -- по-латыни подумал Максим, распахивая дверь с лучезарным выражением лица человека, которому резко полегчало. Он тщательно вытер полотенцем лицо, на глазах у стража обильно опрыскался крепким мужским одеколоном, причесался. И вышел из ванной, вытаскивая из нагрудного кармана ту самую пачку. Наглядно так, демонстративно. Встряхнул, чтобы выскочили до половины две (из шести настоящих) сигареты, протянул теперь уже совсем не страшному террористу. -- Закуришь? -- и сам прихватил зубами крайнюю, пошарил по карманам, нашел зажигалку (все эти жесты на глазах противника очень его отвлекают и успокаивают), прикурил, пыхнул с наслаждением. -- Не курю, -- с легкой брезгливостью ответил главарь налетчиков. -- Зря, -- и с легким сердцем сунул "Дюбек" обратно. -- Ну, так чего командир велел передать, где пакет? -- такой тонкий психологический штришок запустил Максим. Вроде как он с самого начала был в полном порядке, а того, что произошло между звонком в дверь и текущим моментом, словно и не было вообще. Похоже, своим поведением он очень облегчал налетчикам задачу. -- Очень нужно, срочное дело, совсем срочное. Звонили тебе, звонили, телефон не отвечает. Испугались даже, вдруг случилось что? Сердце схватило или грабители... Вот сгоряча по двери и стукнул. Ты уж прости, друг... Поехали... -- носитель маски, говоря действительно очень убедительным, мягким тоном, пропустив, впрочем, вопрос о пакете, начал теснить Максима к выходу. -- Да подожди ж ты, я сейчас, хоть китель надену, а то как же в рубашке? И сапоги... Это ему было охотно позволено. Только вот из прихожей в комнаты, как он понимал, его тяжело дышащий под маской "друг" не пустит. Может быть, не успевали его ребята закончить хотя бы самый беглый обыск. Интересно, а на что они рассчитывают? Полторы тысячи книг на полках с ходу не просмотришь, провода от институтской электронной машины к нему домой не протянуты, а в ящиках стола -- только общие тетрадки с отрывочными записями, не понятными никому, кроме него самого, да и то не всегда и не сразу. Ну, пусть их. Бубнов, уже абсолютно трезвый -- а что вы хотите, такой напряг и пол-литра способен нейтрализовать, не то чтобы двести граммов, -- натянул сапоги, прошелся по ним бархоткой, застегнул пуговицы кителя. Человек в маске не препятствовал его туалету и не возразил, когда Максим взял из ванной вторую пачку сигарет, но попытался загородить дверь в кухню, куда доктор было направился. -- Да мне еще надо, -- он указал на шкафчик, хорошо видимый из прихожей, -- курева припасти. Если опять ночь и день сидеть, мне не хватит, я ж по три пачки в день смолю, а у командира моего сорта никогда не бывает. -- Маньяк, -- беззлобно буркнул террорист и отступил. "Очень хороший признак, -- снова прикинул Максим. -- Я им безусловно нужен живым, целым, готовым к сотрудничеству. Да и как иначе? Людей моего статуса если захватывают в плен, то с конкретной целью. Непонятно, в данном случае, какой, но бить ногами и резать уши станут только в самом крайнем случае. Вот по ситуации и сообразим, какие у них планы и инструкции". Сейчас же Максиму казалось важным рассовать по карманам как можно больше одинаковых сигаретных пачек, чтобы среди них затерялась та самая, единственная. Обыскивать, скорее всего, не будут, уже и так все видели, а если что -- запутаются, хоть на время. А рация все будет гнать информацию и давать пеленг. Он поймал себя на желании расхохотаться. Как же они, дураки, поймались! Но нет, стоп. Это опять грань истерики. Неконтролируемой. Истерика еще пригодится, поэтому запас эмоции следует приберечь. Главарь налетчиков дождался, когда его помощники появились в прихожей. Морды, не прикрытые масками, да в них и не нуждающиеся, потому что запоминать там нечего, выражали легкое разочарование. Почему легкое? По той же самой причине. Отсутствие технических возможностей на изображение сильных чувств. -- Ничего нету, -- разведя руками, доложил боевик, отличавшийся от напарника только длиной и оттенком прически. Тут "Мистер Икс" слегка изменил тон, обратившись к Бубнову. -- А кристаллы ваши где, Максим Николаевич, программы всякие? -- с надеждой спросил он. -- Вы же обещали Игорю Викторовичу, что дома поработаете и завтра все будет готово. С чем же вы работали? Не было сегодня такого именно разговора с генералом, за это Максим мог поручиться. Но какая-то схема работы с информацией у этих ребят налажена. Если слушать кабинет генерала и его телефонные линии от случая к случаю, пользоваться обрывками сведений от секретарей, не в меру разговорчивых в кругу заслуживающих (на их взгляд) доверия коллег, то при попытке реконструкции отношений Бубнов и Чекменева нечто такое можно вообразить. Значит, будем подыгрывать. Сейчас главное -- тянуть время. Операторы "Печенега" слушают каждое слово, поднимают по тревоге штурмовые группы, может быть, уже через несколько минут они будут здесь... -- С чего вы взяли? Дома я никогда не работаю, только в лаборатории. Здесь у меня ни аппаратуры, ничего. Да и литерный уровень, понимать надо. Наверное, вы не так приказ поняли. Если действительно такая срочность, поехали. Или свяжите меня с генералом, я ему сам все объясню. -- Значит, поехали! "Неужели они действительно повезут меня на базу? Тогда я чего-то не понял. Ну, тем лучше". Его деликатно, но решительно вытолкали из квартиры и даже позволили запереть дверь своим ключом. И бегом, бегом вниз по лестнице, минуя лифт. Только на втором этаже вдруг задержались, распахнули неприметную дверь в глубине тупичка рядом с шахтой мусоропровода. Сколько ходил Максим мимо, никогда на нее внимания не обращал. А был это черный ход, грязным изломанным коридорчиком выводящий во второй, потом и в третий внутренний двор-колодец. Из которого темная, воняющая кошачьей и человеческой мочой подворотня открывалась в глухой переулок между Второй и Третьей Мещанскими улицами. * * * Здесь ждали две машины: одна легковая, другая -- небольшой автобус. Туда его и втолкнули. Уже совсем не вежливо. Скорее -- грубо. Роль требовала у Максима спросить с соответствующим недоумением: -- Не, господа офицеры, это вы чего-то... Превышаете. Ручки придержите, пожалуйста. Машина рванулась чересчур резко. Доктора, не успевшего сесть, качнуло. Пытаясь удержаться на ногах, он в темноте попал кому-то рукой в лицо, выругался, естественно, начал искать, за что бы зацепиться поосновательней. А в ответ его схватили сразу с нескольких сторон, за руки и поперек туловища, очень грубо усадили на жесткую скамейку. -- Теперь сиди и молчи, понял? Для убедительности из темноты отвесили подзатыльник, и весьма тяжелый. "Нет, суки, я вам еще нужен, убивать не станете, даже и усыпляющего не использовали, побоялись, что надолго одурею, поверх водочки-то..." Реакция его была совершенно естественной. Не только старший офицер, оскорбленный хамством нижних чинов, но и любой московский парень -- хоть со Сретенки, хоть с Котлов, хоть с Марьиной Рощи -- приучен был отвечать сразу. Если рассчитывал жить в уличном коллективе дальше. "Ты не грози, ты делай!" И драться полагалось до упора. В меру сил и возраста, конечно. В то ведь время, если кто не помнит, дворовые компании составлялись из всех пацанов, достигших подходящего возраста. От семи- до восемнадцатилетних. Только если и первоклассником ты начнешь в острой ситуации размазывать сопли по щекам и плакать, старшие товарищи расскажут, каково живется в зоне "опущенным". А тюрьма тогда рассматривалась как вполне обычная, не слишком даже и страшная, перспектива. В нее можно было загреметь уже в тринадцать лет, а в армию -- только в девятнадцать. Попробуй, доживи. То, что лично Максим ее миновал, это вопрос личного выбора. Но уроки дворовой, волчьей жизни даром не проходят. И он ответил. Сначала носком сапога вперед, где рисовался на фоне лобового стекла контур человека, предложившего ему молчать. Потом каблуком под колено тому, кто цеплялся за правую руку. Рука освободилась, и Максим использовал ее со всей возможной эффективностью. Пораженный в переносицу пациент завизжал совершенно непристойно. Кровь хлынула потоком, а к виду собственной крови он, очевидно, относился слишком уж трогательно. Заодно Максим в полный голос выдавал весь набор матерных конструкций, которым обучился еще в невинном детстве. И все время вставлял между непечатными словами другие, хотя и бессвязные на первый взгляд, но могущие хоть приблизительно ориентировать о происходящем тех, кто, как он надеялся, его по-прежнему слушает. С точки зрения чисто медицинской его поведение выглядело вполне достоверно. Человек, долго и упорно пивший, в какой-то момент может перейти в стадию патологического опьянения и, внешне выглядя практически трезвым, на самом деле будет находиться в сумеречном состоянии рассудка. Поступки его в этом случае становятся совершенно бесконтрольными и непредсказуемыми. Хорошо, что в автобусе нашелся человек, способный к рассудочным действиям. Максима не стали глушить прикладом по затылку или прямо стрелять резиновыми или парализующими пулями. Просто вспыхнул мощный фонарь, направленный прямо в глаза. -- Вы что, псих, господин Бубнов? Отвечайте... Голос из-за фонаря прозвучал удивительно спокойный, даже дружелюбный. -- Сами вы тут психи все! -- мстительно ответил Максим, сплюнул прямо перед собой, не заботясь, на пол упадет плевок или заденет кого-нибудь. -- Психи и сволочи! Так, что ли, с подполковником себя можно вести? Я вас, суки, запомнил. В лицо. Дальше сами думайте... -- Зря вы так, Максим Николаевич. Если вдруг вас невзначай обидели, так ведь можно понять. Вы, кажется, первый агрессию проявили? Судя по тексту и тону говорившего, с ним пытаются наладить какие-то новые отношения. Похоже, вправду испугались. Превысили некие, позволенные им полномочия, а сейчас начали бояться... Чтобы прояснить обстановку, Максим подпустил тщательно сконструированный в голове загиб: -- Вы, так вашу мать (тут полагалось вспомнить тринадцать поколений ее родственников, потом свести их в противоестественные отношения с половиной учебника по зоологии, переслаивая текст добротными рифмованными оборотами), не знаю, кто вы, чьи и откуда, но напоролись вы так, что даже мне за вас страшно стало. И прощения вам не будет... Уж я позабочусь! После великолепной лексической конструкции окружающие молчали не меньше двух минут. Переваривали услышанное, а то и пытались запомнить наизусть наиболее интересные пассажи. Из-за спины Бубнова прозвучал запомнившийся голос человека в маске. -- Треф, что с ним толкуешь? Он же допился. В "белочке". Мы когда зашли, был уже тепленький, а когда его в ванну пустили, как бы еще не добавил. Они, алкоголики, в этом смысле очень хитрые. Везде заначки держат... Его перебил другой голос, со скрытой болью и обидой: -- А засветил мне крепко, сука, надкостницу разбил, наверное... Каблуки подкованные... -- Отставить треп! -- рявкнул голос из-за фонаря. -- А пока... Черт, ну хоть что-то у нас есть? Хоть нашатыря ему понюхать. -- Откуда нашатырь? Водой можем облить. Или вон аптека. Давай я выскочу. Возьму чего-нибудь. Секунда дела. А то вдруг не довезем, своими головами ответим. -- Ладно, давай. Одна здесь -- другая там. За углом подождем. Самое сильное, что купить можно... Приоткрыв глаз, через лобовое стекло машины Бубнов увидел яркую вывеску, позволявшую прочитать табличку с названием улицы -- Самотечная -- и номер дома. Так, направление движения примерно ясно. Но где же, черт возьми, помощь? И тут же сообразил, что в ближайшее время ее не будет. Не может и не должно быть. На той стороне радиоволны ребята поняли, что его жизни ничего непосредственно не угрожает, и теперь они будут слушать разговоры и отслеживать процесс до самого места, а возможно, сколько-то времени и после. Чтобы не просто его выручить, а накрыть гнездо по максимуму. Значит, придется валять дурака еще довольно долго. Щелкнула дверца, бегавший в аптеку вернулся. Автобус опять резко взял с места и погнал в сторону Савеловского вокзала и Нижней Масловки. Эту часть Москвы Бубнов знал не очень, однако представлял, что мест, где можно оборудовать конспиративную квартиру, предостаточно среди бесчисленной россыпи мещанских и купеческих домов средней руки, а чуть дальше начинаются уже дачные районы. За него взялись плотно. Сунули под нос здоровенный клок ваты, облитый нашатырным спиртом, и он задохнулся, закашлялся, отмахивался руками, но на пользу это пошло, безусловно. Потом заставили выпить какую-то пакость, оказавшуюся раствором янтарной кислоты, как сообщил тот, что бегал в аптеку. Это тоже не вредно, голова чище будет. После гонки на большой скорости по широким улицам автобус еще минут пятнадцать-двадцать попетлял переулками и наконец остановился. -- Ну ты, пропойца, встать можешь? -- Дураки, я с самого начала встать мог повыше вашего... "Время, выигрывать время, -- колотилось в голове. -- Спасение -- в этом. И чтобы наши успели, и чтобы эти ко мне раньше времени интереса не потеряли. Если меня выручат, а их повяжут, то можно признаваться в чем угодно и что угодно обещать. Если нет -- плевать, что после меня будет". А когда уже его ввели в просторную, прилично обставленную комнату с опущенными шторами, он напоследок подумал: "Если убьют, тоже не сильно страшно. Я теперь знаю, как оно там. Может, Вадима встречу..." Совсем недавно они с Чекменевым допрашивали турка, теперь другие люди будут допрашивать его. "Веримейда" ["Веримейд" -- прибор для допросов, устроенный на базе "Верископа", буквально -- "Правдодел" (лат. + англ.)] у них нет и быть не может, значит, сначала уговоры, потом, возможно, какой-то наркотик или банальные физические пытки. Да нет, какие пытки, я ведь начну признаваться во всем и сразу. Все равно, если меня взяли для получения информации о технике, без моей аппаратуры слова -- они и есть слова, неосязаемый чувствами звук. Новую я им и за полгода не сделаю, если даже захочу. Но дурака повалять можно славно. И долго. Чего же мне бояться? Действительно, бояться пока что было совершенно нечего. Совершенно как в хорошем кино все происходило. А в хорошем кино с "нашими" ничего плохого случиться просто не может. Иначе -- какое же это кино? * * * -- Что, Максим Николаевич, удивлены, возмущены, оскорблены и немедленно потребуете объяснений? -- со всей полагающейся мерой любезности спросил восседающий за ампирным письменным столом моложавый, но не молодой господин, одетый прилично, но не броско. Нечто вроде охотничьей куртки с накладными карманами, под ней светлая рубашка без галстука. Прочие детали костюма из-за стола не видны, но Максиму представлялось, что ниже должны быть клетчатые бриджи и шнурованные ботинки до колен. Так это лучше всего гармонировало бы с обликом джентльмена, с его короткой стрижкой ежиком и светлыми английскими усами. А также с многочисленными фотографиями охотничьих собак в круглых деревянных рамках на стенах и хорошо выполненной голове оленя с рогами, укрепленной за спиной хозяина. Максим подумал, что опрометчиво так рисковать, принимая похищенного офицера Гвардии в собственном богатом и ухоженном доме. Или господин совершенно уверен, что они договорятся легко и просто, или пленнику вообще не предполагается оставить возможность что-то вспоминать. Второе -- маловероятно, остается посмотреть, на чем основывается первый вариант. -- Нет, -- ответил доктор, глубоко вздыхая. По всей логике, ему пора уже было в достаточной мере протрезветь и вернуться к своему обычному образу. -- Нет. Не удивлен, не возмущен и не оскорблен. Поскольку постепенно начинаю соображать. Курить можно? -- Естественно. Я не желаю причинять вам ни малейших неудобств, кроме тех, что уже произошли. Разумеется, по моей вине, но вы уж как-нибудь меня извините... Пожалуйста. -- Это последнее слово могло иметь отношение к предыдущим, равно как и к жесту, которым собеседник подвинул по столу в сторону Бубнова красивую кожаную папиросницу. -- "По вине" -- "извинить", -- Максим будто попробовал словесную конструкцию на вкус. -- Очень тонко и очень по-русски. Извинить -- значит из вины вывести. Ну, допустим. Однако курю я всегда свои. Не люблю, знаете ли, без крайней нужды одолжаться... -- Ваша воля. А я не люблю без крайней нужды принуждать. Видите, какая у нас интересная филологическая беседа получается. Максим достал из кармана свои сигареты, закурил, а пачку, повертев в руках, сунул обратно. Он все никак не мог понять, работает ли устройство или все его надежды тщетны. Должно бы вроде работать, обычно все приборы, состоящие на вооружении конторы Чекменева, отличаются высокой надежностью. Если, конечно, не считать установки Маштакова. Да и то ведь сработало, хотя и неизвестно, в какую сторону. -- Голова не болит? -- сочувственно осведомился человек напротив. -- Спасибо, все в порядке. -- А часто с вами такое бывает? -- Какое -- такое? -- Ну вот, чтобы срыв на фоне запоя? Вы же врач, вас это не настораживает? -- Никоим образом. Срыв-то мне устроили ваши придурки. Так бы я принял свою дозу, почитал бы книжку и лег спать. А по их вине пришлось пережить сильный стресс. Я, должен заметить, с детства отличаюсь крайне вспыльчивым характером и при малейшем "наезде", как у нас говорилось, прихожу в бешенство и кидаюсь в драку, не думая о последствиях. На Переяславке все об этом знали, и даже самые отчаянные парни трогать меня избегали. Помню, одному, лет на шесть старше меня, я кирпичом нос сломал и чуть глаз не выбил... А теперь я, как видите, не пьянее вас. -- Да, наверное, мои ребята этого не учли. А всего-то и дел было -- пригласить вас в гости, побеседовать вполне по-дружески к возможной взаимной пользе. -- Не в пример проще, уважаемый, не знаю, к сожалению, как к вам обращаться, было самому заехать ко мне или пригласить меня в подходящий ресторанчик. Поблизости от моего дома их масса. И посидели бы, и поболтали, и никаких взаимных обид, а если б не договорились, разошлись к взаимному удовольствию. -- И, чтобы слегка обострить ситуацию, Максим продолжил: -- Одного моего приятеля не так давно тоже... Попытались обидеть. Плыл он на ресторанном пароходе по речке, а некие авантюристы вообразили, что с напуганным человеком легче разговаривать, ну и... повели себя излишне резко. Не слышали? Говорят, по Москве много разговоров об этой истории ходило. Ну, сами представьте: ночь, река, пароход со столиками по сто рублей и выше, а тут вдруг шум, вертолеты, прожектора, группы захвата. И вместо взаимной вежливости -- кому тюрьма, а кому благодарность в приказе и премия в размере двух окладов. -- Да-да. Естественно, я о подобной истории что-то слышал. Только думал, там с чистой уголовщиной было связано, а это тоже политика, оказывается. Кстати, зовут меня Иван Васильевич, к вашим услугам. -- Рад знакомству. Нет, там была не уголовщина. Политика, от греческого слова "политике", то есть искусство управления государством. Когда отдельные персоны в это самое "политике" вмешиваются, конец, как правило, бывает печальным. Поскольку самое плохое государство обычно располагает неизмеримо большими возможностями для борьбы с одиночками и даже группами лиц, на его, государства, прерогативы посягающими. Что нам неоднократно демонстрировала история... Кажется, своей цели он добился. Достал до болевой точки. Ведь на самом деле каждый индивидуальный террорист и заговорщик, если он не полный дурак, постоянно задумывается о том, что бесчисленные агенты спецслужб вьются вокруг и вот-вот готовы обрушиться сверху, как коршун на цыпленка. Намек на случай с Ляховым тем более был к месту, поскольку свеж и нагляден. А главное -- уже, наверное, почти час крутится пленка записывающего аппарата на базе контрразведки. И оборвал Максим пока еще дозволенные речи, чтобы не превратить тонкую, на грани срыва, но пока еще правдоподобную ситуацию в фарс. Очень вовремя он это сделал. Потому что господин Иван принадлежал, похоже, к тому же типу людей, к которому самозванно причислил себя Максим. То есть легко переходящему от показной любезности к слабо контролируемой истерике. Как-то очень неприятно у него сузились глаза и запрыгали губы. Вот-вот -- и кинется, вцепится скрюченными пальцами в горло. Безусловно, маньяк параноидального типа, и все, что он изображал до этого момента, входило в образ, который он сам себе придумал и старательно культивировал. Иные люди умеют поддерживать избранную маску десятилетиями, изредка сбрасывая ее только наедине с собой или в пыточных камерах. И уж там релаксируя [От слова релаксация -- расслабление, сброс напряжения (лат.)] на всю катушку, приводя в изумление [В данном случае не "удивлять", а "доводить до безумия", "лишать разума" (старорусск.)] не только жертвы, но и ближайших помощников, если покажется вдруг, что нет в них должного рвения. Пожалуй, и псевдоним он себе выбрал на уровне подкорки, но верно. А Бубнов, как ни крути, психиатр и психолог не из худших и с контрразведчиками накоротке общался. Которых ему же изучать и анализировать приходилось, поэтому нужный ход он нашел почти сразу. Точнее, все ходы он знал заранее, требовалось только найти необходимую точку наложения состояния пациента на подходящую схему, И соответствующий тон, конечно. И взгляд. -- Может, Иван Васильевич, мы с вами перейдем с ныне занимаемых нами мест вон туда? Он указал на резной журнальный столик перед диваном в дальнем углу комнаты. -- Сядем, как полагается уважающим друг друга людям, именно вот так: вы -- на торце, я -- через угол, рядом с вами. Вы прикажете принести прохладительные напитки, а лучше кофе с коньяком или, еще лучше, с ликером типа "Бенедиктин" или "Шартрез". И поговорим, наконец, без всякой дурацкой дипломатии. Вы скажете, что нужно вам, я, в меру своего понимания, отвечу. Неужели вы до сих пор ничего не поняли? В своем деле Максим был спец, это даже Ляхов признал, ознакомившись с его программами. Вдобавок владел искусством мгновенного гипноза и неоднократно им пользовался еще в прежней, чисто медицинской жизни. Поэтому сознавал, что сейчас этого делать нельзя ни в коем случае. Пациент, с его складом психики и достаточно высоким интеллектом, наверняка почувствует воздействие и среагирует крайне негативно. А если даже и нет, наверняка за ними сейчас наблюдают его сообщники. И нельзя ошибиться, самонадеянно представив, что там все такие же тупые ломовики, как те, что ворвались к нему в квартиру. -- Давайте, Максим Николаевич, -- согласился Иван Васильевич. -- Знаете, от всей души вами восхищен. Вы только что довели меня до крайности и тут же изящно обратили все в нормальное упражнение из курса практической психологии. Вы где учились? Бубнов сообразил, что собеседник еще сложнее, чем предполагалось поначалу. Что ж, тем лучше. Отчего и не размяться? Боксером он был посредственным, разряд когда-то получил, но к тому, что бьют по лицу, так и не сумел привыкнуть, хотя сам бил вполне адекватно. Зато в шахматах у него получалось лучше. А уж в преферансе... Главное -- такая фишка поперла! Не помешал бы кто. -- Да где ж? А то вы не знаете? Исключительно на медицинском факультете МГУ. Нормальному человеку вообще незачем учиться сверх необходимого минимума. Самообразование дает намного больше. Вот, глядя на вас, я чувствую, что вы зачем-то осваивали