курс психологии... э-э-э, сейчас догадаюсь... Пожалуй, в Сорбонне. У незабвенного Пиаже или кого-то из его учеников. Угадал? А сейчас, простите, мне будет позволено -- в туалет? Прямо сил нет терпеть... Сказано это было так вовремя и с убедительнейшим выражением лица, что очарованный научной беседой с коллегой Иван Васильевич широким жестом указал на дверцу слева и сзади от письменного стола. Никаких неприятностей он уже не ждал. Да и чего ждать? Кабинка была удобная, оснащенная всей подобающей сантехникой, а главное, пневматической сушилкой для рук. Под ее гул Максим, присев за бачок унитаза, чтобы поймать зону тишины, экранированную, в свою очередь, от подслушивания, смог наконец использовать аппарат по назначению. -- Кто меня слышит? Я -- Тридцать третий. -- Слышим. Нормально слышим. Я -- Первый. Делай, как делаешь. Мы рядом. Все правильно. Будет надо -- войдем через пару минут. Но лучше работай до конца. Санкция на все! Максим вздохнул облегченно. Теперь действительно можно делать и говорить что хочешь. Ничем практически не рискуя. А Иван его заинтересовал чрезвычайно. Да почему бы и нет. В заговоры, в конспирацию идут обычно люди неординарные. С мозгами, с мыслями, с идеями. Раз все позволено, так, может быть, получится окунуться в совершенно чуждый, но интересный мир? Прямо по Достоевскому. Беда вот только -- не удастся. Чекменев не позволит. Надо же программу "Верископ" осуществлять. И -- уже завтра. Хотелось бы раздвоиться, так невозможно это, к сожалению. К его удивлению, ситуация сломалась гораздо раньше. Без всякого участия генерала и его компании. Что-то у "пригласивших" его людей произошло, потребовавшее отстранить любезнейшего Ивана Васильевича от процесса. Или -- было сочтено, что возложенную на него задачу этот персонаж выполнил. Поскольку, выйдя из туалета, Максим увидел за столом совсем другого человека. Мужчина лет за пятьдесят, с заметной проседью в густых волосах и короткой, шкиперской бородкой, одетый в очень приличный костюм. Доктор отметил, что виду него очень усталый и заметно подавленный. Будто он несколько ночей не спал и менее всего ему хочется заниматься еще и общением со столь скучным объектом, как сидящий перед ним. -- Здравствуйте, Максим Николаевич, -- мягким, но тоже тусклым голосом сказал незнакомый, но явно высокопоставленный господин. -- Надеюсь, вы извините меня за не совсем понравившуюся вам прелюдию? -- Так это была только прелюдия? Интересно, какова будет "людия"? Иван Васильевич показался мне законченным психом, вы его сменили... С какой целью? В окошко поглядев, решили, что та схема не работает? На ходу придумали новую? Ну-ну, с интересом послушаю... -- Успокойтесь, Максим Николаевич. Может быть, вы обижены не совсем вежливым приглашением? -- Если вы смеете называть это приглашением, то я с тем же основанием могу назвать вас, неизвестный господин, хамом и грубияном. Отнюдь не приличным человеком! -- с истинным удовольствием произнес Максим. С его опричниками он просто дрался, этого же гораздо приятнее достать словом, нежели каблуком. -- Я что-то не понял, -- медленно, но с внезапно прорезавшимися металлическими нотками сказал господин. -- С вами что же, обращались недостаточно вежливо? -- Вежливо?! -- доктор даже привстал, выбросив вперед руку жестом Цицерона, обличающего Катилину в сенате. -- Сначала чуть не убили в моей собственной квартире, учинили наглый, несанкционированный обыск в отсутствие ордера, понятых и даже меня самого, наверняка что-нибудь украли, потом принялись избивать в машине. Потом вот этот, что перед вами со мной беседовал, посматривал на меня совершенно людоедским взглядом. Я только и думал: сразу меня на дыбу потянут или все ж таки кофеек позволят допить. И это вы называете приглашением, любезнейший? Господин выглядел потрясенным. -- Не может быть! Что это значит? -- обратился он теперь к неизвестно откуда возникшему за спиной Максима носителю маски. Буквально пять минут назад его там не было. -- И, кстати, что за глупый маскарад? Я говорю с господином Бубновым в своем истинном облике, а вы тут цирк устраиваете? -- Вам легче, Василий Кириллович. А у нас работа такая. Тем более этот господин уже пообещал, что он с нами разберется. По полной программе. Зная его друзей, я не уверен, что у нас хватит сил прикрыть свои задницы. Что же касается... Никто его и пальцем не тронул. Так, мелкие накладки вышли. Тем более что водки он был сильно перебравши и сам в драку полез... -- Я похож на пьяного? -- по-иезуитски осведомился Максим у господина, названного Василием Кирилловичем. -- Но если бы даже и так, что вполне позволительно в собственной квартире после завершения рабочего дня, это никоим образом не извиняет ни ваших мордоворотов, ни вас, пославшего таких придурков на противозаконное дело. Интуиция подсказывала, что с означенным господином безопасно и даже желательно говорить именно в таком ключе. Хотя он по-прежнему не мог предположить, с кем все-таки имеет дело. Фигура важная, несомненно, но вот входит ли он в структуры княжеской власти, соперничающие с ведомством Чекменева, или представляет самостоятельную силу -- туман. -- Я все понял, господин Бубнов. Приношу вам самые глубокие извинения за действия моих подчиненных. Обещаю, что все виновные, и прежде всего господин... ну, фамилия его и вправду вам ни к чему, будут наказаны моей властью, и самым строгим образом. Идите, все, что нужно, я скажу вам завтра... -- это уже относилось к человеку в маске. Тот без звука вышел. -- Чтобы вы не думали, что мы чего-нибудь боимся, я вам представлюсь. Бельский, Василий Кириллович, полномочный представитель Государственного прокурора России по Москве и Московскому округу. Своих же сотрудников не называю по естественным оперативным соображениям. Вот оно что! О Бельском он слышал, от Вадима Ляхова, естественно. Интересные узелочки завязываются. -- Так что же вы, господин представитель, повестку мне не прислали? Я ведь тоже законы знаю, есть у вас такое право. Правда, по предварительному согласованию с командованием округа, как я есть штаб-офицер действительной службы. А теперь, так сказать, юридический казус получается. Произнося это научное слово, Максим подразумевал его общепринятое значение как столкновение двух правовых норм при отсутствии однозначного толкования о способе разрешения конфликта. Прокурор, сразу поняв, о чем говорит собеседник, тихонько хихикнул. -- Прошу иметь в виду, что этим же термином описывается действие, содержащее внешние признаки правонарушения, но лишенное элемента вины, поэтому -- ненаказуемое. Одним словом, еще раз прошу извинить меня лично. Я просто не сумел отчетливо представить, какими именно способами может исполняться мое, вроде бы вполне отчетливо сформулированное поручение. Эксцесс исполнителя [Действие, совершенное лицом, выполняющим правомерное поручение, но по той или иной причине в ходе его исполнения допустившим превышение полномочий, иногда имеющее признаки отдельного преступления] случился, так сказать, рассуждая в пределах правового поля. Понесенные же вами неудобства я в меру сил постараюсь компенсировать. Слова Бельского звучали очень искренне, и уж на него Бубнову обижаться совсем не хотелось. Такой он был человек. Заводной, но отходчивый. -- Ладно, ничего страшного, Василий Кириллович. Пусть вернут, что они там у меня на память прихватили, ну и испорченный вечер чего-то ведь стоит? -- Безусловно. Сделаю все, что в моих силах. Но давайте перейдем непосредственно к делу. Ночь коротка, как поется в романсе, и, надеюсь, если разговор у нас сложится, вы еще вполне успеете отдохнуть. Прокурор начал говорить, и чем дальше, тем больше Максим испытывал доверие и, главное, сочувствие к этому высокому сановнику. Пост у него действительно был значительный, и лицо свое ему скрывать не было необходимости. По своему положению он осуществлял государственный надзор за соблюдением Конституции, гражданского и уголовного законодательства на территории Местоблюстительства, обладал экстерриториальностью и мог быть отозван с должности только распоряжением Государственного прокурора. И никак иначе. А чин имел Тайного советника, что по Табели о рангах равнялось генерал-лейтенанту Гвардии. Максим знал, конечно, что подруга Вадима Майя -- его дочь. Но и не более. В свои личные отношения с Бельским друг его не посвящал. А, оказывается, они были. Ляхов даже изложил прокурору некие детали использования "верископа" для проведения "кадровой революции", не вдаваясь, конечно, в техническую сущность. Более того, у Вадима с Василием Кирилловичем было достигнуто некое соглашение о сотрудничестве, что Максима тоже не касалось. Зато Бельский был полностью в курсе того, что они с Ляховым друзья и в некотором смысле -- соавторы. А теперь Вадим вдруг исчез вместе с Майей, и, невзирая на свои обширные связи и почти неограниченные возможности, Василий Кириллович ничего не смог выяснить о судьбе дочери и предполагаемого зятя. Жена у прокурора давно умерла, Майя -- единственный родной человек на этом свете... Но вместе с тем он не может за личными проблемами забывать и о своем служебном и, если так можно выразиться, гражданском долге. То есть питерское правительство -- это одно, а Родина в широком смысле -- совсем другое понятие. Почему он к себе господина Бубнова и "пригласил". Чтобы узнать из первых рук, где на самом деле его дочь, и, что вторично, но тоже существенно, осведомиться, если отсутствие Вадима предполагается долгим, как быть с ранее достигнутыми соглашениями? -- Вы же понимаете, что непосредственно к вашему Чекменеву я обратиться пока не могу... Максим это понимал отлично. И вдруг впервые пожалел, что машинка работает, передает весь их разговор в штаб "печенегов", а оттуда, почти наверняка, как только оператор понял, с чем имеет дело, информация пошла Чекменеву непосредственно. Так и из этого можно извлечь свою пользу. Если правильно выстроить дальнейший разговор и собственную линию поведения. Прежде всего, он попытался успокоить крайне встревоженного отца. Со всей степенью убедительности рассказал, что сейчас проводится крайне ответственный эксперимент (нет, не опасный, ни в коем случае), но сопряженный с длительной отлучкой в края весьма отдаленные. Причем начатый внезапно, по известным соображениям, и оттуда связаться с Москвой Майя не имеет никакой возможности. -- Ну, вы же должны понимать, сейчас у нас такая обстановка, и если люди работают не здесь и под соответственной легендой... Похоже, объяснение хоть в какой-то мере Бельского успокоило. Просто исходя из самой простой мысли -- случись непоправимое, ему бы сообщили. Тем или иным способом. Прокурор был человеком государственным, значит, по определению, с сильным характером и к личной теме больше не возвращался. -- А со вторым как быть? Видите, я с вами откровенен до предела. Просто потому, что верен ранее данному слову. Мы с Вадимом договорились, что ежели планы Великого князя действительно направлены исключительно на благо России и не предполагают несовместимых с честью действий, то я готов перейти на его сторону. В меру сил и возможностей. -- Не слишком рискуете, Василий Кириллович, делая такое заявление? Если оно дойдет до Генерального прокурора, самого премьера, я не знаю... -- Вы же лично на меня доносить не собираетесь? Ну и слава богу. Что же касается остального... Ничего ужасного в любом случае не произойдет. Отставка, не более того. Так за свой пост я не особенно цепляюсь. В адвокаты могу пойти или вообще на покой. По миру хотелось бы попутешествовать, как частному лицу. Или розы на даче разводить, мемуары написать, с внуками позаниматься... Но это уже лирика. В данной конкретной ситуации лично вы что можете посоветовать? Согласитесь временно взять на себя функции полковника Ляхова? -- В качестве? -- не совсем понял Максим. Жаль, что он не представляет, как там у них все было обговорено. Если прокурор имеет целью в какой-то мере поучаствовать в работе с "верископом", имеет свой отдельный интерес в этом деле... Но он-то, доктор Бубнов, совсем не Ляхов по своему статусу, информированности, особым отношениям со службами Чекменева. И брать на себя некие функции на собственный страх и риск... Так он и сказал Бельскому, раз уж решил быть честным в предлагаемых обстоятельствах. -- Нет-нет, ничего подобного. Я хочу только, чтобы вы выступили в качестве посредника между мной и вашим шефом. Ибо, как я уже сказал, мой нынешний статус полностью исключает какую-либо инициативу. Я могу его только совершенно официальным образом пригласить по конкретному делу. Для дачи показаний в качестве свидетеля или... В принципе на это можно согласиться. Но как все оформить на практике? Уж от чего Максим всегда был страшно далек, так это от всяческих интриг. Даже на уровне коллектива медсанчасти, в которой прослужил пять лет. -- Хорошо, господин Бельский, я могу завтра же доложить генералу... К счастью, его сомнения тут же разрешил громкий прерывистый писк, неожиданно прозвучавший в кармане рубашки, том, где и располагалось устройство связи. -- Что это? -- от неожиданности прокурор вздрогнул, уставил в Максима взгляд, ставший мгновенно тяжелым и даже угрожающим. А Бубнов уже понял -- "что". Он на это рассчитывал с самого начала, хотя ожидал несколько иного решения. Но -- начальству виднее. -- Минуточку. Кажется, это именно то, что вам нужно. Достал из кармана пачку "Дюбека". Не зная, как прервать зуммер, просто еще раз надавил на кнопку включения. Получилось. -- Бубнов, -- послышался из-под картонной крышки тихий, но отчетливый знакомый голос, -- передайте рацию господину Бельскому. -- Есть, Игорь Викторович. Он протянул приборчик прокурору. Тот, похоже, был совершенно ошарашен. Никак не мог предположить, что его сотрудники, столько уже глупостей наворотившие, не сумели даже обыскать гостя, привели на сверхконспиративную квартиру с радиостанцией в кармане. -- Здравствуйте, Василий Кириллович, -- услышали они оба. -- Рад, что так получилось, хотя и экспромтом. Это Чекменев говорит. Вы очень легко и изящно решили проблему, над которой я сам уже бьюсь не первый месяц. А так все сразу стало ясно. Отправьте, прошу вас, доктора домой со всем возможным комфортом, а я к вам прямо сейчас зайду, если вы не против. Предупредите охрану на входе... Глава 10 -- Сидите? Хорошо, -- сказал Тарханов, когда они с Розенцвейгом вернулись с надолго затянувшейся проулки по военно-морской базе и увидели мирное застолье Вадима с Майей. Спокойно сказал, без всякой иронии. Да и с чего бы иначе? Подсел рядом, глазами указал Розенцвейгу на соседний стул, потянулся к бутылке. -- Теперь и мы посидим, а ты там пойди, спустись вниз, -- сказал он Ляхову. По их лицам и общему облику было видно, что они порядочно полазили по кораблям, складам и вообще по многим закоулкам, которые в изобилии имеются на столь обширном объекте. Полосы и пятна масла на щеках, ржавчина, грязь, пыль и паутина на полах курток, локтях и коленях. По сравнению с ними Вадим выглядел почти неприлично браво и щеголевато. Отдохнувший, выбритый, искупавшийся в душе. -- Нашли что-нибудь интересное? -- Нашли, как не найти. И катерок вроде бы подходящий, и из снаряжения кое-что, -- ответил Тарханов. -- Я там посмотрел, попробовал, с движком никаких проблем не будет. Горючего тоже завались. Завтра еще сходим, определимся окончательно. Думаю, получится, если ты не подведешь. А пока тебя приятель твой ждет... Ляхов, разумеется, сразу понял, о чем речь. Но вот детали, тон... -- Отчего вдруг именно меня? Неужели вы с ним, Григорий Львович, в качестве земляка общего языка не нашли? Вадиму показалось, что его слова подействовали на Розенцвейга как-то странно. Или они с Тархановым эту тему уже обсуждали и результат обсуждения оказался не слишком позитивным, или, напротив, определенного согласия они все же достигли, а теперь Вадим требовался им на роль некоего третейского судьи, чтобы составить независимое мнение. Вообще сказать, происходящее вокруг нравилось ему все меньше и меньше. Единственное, что можно сказать в оправдание друзей -- они в происходящем ориентируются гораздо хуже него, в силу иной психологической и профессиональной подготовки, и, может быть, до сих пор не способны взглянуть правде в лицо. Ему захотелось так все им и высказать. Мол, ребята, попали мы не просто за пределы своего времени, попали в мир, подчиняющийся совсем другим правилам, и в этом мире, очень может быть, даже мы с вами потихоньку перестаем быть самими собой. Отсюда и раздражительность, и ползучее, исподволь распространяющееся недоверие, а что может случиться в последующие дни и даже часы -- трудно вообразить, исходя из имеющихся данных. Но интуиция подсказывала, что такого говорить пока нельзя. Вдруг он ошибается, а в измененном мире даже самые невинные слова могут послужить спусковым крючком абсолютно непредсказуемых последствий. Лучше уж продолжать делать вид, что все идет, как обычно. Хорошо хоть Майя пока не проявляет тревожных симптомов. Да и, если разобраться, мужики, может быть, в полном порядке, а главный здесь ненормальный -- он. С полным букетом комплекса навязчивых состояний. И если удастся самого себя в руках держать, все пройдет, когда выйдем в море. Может, только на берегу столь опасная аура. А ребятам сейчас правильнее всего сходить в сауну, есть такая в соседнем домике, погреться, как следует, привести себя в нравственно-физический порядок, потом восполнить потерю жидкости пивом или чаем и забыться крепким здоровым сном. Ляхов по-прежнему надеялся, что на отечественной базе, проникнутой русским духом, где последние годы точно никто не умирал, тлетворное влияние загробного мира потеряет или хотя бы ослабит свою силу. -- Извините, Вадим, что так говорю, но капитан Шлиман мне совсем не земляк. В том смысле, какой вы, наверное, в это слово вкладываете. Пусть и невольно. До определенного момента мы с ним принадлежали к одному народу, так, но сейчас... А вот вы каким-то образом общий язык нашли. Хотелось бы верить, что к нашей пользе. Ляхов расхохотался самым натуральным образом. Уж действительно слишком смешно и выспренне слова Розенцвейга прозвучали. -- Господин бригадный генерал, нет, ну ей-богу! Скажите уж прямо -- ваш опыт разведчика подсказывает вам, что я за последние два часа общения с Михаилом Шлиманом в кабине грузовика завербован им и теперь работаю на стороне адских сил. Фауст, Мефистофель, ребе Лев из Пражского гетто и Голем -- все в одном лице. А полковник Ляхов у них на подхвате. Вы именно это хотели сказать? А сам он в этот момент посмотрел в глаза Тарханову. Коротко, но очень пристально. Неужели и у Сергея крыша едет в том же темпе и направлении? И самое страшное, что уже был готов и к такому повороту событий. Но, слава богу, нет. Тарханов ответил совершенно нормальным взглядом, едва заметно пожал плечами и вроде как подмигнул. Мол, все нормально, не стоит брать в голову. -- Ты сходи, капитан тебя вправду ждет, говорит, что имеет соображения. Послушай, пообщайся, он для нас "язык" ценный. Только, знаешь, на всякий случай... -- Из кармана куртки Сергей достал и протянул ему немецкую ракетницу системы "Бери", найденную, наверное, на одном из катеров. Поскольку входят они лет уже пятьдесят в навигационный инвентарь. Наряду с гораздо более мощными парашютными ракетами и фальшфейерами. Два "ствола" калибром 25,4 мм, в каждом алюминиевом патроне термитная шашка с вышибным зарядом и трассером. Применяется в сигнальных целях, разноцветные ракеты летят высоко и светят ярко и долго. Как оружие самообороны тоже недурно, на дистанции десять-пятнадцать метров по живому или не совсем живому человеку сработает понадежнее штуцера для охоты на слонов. Не сравнимо ни с каким пистолетом. -- Спасибо, но вряд ли пригодится. А вы действительно двигайте в баньку. Я там обогрев час назад включил, вас дожидаясь. С капитаном, думаю, не задержусь. Словом перекинемся, и подойду... Майя глянула на него как-то странно. Может быть, не понравилось ей, что собирается Вадим с мужиками париться, зная, сколько времени это занимает и во что может вылиться. Так, никогда он себе лишнего не позволял. Или по-прежнему боится остаться в пределах досягаемости Шлимана и в Татьяне не уверена? Скорее же всего -- не хочет, чтобы он в одиночку отправился на беседу с покойником. Легким движением руки он под столом коснулся ее колена, показал глазами: иди, мол, потом поговорим. Кажется, никто из друзей этого не заметил. А если бы и да, так что? -- И ни о чем не беспокойтесь... Закуска и прочее в холодильнике, который в предбаннике стоит. Халаты и полотенца -- на вешалке. Он постарался, чтобы слова его не звучали слишком настойчиво. Не гнал он их туда, просто советовал, легко и небрежно. Похоже, желаемого эффекта достигнуть удалось. Он и сам, честно сказать, предпочел бы отправиться в сауну прямо сейчас, но никуда не денешься, надо и не самые приятные дела до ума доводить. -- Только вот еще об одном, господа офицеры, посоветоваться с вами хочу. Я пару часов назад, в целях проверки собственной адекватности, полистал журнал регистрации этой гостиницы. Как и ожидал, нашел запись о своем посещении сей обители. Именно в тот день, когда ночевал здесь действительно. Значит... -- Ну и значит, что дальше? -- без всякого энтузиазма ответил Тарханов. -- А дальше, -- прежним тоном, не желая терять кураж, ответил Ляхов, -- мне вообразилось. Что, если я в этом же журнале напишу приказ дежурной немедленно доложить начальнику особого отдела эскадры (это входит в ее обязанности), чтобы он связался по такому-то телефону с вами, Григорий Львович, или с господином Чекменевым. О тексте сообщения можем подумать... Тарханов, похоже, идеей заинтересовался, но не успел еще ничего сказать, как возразил Розенцвейг: -- Ничего не выйдет, Вадим, увы. Если бы такое было возможно, и Игорь, и я это сообщение уже получили бы. Само собой -- в январе. Когда вы еще находились только в предварительной разработке. Следовательно, у этого мира с тем -- связи нет. Иначе попробуйте, представьте, как бы мы с Чекменевым с вами разговаривали? Ляхов рассмеялся. Мало книжек, за исключением служебных инструкций, его коллеги читали. -- Так вы это сообщение и не получили тогда, потому что возражаете против этого сейчас. Я вас послушаюсь, ничего не напишу, вы ничего не прочитаете и затеете свой дурацкий эксперимент в августе. Ладно, все это на самом деле глупости. Вы меня убедили... * * * Шлиман ждал его на скамеечке, всем своим видом демонстрируя буддистского типа отстраненность. А чего ж? В его-то положении. Но с другой стороны, какое-никакое, а существование он продолжает, причем не в эфирной форме, а самой что ни на есть телесной. И пусть не прикидывается -- определенные интересы в этой "жизни" у него все-таки остались. Иначе зачем бы ему приглашать на беседу "живого", да еще и не вообще, а именно Вадима Ляхова. Значит, сохранились в мозгу, или что там его заменяет, и замыслы, и эмоции, и предпочтения, и некоторая даже тактика поведения, обращенная, что ни говори, в будущее. Насколько уж продолжительное -- не суть важно. В противном случае глубоко бы ему было наплевать на людей, с которыми его свела судьба, и ни малейшего желания продлить свое с ними общение он бы не испытывал. Ляхов поймал себя на мысли, что опять он оперирует категориями, к здешнему миру не применимыми по определению. А куда деваться? Иначе мыслить и чувствовать он просто не умеет. Не научился еще. -- Так в чем проблема, капитан? -- в прежнем стиле спросил он, садясь рядом со Шлиманом и разминая сигарету. Вот курить здесь он очень много стал, и курить, и выпивать, хоть по чуть-чуть, но почти постоянно. А что же вы хотите, каким еще образом душевное равновесие поддерживать? Кстати, люди прошлых веков, еще не подпавшие под влияние врачей и прочих моралистов, сторонников здорового образа жизни, прибегали к указанному средству гораздо чаще. Какой роман девятнадцатого века ни возьми, особенно из разряда приключенческих и авантюрных, там на каждой странице: "Альбер снял с пояса кожаную флягу с коньяком и пустил ее по кругу". "Выпейте, Меллоун, это вас подбодрит", -- лорд Джон наполнил высокий бокал, плеснул в него содовой и подвинул ко мне". "Дарби МакГроу, дай мне рому". "Поручик Карабанов посчитал патроны в барабане револьвера и, готовясь к смерти, сказал: "Эх, и выпил бы я сейчас ледяного шампанского!" Ну и так далее. В подтверждение этих литературоведческих воспоминаний (а также, наверное, для того, чтобы убедиться в собственной идентичности) Вадим тоже глотнул из никелированной фляжки суховатого на вкус, припахивающего дымком ячменной соломы виски. Вообще, виски из горлышка идет намного приятнее водки. Он прислушался к собственным ощущениям, убедился, что никакие вкусовые и идеологические аберрации [Аберрация -- в общем смысле -- искажение, отклонение (лат.)] места не имеют. А ведь известно, что первый признак телесной или душевной болезни -- именно нарушения вкуса. И обоняния. Табачный дым вдруг начинает пахнуть навозом, фиалки -- чесноком... После чего благожелательно кивнул капитану: мол, давай, излагай, я слушаю со всем вниманием. -- Я много сегодня думал, коллега, -- тем же медленным, неприятно вязким тоном заговорил Шлиман. -- И пришел к интересному, с чисто научной точки зрения, выводу. Все происходящее -- я имею в виду сам факт моего в данном качестве существования и феномен так называемой загробной жизни, в которую я никогда не верил, -- напрямую соотносится с появлением в этом мире вас. То есть вас лично и ваших друзей. Ничего подобного здесь до этого не происходило и происходить не могло по тем же самым причинам. -- То есть? -- осторожно спросил Ляхов. -- При чем тут ваши "то есть?". Я, условно говоря, воскрес примерно в то же время, когда, по словам господина Розенцвейга, состоялся ваш переход оттуда сюда. Все те "умершие", -- при этом слове он как-то странно кашлянул, будто у него запершило в горле, -- с которыми я оказался в одной компании, перешли в это качество тоже одновременно, плюс-минус полсуток, сутки. Никаких следов наличия поблизости экземпляров хотя бы недельной и более давности не обнаруживалось. Звучало это убедительно и вполне научно. Более того, капитан-биолог "очеловечивался" прямо на глазах. Всего лишь утром он выглядел неким зомби, причем -- с ярко выраженным похмельным синдромом. Теперь же отличить его от живого человека, если не знать предыстории, можно было с трудом. -- И что из этого следует? На ваш взгляд? Проникнув через "завесу времени", мы, похоже, создали новую реальность? Каким же, простите, образом? На самом деле разговор становился интересным. И хотелось его продолжать, невзирая на то что, по мере погружения солнечного диска за недалекий, затянутый дымкой горизонт, стало ощутимо холодать. Февраль все-таки, хотя и средиземноморский. В легкой камуфляжной куртке познабливало, но не приглашать же покойника в теплое помещение? Последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Точнее, наоборот. Оставался единственный способ поддержать равновесие между внешней и внутренней средой. Еще глотнуть из фляжки. -- Мне это тоже непонятно. Но наблюдаемые факты говорят сами за себя. Хотя бы такой из них -- я на самом деле чувствую себя гораздо лучше. Намного лучше, чем даже когда мы с вами беседовали в машине. И, значит... -- Это наше на вас влияние сказывается? Исходящее от нас жизненное излучение или просто сам факт присутствия здесь? Гипотеза Шлимана удивительно гладко ложилась на все, что сам Ляхов уже успел передумать. Включая его сомнения насчет первого контакта Тарханова с миром, увиденным в Пятигорске. И того, о чем он размышлял уже здесь, особенно -- после знакомства с заметкой в газете о собственном исчезновении. Пусть и из несколько иной реальности. Но тогда, получается, почти совершенно синхронно этот мир начинает влиять на всех нас? Прежде всего, на Татьяну, потом на Тарханова, Розенцвейга, а там дойдет и до него с Майей? Обмен происходит? Пусть пока не разумов, но, может быть, и хуже? Сущностей? Убитый Шлиман вочеловечивается, а мы начнем развоплощаться? Кстати, такой вариант в сказках и мифах тоже нашел свое отражение. Значит, немедленно бежать отсюда? А куда? Похоже, единственно -- в море. Подальше от всего сущего. Если только это желание -- не еще одна ловушка, может быть -- последняя. Но выбора все равно нет. -- Я не знаю, Вадим. Я говорю только о том, что чувствую и наблюдаю. И у меня появилась мысль. Может быть, я тут не один такой? Может быть, а скорее всего -- даже наверняка, за последние дни в моей стране (я говорю именно о моей, потому что за ее границами трудно вообразить наличие достаточно интеллектуальных и одновременно толерантных к вам "существ") уже перешли в подобное мне качество еще два-три десятка... -- он хотел сказать "людей", как догадался Вадим, но ограничился более нейтральным, -- "персон". И -- я пока боюсь это говорить -- вдруг мы сумеем встретиться, как-то договориться и, возможно, основать здесь нечто вроде нового общества... -- Бросьте, не скромничайте, Микаэль, -- махнул Ляхов рукой с зажатой в ней фляжкой, -- вы сейчас говорите то, о чем я сам думал весь нынешний день. Именно это. Раз вы существуете, раз вы мыслите, способны к плодотворному контакту даже со мной, "с нами", -- поправился он, -- то естественным образом должны найти общий язык с "товарищами по судьбе". И, мне кажется, это будет грандиозно! -- Вадим воодушевился. -- Жаль только, что питанием я вас могу снабдить только на первый случай. Вам-то самому хватит на полгода, если не больше. За это время, я все же надеюсь, мы сумеем добраться до Москвы и аппарата обратного перехода. После этого мы буквально завалим вас всем необходимым. И учредим здесь собственное консульство или даже посольство! А уж потом... Размах планов Ляхова вызвала у Шлимана несколько меньше энтузиазма. -- А если вам выбраться не удастся? А я успею найти нужных людей? (Теперь слово все-таки прозвучало, но ни один ни другой не обратил на него внимания.) Той "пищи", что вы мне предложили одному, "сообществу" хватит на неделю, на месяц... -- Тогда? Тогда... -- еще короткий глоток из фляжки, и очередное решение возникло само собой. -- Тогда я вам объясню, где пролегает граница между этим и еще одним миром. Не нашим, но и не вашим. Там тоже Израиль, но какой-то другой. Там государственный язык -- иврит, там в армии служат русскоязычные евреи, там самая сложная электронная техника производится в Китае и Корее. Вы себе в состоянии такое представить? -- Конечно, нет. Последние две тысячи лет иврит знало от силы полпроцента нашего народа, левиты, раввины и ученики иешив [Иешива -- еврейская религиозная школа, где изучают Талмуд и Тору, написанные на иврите]. Как можно переучить на безнадежно мертвый язык десять миллионов европейски образованных людей? Это то же самое, как вдруг Европа решила бы вернуться к латыни в качестве всеобщего языка науки и культуры. А Китай и Корея у меня ассоциируются только с соломенными шляпами, миской риса по карточкам и жутким количеством синих жирных мух. Я там как-то побывал в составе миссии Союзной организации здравоохранения. Но к чему-то вы мне это сказали? -- Всего лишь к тому, что там так все и есть, что граница эта преодолима без всяких физических приборов и, самое главное -- тамошние гемостатические губки вы в состоянии есть и усваивать. И там этого добра очень много. А еще в холодильниках всего одной периферийной воинской части я видел десятки кассет настоящей консервированной крови. Всех групп... Ему показалось, что Шлиман возмутится самим намеком на его сродство с вампирами. Ему и самому не слишком приятно было об этом говорить. Как врачу с пациентом, болеющим дурной болезнью. Но нет, информация была принята вполне благожелательно. -- Значит, если названная граница окажется проходимой и для нас, то проблем не возникнет на очень долгое время? -- Надеюсь на это. Кроме одной. Где-то там бродит довольно опасная и решительная группа выходцев из еще одного мира, теперь уже параллельного нашему "нормальному". Сборище абсолютно отвязанных наемников-мусульман. Хорошо вооруженных. Живых в полном смысле. И там они встречались с подобными вам, я думаю, и имели с ними серьезные конфликты. Немножко ошибшись, они стреляли в нас. Мы оказались лучшими стрелками. Ляхов вкратце рассказал историю с чеченцем Гериевым. -- А дорогу я вам покажу. На карте. Машину возьмете, полдня -- и вы на месте. Если, конечно, граница вас пропустит, -- чтобы быть до конца честным, оговорил Ляхов. -- Никакого представления о механических и физических свойствах этих миров я не имею, к сожалению. -- Спасибо и на этом. Интересно все же получается. Затеявший все это дело профессор Маштаков в итоге, тем или иным способом, своей цели добился. -- То есть? -- не уловил смысла услышанного Ляхов. -- Ну как же? Мне очень долго и не слишком внятно рассказывал Григорий Львович Розенцвейг, что целью профессора было создать два изолята [Изолят -- закрытая для проникновения извне территория, где свободно развиваются биологические виды, в другом месте подавляемые иными, более активными. Пример -- "Плато Мепл-Уайта" из романа "Затерянный мир"], где арабы и евреи могли бы жить, не смешиваясь и друг другу не мешая. Разве это у него не получилось, пусть и в несколько извращенной форме? Спорить с таким утверждением было бы можно, но совершенно не нужно. Потому что Шлиман был прав в главном. Есть то, что есть. Как бы странно и моментами страшно это ни выглядело. И еще не высказанная мысль капитана стала ему вдруг ясна. Как ясно и то, для чего он затеял этот разговор. Теперь -- перехватить инициативу. Показать, кто тут лидер на самом деле. -- Значит, Микаэль, мы можем сойтись на таком варианте: вы здесь стараетесь создать нечто вроде общины "психически сохраненных", таких, как вы, и это должно получиться, по-моему. Соответственно, если не случится чего-то другого, о чем рассуждать просто бессмысленно, пока не располагаем фактами, эта структура может стать нашим здесь форпостом, протекторатом, если угодно... Не знаю, как вы решите практические вопросы ближайшего будущего, но, мне кажется, вполне прилично. Если бы не так -- о чем вообще мы с вами разговаривали бы? Ляхов себя чувствовал на коне. Пусть и на странном. Не поймешь, деревянный ли это конь карусели, строевой кавалерийский или тот, упомянутый в Апокалипсисе "Конь Бледный". Так на то и потусторонняя жизнь. Вообще неизвестно, действительно ли он сейчас остается тем самым человеком, которым был и неделю назад в Москве, и год назад в Хайфе. А вдруг он -- это тот капитан из газеты, пропавший без вести в бою на перевале, куда одновременно забрели и они с Сергеем? В другом случае эти мысли способны были ввергнуть мыслящего человека в глухую, беспросветную тоску. Его же и сейчас они скорее веселили. Нет, ну на самом деле, кому еще доставалась такая интересная участь? -- Вы уверены, Вадим, что ваша идея нам понравится? Слова Шлимана прозвучали для Ляхова если не холодным душем, то все равно чем-то неприятным, когда вдруг человек, с которым якобы достигнуто взаимопонимание, ошарашивает тебя дурацким, в лучшем случае, вопросом. В худшем же -- когда видит дурака в тебе. Пришлось подсобраться с мыслями, хотя и занял этот процесс не более секунды. -- Извините, Миша, а мне отчего-то показалось, что идея была исключительно ваша! А если я таки ошибся... Хотите, мы сейчас встанем и уйдем? Все. Полковник Тарханов вроде как и катер подходящий уже нашел. Заведем дизеля и -- "Прощай, любимый город...". Вам платочком помашем. Как говорится: "Была без радостей любовь, разлука будет без печали". -- Остановитесь, Вадим. Не нужно еще и со мной начинать очередной тур вашего словоблудия. Иногда -- изысканного, но моментами -- утомительного. Помните, была такая книга: "Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры"? Я только начал рассуждать, а вы уже все за меня решили. Допустим, я имел в виду почти то же самое, но неприятно, если вдруг тебя опережают в темпе. -- Вы же говорили, что любые эмоции вам теперь чужды. Если вам снова стали понятны такие категории, как "приятно" и "неприятно", это тем более обнадеживает. Удивительная легкость владела сейчас Ляховым. Он чувствовал себя тем самым пролетарием из "Манифеста" Маркса, которому нечего терять, кроме своих цепей. Ему нечего терять, а Шлиману некуда деваться. Почувствуйте разницу. -- Хорошо, будь по-вашему. Не стану спорить. Именно такой выход из ситуации я собирался вам предложить. Естественно, никакого "протектората" не будет, просто по определению, как могут живые иметь какое-то влияние на мертвых?.. Вот, он сказал, а у Вадима уже вертелся на языке ответ. Могут, еще как могут. Фантазия у него била через край, бурным, что называется, потоком. Тот самый случай. На него атмосфера этого мира ощутимо действовала как наркотик или просто "веселящий газ", он же закись азота, но вдобавок Вадим обладал мощной психикой, устойчивой к всякого рода посторонним (и потусторонним) влияниям, а кроме того, еще старательно разрушал сейчас схему процесса такого влияния (если она, конечно, была, неизвестно кем придуманная). Используя для этого не только парадоксальный стиль поведения и мыслей, но и совершенно непредсказуемое воздействие на мозговые структуры грамотно выбранного алкоголя. Грубо говоря, как он слышал от начальника связи своего полка, для подавления вражеской прослушки следует поверх несущей радиоволны с определенными свойствами включить ГСС [ГСС -- генератор случайных сигналов, прибор, используемый для внесения неопределенностей в тот или иной процесс]. Кто там планировал данную мизансцену -- один из богов, "смотрящих" за этой территорией, демон, или дьявол, или некое реальное, высшее существо из иных измерений, -- реакции Ляхова, а главное -- очередной гениальной идеи, пришедшей ему в голову, предусмотреть он вряд ли сумел. И в несколько ином свете смотрелся их якобы шутливый разговор с Майей, как раз насчет демиургов [Демиург -- в идеалистической философии Платона -- созидающее начало, творец всего сущего] всего происходящего. Теперь бы выйти живым и здоровым из "предложенных обстоятельств", прорваться обратно, домой, а там мы вам еще такое покажем! Мало не будет! А значит, сейчас самое время "прикинуться шлангом", как в свое время говорилось. -- Да, само собой! Это ж я только так употребил, в смысле риторической фигуры речи. Не протекторат, просто союзная община духовно близких нам... -- он замялся: как бы это сказать семантически точно, но без очередной обиды? -- О! Реинкарнированных соотечественников! Звучит? -- Пусть будет так, надо же как-то все это сформулировать, -- согласно кивнул Шлиман. -- И если вы уйдете, сумеете пройти грань времен и вернуться, возможно, вас действительно встретит здесь нечто вроде новой, своеобразной, но безусловно дружественной общины... И если она за это время сложится, сможет существовать независимо от вашего здесь присутствия, тогда