е эти почти взрослые парни сливались в общую массу. Так, всплывали в памяти смутные образы... Но вообще-то! Это ж надо такому случиться! Земляка из одного города встретить -- в армии уже счастье, а тут близкий сосед, считай, родственник. Кое-каких общих знакомых они в бурном, бессвязном моментами разговоре все-таки отыскали, например, племянник капитана, Вовка Дубок, учился всего двумя классами старше Виктора в Третьей городской гимназии. А уж околоточный надзиратель дядя Коля Волосатов был им всем отлично знаком. Со всех точек зрения, В результате столь невероятной встречи незаконченное предписание полетело в корзину, и после недолгих поисков Виктору было подобрано достойное место, являвшееся предметом вожделения куда более заслуженных, тертых жизнью офицеров. Но -- это уж как кому повезло. Накрыл он, как водится, капитану стол на половину своих подъемных денег. А вот больше встретиться так и не пришлось. Зато в результате того давнего случая Стрельников всем дальнейшим сцеплением обстоятельств приведен именно сюда, к дверям своего нового кабинета, и будет сейчас сам решать судьбы молодых товарищей и, может быть, тоже -- на всю последующую жизнь. Однако данный самому себе тогда еще зарок он помнил всю дальнейшую службу. Со мной поступили душевно, и я по возможности буду поступать так же. * * * Наваждение прошло, он снова увидел происходящее нынешними глазами. -- Что ж, приступим, -- произнес он в пространство, и заметившие появление немолодого, сумрачного на вид полковника офицеры, только что занятые предварительными знакомствами, поскольку все они прибыли из разных округов и частей и увиделись впервые лишь здесь, сразу же приняли строевую стойку, кто сидел -- вскочили, защелкали каблуками. -- Вольно, господа, вольно. Прошу входить, очередность будете определять сами. Ну, кто самый смелый? Прежде чем остальные успели сообразить, что выгоднее в данном случае: рискнуть и принять на себя всю нерастраченную энергию начальника или пересидеть по принципу "Ни на что не напрашивайся и ни от чего не отказывайся", -- вперед шагнул высокий, светловолосый, сильно загорелый поручик, при первом же взгляде на которого у Стрельникова улучшилось настроение. Все в нем говорило, что это офицер -- от рождения и до мозга костей. Мундир новый, возможно, первый раз надетый к столь важному случаю, а пояс и портупея ношеные, но непоцарапанные и непотрескавшиеся, блестящие пряжки настоящие, латунные, а не штампованные из "желтого металла", сапоги шитые на заказ и надраенные до синих искр. Подтверждением его кастовой принадлежности были значки Киевского кадетского корпуса и Александровского военного училища, а того, что не в тылах он отсиживался, выпустившись в строй, -- мальтийский рубиновый крест, наложенный на венок со скрещенными мечами. Еще не орден, но ценится почти на равных. Знак "За пять штыковых атак". Учрежден в девятнадцатом году, сейчас, разумеется, анахронизм по смыслу, штыками только консервные банки открывают да дневальные по роте на ремень цепляют. А знаком награждают просто участников реальных боестолкновений и огневых контактов с противником, проявивших отвагу и инициативу в деле. * * * -- Поручик Уваров. Разрешите, господин полковник? -- Прошу, прошу... Смелость города берет, -- и пропустил Уварова перед собой в дверь кабинета. Оставшиеся проводили их кто ироническими, кто завистливыми взглядами. Что ни говори, а кое-какие очки поручик уже набрал, судя по тону и благожелательному взгляду полковника. -- Садитесь, поручик, -- указал Стрельников на стул у приставного столика перед своим письменным, заваленным кучами папок с неотложными делами. -- Итак? Откуда и какими ветрами к нам? Последняя должность, за что удостоены? -- Поручик Уваров, -- повторил тот, -- субалтерн-офицер [Субалтерн-офицер -- заместитель командира роты или командир стрелковой полуроты, старший офицер батареи и т.п.] первой роты 465-го отдельного батальона Особой десантно-штурмовой бригады Туркестанского военного округа. Согласно действовавшей организационно-штатной структуре, Особые бригады, хотя и входили в состав военных округов Российской армии, принадлежали к подчиненному Великому князю Экспедиционному корпусу, что и делало возможным перемещение офицеров, минуя кадровое управление Военного министерства, занимающее всем известное здание Главного штаба на Дворцовой площади Петрограда. -- Направлен в ваше распоряжение приказом командира бригады полковника Гальцева. -- Алексея Петровича? Знаю, знаю. Как он там? -- На той неделе был в добром здравии. -- Это я и без вас знаю. По-прежнему свиреп? Уваров деликатно пожал плечами. -- Службу требует. Как писал Салтыков-Щедрин, снисходителен, но без попущения... Выражение Стрельникову понравилось. -- Как-как? Не приходилось слышать... -- Ну, у Салтыкова разбираются разные типы отношения начальников к подчиненным, среди которых преобладают два. Снисходительность, но без попущения или же строгость, сопряженная с невзиранием. -- Нет, правда, хорошо подмечено. А вы что же, старые книги, получается, читаете? О Салтыкове-Щедрине Стрельников помнил, что служил он что-то во времена Александра II, то есть лет полтораста назад, и писал вроде бы сказки. Про мужика и двух генералов, про Пескаря премудрого. -- Иногда случается, -- скромно ответил поручик. Интересно было бы поговорить полковнику и об этом, но время ведь не резиновое, с одним начнешь разговаривать на интересные темы, с другим, а их там полтора десятка ждет конкретного решения, и другой работы много. -- Вы с собой пакет привезли? -- спросил Стрельников, а литературные беседы можно оставить и до другого раза. Если он будет. -- Пожалуйста, -- поручик протянул серый служебный конверт стандартного размера, с печатями по углам. Где же ему такой выдали, неужели сразу в Ташкенте? Нет, не в Ташкенте, а уже здесь, в Москве, куда поручик прибыл четыре дня назад и прошел предварительное собеседование и медосмотр там-то и там-то. По описанию полковник угадал территорию своей же базы, но только те корпуса, где ему бывать приходилось от случая к случаю. Вотчина самого Чекменева. Взрезав костяным ножом для бумаг конверт, Стрельников погрузился в чтение, время от времени поднимая глаза на поручика. Приходилось ему читать сотни, а может быть, и тысячи офицерских аттестаций, но таких -- никогда. Здесь в коротких и сжатых фразах человек представал весь, до донышка. Будто бы на рентгеновском снимке. Установочные данные, биография, отзывы предыдущих командиров с заключениями о возможности дальнейшего использования -- это ладно. Это всегда так, с той или иной степенью субъективности, с отблеском личных отношений аттестуемого и аттестующего, грамотный читатель таких бумаг иногда может из самой гнусной характеристики сделать собственные, часто противоположные выводы. В первой половине документа все так и выглядело. Однако дальше шло совсем другое. Там излагались такие подробности характера и психологических особенностей поручика, что только диву даваться. К чему он предназначен по врожденным физическим и психическим качествам, что получил в процессе обучения и службы и чего требовать от него нельзя ни в коем случае. Каких успехов он может добиться на предполагаемой должности немедленно, в чем будет испытывать затруднения и даже в каких случаях поощрения будут эффективнее порицания, и наоборот тоже. Подробная была бумага, и если считать ее правдивой... Это не характеристика, не аттестат даже, а некая инструкция по пользованию, вроде тех, что прилагаются к новым образцам оружия или к бытовой технике. Хорошо, проверим. Если это правда -- так лучшего и желать нечего. -- Скажите, поручик, вы в наших частях служить действительно хотите? Причем -- в Москве. После своей Средней Азии любой почти человек ухватился бы за предложение, не думая. Этот -- задумался. -- Москва? Лестно, конечно. А в чем служба-то? Я -- фронтовой офицер. Сказано было с достоинством. -- Да, кстати, вы так и не ответили, значок у вас за что? -- спросил Стрельников, не совсем вежливо указывая пальцем на крестик. -- Думаю, по совокупности. За два года пришлось по пескам побегать. В нас стреляли, мы стреляли. Несколько банд брали, что называется, вручную. Командирам -- настоящие ордена. Причем чем дальше от фронта, тем ордена крупнее. Ну а нам -- что осталось! Сказал это поручик с некоторым вызовом, глядя в лицо полковнику. Если б не видел Стрельников, что печати на конверте не повреждены, подумал бы, что специально Уваров под характеристику работает. -- Уверены в том, что говорите? И имена можете назвать? И конкретные операции? Учтите, мы здесь к князю прямой доступ имеем. Доложить то, что мне сказали, ответственным за это лицам сможете? Выводы будут мгновенные и однозначные. Или -- или. Готовы? Поручик не замялся ни на секунду. -- В принципе готов. Скажу и кое-чем подтвердить сумею. Только одного боюсь, результата от этого не будет, а все, кто с моей подачи засветятся, -- пострадают ни за что. -- У нас так не бывает, -- спокойно, но жестко сказал Стрельников. -- У нас все по справедливости, хотя кое-кому такая справедливость может показаться хуже любого произвола. К этой теме мы при необходимости вернемся. Служба же вам предлагается не то чтобы совсем боевая. Скорее, к жандармской ближе. Но -- по специальности. И начинать придется рядовым, пусть и при офицерских погонах. -- Вроде "Каскада", что ли? -- спросил Уваров с понимающей улыбкой. "Каскад" -- это был легендарный отряд спецопераций Министерства внутренних дел. -- Да нет, чуть-чуть покруче. МВД -- это МВД, а мы все-таки Гвардия. Так как? -- Отказываться не приучен... -- поручик на секунду замялся. -- Но, когда меня направляли, обещали должность с повышением. Свой срок я уже выходил. Вполне естественно, каждый нормальный офицер сроки выслуги знает и к любой задержке относится куда более нервно, чем девушка в иной, впрочем, ситуации. -- А вот об этом можете не беспокоиться. У нас звания идут, как на подводном флоте. То же и должностей касается. -- Иных вопросов не имею, -- с прежним достоинством ответил Уваров и посмотрел на полковника вопросительно. -- Тогда выйдите через эту дверь, -- Стрельников указал на маленькую, незаметную, в углу кабинета, -- там сидит штабс-капитан, он скажет, что дальше делать, И вот еще что. От выправки своей строевой избавляться начинайте прямо сейчас. В нашей службе такое ни к чему. Сутулиться научитесь, руками не в такт размахивать, ноги, если придется, приволакивать. Учить вас и этому будут, как артистов учат, а вы пока сами потихоньку... * * * Проводив первого волонтера, полковник не спешил приглашать следующего. Закурил, снова пробежал глазами по листам аттестации Уварова. Что-то здесь не так. Он мельком слышал от бывшего подчиненного, а потом сразу начальника, Арсения Неверова, что ведутся кое-какие работы, что, мол, появилась некая схема, позволяющая выявить в людях сразу все их черты и качества. И что вскорости внутренней контрразведке и делать будет нечего. Посмотрел на человека через специальные очки, условно говоря, и сразу все ясно. Кого на повышение, кого в отставку, а кого в тюрьму, без суда и следствия. Поскольку говорилось это в соответствующей обстановке, за стаканом пива и как бы в шутку, Стрельников пропустил идею мимо ушей, усмехнувшись, конечно, и добавив к месту несколько собственных соображений. А вот, оказалось, и гораздо быстрее, чем предсказано, что все точно так и есть. Что ж, проверим это дело на следующих кандидатах, тогда можно будет делать серьезные выводы. Он снял трубку внутреннего телефона. Спросил порученца, что там делает принимаемый на службу поручик Уваров. -- Как положено, сидит и ждет, пока остальные от вас выйдут. Автобус на тринадцать ноль-ноль заказан. -- А ты его куда расписал? -- Согласно вашему указанию, на пополнение второго отряда. Там еще четыре вакансии. Остальные пойдут в третий. -- Нет, давай переиграем. Возьми чистый лист, сверху напиши крупно -- "Печенег-5". Ставь -- номер первый -- прочерк. Номер второй -- поручик Уваров. Дальше -- посмотрим. Дело в том, что Стрельников, получив команду генерала, вначале собирался действовать обычным образом, то есть создавать новые отряды на штатной основе уже имеющихся. Распределить новобранцев по первым четырем, по-муштровать их там недельку-другую, а потом простая арифметика: сложить четыре вместе и поделить на шесть. И приказ будет выполнен, и, слегка потеряв в численности, отряды сохранят прежнюю боеспособность. А теперь у него возникла новая идея. Раз генерал навязал ему свою новую кадровую политику, так отчего же не испробовать ее сразу по полной программе на прочность и на излом. Мол, вы так приказали, я к вашим приказам и офицерским формулярам отнесся с полным доверием. Если что не так -- не взыщите. Но главное, ему самому эта идея показалась вдруг очень заманчивой. Только надо настоять, чтобы в ближайшее время прислали ему еще как минимум полторы сотни людей с такими же пакетами. И до самого вечера Стрельников увлеченно разбирался с поручиками и подпоручиками, сопоставляя научные рекомендации с собственными впечатлениями и составляя своего рода пасьянс в пределах расписания пятого и шестого отрядов. И совсем бы хорошо закончился этот день, если бы ему перед самым отходом ко сну не позвонил оперативный дежурный штаба с сообщением, что от "тридцать третьего" абонента специальной связи поступил сигнал уровня "гроза", то есть положение самое что ни на есть угрожающее. Тревожная группа в полной готовности, но нужна санкция. -- Ждите, если обстановка еще позволяет. Еду! Обстановка ждать позволяла. Более того, Стрельников сразу понял, как им повезло. Если начальником управления он был еще молодым, то оперативником -- старым и опытным. Бубнов, будучи всего-навсего доктором, пусть и военным, и причастным к деятельности контрразведки, повел себя с первого момента совершенно грамотно. И тревожный сигнал подал вовремя, и в меру возможности комментировал свои действия, давая возможность высказаться и налетчикам. То есть все шло, как грамотно срежиссированный радиоспектакль. Дежурный, тоже не новичок, сразу же развернул несколько подвижных радиопеленгаторов и на карте города отслеживал перемещения автомобиля, в котором везли Максима. Стрельникову оставалось только отдать команду, и группы захвата тотчас же приступят к делу. Но вот именно этого делать ему не хотелось. Намечалась неплохая оперативная игра, в которых он знал толк. Лишь бы доктор продолжал вести себя правильно. Если бы его хоть на полминуты оставили одного, этого хватило бы, чтобы передать необходимые инструкции и рекомендации. Задержать вражеских агентов -- не проблема, но потом замучаешься отслеживать их связи и доказывать конкретную вину. Какие-то показания по горячим следам получить можно, но вряд ли они выведут на организаторов и заказчиков. Лучше еще немного подождать, послушать. Обращаться за санкциями к Чекменеву полковник тоже не хотел. Пока все дело вполне укладывается в рамки его нынешней компетенции, а что такое, когда простенькой операцией начинают руководить начальники с большими звездами, он знал не понаслышке. Вот зимой они с Неверовым провели "Саблю" исключительно под свою ответственность и выиграли по-крупному. А начни докладывать и согласовывать, неизвестно, чем бы кончилось. Вернее -- давно и хорошо известно. И сейчас Стрельников чувствовал, что ниточка тянется туда же. Вершки они срубили под ноль и корешки кое-какие подергали, да не все, не все. Есть такие сорняки, что на десятки метров распускают под землей свои корни, тонкие и прочные, как стальная проволока. -- Я сам поеду. Какая бригада ближе всего к объекту? Не прошло и лишней минуты, как полковник переоделся в специальный рабочий костюм, напоминающий высотный противоперегрузочный, с мышечными усилителями и поликарбоновыми вставками, защищающими жизненно важные органы даже от автоматной пули в упор. Шлем-сфера оснащен прибором ночного видения, галогеновой фарой, способной своим лучом при прямом попадании ослепить противника на срок от часа до суток, ультракоротковолновой связью с остальными членами группы и отдельным приемником, настроенным на волну переговорника Бубнова. В завершение экипировки он надел разгрузочный пояс с полным комплектом бесшумного оружия и боеприпасов, виброножом и сумкой фотоимпульсных гранат. Попрыгал привычно, проверяя подгонку снаряжения, и ощутил нечто близкое к простому человеческому счастью. Сколько-то времени ему не нужно думать о высоких материях, только -- о предстоящем деле. Кто его знает, не в последний ли раз? При этой мысли Стрельников суеверно сплюнул и проделал остальные необходимые действия. "Последний раз" -- это не в том совершенно смысле. Просто -- вдруг по должности больше не придется лично возглавлять группы захвата и кайфовать от порции адреналина, вброшенного в кровь собственным риском, отвагой и умением. Он устроился на переднем сиденье низкой, плоской, как портсигар, черной бронемашины. Со стороны она больше всего напоминала спортивное "купе" класса "Гран туризмо" и при хорошем водителе могла носиться по пустым ночью городским улицам с двухсоткилометровой скоростью, производя незабываемое впечатление на редких таксистов и еще более редких пешеходов. -- Вперед! -- приказал он водителю. -- Но лихачить не нужно. Я этого не люблю. -- Знаем, Виктор Викторович, как же, -- с почти неуловимой иронией в голосе ответил офицер. Стрельников продолжал с интересом вслушиваться в те слова, что доносились из переговорника. Все это было крайне интересно и сулило великолепные оперативные перспективы. Вот мы сейчас их возьмем, побеседуем наскоро, но по душам, узнаем, кто есть этот рафинированный джентльмен, а там и до хозяев доберемся. Но вдруг что-то там изменилось, на той стороне радиоволны. И Стрельников, отчетливо понимавший границу собственной компетенции, перебросил тумблер на панели широкополосного передатчика-транслятора. -- Игорь Викторович, объяснять обстановку некогда. Бубнов захвачен и доставлен на известную мне точку. Работаю по стандарту. Но сейчас там... Одним словом -- я вас переключаю напрямую. Слушайте сами. Примете решение -- дайте знать. Глава 13 Режим жизни и службы на "Сердитом" постепенно обретал черты должного порядка. На нормальном флоте экипаж стоял ходовые вахты по четыре часа через восемь, и всем хватало времени и на отдых, и на сон, причем командир всегда уверен, что механизмы обслуживаются должным образом, штурман ведет прокладку курса, боцман руководит строевой командой, а кок в положенное время представит на пробу завтрак, обед и ужин. И служба идет с четкостью и бесшумностью швейцарского хронометра. От подъема флага до "вечерней зари с церемонией". Так это ж при экипаже почти в тридцать человек, из которых самый молодой матрос второй статьи [Матрос второй статьи соответствует званию рядового сухопутных войск Матрос первой статьи -- ефрейтору] прошел полугодовое обучение специальности в учебном отряде, матрос первой служит по второму году, а унтера и офицеры имеют подготовку от четырех лет и выше. А каково, если на борту, кроме тебя, два сухопутных офицера и две дамы, которым единственно можно доверить работу в камбузе, или на часик поставить к манипуляторам, да и то в ясную погоду, без предполагаемых изменений курса и под приглядом. Но как-то приспособились. И вышли на приемлемый режим труда и отдыха. Для человека, привыкшего учиться всю жизнь то в гимназии, то в Университете, потом в Академии, каковым Ляхов себя осознавал, не столь уж сложно было освоить азы штурманского дела, для командира корабля в его положении -- самого главного. Остальное можно и не знать, за двигатели отвечал Тарханов, артиллерия и все прочее -- к счастью, неактуально. Уже на второй день похода Вадим вполне прилично наловчился вести графическое счисление координат. Тут ведь главное -- внимание и тщательность, что для медика и будущего разведчика естественно по определению. На карте с момента выхода из порта требовалось наносить, желательно каждые полчаса, а при их скорости хода -- час, отметки компасного курса и отсчета лага. В точках поворота наносить надпись дробью, в числителе которой момент времени до минуты, а в знаменателе -- отсчет лага на этот момент. Желательно бы еще указывать угол сноса течением со знаком "плюс", если оно направлено в левый борт, и "минус" -- если в правый. Но это Вадиму пока что было недоступно, поскольку о течениях в этой части Средиземного моря он имел крайне приблизительное представление. Равно как недоступно ему было и счисление аналитическое, основанное на знании алгебраических формул, учитывающих разности широт и долгот при данных значениях курса судна и пройденного расстояния. И уж тем более он не имел возможности уточнять свое местоположение с помощью радиотехнических и астрономических способов. Поэтому вел катер практически по прямой, проложенной от Триполи миль на десять южнее Кипра. Вовремя отметился по пеленгу на его высочайшую вершину, гору Троодос, внес необходимые поправки и проложил курс прямо на восточную оконечность Крита. До него почти триста миль, считай, сутки двадцатиузловым ходом, никаких навигационных опасностей по дороге не обозначено, значит, можно особенно не напрягаться. Днем и Розенцвейг с Тархановым компасный курс удержат, а ночью он уж сам. Двадцать не двадцать, а узлов четырнадцать ходу держать можно, чтобы следующим днем по светлому времени оказаться в виду островов. Пусть даже точно к Криту и не получится выйти, так можно к Карпатосу и даже к Родосу. Уж в стокилометровый створ он наверняка попадет. При любой навигационной ошибке, Если какой-нибудь португалец Негоро не подложит топор под компас [Персонаж романа Ж.Верна "Пятнадцатилетний капитан", пират и работорговец, сумевший указанным способом направить шхуну "Пилигрим" вместо Южной Америки в Экваториальную Африку]. Португальцев на борту не числилось, а вот с Татьяной наконец появилась возможность поговорить по душам. Вадим сдал вахту Тарханову. Значит, четыре часа у него в полном распоряжении. Розенцвейг отдыхал у себя в кубрике, Майя, с которой все согласовано, чтобы не мешать и одновременно присматривать за Сергеем, прилегла с книжкой в капитанской каюте. Там ей, кстати, и полагалось находиться в качестве подвахтенной. Подержать манипуляторы, если Тарханову потребуется перейти к пульту управления двигателями или просто в гальюн отлучиться, еще какие-то мелкие поручения выполнить, чаю согреть, например. Он сказал ей о своем намерении поговорить, наконец, с Татьяной наедине, и она не стала возражать. Ясность всегда лучше неизвестности. "Майя -- настоящая дочь своего отца", -- подумал Вадим. Даже после того, как ей стало известно о подозрениях в адрес подруги (а две женщины, оказавшись изолированными в мужском обществе, неминуемо обречены стать подругами, как бы они ни относились "друг к другу" на воле), ни единым намеком, вопросом, взглядом не выдала себя. А для женщины это почти непреодолимый искус, девять из десяти либо начали бы собственное расследование, либо просто в подходящий момент поделились жгущей язык информацией. Майя не сделала ни того ни другого. Напротив, в меру сил выполняла поручение Ляхова -- развлекала девушку своей болтовней (весьма квалифицированно), на уровне приличного психотерапевта старалась перевести ее меланхолию в иную плоскость, личным примером втягивала в тяжелую физическую работу, благо ее хватало при подготовке к отплытию. Что самое интересное -- все это имело эффект. Татьяна на самом деле как-то повеселела, взбодрилась, да еще и вполне комфортные условия военно-морской базы способствовали нормализации так называемой личной жизни. Одним словом, с медицинской точки зрения Ляхова, пациентка опасений не внушала. Что же касается конспирологической -- заняться этим самое время. Честно признаться, Вадим предпочел бы допроса Татьяны (подо что угодно замаскированного) избежать. Ну, мало ли что там раньше случилось... Не ту ампулу подала, каким-то странным образом возобновила старинную связь с Тархановым, покойный капитан учуял исходящую от нее ауру прикосновенности к загробному миру. Разобраться, так пустяки все это. "По сравнению с мировой революцией", как писал в своих опусах сбежавший после краха большевизма в Аргентину вождь Красной армии Л.Д. Троцкий. Точно так Ляхов и отнесся бы к этой проблеме еще полгода назад. Поскольку всегда был парнем легкомысленным, исповедовавшим простую истину: "Все на свете тлен, кроме твоего собственного спокойствия". И все было хорошо, жизнь текла достаточно легко и приятно. Пока не случилось то, что случилось. И тут, наверное, Чекменев, гвардейские кадровики, а потом и Максим Бубнов со своим "верископом" разглядели в нем то, чего сам Ляхов не видел. Хотя, возможно, в глубине души и подозревал. И вот случилось, что пришлось ему стать капитаном корабля. Случайно, следует признать, под давлением товарищей, которые вообразили, что, если он происходит из семьи моряка (вполне условного, пусть и в адмиральском чине, поскольку отец его был не флотоводцем, а кораблестроителем) и в молодости занимался яхтенным спортом, значит, и боевой катер сумеет до родных берегов довести. Только никто не учел, и сам Вадим в первую очередь, что капитанство -- это штука не простая. Налагающая на человека, данного титула удостоенного, какие-то особенные свойства и обязанности. Ни про кого ведь больше такого не сказано: "Капитан на борту -- первый после бога". И ни от кого, при какой бы должности он ни состоял, не требует обычай уходить последним, а если что -- тонуть вместе с кораблем, сохраняя на лице абсолютную невозмутимость. Как, например, командир "Осляби" капитан первого ранга В.И.Бэр. Во время Цусимского сражения броненосец стремительно уходил в воду, а он, стоя на мостике и затягиваясь последней папиросой, кричал спасающимся матросам: "Дальше отплывайте от борта, дальше, мать вашу, всех ее родственников, двенадцать апостолов и тридцать великомучеников! Черт возьми, вас затянет водоворотом, бортом накроет, под винты понесет... Дальше отплывайте!" В этот момент, перед лицом смерти, он был великолепен. А ведь раньше его никто не любил -- ни офицеры, ни команда. Вот и его друзья, будучи совершенно сухопутными людьми, просто не могли себе представить, какую власть, совершенно нечувствительно, заберет человек, умеющий управлять кораблем. Наверное, читая в детстве книжки про пиратов Сабатини или Стивенсона, не уловили главной мысли, пусть неакцентируемой, но все равно главной: самые крутые ребята, с абордажными саблями в обеих руках, имеющие на совести десятки, если не сотни убийств, до бровей налитые ромом, никогда не позволяли себе поднять хвост на капитана. Как бы он ни был мерзок и жесток. Вроде того же Волка Ларсена. Если и случался бунт на борту, так только в случае, если имелся в запасе, на своей стороне, хоть захудаленький, но штурман. И не иначе. Так и тут. Друзья, никогда не выходившие в море ни на чем, кроме прогулочного трамвайчика, час-полтора катающего пассажиров в километре от берега, подсознательно считали, что Ляхов окажется чем-то вроде автомобильного шофера. Мы, мол, устроимся на заднем сиденье, а ты баранку крути. При прочих равных. А так, увы, не бывает. Спокойное осознание опасности профессии и ответственность за чужие жизни меняет человека и внутренне, и внешне, хотя он всего-навсего в какой-то момент поднялся на приподнятую над палубой рубки площадку, положил руки на манипуляторы и спокойно произнес: "Слушай мою команду". Из всего вышесказанного, разумеется, не следует, что Ляхов каким-то образом вообразил себя диктатором или пожелал изъявлять свое нынешнее положение в наглядной форме. Ни в коем случае. Ему такое и в голову не могло прийти. Просто все, включая иностранного генерала Розенцвейга, на уровне спинного мозга сообразили, от кого сейчас зависит их жизнь и благополучие. * * * Когда скрылись за горизонтом берега Палестины, раскинулось море широко, штатский народ ощутил некоторую подсознательную дрожь в коленках. Карта, лежавшая в рубке, вместо привычных пехотному офицеру Тарханову зеленых низин, коричневатых высот, кругов и овалов горизонталей, всего набора условных знаков, являла взгляду сплошное бледно-голубое пространство с разбросанными по ее площади циферками глубин. Как тут можно ориентироваться? Отчего и Татьяна, девушка крайне независимая, не-вольно привстала из-за электронного клавесина, на котором пыталась музицировать в кают-компании. Пока Вадим снимал и вешал на крючок куртку, стягивал тяжелые сапоги, она успела наполнить из постоянно гревшегося кипятильника массивную фарфоровую кружку, разболтать в ней две ложки кофе, собрала подходящую закуску. Ляхов, устроившись в любимом кресле, указал глазами на застекленную стойку бара, где с края стояла черная витая бутылка крепкого ликера "Селект". Татьяна поняла, подала и бутылку, и черненую серебряную стопку. -- Спасибо, Таня. Присядь со мной. Разговор есть. И тут же она напряглась, Вадим это даже не увидел, а почувствовал. Ничего не сказал, только улыбнулся как можно дружелюбнее. Девушка подошла и села. Очень грамотно, кстати. В полном соответствии с психологической теорией, гласящей, что для доверительного разговора люди должны находиться рядом, но через угол стола. Причем собеседник, считающий себя ниже, садится слева от доминирующего, пусть и правое место свободно. Так все и получилось. После того утреннего разговора на израильской погранзаставе другого случая пообщаться наедине у них не представилось. Все время на людях, и в основном по делу, только за общим столом иногда обменивались шутками или не очень много значащими фразами. Это неявное отчуждение началось, безусловно, после случая с умиравшим чеченцем, когда Татьяна подала Ляхову неизвестно откуда взявшуюся ампулу со слишком концентрированным адреналином. В полевых комплектах общего назначения Ляхов никогда не встречал 1%-ный адреналин. Конечно, можно допустить, что неизвестный врач или военфельдшер "той" армии положил в сумку коробку с ампулами в каких-то собственных целях, но очень маловероятно, чтобы именно эта сумка подвернулась под руку в столь критический, можно сказать, судьбоносный момент. А что тут судьбоносного, если задуматься? Ну, прожил бы Гериев на полчаса дольше, что бы он такого уж важного сказал? Насчет покойников успел предостеречь, пусть и не слишком понятно. Но насторожиться заставил, отчего они и не попались врасплох при ночном нападении. Спасибо ему... И не мог Вадим всерьез предположить у обычной девушки такой силы предвидения, такой быстрой реакции, чтобы в считанные секунды оценить обстановку, принять единственно верное решение, исходя из имевшихся возможностей. Разве только -- никаких решений она самостоятельно не принимала, действовала в качестве чьего-то нерассуждающего инструмента. Ляхов и ей налил до края приличного объема рюмку. -- Пора ведь побеседовать, как ты считаешь? -- отпил глоток ликера, посмаковал, размазывая языком по небу. Ощутил, как жгучая сладость проникает в глубь слизистой, вонзается во вкусовые сосочки. -- О чем? -- Татьяна вертела ножку рюмки в пальцах, но к губам не подносила. -- Да мало ли. Я, понимаешь ты, стихийный психолог, да еще человек с богатым от природы воображением, наблюдаю за тобой с самого начала, присматриваюсь. Как только Сергей нас познакомил, вашу чертовски романтическую историю изложил. С детства трогательные мелодрамы обожаю. И ты мне сразу понравилась. Красивая женщина, умная, да еще и малознакомый мне типаж, я северянин, с кубанскими казачками вблизи не сталкивался... Татьяна слушала его внимательно, не пытаясь перебивать, с нейтральным выражением лица, которое Вадим отметил еще при первой встрече, на веранде в коттедже Тарханова. Ему тогда же и показалось, что в глубине души ей глубоко безразличны люди, с которыми приходится общаться. Вдруг неожиданно ярко вспомнилось ее обнаженное тело, случайно увиденное через щель в занавеске. Майины прелести по сравнению с ней выглядели попроще. Интересно, а в постели с Сергеем или с кем-нибудь еще она тоже ухитряется сохранять эту ленивую невозмутимость? Или превращается в вулкан страстей? Давным-давно он понял, что сам по себе процесс вызывает у него гораздо меньше интереса, чем поведение партнерши во время этого процесса. Отчего ему так по душе пришлась непредсказуемая и раскованная Майя. Но таких подруг, как Татьяна, у него пока еще не было. По проблеску в ее серо-зеленых глазах Ляхов понял, что девушка на гормональном уровне уловила этот посыл. Пожалуй, пожелай он проявить активность, больших возражений со стороны Татьяны не последовало бы. С чисто научной точки зрения -- интересно. Но не здесь же и не сейчас. -- И сразу у меня возникла целая цепочка вопросов. Дурацких, по преимуществу, поскольку сам великолепно знаю, что случайности совершенно не рационализируемы и даже серия невероятных совпадений отнюдь не повышает их общую невероятность... Как, например, двадцать выпадений подряд одной и той же цифры в рулетке... -- Ты собираешься излагать мне теорию вероятностей или все же сказать нечто конкретное? -- слегка улыбнулась Татьяна. Похоже, она начала успокаиваться, да и мысль о том, что она сумела вызвать у Ляхова вожделение, способствовала подъему настроения. -- Скажу, не торопись. А ликерчик все же попробуй, зря, что ли, монахи старались? Так вот. Несмотря на вышесказанное, ваша история не давала мне покоя. Потому что еще до нее мы с Сергеем проигрывали варианты касающихся нас с ним невероятностей. А тут вдруг -- ты! -- А что -- я? Согласна, выйти в Цветник поздним вечером и встретить там господина Тарханова-Неверова через целых десять лет -- удивительно. Но и только. Мы ведь любили друг друга когда-то, пусть не настолько, чтобы пожениться, но тем не менее. Он -- подходящий мне типаж мужчины, я -- девушка его мечты, образца 1995 года. Не буду жеманничать, тогда у нас все получалось великолепно. Соответственно и на этот раз нас потянуло... У меня были сложные жизненные обстоятельства, и, увидев Сергея (Арсения), я подумала, что встреча со столь похожим на старого друга человеком... Нет, даже если не судьба, то некий знак... Грубо говоря... Катер вдруг резко рыскнул на курсе, волна гулко ударила в правую скулу, стрелка креномера метнулась к двадцати градусам. Кофе выплеснулся на стол, Вадим едва успел поймать чашку, вознамерившуюся изобразить из себя хоккейную шайбу. Татьяна вскрикнула, Ляхов, не сдержавшись, матернулся. Сдернул со стены трубку прямой связи. -- На вахте, за компасом следить! Репетир показывал, что "Сердитый" уклонился от рекомендованного курса на целых двенадцать градусов к зюйду и, естественно, поймал волну лагом. -- Есть, командир! Зевнул, виноват. -- Тарханов не стал оправдываться и ссылаться на неправильную волну и ветер. Это хорошо. А волнение и вправду резко усилилось. Баллов до пяти. Тут и сам Ляхов виноват, не предупредил вахту, что остров Кипр перестал заслонять их от ветров, стекающих к морю с вершин хребта Тавр. В лоции, кстати, об этом упоминалось. -- Бывает. Возьми сразу двадцать к норду, на волну посматривай. Вразрез иди. Если ветер будет крепчать -- поднимусь на мостик. -- Есть, командир! -- Надо было тебе в морское училище поступать, -- без тени лести сказала Татьяна, когда катер выровнялся на курсе и даже слегка прибавил ход. -- Упаси бог. Для развлечения -- хорошо, а всю жизнь так -- увольте. Он допил то, что уцелело в кружке, трубку набивать не стал, взял сигарету из коробки в центре стола. -- И мне тоже... -- на памяти Ляхова Татьяна закуривала четвертый или пятый раз. Но видно было, что раньше курила много, это легко определить по манере держать сигарету, затягиваться, выпускать дым. -- Так о чем мы? Ну да, я решила, что если этот человек проявит хоть малейшую настойчивость, я соглашусь. Пусть "курортный роман", на неделю, две -- все равно. Мне это было очень нужно тогда. Видишь, я сейчас с тобой скорее как с врачом говорю, чем с другом моего "мужа"... -- И правильно. Я примерно это и имел в виду. Продолжай, да. -- Получилось несколько иначе. Налет бандитов, бой в гостинице, признание Сергея, предложение поехать с ним... Это ведь сумасшествие, согласись, бросить все, работу, дом, очертя голову, не зная куда, зачем... -- Или -- не сумасшествие. А расчет. Причем -- не твой. Посмотри, как интересно складывается. Сергей ушел в отпуск, он не обязан был вообще ехать в Пятигорск, но поехал. Поучаствовал в деле, которое не хуже сделали бы и без него. Зато успел вообразить, что в городе юности его ждет некое романтическое приключение. И тем вечером отправился на поиски именно его. Допускаю, что, не встретив тебя, он снял бы любую симпатичную девушку, которых полно отирается возле дорогих ресторанов и интуровских гостиниц. Однако он тебя встретил. Ляхов не обратил внимания на протестующий жест руки с зажатой между пальцами сигаретой. -- Он тебя встретил. Уехал со своей командой, потом вернулся. К тебе... За тобой ли -- пока неизвестно. Потом -- налет бандитов и бой. Как там было и что -- тебе виднее, я не присутствовал. Но! Если бы не факт знакомства с тобой, он бы в город не вернулся. Некому было бы освободить "Бристоль" и тебя. Нам бы в руки наверняка не попал Фарид. Не случилось бы то, что случилось в Москве со мной и Майей. Мы не поехали бы с вами на рыбалку, с которой нас выдернул Чекменев для своего с Маштаковым эксперимента. Мы не оказались бы здесь. Не встретили бы чеченца Гериева, который предупредил нас о покойниках. И ты не помогла бы ему раньше времени уйти в мир иной. Возникает вопрос -- зачем? -- Ты говоришь -- это я его убила? Как? Зачем? Пытался оказывать ему помощь -- ты. Не сумел. При чем тут я? -- Ни при чем. Разве я тебя обвинял? Вот ты меня -- да! Вспомни свои тогдашние слова. Вспомнила? Татьяна попыталась, это было очевидно. -- Нет. Разве что-то подобное было? -- Было, Таня. Могу тебе напомнить твои слова, только не очень хочется. Отнесем их на общее расстройство, в том числе и памяти. А теперь скажи, что тебя так мучило после этого? Если считаешь, что ни в чем не виновата. Депрессия откуда, слезы немотивированные, нервные срывы? -- Майка наболтала? -- Татьяна сузила глаза и скривила губы. -- Вот гадюка. А обещала... -- Ничего она не болтала. Не знаю, о чем вы с ней разговаривали, мне она не передавала. А зря. Проще было бы. Однако у меня и своих глаз достаточно. И сообразительности. Ты и до этого сильно нервничала. Неадекватно ситуации, а после встречи с чеченцем -- особенно. Так в чем дело? И таблетки успокоительные глотать не надо было. Откуда ты знаешь, что это за таблетки? Соответствуют они твоему диагнозу или нет. Чаще от такого самолечения крыша едет еще быстрее. Это Вадим сказал навскидку. Просто по догадке, мол, если человек плохо себя чувствует, имеет доступ к медикамент