ким населением. Столица -- Краков]. Кстати, как она ни слаба сейчас, это вполне состоявшееся государство, обладающее всей необходимой легитимностью. Сразу же, как только русские будут выбиты из Варшавы, последует государственный акт о воссоединении. И цивилизованная Европа его признает. И вот тогда посмотрим! И вообще, мне не нравится ваш тон! Не похоже, что вы на нашей стороне! -- Ха-ха-ха! -- Фарид произнес это раздельно. И слегка ударил в ладоши. Два раза. Ему нравилось то, что происходит. -- Почтеннейший! Вы поддаетесь эмоциям, и значит, вы уже не правы. Я приехал вас инспектировать. Эрго, я ваш начальник. Если угодно, чтобы еще больше вывести вас из себя, я скажу -- мне абсолютно наплевать на ваши национальные чувства и ваши идеи. Поскольку у меня есть свои, о которых меня тоже никто не спрашивает. Мы с вами работаем за деньги. За хорошие деньги. Если вдруг в отдельных аспектах намерения "работодателя" совпадут с нашими -- уже хорошо. Если нет -- увы! Попробуйте решать свои проблемы, исходя из личных возможностей. А спросил я вас о том, о чем спросил, с единственной целью -- насколько реально вы себе представляете обстановку. Вот об этом и извольте говорить. Мятеж вы начнете. Допустим, людей и оружия у вас хватит, чтобы выбить русских из Варшавы и даже из Восточной Польши, которую они нагло именуют Привислянским краем. Дальше! Вы совершенно уверены, что Краковское правительство сегодня так уж озабочено утопической идеей "Великопольши от моря и до моря", что согласится поставить на кон свое достаточно комфортное положение? Мало того, что далеко не факт, будто мировое сообщество так уж легко согласится на конфликт с Россией ради вас и ваших, пока еще ничем не подкрепленных, амбиций. Так вдобавок пан Демиховский и его кабинет отлично должен представлять, что после "воссоединения" он уже не будет президентом независимого государства, а в лучшем случае -- главой не самой значительной провинции. По-моему, ему в Высоком Замке [Высокий Замок -- резиденция президента Малопольши в Кракове] сейчас вполне комфортно, и чтобы посадить вас в Бельведер [Бельведер -- дворец в Варшаве, где до 1919 года размещались наместники российского императора в Царстве Польском, в настоящее время -- губернатор Привислянского края], он палец о палец не ударит! Станислав с огромным трудом взял себя в руки. Все же действительно, инспектор есть инспектор, и если он сочтет, что резидент не оправдывает доверия и вложенных средств, не только отстранить имеет право, но и решить вопрос о его физическом существовании. Значит, нужно выкручиваться. И как можно убедительнее. Он постарался располагающе улыбнуться. Разлил по рюмкам лучшую из польских водок, какую можно купить в Варшаве за деньги. -- Конечно, по большому, как говорится, счету вы правы... Федор Михайлович. Со стороны все должно выглядеть именно так, как вы говорите. Только вы упускаете некоторые детали, которые вам просто не совсем знакомы. Я уж не буду говорить про особенности польского характера, так называемом "шляхетском гоноре", который не позволяет нам смириться с нынешним положением дел. И никогда не позволял. В 1812 году мы пошли, вопреки всей Европе, тогдашней Антанте, за Наполеоном, и корпус Понятовского дошел до Москвы. Именно потому пошли, что была надежда вернуть себе независимость. И восстание Костюшко. И еще много столь же, с нормальной точки зрения, безрассудных акций. Да, польские легионеры воевали в Мировой войне тоже на стороне Германии и опять проиграли. Но что из этого! Это лишь обостряло наши национальные чувства, обогащало опытом. И сейчас мы подготовлены гораздо лучше. Что Краковское правительство? Если оно нас не поддержит -- оно уйдет. Найдется достаточно патриотов, которые не станут взвешивать, что важнее -- собственное благополучие или судьба нации. Из надежных источников в Германии мы знаем, что в обмен на наш отказ от претензий на Силезию и Поморье (временный, разумеется, временный) Рейхстаг и правительство воздержатся от недружественных акций, а возможно -- сразу же признают новое польское государство. Кроме того, -- а это должно быть вам известно даже в больших подробностях, чем мне, -- в ближайшее время должны произойти некие события, на фоне которых России будет не до того, чтобы затевать полномасштабную войну в центре Европы, хотя бы и с "сепаратистами" вроде нас. Как вы считаете? Фарид никак не считал. Его это не касалось. Хотят они кровопролитной войны на своей территории -- пожалуйста. Есть у русских поговорка: "Дураков и в алтаре бьют". Ему нужно было выполнить задачу, поставленную перед ним в Москве, которая удивительным образом совпадала с той, что обрисовал в свое время Катранджи. Он даже решил не гадать больше, для чего вдруг беспорядки в Польше потребовались Чекменеву. Гораздо важнее было сделать все, что от него ждут, получить Свои деньги и скрыться раньше, чем возникнет реальная опасность для собственной жизни. От кого бы она ни исходила. Лучше всего -- вообще на другой континент. В Австралию. Еще лучше -- в Новую Зеландию. Там его хрен найдут, что враги, что друзья. Особенно если он выправит себе документы коренного маорийца и построит виллу в неприступных горах, охраняемую отрядами верных людоедов. -- Если вы утверждаете, что все обстоит именно так, мне остается вас только поздравить, -- сказал он со всей возможной любезностью. -- Теперь -- конкретно. Я сейчас не требую от вас подробного плана, имен, деталей операции, точных сроков. Об этом будем говорить позже и в другом месте. Изобразите мне схему операции. В самых общих чертах, но убедительную. Поняли, что я имею в виду? И -- финансовое обоснование предстоящих трат, если, конечно, деньги вам еще требуются. А то ведь, уверовав в слова о польской самоотверженности и готовности на любые жертвы ради Отчизны, я могу подумать, что многочисленные деловые люди с солидными состояниями, как-то: Вишневецкие, Короткевичи, Шнеерзоны, прочие Гомулки с Сикорскими и Берутами -- уже принесли на алтарь освобождения Польши столько рублей, фунтов, марок и злотых, что впору мне у вас подзанять на бедность. Неужели не так? -- Конечно. Сейчас я вам все доложу. А вот насчет пожертвований не надо, а? Зачем вы опять так бестактно шутите? Вам хорошо, у вас есть господин Катранджи-бей. У нас, увы, названные поименно плутократы отнюдь не озабочены национальной идеей. Им -- "Ubi bene, ibi patria" [Где хорошо -- там и Родина (лат.)]. -- Мудрые, наверное, люди, -- тихо, но разборчиво пробурчал себе под нос Фарид. Глава 15 Валерий Уваров прогуливался по Старому Мясту, самому сердцу этого, пожалуй, самого необыкновенного и романтического губернского города России. Были, конечно, в ней и другие города, обладающие собственным шармом и экзотикой, прославленные в истории, литературе и анекдотах, стоящие на морском берегу или среди снеговых гор, нависающих прямо над центральными проспектами. Но Варшава -- это Варшава, собственный Париж, если угодно, гармонично дополняющий все прочие прелести Державы. С момента когда он решительно шагнул в кабинет полковника Стрельникова, ему снова начало везти. А ведь казалось временами, что все! Карьера забуксовала, а если такое случается с самого начала -- плохой признак. Будучи старшим по производству поручиком полка, роту он так и не получил. Постоянно участвуя в боях, не имел даже самого жалкого орденочка, да и Боевой Знак ему дали просто потому, что в противном случае поведение отцов-командиров становилось просто неприличным. Комбат, подполковник Биктяков, почуял своим татарским нюхом, что в ближайшее время господа обер-офицеры, обиженные за товарища, просто могут устроить ему обструкцию в Собрании, что было чревато потерей лица, вплоть до отставки. Вот и пробил Уварову хоть такую награду. Причем сам Асхат Ахатович Уварова скорее уважал, но против командира бригады пойти не мог. А тот поручика буквально не выносил, по совершенно непонятным Валерию причинам. В армии такое случается достаточно часто. Только другие командиры стараются избавиться от неприятного им офицера при первом же удобном случае, а этот предпочитал держать "мальчика для битья" при себе. Даже рапорты с просьбой откомандировать на две недели в управление кадров округа для сдачи предварительного экзамена в Академию Генерального штаба полковник Гальцев трижды сладострастно отклонял без объяснения причин. Валерий -- кстати, не просто Уваров, а граф Уваров, дальний потомок того самого, министра просвещения при Николае I, и автора пресловутой национальной идеи, выраженной в формуле "Православие, самодержавие, народность", -- в свою очередь, имел возможность обратиться к родственникам, занимавшим немалые посты в Северной столице, но делать этого не хотел из принципа. Во-первых, "воин должен стойко переносить все тяготы и лишения службы", а во-вторых, его в конце концов тоже забрало. И он, собравши волю в кулак, ждал подходящего момента, который вдруг позволит рассчитаться с полковником изысканно, но жестоко. Ситуация сложилась примерно как в цирке между дрессировщиком и тигром. И никому не известно, во что бы такая коллизия могла вылиться. Вполне возможно, что в события весьма печальные. Кое-кто подобного их развития ждал, причем -- с нездоровым интересом. В одно прекрасное утро, после развода, господа офицеры покуривали на веранде бригадного штаба, не спеша расходиться по подразделениям и заведованиям. Здесь было хорошо, почти прохладно, двойной ряд огромных тополей-белолисток, высаженных еще во времена генералов Скобелева и Кауфмана, заслонял и от набирающего накал яростного солнца, и от порывов горячего, несмотря на сентябрь, ветра, закручивающего смерчики из пыли вдоль центральной линейки и плаца Валерия отозвал в сторонку старший врач капитан Терешин, усами, бурым от загара лицом, белым кителем и сдвинутым на затылок кепи очень похожий на туркестанских офицеров с картин Верещагина. По должности -- один из шести начальников служб, по факту -- первый среди равных, поскольку не подчинялся даже заместителям комбрига, по характеру -- заядлый преферансист и грамотный выпивоха, настолько законспирированный, что в полку считался трезвенником. И весьма расположенный к Уварову. -- Слушай, Валера, тут такое дело. Получил я вчера предписание из медуправления округа. Предлагают от нашего полка направить офицера для прохождения специальной медкомиссии. Условия -- возраст до двадцати пяти, чин не ниже поручика, ну там, соответствующие медицинские показатели. Короче -- ты подходишь. Давай я тебя пошлю -- А зачем? -- не понял Уваров. -- Затем. Я ж не дурак, сразу ребятам перезвонил, уточнил задачу. Дело в том, что, похоже, Главштаб Гвардии подбирает людей для какого-то нескучного дела. Или на спецучебу, или для загранработы. А тебе так и так срываться отсюда надо... -- Не выйдет, -- безнадежно махнул рукой поручик, пригасил папироску об каблук, перед тем как бросить ее в урну. -- Ямщик удавится, а меня не отпустит. ("Ямщик" -- это была кличка комбрига Гальцева, порожденная его совершенно иррациональной страстью к старинному романсу "Ямщик, не гони лошадей".) -- Так в том же и цимес, что вызов -- чисто по нашей линии. Главмедсанупр -- медсанупру округа -- начмеду корпуса, дальше циркулярно -- начмедам бригад. Диспансеризация личного состава, ничего больше. Я тебя своей властью отправлю, на своей машине. А потом доложу рапортичкой в штаб, в числе прочих, освобожденных от службы по болезни, госпитализированных в лазарет и так далее. И с концами... "Шанс, -- подумал Валерий, -- неизвестно какой, а шанс. Надо ловить, невзирая на последствия". -- Ну а хоть чуть подробнее, Саша? -- спросил он на всякий случай. -- Пошли. Доложись ротному, что ощущаешь мучительную боль в левом подреберье, отдающую в сердце и плечо. А также тошноту и изжогу. Что обратился ко мне, а я велел: немедленно в лазарет. Да ладно, я сам скажу... Кабинет Терешина заслуженно считался самым безопасном местом в расположении. Потому что окна его выходили как раз на центральную линейку и на сворачивающую от нее к БМП [БМП -- бригадный медицинский пункт] двухсотметровую аллею -- единственную коммуникацию, по которой сюда можно было добраться. То есть любой движущийся двуногий и облаченный в уставную форму одежды объект мог быть своевременно замечен и оценен на предмет исходящей от него опасности. И всегда хватало времени, чтобы смести со стола игральные (отнюдь не тактические) карты, спрятать в "шкаф А" бутылку и стаканы, отдать необходимые команды больным и медицинскому персоналу. Жара ощутимо крепчала, поэтому заговорщики ограничились парой стаканов местного сухого вина. -- Ты понимаешь, Валера, -- объяснял Терешин, -- на самом деле я точно ничего не знаю, но опыт подсказывает -- дело стоящее. Если команда идет с самого верха и определенные предварительные условия указываются (какие именно -- говорить не буду, потому что бумажка в принципе секретная), так это значит, что набирают людей не по грибы ходить. Ты вот на это, главное, внимание обрати, -- капитан назидательно поднял палец. -- Дело организовано, минуя строевые инстанции. Это ж ведь не просто так. Я пятнадцать лет отслужил, много чего повидал. Если по команде людей отбирать, всегда свой Ямщик найдется, чтобы толковых ребят притормозить. А мы что, мы лекари. Нам их игры -- сугубо по хрену. Мы людей знаем и изнутри, и снаружи. Объективно и, как правило, беспристрастно. Для того все и сделано. Так что, если у тебя сложится, ты меня не забывай. Позвони там или письмишко черкни. Из Африки или из Пентагона. Договорились? * * * ...Вот и получилось, что с легкой руки битого и тертого армейского лекаря Уваров начал свою новую службу. Рядовым. Но в этом тоже был свой особый шарм. Рядовыми начинали службу на Кавказе разжалованные декабристы, в отряде генерала Корнилова -- заслуженные капитаны и полковники знаменитейших полков старой армии. Те, кто уходил с ним в "Ледяной поход". Многие безвестно пали в боях, а иные стали прославленными героями, молодыми генералами с самодельными погонами на выгоревших гимнастерках, а то и приобрели личные титулы, словно в золотые екатерининские времена. Звучит же, к примеру, князь Слащев-Крымский! И никто не доказал, что нынешние времена такой возможности не предоставляют. Еще дед любил напоминать маленькому Валере: "За богом молитва, за царем служба никогда не пропадут". В развитие этой истины и очутился в Варшаве молодой граф и еще более молодой "печенег". Каковое название соединяло в себе смысл и американского рейнджера, и японского самурая, а моментами и ниндзя, хотя в самой средневековой Японии эти сущности являлись прямо противоположными. Да какая разница! В самоназвании же чувствовалось нечто древнее, дикое, бесшабашное и таящее угрозу для оседлых и благополучных европейцев. Появлялись внезапно из Дикого поля отчаянно визжащие, крутящие над головами тонкие сабли всадники, хватали добычу в полон, ускользали из-под удара мощной, но медлительной латной конницы и бесследно растворялись в жарком мареве степей. Хорошо! А сейчас судьба все же привела Уварова в Варшаву. Глубоко уважаемый и любимый дед, генерал от инфантерии [Чин, примерно соответствующий нынешнему генерал-полковнику], заставил еще в кадетском корпусе выучить польский, мотивируя тем, что, если (почти наверняка, как он считал) придется служить внуку в этой самой беспокойной из провинций, знание языка сулит серьезные преимущества. Будто в насмешку, кадровики загнали Валерия на противоположный край континента, но, как сказано: "Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе!" * * * ...Поспели "печенеги" в самый раз. Только-только успели принять от сотрудников группы обеспечения сеть конспиративных квартир, узлов связи и вспомогательных баз хранения техники и вооружения, осмотреться и сориентироваться в обстановке, как и начались давно прогнозируемые "события". Проще говоря -- беспорядки. На работу в условиях которых отряд и был ориентирован. Кроме того, отряд обязан был выполнять своеобразный "категорический императив" [В этике Канта -- всеобщий обязательный нравственный закон, которому должны подчиняться все люди, независимо от происхождения, социального положения и т.д.]. "Печенеги" никакого отношения к частям Российской армии и гражданским правительственным учреждениям не имеют, на их помощь и поддержку рассчитывать не могут. Более того, до специального приказа следует исходить из обычного правила -- любой попавший в поле зрения государственных органов боец должен считаться абсолютно частным лицом, несущим предусмотренную законами ответственность за свои поступки (если они окажутся или будут выглядеть противоправными), отнюдь не рассчитывая на официальную поддержку и защиту. Неофициальная, естественно, будет, но на тех же условиях. Первым заданием Уварова было -- отправиться в город, отслеживать процесс и фазы развития событий (если таковые начнутся), собирать информацию о силах, средствах, тактике действия инсургентов. Без крайней необходимости в происходящее не вмешиваться, так как формально все это -- внутреннее дело генерал-губернаторства, военного министерства, МВД и МГБ Петрограда. Мы же -- глаза, уши и -- только в особо оговоренных случаях -- длинные руки Великого князя. А уж как сочтет нужным их высочество этим инструментом распорядиться, его и только его высочайшая воля. Легенда поручика -- приехавший в туристическую поездку на землю предков поляк из Америки, ничего не понимающий в политике, но, безусловно, сочувствующий порыву своего народа к свободе и независимости. И в то же время, для полной достоверности, преданный идеалам Тихоатлантического союза, важнейшим звеном которого является Россия. Вряд ли ему придется вслух и развернуто декларировать где-то свою позицию и убеждения, но для режиссуры собственного поведения в непредсказуемых обстоятельствах такая определенность имела значение. Короче, парень, живи и работай, как знаешь. А выражаясь словами поэта -- военного корреспондента одной из давних локальных войн: "Жив ты или помер, главное, чтоб в номер матерьял сумел ты передать. И чтоб, между прочим, был "фитиль" всем прочим, а на остальное -- наплевать!" [К.Симонов. Корреспондентская застольная. "Фитиль" -- опережение коллег в розыске и передаче сенсационной информации (жарг.)] Но сама задача отряда была на первый взгляд простенькая. Для кадровых бойцов, имевших на своем счету и десанты в ущелья Афганистана, в Синцзянские пески, и даже, по слухам, на мыс Доброй Надежды. Там враг был дик, свиреп, лишен даже намеков на цивилизованность и вдобавок великолепно вооружен и обучен. А здесь что -- десятый раз за последние два века "шляхетский бунт", уличные беспорядки, в крайности -- взрывы, перестрелки, поджоги, грабежи. Даже до полевых сражений хотя бы дивизионного масштаба вряд ли дело дойдет. Но где-то разведка не доработала. В смысле и рассуждении масштабов ожидаемого. Уваров из отведенной ему квартиры вышел в начале восьмого, едва успел сжевать в кавярне [Кофейня] на углу Мытной улицы и площади Пястов две булочки с большой чашкой кофе, как -- началось. Ровно в восемь утра на улицах появилось огромное, даже по московским меркам огромное, число людей, причем, что удивительно -- старшего и очень старшего возраста. По грубой прикидке -- чуть ли не треть взрослой части польского населения Варшавы и окрестностей. От официантки поручик узнал: у них тут сегодня один из важнейших религиозных праздников. Круглая годовщина обретения какой-то священной реликвии, добытой во втором или в третьем крестовом походе неким благочестивым польским рыцарем. Точнее девушка объяснить не сумела, поскольку сама оказалась православной белоруской из Белостока. И вся эта масса народа потянулись к многочисленным костелам стройными колоннами, со свечами, хоругвями, статуями святых на длинных палках и прочими причиндалами, о назначении которых Уваров понятия не имел. Многие ползли на коленях по проезжей части центральных проспектов, напрочь парализовав уличное движение. Естественно, и возможность перемещения полицейских и армейских машин. Затем за стариками потянулась и молодежь. Тоже под религиозной "крышей". Только пели псалмы громче, махали наглядной агитацией активнее, а полицейских, пытавшихся поддерживать автомобильное движение и предусмотренный порядок, поначалу оттесняли в переулки, а потом начали просто бить. Причем били подло, из глубины толпы, камнями, выстрелами из рогаток, в которые закладывали отнюдь не невинные камешки, а осколки чугунных сковородок и прочую пакость. В расчете на соответствующую реакцию. И ведь девяносто процентов полицейских были чистокровными поляками. Конечно, в глазах организаторов служащие российским властям поляки -- предатели интересов нации, никакого снисхождения не заслуживающие. Тонкость же расчета заключалась в том, что свои (за исключением заранее перевербованных) великолепно все это знают и, исходя из пресловутого шляхетского гонора, обостренной эмоциональности и понимания, что большинству из них обратной дороги нет, ответят на оскорбления и провокации от всей души. И не организаторам, конечно, а всем, кто под руку подвернется. Нарукавные же нашивки у полиции российские, трехцветные, и у жертв запечатлятся в памяти именно они. А кто там их носит на самом деле -- думать и разбираться будет некогда. Уваров две последние недели спал по три часа в сутки, заучивая наизусть и на уровне подкорки план Варшавы со всеми улицами, переулками и проходными дворами, просматривая ролики с записью уличных сценок, студенческих вечеринок, дискуссионных клубов. В остальное время читал весь спектр местных газет -- от правительственных официозов до самых отвязанных ультрашовинистских листков, печатаемых явно за границей. * * * В город он вышел одетым так, чтобы соответствовать обликом стандарту здешних крутых "леваков", эклектически скомбинированному из нарядов разноплеменных европейских бунтарей эпохи "студенческих революций" шестидесятых-восьмидесятых годов прошлого века. Тяжелые, подкованные ботинки со шнуровкой почти до колен -- знак анархистов и сторонников "Народовых сил збройных". Застиранные голубые джинсы, заправленные в те же ботинки, -- это уже символ западноевропейской, а точнее, североамериканской ориентации. Потертая кожаная куртка летчика, на левом плече едва читаемая нашивка "Поланд" -- как бы намек на родственную связь с дедами, воевавшими еще в сороковом году против австрийцев, чехов и мадьяр за независимость Краковской республики. В завершение всего -- бело-красный шарфик национальных цветов на шее и кожаная каскетка, напоминающая формой конфедератку времен Костюшко. Весь смысл маскарада в чем -- конкретно ни к одной из организованных группировок не относится и полным чужаком Уваров также никому не покажется. Каждый будет выхватывать взглядом то, что покажется знакомым. О двух пистолетах "беретта", с магазинами на восемнадцать патронов каждый, говорить не будем. Один во внутреннем кармане куртки, второй -- за брючным ремнем в районе копчика. Значит, попадаться в руки законным властям ему нельзя ни в коем случае. По этому смутному времени -- от трех лет тюрьмы по кодексу до расстрела на месте под горячую руку. * * * ...К полудню, когда Валерий и нагулялся порядочно, вникая в суть уличных безобразий, запоминая и анализируя обрывки разговоров в толпе и речи ораторов, успел перекусить у лотка жареными колбасками, запив их кружкой неплохого пива, и даже к двум недурным паненкам прицепился, проверяя собственный шарм и владение языком, события внезапно перешли в острую фазу. Он как раз протолкался через густое скопление народа на площади Двух Мечей, потеряв по пути своих девушек. Выбрал сравнительно свободное пространство возле устья одного незначительного переулка и арки ворот, ведущих в проходные дворы (вариант возможного отхода). И почти тотчас, не очень далеко, бахнули раз десять-пятнадцать с неровными интервалами звуки, похожие на пистолетные выстрелы, а за ними прогремели короткие, словно неуверенные еще, автоматные очереди. И шум пошел по толпе. По толпам, точнее, поскольку Уваров отчетливо различал, что разные люди в них были, шли своими колоннами и компаниями, до поры не смешиваясь и как бы даже с подозрением наблюдая за соседями. Это совершенно естественно. Когда стихийные для одних, тщательно спланированные и подготовленные для других причины и поводы выталкивают на улицы многие тысячи людей, требуется немало времени, чтобы либо создать из этих толп гомогенную, к единой цели стремящуюся массу, либо отсепарировать активные элементы, отбросив на периферию колеблющихся и законопослушных. И даже не столько времени, как целенаправленных усилий. -- Стреляют. Где стреляют? Там стреляют!!! В народ стреляют!!!! -- Шум прокатился по людскому морю, будто первый порыв шквала, вот это и было главное. И тут же потекла по толпе масса передаваемых с предельным эмоциональным накалом слухов. -- На Малой Стране застрелили пять человек! Ксендзов, они вышли увещевать полицию... -- Это на Малой Стране пять. А на Маршалковской десять, нет -- двадцать! Там прямо из трамвая начали из пулеметов стрелять! -- Русские войска выводят из казарм! Вместо полиции. Полиция им уже не подчиняется, она переходит на сторону народа!!! -- Вы слышали -- наши овладели зданием Радио? -- Да, слышал, конечно. Сейчас вот и начнется независимое вещание! Есть приемник -- так слушайте! Русской власти конец... Ей-богу, был бы Валерий не русским офицером, а горожанином, даже совершенно неангажированным, аполитичным, непременно пришел бы в возбуждение. Вот те крест. Такова уж аура толпы. -- А кто это -- наши? -- неожиданный, неосторожный в такой обстановке вопрос вдруг задал, специально ни к кому не обращаясь, очень прилично одетый господин лет пятидесяти, стоявший рядом с Валерием и так же растерянно вертевший головой. По виду -- классический профессор. И шляпа, и дорогие очки, и габардиновое летнее пальто. С изысканным варшавским выговором, с бархатной дикцией. Тут же на него обрушился шквал сентенций, излагаемых с шумом и стилистикой Блошиного рынка. Пересказывать их бессмысленно ввиду полной бессодержательности, а вот на степень злобы и агрессивности отреагировать стоило незамедлительно. Поэтому Уваров, матерясь совершенно по-шляхетски, выдернул пана из дичающей на глазах толпы. Еще чуть-чуть -- и начнут бить, сначала робко, аккуратно, как бы стесняясь, потом кто-то первый размахнется от души -- тогда уже все. Увидят первую кровь, кто испугается, а кто и совсем сойдет с нарезки. Забьют насмерть, растопчут и хлынут дальше искать новые жертвы. Потеряв остатки разума, но обретя нечто иное, выворачивающее наизнанку мозги и застилающее глаза кровавым туманом. Пара пинков под ребра самым активным крикунам, несколько незаметных ударов кованым ботинком по щиколоткам и коленным чашечкам, и вот они с профессором совершенно одни стоят в том самом, заранее присмотренном проходном дворе, рядом с переполненным мусорным ящиком. А толпа уже о них забыла, живет своей собственной амебной жизнью. -- Неосторожно, коллега, очень неосторожно, -- заметил Валерий, подавая господину упавшую в лужу шляпу. -- Что -- неосторожно? Я только спросил... -- Пан не историк? -- Я -- астроном. Знаете, где я видел вашу историю? У черта в дупе... [В заднице (польск.)]. Это Валерий понять мог. Но не принять. Даже оставаясь в предписанной роли. Он вежливо приподнял свой берет. -- Позвольте представиться -- магистр Хелмницкий. Как раз историк. Прошу пана, это действо мне напоминает многие другие, аналогичные. Так начинались очень многие безобразия, от которых потом кровью блевали. До тех пор, пока не вмешаются российские войска, бунт может натворить немало бед. -- А когда они вмешаются? Насколько мне известно, русских войск в Варшаве не так уж много. И если они предпочтут ожидать подкреплений... -- профессор отряхнул шляпу и водрузил ее на голову с залихватским, не по годам, наклоном. -- Меня зовут -- Рышард Поволоцкий... Очевидно, у поручика образовался шанс приобрести приличное, а также перспективное знакомство, но было не до этого. -- Пшепрошам пана [Извините, прошу прощения (польск.)]. Идите домой, а лучше -- хватайте первое попавшееся такси. В ближайшем магазинчике на все деньги закупите еды, табаку и выпивки. И больше не высовывайтесь на улицу без самой крайней необходимости. Чтобы не поймать шальную пулю. А мне пора... -- Нет. Подождите. Я слишком вам обязан. Вот, возьмите. -- Поволоцкий сунул ему в руку визитку. -- Очень меня обяжете, если сегодня же позвоните. Рад буду узнать, что вы живы и здоровы. И выслушать ваши личные впечатления и прогнозы. Если потребуется приют и убежище -- приезжайте без церемоний. У меня огромная квартира, и я в ней сейчас один... -- Спасибо, профессор. Постараюсь. Кивнув на прощание, Уваров выскользнул на улицу и растворился в толпе, которая продолжала свою внутреннюю, муравьиную жизнь. -- Вон, смотрите, Национальный музей горит! -- Как? Уже? А почему же не видно дыма? -- Дым сносит ветром в другую сторону... -- Национальный музей? Это ужасно! -- Да... А это правда? -- Я лично не видел, но так сообщают, Это вполне возможно... Валерию никогда не приходилось участвовать в подобных событиях. Да в России их после девятнадцатого года и не было ни разу, если не считать мелких беспорядков, время от времени вспыхивавших на национальных окраинах. Как правило, в местах совместного проживания непримиримых религиозно-этнических общин. Однако они не несли в себе целенаправленного антигосударственного запала, и порядок восстанавливался без особого напряжения и излишней жестокости. Этот же бунт был чисто политическим и подготовленным куда лучше. Хотя бы по количеству и агрессивной энергии статистов. Такое он видел исключительно в кинохрониках, снятых за пределами Периметра. В Африке, в Южной Азии... * * * Поручик по-прежнему старался держаться на периферии толпы, имея в поле зрения сразу несколько путей отхода. И одновременно успевал размышлять, такая уж у него имелась привычка. "Да. Человек почти не в состоянии освободиться от воздействия такой вот гипнотизирующей ауры. Если не имеет какой-то более сильной мотивации или не обладает железной, непробиваемой индивидуальностью. Когда смотришь на бурлящую толпу со стороны, еще можешь оставаться беспристрастным, но стоит попасть в людской поток -- и конец. Какая-то неведомая сила подхватывает тебя и несет, несет. Ты заражаешься настроением толпы и кричишь вместе с другими, лишаешься собственной воли... Толпа диктует, направляет, повелевает..." Данный механизм был ему ясен, и понятно было, каким образом в случае необходимости можно "завести" эту толпу, даже если поначалу подавляющее большинство не имело в виду ничего противоправного. Это видно даже сейчас. Что они кричат? Большинство -- что попало. Но кричат от всей души, вполне искренне. -- Свобода, неподлеглость! [Независимость (польск.)] -- Если ты поляк -- иди с нами! -- Костюшко, Домбровский, Куявек! [Имена борцов за независимость Польши. Последний -- лидер националистов в нынешнем краевом сейме]. Кричали и другое, невинное и аполитичное, просто чтобы что-то кричать, поддавшись иррациональному восторгу человеческой общности. А вот это -- уже совсем другое! Та часть толпы, с которой двигался Уваров, поравнялась с казенным зданием, над входом в которое красовался на красном щите золотой двуглавый орел. И тут же дисциплинированно загремел хор хорошо поставленных голосов: -- Долой московскую курицу! Долой оккупантов! Наш орел -- белый! Круши! Полетели явно заранее приготовленные камни не только в щит с гербом, но и в оконные стекла, и вот уже какой-то ловкий малый кинулся по подставленным рукам и спинам сдирать эмблему. Валерию показалось, что толпа на мгновение опомнилась. И вдруг смолкла. По крайней мере, поблизости от Уварова большинство людей молчало. С помрачневшими лицами. Словно бы почуяли, не осознали, а именно почуяли, что дело катится не туда. Вообще-то, замысел и проведение подобных акций не является секретом и технически достаточно прост. Если имеется серьезная цель, определенное (и не слишком большое, нужно заметить) количество средств, ну и подходящий руководящий центр, само собой. Тогда, приурочив дату выступления к какому-нибудь массовому действу, ну как сейчас -- к церковному празднику, выводят на улицы дополнительно двадцать-тридцать тысяч людей, заплатив им не такие уж большие деньги, рублей по пять-десять за явку в место сбора, и посулив еще столько же после окончания демонстрации (чтобы не разбежались раньше времени). Еще, конечно, нужно иметь достаточное количество координаторов "стихийных действий" и, в зависимости от замысла, от десятка до сотни раскиданных по ключевым точкам настоящих боевых групп. Пусть они будут небольшими, численностью от отделения до взвода каждая. Этого, как правило, хватит. В качестве ударной агрессивной силы и центров кристаллизации всех деструктивных элементов: воров, мародеров, идейных борцов с режимом и массы людей, жаждущих отомстить. Кому угодно -- районному начальнику, соседу по лестничной площадке, хозяину пивной, не налившему кружку в долг, или столь несправедливо устроенному мирозданию. И тогда задачу можно считать решенной. Можно разогнать парламент и другие органы власти, под шумок уничтожить всех политических противников, разоружить полицию и воинские гарнизоны. Потому что обороняющаяся сторона всегда будет опаздывать, как правило, не понимая истинного смысла происходящего, отставать на два-три хода. А главное -- в девяноста процентах случаев зажиревшая, потерявшая бойцовские качества и инстинкт социального самосохранения власть будет бояться применить силу. Сразу и по максимуму. Как бы не обвинили в превышении пределов необходимой обороны и прав человека... Желающих же выдвинуть эти обвинения найдется предостаточно, опять же предварительно подготовившись, стянув в решающие точки толпы корреспондентов и обеспечив требуемое освещение событий. Уваров такие вещи изучал еще в училище. И на примере катастрофы Российской империи, и на более свежем опыте переворотов и революций в Европе и Америке второй половины прошлого века. Он знал, что власть, уверенная в своей законности и внутренней прочности, должна при подобном развитии событий немедленно принимать самые решительные, в крайнем случае -- жестокие меры. Отнюдь не забивая себе голову прекраснодушными рассуждениями о недопустимости "невинных жертв". При государственных катаклизмах почти любые жертвы, кроме непосредственных организаторов, могут быть названы более или менее невинными. Только жалость и сочувствие к людям, которые могут пострадать здесь и сейчас, всегда оборачивается жестокостью к вдесятеро, в сотни раз большему числу таких же точно людей, которые погибнут, умрут, вынуждены будут претерпевать страдания несколько позже. Простейший пример -- волнения в Петрограде, повлекшие за собой большевистский переворот. Решись тогдашний комендант города, полковник Полковников, на поступок, принесший победу генералу Трепову в 1905 году, -- так бы все и закончилось парой сотен застреленных на улицах демонстрантов и тысячей "революционеров", повешенных по приговорам военно-полевых судов. Но нет, у тогдашних деятелей воли не хватило "стрелять в народ". Что ж, поплатились полутора миллионами жизней и чуть не потеряли Державу. А вот бы интересно узнать (так ведь не узнаешь уже): а сколько в итоге осталось в живых тех, что первыми вышли на улицы с лозунгами "Долой войну!", "Хлеба!", "Смерть самодержавию!"? Многие ли из них пережили последовавший Красный террор, голод, покруче того, что им привиделся из-за случайных перебоев в снабжении, уличные бои, тиф? Вот то-то и оно! Доведись Уварову сейчас исполнять обязанности губернатора, начальника гарнизона, обер-полицеймейстера, любого должностного лица, имеющего право принимать решения, он немедленно направил бы в центр событий несколько звуковещательных установок, разъясняющих и предостерегающих, а в поддержку им еще и решительно настроенные полицейские части с водометами, пожарными машинами, специально обученными на разгон толпы собаками и резиновыми пулями. И обстановку переломил бы непременно, пока еще можно. Хотя бы ценой грядущей собственной отставки. Но ничего подобного сделано не было. Ротозейство, безответственность или -- расчет? Не может же быть, со всей молодой наивностью думал поручик, что нас пригнали из Москвы, безусловно зная о том, что готовится нечто подобное, а местные полиция, контрразведка, командование округа -- прозевали? Значит, таков замысел? Мысль поначалу показалась дикой, а замысел (чей?) -- циничным. Однако почти тут же поручик сам себя переубедил. А может быть -- именно так и надо? Не плести долгих оперативных комбинаций, а дать пожару разгореться, позволить проявить себя всем в условиях полной свободы произвола. А уж тогда!.. И не нужно будет долго разбираться, кто свой, а кто чужой, кто истинный друг, кто откровенный враг, а кто старательно маскировался и выжидал, куда и как все повернется. Да и не солдатское дело -- вникать в замыслы высшего начальства, когда имеется конкретный, лично к тебе обращенный приказ. Поручик, который надеется стать капитаном и закрепиться на столь понравившейся службе, судить о вещах, явно выходящих за пределы его компетенции, отнюдь не должен. Но атмосфера вокруг оставалась накаленной, и раз не последовало ничего, что могло бы ее разрядить и направить мысли сравнительно благоразумных людей в нужное русло, должным образом проявили себя организаторы. С разных сторон заорали, засвистели, заулюлюкали, новые десятки камней полетели в окна, антирусские лозунги скандировали уже сотни глоток, и каждую минуту к ним присоединялись новые и новые. А из по-прежнему хранивших молчание благоразумных обывателей или людей с достаточным жизненным опытом многие начали выбираться наружу и устремляться в окрестные переулки. Но большинство -- оставались. Кто просто не в силах стряхнуть гипноз причастности к "общепольскому делу", а кто нечто иное для себя решая. В конце концов, как все повернется -- пока неизвестно, а примыкая к большинству, можно в ближайшее время поиметь некий вполне конкретный гешефт. Моральный, а то и чисто материальный. Например, магазины и банки пограбить... То есть десятки тысяч людей самим фактом своего присутствия на улицах и площадях уже оказывали инициаторам мятежа неоценимую поддержку. Уваров видел, что в окнах верхних этажей многих зданий посверкивают блики. Явно на стеклах оптических приборов. Вряд ли это прицелы. Скорее -- объективы фотоаппаратов и дальновизорных передающих камер. Корреспонденты. И очень даже похоже, что сейчас за происходящим наблюдает половина "цивилизованного человечества". И что они видят? Как варшавяне в едином порыве вышли на улицы, протестуя против двухсотлетней российской оккупации, как бьют стекла, срывают государственные эмблемы и флаги. Но картинка же н